Золотисто-бежевый потолок засветился, брызнул желтыми искрами и погас с последним закатным лучом. Праздник вкуса и уверенного в себе богатства - вот что нес в себе этот потолок, да и вся комната в целом. Светло-желтые обои с узором из осенних листьев, деревянная кровать с резными спинками, прикроватный столик с таким же узором - не спальня, а шкатулка, дорогая и изящная. Горел небольшой камин и можно было представить, как по вечерам огонь распространяет уют и причудливые тени.
Но в этой комнате было нечто выбивающееся из общей гармонии цвета и форм. Среди белых простыней и одеял лежал маленький, седой, хрипло дышащий старик. Его темное лицо, когда-то смуглое, а ныне посеревшее от болезни и старости, резво выделялось на белом фоне. На лбу и висках старика выступил пот, стекающий по линии морщин к ушам и шее. Глаза, выцветшие от времени , неотрывно смотрели на игру цвета и света на потолке и казалось, что чем дольше он смотрит , тем более серым и угасающим он казался. Силуэт его тела под одеялом почти не вырисовывался и это только усугубляло картину.
Таков был Антонио Сальери незадолго до смерти.
Ему было уже около семидесяти лет и старость с каждым днем крала у него все больше радости. Где его ученики? Где музыка, что всегда звучала в доме и голове композитора? Где былая ловкость пальцев, игра на клавесине и фортепиано, дирижирование? Все ушло, как уходили дорогие люди. С каждым годом все меньше понимания, но больше почитания, восхищения на грани преклонения, не дающего радости.
Сальери всю жизнь посвятил себя музыке, но в последний путь его провожала тишина. Даже на то, чтобы позвать кого-то, разорвать этот удушающий кокон, не хватало сил. Тени на потолке становились гуще и объемнее, в комнату все глубже пробиралась темнота и давила на глаза.
Но с первой звездой на небе появилась и первая нота какой-то незнакомой мелодии. Все существо Антонио потянулось к этой музыке, как умирающий в пустыне тянулся к воде и прохладе. Мелодия была веселой и задорной, как звон колокольчика на палке пастуха, как щебет воробьев над кучей зерна, как падение оловянных солдатиков на мрамор.
Он попытался шевельнуть рукой и морщина посередине лба стала глубже - запястье пронзила боль. Под белыми бинтами скрывались глубокие резаные раны. "Я стал бесполезен и хотел уйти" мелькнуло в его голове , но тут мелодия стала громче и ближе. От нее у ослабевшего старика прибавилось сил. Их хватило как раз на то, чтобы сесть повыше, опираясь на подушки и взглянуть в самый темный угол.
Там сидел тот человек, которого уже 32 года как не было среди дышащих. Он притопывал ногой в такт мелодии, голова была склонена набок, а лицо освещала доброжелательная усмешка. Светлые волосы и голубые глаза были как-то по особенному яркими,будто гость светился изнутри, но ничего вокруг при этом не освещал. От этого производилось полное впечатление цветущего здоровьем и радостью человека.
-Вольфганг... - прошептал Сальери.
- Здравствуй, друг мой. - ответил Моцарт и оглядел Антонио с головы до ног. - Да ты не в форме, я смотрю.
- Но ...как?
- Вот уж буду я обсуждать такую скукотищу, когда есть дела поважнее! - воскликнул Моцарт и взмахнул рукой, как бывало при жизни при каком-нибудь особенно утомительном споре. Этот жест показался Антонио знакомым до крайности и настолько взволновал , что на глазах его показались слезы.
- Вольфганг, простите меня. Вы были так молоды, а я не понимал...не думал. Мне следовало приглядеться к вам, а не злиться из-за вашего характера. Я так виноват.
- Ох, ну что за старческая сентиментальность, Антонио! Я был молод и глуп, а вы точно знали, что нужно вечно скучающей венской публике. Все мы совершали ошибки и все мы платим за них.
Эта быстрая отповедь почти отрезвила Сальери и следующая его фраза звучала твердо и спокойно.
- Я слушаю вас, Вольфганг.
- Вот, другое дело! - обрадовался Моцарт. - Мне нужна твоя помощь, друг мой и без тебя ничего не выйдет. - лукаво проговорил он.
- Что я могу? Я стар и почти что покрыт саваном.
- О, ничего особенного
...Мне всего лишь нужно твое согласие на некую авантюру, которая, признаюсь, весьма мне по душе!
- И какую же?
Вид такого живого и привычного Моцарта било в разум Сальери и ему почти не было страшно от того, что он разговаривает с давно ушедшим человеком, да и терять теперь ему почти что и нечего.
-...думаю, каждый из нас хотел бы покрыть себя славой не только при жизни, но и в посмертии. Я предлагаю тебе такую славу, друг мой. О нас с тобой молодые кудрявые поэты будут сочинять стихи и мы с тобой будем как братья, соединенные вечной славой.Люди будут слушать нашу музыку! А что может быть важнее?
Сальери задумался. Его рекомендация в нужный момент могла серьезно помочь композитору занять достойное его место среди придворных музыкантов. Потом их соперничество серьезно подкосило финансовое положение молодого человека . Чем он мог компенсировать свое участие в несчастьях Вольфганга? И разве согласие не искупит часть вины за раннюю его смерть?
- Да, Вольфганг. Я даю свое согласие.
Моцарт просиял.
- Спасибо, друг мой. Я знал, что у тебя добрая душа. Не терзайся более виной - в моих несчастьях виноват был я сам и ничьи досужие сплетни не могут этого изменить.
Антонио на секунду прикрыл глаза, собираясь с мыслями, а когда открыл их, Моцарта уже не было. Только бордовые угли тускло светились в камине.
Вскоре наступила окончательная темнота.
***
...исчерканный вдоль и поперек текст был виден лишь потому, что Александр поставил свечу совсем близко от листа, почти что капая воском на уголок. Руки его были все в чернилах, как и манжеты рубашки , как и стол вокруг чернильницы. Для полноценной работы такого света не хватало, но для пойманной перед сном мысли было вполне достаточно. На краю стола, подальше от рабочей поверхности лежала стопка аккуратно исписанных листов и неверный свет выхватывал два первых слога в названии.
Мо...
Са...
При написании стихов проблема всегдав концовке, но это вполне преодолимо. Что действительно мешает, так это разговор на повышенных тонах где-то за гранью человеческого слуха. Двое мужчин говорили по-немецки и беседа их была невероятно интересной. Но ведь и работать-то надо!
-О, зачем я только послушал тебя! - нервно вещал первый мужчина.- Я знал, что такому выскочке, как ты, нельзя доверять. Легкомысленный бесхвостый павлин, бессистемный и безответственный! - обвиняюще закончил он.
-Право, друг мой, но ведь замечательные же стихи вышли. Гениальные даже!
- Кто спорит о стихах, кара ты Господня! Ты говорил о посмертной славе, а не о вечном позоре! И к тому же теперь мое имя и я сам навеки связаны с тобой. О, горе мне!
-Пройдут века и ты увидишь, что я оказал нам большую услугу. - спокойной проговорил второй и в голосе его была улыбка.
Александр помотал головой, вытряхивая из нее все лишние мысли.
"Пусть говорят" подумал он. "Может быть, до чего-нибудь они договорятся".