Аннотация: Отрывок1 из романа О чем молчит Каменный пояс
Осенью 1914 года из Киева на Волынь шёл воинский эшелон. За пыльными и давно не мытыми окнами потёртых плацкартных вагонов желтели щетиной жнивья и копнами соломы убранные поля. Их разрезали полоски перелесков в такой же жёлтой листве, опадающей кружащимся хороводом на сырую землю под порывами прохладного осеннего ветра. В тесных, прокуренных махоркой вагонах и теплушках, переполненных солдатами, было шумно и весело. Новобранцы, одетые в новые шинели и сапоги, сновали по вагонам в поисках своих земляков, и как-то по-детски радовались, когда их находили. Абсолютному большинству из них эта поездка на фронт представлялась, как какое-то увлекательное путешествие, забавное приключение, раз-нообразившее их провинциальную, и скупую на события, монотонную жизнь.
Никто из них ещё не понимал, на какую войну их везут в этом шумном эшелоне. И сколько долгих лет им доведётся шагать по грязным бесконечным дорогам войны, замерзать в заснеженных окопах, страдать от болезней и вшей, недоедать и недосыпать под градом немецких и австрийских снарядов и пуль. Это была совсем новая, ещё никому не известная война, с пулемётами, тяжёлыми танками, самолётами, дирижаблями, крупнокалиберными артиллерийскими орудиями, варварскими газовыми атаками, которые уничтожают за считаные минуты тысячи и тысячи живых людей.
Как будто вся энергия, ресурсы и знания человечества были направлены на создание этого дьявольского оружия, и во всём мире шло соревнование между передовыми странами по эффективности убийства населения Земли. А передовиков всего этого безумного состязания ждали награды и почести, достойные легендарных героев минувших времён.
Эти жизнерадостные, полные оптимизма люди в серых шинелях, ещё не понимали, что попали в адскую всемирную мясорубку, которую уже никто не в силах был остановить. Они и представить себе не могли, что из всего их числа мало кто вернется назад, к себе домой, к своим родным и близким людям. Та мирная жизнь, растворяющаяся в чёрном дыме из паровозной трубы за их эшелоном, и была тем счастьем в их судьбе, которое они не осознавали и не ценили, и которое уже никогда не повторится вновь.
В этом самом эшелоне ехали к месту своей новой службы двое наших знакомых - подпоручики Павел Леонов и Михаил Каличев. Два бравых офицера в новеньких мундирах, с ярко сияющими на них серебром офицерскими погонами, и в хромовых сапогах, начищенных до блеска. Среди солдат и офицеров царил патриотический дух. Они твёрдо знали только одно, что на их Родину напал жестокий и смертельный враг, что нужно брать в руки оружие и защищать её и, что по-другому быть не может.
Михаил поднялся со скамьи и прошёл в конец вагона, откуда под свою ливенскую гармошку звонким матершинным соловьём заливался похабными частушками бывалый бравый ефрейтор, с ухарски закрученными вверх пышными усами пшеничного цвета. Перед ним на середине прохода, сбросив шинель, лихо выплясывал молодой новобранец. Ефрейтор в густом сизом тумане едкого махорочного дыма, ловко перебирая пальцами кнопки на потёртой гармошке, с рьяным азартом растягивал меха и сыпал частушками под громкий смех и одобрительные возгласы солдат, набившихся вокруг него в крайнем купе:
"Я солдатик рядовой
С округа Уральского,
Но мой орган половой,
Толще генеральского!
Оппа! Оппа!
Жареные раки!
Поцелуй меня в засос,
Я живу в бараке!"
Молоденький солдат, сидевший рядом с гармонистом, не выдержав, потушил о край скамейки дымящуюся цигарку, резко вскочил на ноги и, ретиво выбивая кирзовыми сапогами чечётку на дощатом полу вагона, подхватил баритоном:
"Девки, ссыте на меня,
Призывник сегодня я!
Девки ссали, девки срали,
Всё равно меня забрали!"
Солдаты в радостном возбуждении грянули дружным хором:
Оппа! Оппа!
Жареные раки!
Поцелуй меня в засос,
Я живу в бараке!"
А молодой парень скинул шинель и присоединился к пляшущему в проходе новобранцу. Подбоченясь, он пустился вприсядку, залихватски выкидывая вперёд ноги, под свист и радостные крики солдат.
В эту всеобщую весёлую, оптимистическую атмосферу абсолютно не вписывались только несколько старослужащих солдат с жёлтыми лычками на погонах и боевыми наградами под распахнутыми шинелями, позвякивающими на груди при движении эшелона. Они держались особняком, собравшись в одном купе, и всем своим угрюмым видом явно не разделяли энтузиазма подавляющего большинства своих попутчиков. К ветеранам иногда подсаживались новобранцы и, не скрывая своего восхищения, рассматривали их начищенные кресты и медали. Павел вышел в проход и, встав напротив них у окна, невольно услышал завязавшийся разговор.
"Скажи, дядя, а сколь же германцев надо уходить, чтобы заполучить вот энтот крест?" - восторженно спрашивал молодой солдат молчаливого фельдфебеля средних лет, разглядывая на его груди солдатского Георгия 4-й степени. Фельдфебель посмотрел пристально на новобранца, чему-то усмехнулся краем рта под нависшими, жёлтыми от табака усами с сероватой проседью и, озорно прищурив глаза, ответил ему: "Эх, паря! Лучше бы тебе вообще никого не "ухаживать", а сидеть бы дома на печи, да жевать бы калачи. Да ещё в своей деревне девок по вечерам в стогах сена щупать. Лучше скажи мне, из каких таких лихих мест ты будешь, вояка-забияка?". "Воронежские мы, из под Усмани. Нет, уважь дядя, скажи, как есть, за какое такое дело ты энтот крест получил? Я может, тоже эдакой на грудь хочу, когда назад домой возвернусь" - настаивал парень, немного обидевшись на "вояку-забияку".
"Крест этот за Мукден получен. Сколь же народу там полегло, страсть! Если бы ты знал, паря, как нам там японцы наваляли, то ни о каких бы крестах и не мечтал. Мы оттэдова еле ноги унесли, а меня в лазарет чуть живого на собе робята притащили. Там мне пулю японскую доктора изнутри груди достали. Я думал, что уже не отудобею, да, вроде, обошлось, правда, вот кашель по ночам замучил, аж до сукровицы. Я бы энтот крест, едри его мать, на свою былую силушку с закрытыми глазами променял, ещё бы и придачу дал. Вот так-то оно! А мой тобе совет, паря - ежели домой хошь возвернуться, то на рожон шибко не лезь. Смерть, она дураков издаля видит. Сам когда-то таким был, а топерь вот поумнел малость" - угрюмо ответил фельдфебель, поднял воротник шинели, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, давая тем понять, что на этом разговор закончен.
Штаб 82-й пехотной дивизии 11-й Блокадной армии Юго-Западного фронта располагался недалеко от маленькой станции в районе Львова. На этой станции и была конечная остановка эшелона, а дальше на запад уже начиналась война. Первым, что бросалось в глаза, были унылые колонны пехоты в грязных сапогах и в оборванных шинелях, с закопчёнными, небритыми лицами и потухшими глазами, тянувшиеся в тыл на переформирование.
"Веселей, пехота!" - с задором громко крикнул им Мишка, едва лишь спрыгнув с подножки вагона, только что прибывшего на станцию эшелона. "Ага, щас в пляс пойдем, вашбродь. Если вы на веселье приехали, то не туды попали" - зло ответил ему из колонны пожилой, мрачного вида солдат, из-под распахнутой шинели которого блеснул Георгиевский крест. "Что же такой злой, дядя, или немцы напугали?" - продолжал Мишка. "Ещё как! Зато топерь враз от ваших погонов вся немчура разбежится, на вас токмо вся и надёжа, мать вашу так!" - сердито ответил ему солдат, и на серых усталых лицах его однополчан вдруг промелькнули улыбки. "Мишка, и чего ты к ним прицепился? Видишь, им не до тебя. Пойдём, лучше штаб поищем, пока не стемнело" - предложил Павел, смущённый ответом солдата. И они зашагали от станции по единственной дороге, которая, как им сказали, вела прямо к штабу дивизии.
Навстречу им, к станции медленно двигались повозки с тяжелоранеными. Окровавленные солдаты, видимо наспех забинтованные какими-то грязными тряпками, иногда с ампутированными конечностями, лежали вповалку на телегах. Лошадей и подвод не хватало, и поэтому часть раненых, как могла, передвигалась к станции пешим ходом самостоятельно. Эта угрюмая, захватывающая дух, бесконечная вереница двигалась к прибывшему эшелону. Его ждали ещё три дня назад, чтобы отправить с ранеными в обратный путь, и развезти их по тыловым госпиталям.
Не далеко от дороги, в чистом поле, с десяток пленных австрийцев под охраной двух солдат с винтовками наперевес, рыли штыковыми лопатами могилы для погребения солдат, погибших в боях и умерших от ран. Здесь уже образовалось гигантское кладбище, со сколоченными наспех берёзовыми крестами, торчавшими над бугорками недавних захоронений.
"Что же это такое, Мишка? Откуда их так много здесь?" - остановившись и крестясь, удивлённо спросил Павел, глядя в сторону кладбища. "Да всё оттуда же, Паша. Видно досталось нашим недавно от немцев. Ничего, дай срок, мы ещё покажем немчуре, где раки зимуют!" - уверенно сказал Михаил, и они, молча, зашагали дальше, по направлению к штабу дивизии.
Павла сильно поразило всё, здесь увиденное. До этого момента в его сознании война представлялась ему, как какое-то громадное и торжественное действие армии бравых, отважных солдат и офицеров, возглавляемых талантливыми генералами, с великими сражениями и славными победами над врагом, со знаменами и боевыми наградами. А всё то, что он увидел в первый же день пребывания на фронте, было для него полной неожиданностью и разочарованием.