Во всем надо искать хорошие стороны, больничке я благодарен за дружбу со Щукой, испытанную временем. Может, Щука - не прозвище, а фамилия, досталась от отца, отчима, неважно, хищник он и есть хищник. Манеры у него такие: притаиться, дать другому раскрыться, не перебивая, а потом, бац, поймать на глупости. Поэтому не волк. Тому бы напасть первому, лезет напролом и попадает в капкан. И не ястреб, у всех на виду парит в небесах, а крылатая тень скользит по земле и пугает сильнее самой птицы.
Еще до знакомства он привлек манерами, как у Московского светилы психиатрии: тот же цепкий, иронический взгляд, такой же наклон головы, когда в столовой слушал соседа по палате. Хотя внешне заметно отличался от академика, - был ниже ростом, тщедушнее и моложе.
Наши пути в коридорах больницы долгое время не пересекались. Пересеклись на прогулке, была осень, кажется, ноябрь, потому что на нас были теплые куртки. Он подошел ко мне и заявил, что в целом психиатрия - бесполезное занятие. Еще ни одного сумасшедшего не излечили. "Знаешь, почему? - он поднял указательный палец с изъеденным грибком ногтем, - они не знают, что такое нормальность, - сделал паузу и добавил: - Нельзя вылечить одного человека, надо лечить все общество".
Про общество я не понял, тут Щука сплоховал, - вылечить можно больного, а как общество лечить? С самолета дустом посыпать?
Он посмотрел на меня, будто только что увидел, поднял брови, морщины волнами избороздили лоб. "Не спорь, это крылатая фраза", - сказал он и заговорил о том, что самые сильные чувства, - любовь и ненависть, - по сути одна всепоглощающая страсть, непреходящая, и с этим ничего не поделать, разве что залечить, превратив человека в репу. Страсть продуктивна, без нее мы бы не вылезли из пещеры.
"Почему нам не могут помочь врачи?" - спросил я на следующий день. "Все упирается в равнодушие лекарей, они бесчувственны, что совершенно непродуктивно. Равнодушие - бесплодная почва, на которой ничто не вырастает".
Подобные речи, думаю, на любого действуют как наркотик, я ощущал, как стал умнеть ускоренными темпами.
Не знаю, почему Щука проникся ко мне доверием, вероятно, понравилось, что я больше слушал, а такому человеку можно приписать ума палату, как говорила бабуля. Или, может, на фоне других ненормальных выглядел более - менее адекватно.
Окончательно стало понятно, что Щука мне доверяет, что мы друзья, в тот день, в предвечернее время, когда он повел меня в угол, где встречались больные с родственниками. Медсестры и медбратья называли это место комнатой свиданий, но среди больных не прижилось. В свидания вкладывали другой смысл, чем передача сумок с едой и сменой белья.
Угол был пуст, несмотря на выходной день. Мы вдвоем сидели за столом, никто нам не мешал, иногда заглядывала медсестра Люба, приветливо кивала и удалялась.
Он сразу предупредил, чтобы я не удивлялся, если ему придется перейти на шепот в целях конспирации. То, о чем будет говорить, многим покажется неуместным, даже кощунственным в стенах больницы.
- Начнем погружаться в глушь веков, - он взмахнул рукой, и я стал слушать историю психиатрии с эпохи Средневековья.
На Средневековье он задержался недолго, подробно остановился на Декарте. Великий философ отказывал таким больным в праве на существование.
- А Шекспир? - спросил я.
- Шекспир в силу своего дара вряд ли был с этим согласен, - Щука говорил так, будто с ними был знаком лично, будто был причастен к их великим делам. - Это что! А известно ли тебе, что массовое убийство людей в газовых камерах придумали психиатры? Сначала предложили уничтожать, как они говорили, неполноценных. Таких, как мы с тобой. На заре двадцатого века придумали "милосердное" убийство больных, за которых получали зарплату, - в душевых, напуская смертельный газ. Человек мылся, а ему напускали смертельный газ.
Он замолчал, чтобы я проникся.
И проникся, и ужаснулся, но не удивился после того, что сотворили фашисты.
Я много читал немецкой переводной литературы из библиотеки недалеко от дома. Все пытался понять, даже выдвинул гипотезу, что это действовали аутисты, что их вдруг стало много, некая критическая масса людей без воображения.
Долгое время мне снился штурмбаннфюрер СС (почему-то я считал, что все фашисты в этом звании) в начищенных до блеска сапогах. Он поигрывает хлыстом на глазах восторженных немок в кудряшках и лает на своем наречии: "Закройте рот, дуры, я все сказал".
Не без влияния кино для меня связались лай собак и немецкая речь.
- Чем отличаются неполноценные от нормальных? Что со мной не так?
- спросил я Щуку.
Он отмахнулся:
- Сам разбирайся, мне неинтересно, потому что нет такой проблемы, потому что все люди разные. Всегда и во всем должны быть различия. Без этого нет движения. Представь, наша планета остановилась, что планета, вселенная замерла, и нашу землю с одной стороны поджаривает солнце, а с другой - космический холод. Да мы на куски развалимся.
- Но так можно и фашизм оправдать, лишь бы все менялось.
Он резко перескочил на другую тему:
- Послушай лучше мою биографию, поучительно будет. Я ведь добровольно пришел сюда, так сказать, сдался. Что я мог еще, если в голове больше одной извилины, а платят за физическую силу. Извилин в моей голове на порядок больше, чем силы в мышцах, с таким ресурсом работу не найти, а здесь кормят. - Он посмотрел на меня, - Все понятно? Возражений нет? Вот и хорошо. А ведь в те времена я успел, бизнесом позанимался.
Но он недосказал, что-то помешало.
В том периоде Щука был атеистом и любил повторять: "Думай, Спиридон, думай больше, и будет тебе счастье, думай, Спиридон, предавайся чаще полезному занятию, и тебе не придется лезть в холодную воду, - и добавлял: - В Средиземном море я бы еще поплавал, да все некогда". И ждал, что я засмеюсь.
Согласен, друзья дороже денег. Если они настоящие друзья и не посягают на свободу, - так я считаю. Щука не посягал, но иногда раздражал поучениями. Допустим, не совсем удачное сравнение свободы с птицей в небе, избитое, а он, как стервятник, вцепился: "Глупая птица, летает целенаправленно, в поисках пищи. Сугубо материальный интерес, но я не в осуждение, скрывать, что кушать очень хочется - пошлость". И стал пересказывать Чехова.
Я ведь тоже мог привести кучу примеров, где нет материального интереса, исключим пока любовь как универсальную ценность, - хотя бы плавание, любование закатом, вечерние посиделки, запахи степных трав, - но он отмахивался. Я злился. Вмешивался Назар - миротворец: "Мы, действительно, выпали из материальных отношений, кто добровольно, кого отбросило колесо истории, неважно. Но ты, Щука, прав тоже: изображать благополучных в нашем положении глупо, да и зачем. Но, согласитесь, мы получаем уникальный опыт, ибо с нами мир предельно откровенен". Он знал это, как никто другой. У Щуки и у меня есть больничка, чтобы передохнуть в борьбе за существование, а у него и этого нет.