"Дорогая и любимая мама! Сегодня я не пойду в школу, потому что уезжаю в Японию. Я решил поехать с Витей в Японию к покемонам, я не уеду надолго, я подружусь с ними и привезу их домой. Ты не теряй меня, я привезу их, они помогут нам по хозяйству. Райчу будет давать электричество, тебе не придется больше платить. Сквиртл поможет стирать тебе белье, он хоть и медленный, но очень трудолюбивый. Мы с Пикачу дружить будем, он мягкий, как наша кошка Манька, и желтый, как солнышко, он добрый и веселый. Не теряй меня, мне ведь это очень нужно. Целую, обнимаю, твой Максим."
Все было решено. Макс собрал сумку еще ночью, как раз, когда мама легла спать. Он положил теплые вещи, если вдруг далекая Япония будет холодной, да и в самолете, на высоте, говорят, бывает зябко. С Витей, одноклассником, он все рассчитал.
Макс положил письмо на видное место у зеркала в коридоре, пробрался в комнату, где спала мама. "Добраться бы до сумки", думал Макс. Паркет был скрипучим, поэтому Максу пришлось осторожничать. Он делал два шага и, когда раздавался неприятный режущий тишину звук, останавливался. Лишь бы не разбудить! Мамин будильник даст бой ровно в восемь, поэтому нужно было быть расторопней. Макс боялся, был полностью скован, но жалящая мысль сделать все быстро, незаметно, красиво и аккуратно, тянула его за собой.
"Давай, давай быстрее. Витька сто пудова ждет уже. Че-ты трус то такой, давай быстрее, ну" - звонко бил колокольчик по ушам. Макс отдышался и понял, что нужно все сделать на легке, как это удавалось Пиджи. Он залез на кресло, перешел по журнальному столику, стараясь не задеть вазу с искусственными цветами непоятного вида, на второе кресло, нагнулся и схватил сумку, лежащую на стуле. Выловив ключи от квартиры, плавным движением он поставил сумку в то же положение. Как было. И ничего не было. И почти готово.
Почти готово! В комнате было трудно дышать, сон тучной женщины после корпоратива бухгалтерского отдела был глубоким и поглащал чистый воздух. Пахло вином. Да, наверное, вином, и Макс опасался, что может охмелеть. Почти готово!
"Давай, давай, она не проснется, ты же делаешь все правильно, давай быстрее, уходи, уходи, все получится, ну же" - ему было трудно дышать, но он справлялся. Проделав обратный путь по мебели он встал на паркет и замер в страхе: пол издал жуткий храп.
- Максим, ты уже проснулся? - протянула мама. - Сейчас я встану, подожди, - прожевала она слова. Перевернувшись на другой бок, она накрылась одеялом с головой и застонала. Сердце тарабанило в грудь с другой стороны, как рыжая горилла по решеткам парковой клетки. "Блин, блин! Надо валить, давай, давай, давай же!" - нашатырными пузырями лопалось в голове. Максим выскочил в коридор, ледяной ключ бил по его спине, он схватил сумку, сжался, как можно тише повернул инструмент в замочной скважине, открыл дверь, зная, что железная будет скрипеть. Не заскрипела. Он выбежал в подъезд, оставив дверь, обулся в пролете, кинул ключи в мусоропровод и: "Теперь на остановку! Все! Все! Получилось!".
***
План был простой, на самом деле, и оттого желанный. Добраться на восемнадцатом автобусе до вокзала, проникнуть на пути, залезть в вагон с углем, товарный поезд которого сто пудого поедет на восток. Потом? Как получится, с поезда на поезд, лишь бы держаться направления. Если ехать на пассажирском, то только на крыше, между вагонами все-таки опасно. - Сменная одежда нужна, - заметил Макс. - Запачкаемся.
- Пофигу, - отвечал Витька. Все, доезжаем до Владивостока, пробираемся в аэропорт и, цепляясь за шасси, в Японию. Я тебе говорю, в фильме видел.
- В каком?
- Блин, не помню, чувак. Короче, завтра пол восьмого на остановке. Газировки возьми.
- Хорошо, Витя.
- Не обманешь? Смотри, я тебя ждать не буду, если будешь опаздывать. Еще мама не отпустит тебя, ха.
- Я приду, ты гонишь!
"Витя, Витя, Витя. Блин, как будет здорово познакомиться с покемонами. Они лучше животных, умнее, да и полезнее. Круто будет" - гонял в голове Макс, пока шел тропинками между автопарковок. Сеньтябрьское солнце обещало желать лучшего, с утра было довольно прохладно, тяжелая сумка лямкой давила на плечо рыжему карапузу второго класса общеобразовательной школы. Макс пожалел, что легко оделся, но решил набросить кофту уже в автобусе по пути на вокзал. Было жутко и трепетно, впереди ждала неизвестность, интересная, удивительная, яркая; длинный путь поездами, самолетом, путь обратный. Макс прикинул, какие вещи оставит, чтобы покемоны влезли в сумку. Это был сложный выбор, но он решил: джинсы не нравятся.
Остановка была забита серыми взрослыми. Подъезжали автобусы, уезжали автобусы, в воздухе шумела грязь, подъезжали троллейбусы, уезжали троллейбусы, хулиганистые воробьи ворковали на ближайших колодцах. Витьки не было, и Макс стал переживать. "Неужели опоздал? Блин, как знал, что нужно было брать ключи быстрее и не бояться! Трус, ну как так!" Он подошел к безопасной женщине в утепленной черной юбке с кричащими на ней белым безответственными кошачьими волосами, он спросил женщину о времени. - Семь тридцать две, - ответила женщина, наслюнявила ладонь и стала убирать волосы с юбки. А Макс запаниковал.
"Нет, нет, нет. Я опоздал, точно опоздал. Витька без меня уехал. Вот я неудачник. Блин, че делать то..." Знакомой рыжей гориллой сердце перевалкой ушло вниз живота и срыгнуло. Макс забегал глазами, может быть Витька был где-то рядом, может быть, он упустил Витьку. Так, так, так, закрытый ларек с надписью "ХУЙ" на ставнях, тротуар, в щелях которого умирает летняя трава, перспектива серых многоэтажек, разбитая остановка, бабушка с пакетом, с которого капает молоко (молоко?), женщины, мужчины, сумки, пакеты, рыжая листва в колее засохшей лужи, сделанной скоростным велосипедом, желтый икарус, номер восемнадцать. Восемнадцать!
"Догнать, нужно догнать Витку, пока он не уехал без меня. Нужно поторопиться, найти его на вокзале, пока еще не все потеряно. Быстрее, давай, давай быстрее!"
С тяжелой спортивной сумкой наперевес, рыжий полноватый пацан забрался в толщу взрослых, моргающими спинами смотрящих наружу. Дорогу Макс не запомнил. Душно, тесно, страшно, запах пыли, чьих-то нечищенных зубов, дешевой туалетной воды, кислых щей, мокрого табака, солярки. Он то упирался в чью-то спину, то прислонялся к чьей-то заднице, мягкой и толстой, он смотрел в потолок, по которому волнами катались солнечные тени пропущенных улиц, на котором мухи играли в "улицу пушкина" друг с другом. Он держался, держался изо всех сил за далекую спинку сиденья, названную кожаной, но изношенную напрочь. Он терпел и боялся, он ждал и верил, он доехал до вокзала через час. А кофту так и не надел.
***
"Блин, ну и где же его искать?" Гудели поезда, громкая и серьезная женщина кого-то отчитывала в приемник. Часы показывали Москву, голубое небо казалось фальшивым. Макс зашел в здание. Много, много народу. Цыгане с клетчатыми баулами, грязные рты с позолотой, Макс обошел их стороной. Милиционеры в выглаженной иссиня-асфальтовой форме, потрескавшиеся от сухого воздуха губы, Макс встретился с ними взглядом и тут же отвернулся: он не должен был выдать себя. Подумав о том, что Витька, должно быть, уже лазит по путям, Макс решил посмотреть на табло. Он стал чувствовать себя увереннее, ведь об обратной дороге не могло идти речи. Солнечный свет мягко ложился на далекий потолок благодаря высоким окнам, на которых были изображены шаржи из учебников по истории, в ближайших боксах гремела музыка и пахло хот-догами, пластиковые белые стулья с жирными подтеками и круглые столики на грибных ножках мирно посапывали рядом, привыкшие. Тут же рядом зевнул декоративный фонтан. Макс не стал долго осматриваться - черное табло с рыжими буквами играло в балду над широкой каменной лестницей. Плохое зрение, полученное от отца, Макс не смог использовать, поэтому стал подходить ближе, держась боковых колонн, щурился, расстраивался, когда не получалось разглядеть направления и время отбытия. Его осторожность замедляла его, он поддавался и, как бы ни хотел спешить, не спешил. "Найти поезд, делов то, встречу Витьку сразу, извинюсь, все нормально будет, все нормально..."
Горячая смуглая рука ударила по плечу и рыжая горилла выглянула из-под белых носков, взъерошенная. - Потерялся, мальчик?
"Попал, вот попал", - загнался Макс. Его взгляд застыл на месте и преодолеть его было сложно. Макс сумел поднять глаза. Ему улыбался цыган, высокий и молодой, с длинными собранными в хвост смолистыми волосами, с большой родинкой над губой, из которой торчала уже сама смола, комками. - Дай помогу.
- Мне на поезд нужно, - стал заикаться Макс. - Я, очень спешу, я спешу, правда, простите.
- А куда тебе?
- Во Владивосток.
Цыган выпрямился и залился смехом, звонким, как мелодия в автомате с мягкими игрушками. - Ты опоздал, малой, скажу тебе. Ушел твой поезд.
- Нет, не может быть.
- Ушел, говорю, - цыган был настойчив. Он взял Макса за плечи и повел к небольшой группе цыган с баулами. Стремно. Макс вспомнил, что мама говорила про цыган, про их демоническую силу, про их возможности наводить порчу. - Я пойду, - сказал он с неуверенностью.
- Куда это?
- Мне нужно, туда, до свиданья, - вырывался Макс.
Тогда цыган вцепился в плечо еще сильнее, Макс почувствовал, как в кожу входят длинные тупые ногти. - Отпустите, пожалуйста, - молился он. Хотелось заплакать, но Макс держался изо всех сил. Цыган отследил его ужас и снова расхохатался. - Завтра поезд будет, уедешь.
- Я на другой, я пойду, ладно? - Макс почувствовал, что цыган отпустил его и засеменил прочь, поднялся по лестнице, пару раз споткнулся и ударил колено. Сумка тормозила его, он не оборачивался, полагая, что цыган идет за ним. Былой комфорт здания исчез, шаржи на окнах вызывающе сарказничали, запах сосикок из кафешек жег слизистую в ноздрях, Макс почувствовал тошноту, ему хотелось вдохнуть воздуха, но до воздуха был еще коридор - темный, с закрытыми серыми ставнями боксами. Ну, и люди, они, казалось, куда-то подевались до этого, а сейчас их было много, большая слипшаяся переваренная толпа. Размытые, молчаливые, как в старом телевизоре, Макс смотрел на них с просьбой в безопасности, но никто не отвечал взаимностью. По указателям, он выбежал на первую платформу и вскрикнул от жалящей боли в груди. Воздух! Как хорошо!
- Ты потерялся, что ли? - послышалось сбоку.
Макс увидел приветливое лицо холодного милиционера, улыбнулся и позвал: - Мама! Мама! - он подбежал к первой попавшейся женщине в рыжей ветровке и извинился, когда та посмотрела на него осуждающе. - У вас есть жвачка? - спросил он.
- Да, конечно, - замешкалась женщина, достала из кармана пластинку Спирминта и развернула ее перед внезапным пришельцем. Макс посмотрел на милиционера, тот отвернулся. Взяв у женщины жвачку, он отошел на пару метров, присел на сумку и только тогда выдохнул. "Блин, че делать?" - раздалось у него в голове.
Возвращаться домой не вариант. Никак не вариант. Мама, вероятно, уже прочитала письмо, она все поняла и уже ждет его обратно. Но настоящие мужчины держат свое слово, поэтому если он вернется ни с чем, мама его не простит. Макс вспомнил, что, сейчас начался урок математики, вспомнил, что не сделал домашку. Он поднял взгляд и стал смотреть на то, как люди смотрят в точку в ожидании поезда. Мужчина со шрамом на щеке, ну, или просто расчесал, серые волосы, мятая спортивка, пятно штукатурки на левом носке поношенного кроссовка с китайского рынка. Женщина в капроновых колготках с растяжкей, в серьезном сером костюме, с синим чемоданом, разъехался замок на боковом кармане. И та женщина, которая жвачку дала, пропала. Пропала. Что-то идет не так, Макс смутился. Люди такие некрасивые вокруг, такие обычные. Он помялся и вскоре, ну, прямо совсем вскоре, замер от привычного страха.
- Ждешь все, малой? - прозвенел голос цыгана пятирублевой монетой. Он присел на корточки рядом с Максом, смуглый, крепкий, в белой выглаженной рубахе, можно было дать зуб за то, что на ней нет ни единого пятна от пота или чая. Брюки, черные с рыжими лампасами. Бусы из черного металла, и из родинки над губой уже ничего не торчало. Бритый, да, бритый, запах островатый, сладкий: как, как Макс не учуял этот запах раньше? Он расслабился, осмотрев цыгана. На мгновение он подумал о том, что это самый родной человек сейчас. - Куда едешь, малой? Все бормочишь, бормочишь что-то.
Макс улыбнулся и рассказал цыгану все, рассказал о покемонах, о каждом из них, рассказал о Японии, и о том, как там может быть прохладно и ветрено как может быть. Рассказал, как с Витькой он собирался держаться за шасси самолета, взмывающего над аэродромом Владивостока. Рассказал и о Витьке, о лучшем друге детства, которого не сумел догнать, который уже спит в вагоне с щебенкой в пути на восток. Ему тут же стало легче, как после слез. - Даешь, малой. Красавец! - растекся цыган в теплой улыбке. - Пойдем я тебя чаем напою, а то замерз совсем. А завтра на поезд посажу. У меня брат за товаром едет в ту сторону, поедешь с ним.
- Правда?- обрадовался Макс.
- Пойдем, малой. - цыган протянул ему руку и Макс, не задумываясь, схватился за нее, как за последнюю береговую тросточку перед злым водопадом.
***
Как математичка ставит три за четверть, как мелкие камушки выскакивают из-под огромных колес икаруса, Макс не помнил, как он попал на квартиру. Одна комната, темные простыни по периметру скрывали стены, проемы, проходы, окна, мелкий беспорядок, но все на своих местах. Он сидел и смотрел утренних покемонов по первому каналу, ел хот-дог. Рыжие пятна от соуса на черном пошарканном полу. Неловко. Цыган сидел рядом, буквально в углу комнаты, где-то за простынями, из-под которых текла прохлада и запахи специй, странная женская речь кого-то ругала.
Старшаки рассказывали, как круто на уроках химии пользоваться горелкой, сейчас же цыган сидел и держал над ней ложку. Макс посматривал одним взглядом на процесс, но как только заметил взгляд ответный, постарался сконцентрировать внимание на мультфильме. Он уже видел эту серию. - Съел? - будто младшего брата окутал низким приятным голосом цыган. - Да.
Он подсел ближе к Максу, долго рассматривал его лицо, улыбался, затем взял руку и погладил по тыльной стороне. Ладонь цыгана была грубая, по коже побежали муражки, и Макс почувствовал приятную тревогу, как перед днем рожденья. Женский голос затих за простынями, цыган достал спрятанный шприц и сжал руку Макса крепче.
У Макса сковало челюсть, он зажмурил глаза, в темную голову тут же бросились картинки с той серии покемонов, которая Максу не особо нравилась, на самом деле.
- Тихо, малой, - прошептал цыган. Макс просто ждал, чего бы то ни было. Он почувствовал, как игла входит в вену на сгибе, неряшливо и смело, и открыл глаза. Его бросило в жар и все силы ушли вниз живота, он упал на спину, вновь закрыл глаза и ничего уже не увидел.
Глава 2
***
"Сука, ебаные мрази, че вы не дохните то, че вы плодитесь то. Блять" - "Эх, Макс, Макс, какая больная голова у тебя, какая, какие они! Какие красивые, ухоженные, а ты даже замок в куртке сделать не можешь. Куда все пропало? Куда исчезло, Максим? Куда? Куда?" - "Блять, ты только посмотри на этих мразей, пидор и его портовая девка. Ебарь из барбершопа и отсшугаренная бестия. Блять".
Светлый подъезд в белой штукатурке, праздый свет. Высохшая грязь на кафельном полу. А за стенами февраль. И вяжет во рту. А на фоне стен парочка, молодые, красивые, нет, правда - красивые. Он - дорогое пальто, черное, приятное, мужской кадык, покрытый щетиной, уходящей к носу подстриженной черной бородой, взгляд в айфон, в айфоне - лето, океан, запеченная на углях рыба с овощами, свет айфона, качественные зрачки, уложенные лаком черные волосы, зачесанные, пахнет скидками по золотой карте в парфюмерном. Она - прямые каштановые волосы, нарощенные ресницы, автозагар, губки блестящие розовым, колготки с начесом, но не пошло, сапожки, худые бедра, рукой по теплой промежности...
"Блять, пиздец".
Макс отвернулся, напрягся. Дрожь, зубы стучат, нет - трещат - в сухом рту, голова не на месте. Нет ей места. Он снял шапку, торчащие нитки бросились в глаза, он разворошил волосы, сухие, редкие, уже не рыжие совсем. Какие они? Он прикрыл двумя руками песочную куртку с пятнами подтеков, засаленным рукавом спрятал кисть побледневшей руки. Где былой рыжий? Где он? Да и похер. Нет, не похер.
Он почесал левую щеку, больно, задумался о том, что давно не брился, может из-за этого щека постоянно чесалась, может нет, может просто почесать еще раз. Еще раз почесал. Или не стоит так вести себя перед ними? Или похер? Нет, не похер. Он повернулся к ним снова, снова стал их разглядывать, а они будто не замечали его. Он стал осуждать их, чувствовал себя выше, чувствовал себя иным, отличным, классным. И в то же время безысходное одиночество сводило челюсть. Он несколько раз поднялся на носки, потом на пятки, потом снова на носки, потом снова назад. Обувь, промокшие черные кеды, тепло и неуютно.
"Макс, ты где?" - он вспомнил свое имя. Закрыв глаза, он поймал момент, когда началась тошнота. Черная, гематитовая мгла: упасть, провалиться, исчезнуть, зачем, зачем это все, зачем это надо? Может, стоит поискать другой подъезд? Может, вообще ничего не стоит делать, выйти в февраль, идти на тупого, идти, смотреть, как снег бросается под ноги, отчаявшись? Идти, идти, пока рассвет не заставит проснуться. Идти, идти, пока не отпустит.
"Похер" - "Нет, совсем не похер".
***
Макс проснулся. Холодный запах голой комнаты позволил взбодриться. Полностью белая, узкая комната, прямоугольная, слепая. И нет, не полностью белая, серые отпечатки ботинок на стенах, точно, точно они, коричневые подтеки под потолком, тусклый свет лампы, которая снимает шляпу. Какой это этаж? Макс мог бы быть счастлив, если бы не обманывал бы, но он обманывал, и не мог понять, на каком этаже его вырубило. Сидя в позе кающегося, сидя в углу, он умирал и, умирая, снова себя обманывал. Он раскрыл ладонь, стал гладить стену, слушал, как штукатурка оставляет на ладони следы. Приятно. Он остановил ладонь, всковырнул стену ногтем, увлекся и посмотрел на руку. Белый нарост под ногтями вызвал классное желание, он стал слизывать его, обсасывал пальцы, затем стал лизать ладонь, но тут же испугался, вскачил и выбежал в ближайшую дверь.
Серый. Холодный и серый февральский балкон. Неслышной украдкой снег покрывал маленькую каменную клумбу на лужайке между тротуаром и детской площадкой. Теплые следы, ведущие к ней, не давали себя в обиду. Кто-то рылся? Нашел ли? Оставил? Во рту скопилась неприятная желчь, Макс сплюнул и не успел посчитать, сколько этажей пролетел мокрый комок. В прорези двадцатиэтажек виднелся окутанный утренней дымкой район. Где-то выдавал себя колокольный звон. В голове у Макса все еще боролись двое: один был груб, истеричен, жевал слова, харкался; второй его успокаивал, грустил об упущенном, вздыхал, боролся со сном. Они сотрясали Макса своими бессмысленными спорами, Макс чувствовал, что еще вот-вот и он сойдет с ума, но ему не было страшно, в его мыслях оставался последний коробок спичек, и он жег одну за одной в надежде увидеть выход из этого всего.
Колокола в ближайшей церкви уже отзвонили, но Макс услышал их только сейчас. "Вот оно! В церкви тепло, там, блин, тепло!" - "Тебя бы скинуть с этого балкона, послушал бы я, как у тебя, падла, голова встречается с асфальтом".
Макс дошел до лифта, прождал недолго и вновь поймал себя на том, что дрожит. Зайдя в лифт, он увидел на полу в луже растаявшего снега окровавленный ноготь, покрытый розовым лаком. Изучив его, Макс пополнил карман куртки, компания бычков, шнурка кроссовка и крышки из-под минералки была не против.А дрожь, она все еще царапала его внутренности, а он ее терпел.
***
Важно ли говорить о том, когда Макс последний раз был в церкви? Ему было все равно, что происходило с ним в последние годы. Какие-то подвалы, подъезды, лицемерные улыбки приятелей, девушки с деньгами, и состояние - стабильная отрешенность от внешнего мира. Когда он вошел в церковь, увидел деревянные лавочки вдоль стены, когда увидел их, выдохнул, дрожь в теле скрылась, повесила табличку на шею. "Перерыв". "Учет". "Идите нахер". Макс долгое время жил такими словами.
В зале было много людей, этого не скроешь. Люди. Крестились без перерыва, кланялись без устали, Макс чувствовал дискомфорт, он снял шапку и снова обратил внимание на нитки, торчащие из нее. Чтобы не выделяться, он в спешке потянул одну их них, но она не отрывалась, только тянулась, тянулась. Он оставил ее в покое. Полумрак, приятный, цепкий, охватил Макса. Он стал питаться взглядами с икон. Будто посвященные в схиму лица, будто отражения верующих в позолоте принимали его. Такого какой он есть. И, на удивление, у него появились силы. Он рассматривал людей, изучал каждого из присутствующих в зале. Женщины в неброских кофтах, юбках, платках, такие одинаковые, скучные. Мужчины в неброских свитерах, утепленных брюках, такие скучные, одинаковые. И споры. Споры в голове не прекращались. Эти двое стали спорить шепотом, так, как на ушко шепчат гадости: вроде щекотно, но наворачиваются слезы.
Постояв в очереди к отцам, накрывающим головы тряпками, Макс отошел к лавочкам и присел. Он стал встречать людей прибывающих, провожать людей выходящих. Люди, они приветствовали друг друга, обнимались, пожимали руки. Макс вновь почувствовал себя одиноким, стало больно, отвратительно. С верхнего яруса зала слышалось женское пение. Хор. Макс пришел в себя. Все находящиеся вокруг стали для него ничтожными, жалкими, пресмыкающимися. Он увидел, как в зал вошла девушка, молодая, хорошенькая. Он оценил ее, с ним согласился его критикующий брат. Светлые волосы, убранные в вязаную шапку, тату сухой ветки с листвой и ягодами на шее, уходящее за воротник недорогой, мятой куртки. Легкое, светлое лицо, поникшие черты. Аккуратная попка, ноги, не поднимающиеся с полу при ходьбе. Она прошла зал, скрылась за толстой колонной, вынырнула из нее, затупила при виде икон, вернулась за колонну и показалась с другой стороны, со стороны мрака. На мгновение она стала тенью, а потом ее лицо осветил экран телефона.
Макс присмотрелся, но зрение только ухудшилось с годами. Он достал свою трубку, стал нервничать, когда экран блокировки тормозил, включил камеру и приблизил девушку.
"Я знал, знал!" - "Вот ты охуевший".
На ее пальце не хватало ногтя. Макс потревожил компанию в кармане, достал найденный ранее ноготь и замурлыкал. Он поцеловал ноготь, и сжал его что есть мочи в кулаке. Женское хоровое пение сменилось молитвенным чтением, Макс не расслаблял ноготь. Он впервые улыбнулся за последние недели, может, месяцы, может, вообще впервые. Он закрыл глаза и стал молиться.
"Боже, если ты есть, и если ты меня слышишь, боже. Сделай так, чтобы меня отпустило. Я исполню волю твою, я пройду все твои испытания, боже. Пожалуйста. Пожалуйста, сделай так, чтобы меня отпустило. Я больше не буду травиться, обещаю, пусть погода изменится, пусть моря выйдут из берегов, пусть земля разверзнется пополам, я больше не буду травиться. Пусть зараза будет править миром, пусть развалится экономика, пусть настанет война, я больше не буду травиться. Боже! Я молю, я не часто к тебе обращался, да что там, я никогда не был рядом с тобой, но сейчас я все понял, я понял, что есть только ты, я понял, что мне нужна только твоя помощь. Спасибо тебе за все, спасибо, боже, спасибо".
"Боже, дай мне сдохнуть"
"Прекрати!"
***
- Как дела? - прозвучал детский голос.
Макс открыл глаза. Толстый, очень толстый мужчина с несобранным лицом отсталого улыбался ему, или просто натянул улыбку.
- Пойдет, - ответил Макс.
- А ты подходил к ним? - сказал мужчина, его маленький рот не позволял быть твердым. Он показал на иконы.
Макс кивнул и стал отстраняться, мужчина смотрел на него, вздохнул, отошел к кланяющимся. Макс оценил, как он встал на колени, приложил губы к земле, как поднялся и затянул "Отче наш". Стало тревожно, слабость поджала колени. Весь зал, все люди, стали петь. Макса бросило в жар, он обратил внимание на мрачный закуток, в котором стояла девушка. Ее там не было. Макс проклял все на свете, встрепенувшись, он стал метаться по залу, сталкиваясь с людьми, перебивая их молитву. Он был испуган, разочарован, но быстро ушел от этого. Девушка сидела в дальнем углу скамьи, она наблюдала за мельтешащим Максом и, встретив его взглядом, уверенно ухмыльнулась. Отведя взгляд в сторону, она ушла в себя привычной тропой. Пение закончилось, Макс совсем расслабился, снова стал обращать внимание на оживших вокруг. Они толпились у чана со святой водой, о чем-то шептались, такие обычные, не вызывающие никакого интереса. Он сравнил их облик с внешностью все еще далекой, но уже знакомой девушки. Блин, она казалась такой родной для них, такой похожей. Несмотря на все свое желание быть не такой, она себя выдавала. Мужчина отвлек его, спросил, стоит ли он в очереди, Макс пропустил его и потерял девушку. Она пропала. А мужчина, его отвлекший, накинул на себя куртку, которую держал в руках все время. Красная, больше кирпичная, чистая. И надпись на спине. Надпись. "Tokyo 2004". Макс подумал, что совсем уже тронулся.
"Блин, как я хочу такую же куртку. Может, стоит махнуться с ним? Подойти, познакомиться, предложить обмен. Если мою привести в порядок, она будет выглядеть лучше, это точно. Давай, давай подойдем к нему, махнемся куртками, давай, он не откажет".
"Куда опять несет тебя, ну куда? Лучше пойти за ним, проследить, потом камнем по голове и все, куртка наша. Нахуй так, хочешь - бери".
Он стал строить схемы, как забрать у мужика куртку. Сделав два шага, он дотронулся до мужчины, погладил его по спине. Тот обернулся с вопросом. Серое лицо, серое. Морщины, седина, торчащая из ноздрей. Макс проклял себя и быстрым шагом вышел из церкви.
Появилось первое солнце. Снег покрыл землю пуховым слоем и сладко урчал, когда Макс тащил по нему свои кеды. Вроде отпустило. Макс вышел за периметр, достал из кармана пару бычков, закурил один из них и посмотрел на небо. В таких случаях говорят, что оно было затянутым, скрытным, голубым и серым. Как подглядывающий подросток находит себе щель, солнце подглядывало за Максом.
"Ну сколько можно уже так жить? Ну сколько?" - говорил он за солнце. Закрыв глаза, он стал слушать окружающий мир, живущий, не имеющий никакого отношения к его жизни. Разговоры верующих, приходи завтра, приду, будничные заботы лиц на остановке, я уже еду, а ты что сказала, перекличка авто, глухие хлопки дверьми, звуки зажигания, приближающиеся шаги по урчащему снегу, бродяги, стреляющие мелочь, я извиняюсь, правда извиняюсь, последняя затяжка, неприятный вкус фильтра, приближающиеся шаги, такие знакомые. - Эй, - раздался понурый девичий клич за спиной.
Макс обернулся и постарался скрыть свою улыбку. Это была она. - У меня деньги есть. Может, покажешь, как че?
Это была она. Легкий свет блестел утренней прохладой на ее щечках, карие глаза просили напиться. Это испытание? Испытание? Нет, нет, нет, Макс не поверил. Случайность, простая случайность. Ну, и как раз вовремя. Ведь самое время раскумариться. Макс взял ее ладонь, холодную, теплую, и положил на нее найденный ноготь.
"Это последний раз. Это точно самый последний раз", - кто-то срифмовал в голове.
Глава 3
***
Звонкие ослепляющие лучи обсасывали косточки приемной медицинского центра, в засохших трещинах на белом кафеле прятался запах перегара и таблеток. Вася щурилась, она тихо ненавидела все окружение. Глазам было больно от яркого света солнца, ярлычок на джинсах резал поясницу, кожаный диван исполнял соло на своих масленных от будничной грязи губах. Лицо давило душным помещением, опухшие, Вася гладила щеки, пытаясь выглядеть опрятно, пытаясь выглядеть случайной прохожей, зашедшей в детокс попить воды из кулера. Вода. Холодная, горькая, никакой сушняк в сегодняшнем мире она не исправит. Никакой.
Вася распласталась на диване, скрестила руки, скрестила ноги, и показушно вздохнула, типа ей здесь не место. Несколько самопровозглашенных пациентов, вялых, сонливых, ожидающих, покосились на нее, и разом отпрянули. Не надо. Не надо смотреть.
- Угу, - согласилась девушка и открыла рюкзак, из которого запахло стухшим пластиком и пролитой пару дней назад водкой.
Переобувшись в сланцы, Вася скорчила рожу. - Что теперь?
- Пойдемте, Василиса, - послышалось за спиной звонкое солнце в отраженье дешевого тонального крема на лице медсестры. Красивая.
- Я завтра приеду, - вырвался из нерешительности отец, с трудом обнял девушку. - Все будет хорошо.
- Я тебя ненавижу, - прошептала Вася, уткнувшись носом в резкий запах морского бриза на мягкой толстовке мужчины. Он потрепал ее за плечи, вздохнул, натянув вымученную улыбку и, будто совершив план побега, скрылся за обклеенной скучными плакатами дверью, сквозь которые качались тени ближайших деревьев. Хорошо на улице, не то, что здесь. Вася почувствовала сожаление. Она посмотрела на медсестру, та все еще казалась красивой, такой, какой нужно быть, такой, какой нужно было жить. Обычной, приятной, уставшей, смиренной. Вася сравнила ее влажные губы со своими сухими, потрескавшимися, тонкими, нелепыми и на мгновение стала жалеть себя. - Идемте? - предложила медсестра.
Вася поплелась за ней.
***
Теплая завеса лекарства опустила Васю в тяжелую дрему. Синие простыни кололись стекловатой, клееночный звук обшивки был слишком твердым, на соседней койке смачно храпела женщина со свекольным лицом. Вася купалась во мраке ядовитых мыслей, она придумала, что не может выбраться из них. Накатила тоска, она вспомнила, как уехала по какой-то глупой причине от матери в поисках папы. Искать человека с именем ее отчества, знакомого по двум картинкам из детства, ей было нужно только потому, что с матерью жить было некомфортно, напряженно. Конечно, одной усталостью от сожительства с родительницей, Васе было мало. Бесконечный спор за правду жизни, за видение жизненного пути, что внешний, что внутренний, заставлял ее выбирать сторону протеста, быть всегда на зубах, быть не такой. Мать поносила отца, как это скучно звучало, мать называла Васю ошибкой, случайностью, жертвой пьяного секса на новогодних каникулах, во время которого отец не стал предохраняться, обманул, наглым и жестким способом обманул ее, разбил все ее надежды на профессию, на квартиру в столице, на жизнь. Мать прививала чувство обиды, заставляла верить Васю в то, что от мужчин, собственно, никакого толку и нет, никакого. И Вася верила в это, ненавидела отца всем сердцем, рисовала ему открытки, в которых бравые герои Шаман Кинга, ее любимого мультика, отрывают родителю конечности, вырывают сердце, топчат его в лужах, в канавах, в колодцах.
Весь поток убежденной ненависти, выливаемый на нее от матери, Вася превращала сначала в картинки, позже - в комиксы. Засматривалась Шаман Кингом, интересовалась японской культурой, модой японских женщин. Зная, что отец улетел на Дальний Восток, она стала воображать себя азиаткой, щурила глаза, брила брови, при знакомстве кланялась, слушала только мальчиковые японские поп-проекты. Тусовалась лишь с пацанами, прыгала по гаражам, украденные у матери сигареты меняла на фишки, играла в них на фишки другие, те, которые трепали душу при мысли ими завладеть, фишки с героями Шаман Кинга, фишки с популярными аниме, фишки.
Король Шаманов сменился Тетрадью Смерти, комиксовые картинки (она называла их мангой) - дневником в черной обложке, в котором черной гелевой ручкой было записано только одно имя. Только одно. Мальчики с прическами, передающие привет в наушниках, участились. Каждый двор, мимо которого Вася ходила в школу, приобретал свою песню.
И когда все перевернулось? С чего? Почему?
Его звали Кирилл. Он жил в другом районе, но часто тусил вместе с пацанами и Васей. Стройный, высокий, с пухлыми щеками и маленьким носом. Одетый, как же он был одет? Блин, вылитый дъявол. Он накурил Васю спайсом, пригласив в гости, изнасиловал ее, а потом проводил до остановки, напоследок купив ей мороженое со вкусом шампанского.
Нет, не та осень, не та картина из прошлого, не та, не та. Ненависть к отцу, непреодолимое желание его увидеть, чтобы все ему сказать, сказать все, что она думает, все, что накопилось, все, все, все. Ну, и Дальний Восток. Может, он возьмет ее в путешествие к японцам? Он ведь должен искупиться, должен, должен. Одна из песен, обычных популярных песен на иностранном языке, что-то между "ты моя" и "я твой", кончилась, плеер разрядился, Вася обернулась и увидела в нескольких метрах от себя мать. Зачем она ходит за ней, зачем каждый раз ходит? Что за тупой контроль, дочь уже взрослая, уже сама все знает, зачем? Вася присела на качели и показушно закурила ее сигарету. Протест.
Менялась краска для волос, дешевая, акционная, одолженная у одноклассниц, с которыми Вася даже не общалась, красная, розовая, фиолетовая, красная, зеленая, кислотно-зеленая, розовая, серая, черная, подстриглась коротко, побрилась налысо. Пирсинг в пупке, пока не надоел, проколола левый сосок, почему такая маленькая грудь? Тоннели в ушах, силикон, дерево, обсидиан, силикон. Драповое пальто, рваные перчатки, высокие каблуки, босоножки, кеды. Как же зайти в секс-шоп за плетью, мне еще семнадцать?
Была тяжелая семнадцатилетняя зима. Бетонные строения современного района. Вася сидела на удачно пойманных качелях, пьяная от чувства безысходности, пьяная от башкирского бальзама. Домой не хотелось, очень, очень не хотелось. Ну, никак. Кирилл бросил ее на трамвайной остановке, уехал ночевать к толстой девочке на окраину. Зачем она об этом вспоминала? Рваные хлопья картинок из прошлого омрачали и без того вязкое дремучее состояние. Но это чувство... Блин, она кайфовала от этой безнадеги. Все ушло, ничего хорошего больше не случится. А дальше? Что было дальше?
Мать бранила ее, почему так одета, что за дыры в ушах, ты совсем конченая? Бросай курить, не смотри на меня, не приходи домой в таком состоянии, где ты берешь деньги, что это за парень, ты совсем конченая? А Вася закрывалась в комнате, закапывалась в одеяло и розовое вино, удачно подвернувшееся на мелочь, найденную в кошельке матери, связывалась с Кириллом и говорила ему обо всем, она уже и не помнила контекста. А Кирилл? Почему его так много в мыслях? Они играли в кооперативный Resident Evil, ей было так забавно говорить ему слово "люблю". Будто это так нестандартно, будто это так, как не поощряется, как не одобряется, как нельзя.
В палате пахло гречкой. Вошла медсестра и поменяла капельницу. Вася притворилась спящей, но даже после этого погрузиться в глубокий, ничего не значащий сон так и не получилось. Сколько времени она уже так лежала? Сколько еще времени осталось лежать? Когда стало больно одной стороне тела, Вася перевернулась на другую.
Прекратив общение с Кириллом, она стала изучать японский, смотрела фильмы про самураев и маленьких людей, обиженных бюрократией. Листая вечернюю ленту в соцсети, она наткнулась на профиль отца. Сначала пропустила, но потом вернулась и замешкалась. Он больше не жил на Дальнем Востоке, вернулся на Урал. Она написала ему, долго ждала ответа, ругала его за то, что он в сети, но не читает ее сообщение, а потом... потом он ей ответил. Тихий, спокойный мужчина. Никакого образа чудовища, никакого злого гения, никакого урода она в нем не увидела. Он стал переводить ей деньги на карточку, Вася стала тратить их на шмотки. Волосы выросли, она залила их стандартной краской. Тоннели в ушах стали затягиваться. Она стала заказывать в интернет магазине секс-игрушки. Решив быстро заработать, она начала снимать себя на веб-камеру, общалась с разными мужчинами, получала донаты за то, что ласкала себя так, как хотели ее приватные зрители. Сделала татуировку, длинную ветвь вишневого дерева, стала чувствовать себя полноценнее. Рассказав о своем заработке отцу, она получила поддержку. Отец предложил ей встретиться, написал много теплых слов, заставил Васю расплакаться. Она поддалась этому, а потом вытерла слезы.
И проснулась. Палатой овладело полотно серой пыли, сумеречный зной не снимал своих оков, был настойчив. Вася потянулась, узнала свое тело и расстроилась. Она поднялась и села на край кровати. В глазах побелело, в голову ударило легкой дурью. Нащупав ногами пол, она вышла из палаты, осмотрела коридор. Пахло гречкой, невыносимой, горячей гречкой. Сосало под ложечкой, уши заложило желтым храпом и скрипом коек. К ней подошел медбрат, дотронулся до ее плеча, красивый. - Кушать будешь?
- Буду, - она осмотрелась. - Где тут можно покурить?
- В конце коридора. Я провожу.
- Спасибо, - протянула Вася. Казалось, у нее был самый отвратительный голос на всей земле. Она отстранилась от медбрата, показала ему рукой и отошла. Он все понял, улыбнулся, и ответил взаимностью, вернувшись к стойке с телефонами. В кармане ночной рубашки лежала смятая пачка золотой "Явы". Вася снова погрузилась в тоску. Картинки, картинки, картинки. Многое в ее жизни представлялось нарисованной от руки мангой, дешевой, отнюдь не популярной. Жестяная банка из-под печенья, профиль режиссера Куросавы на киносайте, какой фильм выбрать? Космос, Ява, Прима, Винстон, Максим красный, Максим красный сотка, Вог ментоловый, снова нету денег, настрелять, Ротманс, Винстон, Ява. Она вошла в курилку и прогнулась под холодным светом. Запах затушенных наспех сигарет двумя ногами вошел в ноздри. Пластиковые стены со следами прожогов. Саморезы, вокруг которых улыбались трещины. Плохо. Даже не курится. Вася вспомнила, как сказала матери о том, что перезжает жить к отцу. В воздухе бессмысленной мебельной комнаты витали кошачьи волосы. Мать смотрела "Давай поженимся", это был ее единственный выходной на неделе. - Он сказал мне, паскуда. Давай, еще училище брось. Неблагодарная. Я тебе всегда добра желала, а ты меня предаешь. Вот так, просто.
Васю смутила подруга невесты, у которой была такая же юбка, которая ей больше шла к попе. Ничего не ответив матери, Вася ушла из дома. В горле неприятно першило, дышать все еще было нечем, она трепетно искала чистые потоки воздуха, но даже когда вышла из курилки, попутно забычковав, ничего не изменилось.
Ей нравилось стрелять сигареты с Кириллом, в основном у Макдональдсов, или модных ларьков с шаурмой, в основном, у молодежи. - Молодые с кнопками курят, - презирал Кирилл, а Вася отвечала, что им легче отдавать, так как они не свои деньги тратят. Отрешенные, стоящие тупо рядом, они редко смотрели друг на друга. Кирилл вечно осматривал местность, лазил взглядом в каждую обочину, в каждое окно первого этажа, обращал внимание на каждую вывеску, на каждую сумочку, обувь, ширинку. Вася смотрела только на людей. Ну, или под ноги. В основном, исподлобья, хмурая, недовольная. Ей нравилось так. Одетые в тяжелые длинные куртки, они вдвоем казались Васе такими отличными ото всех. Такими избранными. Нарочито взъерошенные волосы, солнцезащитные очки при любой погоде, наркоманка. Ее привлекало это звание, хоть она и никогда не пробовала ничего стоящего. Алкоголь, покурить - это одно, остальное - не знаю, сомневаюсь, боюсь. Ей нравилась идея попробовать внутривенно, но никто из всех близких и далеких знакомых не был к этому расположен, да и она никогда не делала шагов вперед, так - лелеяла эту идею в своей скорлупе.
Вася вернулась в кровать. Зачем, ну зачем она родилась на этот свет? Отец рассказывал, как уговаривал мать сделать аборт. Лучше бы уговорил. Вася ненавидела его, несмотря на все, что он для нее делал в последнее время, все равно ненавидела. Почему она все еще жива? Почему? Зачем это все, зачем эта палата, этот сладкий храп соседки, зачем эта гречка, крупа которой уже царапает ноздри, зачем? Лучше сдохнуть, - писала она мелом на внутренней стенке скорлупы. - Сдохнуть.
Расставшись с Кириллом, уже точно, уже так, как это бывает взаправду,насовсем, навсегда, Вася сломала бритвенный станок и долго сидела с лезвием в ванной. Было так страшно и нелепо. Она стала напиваться всем подряд, стреляла мелочь на остановках, нашла киоск с фунфыриками. Один на полторашку, легонький. Капли ледяного дождя кусали и без того покусанный асфальт, она сидела на остановке и смотрела на проносящие автомобили. Вот сейчас, сейчас бы кинуться, сейчас бы просто побежать вперед и под колеса. Страшно, нелепо. Лучше от наркоты сдохнуть, лучше навсегда уйти в пропасть, навсегда. Она переехала к отцу, он, на удивление, жил один. Пару раз в неделю она выходила в сеть, зарабатывала себе на отраву, писала всем знакомым, но только раз покурила какую-то дрянь с фольги, что аж плохо стало. Тогда же на утро она впервые съела голубой доширак. Ничего вкуснее в жизни она не пробовала.
***
Ей ничего не приснилось. Казалось, что время в детоксе потрачено в пустую. Впрочем, всю жизнь она потратила не на то, что хотела. А что хотела? Не стремилась ни к чему, так, питалась интересом и стояла с краю, впитывая. Сквозь ледяные жалюзи пробивалось солнце, опять это отстойное солнце. - Василиса, пойдемте.
Вася встала с кровати и поплелась за медсестрой. Тело было мягким, как переспелый фрукт наполненным чем-то сбродившим внутри. Войдя в прививочную, она стала наблюдать за медсестрой, которая то делала записи, то вздыхала, когда нужная страница в экране компьютера долго загружалась. Молчать было некомфортно, чтобы не выглядеть совсем закрытой, Вася закрыла глаза и откинула голову, будто так надо, будто она не здесь. Томительное ожидание. Протяжный звук клавиш клавиатуры, скрип стула, соприкосновение одежды со вспотевшим телом. Если она умрет, попадет ли в лоток с куриными сердечками ее никчемное, черное, безнадежное? Кирилл говорил, что если бы она была курицей, петух бы ее топтать не стал. Ненужная, бессмысленная, но милая, вроде бы, милая.
Медсестра вскачила со стула, тот ударился о кафельный пол спинкой. - Ой, поторопилась.
Вася натянула милую улыбку, открыла глаза. Медсестра стала доставать ампулы, выпускать воздух вместе с лишними каплями, она подошла к Васе и стянула с ее плеча рубашку. Васе стало страшно, не того, нет, не того она хотела. Никакого лекарства, никакого, только яд, надежный, спасительный яд. Она поморщилась. - Больно будет, - предупредила медсестра. Вася посмотрела на шею медсестры, вся в муражках, неуверенная, скованная в словах, кончики волос с убранного хвоста ласкают шейные позвонки, длинные сережки в виде пера жар-птицы. Неужели она читала Рююке? Вряд ли, в ее аудиозаписях можно найти только Сергея Бабкина. Так странно, казавшиеся приятными для Васи люди, приятные люди, оказывались скучными, бессмысленными. Она никогда и не встречала по настоящему интересных, нужных людей, по крайней мере таких, каким бы она могла отдать всю свою жизнь, все свое мироощущение. Пацаны смеялись над ее переживаниями, ее рефлексию Кирилл обрубал, мать не ставила ни во что ее мнение, отец тупо желал лучшего, не обращая на нее того внимания, которого она, как она думала, заслуживала. Даже рядовая медсестра, буднично вводящая иглу под лопатку, какое место она займет в ее жизни? Видимо, такое же, мимолетное, невзрачное. Смазанное, как фотография, сделанная наспех, сделанная в страхе быть раскрытой. Укол действительно был болезненным, медсестра что-то прошептала, в голове раздалось "Потерпи". Потерпеть. А потом? Потерпеть, потерпеть. Потерпи, доча, потерпи. Еще впереди все портовые фонари. Потерпи, красавица, потерпи. Еще не так создатели бедны. Потерпи, родная, потерпи. Еще не скоро вены жечь нам изнутри. Сейчас, сейчас, школа закончится и уеду, далеко и навсегда. Сейчас, сейчас с шарагой разберусь, и нужно денег зарабатывать. Сейчас, сейчас только от матери свалю, прекратятся упреки, и тогда можно начинать. Сейчас, сейчас серию досмотрю и спать. Сейчас, сейчас дорисую комикс и жизнь начнется. Сейчас, сейчас, стоит только встать и сделать шаг, а тачка не успеет затормозить, нет.
- Я так хочу, чтобы это все закончилось, - прошептала Вася.
- Все. Больше не пей. Ведь красивая такая, а пускаешь жизнь под откос.
- А зачем жить?
Медсестра только собралась отвечать, но Вася ее опередила. - Дети, дети, дети, да? Я знаю, что вы скажете. Не хочу я этого, не хочу.
- Найди дело свое и не бросай его никогда, - ответила медсестра, сплетя дружелюбную паутину на своем лице.
Картинки, картинки. Девичий голосок прыгает на скакалке от иероглифа к иероглифу. Яркие цвета, которым хочется радоваться больше, чем глупому солнцу в окне. Вася побрилась налысо и надела парик. Распечатав мангу про отца, она написала организатору прикладной выставки. Тот, неохотно зевнув тремя словами в личных сообщениях, согласился взять ее работы. Она позвонила Кириллу, позвала его с собой. Второй этаж ДК на берегу болотистой реки. Бетонный балкон в кремовых тонах. Распродажа мутона, черного, серого, всех унылых цветов. Белое панно. Рисунки на магнитах. Вася сидела за ближайшим столиком, теребила в руках кружку с остывающим чаем, которому не хватало крепости, смотрела на проходящих мимо ее работ людей. Почему? Чем интересны эти сувениры? Для чего вам корзинки? Рукоделие это херня! Почему? Почему? Кирилл сидел рядом, залипал в телефон. - Что смотришь? - отвлеклась Вася. Он тяжело вздохнул, осмотрел ее и ехидно улыбнулся.
- Ты бы круто смотрелась вебкам моделью.
- Почему?
- Жопа твоя. Мне нравится твоя жопа.
Васе стало приятно от таких слов. Она отложила кружку с чаем, достала пачку сигарет и прикинула до вечера. - Пойдем покурим? - предложила она.
- Есть хочу, тут неподалеку классную кесадилью делают. Пойдем, угощу.
Выключив телефон, он приобнял Васю за талию. - Хорошие рисунки, кстати. Ты молодец.
- Спасибо, - опустила Вася глаза. На нее нахлынула краска. Она посмотрела на Кирилла - высокий, светлый, красивый. - Я лю...
- Что, идем? - он прижал ее сильнее.
- Идем, - отстранилась она. - Курить хочется.
Больше на выставке они не появлялись.
***
- Дочь, я надеюсь, тебе это поможет. Я же беспокоюсь. Тебе пора начать новую жизнь, забыть все старые обиды. Найдешь нормальную работу, я помогу тебе с жильем...
- А кодировка зачем?
Вася докуривала забычкованную яву и будто специально смотрела в его узкие глаза. Отец замолчал. - Понимаешь, Вась. Жизнь полна дерьма. Я знаю, что навредил тебе и твоей матери, знаю, что поступил подло, бросил вас. Не дал любви, ты без отца считай росла. А сейчас есть возможность все наверстать, понимаешь? Я хочу этого. Знаешь, я так рад, что ты живешь у меня. Ты красивая, умная, я хочу для тебя всего только хорошего.
- Я хочу, чтобы ты умер. И чтобы мама умерла. Да и сама тоже хочу умереть. Очень.
- Не говори так...
Вася молчала. Она достала наушники, забила ими уши, отвернулась и тут же сматерилась - телефон был разряжен. Повернулась к отцу. - Я одно поняла, пап, - ее челюсть свело от наступающих слез. Ее словам стало не хватать воздуха. Отец смотрел на нее, неподвижный, смятенный. Ветер оголял его седину. Над губой блестело мокрое пятно.
- Я поняла, что всю свою жизнь я посвятила тому, чтобы вам сопротивляться, чтобы не жить по вашему. Я думала, что хочу чего-то, стремлюсь куда-то, а на самом деле жила иллюзиями. Я не знаю, кто я, пап, не знаю. Я ненавижу тебя, понимаешь? Я ненавижу вас всех. Да, я нежеланная, случайная, недоделанная, несуразная, никакая. Я не знаю, не знаю ничего в этой жизни. Я пустая, я глупая. Я ненавижу тебя, ненавижу. Какая же я глупая! Какая глупая!
Она подошла к нему и скрылась в потоке слез. - Я просто хочу умереть, - выдавила она.
Отец приобнял ее, стал гладить по волосам, так, будто это было необходимо, так, будто это основопологающее в родных людях, так, будто нельзя по-другому. - Все еще у тебя будет, поверь, - прошептал он ей. - Я помогу тебе, - холодным воздухом утеплял ее.
Вася плакала в его толстовку и запах морского бриза приобретал тухловатый, солоноватый оттенок. "Боже, я так хочу, чтобы он умер. Я так хочу, чтобы он умер, боже. Пожалуйста, пусть он умрет", - пускала она поплавок в свою душную скорбь.
Холодный, мерзкий ветер окутал их двоих, неподвижных, промокающих. Под ноги летел всякий мусор, обертки от мороженого, ушные палочки, части поломанных сим-карт, ломти сирени, голубиные перья. Ветер напрягся, поднял их в воздух. Вася почувствовала себя очень легко. Она перестала плакать, посмотрела вниз - метра три над землей, видно, как голуби отъезжают на крыше медцентра. Она посмотрела на отца. Его острые черты будто ссохлись, кожа посинела. Из его носа текла прозрачная жидкость, губы посерели. Глаза его потеряли зрачки, под ними трещали заплывшие мешки. Вася улыбнулась. Закрыла глаза. "Спасибо, Боже. Спасибо", - прошептала она, сжала кулаки, напрягла все тело до дрожи и закричала, что есть сил. Но голуби на крыше все равно не очнулись.
Глава 4.
***
Это чувство, как его описать одним словом, он думал об этом, пережевывал, катал из угла в угол, и никак не приходил к чему-то конкретному, не получалось, терзали сомнения. Как же это все так сложилось? Ну как? Все это, ну, это все, представлялось каким-то ураганом, душным. Комками грязи в лицо его мотало, било, кусало, подхватывало и валяло, а он поднимался и полз на коленях, стараясь держать голову прямо, то и дело открывал глаза, чтобы посмотреть, что дальше, а дальше - мгла и завесь, глаза заболели. Он присел на обочину трассы, ведущей в лучшую, да, наверное, в лучшую, отличную, нормальную жизнь. Сколько нужно всего отдать, чтобы жить нормально? К тому же, он даже не мог сформулировать, что значит это слово. Нормально. Столичные города, юг, страны, более развитые, где лучше, всяко лучше. Макс поднялся и пошел обратно. В сторону города, где за ледяной стеной пылью блестели очертания серых высоток. Главное, что в кармане был пакетик. Хорошо, не пришлось его долго искать. Он всрал все деньги, несколько раз проверил все свои два кармана курточки, нет, нет, ничего не осталось, на такси не доехать. Внезапный мокрый снег нарушил рваную суету холода. Его нестриженные ногти царапали лицо Макса, легкие штаны терзали худые ноги, куртка без замка то и дело распахивалась, Макс придерживал ее одной рукой. Он дрожал, его охватывал страх, вдруг что, вдруг одежда в грязи, вдруг испачканы руки, точно, испачканы. Он присел и ополоснул руки в случайной мартовской проталине. Лучше не стало. Да и так сойдет. Насрать. Сойдет. Сейчас бы до нее добраться, как-нибудь добраться.
Макс стал голосовать, машины с ледяным шумом ездили по ушам, мимо, он раздражался, обращался к Богу, просил, умолял, пожалуйста, пусть это все закончится, пожалуйста. Сушняк во рту, по языку бегает одинокое перекати-поле. Ломота в теле, нет слюны, а хочется глотать, снег по щекам, жжется, чувство лоха, смешанное с перчинкой палева. "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста". Но ничего не происходило. В кармане вибрировал телефон. Волнуется, дура. "Макс, ты где?". "Макс, ну че?". "Макс, мне плохо". "Макс, ты скоро?" Может, ну ее к черту? А куда идти? Свариться негде, не у кого, все уже забыли, что он существует на этом свете. Прожевали, выплюнули, затерли носком подошвы. Маршрутка. Остановилась, переполненная. Ну, если не так, то как? По-крайней мере, еще не долго осталось. Скоро снова все станет нормально, неплохо. Макс открыл двери, они открылись с трудом, покасились, заели. В глаза бросились жопы, многожопье в черных засаленных куртках. А он, он влез в эту симфонию своим прокуренным тенором.
Сволочной, бездушный транспорт, людьми набит, красивыми, отвратительными, одинаковыми, скучными. Нормальными, живущими нормально. Люди, смотрят, оценивают, пахнут, цельные, сформировавшиеся. А он? Разве можно его хоть как-то назвать? Отнести к кому-то. Кроме конченого ничего на ум не приходило, а конченым быть не хотелось. Макс остановился на рекламе скупки дров, он представил себя бревном сосны, дрейфующем у топкого берега мелкой болотистой реки в долине мрачной провинциальной тени. Он держался за поручень двумя пальцами, как мог, убирал лицо от плеча согнувшегося мужика в рабочей форме, от которого пахло тухлым мясом. Маршрутка неслась, его укачивало, хотелось стошнить, чтобы легче, чтобы стало легче. Чтобы не чувствовать запах тухлятины, чтобы не чувствовать скорость и дребезжанье, чтобы закончить это все. Это все. Состояние лоха, смотрящего на солнечное затмение без солнцезащитных очков. Скоро, скоро, все будет ровно, все будет хорошо, вообще, вообще все. Хотелось провалиться сквозь землю, может, даже сквозь пол маршрутки, расцарапать бедра, сломать ступни об несущийся асфальт, да тащиться вот так, куда маршрутка доедет. Он ненавидел всех находящихся в этом салоне, но крепился. То и дело отводил взгляд от посторонних взглядов. Заглушал проникающие в голову посторонние разговоры. Бабушки говорили о том, что творится в новостях, какие-то катаклизмы, какая-то сменяемость власти, какой-то вирус. К чему это все? Школьники с тяжелыми рюкзаками лезли к окну, чтобы не пропустить остановку, из наушников доносился дип-хаус. Какой смысл? Маршрутка удачно попадала в ямы, скакала на трамвайных путях, Макс заметил, как соседняя девушка на сидячем месте лайкает фотку с разрушенными зданиями. Телефон завибрировал в кармане. Дура, ну зачем ты пишешь, я же сказал, что приеду. Голова закружилась, в глаза ударило белым. Макс зажмурился, стал видеть невидимые узоры. И услышал голос в конце салона. "Мы же все равно умрем, поехали ко мне?".
Маршрутка заехала в спальный район, долго стояла на светофоре, люди потихоньку, будто наугад, толкались к выходу. Макс стоял на месте и скрипел зубами. Он сунул руку в карман и запаниковал. Где пакетик? Где? Он осмотрел другой карман, залез в карман штанов, потом снова в первый карман куртки. Отпустило. Завалился. Он сжал пакетик в кулак и снова стал молиться. "Пожалуйста, пожалуйста". Он выдохнул. Открыл глаза, посмотрел в заляпанное брызгами окно. Приехал. Кто-то снаружи открыл дверь, неуклюжий, Макс проскользнул сквозь стоящих рядом, выпрыгнул из салона и зацепился ногой за острый край двери. В голень отдало резкой болью. Лох, неудачник, ничтожество, - на какую ячейку поставить? Ставок нет, кручу рулетку. Макс оглянулся, около остановки стояли менты, писали отчет об автомобильной аварии, легковушка поцеловала столб, крошка стекла блестела под плывущим в воздухе снегом, один из ментов посмотрел в сторону Макса. Сука, Макс побежал, но сразу остановился. "Ну че ты палишься, нормально все, иди спокойно".
Он снова оглянулся, менты сели к себе в машину. Он осмотрелся, район казался невероятно спокойным. Ветер утих, снег ласкал прохладную землю, проспект успокоил свой поток. Люди шли, никуда не торопились, смиренно решали свои нормальные дела. Что-то щекотало в ноге. Макс посмотрел вниз. Его левый ботинок окрасился в красный. Черно-красный. Он пошевелил ступней, услышал хлюпающий звук, улыбнулся и сразу же захлебнулся рвотой.
***
Уже стемнело, а он только дошел до Васи. Случайные взгляды прохожих не давали ему покоя, ему приходилось останавливаться с краю зданий, смотреть, чтобы не было преследования. Будто он знал, что что-то пойдет не так, что его не оставят в покое. Мысль о ментах на остановке все еще беспокоила, он нырнул в нужный подъезд, и почувствовал, как за ним потянулся звук сапожек на каблуках. Женщина, что ты делаешь, милая. Он ускорился, скрылся в лестничном пролете. Блин, ну не может это все быть взаправду, не может. Как будто какую-то дрянь вколол вчера. Он вслушался, стихло, только где-то сверху хлопала балконная дверь. Странно, на улице было тихо, без ветра. "Нет, все-таки меня достали. Ждут меня, вон, в лифте ждут". Он простоял в нерешительности минут двадцать, но решил на лифте не ехать, стал подниматься по лестнице, но тусклый свет, который стал мерцать от его движения, напугал его. Макс вернулся к лифту. Двери открылись моментально, он задрочил кнопку и выдохнул только тогда, когда двери закрылись. Отпустило, тело наполнилось легким удовлетворением. Когда в последний раз оно наступало? В детстве, видимо.
Но лифт не поехал. Двери открылись снова, Макса поприветствовал мужчина с ящиком инструментов в руке. Жирные вены сочились на его грубой кисти. Макс понял, что он схвачен. Он вжался в угол лифта и глубоко дышал. Мужчина повернулся, косо на него поглядел. Макс все понял.
"Так, план действий, план действий. Надо успокоиться, пауза, выждать паузу, точно, пускай подумает, что я не опасен, пускай придет к этому. Выжду паузу, нет. Нужно следить за его дыханием, а потом, да, потом, ударю его по голове. Он выронит ящик, я достану отвертку и вскрою ему горло. Делов то. Так, надо считать его. Надо считать. Раз..."
Макс нащупал в кармане телефон, повернул его острым краем и сжал в кулаке. Сбился со счета и снова начал. Раз-выдох, два-выдох, три-выдох, четыре-выдох, пять-выдох... На шестом вдохе открылась дверь на нужный этаж, голосовая система оповестила об этом, и Макс, бросив все, оттолкнул мужчину и выбежал в коридор. Третья квартира в углу, вот она! Он подбежал и стал стучать в дверь, долго, стремно. Послышался голос Васи. - Открывай! - закричал Макс.
Щелкнул замок, Макс оглянулся и увидел, как из конца коридора приближается громоздкая тень. - Открывай, блин, открывай! - Макс схватился за ручку, потянулся на себя, рухнул на пол, перевернулся на колени и засеменил в ноги испуганной девушки. Вася закрыла дверь. Макс впился в одну из ее ног, не важно какую, и тяжело дышал, поцеловал пару раз, но продолжал дышать.
- Ты принес? - отстранилась Вася.
- Это какая-то херня, - дышал Макс. - Какая-то херня.
***
- Знаешь, Сяа, до меня тут дошла классная мысль. Нет, ты послушай. Ведь можно жить вообще не выходя из дома. Ну, всмысле, совсем не выходя.
- Расскажи побольше.
Вася убрала телефон, надела трусики, и села на край кровати, ближе к ноутбуку.
- Блин, ты такая красивая, когда не притворяешься. Короче, так... Что-то я затупил.
- Говори, как есть, что ты.
- Короче, сейчас же все доступно, так? Смотри, есть квартира, есть работа по удаленке, деньги на карте. Еду я могу заказывать курьером, впрочем, так же, как и остальные покупки. Все доступно, прикинь. Захотел развлечься - пожалуйста, интернет. Игры, фильмы, онлайн-выставки, концерты, трансляции. Путешестовать? Ха, включаю любой тревел-блог, гуляю по улицам на гугл-картах, читаю статьи о стране, о людях, о культуре. Любую информацию можно получить в сети, любую. Общение - в соцсетях, видеозвонки, с любым человеком на планете. Мхом не покроюсь, не потолстею, могу позволить себе тренажеры, беговую дорожку, организовать питание. Что еще нужно? Ну, что?
- А как же любовь?
- Блин, любовь. Да есть сотни таких, как ты, Сяа. Сотни. Нет, конечно, ты лучшая, я люблю тебя, правда, но только представь, как можно жить безопасно, в мире и тепле. Я не умру от нынешних болезней, так как не хожу в места скопления людей. Меня не взорвут террористы, не разобьют лицо хулиганы. У меня не будет ВИЧа, я не попаду в очаг землятрясения. Мне ни по чем любая перемена в погоде. Ты читаешь, что в мире творится? Это пиздец, Сяа. Единственное, что беспокоит, это то, что моя многоэтажка может рухнуть, меня завалит руинами, может, у соседей взорвется газ, но ведь и из этого выход есть! Могу построить бункер с доступом к интернету, жить в нем, общаться с тобой. Только представь, моя дорогая, представь. Почему ты так часто смотришь в телефон? Ты слушаешь меня?
- У меня дела, хороший. Да и время вышло уже.
- Я доплачу, давай поговорим просто, а?
- Я не хочу разговаривать.
- Ты меня расстраиваешь, Сяа.
- Это ты расстраиваешься, есть же сотни таких как я, не так ли? Давай, пиши, если скучно будет. Пока.
- Ну, перестань, девочка.
- Я отключаюсь. Пока.
Вася окончила сеанс, перевела деньги на карточку и стала смотреть в окно, не концентрируясь на мыслях. Непонятное, подвешенное состояние. Тоскливо, грустно, одиноко. Ее начала одолевать сонливость. Макс не отвечал. "Сука, если кинул, не знаю, что с ним сделаю". Окно было закрыто, но Вася начала дрожать. Привкус железа во рту не переставал беспокоить. Она встала, облокатилась на край подокнника. В глазах побелело. Нужно поправиться, срочно, хоть как-то, хоть чем-то. Умирать нужно в приятных чувствах, а не так, как умирают курицы.
Вспомнив о том, что в холодильнике оставалось пакетированное вино, она будто по инерции убрала кровать, свое рабочее место, заклеила вебку пластырем, выключила светильник, включила общий свет. Комната превратилась в скучную комнату. Сама Вася только выбивалась из общей атмосферы. Сняв розовый парик, она убрала его в рабочую коробку, протерла влажными салфетками вибратор, убрала туда же. Накинула длинную футболку с принтом заходящего солнца и остановилась, рассматривая синяки на руках. Некомфортно. В спешке надев под футболку темную водолазку, она пошла умываться.
Уже темнело. Вася сидела на кухне с открытым окном и продолжала дрожать. Сигарета не тянулась, голова кружилась, она смотрела на пятна только что пролитового вина на футболке, ругалась про себя. Редкие надоедливые снежинки проникали на кухню, самые бестолковые из них ложились на сигарету и таяли восвояси. "Вот бы так же расстаять, быстро, безболезненно", - думала она. Дверь в коридоре щелкнула, Вася быстро опрокинула стакан вина, внутри что-то затрещало, она потушила сигарету, закрыла окно.
Вошел отец. Он был удивительно молчалив и сух. В неловком свете коридора его четкие черты худой осунувшейся фигуры играли соло, он казался понурым, слишком седым для своего возраста, слишком уставшим для рабочего дня. Скинув ботинки, он бросил портфель и, оставив на себе пальто, зашатался в сторону комнаты, не проронив не слова.
- Папа, - подвела итог наблюдений Вася.
Она последовала за ним, осторожно вошла в его комнату, и увидела, как он распластался на диване, одетый. Она присела рядом. - Все нормально?
Вася задала этот вопрос как будто. Ей было глубоко наплевать, она все еще ждала Макса, а своим обращением к отцу она хотела подвести к тому, что Макс скоро придет в гости. К тому же, она должна была поинтересоваться, почему отец так странно себя ведет. Может, он не в духе, и решит навредить ее делам. Ей не хотелось быть ему должной, полезной, ей не хотелось помогать ему. Она просто жила на его территории, и играла роль его потерянной дочери. - Пап, все нормально? - повторила она.
А если это то, о чем она просила? Неужели, это может случиться сейчас, сегодня? Неужели все станет лучше тогда, когда это произойдет? Вася почувствовала беспокойство, как перед первым уколом.
- Нормально, Василиса. Нормально. Давай я просто посплю, - отец с трудом говорил.
Как будто ответственная, как будто заботливая, как будто дочь, она накрыла его пледом и поцеловала в лоб. Он был горячим. - Может, принести что...
Она не верила своим словам. - Ничего, дочь, - он замолчал и громко, тяжело стал сопеть, ушедший в сон. Вася встала, посмотрела на его несуразную позу. Она боялась, но была готова. "Неужели!"
С другой стороны, она ненавидела себя за то, что желала его смерти. Ну в чем он виноват? Что не вытащил вовремя? Что струсил, когда почувствовал приближающуюся петлю? В конце концов, он обычный парень, не герой и не великий мудрец. Она поспорила сама с собой и остановилась на том, что так для него будет лучше. К тому же, она просто случайный питомец, которого подобрали с улицы, грязного, мокрого, жалкого, тогда, когда шли из дорогого ресторана в счастливое семейное будушее.
В дверь кто-то стал долбиться, и Вася выкинула все мысли. Она спохватилась, отец не должен проснуться, он должен уже идти на пути в никуда. В никуда. Она выбежала в коридор и открыла дверь, Макс обнял ее за левую ногу, стал целовать ее в бедро.
Зима, все же, не стремилась отступать, своими белоснежными лапами на последнем дыхании ковырялась в куче городской смолистой грязи, небрежно, неаккуратно, будто найти пыталась что-то. Рассвет бил по ее ранам, зализывал следы ее поисков, стыдился будто. Солнце импровизировало с соседними домами-новостройками, домами заселенными, домами, которые никогда не достроят. Получалось неплохо, можно было смело рисовать афишу. В окно шестого этажа крался прохладный воздух. Макс подумал, что, может, стоит одеться, но бессонная ночь парализовала его, он тупо сидел, рассматривая район. В мыслях блестел покрытый инеем штиль, редкие чайки кружили в ожидании рыбы, сонные, готовые на любую неосторожность с другой стороны. Макс дотронулся до легкого ожога на шее, он уже почти не беспокоил, так, стонал только. Или это засос? Пепел от тлеющей сигареты застревал в светлых волосах на его ноге, провожаемый прохладой - так приятно щекотало. Макс обратил внимание на порез на голени - ничего, простая запекшаяся линия в бордовой толстовке с принтом.
Где-то за покойными многоэтажками раздался хлопок, столб дыма взмыл к подгнившим воротам облаков. Далекая суета, звонкие, ненужные, по своей обреченности женские, крики, сигналы машин, позже - возгласы скорой, или пожарных, или... нет, скорой или пожарных. Будто жизнь, как бы пошло не звучало это слово, всегда текла Там, вдали, что-то случалось, брало свои истоки, кончалось, раздетое до неприличия, оставляло след, память, опыт, благодаря которому жизнь продолжала пускать течь, а Макс... ну, а что Макс? Сложил ноги на обочине, залипал, растягиваясь в неискренней улыбке.
Что в мире-то происходило? Что происходит? Обрывки новостей, разговоров, обрывки слов и звуков неподалеку, рядом, вот-вот дотянись, протяни руку, но зачем, зачем оно надо? Что-то происходило. Что-то происходит. Он же варился в своем, в себе, в своих мыслях, велся на свои чувства, всегда ставил их в приоритет, неосознанно. И не смотря на это, сам к себе относился пренебрежительно. Томительное ожидание смерти, украшенное приходом, иначе совсем свихнуться, иначе нельзя, невозможно.
Нерасторопная чайка, самая конченая из всех чаек, бросилась в воду. "Может, вены вскрыть? Нож есть, закрыться в ванной, вдоль, как положено. Может, выброситься из окна, головой вниз, чтобы с треском, как следует. Ну, что за херня, даже чтобы сдохнуть, нужно выстроить схемы".
- Макс, - послышалось за спиной, он обернулся.
Вася стояла напуганная, она дрожала, бегала глазами, локоть чесала.
- О, доброе утро! - разулыбался Макс.
- Папа умер, - выстрелила она, но продолжала стоять.
Макс вздохнул и затушил и так истлевшую сигарету. Развернулся к окну. - Есть еще? - спросил он после выдержанной паузы.
- Пиздец, че делать, - не задавая вопроса, сказала Вася и вышла с кухни.
Она ничего не понимала. Вернувшись в комнату отца, она еще раз проверила его дыхание. Нет ответа. Было страшно? Нет, Вася просто не верила в то, что видела перед собой, и тупила. Сколько она поставила ночью? Да и важно ли это сейчас, отнюдь. Собирая плечами косяки дверей, запинаясь о кабель-каналы, проложенные по полу, пальцами ног штурмуя плинтуса, Вася добралась до своей комнаты, осмотрела ее. Не пойдет, так не пойдет. Она взяла мусорный пакет, стала сваливать со столика все, что могло бы помешать в дальнейшем. Переключилась на кровать, сняла простынь с пятнами крови, спрятала ее в корзину для стирки, поглубже. Все инструменты, пачки от презервативов, бычки, пакетики, крошки. Облизав пальцы с крошками, она вновь осмотрела комнату. Ну, пойдет, может быть. Рядом с ноутбуком она заметила заряженный баян. - Сука, еще и Макс заметит. Нет.
Она бросила его в тот же пакет, спрятала пакет под кровать, села на край. Выдохнула. Сердце билось с какой-то непонятной силой, откуда эта сила вообще взялась? Желтая птица в ржавой клетке, прутья которой наэлектризованы, не больше. Вася взяла телефон. Разблокировала, смотрела значки, листала влево-вправо. - Че делать то, пиздец.
Что происходило в мире? Родители, кидающиеся снежками заботы, убеждений, снежками, оставляющими синяки на нежной коже. Мальчики с пустыми словами, через не хочу держащие ее за руку. Мечты о лете, мечты о Японии, фантазии о несуществующем счастье справедливости. Васе казалось, что в ее голове всегда царил скзвозняк. Мысли приходили и уходили, люди появлялись и исчезали. А в ней ничего не оставалось. "Кукла, пустая кукла", - думала она. "Может, золотым сделаться? Или наглотаться таблеток?" Ей хотелось плакать. Так стремно было за себя, за то, что она такая, живет, рожденная на этот свет. "Пустая".
Смахнув слезы тыльной стороной ладони, она вновь разблокировала телефон и набрала 112. Когда на конце линии послышался обычный, как пар из кастрюли, голос, Вася молчала. Не знала, что сказать. А что сказать? - Говорите уже, - обжигал пар ее ухо, она подставила телефон к другому. Линия оборвалась, Вася сжала телефон в руке и легла на кровать. Блики холодного солнца носились по сырому потолку. Или это было ожидание? Вечное ожидание того, что сейчас все придет, сейчас все будет, сейчас пустота заполнится. Сейчас. Вася снова поднялась и снова набрала номер. Прочистив застывшее горло, она назвала адрес и все рассказала.
Глава 5
***
Пустота. Так давит только напоследок. Когда Вася думала об этом, то ей становилось смешно. Неужели вот так все кончается? Так просто? Так легко? Как восковую полоску снять резким движением с лобка, а потом водить ладонью по липкой коже. Как относиться-то к этому? Как будет правильно? Как будет верно? Вася уже забыла, что говорила ей мать когда-то. Ну, а что может быть важнее того внутреннего состояния, что сейчас берет верх над ней? Странные, странные ощущения, приятный дискомфорт безысходного одиночества, к которому она пришла по своей воле.
Вася лежала на кровати, рассматривая обои такого красивого, персикового цвета. "Нужно перекраситься", - подумала она вдруг, и снова стало смешно. "А, может, сделать ремонт? Потом продать квартиру, уехать..." Куда? Ясно, куда. И звучит так просто, так понятно, так воодушевляюще.
Вручив пакет с мусором Максу, она закрыла двери перед его тупым вопросом. Ну, и что? Он не пропадет. А если и пропадет, то уже все равно. Молчаливые мужики в рабочей робе забрали тело, вынесли на носилках, это правильно? Это верно? Да уже все равно, на самом деле. Она взяла телефон, вбила в поисковике "Капсульный отель, Токио", буквы набирались долго, браузер вис, но Вася терпеливо ждала, ей это было вновинку. По соседству с найденными страницами информации, туров, статей, зияла колонка с актуальными новостями. Она ошиблась, нажала на них, браузер завис, ей снова стало смешно.
"Эпидемия в Японии. Увеличивающееся число смертей. Репортаж с места событий".
Вася аж привстала. Она стала читать, одну новость за одной, впервые за сутки ей стало страшно. "Россия. Землятрясения, какова вероятность новых толчков". "Количество жертв при взрыве газопровода остается загадкой". "Очередной терракт в метро, ответственность взяла иранская организация". "Это что, конец света? Сводка катастроф за последний месяц". Она обезумела, отказывалась бросить это дело, читала, читала, листала, листала. Страницы грузились медленно, она материлась, трясла телефон. Сколько всего она пропустила, сколько всего прошло мимо нее? "Что происходит в мире? Что это за пиздец?" - думала она. Потом стала смотреть видео. Блоги с реккомендациями при эпидемии, короткие отрывки с развалинами, штурм захваченного боевиками торгового центра, драки между водителями столкнувшихся фур. Столько всего, столько всего. Так страшно, так сложно, так непонятно. Телефон совсем завис, она бросила его в угол комнаты. Сердце нашло силы колотиться, конечности онемели, сдавило горло. Стоп! Сдавило горло? Вася бросилась к зеркалу, набитая ветка вынырнула из шеи, сбросив ягоды вишни, обхватила ее горло, стала душить ее. Вася схватила ее руками, потянула вон, но ветка не поддавалась, мокрая, сильная, непонятная и неприятная. Вася закричала, упала на колени, ударилась головой о столик, упала на пол. Сквозь щель под дверью в комнате, стали приближаться тени. Воздуха не хватало. Всем, чем оставалось, Вася шептала, пуская слюни: - Прости, прости, прости...
Хмурые тени лезли из щели, запахло дождем. Взгляд потерялся, Вася закрыла глаза. Уши залажило белым шумом, но сквозь него Вася услушала мягкую вибрацию. Телефон был рядом. Она открыла глаза, комнату заполонил черный дым. Одной рукой держа ветку у горла, второй, самой слабой, второй, с улыбающимися точками на коже, она потянулась на звук. Схватила. Не с первого раза, но провела пальцем по линии ответа. Мама.
- Что там происходит, Вася? Что происходит? - шипел обеспокоенный голос.
Вася кряхтела, стучала ногами, пыталась сказать слово, хоть одно, хоть самое простое. Дым вломился в ее нос, тремя пальцами проникнул в рот, Вася стала кашлять, она решила ни за что не отпускать телефон, ни за что. Она кашляла нарочито, громко, билась об пол, так, чтоб было слышно на том конце трубки. А на том конце мама вздохнула. - Мне позвонили уже, Вась. Это ты сделала, да? Я правильно поняла?
По щекам потекли слезы, воздуха уже совсем не было, не было даже желания что-то предпринимать, как-то спасаться, бороться. Последнюю силу Вася вложила в руку с телефоном, сжала кисть, будто на автомате с мягкими игрушками, и телефон рассыпался на составные части.
***
- Просто заткнись, - шептал себе Макс. - Ну, сука и сука, и что с того? Найду где замутиться. Найду, все нормально будет.
Он стрельнул сигарету у беспокойного прохожего, сделал пару затяжек, и зашел внутрь. Во рту игрался горячий воздух, сушняк полосовал десны. Глаза болели от света белых ламп. Макс бросил взгляд на плакаты с иероглифами, на стойку с тематическими костюмами, и убедился, что зашел верно. Взяв бутылку импортной воды, он встретился взглядом с девочкой в парике у кассы. Пирсинг в носу, сухие губы, он улыбнулся. - Давно тебя не было, - сказала девочка. - Я уж думала, ты отъехал.
- Так и есть, - прошептал Макс, прочистил горло, и повторил. - Забыл твое имя.