Собака подняла голову в темноте - и он это почувствовал. Собака открыла во тьму желтые глаза - и он это увидел. Он понюхал свои руки - они пахли медью, так было всегда перед опасностью.
За пределами стен из красного кирпича, над ржавыми балками, над драной крышей здания, торчавшего посреди заброшенной и загаженной промзоны, восходила луна, но внутри стоял глухой мрак, пронизанный беззвучным сигналом тревоги.
Он сконцентрировался во мраке и уловил движение на залитом лунным светом пространстве, загроможденном строениями с выбитыми стеклами, пустыми складами, грудами мусора и огрызками железнодорожных путей, ведущих в никуда.
Они снова пришли за ним, они приближались. Он бесшумно вскочил на ноги, собака почти беззвучно задрожала горлом рядом с ним.
Глава 2.
Воронцов отдежурил сутки, отпатрулировал базар, провел нервотрепную ночь и уже вернул заслуженный стакан, собираясь идти домой, когда зазвонил телефон. и гнусный голос дежурного сообщил, что в промзоне очередное убийство. Деваться было некуда - промзона была его территорией, он злобно швырнул трубку на рогатые рычаги допотопного телефона и с папкой под мышкой угрюмо выполз из опорного пункта, вытолкнув перед собой взашей спавшую в коридоре малолетнюю прошмондовку, задержанную ночью.
После того, как он минут семь отнасиловал свою задрипанную "пятерку", пытаясь схватить искру, он уже завелся так, что когда подъехал к цеху Љ11, сам был готов совершить убийство. Цех Љ11 условно назывался "транспортным", на самом деле, это была развалюха, без окон и дверей, из которой последний транспорт вытащили тягачом на металлолом лет десять назад. Там уже топтались две тетки в телогрейках и теплых платках, несмотря на конец мая, - сторожихи, судя по ночной экипировке. Опергруппы еще не было, разумеется. Шавки, крутившиеся вокруг теток, визгливо залаяли, сторожихи с подозрением взглянули на его небритую физиономию, но быстро поняли, по глазам, что мент, и одновременно указали пальцами куда-то за руину.
- Там.
Когда он зашел за полуобвалившийся угол, ему стало понятно, почему женщины не пошли с ним и собак не пустили.
На земле лежала бритая голова с выпученными глазами и отчекрыженной чем-то тупым шеей. Тело сидело, привалившись к забрызганной кровью кирпичной стенке, с одной рукой, завернутой за спину, второй руки не было. Вторая рука лежала метрах в двух, он не сразу заметил ее, в довольно высокой уже траве и рядом с ней - ноги в армейских ботинках, торчащие из травы. Сонливость слетела с него, и злость ушла, сознание стало ясным, как после понюшки кокаину, он взял след и сделал осторожный шаг - все, кроме места происшествия, перестало существовать - он был прирожденным легавым и стойку на кровь делал инстинктивно.
За ботинками открылась куча внутренностей, лежащая между раздвинутых бедер, вспоротый живот, грудь и остриженный затылок - этому типу свернули голову за спину.
Третий труп лежал на куче битого кирпича вверх непригодным к опознанию лицом - оно выглядело так, как будто над ним потрудились собаки, ткань джинсов в паху была вырвана, вместе с половыми органами, половые органы отсутствовали. Все трое были одеты в черные джинсы и майки, выглядели спортивно и лет на 25 - 30, документов или предметов, способствующих идентификации личности, на них не оказалось.
Следов борьбы было полно - но кто с кем боролся? Все вокруг было истоптано и забрызгано кровью, но ни единого следа, пригодного к идентификации, Воронцов не отметил на забитой строительным мусором земле и орудий убийства не обнаружил.
Одной стороной промзона примыкала к бывшему спальному району, а ныне никогда не спящему и очень криминогенному месту, где бурный капитализм сочетался с постсоветской нищетой. Другой стороной она переходила в бывшие колхозные, а ныне, черт знает кому принадлежащие и почти не обработанные поля, из-за которых голодное село жадно смотрело на Огни Большого Города. Посередине находилось, никем не мерянное, количество гектаров сумеречной зоны, где могло произойти и постоянно происходило все, что угодно. Когда-то здесь была угольная шахта, самая глубокая в Европе, самая старая в регионе электростанция, построенная бельгийцами в 1905-м году, самый большой в Европе хлопчатобумажный комбинат и камвольно-прядильная фабрика. Теперь осталось несколько подозрительных складов посреди трущоб и несколько цехов, превращенных в крепости, где местные рабыни под присмотром угрюмых кавказцев шили трусы и майки с надписью "Адидас". Особая, криминальная препаскудность этого места состояла в том, что в щелях между территориями сдохших предприятий, застряли развалюшные поселки на пару десятков хибар каждый, где доживали свой век старожилы этих предприятий, давая приют своим безработным детям, пропившим квартиры, непутевым внукам и каждому, кто мог расплатиться за ночлег бутылкой водки.
Опросив сторожих, которые ничего не видели и ничего не слышали, а на трупы наткнулись случайно, привлеченные лаем собак, Воронцов понял, что раскрыть по горячим следам не удастся, остыл и сел у холодных трупов с сигаретой в руке. Ему было очевидно, что работы здесь - не меряно, что начинать надо с установления личностей убитых, что искать надо в городе, а не бороздя носом свалку, и что все это - дело завтрашнего дня, а сегодня надо дождаться опергруппу и свалить по-тихому спать, под предлогом отработки территории.
Он хорошо знал, что работает метод, а не класс, поэтому и был классным сыщиком. Он хорошо знал, что думать излишне, что в сыске работает принцип туннельного видения, поэтому и был успешен. Он умел идти последу, без экспромтов, не срезая ни единого угла - и почти всегда доставал лисицу в ее норе. Он хорошо знал, что гении не совершают убийств, что нет человека, способного выдержать профессиональный допрос, что не раскрываются только те убийства, которые не хотят раскрыть, поэтому и раскрывал те из них, которые считал нужным раскрывать. Самым профессиональным было не работать вообще. Если бы не свидетели, он бы, не задумываясь, скрыл трупы, чтобы через пару-тройку месяцев, пообщавшись, не гоня волну, с теми, кто мудро именовался агентурой, - блядьми, приблатненными и нарками, - предъявить своему начальству убийц вместе с подванивающими потерпевшими. Или предъявить только трупы, если будет розыскное дело по без вести пропавшим, а убийц не будет. Какое-то из дел оказывалось раскрытым в любом случае, а сыщик мог раскрывать карман для получения заслуженной конфетки. Воронцов нисколько не собирался натягивать эту мокруху на себя - в районном угрозыске была "убойная" группа, и он знал, что начальник распишет это дело на нее. Но все, что происходило на его, Воронцова, территории, было его делом, и здесь существовал тонкий, психологический момент. От того, кто проявит активность с первых шагов расследования, зависело и то, кто потянет на себе основной его груз. Активист, немудро собравший в своих руках начальные концы разных линий работы, будет вынужден, плюясь и чертыхаясь, ползти по этим линиям до конца,, и никто ему помогать не станет. Поэтому следовало дождаться, пока ребята замкнут на себе инициативу, а затем воспользоваться промежуточными результатами их работы. Здесь была зона особого внимания, а не пространство американского детектива, где сыщик бьется головой об стенку оттого, что кто-то перехватил у него работу, здесь бились головой об стенку оттого, что надо работать самому. Но Воронцов набил уже достаточно шишек, чтобы выучить стандартные ходы, научиться работать эффективно - и научиться получать кайф от полученного результата. Поэтому он спокойно сидел на солнышке рядом со спокойно лежащими трупами, покуривал и ждал, ни о чем не думал, не строя никаких планов и точно зная, что под поверхностью его безмятежного сознания, некто бодрствующий уже начал свою работу на результат.
Глава 3.
Он внимательно рассмотрел небритую морду этого типа, приехавшего посмотреть на результаты его работы и опустил бинокль. Морда ему не понравилась - у типа были пустые глаза, неаккуратная плешь и седоватая щетина. Ему был хорошо известен этот тип людей - старый легавый пес, умеющий работать. Приехав на место, тип сделал именно то, что сделал бы он сам на его месте, не суетился и не делал лишних движений. Теперь, ждет опергруппу. Пусть ждет - ничего им не раскрыть. Пусть он не успел убрать за собой, - Герта сцепилась с бродячими собаками, и поднялся шум. Убитые были никем. Нельзя найти того, кто убил никого. Он отошел от амбразуры окна и спокойно отправился спать, точно зная, что недремлющий голос пробудит его в случае опасности.
Глава 4.
Прихватив бутылку, Воронцов ехал домой через базар и тут снова увидел пришмондовку, которую выкинул из опорного пункта утром, надеясь, что после полученного внушения она откочует куда-нибудь подальше с его территории. Теперь она снова что-нибудь украдет или наладится спать под киоском, ее снова приволокут на опорный пункт разъяренные торговцы или сторожа, и ему снова придется разбираться с этим говном. На вид ей было лет четырнадцать, но могло быть и двенадцать и шестнадцать - черт их разберет, этих беспризорных. Проблема с ними состояла в том, что почти у каждого была где-то берлога, где сидела мать-пропойца, но будучи насильственно воссоединенными с семьей, он через час, снова оказывались на улице и на шее у опера-территориальщика. А если берлоги не было, то их следовало везти в детприемник, который находился за 120 км в другом городе, на что у опера по несовершеннолетним не было ни желания, ни времени, ни транспорта. Поэтому райотделовская практика шла по такому пути - ты задержал, ты и возись. Пока беспризорник находился на улице или его мутузили на опорном пункте, он был никому не нужным мусором. Но в стенах райотдела вместе с ним возникал фактор ответственности, его нельзя было посадить в "обезьянник", нельзя было выставить в коридор, нельзя было выгнать на улицу, но надо было поить, кормить, водить в туалет, куда-то пристраивать на ночь и вообще куда-то пристраивать. Если это была беспризорница, то вместе с ней возникали еще и половые проблемы, официально опер не мог ее даже обыскать. Между работой на улице или на опорном пункте и работой в райотделе была гигантская разница, и дурак, взваливший себе на шею хомут, притащив беспризорника в контору, без всяких перспектив на раскрытие служил посмешищем для всего райотдела и мог не рассчитывать на сочувствие. Больше всего на свете Воронцову хотелось сейчас выпить и завалиться спать, но проблему следовало решать здесь, сейчас и персонально, пока его напарник Дядык еще не приполз на опорный пункт и не наделал глупостей. Дядык был безотказным человеком, хорошим исполнителем и хорошим собутыльником, но опер из него был так себе, поэтому следовало возблагодарить Господа за то, что вовремя Дядык приходил только на общую сходку в райотделе, а до опорного пункта добирался не ранее, чем решив все свои дела в городе и на базаре.
Матерно выругавшись, Воронцов пнул тормоз и, заранее зверея, выскочил из машины.
Девка попыталась было улизнуть, но он сноровисто ухватил ее за грязные патлы и под одобрительными взглядами торгашей, поволок к ободранной двери опорного пункта.
Второй раз она попыталась удрать, когда он доставал ключи,, но Воронцов так дернул ее за волосы, что чуть не порезал себе пальцы и, распахнув дверь, пинком отправил в темное, воняющее окурками, потом и блевотиной нутро.
Первое, что он сделал в кабинете, - это влепил ей здоровенную оплеуху, отчего она свалилась на линолеум цвета дерьма, мелькнув ногами в рваных колготах.
- Что же это ты делаешь, дрянь?! - он собрал в кулак у ее горла срую грязную майку и рывком вернул в вертикальное положение. - Ты что здесь болтаешься, ты чего не урыла отсюда? - Он швырнул ее на драный дерматин дивана образца 37-го года. - Ты знаешь, что я делаю с такими, как ты? - Дыша ночным, ментовским перегаром, он навис над ней, зная, что глаза его белеют. Все это было давно отработанной мизансценой конторского театра масок. - Я отвожу таких, как ты, за город и закапываю в посадке, чтобы не срали на моей территории! - Он влепил ей еще одну оплеуху, и в мутном свете голой лампочки, красно-желтая маска клоуна проступила на ее лице, в затхлом воздухе повис запах страха. Вдруг ее губы расползлись, как в клоунской ухмылке, из крепко зажмуренных глаз, обведенных белыми кругами, потоком хлынули слезы, и она разрыдалась в голос, некрасиво распяливая рот. Воронцов опешил. Это не были слезы прошмондовки, которые текут, как вода из крана, это не была наигранная истерика уличной лахудры, - это был горький плач тяжело обиженного ребенка. У Воронцова задрожали руки. Он растерянно посмотрел на них и спрятал за спину. У него не было детей, и он не любил детей. Но он понимал, что сделал сейчас что-то нехорошее, неправильное. А делать нехорошее было не по его правилам, он не мог жить без самоуважения. От стыда, от непонимания, как овладеть ситуацией, он разозлился еще сильнее - на себя, на весь этот проклятый мир, в котором приходится бить детей, и заорал: - Заткнись! - Потом, злобно хлопая дверцами шкафов, он разыскал покрытую пылью бутылку с остатками "Шартреза" и сделал то, что по его понятиям было самым уместным - набулькал в стакан и сунул девчонке в руки.
- Пей! - Она схватила стакан от страха и, повинуясь окрику, но пить самостоятельно не смогла, и ему пришлось поддержать посудину за донце. Потом он сел напротив нее на полуразвалившийся стул и спросил. - Ты откуда, вообще, здесь взялась?
- Из больницы.
- Из какой больницы?
- Из психиатрической.
- А как ты туда попала?
- Из детприемника.
- А как ты попала в детприемник?
- Менты привезли?
- Почему привезли?
- Бродяжничала.
- Почему бродяжничала?
- Жить негде. Бабка мужика привела, бьют.
- А родители?
- Мать уехала куда-то, отца нет.
Он порылся в карманах, достал грязный носовой платок и сунул ей в руку.
- На, вытри сопли. А почему тебя выкинули из больницы?
- Я сама ушла.
- Почему ушла?
- Плохо там.
- В приемник пойдешь?
- Нет! - Она сжала кулаки и стиснула их между колен. - Нет.
- А куда пойдешь?
- Не знаю.
- Ладно, пошли.
- Куда?
- Пошли, говорю!
- У тебя вши есть? Сифилис, триппер, туберкулез? - спросил он ее в машине.
- Нет. А куда ...
- Тогда так. Сейчас мы поедем ко мне домой. Там поешь и переночуешь. Сейчас я хочу спать, и у меня нет времени возиться с тобой. А завтра я что-нибудь придумаю. Но если ты украдешь что-нибудь и убежишь, пока я сплю, я тебя под землей найду. Понятно?
- Понятно.
Глава 5.
Все начиналось достаточно невинно - с записи голосов. По утрам или по вечерам, переходя от сна к бодрствованию, он слышал голоса. Это могли быть голоса киноперсонажей или радиодикторов. Они звучали, как в записи на магнитной ленте, с тембром, интонациями в таких деталях, которые не удерживало его бодрствующее сознание, - оказывается, в его голове был жучок, фиксирующий все, что весьма удивляло и веселило его поќначалу. Затем, очень постепенно, через эти гоќлоса, как через помехи, начал пробиваться гоќлос, сообщающий что-то важное, но он не мог расслышать, что. Прошло много времени, прежќде чем он научился вычленять этот голос, и был немало разочарован, осознав, что голос просто монотонно перечисляет и описывает события его жизни. Однако, настроившись на эту волну, он уже не мог отключиться, а однажды, с великим изумлением, услышал о событиях, которых не было. Но они наступили, не вскоре и не сразу, а как бы плавно перетекая в реальность через щель между сном и явью, - тогда он понял, что гоќлос, проскочив настоящий момент, пересказываќет события будущего. Однако и это понимание оказалось не окончательным - со временем он осознал, что голос мог комментировать и даже показывать картинки событий, которые не отноќсились и никак не могли относиться к его жизни. Со временем ему стало очевидно, что это не один голос, а несколько голосов, некоторые из котоќрых могли лгать или сообщать вещи, которые никак его не касались. Но с этим можно было научиться управляться так, как управляются с настройкой радиоприемника - и он научился. Так он управлялся, прослушивая симфоничесќкие оркестры из ниоткуда, сомнительные проро-чества и чтение текстов на незнакомых, но краќсивых языках, прерываемое вспышками эротиќческих программ, пока ранение в голову, неучќтенное никакими голосами, раз и навсегда не выкќлючило эту ерунду, враз настроив его на праќвильную станцию. Теперь ему не было нужды футить ручку - четкий, командный голос да- л всегда правильные указания и предупреждал )б опасности. Но и опасность стала постоян- юй - Они узнали о т'ом, что Голос обрел плоть, :>ии явились из тех пространств, где Голос вел ною одинокую борьбу, Они были демоны, одерќжимые враждебными голосами, и нацелились на готальное уничтожение. Но Они плохо знали его, пи твари, незнакомые с искусством войны. Они не знали, что человек - искуснейший из демоќнов смерти, а он сам - лучший из всех. Поэтоќму он сживал их со свету во тьму, двигаясь во п>мс, как тень, - искусно, жестоко и беспощадќно.
Уволившись из армии, он некоторое время пеќремещался по воюющему постсоциалистическому пространству, постреливая то здесь, то там, пока не осел в этом городе в должности начальника охраны небольшой, но вполне процветающей фирќмы. Однако расцвет сменился увяданием, в чем он усматривал происки врагов, и владелец фирќмы, постепенно увольняя персонал и распродавая имущество, сначала понизил его до сторожа, а потом и вовсе забыл о нем, бросив в никому не нужном здании, расположенном в заброшенной промзоне. Бывший начальник охраны не особенќно печалился по этому поводу - его ничуть не удивляла человеческая подлость, и ничуть не бесќпокоило собственное будущее - он жил в настоќящем моменте, располагая собственной крепосќтью, деньгами за свою и чужую кровь и всем вреќменем во Вселенной в придачу.
ГЛАВА 6.
Воронцов утюжил территорию, не рассчитывая на успех, но осознавая полезность такой работы, - имена, адреса и подписи опрошенных пойдут в опеќративно-поисковое дело, а чем толще ОПД, тем мягче буфер между сыщиком и его начальством. Чтобы иметь-возможность работать по-настоящему, нужно было уметь создать пространство для маневра, умеќние показать было не менее важным, чем умение делать, шоу-бизнес проник во все сферы жизни, и настоящее действо всегда разворачивалось между картонно-бумажных декораций. Воронцова давно уже перестала раздражать рутина, он хорошо пониќмал, что если бы сыщику платили только за резульќтат, то ни один сыщик не отработал бы своего хлеќба и не стал бы работать за хлеб, не имея возможќности выжать каплю масла из этой рутины. Рутина, никчемная, сама по себе, была горючим, на котором работала машина сыска, всегда дающая результат, а некоторой доля коррупции - смазкой для этой машины, без которой машина превращалась в мясоќрубку, смазанную кровью. Самые мерзкие палачи от ментовки, которых Воронцов знавал в своей жизни, были идеалистами и бессребрениками, поќлагающими, что вор должен не сидеть в тюрьме, а болтаться на виселице. Никто из них не был сыщиќком, они были дилетантами, зеркальным отражениќем беспределыциков преступного мира, не играюќщих по правилам от неумения работать. Воронцов научился принимать правила игры, существующие в сумеречной зоне, в которой он жил, где закон i илошь и рядом оказывался беззаконием, где надо было валять дурака, чтобы не оказаться в дураках, и где нарушение закона было правилом игры. "Жи- кешь сам - давай жить другому", - вот было основное правило, которого он неукоснительно придерживался. Он всегда бил первым, никогда не целовал блядей, никогда не спорил с начальством, никогда не нарушал слово и никогда его не давал. Раскрывать преступления, было его работой, а не делом его жизни, - поэтому он и раскрывал их. Он был пьяницей, циником и мздоимцем, как и все сыщики, он играл по правилам, установленным со кремен Каина, в игре без правил, называемой жизќнью, он утюжил свою территорию, плевал на все остальное, не делал лишних движений и точно знал, что, отутюжив, пойдет и выпьет пива с водкой в подвальной забегаловке у армянина Арутюна.
Он опросил уже с десяток лиц и морд, стороќживших какие-то подозрительные склады или слоќнявшихся за заборами из колючей ироволоки, или угрюмо выглядывающих из-за стальных дверей цеќхов с решетками на окнах, за которыми стучали швейные машинки белых рабынь, - "не видел, не слышал, не знаю",- привычно записывал он, - фамилия, имя, отчество. Закон молчания был закоќном этих мест, но ментам не хамили и не врали без нужды, менты здесь работали жестко. Половина этих Ивановых, Кириченко и Брегвадзе могла оказаться Сидоровыми, Шматко или Бен Ладенами - ну и что? Бумажки ложились в папку, в памяти отклаќдывались лица, лица запоминали лицо мента - вот, что было важно. Лица говорили больше, чем языќки, пальцы, ставящие подпись, говорили больше, чем лица, подпись значила больше, чем паспорт.
Быть на виду и видеть всех, как и на сцене, было правилом работы на территории, где ментовсвое лицо значило больше, чем ментовская ксива, и где надежно работало, известное всем ментовское нравило "веди себя прилично и мы тебя не тронем", никто не мог отказаться от подписи, спрятать за спину руки в синих перстнях зоновского календаря, нарвавшись на паспортную проверку.
Так, содержательно беседуя и неспешно переќползая между кучами мусора от забора к забору, Воронцов добрался до ограждения из великолепќной, оцинкованной сетки, высотой метра в три, и немало подивившись, отчего ее до сих пор не сперќли. Ему было известно, что за ограждением находилась когда-то фирма с оптимистическим названиќем "Плюс", но плюс уже давно съежился, перейдя в минус, и тихо увял - створки ворот охватывала цепь, толщиной в руку, которая уже успела проржаветь, так же, как и амбарный замок на ней. Он качнул замок и сразу понял, почему сетку не унесќли - из-за угла приземистого, бетонного здания вылетел доберман, здоровенная зверюга и хорошо откормленная, значит, там кто-то был. Собака заќтормозила у ворот и молча уставилась на него желќтыми глазами. Воронцов усмехнулся - ему покаќзалось, что тварь с ненавистью кривит черные губы, - совсем, как его бывшая жена. Он дернул цепь, но собака не подняла суматошный лай, который мог бы привлечь хозяина, а только ниже пригнула го-лову и задрожала горлом, из-под верхней губы выползли длинные, белые клыки. Он сунул руку под полу пиджака, собака мгновенно метнулась в сторону и зигзагом ушла на пятьдесят метров от заграждения - за пределы прицельного выстрела
пистолета. Воронцов удивленно присвистнул - такая тренировка стоит немалые деньги, и такую собаку никто не бросит издыхать за проволокой. ()н вспомнил изгрызенное лицо трупа и медленно потянул из кармана пачку сигарет - это станови-мось интересным.
Рядом со зданием "Плюса" находилась квадратная башня непонятного назначения, но все называќли ее "элеватор". Насколько Воронцов знал, фирма ее никак не использовала. Но что можно было знать наверняка об этой фирме и об этом месте? Возможно, там и был элеватор когда-то - в верхќнем части кирпичного сооружения, высотой метров и семьдесят, торчал кусок чего-то, похожего на наќклонный коридор, остальное валялось внизу, на захламленной территории "Плюса". "Блеск и нищета куртизанок",- подумал Воронцов, обходя периќметр в сопровождении собаки за сеткой и на безоќпасном расстоянии. Блестела оцинкованная сетка, блестели глаза твари, бесшумно переходящей из ген и развалин на свет солнца, бетонная коробка "Плюса" казалась относительно новой - все остальное было тлен и нищета. Там уже успели вырасти деревья, никаких следов пребывания людей, никакого движения не просматривалось. Сетка огќраничивала территорию с грех сторон, с четвертой она была замкнута старым бетонным забором, осноќвательно запутанным "колючкой", за забором тяќнулось заросшее сорняками поле, за полем - лесќной массив.
Воронцов прикинул расстояние отсюда до места преступления - выходило, около километра. Не рядом, но и не слишком далеко. Мог ли тот, кто кормил собаку и приглядывал за остатками "Плюса", что-то видеть или что-то слышать? Мог, если бы убийство произошло днем, и если бы забрался на башню. Собственно, "элеватор" доминировал над большей частью промзоны, но кому пришло бы голову туда лезть? Могла бы черная тварь за прово локой оставить следы своих зубов на одном из тел? Могла, если бы кто-то специально выпустил ее из- за ограждения, но здесь было полно и других соќбак, в том числе и сторожевых. Мог ли хозяин соќбаки быть как-то причастен к преступлению? Мог, так же, как и любой другой из насельников промзоны, если только не сидел в это время дома, за деќсять километров отсюда, и не пил пиво перед теле-визором. В общем, побеседовать со сторожем было интересно, но не настолько интересно, чтобы, рисќкуя задницей, лезть через ограждение или продолќжать слоняться вокруг под припекающим солнцем, как будто уже и не пора пить пиво и как будто ему и не предстоит слоняться здесь и завтра, и через год, и до скончания дней своих.
Воронцов затоптал окурок, помочился под заќбор и, блестя лысиной, побрел прочь - заканчиќвать день в подвале у Арутюна.
Глава 7.
Он проводил глазами плешивую ищейку, помеќтившую его территорию, и, усмехнувшись, отстуќпил в тень от амбразурного окна - пусть ищет, поганая у него работа. Сейчас, наверняка, поедет пить пиво, отполирует водочкой, к вечеру, нали-завшись, доберется до дому, где у него сидит злобќная жена, завалится спать, утром продерет глаза и снова поползет по своему мусорнику - и так кажќдый день.
Он прислушался к себе, пытаясь нащупать неќприязнь к этому типу, но неприязни не было. Голос молчал, что слегка удивило его. Обычно неприязнь возникала легко и легко переходила в ненависть, а от ненависти до убийства был один шаг. Ему нравиќлось ненавидеть, ненависть обостряла его, как доќпинг, и он входил в состояние убийства, как жало, и наслаждался им. Он научился этой штуке на войне. долго учился и тошнотно, но учение стоило того. Поначалу ему требовалось чувство правоты, чтобы убивать легко. Но правота требовала обоснований, а где их взять на войне, на которую ты приперся с другого конца света и куда тебя никто не звал? Ненависть же не нуждалась в обоснованиях и ненаќвидимый легко становился неправым. А если что-то получается легко, то от этого начинаешь получать удовольствие, вот он и научился получать удовольствие, делая других неправыми навсегда. Он много раз видел, как поселок под бомбами - женщины, старики, дети - превращается в груду мяса, переќмешанного с камнем. Чем это можно было обосноќвать? Он понял, что любая правда - крива и завиќсит от точки прицеливания. Он научился смеяться над болтающими о правде, не разжимая губ, чтобы не сбить прицел. Он понял, что вина - груз виноќватых, а невиновный - всегда нрав. Он обрел неќнависть, испепеляющую любую неправоту, - тогќда пришел Голос и пророс на почве, удобренной дерьмом, в которое превратилась его совесть.
Он начал спускаться по железной лестнице, пеќреходя из света в тень, окна, похожие на амбразуќры, были только на самом верху башни, по мере нисхождения тени становилось все больше, и ему это нравилось - он провел так много времени под сжигающим и слепящим солнцем, что полюбил мрак, - в самом низу был лабиринт цокольных помещений, в котором он жил.
Герта уже ждала его у подножия лестницы, лабиринте, как в лисьей норе, было несколько проходов наружу, через которые они могли двигаться в любое время и в любом направлении, на бетонной' крыше башни всегда лежала бухта прочного нейлонового троса для аварийного спуска вниз.
Доставая из рефрижератора мясо для Герты, он обнаружил, что пора пополнить припасы. Он делал это не чаще раза в неделю - в здании "Плюса" был еще один холодильник и электрогенератор на случай перебоев с электроэнергией, что случалось' постоянно. С удовольствием понаблюдав, как собаќка, чавкая, заглотала куски говядины, он вывел во двор мотоцикл - мощный и надежный, как бульќдозер, "Урал", оснащенный двумя дополнительными багажниками по бокам рамы. В бетонном заборе, отделявшем территорию от заброшенного поля, была неприметная калитка, через которую он выб-рался на тянувшуюся вдоль забора в сторону гороќда тропу, протоптанную шакалами, промышлявшиќми в промзоне. На нем были линялые джинсы, ковќбойка, рабочие ботинки и потертый шлем, советсќкого образца - он ничем не отличался от жителя полусельского пригорода, приехавшего на базар по своим делам, и Воронцов, сидевший под драным зонтом у входа в забегаловку с кружкой пива в руке, скользнул по нему безучастным взглядом.
Глава 8.
Хотелось накатить еще, но Воронцов удержался и пошел домой, не добрав сто пятьдесят до привычќной кондиции - в его доме продолжала сидеть бесризорница, и следовало сохранять контроль над ситуацией и речью.
Он не слишком опасался, что она утащит что-нибудь, он даже оставил ей ключи на кухонном столе - тащить у него было нечего, а свои деньги он таскал в кармане и тратил столько, сколько получал. Проблема жизненного пространства его не волновала, - он жил один в большом старом доме, наследованном от родителей, и необходимость делиться с бродяжкой своим бутербродами не угнетала его, но он понятия не имел, что с ней делать дальше. Поэтому он решил не делать ничего, и преќдоставить времени рассосать эту проблему в смутќной надежде, что тяга к перемене мест тихо увлечет насельницу куда-нибудь подальше и от его территоќрии, и от его жизни.
Она ничуть не мешала ему - домой он прихоќдил только ночевать, но он дал ей возможность вымыться, поесть по-человечески, по-человечески выспаться и считал свой долг исполненным, он отќнюдь не был настолько самонадеян, чтобы брать на себя ответственность за чью-то жизнь.
Войдя в дом, он сразу почувствовал, что что-то не так - атмосфера изменилась, гомеостазис одиќнокого жилища был нарушен, в воздухе витал заќпах чего-то вкусного. Уходя утром, он оставил неќмного денег, чтобы жилица могла сесть на автобус, если судьба внушит ей спасительное желание уйти по-английски, бросив ключи в форточку. Но здесь и не пахло никакой Англией, здесь пахло жаренной курицей и не пахло пылью, ветер судьбы унес в сторону автобусной остановки привычные затхлые запахи и вернулся на круги своя - ветром перемен.
Он застыл па пороге. Как мало надо броне, окружающей сердце, чтобы дрогнуть паутиной трещин от точного удара, как бронестекло, если точно знать, куда бить.
Девочка выглянула из кухни, и они встретились глазами.
- Я приготовила поесть, - тихо сказала она.
Едва притронувшись, к зажаренной в духовке курятине, он уже не мог остановиться - посла пива с "прицепом" и дня, проведенного на кофе и сигаретах, его обуял зверский голод, и он с трудом притормозил вовремя, чтобы не сожрать все.
- Вкусно? - спросила девочка.
- Да, - коротко ответил он и ушел в спальню, не сказав ей больше ни слова.
Она лежала в свете луны, за окном стояло майќское полнолуние, сквозь приоткрытую фрамугу текќли ночные запахи цветов и влажной земли - хоќзяин дома не нашел нужным заметить, что она поќлила его розы и кусты жасмина.
Хозяин дома лежал за стенкой, поставив на грудь стакан с джином, и смотрел, как дым сигареты вспыќхивает в луче лунного света, сквозь приоткрытое окно текли запахи влажной земли и ночных цвеќтов - он вспомнил, что забыл их полить сам.
Тень оконной рамы крестом лежала на ее обнаженной груди - сегодня был ее день рождения, и онa делала себе подарок, купаясь в лучах лунного света, как научила ее бабушка. Бабушка-пропойца и сбежавшая мама были правдой, когда она рассказывала о них человеку за стенкой, но все было не так в лучах полной луны. В лучах полной луны она была принцессой, но как мог увидеть это человек из-за своей стенки?
Что-то тревожило его, что-то не давало заснуть, может быть, полная луна? Он посмотрел на серебряный диск сквозь жидкость в стакане, и его глаза стали серебряными.
Она закрыла глаза и поплыла в темноте, притяќнутая нитями лунного света, ее губы приоткрылись, соски отвердели, руки и ноги образовали косой крест.
Что-то тревожило его, что-то вращалось на пеќриферии сознания и не могло проникнуть в него, как будто перечеркнутое серебряным крестом. Что?
Вращаясь, она уплывала во тьму, во тьме было хорошо, во тьме тонуло все, чего она не хотела помнить, и из тьмы прорастало что-то, чего она страстно желала, - острое, подобно серебряному шипу, оно таилось во тьме и прорастало в ее теле одновреќменно, - предчувствием боли и восторга.
Что вращалось на периферии сознания, что треќножило его, не давая заснуть? В памяти всплывали лица, множество лиц, лица были плотью его работы - живые и мертвые, неподвижные, плачущие, орущие - безглазая плоть, отлитая в памяти, как в гипсе, он шел по лицам, как по булыжникам мостовой, и вдруг в прорезях маски мелькнули глаза. Где он видел этот взгляд? Где?
Она открыла глаза - падение во тьму станови лось слишком пронзительным - она прижала кА лени к груди, чтобы удержать парящее в пустоте сердце - и здесь ее настиг удар луны.
Он убрал стакан с груди и встал, прислушиваясь, - ему показалось, что за стенкой раздался всхлип или стон. Но все было тихо, в комнате плавали лунные тени. Он глотнул из стакана - зеркало на стене повторило жест, и он застыл, глядя в лицо, проступившее из его серебристой поверхности.
Глава 9.
Рабочий день начался вдохновляюще - утренќнюю сходку в райотделе посетил Большой Босс из управы и провел Большой Вздрюк с целью повыќшения общего энтузиазма. Вздрюкнуть оперсостав всегда было за что, такие набеги проводились в плановом порядке, и за годы, проведенные в систеќме, Воронцов давно к ним привык. Но на сыщиков помоложе они оказывали стрессующее действие. Поэтому после сходки личный состав разделился на две части - совсем молодые лихорадочно накиќнулись на работу, а те, кто поопытней, - отправиќлись снимать стресс к Арутюну. Воронцов, не приќмыкающий ни к тем, ни к другим, просто занялся текущими делами. Дела же текущие вытекали из общего отношения к делу - не должно быть белых пятен на карте территории. Поэтому он запасся антисобачьим аэрозолем, куском колбасы, фонарем, кусачками и отправимся знакомиться с "Плюсом".
Разумеется, прежде чем осуществить вторжение, он походил вокруг, покричал, посвистел и погремел цепью на воротах. Но никакого шевеления не возникло за периметром ограды, никто не вышел поинтересоваться, что за шум, никто не мелькнул
За окнами бетонной коробки офиса, и собаки в этот раз не было.
Он рассчитывал проникнуть внутрь скрытно и без помех, в том месте, где ограждение примыкало к бетонному забору и не просматривалось из окон офиса, но сталь сетки оказалась не по зубам кусачкам, которые он принес с собой в кармане. Ячейки сетки растягивались, как пружина, верхний ее край был укреплен на двух скрученных жилах колючей проволоки, а нижний - глубоко утоплен в земле во избежание подкопа. Это заградительное сооружение, казавшееся прозрачным и изящным, имело несколько степеней защиты - его явно устраивал человек, знающий толк в деле.
Человек, знающий толк в деле, с усмешкой наблюдал за безуспешными попытками ищейки проникнуть через преграду, стоя у амбразуры своей сторожевой башни. Это заградительное соќоружение, как и любое другое, не было неприступным - оно было рассчитано на то, чтобы затормозить противника, сделать его видимым, давая обороняющемуся пространство для маневра, и время, чтобы выставить прицел. Прицеливание исключалось по действующим правилам игры, а не пользовать собаку значило прекратить игру вовсе. Поэтому наблюдатель удовлетворенно кивќнул, увидев, что противник нащупал слабое месќто в преграде и начал взбираться вдоль металлиќческой опоры, опираясь на те ячейки, которые были прикручены к ней толстой проволокой и не тянули за собой всю сеть.
Воронцов осторожно сполз на землю по другую сторону ограды и хмуро осмотрел брючину, порванќную о "колючку" наверху.
"Туше", - усмехнулся наблюдатель, рассматриќвая в бинокль его мрачное лицо.
Пробираясь между грудами строительного муќсора, поросшего кустами сирени, и держа наготове аэрозоль, Воронцов минул кирпичную башню и вышел к зданию офиса. Здесь было чистенько и пустынно - двухэтажная бетонная коробка на квадќрате белого бетона, несколько розовых кустов у входа, глухие стальные двери, стальные щиты, ок-рашенные серой эмалью на окнах первого этажа.
Без толку потыкавшись во входную дверь, он обошел кругом здание, постукивая донцем баллонќчика во все металлические поверхности, и не найдя ни единой щели, куда всунуть глаз, оборотил свой взгляд к башне "элеватора" - больше смотреть было некуда. В кирпичную стену, обращенную в сторону офиса, была врезана ржавая железная дверь со следами зеленой краски, ему не очень хотелось тащиться туда, рискуя оступиться в какую-нибудь грязную яму, в зарослях лопуха и репейника, но он потащился. Раз уж он влез сюда, то следовало поќдергать все двери.
Наблюдатель бесшумно отступил в тень от амбќразуры окна.
Вопреки ожиданиям, дверь оказалась незаперќтой и петли почему-то не заскрипели, в душной тишине жаркого майского полудня, когда, подкоќвырнув пальцами край, он потянул на себя ржавую дверную створку - ручка отсутствовала.
Изнутри дохнуло холодом, железом и кирпичќной сыростью. Воронцов переложил баллон с аэрозолем в левую руку, достал из кармана фонарь и перешагнул порог.
Перед ним открылись два пути. Один крутыми маршами лестницы вел вверх. Второй бетонными ступенями лестницы спускался вниз. В сумеречном пространстве между путями стояли тени. Он начал подниматься к свету, но путь вверх оказался изна-чально перекрыт - уже третий марш лестницы рухнул и ломаной грудой лежал в лестничном проќчете. Откуда-то сверху каменного колодца прониќкали лучи света, но не достигали дна. Пришлось епуститься вниз.
Лестница вниз, оканчивалась в квадратном беќки I ном пространстве, открытом в три низких кориќдора, луч фонаря выхватывал крепления на стенах, оставшиеся от снятых коммуникаций. Поколебавќшись, Воронцов выбрал средний.
Черная Герта замерла рядом с хозяином, хозяќин улыбнулся в темноте - игра началась.
Воронцов осторожно продвигался вперед, здесь и ряд ли можно было заблудиться, но свалиться что- ю па голову могло вполне, а можно было и остуќпиться в какую-нибудь дыру - все было ветхим, брошенным, нигде не присутствовали следы чело- иска, здесь было холодно и пахло запустением, где- то капала вода. По обе стороны коридора открываќлись проходы в какие-то подсобные помещения - пустые, в основном, но прежде, чем коридор поверќнул под прямым углом вправо, Воронцов обнаруќжил железные шкафы для одежды - в одном из них, и душевую с насквозь проржавевшими кранаќми - в другом.
Игрок улыбнулся в темноте и подбросил камеќшек.
Воронцов, вздрогнув, метнул за спину луч фонаря, но ничего не увидел и снова пошел вперед, с опаской поглядывая на потолок, - впереди уже просматривалось что-то, похожее на решетку. Это и оказалась решетка из двух створок, стянутых цепью, провисшей под тяжестью ржавого замка. Что-то многовато здесь было железа, не учтенного охотниками за металлом. На всякий случай Воронцов пнул створку, но замок был подвешен не для виду, как это случается в брошенных помещениях, и пришлось поворачивать назад, ничего не увидев интересного сквозь решетку, кроме такого же коридора, а когда он свернул за угол, петли решетки ржаво скрипнули за его спиной. Во-ронцов замер, сунув в карман бесполезный баллон, и уже дернулся было к пистолету, но тут же обозлился на себя - что за ребячество? Створка могла сама вернуться в исходное положение, но кто-то мог и игќрать с ним в игры. А если кто-то играл с ним в игры, то тем более не следовало метаться по коридору луќчом фонаря, да еще и со стволом в руке - на смех затейнику, который уже ушел из зоны досягаемости луча света и хихикает во тьме. Следовало выбираться отсюда - вот, что следовало делать. Если здесь есть кто-то, играющий на своем поле, пусть засунет свои правила игры себе в жопу. В лабиринте могло никого и не быть, но ум Воронцова сам по себе был достаточќно лабиринтным, чтобы подозревать подвох за кажќдым поворотом самого себя. Многоопытный Воронќцов, точно и хорошо знал, что паранойя доставляет много забот, но ее отсутствие отменяет все заботы раз и навсегда - гробовой доской. Поэтому очень тихо, очень спокойно, контролируя не только каждое двиќжение, но и выражение лица, он начал выбираться к свету дня.
В квадратном помещении, под лестницей, ведуќщей наверх, он позволил себе ухмыльнуться и перед тем, как поставить ногу на первую ступеньку, мельком глянул в черные провалы двух неисследованныx коридоров - нет, он не пойдет гуда, а вот как вам понравится дымовая шашка, господин затейник?
"А ведь он вернется сюда с дымовой шашкой, - ухмыльнувшись, подумал игрок, глядя ему в спину из темноты коридора. - Пожалуй, следует приќнять меры".
ГЛАВА 10.
Воронцов, полагая принятие мер по защите собственной задницы от собственного начальства болееинасущным делом, чем газовая атака на башню с привидениями, затаил отмщение насмешливому призраку и вернулся в контору для написания раќпортов. Насущным делом было оперативно-поискоќвое, служившее прокладкой между ним и системой, профилактически раздающей пинки в ходе дежурќных проверок своих структур. Воронцов хорошо знал: если ты хочешь, чтобы система работала на тебя, - работай на нее и по ее правилам, следовать принципу командного и системного сотрудничества было совершенно необходимо для извлечения личќной выгоды. Воронцов не нес личной ответственноќсти за ведение дела, равно, как и за раскрытие убийќства, но раскрытие убийства было его личным деќлом, и он прикрывал своим опытом всю команду, чтобы команда прикрывала его, пока он будет ее обворовывать, извлекая из чужой информации персональные перспективы. На этом принципе работала вся машина сыска, перемалывая любых гениев преступного мира со времен его сотворения. Машина сыска была монстром, кусающим себя за хвост двуликим Янусом, она могла перемолоть опера в труху, но могла и защитить всей своей мощью и давала невиданные возможности. И вся эта машина сама рассыпалась в труху, без единой, важнейшей детали - заинтересованного сыщика. Воронцов и был такой деталью - ржавым, кривым гвоздем, о который не одна сотня волков ободрала свои шкуќры. А для того, чтобы исправно драть и не быть при этом вбитым в грязь по самую шляпку, самой же машиной, он должен был держать над головой пухќлую пачку бумаг, отражающую гнев начальства и деятельность, служившую прикрытием для резульќтата, медленно прорастающего в ее тени.
Пока что его деятельность была весомо отражеќна в ворохе крупно и неразборчиво исписанных листов сиротско-серой бумаги, однотипно озаглавќленных "Объяснение" и не объяснявших ничего, кроме того, что объяснить опрошенным совершенќно нечего, которые он сунул в тощую пока еще папќку ОПД. Затем он отразил напряженную разведы-вательную работу в нескольких рапортах о встреќчах с агентами, многозначительно поименованными псевдонимами "Соколов", "Орлов" и "Сидоров", традиционно кочующими из одного агентурного дела в другое с самого 37-го года. "Соколов", "Орлов" и "Сидоров" были совершенно никчемными бродягаќми, один из которых давно умер, что ничуть не мешало ему регулярно поставлять информацию и даже получать денежные вознаграждения. Ни один здравомыслящий опер никогда не загонял ценного информатора в документы, вся бумажно-агентурная работа была туфтой, и в оперативных службах не было ии одного человека, который бы об этом не знал. Опер фальсифицировал дважды - когда изображал деятельность для начальства и когда подго-нял бумаги под уже полученный агентурный результат. Никаких документов, реально отражающих наќправление агентурной операции, просто не существовало, все бумаги, хранящиеся в оперативных и архивных делах, описывали обратный во времени процесс, похороненный под грудой дезы. Эта система бюрократических фальсификаций, спонтанно возникшая в недрах НКВД, прессующего самого себя, являлась никем, никогда не организованной и не требующей наладки системой защиты и во времена Воронцова продолжавшей надежно шифровать • и агентурный процесс на любом его этапе. Но эта шифровальная машина, подобно дорогому хронометру, работала на драгоценном камне, которым являлся толковый информатор - без него она останавли-валась. Сыск начинался там, где прилежный и удачливый старатель находил такую драгоценность, а Воронцов был толковым сыщиком и имел кое-что в своем кармане. Однако прежде чем извлекать что-то из своего кармана, следовало тщательно ознако-миться с содержанием общей корзины, и Воронцов принялся за акт судмедэкспертизы.
"Нервная ткань порвана путем скручивания шейных позвонков... брюшная полость вскрыта... рука отделена от тела... голова отделена от тела... повреждения нанесены предметом с зубчатой режуќщей кромкой..."
Из того, что лежало за этими фразами, Стивен Кинг мог бы извлечь роман ужасов, страниц на пятьсот, но будучи зафиксирован сухим, протокольным языком, кошмар производил впечатление умеренное и даже обыденное, а на Воронцова, так даже и скучноватое - три жизни, три агонии уложились в три листика, покрытые фиолетовыми прожилками мутного машинописного текста и раскинутые на поцарапанном конторском столе - тасуй! как хочешь. Кто тасует судьбу? Воронцов усмехнулся - если бы таким языком был написан Акт о Конце Света, то оперативный дежурный читал бы его, позевывая и почесывая задницу.
"...массивная кровопотеря... следы зубов животиого в паху и на лице... длина тела... вес тела...", - Воронцов еще раз изучил текст и задумался. Из прочитанного никак не вытекало, что убитые оказали хоть какое-то сопротивление. Не было обычных в таких случаях ссадин на суставах' пальцев, синяков, царапин или порезов на ладоќнях и предплечьях, которые возникают, когда чеќловек защищается от острого предмета. Увиденќное же на месте преступления можно было считать следами борьбы, но истоптанная трава свидетельќствовала о наличии движения, а не о его характеќре. Там могли играть в футбол отрезанной голоќвой, но ни положение тел, ни состояние одежды, ни характер повреждений не указывали на то, что трое молодых, здоровых мужчин боролись с кем-то за жизнь, если не считать такими указаниями мудро отмеченные экспертизой "повреждения, не совместимые с жизнью", и учитывая, что этот кто-то не оставил иных указаний. Их просто убили, быстро и беспощадно, - пилой. Чтобы сделать такое заключение, не требовалось быть экспертом, но Воронцов хотел знать, как и в каком порядке это сочеталось со свернутой шеей и вырванными яицами. Воронцов хорошо знал, что эксперты умеют ошибаться ничуть не хуже всех прочих смертных и никогда не работают больше, .чем требуется для и ответа на прямо поставленные вопросы. А если эксперт - такой опытный старый хрен, как Риккерт, подписавший экспертизу, то он будет еще и намеренно пользоваться мутными формулировками, чтобы к нему пришли еще раз и что-нибудь принесли. Воронцов сделал пометки в блокноте, чтобы не забыть купить бутылку и мягко присоветовать следователю, ведущему дело, назначить еще одну экспертизу, вопросы для которой он сформулирует сам. Прежде чем задавать вопросы агентам, Воронцов хотел знать, сколько было "предметов с зубчатой режущей кромкой" или что это за виртуоз такой, который одной рукой орудует пилой, а другой откручивает головы, и сам ли он откусил член или это сделала его собака? В практике Воронцова был случай, когда женщина откусила член своему любовнику и порвала зубами его беддренную артерию, после чего несчастный истек кровью, а вину взял на себя присутствовавший в квартире пудель. В практике Воронцова был слуќчаи, когда старуха, перелезая через забор, урониќла свою матку, которую со смертельным (для стаќрухи) исходом откусила соседская дворняга, за что хозяйка дворняги, такая же старуха, была осуждеќна справедливым судом на семь лет и умерла в зоне. В практике Воронцова были случаи, котоќрые могли бы заставить плакать от смеха самого Дьявола, но он до сих пор не мог представить себе, что произошло на пустыре, за цехом Љ 11. Убиќтые отнюдь не выглядели слабосильными жертва ми маньяка, они выглядели скорее, как бандиты. Если это - "разборка", то убийцу или убийц будет искать не только милиция. Воронцов усмехнулся и сделал еще одну пометку в блокноте - хорошо было бы пойти по следу охотников, чтобы взять их над теплой или уже холодной дичью. С этим не справиться самому и силами опергруппы не справиться, для этого понадобится задействовать целую толпу людей - наружное наблюдение и спецназ. Но прежде чем охотиться на охотниќков, надо выйти на их след, а как это сделать, когда личности убитых до сих пор не установле-ны? В областном информационном центре на них ничего не было, но оттуда и нельзя было извлечь ничего, кроме того, что сваливалось туда, как отќходы сыска, - сведений об уже выявленных преќступниках. Воронцов хорошо знал, что любая опеќративная работа начинается с базы данных, как бы ее не называть: информационный центр, картотеќка, учет или архив. Единственная система учета граждан, которая могла претендовать на государќственную - паспортная, была распылена по райќонам и не имела единого центра, а если такой центр и существовал, то так глубоко упрятанным в недра государства, что как бы и не существовал вовсе. Учеты же других ведомств были оперативно недоќступны из-за отсутствия закона, обязующего веќдомства делиться своими сведениями с милицией. По личному опыту Воронцов хорошо знал, что доступ можно получить к любым сведениям, но на личном контакте. В третьем тысячелетии, в страќне, в которой Воронцов имел честь заниматься сыском, машина розыска работала так же, как и в первом, - она держалась на гвоздях, она продолжала оставаться деревянной, и линии силы про-стирались по ней от одного гвоздя к другому. Эта машина не зависела ни от сбоев в программе, ни от напряжения в сети, подобно ветряной мельнице, она медленно и верно перемалывала преступность в муку, независимо от того, откуда дует ветер, - но до тех пор, пока цельной оставалась сама структvpa, затем гвозди начинали выпадать. В свое время Воронцов широко пользовался узкоизвестным документом, именуемым "формой Љ 6", о котором ничего не знали, не только рядовые граждане и правозащитные организации, но и рядовые сыќщики в старом СССР. В этой "форме", которая являлась негласной частью паспортного контроля, были сведены воедино все сведения о гражданине с момента его первой прописки, то есть задолго до получения паспорта и до момента уничтожения последнего паспорта, то есть включая все изменеќна i в гражданском состоянии и месте жительства до самой смерти или лишения гражданства. Форма всегда хранилась по месту выдачи первого пасќпорта, накапливая информацию, передаваемую по системе паспортного контроля из всех служб МВД, где бы ни находился владелец паспорта. Воронцов хорошо знал, для кого набивало кормушку трудоќлюбивое МВД и подозревал, в каком направлеќнии, ветры демократии выдули "форму Љ 6", оса-див ее на магнитных носителях, но ничуть не соќмневался, что новый хозяин окажется не умнее преќжнего, просравшего страну. И ничуть не подозреќвал маниакально подозрительный Воронцов, что, профессионально презирая любую форму демокќратии, сам является профессиональным демокраќтом, ненавидящим гестапо в любой форме за то, что эта форма гарантировала неприкосновенность дилетантам, гарантированно просирающим дело в чем бы оно ни заключалось. По роду и срку службы Воронцов был хорошо знаком со "старшим братом", с его фраерскими повадками и ненавидел его за халявство угрюмой ненавистью сыщика, тяжело работающего за кусок хлеба, политый водкой. Воронцов был вынужден стать профессионалом, чтобы его хотя бы называли на "вы" и вынужден был выносить чванство бывших комсомольских деятелей, надевших погоны скуки ради и не умеющих вынести за собой собственный горшок.
Учеты гебестапо, как бы ни перекатывало время буквы его названия, всегда были недоступны "младшему брату", не получившему ни крохи из папочкиного наследства, а доступ к широко разрекламированным учетам Интерпола ничего не значил, поскольку они были ничего не стоящей туфтой, равно как и само местное отделение Интерпола, ставшее кормушкой для тех же "комсомольцев", в очередной раз сменивших цвет. Таким образом, Воронцоќву, как и двадцать лет назад, приходилось полагаться на собственную голову, замусоленную записную книжку, водку, пару-тройку старых знакомцев из управы да пару-тройку драгоценных агентов, которые, собственно, и были его друзьями, и его сеќмьей.
Он завязал тесемки своей папки, в которой болќтались несколько листков серой бумаги и костлявая шариковая ручка, тяжело выполз из-за стола и поќдумал в очередной раз, как думал каждый день в последние двадцать лет: "А на хрена мне все это надо?".
Глава 11.
Вдоль базара тянулась "улица красных фонарей", называемая здесь Арбатом. Когда-то этот район, примыкающий к промзоне и построенный в качестве спального придатка к ней, случил жилищем работяг и их семей. Поскольку тяжелый труд всегда шел рука об руку с преступностью, что бы там ни говорили по этому поводу марксисты, это место всегда было криминальным и отсюда вышли многие "братки". Сюда же они вернулись, когда давившая их тоталитарная система, рухнув, похоронила под собой местную промышленность и, завалив обломками тихие дворики, в которых работяги забивали "козла" и распивали бутылочку на троих, поголовно обратила этих работяг в обозленных и на все готовых люмпенов. Очень скоро стараниями новых хозяев жизни разноцветный неон баров, дискотек и винно-водочных лавок залил нижние этажи "хрущевок" и многоэтажек, взбираясь все выше и выше вывесками фитнесс-клубов, массажных салонов и сомнительных адвокатских контор, по мере того, как прежние хозяева, с голодухи распродавая свои квартиры, разбегались кто куда или подавались в батраки к новым, на отремонтированные лоскуты тротуаров выплеснулись ядовито-зеленые и оранжевые зонты уличных "пивняков", по разбитому асфальту советских дорог зашоркали американские лимузины, в бывших сквериках и вокруг ставков, где раньше пацанва удила рыбу, выросли монументальные грибы ночных клубов и казино, где новые "пацаны" ловили удачу, кто как - на красном поле игорного стола или на паркете поддельного красного дерева под столом, плавая в луже собственной крови. То,что раньше называлось "хаза", "малина" или "блот-хата", теперь стало называться "биллиардная", "клуб встреч" или "караоке-бар", и заведениями владели уважаемые граждане, которые иногда даже платили налоги с продаваемых в притоне спичек. Особая прелесть этого места состояла в том, что оно располагалось поблизости от "зоны свободного предпринимательства" и на него как бы распространялись льготы, как бы падала барственная тень Хозяина, организовавшего эту зону для личного пользования и правившего в ней свободно и предприимчиво. В зоне можно было купить все: донбасский уголь, уренгойскую нефть, каспийскую икру и бриллианты Израиля. Через зону продавались такие вещи, которых, маниакально подозрительный Воронцов не желал упоминать даже самому себе. Разумеется, на фоне зоны квартал развлечений был просто крохотной лавчонкой, игрушкой, существующей по прихоти Хозяина, который сам был из местных "пацанов", но одного его взгляда хватало, чтобы поддерживать железную дисциплину, и без этой прихоти квартал превратился бы в поле боя. Здесь, как и в любом подобном районе от Гонконга до Донецка под буйством капитализма и разнообразием свободного предпринимательства, находился жесткий фундамент плановой экономики, управляемой твердой рукой менеджеров, привезенных из Москвы и обученных в Америке. Пикантность ситуации заключаќлась в том, что Воронцов знал Хозяина еще с тех времен, когда Хозяин был просто "бригадиром" у своего старшего брата, очень известного и безвременно ушедшего, не без побоищ будущего Хозяина, "авторитета", с которым Воронцов пил водку, по-соседски, еще когда будущий Хозяин крутился вокруг и бегал за сигаретами. Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что район, к которому Хозяин благоволил, назывался "Солнечный", каковое созвучие, надо полагать, ласкало слух Хозяина, который, прихватив авуары в бозе почившего, много лет прокрутился в Москве и так удачно, что не блистая ни умом, ни способностями, вернулся оттуда уже состоявшимся олигархом. Воронцов не был и финансовым гением, ни даже просто бухгалтером, но умел сложить два и два и имел достаточно жизненного опыта для понимания того, что без посторонней помощи пацаны с двухклассным образованием финансовыми гениями не становятся, а простое наблюдение за вектором, руководимой Хозяином экономики, и его челночными передвижениями, не оставляло сомнений. Воронцов сделал выводы, которые мог поведать только стакану с водкой и то, только поставив его на собственную грудь в наглухо запертой комнате, он очень хорошо понимал, что такое Хозяин, и очень надеялся, что тот о нем никогда не вспомнит. Воронцов много лучше других знал страшную пробивную силу преступного менталитета, не имеющего ни законов, ни границ, но даже он не мог предположить, что гигантское постсоветское пространство превратиться в систему "общаков", руководимых "смотрящими". В этом пространстве, которое, по сути дела, являлось шестым континентом, все всегда было уникальным - абсолютная монархия, социализм, абсолютная неспособность народа принять любую власть и абсолютное самопожертвование народа во имя власти. В этом пространстве впервые в человеческой истории осуществилась в таких масштабах смычка между преступным cooбществом и государством, именуемая "мафией" Чтобы понять, что же произошло на самом деле нужно было иметь такой опыт, какой имел Ворон цов, но как можно было объяснить "фраеру", что он - "фраер" и что "вор" не только не считает его за равного, он не считает его даже и за человека Воронцов хорошо понимал, что все войны, произошедшие в постсоветском пространстве - это вой| ны общаков, но как можно было объяснить это "патриоту" или человеку, у которого сын погиб на чеченской войне? Воронцов хорошо понимал, что выборы - это лохотрон для "фраеров", но как можно было объяснить это бабульке, которая шла голосовать за "доброго начальника"? Воронцов по природе своей был человеком Закона, он мог бы назвать это Справедливостью, если бы ему пришла охота пофилософствовать, он всю жизнь бил под свечниками шулеров, играющих не но правилам и в стране, где урка мог стать "экономическим гением" и Другом Президента, где сама плоть жизни превратилась в сумеречную зону, населенную упырями, - ему просто не было места в системе вещей. Но Воронцов всю жизнь провел в сумеречной зоне на пределе между правом и бесправием, он сам об рос шерстью, он имел такую закалку, которая и не снилась никаким упырям, поэтому он стиснул клыки, сделал насечки на нулях своего "Макарова" и продолжал идти по своей охотничьей тропе. Поэтому он не сидел сейчас дома, в грязных трусах и майке, пропивая ментовскую пенсию, и не сидел в кресле ментовского начальника, надзирая за подчиненными, а шел, поблескивая плешью в свете витрин по "улице красных фонарей", поглядывая по сторонам глазами опера и без стыда наслаждаясь красивыми девками, вкусными запахами и нежной струйкой джина, уже путешествовавшей в крови.
Глава 12.
Обитатель башни красного кирпича решил сделать вылазку в город, чтобы прикупить "коксу", да и вообще хотелось развеяться. Он терпеть не мог город и терпеть не мог людские толпы, но ночной квартал развлечений был совсем другим делом. Здесь правили законы ночи, которую он так любил, здесь все было призрачно, текуче, изменчиво и существовало, не существуя, на границе неонового света и тьмы. Здесь можно было все, что запрещал свет дня, здесь не было уличной толпы, здесь все были одиночками с расширенными глазами. Он любил этот мир, настолько фальшивый и продажный, что казался произведением искусства, он любил даже запах помоек, которых былo полно за красивыми фасадами - там вспыхивали глаза котов и стоны похоти, и крики боли. Он не любил человеческих взглядов, но здесь, идя по улице, ему нравилось ловить на себе взгляды, заинтересованные - женщин, настороженные - мужчин. Подростки смотрели дерзко, но в глубине их разноцветных глаз плавал страх - они чувствовали больше, чем другие люди, они были существами сумерек, ангелами, падающими из мира детства, но еще не ударившимися о землю, они находились в полете, они видели много, но не по нимали ничего, они были уязвимы и страшны в своей жестокой невинности. Одиноких женщин было много, а одиноких мужчин - мало, мужчины сбивались в кучу и были похожи на собак, своей мутной собачьей иерархией. Он не любил мужчин - женщины нравились ему больше, еще больше ему нравились дети, а детей здесь не было. Все женщины здесь были похожи на кошек, они были полны холодной ярости, даже если терлись о ноги мужчин, в свете неона и во тьме помоек, на тротуарах, в барах и в клетках над барами - здесь шла война полов, которая наэлектризовывала воздух, и ему это нравилось. Женщины смотрели, как кошки, - с ледяной похотью или как на кусок мяса, но здесь не было женщин, которые боялись его - и ему это тоже нравилось. На самом деле, женщина не боится ничего, даже когда визжит от страха, а мужчина боится, даже когда лезет на ножи, мужчина боится быть втоптанным в грязь, он боится этого больше смерти и потому страх не покидает его никогда, а женщину топчут всегда, потому что так устроен мир, она - кошка, не знающая, ни стыда, ни страха, у нее девять жизней и одна смерть, она легко разбрасывает и то, и другое, вот почему ему нравилось смотреть в глаза женщин, но эта ночь сделала ему особый подарок.Он ответил на взгляд бледной девочки со встрепанными черными волосами - она показалась ему подходящей.
- Пятьдесят долларов, - сказала она, коснувшись пальцем нижней губы.
Он кивнул.
- Куда пойдем?
- Здесь есть место. - Не оборачиваясь, она пошла в щель между домами, и он двинулся вслед за ней.
- Тебе нужен "кокс"? - спросил он, когда девчонка, присев за грудой картонных ящиков, наваленных у какой-то грязной стены, быстро управилась с делом.
- Нужен. Ну и что? - поколебавшись, ответила она.
- Мне тоже нужен. Но я не местный и не знаю, где взять. Я поделюсь с тобой, если ты купишь. Понятно?
- Понятно. Сколько?
- Пять грамм.
- Давай деньги.
Он отдал ей 250 долларов, пять грамм были предельным количеством, которое он мог себе позволить, чтобы не пустить круги по местной тусовке.
- Жди здесь. Не бойся и не ходи за мной, я вернусь минут через десять. - Он усмехнулся и присел на ящик, закуривая и глядя в ее удаляющуюся спину - ждать следовало от десяти до пятнадцати минут, а потом подниматься и валить отсюда.
Она уложилась в указанный срок, ладонь, на которой она протянула ему пять "закруток", слегка подрагивала. Он понимал, что ей надо нюхнуть, и без разговоров отдал один пакетик, бросив остальные себе за пазуху - их можно было "потерять" мгновенно, выдернув полу рубашки из штанов. Но потерять здесь можно было не только "кокс" и быстрее, чем приобрести, - едва в руках девчонки затрещала разворачиваемая бумага, как в щели между домами раздались мягкие шаги подпружиненных кроссовок и оттуда возникли четыре фигуры.
- Ну что, уже занюхался, пидор? - вкрадчиво спросила одна из них.
Девчонка дернулась, сминая в ладони пакет, четыре фигуры тихо хихикнули, рассыпаясь веером, ночной приятель девчонки произвел серию неуловимо-быстрых движений, как будто паук ткал паутину в темном воздухе, потом раздался визг.
Девчонка очнулась уже на освещенной улице, волочимая за руку лавирующим через толпу приятелем и сжимая в кулаке другой пустую бумажку от просыпавшегося кокаина.
- Стой! - она уперлась в тротуар обеими ногами.
- Я "кокс" потеряла!
- Я дам тебе еще, дура! - огрызнулся приятель, притормаживая. - Надо валить отсюда по дальше!
- Куда? Я их знаю, они меня найдут! - по лицу девчонки потекли слезы. - Это все из-за тебя, придурок! - Приятель остановился и посмотрел на нее задумчиво.
Воронцов сидел в баре, дожидаясь Илону, когда мобильник заныл во второй раз. На первый сигнал Воронцов не ответил, полагая, что это начальник розыска призывает его на вечернюю сходку и намереваясь ее продинамить. Илона была старой и очень цен ной знакомой, которая стоила того, но и надпись выс кочившую на дисплее "Немедленно ответь!" - нельзя было проигнорировать и он, со вздохом, включился.
- Ты еще не сильно бухой? - спросил начальник
- Не сильно.
- Ты где?
- В квартале.
- Там где-то рядом с тобой, - начальник назвал адрес, -порезали каких-то мудаков, пойди и посмотри, что там.
- У меня встреча.
- Вот и будем считать, что ты работаешь, а не сосешь самогон, - начальник отключился.
В этот момент в бар вошла Илона.
Илона не была проституткой, в обычном смысле этого слова, просто она навещала иногда пару-тройку пожилых состоятельных мужчин, да еше двое помоложе захаживали к ней самостоятельно, вот и все. Эти необременительные контакты позволяли ей вполне безбедно жить, не расставаясь с унаследованной от отца хорошей квартирой и унаследованными от него же приятелями, одним из которых и был Воронцов, знавший Илону с детства. Однако Илона была умной девочкой и биологом по образованию, а базовые знания по химии, полученные в университете, служили ей основой маленького хобби, дававшего возможность присовокупить к безбедной жизни приятные мелочи и невинные излишества, доводя до ума некоторые специфические субстанции, служившие основой дохода в квартале развлечений. Большинство дилеров и многие из ребят, заправлявших делами в квартале, были ребятами, с которыми Илона ходила в детский сад, в школу и умеренно допускала к себе на дискотеках, стоило ли удивляться, что их старая дружба оказалась еще и плодотворной? Воронцов никогда не позволял себе широко пользоваться плодами их дружбы, но Илона была умной девочкой, она сама понимала, что к чему, и знала, что дядя Воронцов поможет в случае чего.
- Давай пройдемся, - сказал Воронцов, вставая из-за стола ей навстречу. - Тут порезали каких-то чертей, хочешь посмотреть?
Когда они выходили из бара, по улице мимо них быстро прошел сосредоточенный мужчина, крепко придерживая за локоть всклокоченную девчонку. Воронцов вскользь заметил, что у мужчины белое, как у обитателя "крытки", лицо, но мало ли здесь было, обитателей ночи?
Они едва успели к месту происшествия - еще немного, и пострадавших увезла бы "скорая", которая прибыла на удивление быстро. Со старшим бригады о чем-то тихо переговаривался парень в элегантном шелковом костюме и с зализанными назад волосами.
Одной машиной здесь могло и не обойтись - двое пострадавших уже лежали на носилках, еще двое лежали на земле и вокруг них продолжали суетиться белые халаты, в свете фар было видно, что все вокруг забрызгано кровью. Двигаясь чуть впереди державшейся в тени Илоны, Воронцов подошел к врачу.
- Что с ними случилось?
- А что надо? - вскинулся зализанный. Не обращая на него внимания, Воронцов показал врачу удостоверение.
- Да ничего особенного, - усмехнулся врач - Расписали, как картину Пикассо. Кровищи много, но ни один крупный сосуд не задет. Порезы длинные, мелкие, направлены сверху вниз и снизу вверх по фронтальной части тела и рукам. Видок у них страшный, но опасности для жизни нет.
Пока он говорил, зализанный куда-то исчез. Воронцов подошел к тому из лежавших на носилках, у которого были открыты глаза.
- Что случилось, сынок?
- Ничего, - ответил тот сквозь зубы. - Упал, порезался об стекло.
- Ну и хорошо, ну и ладненько, - удовлетворенно произнес Воронцов.- Заяву писать не будем?
- Нет.
ОСТАЛЬНЫХ можно было не спрашивать. Воронцов мельком осмотрел место происшествия и, не заметив ничего интересного, вернулся к Илоне, доставая из кармана мобильник.
- Пошли отсюда. Это тухляк. Теперь они сунут бабки старшему бригады, чтобы тот не болтал лишнего и будут разбираться сами. Ну и скатертью им дорога, ну и флаг им в руки, - то же самое он ПОВТОРИЛ начальнику по телефону.
- Но кто-то позвонил на 0 -2, - заметила Илона, когда они вышли на освещенную улицу.
- Дежурный "скорой" прозвонил, вероятней всего, - усмехнулся Воронцов. - Они так делают, чтобы подстраховать своих людей. Или какая-нибудь перепуганная официантка, которая не посоветовалась с хозяином. Ну и что? Она наверняка не назвалась - ложный вызов. - Из приемного покоя любой больницы сообщат о ножевых ранениях.
- Я вижу ты разбираешься во взаимоотношениях медицины и милиции, - ухмыльнулся Воронцов. Не сообщат, если получат от врача "скорой" сопроводиловку, что ребята упали и порезались об стекло. А чего ты так волнуешься?
- Мне интересно, что ты будешь делать, если такое произойдет со мной.
- Я найду и закопаю человека, который это сделал, - твердо и не задумываясь, ответил Воронцов.
- А ты дашь мне свою кровь? - спросила Илона.
- Я дам тебе свою кровь, я дам тебе свою... - он запнулся.
- Сперму, - вежливо подсказала Илона. Пошли ко мне. У меня есть джин, и я не хочу сидеть в вонючем баре, слушая там матюги.
Глава 13.
За "улицей красных фонарей", за кварталом развлечений, рядами стояли хмурые многоэтажки, которые еще не захлестнул прибой веселой жизни, уже долетали его брызги. Для большинства их обитателей единственным средством существования являлась сдача своей квартиры в наем - на месяц, на неделю, на сутки, на час. Те из них, кто в светлые времена успели получить садово-огородные участки, переехали в хибары, построенные на участках, другие - ютились в гаражах и capaях, переоборудованных под жилье, некоторые объединялись в кооперативы, по очереди или постоянно живя в одной из квартир, а другую или другие сдавая в наем. Процесс был настолько повальным, что милиция никак не контролировала его, стараясь не замечать, и даже самым ушлым фискалам не приходило в голову собирать здесь налог, а когда сюда приезжала какая-нибудь из компаний, чтобы отключить свет, газ или воду, то ее встречали дрекольем всем сообществом и не пускали дальше дальних подступов к трущобам. Здесь на паях снимал комнаты и углы разный люд, приехавший на заработки в квартал развлечений из разных концов страны - проститутки, посудомойки, воры, начинающие сутенеры и девочки из кабаре, здесь находили приют наркоманы и все любовники, которым не нашлось места в нумерах побогаче.
Здесь, в одной из однокомнатных клеток, на самом верху ободранной многоклеточной трущобы, на ободранном и продавленном диване, расположился обитатель башни со своей бледной иодружкой. Комнату с обшарпанными обоями освещал таршер в стиле 60-х с прожженным оранжевым абажуром, в углу торчало бельмо неработающего телевизора, на стене - эстамп, улыбающийся космонавт на фоне ракеты с надписью "СССР".
Они нюхали кокаин, прямо с покоробленной поверхности журнального столика, больше похожего на разделочную доску - у девчонки не было даже зеркальца, у нее вообще ничего не было, кроме трусов, в которые она прятала деньги, и мятого платья на двух бретельках, чуть прикрывающего трусы. Она выглядела голой, незащищенной, как лист на ветру, как открытая ладонь ребенка и простой, как фарфоровая статуэтка советского производства, но ее ночному приятелю еще предстояло узнать о ней нечто пикантное.
Она вдохнула кокаин одной ноздрей - ногти у нее были без маникюра и коротко обрезаны, затем, тщательно собрав прилипшие к грязной фанере драгоценные кристаллики, втерла их в десны кончиком пальца - визави отметил, что зубы у нее кривые, но белые и крепкие.
- Аххрраны-Х-р-р-истовы, - сказала она неожиданно низким, вибрирующим голосом, от которого v обитателя башни пробежал мороз вдоль хребта, вокруг ее тонких ноздрей проступили белые кольца, глаза распахнулись, на щеках вспыхнул румянец, и она легла набок, вдавив острый локоть в поддельную парчу дивана, - ложбинкой обозначилась маленькая грудь, едва прикрытая платьем, едва прикрытая платьем, обрисовалась линия бедра, изящная, как контур амфоры, ночной приятель, расширенными глазами, наблюдавший метаморфозу, потянулся к ее промежности, но она оттолкнула его руку.
- Зачем ты порезал тех пацанов?
- Чтобы они не зарезали меня.
- Они не собирались этого делать. Они хотели забрать "кокс", проследили, наверное, когда я покупала.
- Я не собираюсь отдавать шакалам свой кокаин и могу простить тебе, что ты их навела, но я не прощаю, когда меня называют пидором.
- Что? - Она улыбнулась.
- Ты не понимаешь русского языка? - Он расстегнул ширинку. - Так я тебе объясню х..ем. Он дернул вверх подол ее платья.
Она схватила его за руку.
- У тебя что, есть презерватив?
- Не заговаривай мне зубы, у меня его нет, но я тебя, все равно трахну
- Ты что, не понимаешь? - в ее голосе прозвучал гнев.
- Что? Ты боишься, что я заберу твои деньги? - Она молча повернулась к нему спиной.
- В чем дело? - он сильно хлопнул ее по заду. - Ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно?
- Хочу. - Она приспустила трусы, обнажив ледяные белые ягодицы с горячим следом от его удара. Он хлопнул еще раз. Она дернулась и поджала колени к груди, комкая трусы в кулаки, зажатом между бедер. Затем, не отпуская руки, перевернулась на живот и развела ноги в стороны.
Такая манера поведения была ему знакома. Так делали женщины по всей Средней Азии, а Афганистане и Боснии, когда не хотели гневить Аллаха, принимая в себя сперму, не предназначенную для рождения потомства. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись, хотя входы и находятся рядом. Но откуда здесь Восток? Ему еще предстояло узнать, что стрелка компаса взбесилась в этом мире, что ветер грядущего уже превратил ее в сумасшедший флюгер, сместив все ориентиры, он сам, не понимая этого, был сумасшедшим, бесовским существом, знаком Хаоса, начертанным на лбу мира.
Щель меж ее ледяных ягодиц была глубокой и горячей, как вход в ад, он вошел в нее рывком, она закричала, запрокидывая голову. Он схватил ее за волосы и вошел еще глубже, затем резко перевернулся на спину, натягивая ее на себя, она приподнялась на раздвинутых ногах и раскинула руки, уперевшись ладонями в диван, он сунул руку ей между ног, и рука его наполнилась.
Он выкатил глаза, диван косо поплыл под ним, качнулась многоэтажная башня, устремленная в испещренное лазерами небо, и взвыла, поднимаясь на струях огня, пронзивших существо, в которое превратились они оба, пока адский червь, горячий и скользкий, конвульсировал в его руке.
ГЛАВА 14.
Подходя к своему дому, Воронцов ощущал давно забытое и совершенно неуместное чувство вины. В первый раз за много лет кто-то ждал дома его возвращения из ночного путешествия, девчонка не ушла по-английски, ее не унесли черти дальних странствий, - это было видно по свету в кухонном окне. Ощущать чувство вины было совершенно абсурдно, он никому и ничего не был должен, тем не менее, он ощущал его, и это вызывало в нем раздражение, но внутри раздражения светился крохотный огонек удовольствия.
Во дворе пахло сырой землей и цветами, она полила его цветы, а день был жаркий, и запахи были и своевременны, и уместны, и приятны.
Как и в прошлый раз, она встретила его на пороге кухни.
- Вы будете ужинать?
- Нет, спасибо, - отказался он, хотел было поблагодарить за цветы, но сдержался, в конце-концов, чтобы полить розы, надо было разобраться с системой полива, а значит, она шарила по его саду, и не следовало поощрять самоуправство.
- Я могу приготовить чай, - сказала девочки
- Не надо, - ответил он и почему-то, посчитал нужным добавить. - Я не пью чай после водки, о этого колотится сердце.
В своей комнате он сбросил с себя всю пропотевшую одежду, но вспомнив, что не один в доме, со вздохом натянул шорты и направился в ванную, держа в руке смятое белье.
Уже стоя под душем, он сообразил, что девчонке следует дать какую нибудь сменную одежду, и вспомнил, что уже второй день видит ее в чистой майке и юбке, хотя никаких других следов стирки не отметил.
- Ты можешь, смотреть телевизор, если хочешь, сказал он, выйдя из ванной и проходя через кухню, где она тихо сидела в углу, положив руки на колени. - Умеешь пользоваться видеомагнитофоном?
- Умею.
- Так пользуйся. Там полно кассет. - Среди этих кассет полно было и порнух, приобретенных в те еще времена, когда порно было большой цацой, но не его дело было, следить за ее нравственностью.
В своей комнате, которая служила и спальней и кабинетом и баром, он плеснул себе джину и вытянулся на кровати, поставив стакан на грудь.
Последнее время что-то не пускало его привычно провалиться в сон по вечерам, какие-то неопределенные воспомипания, какие-то смутные ассоциации, как-то связанные с последним убийством, проникали в сознание через щель между сном и бодрствованием и будоражили его. Воронцов отќнюдь не был впечатлителен, работа давно превратила его ум в зеркало, отражающее все негативные впечатления, но зеркало дало трещину, что-то проникло под его поперхность и бродило в зазеркалье, прячась от света глаз. Что?
Как всегда, когда ему приходилось выпить много, но понемногу, алкоголь почти перестал действовать на него, он был, не ко времени, трезв и знал, что лежит перед выбором: либо провести без сна беспросветную ночь, либо прикончить начатую бутылку джина. Бутылка джина освещала его бессонные ночи уже много лет, подобно лампе Алладина и, допив свой нагрудный стакан, мудрый Воронцов, кряхтя, поднялся к книжному шкафу, где прятался джин, уместно соседствуя, с подшивками журнала "Следственная практика" н китайской пейзажной лирикой. Но в стоячем положении мысќли его перетекли в предметность, как только голые пятки коснулись твердой земли, и, вспомнив о взяќтых на себя обязательствах, он решил покончить с делами дня и перед тем, как преступить к терапии, выдать постоялице сменную одежду. Порывшись в шифоньере, он извлек комплект из шортов и майќки, точно таких же, какие были на нем и, которые дарила ему мать на каждый его день рождения в течение последних десяти лет перед своей смертью, вышел в гостиную, где постоялица сидела перед телевизором, и молча бросил комплект ей на колеќни. Он не произнес никаких напутственных слов, поскольку девчонка не успела или не захотела наќжать на кнопку дистанционки. и в этот момент на экране чей-то здоровенный член влазил во что-то, похожее на сизые куриные потроха, а он почел за лишнее влазить со своими напутствиями.
Вернувшись в комнату, Воронцов с чистой совеќстью плеснул себе терапевтическую дозу и, отпив глоток, вытянулся на постели, привычно поставив стакан на грудь - как поминальные сто грамм на могильную плиту.
Что? Что мешало сыщику с таким опытом, как у Воронцова, привычно выбросить из головы раќботу, закрыв за собой дверь райотдела? Еще будуќчи на пятнадцать лет моложе, Воронцов работал в оперативно-следственной группе союзного МВД. расследовавшей сумгаитскую резню, он видел осуќшенные русла арыков, сплошь выстеленные серыќми телами, - женщин, детей и стариков, поскольќку мужчин поубивали и сожгли в домах, которые они пытались защитить, и после целого дня рабоќты среди жутко воняющих трупов и пепелищ, с запахом жареного мяса, - он шел к девкам в обќщежитие ближайшего хлопкового завода и не теќрял потенции, и пил с ними самогон, и спокойно засыпал, без всяких кошмаров. За свою жизнь Воќронцов видел столько последствий, стольких зверќских, нечеловеческих преступлений, сколько не видел и никогда не увидит ни один солдат на войќне. Он привык. Он ничему не удивлялся. Он точќно знал, что человек - самое жестокое и самое хищное из всех животных. Чем его могло зацеќпить почти рядовое убийство в промзоне? Что-то там было, что-то, за что зацепился его внутренний свидетель, что-то такое, что выводило событие из ряда вон. Куда? В каком контексте его следовало рассматривать? Контекста не было, событие висе-ло в пустоте, оно выглядело пришельцем из другоќго пространства.
Он встал, чтобы наполнить стакан, - зеркало на стене повторило жест, и жест казался идентичќным, но Воронцов знал, что на самом деле - там все наоборот. В зеркале невозможно увидеть себя. Чтобы увидеть себя истинного, надо иметь два зерќкала и заглянуть в странное пространство между ними, которое начинается нигде и уходит в никуда. Воронцов отсалютовал стаканом своему отражению и тихо рассмеялся - отражение качнулось очень натурально, запрокидывая белое лицо.
Девочка за стенкой сидела в темноте, выключив телевизор. Зрелище, увиденное ею на экране, заворожило ее, как зрелище тяжелой автомобильной аварии завораживает случайного прохожего. Она случайно наткнулась на эту кассету и не выключила видеомагнитофон, когда Воронцов вошел в комнату не потому, что проигнорировала, а потому, что не увидела его. Теперь она сидела в темном пространстве, прорезанном лучами луны через щели штор, наедине со своим отражением, смотрящим на нее из мертвой глубины телеэкрана. Она пыталась вспомнить себя, нащупать в своем прошлом сенсоры, позволяющие осознать, кто она и откуда, но ничего не всплывало из глубин ее памяти, кроме собственного лица. Но откуда-то она знала способ, наполняющий тело незнакомой энергией И включающий внутренний экран, заполненный странно знакомыми образами, луна подсказала ей способ.
Воронцов лежал на одре своих ночных бдений, в свете луны, льющемся из окна, подобный саркофагу в собственной гробнице. Мерно подрагивал в такт дыханию джин на его груди, тихо тлела лампа Алладина у его изголовья, и тени прожитой жизни, ставшие снами, бродили вокруг него.
Из-за стенки донеслись звуки, как будто там двигали мебель, но у него уже не было, ни сил, ни желания встать и посмотреть, в чем там дело.
Глава 15.
Собираясь утром на работу, Воронцов заметил, что зеркало на стене покосилось, но ничего не вспомнил о ночных звуках за стеной, а деловая текучка напрочь выкинула из его головы призраков ночи, отодвинув на время на задний план и убийство в промзоне. За ночь "выставили" киоск на базаре, пробили голову какому-то мудаку в кабаке, рядом с базаром, но на его территории и изнасиловали деќвицу возле кабака. Но во второй половине дня, оставив Дядыка домучивать текучку, Воронцов выбќрался к Риккерту с бумажкой, подписанной следоќвателем.
- Если ты засунешь свою бумажку в жопу, - сказал Риккерт, - и избавишь меня от волокиты, то я дам тебе устно и прямо сейчас все ответы на твои вопросы. Тем более что бумагу ты написал сам, а твоя папка не приспособлена для ношения в ней бутылки. Развязывай. - Воронцов развязал, и бутылка с облегчением выкатилась на стол, где ее моментально уловил проницательный Риккерт.
- Все, что я тебе скажу, - сказал честный Риккерт, пережевывая вялый огурец, - это домысќлы. Но домыслы обоснованные. Этих троих субчиќков кончили одной острой и ржавой столярной пилой, в тканях осталась ржавчина.
- А почему не тремя, острыми и ржавыми стоќлярными пилами? - спросил Воронцов.
- А почему не четырьмя? - ухмыльнулся Рикќкерт. - Всего было четыре удара. Одним ударом отќсекли голову. Вторым одним ударом отсекли руку. Третьим одним ударом вскрыли живот. Четвертым одним ударом вскрыли горло. Логично предположить, что это сделал один умелец, вооруженный одной ржавой пилой, а не четыре умельца, вооруженные четырьмя ржавыми пилами. Но ты можешь поискать и бригаду плотников с одной пилой на четверых, это гное дело. Имей только в виду, что они еще и эквилибристы-престижираторы, поскольку все три смерќти наступили примерно в одно и то же время.
- Насколько примерно?
- С интервалом от нескольких секунд до неќскольких минут, точнее установить невозможно.
- А зачем понадобилось сворачивать шею челоќвеку со вспоротым животом?