Аннотация: История провинциального школьника, оказавшегося студентом Университета и,обредшего Любовь и Первую женщину в системе самиздата.Становление человека.
Часть первая. Самиздат. Как я там оказался? Задаю сам себе этот вопрос и сам себе отвечаю: "По пьяни". Так ли? Семнадцати летний пацан, все мысли и сны которого крутились вокруг одной и той же темы :
- " Я знал одной лишь думы власть,
Одну, но пламенную страсть,
Она как червь во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла,
Она звала мои мечты
Из комнат душных и пюпитр
В тот чудный мир постельных битв..."
Прости меня, Михаил Юрьевич, со школы помню Твои стихи дышу ими, а сейчас, впервые, их коверкаю, не кощунствую, нет, не могу лучше Тебя сказать, о состоянии пацана, голова и ГОЛОВКА которого распухли от одного и того же неистребимого и недостижимого желания, а весь Мир - клином сошёлся на ожидании и предвкушении встречи с женскими гениталиями ...
Чего уж там, в 1968 г. для меня вопрос
"Есть ли в жизни секс ?" - звучал для меня в тот давний год как: " А есть ли в Жизни, вообще, что-нибудь, кроме СЕКСА ?" - Хотя секса-то, на тот год моей жизни у меня ещё и не было, а анатомическое вскрытие, случись такое, подтвердило бы мой тогдашний единственный диагноз: ""спермотоксикоз".
И вот, в таком перманентном состоянии я маюсь не первый день на Казанском вокзале, в бесконечной билетной очереди, уже пишемся
на завтра, подламываются колени, под ногами путается чемодан и коробки с домашними сухофруктами ( дары тётки Нателлы из Гумисты).
Как вдруг мир вспыхивает радугой-надеждой: ко мне обращается ДЕВУШКА , прекрасная и совершенная как само Счастье!
- Мы с Вами в Красноярске не встречались ?
- Да-да-да- да ! Встречались! То есть, могли встречаться! Я - Студент! Красноярского Госуниверситета!
Мой павлиний хвост взлетел на воздух, распустился всеми своими ослепительными цветами...тра-та-та-та-та !
- А я с Кафедры общественных наук, я Вас сразу узнала, Вы мне не поможете?
- Да-да-да- !!!!!!!!!!!!
И через всю Москву, с десятком пересадок, я тащу свой чемодан, свои коробки и её чемодан, неимоверно, немыслимо тяжёлый, да какое это имеет значение ! - чемодан, нашедшей меня на вокзале, ДЕВУШКИ, настоящей, она рядом со мной, мы едем к ней (!), и.. , Господи, а вдруг ?!
Из обстановки квартиры - запомнил с той первой ночи - статую, мраморную, в натуральную величину, совсем ... голую, украдкой глянул ей (статуе) ... в низ, - не поверил, рукой тронул шершавость искусно исполненных волосиков, узкую , каменными валиками оконтуренную щель, отдёрнул руку от выпуклой звёздочки ануса меж полированных ягодиц.
- Это копия, папа из Италии привёз. Декаданс.
Вино. Много вина. Очень много. Много смеха. Скрипка. Скрипки - три девочки смеясь исполняют что-то на скрипках. Ещё девушка с парнем, флейта - стук по батареям отопления - привет от соседей.
Мне постелено в отдельной комнате, на полу. Наваливаются стены, падает какая-то мебель, путаются носки, штаны, сдираю их с себя, плюхаюсь на постель, из последних сил затягиваясь под одеяло.
Свет в распахнутых дверях, две хохочущих девушки - почти голые, тянут за руки третью, совсем голую! Хохочет, вырывается, прикрывает локтями грудь.
Все с хохотом валятся на меня. Куча мала на постели...
- Аювидерчи !
Четыре ладошки машут из проёма закрывающейся двери. Господи, какая большая у неё грудь, и почему у меня так скользко... внизу... ?
- Ну, ты что, ты объясни им, что не было семи простыней, а без этого нельзя, мы же из Сибири, у нас же с этим строго! Да брось ты, всё путём ! Подумаешь, перепил, вот и .. .
Это тот взрослый парень, что вчера играл на флейте, собирает в кучу уделанную мою постель, ищет среди кресел мои майки, носки, ведёт меня в ванную. Хлопает газ в колонке (чудо!), откуда-то льётся горячая вода.
- Ты хоть представляешь, какое трио тебе вчера играло! В Нью-Йорке билетов на них не достать, ни за какие доллары ( почему-то ударение на "а"!) А Сухих, так вообще солист классная, вот с мужем ей не повезло, невозвращенец, ей и концерты прикрыли. Да нет, живём, друзья помогают, так выступаем, на квартирах.
Стол в гостиной, скатерть, салфетки, какие-то новые лица.
Нас встречают аплодисментами.
- А правда, что у вас надо семь простыней и чтобы все .. насквозь ?
- Ленка ! У тебя нет шансов!
- Разве что Наташку, она у нас ещё девочка ..
- Наташку не тронь, ей ещё солировать!
- Ага, голос сломается?
- Нет, как же это разорвать надо, что бы через семь простыней пропиталось?
- "Вспомним мезозойскую культуру,
У костра сидели мы с тобой,
Ты мою разорванную целку
Зашивал мне каменной иглой"
Шум, смех, кто-то играет - это фортепьяно? - Рояль !-
Кто-то наливает в бокал - обжигающе крепкое, солёное..
Много-много лет позже догадаюсь, - я первым, наверное, из живущих за Уральским хребтом, попробовал контрабандной мексиканской "текилы". Полный бокал из-под шампанского, с горкой, не отрываясь.
И снова флейта. Иду через всю залу на её звук.
- Как светло!
- Да, есть музыка тьмы, а есть музыка света, это - астральная флейта. Закрой глаза, что ты сейчас видишь?
- Светится что-то, крест на крест...
- Девчонки, девчонки! Он Крест увидел!
- Я же говорила, я же говорила !!!
Сколько раз потом довелось бывать мне в этой компании, прилетая в Москву, иногда каждый месяц, долгие годы - я непременно останавливался на их квартирах, или у их друзей, становившихся и моими друзьями. Но никогда не забыть мне тот первый вечер и утро нашего знакомства, когда они увидели во мне нечто, что определило всю мою последующую жизнь и по сей день, поставило меня по одну сторону баррикад, рядом с ними, рядом с миллионами людей русской православной культуры. Но это будет суждено мне понять много позже, потом.
А тогда во мне звенела одна, пламенная страсть. И рядом со мной, среди этой блистательной компании, был объект моей страсти - моя землячка с кафедры общественных наук, и когда вечером я помогал ей тащить её тяжеленный чемодан, снова через Москву, в дачный посёлок, засыпанный осенней листвой, растапливал печку, качал из скважины воду, перекладывал из расстёгнутого чемодана маленькие, увесистые книжки в коробки, которые прятал за потолком.
- Что это ?
- Новый Завет.
- ???
- Всё поймёшь. Потом
Потом были рулоны бумаги развёрнутые по полу, рулоны надо было размечать, разрезать, стопки бумаги перевязывать, укладывать в чемодан. Пока не стемнело. А потом был раскладной диван, подтащенный к печке, и этой ночью, в пляшущих отблесках печного огня, я "стал мужчиной".
Давным-давно, в Салаире - городе моего детства, погас свет, в День моего Рождения, я и мои сестрёнки, кучкой сидели на кухне, у печки, сквозь отверстия на печной дверце шло тепло. А когда с работы пришла мама и принесла мне подарок - фаянсовую кружку, в форме пенька, обвитого фаянсовыми грибочками, мы все вместе, разглядывали мой подарок, и отблески света от печных углей играли на грибочках, на ручке -веточке этой прекрасной, самой красивой на свете кружки, и не было предела радости и покою. Вот точно так же, в ту подмосковную ночь, я любовался отблесками печных огней, на умиротворённом, прекрасном лице Подарившей мне Счастье. To be continued.
Самиздат, часть вторая. Письмо, стихи, листовку можно "распечатать" на пишущей машинке, получается четыре экземпляра.
(" "Эрика" берёт четыре копии
И этого - достаточно"- А. Галич)
А если не достаточно? - Если требуются десять, двадцать копий и не письма, а книги, - Библии, например ?
В пишущую машинку заправляется бумага, пропитанная специальным составом - восковка - каждая буковка продавливается, затем по бумаге прокатывается краска, заполняющая углубления букв, восковка накладывается на желатиновую поверхность, впитывающую краску из букв, получается матрица, к которой прижимаются чистые листы бумаги и желатин отдаёт им краску - текст размножается в десятках удобочитаемых экземпляров. Так работал " Самиздат" в стенах Красноярского Университета. Ночи напролёт, в старинном особняке на Проспекте Мира, в котором до революции был клуб золотопромышленников, а в 1968 г. - Юридический факультет КГУ. Может быть кто-то, когда-то расскажет, как под носом КГБистских ищеек и осведомителей, студентки, притворяясь беременными, проносили на себе пудовые пачки бумаги, как на спирт у алкашей менялась типографская краска.
А спирт? Наши подруги из фельдшерско-акушерского училища и мединститута - где вы сейчас: Надя Штейн, Ира Бербер, Лера ( жив ли твой ледоруб над кроватью?), Нина и другие девчонки, все вы, рискуя учёбой, и свободой, - приносили нам послеоперационный обмывочный слив: 2% раствор йода в медицинском спирте, - на каждый аборт полагалось 1,5 литра йодной смеси, во всех больницах всё это сливается в канализацию, а мы фильтровали слив от ошмётков крови, осаждали йод тиосульфатом натрия, отгоняли спирт с дефлегматором, и получалась Валюта - чистейший 96% медицинский спирт! За спирт в СССР покупалось всё! Слава КПСС! А Секс? Риск - это Адреналин! Адреналин - это Секс!
Громкое эхо пустой аудитории, отпечатанные листы разложены стопками по всему полу - не пройти,
в литровой банке самодельный кипятильник бурлит воду под чай, а на столе, перед измазанной мелом доской, - мы с ней, снова и снова, не ведая о "Кама-сутре"! Интересно, а утром приходившие на занятия, будущие следователи и прокуроры, ощущали запах нашей любви? И эта эмалированная раковина-умывальник рядом с доской - служившая нам и биде, и ванной, и... Как хотелось бы мне сфотографировать мою Любовь.
Нагую, стоящую на табурете, в немыслимо прекрасном изгибе над раковиной, прикрывшуюся от моего любопытства только водопадом распущенных волос. О, эта линия спины - нарисую её с закрытыми глазами! Этот звук струйки, вдруг зазвеневшей об эмаль раковины, взорвавшийся горным потоком и стихающий мелкой дробью пахучих янтарных капелек!
Однажды в КГУ проходила юридическая конференция, мы решили "не наглеть" и сортировку отпечатанной продукции перенесли ... в театр, кажется, оперетты, у Речного Вокзала. Два билета на утренний спектакль, в ложу (!) - второй этаж, отдельная дверь, портьерный занавес отделяет от зала, четыре кресла. Прихватываем в коридоре какой-то стул, его ножкой закрываем дверь ложи изнутри. На сцене начинаются и кончаются спектакли, в пустом зале какие-то пионеры, а то вообще, пять - шесть человек. Нас, в ложе, ни кто не побеспокоил весь день и только отсутствие раковины не позволило остаться на ночь. Что за дело, что на полу пыльный ковёр! - Зато не надо сдерживаться - все вскрики теряются в этих бархатах и грохоте динамиков у сцены ! Вечером, через чёрный ход выползаем из театра - спектакли давно закончились, уборщицы принимает нас за персонал, в закрывающимся пустом магазине покупаем овощную икру, просим хлеб, - хлеба нет, продавец кричит в подсобку: "Дай студентикам хлебца-то, хоть пол-булки найди!". Благодарно уходим с пол-буханкой в руках, слышим в магазине шёпот: " Бедненькие, измучились оба, ей рожать скоро, еле идёт, и его мотает.., что за жизнь!". Еле сдерживаемся от рыданий смеха. Бумага на её животе и ноги, что она не может свести вместе после театра (" Всю неделю "циркулем" ходила ...и попу о ковёр стёрла, больно так"), а меня мотало из стороны в сторону, как моряка после качки - вот она Великая Сила Искусства !
To be continued.
Самиздат часть третья.
Однажды наш волшебник, университетский слесарь Толик воссоздал из списанного на уничтожение хлама какую-то копировальную технику, позволяющую делать оттиски сразу с нескольких разворотов страниц, но эта прогрессивная технология требовала сушки влажных оттисков между листами фильтровальной бумаги - такими толстыми промокашками, размером метр на полтора, -дефицит, трудно доставаемый, даже за спирт. Для многократного использования этих промокашек их надо было сушить, для этого требовалось абсолютно скрытное место, солнце и время. Сибирская природа подарила нам в тот год горячую, сухую, долгую-долгую осень, а место для этого таинства - Горно-таёжный заповедник "Столбы" (найдите его в Интернете, обомлейте перед этой красотой и величием Природы !) В стороне от всех туристических троп, недалеко от ж. д. электрички, высоко на горе, непролазный лес внезапно распадается на несколько больших полян - былые гари, - а среди этих полян поднимаются высокие, плоские камни, укутанные лишайниками и мхом, поросшие жёстким кустарником, вот на этих сухих поверхностях и раскладывались, закреплялись бельевыми прищепками листы фильтровальной бумаги, за день солнце, ветер и сухой мох идеально высушивали, обновляли их промокательную способность.
И был один камень - наше убежище и наше любовное ложе. Да, любовное, - здесь, на "Столбах", мы очутились после непонятной и почему-то долгой размолвки, впервые за месяцы работы, вновь оказались наедине, вдвоём, - её недолгое молчаливое сопротивление, - и она позволила мне обнажить её плечи, её грудь, уложить её на постель из сухого горячего мха под пологом сосен, целовать, ласкать её, - я пытался что то сказать ей - её ладонь легко и твёрдо прикрывала мне рот, замыкая, готовый сорваться поток моих признаний и извинений.
На камне, выстланном горячим паласом из плотного сухого мха, под нежарким сибирским солнцем. Господи, как я благодарен Красноярскому заповеднику " Столбы" - дважды забиравшему и возвращавшему мне жизнь, - благодарен вот за эти осенние дни, - в стороне от троп, от туристов, людей.., сомкнув веки, лежит на спине, заложив руки под голову моя любимая - худышка, все рёбра -ключицы - на виду, на этих рёбрах небольшая, но упругая "стоячая" грудь с утопленными в ней сосками. Долгими поцелуями " в засос" удаётся поднять эти вишенки, и на губах моих появляется привкус то ли сукровицы, то ли молока ( хотя, тогда мне неведом был вкус женского молока, а вкус в кровь разбитых губ - знал хорошо). И ниже края рёбер - провал живота с узенькой щелочкой пупка, а далее - обильная густая растительность, не умещающаяся под её белыми трусиками, - одеваясь, она всякий раз заправляла пальчиками эти непослушные кудряшки под резинку трусов - автоматическим движением руки, не смотря и не думая.
Как мне нравился, до головокружения, запах её лобка, этих её тугих жёстких кудряшек - не приторный, не парфюмный,- такой человеческий, домашний запах, и ещё больше, до слёз, до рыданий, нравился мне тот недолгий момент, когда я лежу, уткнувшись лицом в её кудряшки, а её рука опускается на мой затылок, её пальчики чуть поглаживая, зарываются в мою шевелюру и, подчиняясь её руке, нехотя, я оставляю её лоно, поднимаясь вверх по животу, целую ямочку пупка, замираю меж её грудей, а она продолжает гладить, то ли чуть массировать, поцарапывая ногтями, мне голову ..- и за эти минуты молчания хотелось жизнь отдать.
И ещё я любил - в тайне от неё (кажется, ни разу не был изобличён) - разглядывать её лифчик, её трусики - всегда белые, всегда выштопанные, отглаженные и всегда с еле заметными следами её жизнедеятельности. Много позже прочитаю я "Лолиту" - и переживания Набокова обожгут меня как разряд в 1000 вольт: "..розовая ткань, потёртая, дырявая, слегка пахнущая чем-то едким вдоль шва, в неё-то я запеленал огромное, напряжённое сердце Гумберта...".
Нет ! Это не Набоков в штанишки Долорес - это я пеленал своё рвущееся, орущее на всю тайгу сердце, в штопанные, отглаженные трусики моей Любви!
Сейчас у меня лежит на столе "Лаура" - вот уже полгода не могу заставить себя к ней прикоснуться. "Лолита" - зрелость Набокова, "Лаура" - переживания угасания, боль 70-летнего мужчины. Не могу заставить себя начать читать, так же как не могу сейчас, без недоумения смотреть на себя в зеркало, в рост, - и это я ?
Да. Она лежала на подстилке из горячего мха, всегда в одной и той же позе, на спине, руки за головой, подмышки, которых ни разу не касалась бритва (как у большинства, в те годы - и у меня, то же), кудряшки на лобке... и снова, и снова я забирался на неё, и не меняя позы, не открывая глаз, она расслабляла бёдра, позволяя мне их раздвинуть и, зацеловав её грудь, её губы, разрядиться в её плотную, горячую глубину. И тогда я падал без чувств рядом с ней на сухой мох и боковым зрением видел, как медленно смыкаются её бёдра, ... через 10 - 15 - 20 минут желание вновь наполняло меня, и всё повторялось вновь и вновь, пока Солнце не ныряло за край леса, и мягкое тепло соснового бора не сменялось ощутимой прохладой. К этому часу высыхали листы нашей фильтровальной бумаги, и времени до сумерек, до вечерней влаги, как раз хватало, чтобы отстегнуть драгоценные листы от кустов, плотно скатать их, упаковать в чертёжные тубусы, допить чай из смородинового листа, сбегать в кустики. В это лето я ни разу не видел, как она мочилась ( Святые - не какают !), если вдруг я, как бы забывшись, шёл вслед за ней, она останавливалась, поворачивалась, смотрела на меня с молчаливой улыбкой, - стушевавшись, я быстренько линял куда-нибудь.
Опять же, много позже, прочитаю я "Москву Петушки", рассуждения Венечки Ерофеева о женщинах : "..с одной стороны, мне, как Карлу Марксу, нравилась в них слабость, то есть, вот они вынуждены мочиться, приседая на корточки, и это мне нравилось. Это наполняло меня - ну, чем это меня наполняло? Негой, что ли? - Ну да. Это наполняло меня негой.."
Такой вот негой наполняло моё сердце одно лишь представление. Как моя единственная, скрывшись за сосновым лапником, спускает трусики, присаживается, как крутятся и плывут в её пенном ручейке сухие сосновые иголки.., эта, никогда не увиденная мной картина, настолько ярка и подробна, что будь я художником - давно бы украсила стены лучших музеев Мира.
Однажды, там, на камне, я, не слезая с неё, сказал ей:
- "Выходи за меня замуж, .. пожалуйста !"
Впервые, за много дней, она открыла глаза, разглядывая меня, снизу, как в первый раз..
И заговорила.
- Дело не в том, что я более, чем вдвое старше тебя.
Мальчик, хороший мой, ты ничего не знаешь обо мне, а я не в праве тебе рассказывать. Ты не догадываешься, что я живу по чужим документам и ты зовёшь меня чужим именем. Я хочу, что бы в жизни у тебя была Любовь, я сама хочу тебя любить, хочу подарить тебе радость, сделать тебя счастливым.
Но как мне подарить то, чего нет у меня самой?
И далее говорила тихо и раздельно, как бы взвешивая каждое слово:
- Обещаешь забыть всё, всё, что услышишь?
- Мой энергичный кивок (речи я просто лишился).
- Твоё молчание спасёт не меня - спасёт тебя, а главное - сохранит вот эту нашу работу. Для меня это - моя жизнь. Когда-нибудь и ты поймёшь, что вот эти промокашки, чернила, краски - это самое важное и самое значимое что было, что могло бы быть во всей твоей жизни.
Я хочу хотя бы физически чувствовать тебя, но я ничего не чувствую. Вообще. Не обижайся. Я разучилась чувствовать. Вот уже много лет я живу только этой одной работой, а в жизни у меня был только один мужчина. У меня был ребёнок. Мог быть ребёнок. Надеюсь он сейчас на небесах, его и мой, наш с ним, мой, мной не рождённый ребёнок. Они оба сейчас на небесах: он, и на его руках - наш ребёнок. Иногда я их слышу. Чувствую их молитвы за меня. И то, что я с тобой - это только потому, что они не были против. Не знаю почему, наверное, так надо.
Говорят, что у Паулюса каждый четвёртый солдат был славянин, я думаю, было гораздо больше. Всем было понятно, что после уничтожения Итиля - столицы каганата, началось бы освобождение Руси от третьего ига. И все, кто мог, сошлись у Волги. Говорят, священник ИПХ жил в среднем, три минуты. Сан запрещает носить оружие - только крест и ряса. Да головной убор. А у красных было указание: попов стрелять в первую очередь. Священники, с крестом и в рясах, шли впереди частей и погибали в первые же минуты. Это славно! Яд Сергиянства разлагает душу, самоспасение за занавесом слов - подменяет душеспасение ради Христа.
Правда, очень не многие добрались до Волги, большинство погибло в пути. Шли по уставу, в священническом облачении, с молитвой. Их снимали с поездов: Кто твой куратор? Где справка и разрешение на перемещение от уполномоченного по делам религий? Ах, нету? Не подчиняешься? - По законам военного времени ...
Так приняли Венец его отец, его дядья - все потомственные Священнослужители Русской Православной Церкви во многих поколениях.
Из всей родни в живых осталась у него только бабка, и сейчас жива, в Енисейске. Там с ней он и вырос, там и мы встретились, и были счастливы. А потом он решил поступить в Московскую Семинарию. Я уже понесла, но ему не говорила, что бы не мешать его мечте. Мы мечтали, что он будет рукоположен в сан, получит назначение, куда-нибудь в глухую, далёкую деревню, и на нашем дворе, перед окнами, будут каждый год сохнуть пелёнки, каждый год - пока хватит сил, отпущенных Господом.
Но его перехватили ещё в дороге, при обыске нашли три экземпляра Нового Завета - таких же, как мы сейчас печатаем, и два экземляра Закона Божиего - вёз на подарки. От него требовали назвать "источник", выдать подпольную типографию - это была целая эпопея, в Томске арестовали трёх бабушек - адвентисток, у них изъяли Библию такой же печати, целый полк КГБ рыскал по всей Сибири, искал эту типографию. Статья 70, статья 190 .. но он не дожил и до лагеря. А потом, через полгода, пришли и за мной, вычислили. Целый месяц, по всякому, допытывались откуда у нас "антисоветская религиозная макулатура", я молчала, не сказала вообще ни слова. А однажды ночью, им надоело слушать моё молчание, и они стали валить меня на стол, снимать с меня одежду - их было трое, здоровенных пьяных мужиков. Тут я закричала, пряталась от них под стол, меня тащили, пинали по бокам. И у меня пошли воды и кровь, много крови. Мне было больно. Невыносимого больно. Я молила их вызвать скорую помощь, отправить меня в больницу. Они требовали, что бы я им подписала. Я ничего им не подписывала, подписала только о неразглашении. Знаешь, что это такое?
( Я знал. И позже, много раз расписывался в журналах, что осведомлён об ответственности за разглашение.. поезд перевернулся - разглашение, пожар в шахте - разглашение, машина со спец номерами сбила человека - разглашение..)
А потом они повезли меня в больницу и долго возили по городу, я то теряла сознание от боли, то приходила в себя, а они всё ездили и ездили по городу. Потом, сдали в больницу. Я выжила - за меня уже молились на Небесах, он с нашим ребёнком, на своих руках.
Единственное, что смог я произнести: фонарей не хватит по Сибирскому тракту, как будем их вешать, всех подряд.
- Нет. Они ни в чём не виноваты.
- ???
- Они одержимы бесами, бесноватые, как были бесноваты их Куйбышевы, Кировы, Фрунзе все - в чьих городах мы сейчас живём. Их учителя заставили их забыть Бога, а на место Бога тот час приходят бесы. И они рождают потомство уже обречённое, поражённое бесами.
- Так что же, этим уродам так и жить безнаказанными?
- Каждый получает по вере свой. Они верят, что их ждут черви и смрад. Вот они и живут ради смрада и червей, это их воздаяние за их жизнь. И забвение. Уже их правнуки забудут их имена.
- Так надо же что-нибудь делать?
- Мы и делаем. И ты, и я. Единственное, чем можно выжечь беса из человеческой души - Словом. Единственное, чего они боятся - Слова, не ими произнесённого. Чего только они не сделают, что бы уничтожить это Слово, не допустить к людским сердцам. А это Слово исходит и от нас с тобой. И смотри, сколько людей, по всей совдепии, по всем городам нам помогают! Эта власть обречена, дети и внуки этой власти обречены на позор и пьяное безумие, стыд за родителей будет сжигать их заживо.
( Господи, как наивны мы были тогда.)
Её руки сомкнулись на моём затылке, губы прижались к моим губам, никогда, ни раньше, не когда-либо потом, ни кто так не целовал меня. И никогда в моей судьбе не было больше таких обжигающих, заполняющих весь Мир, объятий. Нет. Это не было последним свиданием. Но с этого вечера под моими ногами появилась земля, появились смысл и ответственность в моей жизни.