Аннотация: i Это история о нас, женщинах. Вся наша жизнь является дорогой, которая порой бывает тернистой, особенно, когда мы пытаемся дойти или дотянуться до звезды. Или быть счастливыми. Или победить болезнь. Или быть понятыми нашими собственными детьми. Мои героини прошли через многие тернии по пути к простому человеческому счастью и дорога их ещё не закончена. А, значит, неизбежны и новые, непредвиденные препятствия. Но это не беда. Главное-то, что они смогут преодолеть все новые преграды, возникающие на пути, потому что на их стороне стоят Дружба, Любовь, Надежда и Вера друг в друга.
'Женщины с Венеры, мужчины с Марса', написал в 1992 психолог Джон Грэй. То ли он сам разобраться пытался; то ли как раз наоборот: уже разобрался и решил поделиться открытием со всем миром, тем самым подведя окончательную черту под бесконечными дебатами по поводу сходства и различия между полами. Так или иначе, получилась целая книга. Опубликовал он её, посвятив жене Бонни, поскольку именно она помогла ему '...стать настолько чутким и понимающим, насколько (он) мог быть, и поделиться с другими тем, чему (они) научились вместе'.
Только с подведением черты ничего не получилось. Споры по этому поводу продолжаются. Причём, на самых разных уровнях. А когда дело доходит до нас, простых смертных, очень даже забавно порой получается.
Помню дискуссию с одним совсем неглупым молодым человеком, который с пеной у рта и высоко поднятыми бровями доказывал мне, что разницы между полами не существует. Я с не меньшим количеством пены пыталась убедить его в обратном, хотя в глубине души понимала, что спор наш - не более, чем сотрясение воздуха, поскольку никто никому и ничего доказать не сможет. Уж таков удел споров. Любых! Также я понимала истоки позиции моего оппонента: подлинный сын Соединённых Штатов Америки, он был бережно взращён на идеях свободы и равенства, которые теоретически не должны позволять поправок на пол, расу и всё такое прочее. Только вот незадача: бедняга полностью перепутал Конституцию с её величеством Природой! Мы детей рожаем, в конце концов! Вот и говори после этого, что мы одинаковые. В общем, разные мы - и слава богу.
Различия, естественно, не ограничиваются областью анатомии и физиологии. Наше поведение, реакция на каждодневные или мирового масштаба события, отношение к людям своего или противоположного пола - список можно продолжать бесконечно. Планета женщин - это страна со своими порядками, законами и языком, который не всегда понятен инопланетянам-мужчинам, особенно тем, которые даже не пытаются его освоить.
Слово 'дружба', например, является ярким примером языковых различий: совершенно разное значение применительно к мужчинам и женщинам. Многие вообще отрицают существование женской дружбы как таковой!
Мне же повезло. У меня есть подруги, которые практически стали членами моей семьи и без которых я не могу представить свою жизнь. Их любовь и верность поддерживали меня в самые трудные минуты. Наша дружба пережила ссоры, измены, расстояние и время. Между нами лежат океан и восемь временных поясов. И каждую неделю с нетерпением жду я выходных, когда наконец-то смогу набрать номер телефона в приемлемое и здесь, и там время и услышать родной голос: 'Привет! Как дела?'
Благодаря им я и начала писать. Вначале письма, которые становились всё длиннее и как-то незаметно превратились в зарисовки моей жизни в далёкой стране. А потом вдруг международная телефонная связь стала широко доступной и технически, и материально. Мало-помалу телефон вытеснил устаревший эпистолярный жанр из наших отношений. Только вот потребность выражать свои мысли и чувства на бумаге осталась. Тогда-то и начали появляться короткие заметки, со временем всё больше и больше напоминающие законченные рассказы. И наконец - мой самый длинный рассказ. О нас, женщинах.
Моим дорогим девочкам посвящается эта повесть.
"Последний раз со мной такое было... было... Такого со мной ещё никогда не было! Страсть до одури, так, что голову теряешь - была; просто родство душ с бесконечными разговорами обо всём не свете - было; лёгкий безобидный флирт - миллион раз был! Но так чтобы всё сразу, практически с первого взгляда, и, самое невероятное, взаимно - не было такого никогда! Никогда!" - обнажённая правда безжалостно вторглась в растревоженное сознание, и женщина с силой вжало в дно педаль газа. Новенький Фольксваген довольно рыкнул и с удвоенной скоростью понёс свою хозяйку долой, прочь из города её детства и юности. Ещё минута-другая, и уже далеко позади остались то ли заброшенные, то ли недостроенные здания окраины...
Лариса Семёновна, или просто Лариска как называли её подруги, была привлекательной, если не сказать красивой, сорокапятилетней женщиной. Возраст, врочем, являлся не более чем биографической справкой, поскольку на годы свои она точно не выглядела. Кто-то мог бы завистливо попенять на удачный набор генов; злопыхатели не преминули бы намекнуть на услуги из области хирургии - и оказались бы неправы! Свежий цвет лица, гладкая ухоженная кожа и сильное тренированное тело, обтянутое тонким спортивным костюмом светло-серого цвета свидетельствовали в пользу здорового образа жизни и тщательного ухода за собой. А отсутствие косметики, румянец на лице и блеск в глазах - являющиеся, похоже, результатом чрезвычайного волнения - делали её похожей, скорее, на чью-то старшую дочку, чем маму этой самой дочки.
Лицо женщины и в самом деле было неспокойным и тревожным. Она лихорадочно покусывала нижнюю губу и часто дёргала головой, отбрасывая со лба прядь волос; сильные пальцы пианистки нервно барабанили по рулю. Люди, знавшие Лариску, могли бы сказать с первого взгляда - что-то беспокоило её не на шутку.
Тяжёлые капли ударили в лобовое стекло. Небо над шоссе в той стороне, куда ехала Лариска, раскололось пополам ослепляющей молнией и через несколько секунд содрогнулось от грохота. Приближалась гроза.
Мимо пронёсся яркий и нарядный щит с рекламой новых французских духов "In Love Again". Это был удар под ложечку, нож в спину, соль на рану - уж назовите, как вам заблагорассудится. Слёзы брызнули из глаз Лариски, горькие и обильные. Ей пришлось свернуть на обочину, где она и провела следующие несколько часов, пытаясь привести в порядок свои растрёпанные мысли и чувства, которых оказалось неожиданно много у этой, казалось бы, повидавшей жизнь и научившейся справляться с неожиданными или нежеланными эмоциями женщины.
Их было трое, девчонок-подружек, которые встретились и подружились ещё в первом классе. Пришли они тогда Первого сентября в школу в сопровождении взволнованных мам, сами тоже немного перепуганные обилием людей, цветов, белых передников, рвущих волосы белых бантов, новеньких портфелей - как говорится, "первый раз в первый класс".
Девочки сразу вычислили друг друга из толпы: то ли потому, что высокими были все трое, то ли ещё почему. А потом оказалось, что и в класс они попали один и тот же, первый "А". И за парты их посадили тоже рядом, в последнем ряду - как самых высоких.
- Тебя как зовут? - спросила на переменке хулиганистого вида девочка с рыжеватым кудрявым хвостом свою соседку по парте. А та только что избавилась от огромного белого банта, доставлявшего ей, похоже, кучу неудобств и сейчас облегчённо трясла головой, отчего лёгкие льняные пряди рассыпались по плечам, делая её и без того милое лицо ещё более симпатичным.
- Любаша, - ответила девочка, подняв пронзительно синие глаза на собеседницу, и шмыгнула маленьким вздёрнутым носиком.
- Возьми, - протянула ей аккуратно сложенный носовой платок девочка, похожая лицом на шамаханскую царицу из "Золотого петушка". Густая грива чёрных, как смоль, волос, с трудом сдерживаемых двумя роскошными бантами, только усиливала поразительное сходство. - Ты что, простыла? Чаю с малиной перед сном нужно попить - и всё пройдёт. Меня Наткой зовут, между прочим. Моя мама - врач. Зубной, правда, но про болезни она всё-всё знает. И я тоже.
- Меня зовут Лара, - подхватила разговор кудрявая девочка, - и я умею играть на пианине.
- А, Лариска, значит, - уточнила блондинка и высморкалась в предложенный платок.
- Нужно говорить "на пианино", а не "на пианине", - деликатно поправила Натка.
Лариска скорчила недовольную физиономию.
- Тоже мне, подумаешь. Пианино-пианине - какая разница?
- Хотите конфет? Я потихоньку от мамы их в портфель положила, - разрядила накаляющуюся обстановку Любаша, и девочки с готовностью протянули руки за лакомством.
Вот так они познакомились и вскоре не могли даже представить, как друг без друга раньше жили.
Школьные годы пролетели, как прекрасный миг. Детство закончилось, началась настоящая, взрослая жизнь со всеми ей присущими сложностями и проблемами. Она то сводила девочек вместе, то разбрасывала по разным концам огромной страны. Подруги уезжали учиться, выходили замуж, рожали детей, переезжая в новые места, где приходилось начинать всё с начала. Но дружба ничуть не страдала от всех этих перетрубаций и неизменно сводила их вместе в родном городе, каждый год на день встречи выпускников, а последние несколько лет - также и на день рождения единственной оставшейся на троих теперь мамы.
В этом году маме Вере исполнялось семьдесят шесть лет. С раннего утра она и Любаша хлопотали по дому, готовясь к прибытию дорогих гостей. Любаша меняла постели, мама Вера пылесосила ковры и протирала полы. На кухне варились в кастрюльках овощи для любимого Лариской винегрета и яйца для салата оливье, который любили все. В холодильнике охлаждалось шампанское. Стол в гостиной был уже с вечера накрыт парадной скатертью и сверкал хрусталём тонконогих бокалов и непоцарапанной эмалью тарелок "для особого случая".
Лариска прикатила первой на своём новеньком фольксвагене. Она бесцеремонно просигналила под окном, чем привлекла внимание не только Любаши с мамой, но также и соседей. Те, было, выглянули из окон, прикидывая, как отнестись к нарушителю порядка, но при виде вышедшей из машины виновницы переполоха недовольство их моментально испарилось: это же Лариска приехала, всеобщая любимица! Ну, а шум произвела - так оно даже лучше: теперь все знают о её прибытии. Дядя Петя со второго этажа послал ей через стекло воздушный поцелуй, на что Лариска ответила воздушными же буськами ярко накрашенным ртом. Тётя Маша с третьего даже открыла окно и крикнула оттуда:
- Привет, хулиганка! Всё хорошеешь? Почему без кудрей? Это что - мода сейчас такая?
- А вам что, не нравится? По-моему, очень даже ничего! - и Лариска крутанула головой, отчего длинные блестящие пряди взметнулись в воздух шёлковой волной, совсем как на рекламном ролике, и горделиво присели, закручиваясь концами кверху, на плечах хозяйки.
- Нравится-то нравится, да только я привыкла видеть тебя кудрявой, - ворчливо ответила тётя Маша.
- Будет исполнено, ваше величество, исправимся! Кудри - значит, будут вам кудри! - приставив руку к несуществующему козырьку, отрапортовала Лариска и направилась к двери в подъезд, откуда уже выходили те, к кому, собственно, и приехала эта шумная гостья.
Лариска набросилась с объятиями и поцелуями на маму Веру и Любашу, которые даже не пытались противиться урагану обрушевшейся на них энергии. Затем она бесцеремонно затянула их в машину, показывая всякие кнопочки и объясняя, для чего они там. Включила подогрев сидений, испугав насмерть маму Веру, которая подумала, что под ней что-то загорелось. Рассказала о подушках безопасности, которые в этой модели было видимо-невидимо. И только затем угомонилась и позволила увести себя в дом.
Потом на такси с вокзала приехала Натка. После неизбежной процедуры объятий и поцелуев Лариска похитила её у хозяев, вытащила на улицу и, усадив в машину, повторила демонстрацию чудес зарубежного автомобилестроения.
- Нечего сказать, хорошая машина. Хочешь показать её в действии? - предложила Натка.
- Хоть один понимающий человек нашёлся! - восторженно воскликнула Лариска. Она аккуратно выехала узким переулком на широкую центральную улицу, и - Натку даже в сиденье вжало от резкого ускорения!
- Эй, взлетим сейчас! - рассмеялась она, любуясь подругой, которая явно наслаждалась властью над укращённым четырёхколёсным зверем, опустив боковое стекло, с удовольствием подставляя лицо ветру и позволяя ему играть густыми шёлковыми прядями.
- Смотри, Натка, ты видишь? Чистый шёлк! 'Чи' называется: наносится на влажные волосы перед укладкой. Хочешь, я тебе привезу в следующий раз? А, тебе не надо, они у тебя и так как на картинке! Тебе моих страданий не понять, - сменила тему Лариска, и легко обогнала старой модели 'Волгу', словно та и не ехала вовсе, а стояла на месте. - Видала?! Машина - что надо, это тебе не халам-балам! - последнее выражение было одной из немногих памяток, оставшихся у Лариски от первого супруга
- Окно закрывай, всю красоту мне испортишь! - не выдержала, наконец, Натка, когда очередной порыв ветра взбил бесцеремонно тяжёлую смоль её волос. Лариска обиженно нажала на кнопку стеклоподъёмника и даже, было, надулась, но ненадолго:
- Гастроном! - восторженно воскликнула она. - Там торт можно купить! Любаша, небось, опять десерт зажала. Ты что думаешь по этому поводу?
- А я по этому поводу полностью с тобой солидарна, - утрированно серьёзно поддержала её Натка.
Лариска лихо затормозила у самого бордюра, спугнув стайку голубей, торопливо разделывающихся с оброненной кем-то булкой, и прервав оживлённую беседу двух женщин с полными кошёлками, в одной из которых, похоже, совсем недавно находилась понравившаяся голубям булка. Женщины проводили взглядом подруг и зашептались ещё оживлённей.
- Они бы поменьше болтали - булки сохранней были бы, - прокомментировала Лариска. - Сплетницы, сразу видно!
Прилавки магазина сияли неожиданным изобилием, что приятно удивляло: не так давно всё было совсем иначе. Шампанское - только по блату. А сейчас - пожалуйста: и такое, и сякое, и крымское, и французское. Шампанское купили полусладкое, торт - "Ленинградский", сложили всё это на заднее сиденье машины, сопровождаемые любопытными взглядами тех же кумушек, у ног которых опять сновали голуби, заканчивая пресловутую булку, и поехали назад.
- Вы с ума сошли! Есть же шампанское в доме! У меня две бутылки с вечера ещё охлаждаются!
На что Лариска ответила невозмутимо, освобождая место в холодильнике:
- Шампанского много не бывает! А торт ты никогда не покупаешь, за фигурами нашими всё следишь. Но у нас сегодня праздник! Так что будем пить шампанское и есть высококалорийный торт, - она, нагнувшись, покрутила головой, изучая содержимое холодильника. - Вот видишь, как я и говорила: нет торта! Безобразие сплошное! Какой же день рождения без торта?! А мы "Ленинградский" купили, его все любят. Так что успокойся. Отложим все диеты до завтра. Или послезавтра.
Торт и шампанское были убраны в холодильник, а Лариска и Натка, надев передники, присоединились к Любаше, занимающейся приготовлением праздничного обеда. Маму Веру отправили смотреть телевизор - это её день, в конце концов. Пусть отдыхает.
Из гостиной доносились звуки какой-то юмористической программы и звонкий смех мамы Веры.
- Как она? - спросила Натка.
- Тьфу-тьфу, - поплевала через плечо Любаша. - Молодцом держится. Вот опять на дачу начнёт ездить по выходным. Сегодня у них открытие сезона. Видели - сумки большие стоят в прихожей? Она с вечера их приготовила. Пообедает с нами - и туда. За ней друзья на машине заедут. Планирует на даче и заночевать.
- У-у-у! - многозначительно протянула Лариска. - Так у нас сегодня хата, девочки! Можно и налево! Дяде Пете, что ли, позвонить? Мы с ним уже воздушными поцелуйчиками обменялись в качестве аванса!
Подруги прыснули. Лариска была неисправимой кокеткой, неудержимо флиртующей со всеми одушевлённым и неодушевлёнными объектами, встречающимися на её пути. На этом, правда, всё обычно и заканчивалось. А для подруг не было большего развлечения, чем наблюдать за кислыми физиономиями ухажоров, оставленных с носом испарившейся куда-то Лариской. А поболтать она любит - так на здоровье!
- Мне Глебу позвонить? - тем не менее участливо спросила Натка, придав лицу серьёзное выражение.
- Да ну тебя в баню, - отмахнулась со смехом Лариска.
Вскоре они закончили стряпню и перенесли приготовленную еду на стол в гостиной комнате.
- Ах, девочки, - всплеснула руками мама Вера. - Смотрите, как вы всё красиво приготовили! - она потянула носом. - М-м-м, вкусно-то как пахнет! И умницы вы у меня, и красавицы, и хозяюшки, тоже!
Мама Вера была совершенно неординарной личностью. Прошедшая через многие испытания, включавшие войну, целину и потерю любимого мужа, с которым она познакомилась ещё на фронте, мама Вера умудрилась сохранить юношеский задор, способность воспринимать окружающий мир таким, какой он есть, и, самое главное, дар любви. 'Они тебя неправильно назвали, мама, - шутила Любаша. - Тебя Любовью нужно было назвать, а не меня!' Этот дар притягивал к ней, как магнитом, и людей, и животных, и, возможно, даже растения: таких роз, как у мамы Веры, не было ни у кого в дачном посёлке. 'Не знаю я, почему у меня всё так растёт', - пожимала плечами мама Вера и улыбалась лукаво. И не понять было, шутит она или говорит всерьёз.
Подруги её просто обожали и всю жизнь, с самого детства, величали мамой: "Мама Вера" - и никак иначе. И та их любила, как своих собственных детей. Дом её был всегда открыт для девочек и даже стал своего рода штаб-квартирой для неразлучной троицы. Иногда она их журила, порой поучала, когда заслуживали - ругала, но всегда по-доброму, так что ни у кого и в мыслях не было обижаться. Тем более, что в результате она всегда оказывалась права, что немного раздражало подруг. Но тут уж ничего не попишешь: возраст - это серьёзная штука. Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла. Мудрость, пришедшая с годами, не может быть почерпнута из каких-нибудь умных книжек. Сама жизнь преподаёт уроки взрослеющим студентам. Свои предметы для каждого возраста. Простую эту истину подруги начали постигать по мере взросления, проходя новые университеты год за годом. И уже в свою очередь посмеивались над собственными детьми, с недовольством признающими правоту родителей.
Правда, в случае мамы Веры вторая часть известной поговорки - та, что насчёт старости - не соответствовала действительности. Очень даже могла! Было бы желание. Мама Вера всегда была для подруг эталоном красоты и молодости, самим фактом своего существования бросая вызов времени и опровергая его безжалостные законы. Годы шли, а она оставалась по-прежнему моложавой и энергичной. По утрам занималась зарядкой, без макияжа из дому не выходила (даже если просто вынести мусорное ведро), каждое утро вставала на весы и потом, если стрелка перемещалась вправо дальше ожидаемого, питалась томатным соком. Летом же пропадала на даче. Подруги, глядя на неё, юную душой и телом, говорили себе: что ж, у нас впереди ещё, как минимум, тридцать хороших лет!
Вот и на сей раз, мама Вера пообедала с подругами, отведав всего, но понемногу, выпила бокал шампанского, выслушала тосты - и пошла собираться на дачу. Май в этом году выдался на редкость тёплым, и маме Вере не терпелось поскорее заняться любимым делом, огородничеством. Любаша, правда, подозревала, что помимо огородничества был там ещё один дополнительный интерес: сосед по даче полковник в отставке Пал Петрович. Ну и на здоровье, считала Любаша. Нехорошо одной, без спутника, особенно в таком почтенном возрасте.
Любаша была очень близка с мамой. Ей даже и в голову не приходило попытаться убедить маму Веру разменять квартиру на две отдельные, что при желании не явилось бы проблемой. Зачем, если лучшей частью дня являлся вечер, когда Любаша возвращалась с работы домой, и там её ожидала мама? Они обедали, и Любаша рассказывала о том, как прошёл день. Мама Вера слушала и подливала борща или пыталась подсунуть ещё одну котлету. Второе, правда, безуспешно: Любаша следила за фигурой и лишнего себе не позволяла. В конце концов, ей было с кого брать пример!
Потом они перемещались в зал и смотрели телевизор. Мама Вера обычно что-нибудь вязала. Любаша тоже иногда бралась за спицы. Несколько вечеров - и свитер готов. В магазине такой и не купишь! Иногда мама Вера начинала дремать в своём кресле. Тогда Любаша разбирала постель, будила маму и отводила в спальню. Та сопротивлялась, возражая, что совсем не хочет спать. Да и фильм ещё не закончился! Но побеждала обычно Любаша, пообещав маме рассказать завтра, чем там всё закончится.
Они и внешне были похожи, просто на диво. Правда, мама Вера чуть-чуть располнела с возрастом; и белокурые от природы волосы ей давно уже приходилось красить; и морщинки - куда же от них денешься? - щедро разбегались вокруг смешливых глаз и улыбчивого рта.
Любаша была не единственным ребёнком, был у неё и старший брат. Мама раньше иногда, бывало, перебиралась к нему на неделю-другую, когда тот с женой уезжали и кому-то нужно было присматривать за детьми. Но дети давно уже выросли, и к Саше - так звали старшего сына - мама Вера ездила только на дни рождения. И то, если приглашали. Не то, что она там была нежеланна, нет. Но как это там говорится? Сыновей мы рожаем для их жён, а дочерей - для себя? Что-то типа этого. Вот так и получилось, что у сына была своя жизнь и своя семья. А у мамы была Любаша, и были они друг другу и мамами, и дочками, и самыми лучшими друзьями тоже.
В дверь позвонили. Это заехали за мамой Верой соседи по даче, с которыми она дружила на протяжении многих лет. Мама Вера попрощалась с Наткой и Лариской, обняв и расцеловав обеих.
- Я вас завтра, наверно, не застану. Смотри, Ларочка, осторожно, когда будешь ехать домой. Наташенька, звони нам почаще. Знаю, знаю, много работы. А ты всё равно звони. Фу, чуть не забыла, - она пошла на кухню и вернулась с двумя пакетами. - Вот, конфеты для вас приготовила, "Птичье Молоко" и "Грильяж", - конфеты производства местной кондитерской фабрики славились по всей стране и действительно были очень вкусными. - И не отнекивайтесь! У вас таких не делают. Ну всё, поехала я тогда. Хорошо вам провести время вечером. Смотрите у меня, чтоб без глупостей, - она шутливо погрозила пальцем и ушла. Любаша помогла вынести и погрузить в багажник машины сумки, и мама уехала.
Наказ мамы Веры по поводу вечера был традиционным напутствием, которое звучало сегодня так же, как и десять, и двадцать лет назад. Дело в том, что посещение любимого с юности ресторана во время приезда в родной город являлось обязательной частью развлекательной программы подруг. Вот и на сей раз Любаша забронировала столик на вечер.
Поход туда каждый раз начинался с долгих приготовлений, которые сами по себе были безумно приятны и являлись значительной частью вечерней программы. Начинались они не слишком продолжительным душем - продолжительный, конечно, был бы лучше, а ещё прекрасней было бы принять расслабляющую ванну. Но времени на это никогда не хватало.
Натка посмотрела на часы и сказала:
- Ничего себе, три часа уже! Лариска, пойдёшь в душ первой?
Лариска, не дожидаясь особого приглашения, подхватила приготовленное для неё банное полотенце и направилась в ванную комнату. Из-за закрытой двери донеслись восторженные вопли: "Кла-а-асс! Здорово!" Потом зашумела вода, и редкие возгласы стали неразборчивыми. Натка помогла Любаше убрать со стола и пошла разбирать свои вещи.
Пока подруги смывали дорожную пыль в свежеотремонтированной ванной - видимо, хорошо сделанный ремонт и был причиной Ларискиных возгласов - Любаша мыла на кухне посуду. От предложенной Наткой помощи она наотрез отказалась. "Отдыхай! Когда последний раз за тобой кто-то убирал? Ну и всё. Расслабься."
Любаша проснулась этим утром в мерзчайшем настроении. Всю ночь ей снилась какая-то гадость. А под конец, после ряда злоключений, одно другого отвратительней, словно завершающей и неотвратимой точкой над 'i' появился Митюнчик, погрозил ей кулаком, и тогда-то она и проснулась, вся мокрая от пота с бешено колотящимся сердцем. "Надо же, чушь такая приснится," - подумала Любаша раздражённо и пошла в душ.
Контрастный душ слегка взбодрил, но на душе по-прежнему скребли кошки. "Нормальные люди на чужих ошибках учатся. А тут уже и своих достаточно было. Казалось бы, пора поумнеть. Так нет же! Мама мне давно говорила, только я не слушала. Ещё бы! Сама уже мама! Может, бабушкой скоро стану. Нечего меня учить! Ах, дурёха, дурёха. Как это мама сказала? Сколько можно на одни и те же грабли наступать? Действительно, сколько? Да что сейчас об этом говорить", - думала она с досадой, вспоминая разрыв с Митюнчиком, на которого, можно сказать, было убито пять лет её жизни. Нужно признать, отношения трещали по швам на протяжении всего последнего года, но каждый раз после ссоры Митюнчик приходил с цветами, слезами и морем раскаяния - и Любаша прощала. Любому терпению, однако, приходит конец, и когда чаша Любашиного была переполнена дальше некуда, она распрощалась с Митюнчиком. На сей раз навсегда. Только сердцу было как-то уж очень горько и одиноко. И обидно тоже.
Но вот приехали девчонки - и сразу полегчало. Какое счастье, что они у неё есть! Даже слов никаких не нужно. Вот просто присутствуют где-то рядом - и жизнь сразу становится приятней. Любаша даже начала тихонько напевать, вытирая и убирая в подвесной шкафчик стаканы.
Лариска, наконец, закончила свой бесконечный душ - она, негодяйка, всегда сидела там дольше, чем время позволяло, но подруги к этому как-то уж привыкли, воспринимая как неизбежное зло - и пришла к Любаше на кухню, завёрнутая в роскошное толстое бирюзовое махровое полотенце. Эти полотенца, разных цветов, привезла Надюша, дочь Любаши.
Ещё учась в мединституте, Надюша познакомилась с молодым человеком, который приехал с американской делегацией по линии помощи Чернобылю. Они продолжали переписываться и перезваниваться последующие несколько лет, а по окончании института Надюша поехала к нему в гости, и он сделал ей предложение, которая та и приняла недолго думая. Отгуляли свадьбу: одну в Штатах, другую дома - и Надюша улетела за океан.
Сейчас она проходила резидентуру в одном из госпиталей города Детройта. Стив, её муж, уже давно закончил своё обучение и работал в том же госпитале нейрохирургом. Жили они в одном из северных пригородов, который считался "районом для богатых", в большом красивом доме, купленном молодой семьёй вскоре после свадьбы. Зарплата мужа позволяла. Нейрохирург всё-таки!
Лариска села на своё любимое место между столом и кухонными шкафчиками, прислонилась к стенке и вздохнула с удовольствием:
- Ах, хорошо! Если бы не Натка, ещё бы час не выходила из душа. Просто гидротерапия какая-то! У тебя напор воды что надо. Не то, что у нас, - и она состроила грустные глаза в сторону Любаши.
Глаза её были цвета полотенца. Как давно уже было подмечено знакомыми и друзьями, глаза Лариски обладали удивительной особенностью: они меняли цвет в зависимости от освещения, времени дня, цвета одежды и интерьера, начиная с просто серого и заканчивая темно-зелёным, почти малахитовым. А сейчас полыхали в сторону Любаши бирюзой.
- Первый этаж - вот и напор хороший. Зато если чья-нибудь кошка наш подъезд с кустиком перепутает - угадай кто страдает? Вот именно! Так что преимущество, как ты понимаешь, сомнительное... А ты что, решила опять ходить кудрявой? - полюбопытствовала Любаша, заканчивая протирать плиту. Мокрые тёмные кудри подруги спускались ниже плеч, капли воды скатывались по смуглой спине и впитывались в полотенце или капали на плитку пола.
Ларискины волосы были от природы кудрявыми. Каштановые с рыжинкой локоны неизменно спускались почти до середины спины, являясь предметом зависти тех представительниц прекрасного пола, которые таковых не имели и были обречены пожизненно на бигуди и химические завивки. Лариска же свои волосы ненавидела с детства: каждодневное расчёсывание непокорных кудрей мамой было сущей пыткой, особенно после мытья. Когда же Лариска подросла, то смогла, наконец, оценить их удобство. Уход за ними заключался в "помыла и расчесала". И всё! Кудри укладывались сами собой и высыхали в рекордно быстрый срок.
А сравнительно недавно Лариска начала выпрямлять волосы, используя специальный гель, фен, круглую профессиональную щётку и, увы-увы, полчаса драгоценного времени. Первый раз волосы так уложил её парикмахер, совершенно очаровательный молодой человек с женскими манерами и безупречным вкусом. Лариска его просто обожала. Он предложил попробовать что-то новенькое, она с готовностью согласилась - и очень здорово получилось в результате! Лариске, во всяком случае, нравилось. Правда, младшая дочка, увидев маму без кудрей, подошла к ней, обхватила руками крепко-крепко и сказала: 'Мамочка, давай ты не всегда будешь с прямыми волосами'. 'Почему, глупыш? Тебе что, не нравится?' - присев перед ней на корточки, спросила удивлённая Лариска. 'Нравится, - ответила та. - Только так ты вроде как не моя мама'. Лариска тогда громко рассмеялась и пошла в душ. С тех пор она выпрямляла волосы через раз.
- Ага, лень возиться с феном. Лучше с тобой посижу. Опять же, тёте Маше я больше кудрявой нравлюсь... Слушай, ты где плитку такую классную для ванной отхватила? Всё в тон, и каёмочка, и узор по центру идёт, и на полу тоже. Как из журнала! Я тоже хочу!
- Да на работе у себя, где ещё? Ты лучше спроси, во сколько мне это обошлось, - Любаша посмотрела на подругу интригующе.
Лариска выпрямилась на табурете, с любопытством повернувшись к подруге:
- И во сколько?
- В почти ничего, вот во сколько! Мой босс как прослышал, что я ванную собираюсь ремонтировать, все свои личные каталоги на поверхность вытащил, я их и не видела никогда. Выбирай, говорит, себестоимость только оплатишь, а работу обеспечу бесплатно. Я, честно говоря, опешила немного: он мне всегда симпатизировал, ну а тут, старый козёл, видно, пронюхал, что я с Митюнчиком окончательно разошлась - вот и начал удочки закидывать. Безобразник! - Любаша притворно возмущённо покачала головой.
Лариска хихикнула:
- Ну, а ты что?
- Ты же знаешь, у меня к этому делу подход простой: что он там себе имеет в виду - это его личная проблема, - и Любаша утвердительно кивнула головой. - За себестоимость - ну и спасибо огромное.
Она наконец закончила убирать, опустилась на табуретку по другую сторону стола и продолжила с комическим видом:
- Он там пытался, правда, что-то промямлить насчёт ресторана и, может, финской бани после - ты ж понимаешь! О да, конечно, говорю. С огромным даже удовольствием! Какой там у вашей жены номер мобильного телефона? Хотела бы с ней обсудить детали нашего похода в баню. Он, бедный, покраснел, потом побледнел и потихонечку замял разговор о ресторане. А я, не будь дурой, "не отходя от кассы", так сказать, выбрала подходящую плитку и сама же с собой - за его подписью, конечно - заключила контракт. Вот так!
Лариска смеялась, качая головой и щуря глаза от удовольствия:
Ну, мать, ты неисправима! Бедный твой хозяин со своим разбитым сердцем! Ты меня с ним познакомь. Может, у него и для меня специальные каталоги найдутся? А я уж так и быть: в качестве благодарности в лобик его поцелую!
Иди уже, иди, вытирайся и одевайся, - со смехом отмахнулась от Лариски подруга и провела в отведённую для неё спальню.
Любаша работала главным экономистом в частной строительной фирме, которая возводила особняки для так называемых "новых русских". Переманили её туда сравнительно недавно. Фирма была преуспевающей. Хозяин был стареющий, но молодящийся и периодически кобелящийся еврей, который отправил своих детей в Штаты, а сам ехать наотрез отказался. "Что мне там делать? - поднимал он недоумевающе широкие брови и очень по-еврейски разводил в стороны пухлые ладошки. - Это я здесь гешефты делаю, а там что? Дедушка на лавочке? Так ыто, здесь буду, пока здоровье есть".
Любаша проработала с ним слегка больше года, и хотя работа была не всегда в радость - каждый день иметь дело с "новыми русскими", врагу не пожелаешь! - но деньги платили хорошие и поэтому приходилось закрывать глаза на многие вещи. В том числе и на постоянные домогательства со стороны как клиентов, так и сотрудников фирмы.
Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Любаша всю жизнь была магнитом для представителей сильного пола. В юности мужчины в её присутствии просто млели, особенно те, что постарше. Она не было красавицей типа тех, что из журналов мод, нет. В её внешности всё было неправильно. Но вот это "неправильно" и делало её совершенно неотразимой.
Глаза Любаши были небольшими, но пронзительно синими и разреза такого чудного, что, раз посмотрев, забыть их было просто невозможно. А если ещё тушь и тени добавить - о чём Любаша никогда не забывала - держитесь, мужики! Нос - очень изящный, с тонко и прихотливо вырезанными ноздрями и кончиком. Когда она волновалась, ноздри эти трепетали и слегка раздувались, делая её лицо непокорным и очень чувственным. Если кто-то и пытался держать бастионы, именно в этот момент они обычно и падали, сдаваясь с готовностью на милосердие соблазнительницы. Все эти милые черты завершались фарфоровой прозрачной кожей и изящной фигурой с хрупкими покатыми плечами и стройными бёдрами, как у какой-нибудь звезды гарема или любимой жены султана.
Главная проблема Любаши заключалась в том, что за оболочкой этакой салонной львицы-гейши-куртизанки скрывалась очень сильная, чуткая и преданная женщина, готовая одарить своего избранника беспредельной любовью и верностью. Только вот попадались ей чаще всего самые настоящие отбросы мужского пола. Те, которым львицу или гейшу подавай, а чувства там - о чём вы говорите, какие чувства?!
Митюнчик был её самым последним разочарованием. И самым болезненным. Он был хорош собой, любезен с окружающими. "Герой-любовник" - слегка иронично называла его в глаза и за глаза Натка, никогда так и не приняв по-настоящему. Сомнений своих она, правда, с подругой особенно не делила. Зачем? Та сама должна увидеть. Когда мы прислушиваемся к чужому мнению, тем более если это касается сердечных дел?
И вот теперь эта страница Любашиной жизни была позади. Какая счастливая и сильная женщина, считали окружающие, глядя на её улыбающееся лицо, даже не подозревая о бессонных ночах с мокрой от слёз подушкой и размышлениями о прошлых ошибках и несправедливости судьбы.
Чужая душа - потёмки, тем более женская. Особенно, если у женщины хватает гордости и чувства собственного достоинства не выпускать на поверхность то, что скрывается в кромешной темноте. Обносит она себя защитным панцирем, о который разбиваются зависть, ревность и недоброжелательность. Но также не позволяет этот панцирь выпустить наружу боль, которая продолжает терзать раненное сердце, от чего боль эта становится только сильнее.
Любаша вздохнула и отогнала прочь непрошенные мысли, вызванные рассказом о любвеобильном начальнике.
В дверях кухни появилась Натка, тоже закутанная в большое полотенце, только жёлтое.
- Ну ты даёшь! Прям как солдат: ать-два и готово! - прокомментировала влетевшая всед за ней Лариска, уже успевшая переодеться в лёгкий спортивный костюм. Она тут же начала колдовать над плитой, готовя в турке свой знаменитый кофе. По кухне заструился богатый аромат свежесмолотой "Арабики".
- О-о, как пахнет! А я коньячок к кофе привезла, Хенесси. Попробуем?
- Давай, тащи.
Натка принесла пакет, в котором, кроме коньяка, обнаружились также сервилат, финский сыр, чёрная икра и, как всегда, тушь "Ланком": одна для Любаши, другая для Лариски.
- Натка, тебе делать нечего! Полный холодильник еды! А вот за тушь спасибо. Неплохо вы там живёте, в Москве! - Любаша обняла подругу.
- Да ну, не проблема... Как я могла забыть про сыр? Нужно было раньше достать, специально для мамы Веры везла, её любимый. А с тушью очень хорошо получилось. У нас в ГУМе в "Ланком" распродажа была, заведующая мне позвонила, ну и - вот! - Натка громко чмокнула Любашу в лоб и ушла в спальню переодеваться.
Потом они долго красились, разговаривая обо всём на свете. Время сборов подруги любили ничуть не меньше, чем сам поход в ресторан. Часы эти были наполнены предвкушением праздника, превращая каждый взмах кисточки туши, каждый поворот тюбика помады в акт волшебства. Даже голоса менялись, звуча юно и звонко, особенно когда когда все трое заливались счастливым смехом, что случалось ежеминутно. Ведь самые близкие и родные люди собрались! Ничего плохого, всё только положительное и замечательное!
По негласному договору время это никогда не использовалось для обсуждения проблем. Оно было увертюрой к ещё ненаписанной симфонии вечера. А как известно, в увертюру что заложишь, то в конечном продукте и получишь! В общем, спасение утопающих находится в руках самих утопающих. Или что посеешь, то и пожнёшь. Вот подруги и сеяли правильное настроение, чтобы вечер получился настоящим праздником. А на обсуждение проблем у них останется целая ночь после ресторана.
Наконец сборы были закончены, косметические принадлежности сложены в объёмистые косметички, недопитая бутылка коньяка убрана в бар, и подруги вышли из дома.
Было ещё светло, солнце золотило мягким предвечерним светом здания и лица прохожих. Первая нежная зелень робко покрывала ветви деревьев, но клумбы были уже расчищены и красные тюльпаны наполняли душу ликованием: весна, весна!
- Пошли в парк на полчасика, - предложила Любаша. - В ресторан ещё рановато, а в парке так красиво. Когда мы ещё туда выберемся?
Парк в их городе был выдающийся. Сотни лет тому назад он принадлежал князю Паскевичу. Князь выстроил там для себя роскошный дворец, который до недавних пор использовался как Дворец Пионеров, а сейчас являлся действующим музеем. Также были возведены Петропавловский собор, часовня и усыпательница для семьи князя. Все строения удивительным образом сохранились, несмотря на то, что во время Отечественной войны большая часть города была просто стёрта с лица земли.
Петропавловский собор использовался для астрономических исследований и служил Планетарием до перестройки. Теперь же, заново отреставрированный и обновлённый, он опять стал центром верующих православных, и во время религиозных праздников, особенно пасхи и рождества, жизнь здесь била ключом.
Любаша жила буквально в трёх минутах ходьбы от парка. Подруги прошли мимо моста через реку, на другой стороне которой находился городской пляж, с которым были связаны многочисленные воспоминания юношеских лет. Там подруги загорали и плавали, спасаясь от зноя раскалённого асфальта и с неудовольствием пропуская те дни, когда лекции вторгались в природой отпущенные райские деньки. Там же готовились к экзаменам, знакомились с ребятами, читали книжки, обедали свежезажаренными пирожками с ливером, а на десерт мороженым в вафельном стаканчике. Хорошее было время! Юность. "Помните, как..." - Натка начала вспоминать какую-то проделку, участницами которой были все трое. "А помнишь, как потом..." - подхватила Любаша, добавляя красочные детали к рассказанному. Они расхохотались, наперебой вспоминая забавные истории, случившиеся много лет назад.
Прошли мимо памятника воинам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, остановившись на минуту у Вечного Огня. У всех троих отцы воевали, кто в регулярных войсках, кто в партизанах.
Перешли маленький мостик, остановившись на мгновение, чтобы полюбоваться лебедями, скользящими величественно внизу по глади Лебяжьего пруда. Когда они были маленькими, родители часто приводили их к этому пруду, и девочки кормили лебедей, бросая им кусочки принесённого из дому белого хлеба. Маленькие ручки не всегда добрасывали комочки хлеба до воды, и тогда на помощь приходили взрослые.
Когда-то давно, если хотелось встретить знакомых, достаточно было придти в этот парк в выходные дни. Весь город был там. Люди приветствовали друг друга, останавливались, обменивались новостями или сплетнями. Сейчас всё меньше и меньше знакомых лиц можно было увидеть вокруг. Только парк оставался всё тем же - восхитительно красивым и неизменно таинственным, с вековыми деревьями, многочисленными спусками и подъёмами, длинными аллеями, ведущими неизвестно куда и чем-то интересным, ожидающим тебя в конце каждой такой аллеи: будь то дворец с группками туристов вокруг и громогласым экскурсоводом; или кинотеатр с ларьками у входа, предлагающими мороженое и газировку; или городок аттракционов, наполненный весёлым шумом и гамом, которые являются неотъемлимой принадлежностью таких мест. Когда-то и они сами катались на этих лошадках и качелях. Намного позже приводили сюда своих маленьких дочек и с любовью наблюдали за их счастливыми мордашками, гордо возвышающимися над плывущими по кругу лошадками, окрашенными в странные цвета.
Ах, детство, детство... Единственный возраст, в который мне хотелось бы вернуться, хотя бы ненадолго. Возраст, когда всё является счастьем: улыбка мамы, тёплая и надёжная; плечи папы, на которых так удобно сидеть; мороженое эскимо на палочке, стекающее по липким пальчикам; зелёная гусеница, ползущая по зелёной травинке, а потом и по маленькой руке, которая поёживается от гусеничной бархатистости; карусели летом; новогодняя ёлка зимой; малина прямо с куста. Проблем не существует, и ты защищён от всего мира любящими родителями, которые по сути и являются твоим миром. У Аллы Пугачёвой, моей любимой певицы, есть песня об уходящем детстве. Одна из моих любимых песен...
Вот на такой ностальгической ноте подруги и покинули парк. До ресторана было рукой подать, так что причин для спешки не было. Они пересекли площадь с величественным памятником Ленину и областным театром, гордостью горожан, где подруги, бывало, не пропускали ни одной премьеры.
Вышли на Советскую улицу. Здесь начинался другой город: деловой, энергичный, торопящийся куда-то даже в выходные. Вот уже и ресторан виден, там их поджидает забронированный столик.
Лариска поотстала от подруг, чтобы позвонить домой. "Проверка постов" - так, шутя, называла эту её привычку быть в курсе всего, что происходит дома даже в её отсутствие, старшая дочь Юля. Никто не отвечал на звонок, что было неудивительно. Выходной день. Муж с Ликой, видимо, пошли навестить его родителей или просто погулять в парке. Юля, скорей всего, проводит вечер с Толиком, который, похоже, скоро станет Ларискиным зятем.
'Ничего, попозже позвоню', - подумала Лариска.
Он стоял и курил у входа в ресторан, не сводя с неё глаз - высокий худой мужчина с глубокими глазами под широкими золотистыми бровями и с такой же золотистой шевелюрой. Одет он был в серый костюм и полосатую рубашку с расстёгнутым воротом. Лицо его показалось Лариске удивительно знакомым.
- Мы с вами случайно нигде не встречались, молодой человек? - при этих словах Лариска сверкнула своей самой обворожительной улыбкой и подумала: "Хм, в нём определённо что-то есть. Ну, очень интересный молодой человек. А что, если..." - тут Лариска остановила полёт своих мыслей, ведущих куда-то явно не туда.
- Встречались, встречались. Не могу вот только вспомнить, когда и где, - ответил тот, глядя на Лариску ласково и как-то по-домашнему. Той стало почему-то стыдно за оскал соблазнительницы, и она решила сменить амплуа.
- Как тебя зовут?
И пошло-поехало: какого года рождения? где учился? жил? Также перебрали возможных общих знакомых, прошлые работы, поездки "на картошку" и в отпуск, но так и не нашли возможной точки пересечения.
- Странно, - пожала плечами Лариску. - Я поспорить готова, что мы уже встречались! И голос твой я раньше слышала! - она наклонила голову, собираясь ещё что-то добавить, но передумала. Вместо этого вытащила из сумочки сигарету и отставила руку в сторону, терпеливо дожидаясь огонька. Даже зажигалку он подносил раздражающе знакомым движением!
В самом деле, бывает же такое! Ещё час тому назад и знать не знаешь о том, что человек этот вообще существует, а вот поди ж ты: четверть часа, проведенных вместе, заполненных беспредметным трёпом - и уже возникла какая-то связь. Сильная-несильная, но совершенно необычная и чертовски приятная! Связь, которая, скорей всего, не должна была и возникнуть, но вот она есть и куда теперь от этого факта деться? Да и зачем? Наоборот, хочется узнать об этом человеке побольше. Ведь должно же быть какое-то логическое объяснение такому неожиданному знакомству! И найти это объяснение просто необходимо. Во всяком случае, именно так считала Лариска.
Ей было очень легко с ним. Держался он просто, без выпендрёжа, но с достоинством. Смеялся, когда она шутила, поддакивал, когда она этого ожидала, а потом рассказал забавный анекдот, которого Лариска ещё не слышала и который её очень понравился. А ещё он смотрел на неё. Смотрел, не отводя глаз. На Лариску давно уже никто так не смотрел. Так что, с одной стороны, она смеялась забавному анекдоту, а с другой, внутри уже начинало пощипывать, как обычно бывало, когда Лариске кто-нибудь очень нравился. "В нём действительно что-то есть. Ах, где мои семнадцать лет!" - чуть ли не с сожалением подумала Лариска. Да... Вот так всё и началось.
- Ой, слушай, меня же подруги ждут! - вдруг вспомнила Лариска. - Ты здесь один или с кем-то?
- С другом. Он тоже, наверно, гадает, куда это я запропал.
Любаша и Натка действительно начали уже беспокоиться и подумывали, не стоит ли им отправиться на поиски пропажи. Сергей - так звали мужчину - проводил Лариску к подругам, обезоружив их приветливой улыбкой. Лариска представила его, пояснив, что они когда-то давно были знакомы.
- Только никак не можем вспомнить, когда же это было и при каких обстоятельствах. Поэтому нам совершенно необходимо найти ответ на столь важный вопрос. И посему позвольте пригласить на танец уважаемую Ларису Семёновну, - и Сергей галантно склонил голову в церемонном полупоклоне.
Любаша и Натка переглянулись, прыснули со смеху, но тут же взяли себя в руки, и Натка не менее церемонно ответила:
- Так уж и быть, уговорил. Только за Ларису Семёновну вы, милостивый государь, рискуете попасть в немилость, поскольку наша дорогая подруга предпочитает называться Лариской. Правильно?
- Ну! - отозвалась Лариска, опустила на стул сумочку и повернулась к Сергею. - Так мы танцуем или что?
Сергей, придерживая за руку, провёл её к танцевальной площадке. Танец был быстрым, ритм зажигательным, и Лариска тут же влезла в самый центр прыгающей толпы, а Сергей с той же лаской в глазах любовался тем, как она лихо крутила своим стройным и аппетитным не по годам задиком.
В ранней юности Лариска была поплотнее. Не то чтобы полной, а просто крепко сбитой. Ей же всегда хотелось быть тонкой, звонкой и прозрачной. Только этого вот никак не получалось. А потом она начала встречаться со своим будущим первым мужем. Однажды они пошли на французский фильм, где в главной роли снималась американская почему-то актриса. На тот момент эталоном женской красоты считались французские дивы с малокровным цветом лица, рахитичными ножками-спичками и полным отсутствием каких бы там ни было выпуклостей. Эта же американская кинозвезда была вызывающе здорова, загорела и накачана. Всё её тело состояло из небольших округлостей и рельефов в полном соответствии с анатомией нормального человеческого тела.
- Какая она красивая, - выдохнула восхищённая Лариска.
- А что тебе мешает стать такой же? - пожал плечами будущий муж.
Как потом оказалось, всё, чего не хватало Лариске, был вот такой невинный риторический вопрос, заданный в правильный момент. Это сейчас она чётко знала, как следить за фигурой: как питаться, какие упражнения делать для бёдер и какие для талии. А тогда Лариска подвергла себе жестокой диете "пустого холодильника" и ежедневной часовой зарядке с многочисленными приседаниями, качанием пресса и несколькими другими упражнениями, найденными в журнале мод. В результате она потеряла десять килограммов и никогда их уже не набирала. За исключением, конечно, двух беременностей. Но даже и тогда она возвращалась в исходный вес в течение двух-трёх месяцев, не больше.
Вот и сейчас - крутилась Лариска в центре танцевальной площадки почище двадцатилетних девчонок, которые поначалу косились на неё недовольно, а потом и сами начинали двигаться энергичней, чтобы не выглядеть совсем уж тёлками по сравнению с этой взрослой тётей.
А потом Лариска предложила Сергею и его другу пересесть за их с подругами столик, что и было сделано. Натку и Любашу долго уговаривать не пришлось: Сергей им понравился с первого взгляда, и друг его тоже выглядел порядочным человеком. Кроме того, в тот вечер женская половина явно преобладала в ресторане, и свои собственные партнёры для танцев были совсем не лишними. Володя - так звали друга Сергея - оказался весёлым рассказчиком и хорошим танцором. Он с ходу рассказал забавный анекдот, вызвавший дружный хохот, затем пригласил на танец Любашу и закружил её в хитрых поворотах рок-н-ролла. В общем, все были довольны, и вечер продолжался шумно и весело.
Тут моралисты могут придраться и высказать недовольство по поводу сомнительного поведения описываемой в этой истории троицы. Что ж, это их личное мнение, которое мне совершенно неинтересно. Семья - это действительно важно, это главное. Она - наша опора, наш фундамент. Семья всегда была святыней и для моих героинь, и поэтому мне меньше всего хотелось бы осуждать их за подобные "холостяцкие" вылазки. Я лично причисляю такие мероприятия к своего рода психотерапии.
Чего-чего? - спросят моралисты. А вот чего.
Дело в том, что доля наша женская как была нелёгкой, так нелёгкой и осталась.
Ничего подобного! - скажут моралисты. У нас же эмансипация! Равенство! Никто девушек замуж насильно не отправляет и на мужа потом молиться не заставляет.
Ну, во-первых, это только отчасти правда. Видела недавно по первому московскому каналу этакого лет тридцати от роду бронтозавра, который ничтоже сумняшеся заявил прямо в пялящуюся на него камеру: "Моя жена! Что хочу, то с ней и делаю!" Да-с, господа!
Что же касается эмансипации, оно, конечно, хорошо. Проблема, правда, заключается в том, что теперь мы, эмансипированные женщины, работаем, как мужчины; зарабатываем, как мужчины; занимаем руководящие посты, как мужчины. И в то же самое время, как и сто, и двести, и тысячу лет назад - готовим, стираем, убираем, растим детей, ходим в школу на собрания, мужа успокаиваем на сильном плече своём, когда он роняет скупую мужскую слезу по поводу начальника - не исключено, тоже женщины - и тогда, соответственно, начальницы, которая, ну, просто со свету его пытается сжить. И не забудьте о том, что нам по-прежнему нужно выглядеть как следует. То есть одеться со вкусом, найти время накраситься, кофточку по блату достать, сапоги последние в очереди вырвать.
Эмансипация? Да мы теперь в результате за себя и за того парня пашем, спасибо вам большое! То есть я, в принципе, не против. Женщины - это материал стойкий. Гвозди из нас можно лить.
С другой стороны, прикиньте, что произойдёт, если всё это давление продолжает накапливаться без выхода. В один прекрасный день такая женщина-героиня посмотрит вокруг и подумает: а не пошли бы вы все к такой-то матери? Муж мне нужен? Чтобы ещё и за ним убирать, стирать, мыть? Вон опять грязные тарелки в раковину кинул и носки даже не подумал убрать в стирку. Так и лежат у кровати, благоухают. Раз-во-жусь! Финита ла комедия!
В такой химически напряжённой ситуации требуется буфер, который всю эту мерзкую кислотность в себя и вберёт. Это я о холостяцкой вылазке. Проснётся наша красавица наутро - и опять готова к труду и обороне родной семьи в полном и неизменном, заметьте, её составе.
У подруг было строгое правило: мужей и поклонников с собой не брать - и по очень важной, как вы сами теперь понимаете, причине. Этот вечер принадлежал только им; в этот вечер они могли почувствовать себя снова молодыми и одинокими, не обременёнными ничем; могли смеяться, пить сколько влезет, танцевать с незнакомыми мужчинами и кокетничать с ними. А в конце вечера уйти, в том же составе, без всякого сопровождения, не забыв прихватить с собой ещё одно шампанское.
И уверяю вас, к мудрому этому решению (касательно вылазки-буфера) пришли они интуитивно, не выводя никаких там химических формул и не решая архисложных уравнений. Потому что женщины мы - и этим всё сказано.
Но вернёмся назад, к весёлому столику в ресторане.
Сергею было сорок три года, он был разведён, без ума от своих детей: девочки, которая занималась балетом, и мальчика, который учился играть на скрипке. Он был начальником успешного государственного предприятия, получал, судя по всему, приличную зарплату, а также занимался понемножку частным бизнесом, что тоже получалось у него хорошо.
У него вообще всё получалось хорошо. Он наполнял вовремя бокалы с шампанским, которые все трое опустошали с пугающей скоростью. (Да ну ладно, не маленькие уже! Никто не пьян - значит, всё в порядке.) Он внимательно, не перебивая, слушал Лариску, а потом задавал "правильные" вопросы, на которые она с удовольствием отвечала. Он галантно отодвигал стул, приглашая её на танец, бережно вёл к танцевальному кругу, а когда музыка заканчивалась, нежно целовал руку, и Лариска как-то интуитивно знала, что этот поцелуй не является частью обычного ритуала местного ДонЖуана. Танцевал Сергей обыкновенно, до Володи ему, конечно, было далеко. Но то, как он держал её руку, то отводя в сторону, то кладя себе на плечо; то, как он придерживал горячей ладонью её спину, то отпуская, то слегка прижимая к себе - наполняло её голову шумом, туманило глаза и заставляло чувствовать себя двадцатилетней и влюблённой.
Лариска вообще-то сама по себе была влюбчива. Она практически почти всегда была влюблена в кого-то. Чаще всего это была просто тихая и молчаливая влюблённость, которая приятно бередила чувства и придавала жизни особую остроту. "Нормальная женщина должна влюбляться! А то какая она женщина? И вообще, как можно иначе? Тоска смертная!" - считала Лариска. Влюблённость и любовь, с её точки зрения, были двумя разными вещами. Лариска глубоко и преданно любила Глеба, своего второго мужа, что совершенно не мешало ей постоянно влюбляться в кого-то ещё. И лёгкие эти эмоциональные всплески отражались на семейной жизни только положительно, принося новизну и свежесть в их с Глебом взаимное чувство.
Но то, что она чувствовала сейчас по отношению к Сергею, было совсем другим. Это не было легким ветерком. Она, скорее, чувствовала приближение шторма. Боялась его и хотела в то же самое время.
В середине очередного танца Сергей начал говорить ей что-то. Она закрыла глаза, чтобы отмести все посторонние звуки, и вдруг поняла, что он читает ей стихи, знаменитые строки Пушкина. Лариска слушала, затаив дыхание, стараясь не пропустить не единого слова. Это были стихи, в которых молодой Пушкин воспевал одну из своих муз, говоря о том, как она пленительна и как никто не может устоять против её чар, ни юный любовник, ни старый полковник... Сергей шёл в-абанк, ставя сразу всё на свои места, открыто заявляя ей о своих чувствах, или, может, об их предчувствии. Время недомолвок и догадок вдруг ушло в никуда, осталась только неприкрытая ничем истина: она ему нравится, и он говорит ей об этом, тем самым отметая необходимость обычной игры во флирт.
А потом Юля Савичева запела "Высоко", обещая "...я прилечу к тебе", заклиная "...не забывай" - и мир вокруг Лариски исчез. Остались только он и она, летящие в тёмном звёздном небе, ощущающие друг друга каждой клеточкой, и полёт этот длился настолько долго, что, когда песня закончилась, Лариска поняла, что пропала. Конец её безупречному замужеству без единой измены любящему мужу; конец беспроблемной, уравновешенной жизни без серьёзных сердечных треволнений. Всё было опять вдруг как в далёкой юности: безумно, ярко, маняще и непредсказуемо. "Поцелуй меня", - молила она мысленно, боясь и надеясь одновременно, что он услышит её мысли и заберёт, уведёт от всех, и... Нет, это было просто невыносимо.
А потом они опять говорили, говорили без конца, не замечая, что происходит вне маленькой сферы взаимного притяжения, отгораживающей их от окружающего мира.
Музыка закончилась, и как-то непроизвольно было решено продолжить вечер дома у Любаши. Поскольку мама Вера ночевала на даче, никому не нужно было ничего объяснять.
Была открыта очередная бутылка шампанского, уже у Любаши дома, и веселье продолжалось для всех, кроме Лариски. Она прижималась к плечу Сергея и ласково прикрывала ладонью его руку, лежащую на её плече. А в голове лихорадочно спорили два человека в присутствии третьего, который не участвовал в споре. Вчерашняя Лариска называла сегодняшнюю тварью, взывала к чувству долга и указывала на третьего, просто присутствующего, который был Ларискиным мужем, Глебом, смотрящим на неё с молчаливым укором. Сегодняшняя же Лариска пыталась объяснить, что, ну, ничего не случится, он скоро встанет и уйдёт, есть о чём говорить. Вчерашняя Лариска визжала: на себя, дура, посмотри, ты же совсем голову потеряла! И потом, ничего в нём нет особенного! Сегодняшняя же Лариска соглашалась по поводу потерянной головы, но объясняла, что этот вечер является ярчайшим событием в её жизни за очень много лет, и не может она вот так просто отказаться от счастья, которым дарит её этот вчера ещё незнакомый мужчина.
Сергей, казалось, догадывался о противоречиях, борющихся в Лариске, и сидел молча, изредка проводя рукой по её волосам, отчего молния пробегала по всему её телу и застывала ноющей болью в самом низу живота.
Было уже очень поздно. Все устали, поддерживать разговор ни у кого не было сил. Любаша предложила ребятам остаться ночевать, так как им нужно было ехать на объект уже через несколько часов, а в зале был никем не занятый раскладной диван. Любаша как хозяйка расстелила всем постели: себе с Наткой в большой спальне, Лариске в меньшей, а ребятам в зале.
Сергей и Лариска остались в продымленной кухне одни. Он курил сигарету за сигаретой. Разговор явно не клеился.
- Я пошла спать. И ты тоже иди, - Лариска провела Сергея в зал и прикрыла за ним дверь, ненавидя себя в эту минуту (тут же вспомнился знаменитый анекдот про курицу, убегающую от петуха и думающую: "Не слишком ли быстро я бегу?"), выключила свет на кухне и пошла умываться и чистить зубы.
Когда она вышла из ванной комнаты, то увидела, что свет на кухне опять включён. 'Кто это, интересно?' - подумала Лариска и зашла в кухню. За столом сидел Сергей и молча смотрел в стенку невидящими глазами. Вздрогнул, почувствовав, что не один.
- Я не могу спать, - сказал он, словно извиняясь, и грустно улыбнулся.
Вчерашняя Лариска взяла верх.
- Смотри сам. Я бы тебе компанию составила, но мне необходимо выспаться. Много дел завтра. Извини. Спокойной ночи.
И ушла. Переоделась в ночнушку, заботливо приготовленную Любашей, и забралась под одеяло.
Вскоре щёлкнул выключатель на кухне, и дверь зала закрылась за Сергеем.
"Ну вот и прекрасно, всё закончилось правильно," - подумала вчерашняя Лариска, в то время как сегодняшняя тонула в море собственных слёз, отчаянно цепляясь руками за обломки несбывшейся грешной мечты.
А потом дверь зала скрипнула опять и следом открылась дверь Ларискиной спальни.
Сергей стоял в дверном проёме, высокий и худой, такой родной и желанный.
- Я не смогу уснуть без тебя, - сказал он очень просто.
- Нет, нет! Мне нужно как следует выспаться, а с тобой это вряд ли получится, - проквакала вчерашняя Лариска, в то время как сегодняшняя прыгала до потолка от счастья и выталкивала вчерашнюю за дверь. Безуспешно, впрочем.
- Слушай, по-моему, нам обоим известно, что ты и я это не просто приключение на одну ночь. Мы с Володей уезжаем через два часа, такси уже заказано. Я, может, больше никогда тебя не увижу. Да и пытаться не стану, разве что ты сама позовёшь - у тебя семья всё-таки. Поэтому мне совершенно необходимо провести рядом с тобой эти последние два часа. Просто быть рядом. Понимаешь?
Сегодняшняя Лариска жадно впитывала каждое сказанное слово. Ах, милый, если бы ты только знал! Но вчерашняя Лариска была на стрёме.
- Ладно, только тащи свои одеяло и подушку.
Душа её пела и ликовала, хотя на заднем плане неотступно маячило укоряющее лицо Глеба.
Сергей лёг. Два слоя одеял отделяли его от пылающего желанием тела Лариски.
- Дай мне свою руку, - попросил Сергей и Лариска с готовностью прижала руку к его груди, тайно мечтая, чтобы вчерашняя Лариска позволила ей отдать ему всю себя, до капельки, без остатка.
Поцелуй в этот момент был бы началом неугасимого пожара, но Лариска мечтала о нём чуть ли ни с первой минуты знакомства и больше всего боялась в этот момент, что уснёт и не проснётся, когда он будет уходить. Но ей этот поцелуй был совершенно необходим; и, кроме того, она хотела, чтобы Сергей знал о смятение чувств, охватившем её - ведь именно он был тому виной!
- Не забудь поцеловать меня, когда будешь уходить, - негромко сказала она. Словно бомба разорвалась, и ударная волна прошла по телу Сергея, передавшись также и Лариске, несмотря на барьер из одеял.
- А почему не сейчас? - Сергей смотрел на неё с ожиданием и радостью.
- Потому что... - как могла она объяснить, что то, чего ей хочется сейчас больше всего на свете, идёт стопроцентно вразрез с её жизнью, с её пониманием супружества, партнёрства, с чувством долга, которое для неё всегда было важнее личных сиюминутных порывов.
Но рука Сергея была уже под её одеялом, а потом и вторая. Жадные мужские руки находили её вибрирующее тело опять и опять, и каждое прикосновение усиливало тупую боль первобытного желания внизу живота.
Вчерашняя Лариска периодически умудрялась спрятаться от этих рук под своё одеяло и даже оставаться там на несколько мгновений.
Во время одной из этих передышек Сергей выдохнул в изнеможении:
- Ты понятия не имеешь, как сильно я хочу тебя.
Эхом откликнулась Лариска:
- Ты понятия не имеешь, как сильно я хочу тебя.
- Так в чём же дело?
Ничего не ответила Лариска. В самом деле, как объяснить то, что в этой комнате незримо присутствует её муж с его бузупречной репутацией заботливого и преданного супруга. Их многолетний союз, с каждым годом становящийся только лучше и надёжней. Их семья, двое замечательных девочек, не мыслящих воскресного утра без вымоченных в яйце с молоком, поджаренных на сливочном масле и посыпанных сахаром гренок - фирменного блюда Глеба. И, наконец, просто страх - страх того, что всё это может измениться для слишком многих людей совершенно непоправимым образом. И виной тому будет она.
А потом начало светать, и зная, что Сергей скоро уйдёт, Лариска придвинула своё лицо ближе к нему и вдруг обнаружила, что его губы ждали этого движения именно в этот момент, именно в этой точке пространства.
Лариску уже давно никто так не целовал. Она опять почувствовала себя юной и полностью потерявшей голову. Потому что так целуют только возлюбленных, и то - на заре отношений. Когда прикосновение губ заменяет всё. Оно заканчивает споры, извиняет ошибки, обещает целый мир, брошенный к ногам любимой. Лариска скользнула под одеяло Сергея и прижалась к нему всем своим телом. Милый мой, милый, где же ты был все эти годы?
Скрипнула дверь зала, а затем ванной комнаты. Это проснулся Володя. Скоро они уйдут.
- Ты прости меня, - сказала Лариска. - Я никогда не забуду тебя и этот вечер.
- Я буду всегда сожалеть о том, что мы не допели нашу песню, - отозвался он.
- Я тоже буду всегда сожалеть об этом, мой милый, - и она приложила руку к его груди, там, где билось сердце, словно пытаясь передать этим прикосновением всё то, что она чувствовала в своём полностью растрёпанном сердечке.
- Спасибо тебе за всё, - он поцеловал её и поднялся, поправив одеяло. - Ты подарила мне восхитительный вечер, который я никогда не забуду.
Потом добавил:
- Не нужно бояться жизни. Она редко дарит нам подарки. И, возможно, сегодня мы отказались от одного из них, что был выделен тебе и мне, один на двоих, - поцеловал её нежно в губы и ушёл.
Я уже вижу наших моралистов, неодобрительно качающих головами. Мол, говорили же, предупреждали. Что я могу вам ответить? И на старуху бывает проруха, как сказали Ильф и Петров устами своего героя, обссмертив при этом народную мудрость. Но история моя ещё не закончилась. Так что - продолжим.
Спать Лариска уже не могла. Она встала, оделась и пошла на кухню, закурила сигарету. Она думала о Сергее, о себе, и слёзы тихо катились по щекам. Глупые слёзы и неожиданные.
Лариска была замужем за Глебом вот уже пятнадцать лет. Она, правда, не помнила, чтобы их отношения начались когда-то похожим на сегодняшний пожаром. Всё было, скорей, как в тех сказках о прекрасном принце.
Глеб, работавший тогда в редакции центральной ежедневной газеты города Минска, приехал в их музыкальную школу, чтобы написать статью об одной учительнице, чьи ученики занимали первые места на всех республиканских конкурсах.
Лариска к тому времени уже стала завучем по младшим классам, и ей была поручена подготовка мероприятий, связанных с приездом столичного гостя.
Она встретила его у вокзала и, взяв такси, отвезла в гостиницу, где его ожидал забронированный номер. Концерт учеников Лины Григорьевны был назначен на вечер, а интервью только на следующий день. Поэтому время до концерта оказалось свободным.
- Вы не могли бы показать мне город? - немного смущаясь, спросил Глеб, которому, похоже, не хотелось расставаться с симпатичной молодой учительницей. Лариска с готовностью согласилась. В принципе, она и не планировала оставлять его одного. А то ещё потеряется! Кто этих молодых журналистов знает?
Лариска подождала, пока он поднимет вещи в номер, а затем повела по хорошо знакомому маршруту, где каждый камешек, каждая трещина в асфальте были хорошо знакомы, поскольку хаживала она по этим улицам несчётное количество раз - когда с друзьями, а когда и с родственниками, приехавшими погостить. Сначала пошли в парк, потом на площадь Ленина. Прошлись по центральной улице до площади Победы. Зашли в кооперативное кафе, где Лариска заказала им обоим по салату 'Столичный' и чашечке турецкого кофе, приготовленного в горячем песке. 'Самый лучший кофе в городе!' - пояснила она. После этого вернулись в гостиницу, где Глеб взял всё необходимое для видеозаписи концерта, словили такси и поехали в школу. А после концерта Глеб предложил ей поужинать вместе. И она с радостью согласилась. Вот так просто и обыкновенно всё и началось.
Лариска и шестилетняя Юля, дочь от первого брака, в то время жили вместе с родителями, которые были бесконечно счастливы компании обеих, дочери и внучки. Глядя на них, валяющих дурака на ковре перед телевизором или читающих в лицах истории про Винни-Пуха, завалившись на диван, они и сами словно молодели. Если не телом, то душой уж несомненно! С другой стороны, они понимали, что Лариска должна устраивать свою жизнь. Не получилось в первый раз - ну что ж, бывает. Она не одна, конечно, дочка у неё. Да и они, родители, пока живы. Только не вечны они, а дочка - не успеешь оглянуться, как вырастет и покинет родное гнездо. Так что нужно Лариске подумать о своём будущем уже сейчас, пока не поздно, пока молода, хороша собой, да и способности приспособиться к чему-то или кому-то новому ещё не потеряла.
Правда, они не подразумевали устройства новой жизни, связанного с переездом в другой город. Эта новость повергла родителей Лариски в глубочайшее уныние. Но жизнь есть жизнь. Законы ей не писаны. Кто сказал, что счастье поджидает нас за ближайшим поворотом? Порой в его поисках приходится изрядно попутешествовать! Ну, а если до этого самого счастья всего ночь на поезде - так и вовсе не беда. Во всяком случае, так объясняла им дочь. Родители радостно соглашались с каждым словом. Широко улыбались вслед уходящему поезду. А потом плакали друг у друга на плече, не говоря ни слова: смысл их жизни унёс с собой перестук колёс. Растили, любили, лелеяли. Сначала одну, потом вторую. И вот, остались одни.
Справедливости ради следует сказать, что Лариска и Юля часто приезжали их навестить. Родители ездили к ним тоже, но реже: немолоды они уже были.
Когда не стало папы, Лариска забрала маму к себе в Минск. А теперь уже и мамы нет. Она умерла пять лет назад.
Их уход Лариска перенесла очень тяжело. После смерти папы, которая была неожиданностью для всех, она ушла в глубокую депрессию на месяцы. Похудела, перестала улыбаться, смотрела пустыми глазами мимо дочки и мужа. Только при взгляде на маму лицо её переставало напоминать маску: глаза становились большими, скорбными, и из них начинали струиться слёзы.
Но время всё лечит. Даже самые болезненные раны, даже невозместимые потери. Глеб был именно тем человеком, который помог ей вернуться к нормальной жизни. Он ухаживал за женой, как за маленьким ребёнком. Кормил с ложечки, не обращая внимания на 'Не хочу есть! Отстань! Надоел!'; взбивал перед сном подушку и подтыкал одеяло, чтобы скорее пришёл сон; каждую субботу покупал билеты куда-нибудь: в театр, кино, на выставку, надеясь, что в один прекрасный день оцепенение спадёт, и жизнь пойдёт своим чередом. А ещё терпеливо ждал, когда же откроются ему навстречу супружеские объятия потерявшей интерес абсолютно ко всему жены, и не торопил.
Однажды Глеб купил билеты на оперу 'Кармен'. Звучала со сцены 'Хабанера', а рядом чья-то нога отбивала ритм. Глеб повернул голову и чуть не прослезился от радости: это Лариска отбивала ритм, не обращая внимания на недовольных соседей. Щёки её горели от волнения, глаза сияли, как бывало раньше, до смерти папы.
Вернувшись домой, Глеб подождал, пока Лариска примет душ, потом пошёл в ванную комнату сам. Вернувшись в спальню, он, как обычно, поправил подушку, на которой разметались каштановые кудри Лариски, протянул руку, чтобы натянуть повыше, под самый подбородок, как она любила, одеяло - и ощутил прикосновение горячего обнажённого тела. А потом две сильные руки, обхватившие его стальным кольцом. И ноги, тугими змеями обвившие его нетерпеливые бёдра и притягивающие к себе, ближе, ближе.
Вскоре родилась Лика. И дом вдруг опять стал весёлым и шумным. Мама Лариски словно помолодела и даже забыла про свои болячки. Вот уже третью девочку пестовали её заботливые руки. 'Самую любимую, самую красивую, самую ненаглядную', - приговаривала она.
Беда случилось зимой.
Лариска возращалась домой после работы. Издалека увидела она машину Скорой Помощи и почему-то сразу поняла, для кого её вызвали.
Юля была дома. Вернувшись из школы, она поговорила о чём-то с бабушкой, вытиравшей пыль в зале, и пошла на кухню, чтобы найти себе чего-нибудь вкусненького. Глухой удар за стеной заставил её отбросить в сторону пачку печенья и броситься стремглав туда, на звук. Бабушка лежала на спине, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой и смотрела куда-то в сторону невидящими глазами. Юля бросилась к телефону, а потом назад к бабушке.
В больнице Лариске сказали, что у мамы случился инсульт и, судя по всему, в себя она уже не придёт.
Мамин уход был долгим. Она пролежала в коме два месяца. Лариска тогда оставила работу и ухаживала за ней. Если за свои неполных сорок лет Лариска недолюбила, недообнимала, недоцеловала маму, сейчас всю эту неотданную любовь и преданность она вернула ей сполна.
После маминого ухода осталась светлая грусть и обручальное кольцо, которое Лариска носила с тех пор не снимая, как талисман. А когда особенно требовалась мамина поддержка - душилась её любимыми духами из наполовину пустого флакона.
Натка зашла в кухню и деловито осмотрелась.
- А где кофе? Ты что, забыла о своих обязанностях, - шутя, пожурила она подругу. Потом присмотрелась повнимательней:
- Ты что, плакала? Что случилось?!
Этих слов и участия подруги было достаточно, чтобы все мысли и чувства, до сего момента варящиеся внутри, прорвались наружу. Лариска бросилась Натке на шею.
- Боже мой, да ты вся трепещешь как осиновый лист!
Лариска молча держала Натку в тисках своих объятий, а потом отпустила и в отчаянии взмолилась:
- Я не знаю, что со мной происходит! - и, бессвязно перескакивая с одного на другое, вывалила на Натку смесь фактов, мыслей, чувств, воспоминаний. А та только смотрела на подругу и думала о том, как жестока и непредсказуема наша жизнь. Вот уж только, казалось, всё устроится, успокоится - так нет же. Что-то обязательно должно произойти. А сердечные дела - это вообще предмет особый. Интересно, в каком возрасте сердца успокаиваются? И успокаиваются ли они когда-нибудь?
Натка поцеловала Лариску в лоб и отправила в душ, а сама начала варить кофе. Тем временем проснулась и Любаша.
Лариска была хмурой и молчаливой. Натка выглядела очень серьёзной. Любаша смотрела на них с непониманием, но ни о чём не спрашивала. Они тихо как-то позавтракали, убрали в квартире, сложили вещи и поехали провожать Натку на поезд. Обычно та уезжала вечером, но на сей раз по какой-то причине был добавлен дневной рейс, и Натка этим с радостью воспользовалась: это позволяло ей приехать в Москву под утро и успеть на работу к началу важной встречи с начальством из министерства.