Сегодня у Фольцвенга был сумасшедший день. Впрочем, обычный израильский летний день. Ты бежишь по горячему воздуху, радуешься малейшей тени. Залетаешь в автобус, моля бога, чтобы там работал кондиционер, по-местному "мазган", и уставший от жары засыпаешь где-то в уголке.
А если мазган в автобусе не работает, то люди с остервенением и злостью открывают окна и подставляют лица порывам горячего ветра.
Фольцвенг вернулся домой раздраженным и уставшим. Все ему в этой жизни было не по душе. Открыв холодильник, он рывком достал пластиковую бутылку от кока-колы, наполненную холодной водой. Большими глотками он пил воду, едва не захлебываясь от жадности. Горло опять резко заныло. "Ну, вот скоро опять горло заболит, - подумал Фольцвенг, - а без холодной воды тело не может выжить в этой стране, и я не могу. Пусть болит!" - решил Фольцвенг и продолжил также шумно глотать ледяную воду прямо из бутылки.
Свет из раскрытого холодильника частично осветил кухню и летучего черного таракана мирно ползущего по полу.
- Вот гад! - выдохнул Фольцвенг и, сняв тапок, запустил его в таракана.
Дверца холодильника, закрывшись, громко хлопнула, как будто выпустила воздух. Тапок громко ударился об пол, не зацепив ползучего. А в соседней комнате папаша Фольцвенга, пузатый еврей, заснувший на диване, вдруг заорал:
- Боже, Боженька, я еще слишком молод, чтоб умирать!
Крикнув это, он перевернулся на другой бок и опять мирно захрапел. Фольцвенг, шлепая по плиточному полу босыми ногами, подтянул живот, начинающий округляться, напряг пару раз на руках свои бицепсы, махнул кулаками в темноту, изображая бой с тенью, и, запыхавшись, включил телевизор. Свет от включенного телевизора упал на волосатые ноги Фольцвенга и его семейные трусы, по-здешнему "боксеры". Передача была о молодых журналистах. "Эх, мне бы туда, в журналисты!" - с завистью подумал Миша Фольцвенг.
Ира, новая знакомая Фольцвенга, вывела его из себя уже при первой встрече. Фольцу, так называли его друзья, с самого начала хотелось облапать ее, но он сдержал себя. Он привел девушку в кафе, угостил ее красным вином. Она говорила какую-то чушь, медленно потягивая вино и поигрывая бокалом в нетонких пальцах.
"Бокал этого красного винца, - думал тогда Фольцвенг, - стоит два часа моего рабочего дня. На базаре такая бутылка стоит намного дешевле. Дорогая страна Израиль!" Фольцвенг смотрел на Иру, слушал ее чушь и думал, когда она уже захочет отсюда уходить. Впрочем, само кафе Мише нравилось: сделанное под антикварную лавку, оно было заставлено старинными бюстами с отбитыми носами, картинами каких-то античных уродов, диванчиками, развалившись на которых посетители курили наргилу, и все это происходило под одну и ту же пластинку классической музыки.
Заплатив по счету, Миша протянул своей даме руку:
- Пойдем.
Ира встала из-за стола, под ее кофточкой запружинили груди.
"Эротическая волна!" - охарактеризовал это событие Фольцвенг. Но от руки Мишы Ира откатила, как непорочная девственница, хотя уже не была таковой. "Ну не хочешь как хочешь", - решил Фольц, и они пошли по улице, как пионеры, подавляющие в себе половые инстинкты. Фольцвенг разработал подход, по которому в первую встречу на девушку лучше не давить. Пусть оклемается, привыкнет, а потом всего лишь один кавалерийский наскок - и можно будет прыгать на ней в ее же постели с электрической простыней.
С девушками Фольцвенгу не очень везло. Все его встречи заканчивались тем, что он платил за этих баб в кафе, а они ему изливали душу. Что им тяжело, что они ищут крепкое плечо, что они уже устали от постоянной абсорбции и что второй раз так мучиться они не готовы. Миша с каждой своей встречей все больше и больше злился на своих соотечественниц, готовых устроить свои браки по расчету и в то же время использующие его, простого израильского шомера, чтоб он оплачивал эти нехилые обеды в этих местечковых израильских кафе. В конце концов, он одной высказал:
- Слушай, девочка, ты хоть на себя иногда по утрам в зеркало смотришь?
Та аж поперхнулась, заглатывая кусок творожного торта, называемого здесь "угат гвина". Она принялась запивать торт лимонным соком, заказанным ею, как она объяснила Фольцвенгу, специально для расщепления жиров.
- Что вы все из себя вообще представляете? Советские бляди, корчащие из себя благовоспитанных мадонн из русских уездов! Вот ты, например, что ты можешь дать своему мужу? Умом ты не блещешь. Может, красотой?
Той ночью было жарко и душно. Из окна кафе посетители видели трассу, играющую огнями автомашин.
- Если умыть тебя, снять три слоя грима, вот тогда мы посмотрим, красива ты или нет. Беги, торопись найти своего принца, а то так и останешься старой девой с большими запросами!
Фольцвенг чувствовал, как он в Израиле огрубел, стал злым, бесчувственным. Но ведь его тут тоже никто не жалел. Почему он должен жалеть других? "Не должен!" - сказал себе тогда Миша Фольцвенг.
- А ты сам на себя в зеркало по утрам смотришь? - вдруг заорала она, как загнанная в угол крыса.
- Мне смотреть в зеркало на себя не надо! - Фольцвенг говорил это, вставая из-за стола. - Мужчине годы прибавляют солидность.
Он уже решил, что платить не будет. Пусть она заплатит за него - за все его разбитые иллюзии и мечты, за все эти встречи, где он вежливо выслушивал изливания русских шалав. Фольцвенг встал и, не оборачиваясь, вышел из кафе, а та так и осталась пить свой лимонный сок для расщепления жиров.
Этой ночью Фольцвенг сидел у телевизора и вспоминал свои встречи. Молодые журналисты по первому каналу русского телевидения показывали свои репортажи, а Миша думал, что у него будет дальше с Ирой. Будет ли она ему точно также ныть про тяжелое положение и крепкое плечо или все будет по-другому. Некогда знаменитый журналист, работавший когда-то во "Взгляде", а теперь депутат Кнессета, предложил телезрителям, а значит и господину Мише Фольцвенгу, живущему в Израиле и после армии работающему шомером, посмотреть очередной репортаж. Папаша Фольцвенг опять со сна закричал:
- Боже, я больше не могу!
Новый репортаж остановил сердце Фольцвенга как минимум на пятнадцать минут. Он был про молодого парня, парализованного в результате автокатастрофы. Парень не может ходить, а его жена ("Какая красавица!" - подумал Фольцвенг), молодая девушка, стояла у балетного станка и разминалась.
- Ты, наверное, любишь танцевать? - спросил ее репортер.
- Да, - ответила она и начала краснеть.
- Твой муж прикован к кровати и теперь ты, наверное, отказываешь себе в этом удовольствии?
- Да, - чуть не плача сказала девушка. - Когда мои подружки идут на дискотеку, мне тоже хочется, но я не могу.
Она опустила голову, отворачивая лицо от камеры.
- Я обещал ей, - сказал калека, что через год встану на ноги, и мы с ней станцуем.
Потом шли фрагменты, как это парень жал на педали тренировочного станка велосипеда, кусая свои губы от боли и не по-человечески вытягивая шею.
"Какая сила воли!" - подумал Фольцвенг с уважением.
- Я обязательно встану на ноги, чтобы с ней станцевать, - сказал калека в конце репортажа.
- Ну, чем мы им можем помочь? - обратился журналист, он же депутат, к зрителям в студии.
Поднялся солдат, представился, сказал, что служит в стройбате.
- Давайте мы им вышлем инвалидную коляску! - рявкнул он, как по уставу.
- Идиот! - крикнул Фольцвенг. - Ему, наверное, в стройбате все извилины поотшибали, а он, смотри, еще выступать лезет!
Следующим поднял руку, чтобы толкнуть речь, черноволосый паренек. Он оказался студентом:
- Я думаю, что эта проблема слишком серьезна, чтоб так быстро ее решать.
- Ой, какие идиоты! - негодовал Фольцвенг.
В Израиле нервы у него совсем сдали, особенно после трех лет в боевых частях. Поэтому, чтоб не разбить телевизор, Фольцвенг предпочел его выключить и уйти спать.
Через неделю Фольцвенг добился своего: сделав кавалерийский бросок, он оказался постели вместе с Ириной и ее электрической простыней.
- Ира, ты спишь? - спросил ее Фольцвенг.
- Да, сплю, чего ты хочешь?
- Ты знаешь, Ир, я смотрел передачу про одного калеку. У него такая очень красивая и приятная жена.
- Ну, - сонно произнесла Ира.
- Ну и он обещал с ней станцевать танец, как только встанет на ноги. А в передаче спросили, чем им можно помочь.
- Ну и чем? - просипела Ира.
- Да в том-то и дело, что ничем. Помогать надо несчастным, а они счастливы: они любят друг друга, и им чужая помощь не нужна. Понимаешь, он - калека, урод, а она такая красивая, воздушная, как паутинка. Она хочет идти танцевать и не может, потому что она хочет танцевать только с ним. Ведь это любовь. Это прекрасно, и никакая чужая помощь им не нужна. Они и так счастливы. Ты это понимаешь? - весь взбудораженный, говорил Фольцвенг.
- Понимаю, что ты умненький мальчик, - прошипела Ира и повернулась спать на другой бок.
А Фольцвенг еще долго не мог уснуть. Он крутился в кровати, смотрел на луну, плывущую между туч, думал о жене калеки и завидовал этому несчастному: у него есть по-настоящему любящий его человек.