В сумерках у ворот остановился Камаз. Пока доехал, так рокотал, что я подумал, улицу Военных строителей утюжит бэтр, как говорят контрактники. Приглядевшись, узнал крытый кузов, в котором возят армию.
- Карета подана, прошу. - Брат размашисто взмахнул бейсболкой, как клоун на арене цирка, и, поклонился, застыв в позе ласточки.
Анфиса свысока посмотрела на него и отвернулась. Мужчина в камуфляже помог ей забраться в крытый кузов. Я получил тычок в спину, взлетел следом и обомлел: вдоль бортов сидели женщины, ярко и не по сезону легко одетые. Попал в рай. Рай и ад одновременно. Куда везут их в неженских условиях, красивых, печальных, одиноких?
Машина дернулась, набирая скорость. Я упал на чьи-то колени, получил ощутимый тычок в бок остреньким кулачком и с трудом выпрямился. Под визги и тычки, пытаясь удержаться и не уронить Анфису, нащупывал свободное место. Нежная ручка скользнула по моей груди: "Эй, ты, недоделок, давай сюда". Женщина подвинулась, я усадил Анфису на скамью, сам пристроился рядом на дощатом полу. Неровный участок скоро перейдет в асфальтированную дорогу, а пока я на колдобинах больно ударялся задним местом. Подбрасывало так, еще немного, и из шейных позвонков слетит голова, как пробка из бутылки. Я плохо соображал, только старался удерживать Анфису. Так думал, в действительности за нее держался, а она хихикала, как будто я ее щекотал. В какой-то момент, чтобы не упасть на спину, потянул ее на себя, кто-то из женщин предупредил: "Но-но, только без секса, хотя бы здесь". "Почему нет?" - возразил другой женский голос. Машина резко тормознула, пассажирки заволновались громким, но нестройным хором.
Ухабы кончились, мы поехали по ровной дороге. В щели пробивался свет от встречных машин. Я мог расслабиться и наблюдать сорок красивых женских ножек, потолще и потоньше, ровных и с рельефами мускул, - разнокалиберных, как бы отметил Назар. Нравились все, я не гурман, как бы сказал брат. Думаю, пассажирки незамужние, женщины при мужьях ездят в авто. Жалко их, беспомощных и беззащитных. Анфису тоже жалко, я рядом, а что толку, если не знаю, куда нас везут.
В дальнем, самом темном углу неожиданно поднялась женщина в светлом. Заныл желудок: знакомый силуэт Светланы в белом платье невесты. "Какое платье, сроду не носила, на мне были джинсы и розовая футболка", - спорила она. Разве так важно?
- Что встала, в туалет хочешь? - спросила женщина, в чьи коленки я невольно упирался.
Вокруг захихикали.
- Спина заболела, трясет невозможно.
Завершила она матерным словом. Нет, не Светлана. Разочарование и облегчение, не придется объясняться, что я не один.
По едва уловимым изменениям поз, но я улавливаю, почувствовал, что не остался незамеченным. Их красивые руки тянутся в мою сторону. А как они держат спину, - настоящие аристократки. Кто дремлет и не контролирует себя, все равно выглядят изящно, как актрисы. Почему как? Столько женщин и все в юбках, это о чем-то говорит. Почему я не догадался раньше, что они из театра! Анфису везут в тот город, где она играла на сцене, где привычное окружение, туда, где восстановится ее память, там ее родные. Она попала в аварию, травма головы, амнезия, знаменитая актриса, вот кто она.
Камаз притормозил, в кузов забрался человек, большой, в камуфляже, больно наступил на ногу, пробираясь в сторону кабины.
Анфиса продолжала дремать, опустив голову. Было холодно, и я пожалел, что не взял теплых вещей: легкая куртка продувала, а свитер отдал Анфисе. Ее укачало, и она уснула, прижавшись ко мне.
"Холодрыга, согреть некому. Вы чё тут, для мебели?" - пронзительный женский голос заглушил шум мотора.
Яркий свет ослепил, сначала не понял, откуда, решил, комета прилетела, луч качнулся в сторону, я догадался, - фонарь,
Лица женщин высвечивались хаотично, но вскоре наметилась закономерность: луч скользил по относительно молодым и задерживался на юных. Юных мало, да и те закрылись: кто ладонями, кто длинными волосами, кто отвернулся.
Фонарь включил охранник у кабины, в комуфляже и со стволом.
- Кому холодно? Кого согреть?
Другой охранник, судя по разлету плеч, тот самый, что наступил на ногу, еще толстомордее, хрипло спросил:
- Что замолчали? Потеплело? Ничего, в Сибири отогреетесь, - засмеялся он.
Нет, не актрисы. Те не позволили бы подобных шуток. Актрис в кузове Камаза не перевозят, - здравая мысль слегка запоздала. А кого тогда перевозят кроме военных? Не похоже, чтобы нас везли на учения.
Значит, в Сибирь, знакомой дорогой, туда меня возила мамуля, самолетом, а потом поездом в Тобольск. Холод, снегу по колено, а мы все не могли отыскать дом сибирского шамана.
Отец огорчился, что мамуля не догадалась сводить меня в музей. Редкая история в тех местах, по насыщенности сравнима разве только с нашим городом, сыну было бы интересно.
Я бы не хотел даже ради музея в Сибирь: путь долгий, край холодный, недаром туда ссылали.
Напрасно уговаривал себя, что любое путешествие на пользу человеку. Дао - путь к себе, самопознание в чистом виде.
Только бы нам с Анфисой не потеряться на сибирских просторах. Жаль, что паспорт у мамули, а то бы при удобном случае женился на Анфисе. Так легче отыскать друг друга. Женщины легкомысленны, не просчитывают риски, я ведь помню, как отреагировала Светлана на мое предложение, не разобралась во мне, а вдруг я деспот, захлопала в ладоши, как интересно! да-да, хочет замуж! потому что там еще не была. Чуть не спросил: а где уже побывала? но понимал, бестактным вопросом разрушу свое счастье.
Все было спонтанно и неизбежно, как должен поступить мужчина.
Анфиса переживает, мне не говорит, но ведь каждая женщина хочет замуж.
Щука бы нашел выход: обратился бы к шаману, их там, в Сибири много, если надо, нырнул бы в прорубь, он такой, азартный, если захочет. И я нырну, за себя и за любимую. Работу найду, любую, хоть горшки обжигать. Как молодой умелец. Изба из толстых бревен без штукатурки, наличники ярко-зеленые с цветочками, в крытом дворе куча глины. Зашли с мамулей в избу и наткнулись еще на кучу глины. У окна молодой человек в возрасте Егора на круге лепит горшок. Экскурсовод рассказал, что умелец даже в Италию съездил познакомиться с народными ремеслами.
Один лепит, другой рассказывает, а мужчина за моей спиной завидует: "Сиди, лепи, эх, поменялся бы с ним. Мечтаю в Италию съездить, на гондолах покататься". Я подумал, но не сказал, что у нас не хуже, на моторной лодке можно покататься.
Горшки мы купили. Отец ворчал, нашли, что тащить из Сибири. Потом их раздарили, кроме одного, валялся на балконе. Брат предлагал расколоть на древние черепки. Но бабули приспособила для своего сада.
И еще мы с мамулей на обратном пути посетили падающую башню, как в Италии. У нас с итальянцами родственные души. Я поднялся по винтовой лестнице, мамуля осталась внизу из-за высокого давления. Нас привели в большое помещение с любопытным эффектом: что говорилось даже шепотом в одном углу, слышно было в другом.
Когда мы ехали в поезде домой, мамуля рассказала о провокаторах, были такие до революции, профессионалы, за деньги народ обманывали. Я спросил про наше время, она ответила, что мне об этом знать ни к чему, потому что я сам себе провокатор.
Как сказать, прирожденные провокаторши - это женщины, умеют соблазнить на интим.
Сначала не понял, где заговорило: "Солнечный зайчик скользнул по моему лицу, я попыталась поймать его, но он ускользнул", - а когда понял, обомлел, случилось то, чего я бы не хотел, Анфиса проснулась. "Отблеск оконного стекла? Я почувствовала тепло на ноге, лице, руке, наконец поняла, кто-то направил на меня зеркало, кто-то играл со мной, но в глаза яркий луч не направлял. Ну, конечно, это он, ах, ты, ну, держись! Он прятался за домом, но я увидела. Мне стало весело, и я побежала в его сторону. Когда завернула за угол дома, он исчез. Даже засомневалась, был ли он, или это отражение от форточки, качающейся на ветру? Но стояла безветренная погода. Я повернула назад и почувствовала, как солнечный зайчик снова заскользил по моему лицу".
По ее лицу заскользил яркий луч света. Она сидела неподвижно, не пытаясь закрыться.
- Тю, мозгами тронутая. Нырок, ты че, спишь? Как она тут затесалась? Куда ее везти. Таких не берут, у них рефлексы не срабатывают, клиент на ней, а она чушь несет, сбивает с ритма, за борт ее. - Прервалось дыхание, заныло сердце, страшно, будто в грозу в голой степи ждешь удара молнии. И надеешься, что пронесет. Но то неразумная природа, стихия, против тебя лично козней не строит, а тут куда хуже и безнадежнее, тут стихия целенаправленная. Я приготовился броситься под пули, защищая Анфису. Альтернативы нет, ибо без любимой женщины жизнь обречена на муки, и нет смысла продолжать ее. Луч сдвинулся и ослепил глаза, - И этот, блаженный, кулаки сжал, ты глянь. - Толстомордый приподнялся. - Давай вдвоем выкинем их, просторнее станет.
- Не связывайся, обещал Егору привезти на место, брат его. Учти, сверх лимита.
- Фадея? Неучтенка? Тады ладно.
Анфиса ничего не замечала и говорила, то повышая, то понижая голос: "Он сидел на скамейке на том самом месте, откуда я убежала. Значит, я не ошиблась, он играл со мной. Что ж, будем играть вместе, я завернула за угол дома и побежала. Сколько хватило сил. Сил хватало, я легкая. Тихо подошла со стороны, с какой он не ждал:
- Нехорошо так делать. А если бы я ослепла?
Он резко повернул голову, увидел меня и улыбнулся. Я, наверное, тоже улыбалась, не могла сердиться на него. Мне нравилась его улыбка, мне нравился он.
- Хочешь? бери, - он протянул мне зеркало.
Увлекательное занятие, пускать солнечных зайчиков. Но мне не повезло: на балкон вышла женщина, и мой зайчик попал ей в глаза. Она закрыла лицо рукой, и мы, не сговариваясь, побежали в сторону моря. Остановились на самой кромке суши, и он сказал:
- С тобой весело, ты не похожа на других девчонок.
- Мне с тобой тоже нравится.
Я не спросила, что во мне есть такого, чего он не нашел у других девчонок. И он тоже не спросил, мы без слов поняли друг друга. Зачем спрашивать, если нам вместе хорошо. Он взял меня за руку и сказал:
- Скоро лето. Можно будет плавать и нырять. Ты никуда не поедешь?
Я почувствовала, как напряглись его пальцы и сжали мою ладонь.
- Нет.
- Я тоже.
Напряжение спало, он отпустил мою руку, наклонился, взял гальку и протянул мне.
- Кинь в воду, а я попытаюсь попасть в то же место.
Мы кидали гальку, смеялись и не хотели расставаться".
Она замолчала, и я услышал рядом хрипловатый голос: "Жаль этим летом ни разу на море не была". - "Что так? Заработалась? Устала бабки считать? " - насмешливо спросила соседка. "Ага, а трясусь в этом автозаке так, от скуки". - "А я в детстве влюбилась..." , - "Тю, еще детство помнишь, а я давно забыла". - "С такой работой собственное имя забудешь".
И понеслось со всех сторон: "Есть клиенты, предпочитают собачьи клички". - "В честь любимой собачки. Гордись!" - "Им так легче кайф словить". - "Имя может напомнить о многом, о грустном, например". - "Слово какое знаешь: грустный, сказала бы..." И сказала.
Анфисин тяжелый вздох совпал с грозным окриком охранника: "Разговоры прекратить!", - наступила тишина. Только шум мотора.
Напряжение спало, все живы. Хорошо, что есть старший брат, а то бы валялся на дороге с разбитым черепом.
Теплое чувство согрело грудь. Жаль, расстались мы с ним не очень хорошо. А все мамуля, решившая нас со Светланой развести. Я всегда любил брата и считал, что любовь была взаимной, даже не сомневался. Злые силы разрушили мое счастье, и брат был не на моей стороне. Он был на стороне мамули, так вышло, но продолжаю беззаветно любить его, почти как отца, но его я редко видел, а Егор всегда был рядом.
Я погрузился в воспоминания о брате, о том, как он защищал меня маленького от хулиганов (не помню, но ведь могло быть), как делился со мной последним (почему нет? Все еще впереди). Щука обещал: ожидай хорошего, и оно придет подобно солнцу, ибо мир мы творим сами. Пока не пришло, но от воспоминаний было тепло и дремотно. Женское окружение как большая грудь, согревало меня, было хорошо и уютно, как в материнском лоне. И тихий голос Анфисы: "Милая, ты пришла и осветила все вокруг, солнышко мое, будь всегда со мной. Твой нежный переливчатый смех - призыв я вспоминаю, когда тебя нет рядом. Мне снится, как ты мелькаешь в лесу между деревьями, я спешу за тобой, ловлю и не могу поймать. Я был неправ, я не должен был так поступать, прости, тебя нет нигде и ты повсюду. Я не должен был тебя отпускать одну. Ты манишь меня, куда?" Голос все тише, и она, наконец, уснула.
Брата я не видел, пожалуй, с осени, мамулю столько же. Как-то зашел к ним, виноград принес, собрал на винограднике винзавода "Золотая балка". Открыл Егор, взял виноград, стоит, смотрит и молчит. Мамуля вышла, увидела меня: "А ну, кыш отсюда, заразы в доме не хватало", - и полотенцем замахнулась, так мух отгоняла. "Забудь дорогу сюда", - услышал я, когда стал спускаться по ступеням. Думаю, она все еще обижалась на тещу.
Егор ее рыцарь и делает, как она скажет. В детстве я напрягал его, потому что он был старше и должен был заботиться обо мне. Он ходил в третий класс, когда я родился, и мы некоторое время существовали параллельно. Но потом меня стали выводить во двор играть в песочнице, а старший брат должен следить за мной. Мамуля наставляла, чтобы ребенок, то есть я, не засыпал песком себе глаза, не совал в рот собачьи какашки, чтобы меня не обижали и, не дай бог, не украли.
- Не пугай Спиридона, - возмущался отец.
А брат добавлял:
- Кому он нужен.
Ему очень не хотелось торчать у песочницы, когда друзья собирались у гаражей и шли к морю на понтоны. Эх, искупаться бы сейчас, всю тоску и печаль бы смыло.
Я пытался понять, где мы едем, но лишь луна и яркие звезды заглядывали в узкое оконце.
Машина сбавила скорость и остановилась, Нырок без ствола прошел мимо и спрыгнул на землю.
- Граница, - прошептала женщина рядом.
- Что будет? - спросил кто-то тревожно .
- Пропустят, у них все схвачено.
Стояли недолго, Нырок занял место, мы резко тронулись, Анфису сильно качнуло, но она не проснулась.
Фары редких машин сквозь щели навеса выхватывали из тьмы лица спящих женщин. Их тела дружно покачивались из стороны в сторону, и казалось, что они неживые, что я вижу танец привидений.
- Слышь, Нырок, можа пристроимся к какой? - услышал я громкий шепот.
- Нельзя отвлекаться, разбегутся.
- Ты чё, зачем им, сами просились, ну чё ты, паспорта у них забрали.
- Ну и что, тут у половины паспортов нет. - Нырок помолчал. - Просил же приковать к борту, нет, следи за каждой.
- Крикливых прихлопнуть, как мух, и туда, делов-то.
- Трасса под наблюдением, - Нырок тяжело вздохнул и заговорил другим голосом: - Помнишь Зинаиду? Красивая такая. Ну, мы везли ее, неужели забыл?
- Ты чё, Ныр, давно было, столько их, красивых перевезли с тех пор. Да и не Зина она, Ирина, в паспорте посмотрел.
- Жил я с ней.
- Это как?
- Так. Я тогда и забрал ее. Хату снял, в честь Высоцкого стала Зиной, бабла хватало, одна такая ходка, и отдыхай. Она хозяйственная была. Живи не тужи. Сбежала, паспорт нашла, что ей, я уезжал надолго, а она дома сидела. Пытался в соцсетях отыскать, через свои каналы, шеф обещал, от нас еще никто не сбегал. Бросил. Какой смысл, ведь она ничего не украла. Расставания неизбежны, - говорила она, - так мир устроен, мы рождаемся, живем и умираем. Если сидеть на одном месте, тоска в гроб загонит раньше срока. Ведь все хорошо было. Ан, нет, заскучала. Черт! Вспомнится же. Ладно, спи, не буду мешать.
- Не могу, дорога всегда возбуждает, уезжаешь из дома, чего-то ждешь, на что-то надеешься. Ирину помню, фигуристая.
"Спиря, спишь? Не спи, смотри, какой рассвет", услышал я шепот Анфисы и заглянул через щель, действительно, красиво, хотя, на мой вкус, избыток розового. Краем глаза заметил, как Нырок дернул головой, посмотрел в оконце и повернулся к напарнику:
- Замануха эти все рассветы и закаты, потом наступит серый день, за ним темная ночь. Не замечал? Бабы на полную луну дуреют.
Больше я ничего не слышал.
Проснулся, машина стояла, зычный голос за бортом: "Вылезай, приехали!" В кузов запрыгнул мужчина в камуфляже.
- Эй, охрана! Спите?
- Привет, Никита. Забирай. Вот список, - Нырок протянул ему бумагу.
Расстрельный, - подумал я, - как в сталинские времена. Накатила безнадега, как будто в последний раз смотрю на это небо, скудно осветленное рассветом, черный цвет ночи сменился серым утром.
Никита посмотрел на спящих женщин, повернулся к Нырку:
- Все мои?
- Нет, не все.
Нырок стал хватать за плечи и трясти женщин. Они неохотно просыпались, с трудом поднимались и неловко спрыгивали на землю. Я тоже спрыгнул, подхватил Анфису и бережно поставил на мокрый от мелкого не то дождя, не то снега гравий. Это была площадка, с трех сторон окруженная стройными соснами, на ветках лежал снег. По-южному легко одетые женщины, самая юная в босоножках, стояли неподвижно, будто не чувствовали холода. Никита рядом с ними кому-то звонил.
Если на расстрел, я их не брошу, но Анфису надо спасать. План такой: я бегу в одну сторону, отвлекаю охрану, а она в другую и прячется в лесу. Но ведь ей не объяснить, чтобы за мной не бежала.
Я прижал ее к груди, буду падать, прикрою своим телом. Очень хотелось запеть что-нибудь революционное, но ничего не вспоминалось, пустота звенящая. Смущало отсутствие стены, нигде не было даже павильона. Как без нее будут пускать в расход? или в распыл? На их сленге. По-нашему, расстрел. Значит, нас поведут лесом, значит, есть шанс спастись. Думай, Спиридон!
Мысль, что нас привезли на расстрел, и мне не по силам спасти Анфису, и тем самым предотвратить трагедию, угнетала, я ничего не мог придумать.
Одна из обреченных женщин гордо подняла голову и спросила: "Где обещанные китайцы? Дурку не гони, вези к ним, как обещано". Другие женщины поддержали ее, сколько можно ждать, такая холодрыга.
- Чуток обождите, будут вам китайцы, автобуса ждем, - пообещал Никита и стал их пересчитывать.
Мы с Анфисой отошли. Нас из кузова заметил Нырок и замахал:
- Эй, вы, че стоите, не приехали еще.
Мы продолжили путь, было все холоднее и холоднее. Нырок кинул нам меховую куртку на двоих, порылся в сумке, запахло колбасой. Анфиса от бутерброда отказалась. Я ел, а она бормотала: "Мы любили друг друга, но он исчез. А теперь я люблю тебя". Но смотрела она куда-то в угол, я переспросил:
- Кого ты теперь любишь?
- Да тебя же. Я спускалась сверху вниз, высоко подняв голову, и выглядела как графиня, и волосы у меня были шелковистые и блестящие.
- Спускаются всегда сверху, - поправил я.
Она зажала уши ладонями и затрясла головой:
- Сквозь мои иглы проходит миллион волос, светлых, темных, искристых и без блеска как неотшлифованный мрамор. Я обожаю их, мне по кайфу укрощать строптивых и запутанных, превращать их в нежные и покладистые. - Что-то новенькое, и голос изменился, четкий, с визгливыми нотами, похоже, повторяла психолога тренинга личностного роста. Я тоже посещал, мамуля заставляла. - То, что называется детскими воспоминаниями, возникает спонтанно, но не беспричинно. Яркие краски неба, спокойное море, луг с цветами погружают в глубокое детство. И еще ночные кошмары. Страх, что поймают, зарежут, поезд с родителями уйдет без меня. Я падаю с лестницы. Но самый страшный сон - о матери, ее искаженное от ужаса лицо. Будто она предвидела всю мою жизнь. Что скажешь, Спиря?
- Из детства запомнился свист паровозного гудка, когда я лежал в постели и не мог уснуть. С тех пор всегда мечтал о путешествиях.
В детстве завораживало все, что двигалось и вращалось: колеса паровозов, мамина швейная машинка, я любил смотреть на облака и еще на бурные горные реки. Однажды был бурный ручей, когда я с отцом заблудился в лесу и пошел сильный дождь.
И еще лай собак. Они меня кусали много раз, остались шрамы на руках и на ноге, но я их не боялся в детстве и не боюсь до сих пор. Кусали, потому что не боюсь? Как в психоанализе, шиворот-навыворот.
- Ладно, я, но Ирка, она ведь универ окончила и лишняя оказалась, - услышал я Нырка
- Бабы лишними не бывают, их можно в бордель пристроить, а нас только воевать.
- Или рабами.
- Таких, как мы с тобой? Не получится, только воевать.
Анфиса нашептывала мне на ухо, будто читала книгу: " Сиреневое платье с серебристыми переливами, с кудрявыми белыми лилиями в зеленом орнаменте листьев. Туфли зеленые на серых, прозрачных как паутинка колготках. Пасмурное утро - достойный фон элегантной одежде. Мы вдвоем долго стояли на мосту и смотрели на воду, закованную в бетон. Странное ощущение: мокрая от дождя набережная, мокрая от дождя и отраженные в лужах деревья казались теплее и живее неспокойной, темной до черноты воды, - зловещей и нереальной. Потом мы прошлись по набережной. Под навесом увидели столики, он предложил выпить кофе, но я мечтала спрятаться, закрыться от воды, закованной в бетон, и отказалась".
Пожалуй, она была в Питере, именно там много воды, закованной в бетон. Или Венеция, но там вряд ли столько бетона. Хотел спросить, но машина резко остановилась, Нырок спрыгнул на землю. Донесся галдеж, как будто в курятник забрался волк. В кузов одна за другой полезли женщины в дутых куртках с искусственным мехом и в валенках, внося разнообразие в монотонную дорогу. Они сели и запели русские народные песни. Нырок и напарник держали стволы наготове.
Нас, наконец, выгрузили у заснеженного поля с редкими постройками. В сумерках призрачно развернулась далекая панорама большого индустриального города с заводскими трубами и силуэтами небоскребов.
Откуда-то появились мужчины в камуфляжах, окружили женщин и стали щупать сквозь толстые куртки груди и ягодицы. Женщины вяло отмахивались. Один подошел к Анфисе, косясь на меня. "Этих не трогать, они отдельно", - сказал Нырок, мужчина отошел.
Камаз завелся, тронулся с места, стал набирать скорость, Нырок запрыгнул в кузов и крикнул:
- Эй, брат Фадея! Береги свою блаженную!
Женщин увезли в комфортабельном автобусе, вскоре появилась газель. Анфису посадили впереди, рядом со мной тоже сел охранник.
Резко потемнело, в отблесках огней снег уже не казался грязно-серым. Фары машин со встречной полосы высвечивали усталое лицо охранника. Спрашивать, что это за город, желания не было.