Наталья Анискова

Напополам

  

   Дождь не лился - сыпался противной водяной крошкой, густо сыпался. Мокрая мостовая поблёскивала, как чешуя неведомого зверя. Издалека донёсся звон - часы на здании ратуши отбивали три пополудни. Много лет эти часы было слышно в каждом уголке, в каждом переулке города.

   Бася почувствовала, что ноги ослабели, и тронула мокрую кирпичную стену ладонью. Постояла так с минуту, вдохнула глубоко. Выдохнула с усилием. Хватит, отгорело-отплакалось. Вы, пани Бася, теперь вдова и несите вдовью долю достойно.

  

   Пани вдове было двадцать лет от роду. Год назад воспитанная в корпусе родовитых девиц сирота на благотворительном балу встретила гвардейского поручика. Обоих закружило, понесло... Через месяц после венчания началась война. Ещё через неделю Бася по одному разогнула пальцы, которыми вцепилась в доломан Януша, в последний раз прильнула щекой к жестким шнурам на груди и осталась на главной площади Желявска в толпе других гвардейских жён - недоумевать.

   Пять месяцев подряд молоденькая пани просматривала до последней строчки газеты, вздрагивала от шума шагов на лестнице, бегала к почтовому ящику. И получила, наконец, короткое, сухое письмо: "Поручик Януш Летинский... принял геройскую смерть... честь и славу..." Бася читала письмо, складывала лист, разворачивала и вновь читала - до утра. Пока не осознала, что Януш, её Януш, её муж, и мир, и бог уже зарыт в землю, навсегда, насовсем. И что никогда больше...

  

   Вчера Бася выскребла из кошелька последние злотые. Пересчитала. Месяц скромной жизни - вот и всё, что осталось от продажи жалких Басиных драгоценностей: гранатовых серёжек, нитки жемчуга, маминой броши. Был ещё Янушев портсигар, но с ним Бася расстаться не решалась.

   Кухонный шкаф зиял пустотой - скромные припасы обычно подходили к концу все разом. Ничего не поделаешь - сегодня злотых станет ещё меньше. Бася положила в корзинку кошелёк, приладила шляпку перед зеркалом. Ох, похудела пани Летинская...

   Городской рынок даже в самые тяжкие дни гомонил, не унимался. Бойкие крестьянки, закутанные по нынешним временам чёрт-те во что, нахваливали птицу, молоко, рыбу. Бесстыдно хвалили сами себя горки краснощёких яблок, чернильно-синих баклажанов, молочно-жёлтых груш. Бася, скользнув по пёстрому великолепию взглядом, побрела мимо - на дальнем краю рынка торговали подвядшими овощами, добытыми из армейских припасов крупами, слежавшимся чаем. Путь к дешёвым рядам проходил мимо прилавков с тканями, кружевами, вышивками, а ещё с остатками фарфора, мехов, столового серебра - в стремительно нищающем Желявске каждый кормился как мог - кто умением, а кто и былым достоянием.

   Обычно Бася здесь не задерживалась - какие ей теперь кружева - но сегодня что-то странное царапнуло взгляд, заставило задержаться. Бася остановилась, посмотрела на разложенные приметы уютного бытья и застыла. За прилавком сутулилась пани Роговская - классная дама из корпуса родовитых девиц. Господи... Пани Роговская и раньше не отличалась внушительными формами, а теперь совсем скукожилась, поседела, потемнела лицом. Вышитые салфетки разглаживали не руки, а сморщенные птичьи лапки.

   Бася приблизилась, сгорая от стыда. Ох, как же ей стоится там, бедной...

   - Здравствуйте, ясна пани.

   В годы Басиного пребывания в корпусе пани Роговская её не слишком-то жаловала, явственно выделяя похвалами блестящих учениц, которые схватывали на лету премудрости арифметики и не стеснялись громко отвечать. Прилежная, но тихая и застенчивая девица в любимицах классной дамы не ходила.

   - Вы ли это, Басенька? Здравствуйте... - Пани Роговская смутилась не меньше бывшей ученицы.

   Бася не стала расспрашивать, как та здесь оказалась. Попросту купила на все деньги вышитых салфеток, попрощалась и отправилась домой. По дороге она заметила объявление...

  

  

   Бася убрала руку от стены, тряхнула головой и огляделась. Оказывается, нужный дом вот он, за кованым заборчиком. И вывеска кованая, не крикливая, но дорогая, основательная. "Ломбард".

   Бася поднялась на крыльцо, потянула к себе дверь, и там, за ней, что-то успокаивающе звякнуло - и не колокольчик, и не стекло, непонятное. Бася шагнула в тёплую полутьму и заморгала. Подняла вуаль на шляпке.

   - Добрый день, пани. Что вам угодно? - спросил её из-за конторки усатый, гладко причёсанный, похожий на жука тип.

   - Я... Я хотела... - Бася смутилась и залепетала.

   Машина походила на фотографический аппарат в ателье, только большой, и мерно гудела. Бася устроилась на стуле, сложила руки на коленях и попыталась унять лёгкое беспокойство. Всё ведь правильно. Теперь она рассчитается с квартирной хозяйкой, и с молочником, и с зеленщиком. И сможет протянуть какое-то время, пока не найдёт работу. Зачем ей теперь верность, без Януша? Куда её девать, кому хранить и для кого?

  

   ***

  

   - Иди сюда, дорогой.

   У супружницы очередной каприз. Найдёт же время, мать её. Цепляю на физиономию деловое выражение, строю серьёзный взгляд - актёр я, в конце концов, или хрен в стакане? Стучу пальцем по циферблату часов.

   - Радость моя, опаздываю на репетицию.

   - Ничего, Горохов подождёт, - изрекает супружница безапелляционно. Убил бы. Собственными руками.

   Горохов - это режиссёр. Он бы, конечно, подождал. Ещё бы: не простого актёришку снимает, а единственного зятя министра культуры. Правда, Горохов к сегодняшней репетиции отношения не имеет.

   - Что случилось, дорогая?

   - Я купила новый эликсир. Выпей залпом. - Смотрит безмятежно, гадина. Белоснежно улыбается.

   Сколько же проклятых эликсиров эта сучка влила в меня за год семейной жизни?.. В прошлый раз был суррогат супружеской любви. Мучился два месяца, пока преодолел. Знал бы тот идиот, который его продал, к какой стерве предстояло любовь испытать. Меня замутило.

   - Что за эликсир? - буркнул я.

   - Настоящая верность, дорогой. Прекрасный донор, взгляни, я фотографию у поставщика взяла.

   На снимке мелкая чернявая лахудра, лупоглазая и кучерявая как спаниель.

   Чёртовы ломбарды, понастроили их на каждом углу. Одна реклама чего стоит: "В нашем мире эти качества - редкость. Купи и стань счастливым". Мать их.

   - Солнце моё, ты же знаешь, что я тебе и так верен.

   - Знаю, дорогой. Но я же всё равно ревную. Пей.

   Запустить бы этой склянкой в угол, вдребезги. Или выплеснуть - прямо в лощёную... нет, не морду. У благоверной а-ри-сто-кра-ти-чес-кое лицо, к которому примёрзло политкорректное выражение. Ладно, что бы там ни было у неё с лицом - склянку мне не вылить и не выбросить. Зять министра культуры должен быть послушным, раз уж ничего особенного из себя не представляет. Покорным должен быть, дрессированным.

   Проглатываю посланца из чёрт знает какого средневековья. Подавив брезгливость, целую супружницу в щёчку и выскакиваю на лестницу.

   Репетиция, несмотря на эликсир, проходит успешно. Антураж шикарный - настоящий сексодром. Партнёрша - тоже на уровне.

   - Прикинь, - говорю после третьего, затяжного, акта. - Моя стерва заставила глотнуть эликсир верности.

   - А как же ты тогда... со мной?

   - А так, - меня внезапно разбирает хохот. - У меня, по ходу, иммунитет.

  

   Продолжение здесь