Мое детство пахнет осенью, мокрыми листьями и дымом костров.
Почему-то перед глазами постоянно стоит одна и та же картина: желтая карусель, грязный песок и одинокая железная горка.
Наглые подростки по вечерам садились на эту карусель и под веселый хохот лапали девчонок.
Те, повизгивая, вместе с пацанами курили сигареты. Осенью день оканчивался быстро. Мне казалось, что в воздухе между голыми деревьями разлита грусть. Сумерки приходили на смену дню . И свет фонарей освещал длинную ночь.
Название этому было - тоска. Вселенская тоска.
Тогда меня звали Борей Мительманом. Это мое прошлое имя в прошлой жизни. В ту осень мне было пятнадцать лет. Семья собиралась уезжать на Запад. В новой своей жизни я изменил имя, чтоб не казаться чужим там, где стал жить. Поменял привычки, желания и фантазии. Мой нынешний мир окрасился в иные краски. Я не испытываю ностальгию по детству. И ко всему прошедшему у меня нет ностальгии.
В той, прошлой жизни я жил словно за стеклом. У меня был свой большой мир, и я из него как бы подглядывал за мирами других. Из окна квартиры, через стекла автобуса, из вагона метро смотрел на прохожих, пешеходов, соседей. Тогда я был, словно замороженный, скрывал свои эмоции и чувства, мысли и желания, боясь, что их растопчут и высмеют.
Родители меня не понимали.
Они следили, что ребенок не прибился к дурной компании, вёл себя согласно своему возрасту. Больше их ничего не интересовало, у них была своя взрослая жизнь и свои взрослые заботы. А я был подростком, растерянным и затравленным, заблудившимся в джунглях незнакомого мира.
Друзьям я особенно не доверял. Они частенько предавали меня, а мои детские тайны выставляли классу на посмешище. Подсознательно дети считают, что не следует выделяться из общей массы. Толпа не ценит индивидуальность. Только тот, кто сильнее физически или умнее, становится вожаком стаи. И по его команде могут высмеять, опозорить и унизить. Так называемые лидеры формальные и не формальные подымут свой авторитет за счет унижения тебя или другого. Общество, в котором я рос, не умело ценить индивидуальность других и уважать чужое мнение. Наше общество было озлобленно и раздраженно.
Подглядывая в окно за чужой жизнью, мне тоже хотелось вот так запросто лапать девчонку, курить сигарету, ругаться матом и кататься на мотоцикле.
И не ждать осуждения за такое поведение от моих родителей или учителей.
В детстве меня плотно опекали дедушка и бабушка, своей заботой, словно удавкой, сдавливая мою душу. Они были хорошие люди, но своим тотальным контролем в то время причиняли мне много разочарований. Они полностью старались уберечь меня от опасности внешнего мира и бесцеремонно топтали мой мир внутренний. Их чрезмерная забота давала повод моим одноклассникам для насмешек.
В десять лет меня записали на плаванье, и роль сопровождающего в бассейн и обратно взял на себя мой дед. Неотступно он следовал за мной по пятам, как тень, и даже в бассейне наравне с тренером выкрикивал команды.
А тренер был тупым человеком. Он был обычным взрослым, который делал свою работу, как мог, орал на детей, получал зарплату и выпивал по праздникам. Не знаю, был ли он доволен своей жизнью, но полагаю, как бывший неудавшийся спортсмен - нет.
Как и многие еврейские дети, я обладал избыточным весом, чего жутко стеснялся.
А тренер каждую тренировку ехидно меня спрашивал перед группой хихикающих сверстников: "Ну что, Боря, когда ты уже похудеешь? Когда худеть будем, Боря?"
От его слов я еще больше старался сжаться, согнуться, спрятаться. Мое толстое тело давало лишний повод для насмешек и оскорблений. Я стеснялся своего тела, я его просто не любил. Из-за этого я начал горбиться, сутулиться, стараться укрыться за другими, вжаться, раствориться, чтобы тренер перестал меня замечать и чтобы не давать ему новой повод для ехидных насмешек. Мне хотелось быть невидимкой.
Как-то раз тренер решил провести в нашей группе тест на смелость. И заставил всех прыгать с трехметровой вышки. Я и мой приятель еще из детсада Санек отказался на нее залезать.
Мы боялись прыгать, так нам было страшно.
Тренер силой затащил нас на вышку, пока ребята как цепочка муравьев обреченно плюхалась один за другим вниз. Мой дед с верхнего яруса негодовал. Он отбросил газету и вместе с тренером приказывал мне прыгать. Чтоб я не дрейфил и прыгал сейчас и немедленно.
Меня сковал страх, я вообще не мог сопротивляться, и хотелось только одного: чтобы все закончилось, как можно быстрее. Санек, несмотря на свой маленький вес, со всей силы вцепился в поручни и тренер его не смог оторвать.
Тренер подошел ко мне приказал смотреть на фонари бассейна, а не вниз. Я покорно посмотрел на фонари, висевшие на крыше бассейна. Он дал мне легкий шлепок по мокрым плавкам, и я обреченно полетел вниз. В этот миг время остановилось. Я летел словно в густой массе воздуха и не спеша, как в замедленном кино, осматривал себя со стороны, и деда сидящего с газеткой на втором ярусе бассейна, и ребят, плавающих внизу, и тренера, лысого очкарика, стоящего наверху. Озирая свои руки, ноги и тело, двигающееся в плотном воздухе, я думал: "Сколько же мне так лететь?"
И эта мысль разбила состояние тумана, как будто лопнул мыльный пузырь - я с шумом ушел под воду. Выплыв, я увидел, что тренер-очкарик все-таки отодрал Саньку от поручней на вышке. И схватив Саньку за кисти, приподняв его худое тело над водой, раскрыл ладони - и жертва полетела вниз. Помню, как истерично начал хохотать в воде, как худого Саньку сбрасывают с вышки. В душевой Санька мне сказал, что он больше ходить на плаванье не будет, а пойдет на дзюдо. Я тоже хотел пойти на дзюдо, но больше всего мне нравился бокс.
Дома мне категорично отказали.
"Для еврейского мальчика, - сказала бабка, - бокс и борьба это не спорт. Надо что-то более приличное - шахматы или теннис.
- Ты что, дурак? - горячился дед. - Ты хочешь, чтобы тебе все кости переломали. Я лежал в больнице с одним борцом. Он мне так прямо и говорил. Те, кто занимаются борьбой, те - дураки. После этой борьбы они останутся калеками.
Но им это показалось мало и они решили привести ещё один убедительный пример, хотя часто приводили мне в пример кого угодно.
На этот раз в качестве образца оказалась моя соседка Оксана.
- Вот посмотри на Оксану она отличница и по дому помогает и на пианино играет. И с вышки не боится прыгать - сам видел, - добавлял свои пять копеек дед.
Вот так и проходило мое детство. Слушал, как мои родные хвалят всех соседских детей, а мне доставалась роль полного ничтожества и гадкого утенка. Все время кто-то был лучше, чем я. Все были лучше меня, а я в итоге был хуже всех. Может, этим они хотели добиться обратного эффекта, Но в результате получилось то, что я больше и больше замыкался в себе, забиваясь в угол комнаты и боясь высунуть нос на улицу, испытывая тысячу желаний и не имея возможности их реализовать. Ведь они меня почти уговорили,что я хуже других. Я себя представлял никчемным, прятался от всех. Чтоб было не так скучно, читал книжки. Много книжек
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, в стране вовсю началась перестройка. Наступила новая эра. Жгучая музыка из знойной Бразилии - ламбада звучала из каждого окна. Ребята со двора взрослели, девчонки обзаводились женскими формами и сучьими характерами. В воздухе запахло помеченной территорией самца и визгливыми звуками самок. И наши дворовые драки вдруг начали приобретать более жестокий характер. И в ход пошло такое слово как "авторитет". В школе и во дворе на улице и в автобусе только и было слышно:
- Эй, пацан, у тебя кто твоя подписка?
- Весь мой микрорайон.
- А у меня брат король зоны!
- А у Вовчика брат и его папаша оба в колонии сидят и это самая крутая подписка!
- Ну так чё, пацан, кто за тебя может подписаться.
Так обменивались информацией пацаны, словно послы - верительными грамотами.
Я был не готов так быстро вырасти и стать полноценным мужиком-самцом. Всеми силами мне хотелось еще поиграть в детство. А время выбрасывало меня на шумную улицу, и я входил в ступор. Как быть, как вести?
Еще три года назад мы шагали строем в пионерских лагерях под звук горна и барабана. Мы несли пионерские знамена и отдавали салют, проклиная эти линейки не из-за идеологии, а просто из-за лени. Мы мечтали быть инженерами и учеными врачами и военными. Ну а потом начали играть в крутых бандитов и рекетиров. И очереди постоянные очереди и дефицит в магазинах.
Бля, за чем мы только не стояли! И за яйцами и за сахаром. Давали на количество душ в семье. Поэтому с собой тащили всех и малых и старых, и инвалидов разных полов и возрастов. И счастливые отоварившиеся, торопясь, уносили под завистливые взгляды толпы продукты к себе домой.
Все рушилось, а нам, подросткам было на все плевать. Это же было интересно. Еще вчера ты клялся в верности пионерской партии и дедушке Ленину. А вечером программа "Взгляд" обвиняла Ленина в бандитизме. Ещё недавно собрались вступать в комсомол, а тут Горбачев отменил все эти организации. Вот так пропала комсомольская юность. А ведь я во многое из этого верил. Будете смеяться, но во что-то надо было верить? Я же другого тогда ничего не знал.
Поверите, я ведь в четвертом классе плакал, когда меня не хотели принимать в пионеры. Мой сосед по дому, Кизмез - мой одноклассник, надсмехался надо мной. А я плакал, потому что хотел быть пионером - так я верил в эту пионерию.
- Так вот ты какой, Боря, плакса, а я и не знал - ехидно тянул свои лягушачьи губы Кизмез, - радуясь и смакуя, что обнаружил во мне слабость. Это значило, что он будет это использовать шантажируя и вымогая что-либо.
А мне, тогдашнему ребенку, было обидно, что такая "сладкая конфета" - пионерия уйдет безвозвратно. Только-только поманила и вдруг исчезнет. И было от этого так больно.
Все друзья и одноклассники, кроме меня, били Кизмеза. Начитавшись умных книжек про благородных рыцарей, я хотел превзойти друзей интеллектуально. Своим благородством, презрением, своим лучшим поведением. Сейчас понимаю, что это называется интеллигентским бредом.
Как я ошибался. Повзрослев, понял, что подлецы понимают только силу. С подлецами надо вести себя просто: взял за патлы и - об стол эту лягушачью морду. Раз и два. И в кровавое месиво без интеллектуальных переговоров. Увы, тогда этого не знал, а сейчас знаю.
У Кизмеза был дальний родственник, пацан по имени Жэка. Ребёнок родителей-алкоголиков, он жил в моем доме, как и Кизмез. Худой, грязный, прокуренный, с гнилыми зубами, он не давал мне проходу во дворе воплями: Во - жид пошел. Ну-ну жидяра. Во - жидяра.
Слова были обидные, хлестали, как кнутом по лицу, вызывая слезы. Я даже как-то раз набросился на этого ублюдка, но он был старше меня и откинул ударом ноги в живот. Больше он меня не трогал, наверное, боялся моих родителей. Но не было ни одного раза, чтобы он не бросил мне в спину: "Жид".
Где только он не оскорбил, унизил или обозвал. Вот таким родством Кизмез, мой одноклассник, и гордился. С одной стороны завидуя моей сытой жизни, с другой чувствующий превосходство надо мной только потому, что он не еврей. Кизмез еще ребенком быстро научился использовать слабости других, шантажируя и манипулируя. Без всякого понятия благородства честности дружбы.
В детстве нас учителя и родители учили скрывать свои эмоции. И мы, будучи маленькими детьми, уловив этот негласный код, очень стеснялись, если, например, мальчика уличали в любви к девочке. Считалось, что любить - это плохо, куда лучше - не любить. Кизмез издевался надо мной, шантажируя, что расскажет всем, что я еврей. Потому что евреем в советском обществе быть плохо. Этот негласный код никогда официально провозглашен не был, но он витал в воздухе. Родители его передавали детям, как вирус. Ну а дети бесхитростно, ничем не маскируя, вытаскивали его наружу в своих играх и спорах, ругаясь во дворе и школе.
- Ну ты и жид.
- Я не жид.
- Нет, ты жид.
Пытаясь один унизить другого самым страшным и унизительным словом по детским понятиям.
Поэтому я и уехал из этой страны, чтобы какое-то дерьмо с гнилыми прокуренными зубами не унижало меня и гордилось тем, что оно не еврей. И общество такую гниль будет поддерживать. Я уехал туда, где не важно - еврей ты или не еврей. Важно кто ты есть и что умеешь.
Кизмез шантажировал меня угрозой рассказать всему классу, что я влюблен в Юлю, одну из самых красивых одноклассниц. Сейчас вспоминаю, насколько у этого ребенка был мерзкий характер, как он портил жизнь другим, но в основном - мне. Почему-то это ничтожество считало, что оно лучше меня, толстого еврейского мальчика, читающего много книг и любящего помечтать. Жаль, что я очень был мягок к нему, страдая и сглатывая слезы обиды. Неплохо было бы убить его еще в детстве, и мир бы много не потерял или хотя бы у меня сохранилось бы намного больше хороших воспоминаний.
Помню его жиденькие волосики цвета шерсти рыжеватой собаки. Его лягушачьи тонкие губы, плоскую морду с глазками, похожими на деревянные ложки плошки. Не забуду его подленький голосок.
- Боря, весь класс знает, что ты жид. Боря, я видел ты струсил, а я вот никогда ничего не боюсь. Боря, ты влюбился. Да я видел - ты покраснел, когда ее увидел. Боря, а ты знаешь, кто такие - маланцы? - ехидно спрашивал меня Кизмез.
Жалел, что не разбил ему камнем голову - боялся общественного мнения, что обо мне подумают плохо.
Старался не дать выйти своей агрессии наружу, и не знал, как себя вести. Как совладать с моим поступком после конфликта. Все время мой этот советский интеллигентский зажим требовал далеко и глубоко спрятать свои чувства и быть подобно железному роботу в общей серой массе.
Теперь я взрослый и знаю, как тяжело быть ребенком.
И еще знаю, что не менее сложно быть взрослым. Я так же, как и в детстве боюсь темноты. Я так же, как и в детстве, убегаю, прося защиты. Единственное в том, что ребенок верит в силу папы и мамы, а я уже нет. И я часто внутри себя нахожу того маленького мальчика, хотя у меня растет борода, которую по утрам брею. И я иду по жизни, боясь всего. Боясь жить, боясь перемен, боясь, боясь, боясь. Но я играю в игру, в которой прикидываюсь, что ничего не боюсь.
Я помню, как в детском саду мы били мальчика по фамили Кацан. Мы били его только за то, что он чужой и фамилия у него Кацан. Мы загоняли его группкой, маленькой стайкой и, прижимая к забору, мутузили за его кацанство. А как детская группа шести лет поделилась на две партии - вы не знаете? Вы просто этого не помните? А я помню очень хорошо.
В нашем детском саду был такой мальчик по фамилии Пряник. Папа и дедушка у Пряника были военные - полковник и генерал, служившие в Германии. Боже, какие красивые игрушки они ему привезли тогда в глухих восьмидесятых из Германии. Потрясающие красивые солдатики, карету рыцарей с лошадьми. И этот сука Пряник, шестилетний ребенок, одним разрешал играть в его игрушки, а другим запрещал. И так получилось, что среди тех, кому он разрешал, было много крепких мальчишек. Я и мой дружок Санек сплотились против него, организовав свою группу. И мы дрались стенка на стенку, дрались за игрушки, за место в песочнице, за бескозырки и за морские фуражки, которые для нас приносила воспитательница Эльза. Мы дрались с командой этого Пряника и проигрывали, потому что с нами было больше девчонок. Хотя девчонки дрались, как звери. Один раз так получилось, что Пряника и его команду чуть раньше забрали родители из детского сада. И мы, как стая маленьких волков, взвыв от запаха крови, ринулись бить рыжего жирного Чибиса. Самого умного мальчика в нашей детсадовской группе и приближенного Пряника. Чибис, этот толстяк, пробовал от нас убежать. Но мы по-волчьи цепочкой прижали его к забору детсада и били руками и ногами. И каждый вымещал свою злость за то, что Чибис такой умный, за то, что его все время хвалят и, главное, за то, что он играется красивыми немецкими игрушкам Пряника, а мы - нет. Нам эта скотина Пряник даже не разрешал до них дотрагиваться и дразнил нас. Воспитатели и родители были застигнуты врасплох этой ситуацией и плохо понимали что происходит. Только Вадик, сильный мальчик из команды Пряника, помчался на помощь Чибису.
Увидев Вадика, мы как по команде ринулись врассыпную. Мы бежали к своим родителям, которые к этому моменту пришли нас забирать. Вадик поняв, что всех он не догонит, выбрал жертвой моего друга Саньку.
- Саня, беги Саня, - кричал я своему дружбану, прячась за спиной родителей. - Беги к нам, мои тебя защитят.
Я побежал навстречу Вадику, чтоб он не догнал Саню, пытаясь преградить ему дорогу, чтобы спасти моего приятеля. Но Вадик так хотел отомстить за плачущего Чибиса, что обогнув меня на скорости, догнал жертву и залепил ногой в колено Саньке. И Санька полетел к забору. Держась за колено обоими руками, он лежал и плакал. Я подбежал к нему и потащил его к своим родителям.
Что тут началось! Родители ругались друг с другом и с воспитателями. У одного забора плакал рыжий Чибис. У другого я тащил раненого Саньку. Вадик, весь красный от возмущения, был обруган родителями и воспитателями. Родители чуть ли не плевались друг в друга. А Вадик, довольный местью, кричал родителям, что Санька получил по заслугам.
В девятом классе мои хулиганистые друзья-одноклассники ушли в ПТУ. Кто был поумнее - поступил в техникумы. Мне стало одиноко в школе. Хождение в школу стало ненавистным занятием. При этом там подрастали молодые стаи из младших классов, а я остался один. Единственная радость, представьте, что Кизмез остался на второй год. Он вообще перестал здороваться со мной. Ох уж эта моя еврейская интеллигентность расставания без мордобоя. Этот второгодник нашел себе новых друзей, и его лягушачья харя заискивающе улыбалась перед новой стаей.
Моя семья готовилась к отъезду и все занялись оформлением документов. Мы не видели будущего в этой стране. Вадик из детского сада был моим одноклассником. Повзрослев, мы подружились, и, собираясь в эмиграцию, я подарил Вадику на память красивые офицерские погоны летчика вышитые золотом. И офицерскую сумку планшетку, вкусно пахнущую кожей. Я тогда решил, что в эмиграции мне это уже будет не к чему. Так оно и оказалось. И мы разошлись каждый своей дорогой. Вадик ушел из нашей школы и перешел в спортивную, а оттуда в бригады, ну а Кизмез ... да черт с ним, с этим уродом.
Этот девятый класс для половины моих товарищей стал заключительным. К тому времени у нас у школьников появились новые герои - "Маленькая Вера", "Интердевочка". Появились газетные статьи про рэкет и фильм "Фанат" про каратэ. Перестройка цвела махровым цветом. Очутившиеся в нашем классе второгодница Балогоева, смазливая блондинка, принесла в класс черно-белые фотки, где она, как начинающая модель, позируют в разных эротических позах. Девочки с мальчиками стали тупо говорить о любви. И для девочек любовь - это когда парень старше ее одноклассников водит по базару и покупает даме все, что захочется. Рядом со мной за партой сидел маленький накаченный Пузырь Паша и все время качал бицепс и набивал кулаки о парту по системе монастыря Шаолинь. И при этом отрабатывая приемы на своих одноклассниках.
Набивая кулаки, Паша рассказывал мне:
- Ты, Боря, слышал - Люда хвастает, что ей какой-то колхозный жлоб после девятого класса замуж предложил выйти. Наверное, на ее вымя запал. А я взял банку самогона пошел там у нас в доме есть одна в доме соседка. На лицо жаба, но фигура ничего. Пришел я к ней, выпили мы с ней. И она сама мне предложила, пошли, говорит. Ну я и говорю - пошли. Вот так я стал мужиком - поздравь меня, Боря. А ты как еще не пробовал? Ну, Боря, ты конечно лох. Возьми банку самогона, я тебя научу. После школы пойду участвовать в боях без правил. А пока мне надо приемы отработать. Так на Степе я приемы сегодня, на Кузе тоже, ну что, Боря, остался только ты.
Но до боев без правил он не дошел. Тусуясь в центре города, он по пьяни пристал к воинам-афганцам в подземном переходе метро. Те недолго думая, сбили его с ног и сильно избили, катая по полу. В школе Паша не появлялся месяца два или три -лежал дома и ждал пока его раны и синяки сойдут. Когда пришел на занятия, то его лицо еще было одутловатое от побоев с фиолетовым оттенком. Он был единственный сын престарелых родителей, они его баловали и многое ему прощали. На самом деле этот Паша был накаченный трус.
Была у нас и тайная любовь всех мальчишек - красавица класса высокая статная светловолосая Юля. Все мальчишки нашего класса были влюблены в эту девочку. Каждый из нас по-разному выражал к ней свою любовь. Я очень боялся, что она узнает об этом. Чувства скрывал, но краснел при встрече. Мой дружок Шуля над этим ехидно потешался и ржал. Паша Пузырь пытался тоже обратить на себя внимание Юли. А Саня и его сосед по парте - Чапа ловили Юрика на переменах, заламывали ему руки, подводили к Юле и кричали: "Вот жениха тебе привели! Он тебя любит. Юля и Юра - любовь. Юра брыкался ногами, краснел, ругался и убегал.
Кизмез придумал на переменах лапать девочек, зажимая их в угол, хватая девчонок за интимные места. Наша классная руководительница-математичка Наталья входила в класс с лозунгом "Тихо дебилы" и "Молчать скоты". Женщина психически неуравновешенная, обильно потевшая, с дрожащими руками и при разговоре плюющая слюной.
Она решила проблему защиты девочек очень просто. Выкрутасы Кизмеза ей надоели. Она поймала его на перемене, схватила за мышиные патлы и пару раз стукнула головой об стенку в коридоре. Все произошло без свидетелей, а после вызвала мать в школу и пригрозила по математике оставить Кизмеза на второй год, чтобы избавиться от него навсегда, что впоследствии и осуществила.
Во время учебы в девятом классе, я запомнил случайно подсмотренную картину линча.
На нашей параллели учился украинский класс и, по-моему мнению, они выглядели дико. Их лидером был "Толик-метр с кепкой", имеющий кривые зубы и чем-то похожий на обезьяну, но спортивно развитый паренёк. Толик этот стал грозой всей параллели. Меня тогда еще удивило, насколько этот мальчишка жестоко дерется. Если мы с ребятами психанем и сцепимся, то потом отходим. А он бился с недетской жестокостью. Говорили, что он детдомовец. Как-то раз этот Толик подрался в школьном дворе со своим одноклассником Марченко. Они сразу вцепились друг в друга, как два диких пса. Марченко дал пару ударов Толику в голову, но тот цепко вцепился в лацканы школьного пиджака Марченко и своей белобрысой шевелюрой и обезьяньей мордой заехал Марченко головой в нос. У Марченко хлынула кровь из носа, и он, поливая ею голову Толика, пытался, вертясь вокруг оси, скинуть, сорвать его с себя. Но Толик мертвой хваткой висел на лацканах его пиджака, пока военрук и трудовик, прибежав во двор, расцепили силой этих двух бойцовых псов.
Так вот я, Чапа и Вадик пошли за здание школы, играясь и фехтуя палками, как мечами. Вадик не рассчитал и дал Чапе палкой по голове. Тот взвыл от боли, схватившись руками за голову, и дико заорал. Потом в бешенства схватив с асфальта палку с криком: "Убью!" погнался за Вадей. Вадя был спортсмен и переходил из нашей обычной школы в спортивную, поэтому бегал хорошо, Они вдвоем скрылись за углом школы, а я постоял, посмотрел и пошел домой. Тут же недалеко от здания кольцом стоял украинский класс. Мальчишки и девчонки стояли кольцом, а на середину круга вытащила Кавуна, одного из друзей Толика. Что-то не то произошло с их дружбой. И вот по одному в круг выходили те, кого Кавун когда-то обидел и сводили с ним счеты. Вышел высокий парень:
- Ты Кавун назвал меня ублюдком - получай! - и бил Кавуна.
Тот стоял молча принимая удары и даже не защищаясь.
Вбежала в круг высокая симпатичная девчонка:
- Ты меня назвал проституткой! - и влепила ему одну за другой две пощечины.
Следующий паренек харкнул в лицо Кавуну и начал его бить. А Кавун, это ничтожество, стоял, опустив руки, не сопротивляясь, и молча сносил удары, искупая вину.
Кавун действительно, хвастаясь дружбой с Толиком, бегал и угрожал многим на нашей параллели.
Но и тогда, как и сейчас, вспоминая этот линч, меня удивляла этот организованный самосуд, не соответствующий детскому подростковому возрасту. А может, я опять ошибаюсь. Я стоял, как завороженный, и смотрел за этой судебной агрессией.
И когда эта подростковая толпа решила, что счеты с Кавуном сведены, они открыли ему проход в кольце. И Кавун не плакал. Он шел молча, как в изгнании, как ничтожество, которое знает, что скоро он вернется. И бывший его дружок Толик разбежался и, подскочив в прыжке, ударил его двумя ногами в спину. Кавун упал, упал и Толик. Толпа завизжала, а Кавун поднявшись скрылся за забором школы.
Еще тогда я задавался этим вопросом, как и сейчас. Почему взрослые не погашали эту детскую агрессию. Они же все это видели - учителя, военрук, трудовики, директор. Почему они ничего не предпринимали? Почему этот подросток учился в школе среди нормальных детей? Почему взрослые нас, детей, оставляли с опасностью один на один. Помню, был у нас учитель здоровый мужик-физрук, подстрекающих нас сделать такую же банду, как и у Толика, Обзывая нас, что мы, мол, полные тряпки, приводил в пример Толика. Типа - вот кто парень что надо. Зачем он нас к этому подстрекал, унижая? Может для того, чтобы прикрыть и свою трусость. Почему никто не уважал хорошо воспитанных интеллигентных детей-подростков, но носили чуть ли не на руках, вытирая сопли, таких вот "толиков". Ведь еще тогда было видно, что он не дерется как простой мальчишка, а дерется, как зверь.
Через много лет я приехал навестить бывшую родину, где родился, посетил постаревший двор. Увидел одну из соседок, у которой сын стал наркоманом и пьяницей, а она сама бежала с митинга, спрятав деньги в трусах. Мокрые деньги, вытащив из трусов, она сушила на видавшей виды деревянной скамейке перед подъездом, а с подвала несло болотной вонью. Оглядев мою фирменную одежду, она спросила, как там живется за границей. Я ответил, что нормально.
Встретил своего приятеля детства Руслана, бывшего одноклассника Толика, и он рассказал, что Толик сидит в тюрьме. Как только вышел, то по пьяни бутылкой убил своего собутыльника и снова сел.
Я походил по этому двору, по разбитому черному асфальту, посмотрел на окна квартиры в которой много лет тому назад жил. Сейчас там жили чужие люди. Во мне не было никакой ностальгии. Тут у скамейки мы с пацанами играли в ножички, а из окна кричала моя бабка или дед, когда ко мне задирался мальчишка:
- Боря дай ему дай! Дай не отступай!
Так меня дрессировали, чтобы никому не уступал.
И я, закрыв глаза от стыда и ярости, мутузил своего врага. Мне эта дрессировка не прибавила ни силы и ни смелости. А появлялось затравленное чувство, что надо кусать, если загнан в угол. Кусать и прыгать на всех подряд, как крыса. Такой режим жизни мне не подходил. Поэтому я и уехал заграницу.
Но вернемся к школе.
Итак, мои друзья ушли в ПТУ, а я остался один. Конечно, были приятели в классе, но это были не друзья, просто хорошие ребята, старательно учились, интересовались электроникой и компьютерами, а мне все это было неинтересно. Я с нетерпением считал дни, когда вырвусь за границу. Отъезд мне казался побегом на свободу. Я забросил учебу. Учителя, узнав, что я уезжаю, оставили меня в покое, автоматически ставя двойки или тройки в школьный журнал. Мне уже было все равно.
Однажды в десятом классе был урок физкультуры.
Спортивную форму не принес. Сидел с двумя своими одноклассниками с Килей и Калачом на черных шинах автобусных колес, вкопанных в землю, и смотрели, как наши пацаны-одноклассники, умные мальчишки-математики играют в футбол. Поле было, как после бомбежки. Где-то местами пробивалась зеленая трава, а в основном были грязь и лужи. И тут, откуда ни возьмись, на поле вываливает стая пацанов человек десять. И сразу подходят к нашему однокласснику Салатову. Кто-то показала на Салатова рукой, они обступили его и начали бить. Били не спеша, каждый по очереди пытался нанести хотя бы один удар. Убежать Салатову тоже не давали. Со стороны выглядело, как какая-то показная экзекуция. На помощь Салатову бросился его друг Женя, пытаясь уговорить эту свору не бить Салатова. Но Женя получил ногой в живот и упал на грязное поле. Салатов действуя по старому доброму русскому обычаю сносить побои мирно, дабы не разозлить обидчиков, как бы хуже не вышло. Постепенно он отступал, отступал, пока не сообразил, что надо бежать. Свора с поля уходила гордая, довольная собой, по ходу угрожая всем.
Физрук, толстая сварливая баба, появилась после того как избиение произошло и вытаращила удивленную морду, слушая о том, что тут было. Женя взял портфель Салатова, его вещи и отнес к нему домой.
А вы знаете, о чем думал я, ну и другие с моего класса. Я думал, как хорошо, что бьют не меня. И каждый из моих соседей, думал так же. И ни кто не хотел оказаться на месте Салатова, потому что знали, ни кто к нам на помощь не придет из тех, с кем сидишь за одной партой, с кем ешь по соседству обед.
Следующим уроком по плану у нас был урок русского языка и литературы.
На урок пришла, пышущая злостью, наша учительница русского Ирина и ее подруга математичка Наталья.
Ирина зло оглядела класс.
- Что произошло на уроке физкультуры. Почему били Салатова?
Класс молчал. Это был риторический вопрос - почему нас бьют? Что мы подростки могли на него ответить? Что выросли в такой стране, где нас бьют с самого детства, а мы бьем других? И если хочешь выжить, у тебя всего лишь два способа - никому не попадаться на глаза или иметь могущественных покровителей, которые и будут тебя защищать.
Кто-то из ребят встал и рассказал, что вчера вечером, когда они возвращались домой, то им на пути попалась компания, которая требовала с каждого по двадцать или тридцать копеек. Салатов на это не отреагировал. Его схватили за руку, а он развернулся и ударил по морде того, кто его схватил и пошел дальше.
- Правильно сделал, - брызгала слюной математичка Наталья. - Дал в морду этому ничтожеству - значит все сделал правильно.
Но класс молчал. Всех поразил факт, что те ему не простили, собрали свое кодлу, нашли и отомстили, показав силу и дав другим сигнал, что рыпаться бесполезно. Дашь нам в морду, а мы придем вдесятером и разберёмся. Своим действием они нам показали неизбежность мести.
Ирина подымала каждого из мальчишек и стыдила перед всем классом. Стыдила и меня. Мне было стыдно, но особыми физическими данными я не отличался в отличие от других. Я не занимался ни боксом, ни самбо.
Ведь моя бабка и дед хотели, чтоб я с одной стороны умел давать сдачи, а с другой - занимался шахматами и теннисом. Что на мне отрабатывал свои приемы Пузырь Паша, который как раз и мог защитить Салатова, но не стал. Могли защитить его и другие спортивные одноклассники, занимающиеся дзюдо и самбо. Но никто этого не сделал.
И каждый из нас боялся, что защити он Салатова, то кто тогда защитил бы его. Учителя поболтали и разошлись, а тебе одному идти со школы, и один на один остаешься с чужой стаей если что. И если не сколотил свою банду, то ты беззащитен.
А рядом со стадионом стоял большой жилой дом. И за месяц до этой драки с Салатовым, двое подростков, отобрав у третьего куртку, пошли в подъезд этого многоэтажного дома поиграть в карты, поставив на кон награбленную добычу. Тот, у кого отобрали куртку, не был лохом. Он собрал свою "стаю", и они накрыли неудавшихся грабителей в этом же парадном в доме, что стоял напротив стадиона. Двое похитителей куртки поняли, что живыми из этого парадного они не выйдут и достали ножи.
Грабители держали дверь внутри подъезда, а жаждавшие мести с другой стороны эту дверь дергали. Когда из нападавших первый смельчак ворвался в подъезд, то сразу получил нож в сердце. Среди нападавших было много учеников нашей школы и даже сын завуча. Случай поразил многих.
Ирина подняла всех мальчиков класса, всех она пристыдила и сказав, что сегодня она урок вести не будет и говорить с нами не хочет, ушла хлопнув дверью. Ее оскорбила трусость детей в этих уже недетских взрослых играх.
Ну а что у детей - все как у взрослых. И эти недетские игры уже давно обрели другие масштабы. Требуя от детей геройства, подумайте - на что способны сами?
Кто из вас способен противостоять стае?
Я с грустью вспоминаю детство.
Оно пахнет осенью, мокрой листвой опавших листьев и тоской.