Лэй Чин : другие произведения.

Чтоб весна... -6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Содержание: раздумья персонажей. Вводится императорская семейка Бэй. Флэшбэк отношений Сяньхуа-ди и Шуйю. Примечание: месяц Туманов по юнскому календарю соответствует примерно нашему ноябрю. Анка Ла-Го - легендарный дракон. Он был так велик, что небо его не выдержало, поэтому он пал наземь и земля поглотила его, превратив в горный хребет с огнедыщащей горой в центре. В тексте использован мой перевод песни Сяо Цин из фильма-сказки "Волшебный портрет".
  VI. Передышка: за прекрасных дам!
  
  В столице Бэй-Ю было сегодня холодно и ветрено, и супруга императора Сяокан-ди лично проследила, чтобы окна везде были закрыты тяжелыми ставнями.
  - Не напасетесь на свет... - глухо и тихо сетовал старый министр снабжения, сухощавый дед, некогда изгнанный из клана Кай.
  Но на свет тратится меньше, чем на бесценные дрова. Уже восемь лет деревья в Бэй-Ю не цветут и не дают плодов, превратившись в бесполезный мертвый сухостой.
  Их и на дрова-то рубить страшно; вдруг ты срубишь - а оно, там, внутри - уже мертвое?
  И даже с приходом весны не расцветет?
  
  Государыне Ланьэр тоже было страшно получать отчеты о мертвых деревьях; потому она убедила мужа запретить дрова вообще.
  Топили теперь торфом и углем, да лошадиным пометом в селеньях победней.
  Зато деревья стояли нетронутыми мертвыми скелетами, лишь кое-где темнели конусы елей, бросая на снег синие тени и навевая то ли тоску, то ли безумие.
  Впрочем, они пугали только простолюдинов; знать редко покидала столицу, а точнее - императорский дворец, огромный комплекс громоздких зданий, воплощение гордыни первого единого императора Ро, Чжинли-ди.
  
  Этот дворец занимал почти весь город - нелепый, громоздкий, ни на что ни в Бэй-Ю, ни на всем Хэнь непохожий, с хаосом башен, крыш, башенок, галерей, с тремя оранжереями (как благословляли сейчас в столице нелепую прихоть Чжинли!), с неимоверно высоким и толстым донжоном, с торчащими в небо шпилями...
  Поодаль от основного массива одиноко высилась тонкая, как кисточка, башня, удивительно простая среди всей этой избыточной пышности. Просто башня, с простой красной крышей, не черепичной даже.
  Она называлась Женской и некогда служила то ли темницей, то ли резиденцией прекрасной государыне Тан, жене Чжинли, а позже - точно в том же качестве послужила и брату нынешнего императора.
  
  Еще несколько лет назад его часто можно было увидеть на балконе, что тонкой лентой опоясывал самый верх башни - принц подолгу стоял там, вытянув деревянную руку и глядя, как в горсти у него скапливается снег. Многие его жалели; многие - тайком делали отводящие беду знаки. Ланьэр было все равно.
  Теперь, когда Тьенлун-ван воевал с дикарями на Востоке, она заняла его покои, устав от суеты двора. И это ничуть ее не волновало и ничего в ней не будило.
  
  Она сама предложила мужу поселить больного брата в Женской башне - и не при дворе, и на глазах.
  - Он может быть опасен, в конце концов! - объясняла она так же спокойно, как за несколько лет до того - необходимость избавиться от собственного сына, годовалого Янфэна. - За ним необходимо присматривать, Сяокан!
  Сяокан, чьи мысли занимали сейчас материи совсем иные - например, бедра хорошенькой наложницы и кубок дорогого вина с нанских виноградников - только лениво кивал и соглашался.
  Он считал, что ему повезло с женой - надежная женщина, можно оставить на нее дела и жить в свое удовольствие, раз уж выпала удача стать императором.
  Вдобавок, Ланьэр-хоо не была ревнива - на мужнины развлечения с десятками наложниц смотрела равнодушно, а дочку одной из них, Сяофэнь, воспитала как свою.
  
  Ланьэр и впрямь не ревновала: ничего, ей дорогого, наложницы у нее не отбирали, да и отобрать не могли - потому что в ее душе жили лишь две страсти: она любила первого мужа, принца Тьенлуна - но паче того любила власть.
  Впервые она влюбилась в нее, влюбившись в старшего бэйского принца.
  Для нищей изгнанницы, последней из вырезанного царского рода земли Сай-Дзя, помнившей очарование роскоши только смутно, как призрак далекого раннего детства, он был самым воплощением власти, свободы и силы.
  Но не только, о нет! Он был так красив, дерзок, ловок, он плясал как бог и пел как птица, он, бывало, подхватывал ее в седло и они быстрее молнии мчались вдаль - а Ланьэр было совсем нестрашно, пока ее обнимали эти сильные, надежные руки.
  Он был умен; едва ли не единственный из этих степных дикарей, он умел и любил читать, а уж его безупречное произношение можно было много кому поставить в пример. Даже в Нан-Юэ, должно быть, не было столь ученого принца; даже в Юн-Хуаянь, казалось ей, не было такого учтивого кавалера.
  Как она радовалась, когда боги послали им сына!
  
  Но не прошло и года, как муж заболел. Врачи слетелись к его ложу, как мухи на мед, засуетились, зажужжали - и недавно блистательный принц превратился в жалкого калеку - без ног, без левой руки, полуслепого. И пускай его разум остался по-прежнему ясен, а искусные жрецы Тяньху сделали ему ноги и руку из железа и дерева, как у марионетки - о троне он теперь не мог и мечтать.
  Зато могла мечтать она.
  Это было больно, осознавать, что между двумя страстями придется выбирать. И выбирать было тоже больно. Но уж сделав выбор, она больше не колебалась.
  В новом браке, отпразднованном в присутствии живого мужа, ее приданым стал годовалый сын.
  
  Сай Ланьэр-хоо, императрица Бэй-Ю, всегда хорошо знала, чего она хочет. И никогда не стояла за ценой.
  ***
  Сейчас эта стальная женщина, с виду такая хрупкая и нежная, в своем зелено-голубом облачении на беличьем меху, сидела против своего мужа в высоком кресле у камина.
  Муж - Сяокан-ди, некогда довольно красивый, а ныне стремительно стареющий и обрюзгший степняк с лицом типичного Ро - высокие густые брови, прямой нос с легкой горбинкой, чуть широковатый тонкогубый рот, большие глаза - выжидательно смотрел на почтительно замершего лысенького старичка в одежде лекаря.
  - Ну, - наконец сказал он. - Как продвигается лечение моего несчастного брата? Облегчили ли вы его страдания?
  - С гордостью могу сказать, господин, что исцеление Вашего августейшего брата по методу "горбатым исправление" было уже совсем близко. Но на наше горе, вмешался этот юнский гость!
  - Юнский гость? - недоуменно сморгнул Сяокан-ди.
  - Новый фаворит его высочества, господин. Больше, правда, на местного похож - волосы светлые, глаза. Кудрявый, и все время улыбается. Подговорил стратегов донских, которые при Вашем брате состоят, на врачах их же методы испытывать. И на муравейник-то нашего брата сажали, и на солнцепек, медом обмазав, ставили... и ядом гадючьим лечили... Страшный человек! И так улыбается все!
  - А брат?
  - Ваш августейший брат-то? Одобряет всецело. Думаю, этот юнский гость у него вместо Чена будет. Чен-то без вести пропал, со всем авангардом.
  - Чен Анци пропал без вести? Хорошо... Сяофэнь давно не слала вестей, но наверняка это они. Что-то еще?
  - Господин... ваше величество... - старик зажмурился, словно перед прыжком в воду. - Дозвольте передать, не велите казнить за дурные вести! - и он протянул господину сложенную вчетверо и запечатанную бумагу.
  - Дракон с птичьими крыльями... - покачал головой Сяокан-ди. - Печать Тьенлуна? Что же он может мне писать...
  Император развернул бумагу и прочел; потом перечел еще и еще раз, и, наконец, побледнев передал письмо жене.
  
  - "Дано в ставке, в день середины месяца Хьен. Я, Тьенлун-ди, законный наследник Канкэ-ди и трона Бэй-Ю, требую возвратить мне то, что по закону и праву и без того мое. Гарантирую моему блудному брату, Сяокан-вану, личную неприкосновенность и свободный проход к любой из границ нашего государства. В противном же случае объявляю ему войну до того дня, покуда его или моя голова не падет с плеч. Тьенлун-ди, хозяин степей"... - прочитала та шепотом, растерянная и потерянная. - Война? Он объявил тебе войну? Но ведь уже двадцать два года, как он... почему?
  - Полагаю, государыня, - мягко начал медик. - Что все дело в пропаже стратега Чена. Тьенлун-ван, как мне удалось выяснить, вот уже восемь лет тайно ведет войну с господином. С талантами Чена ему было легко это скрывать, но теперь он пропал - пришлось пойти в открытую... Впрочем, поговаривают и так, будто во всем виноват юнский гость.
  Но Сай Ланьэр-хоо его не слышала.
  Она смотрела прямо перед собой, вцепившись длинными ногтями в меховую опушку рукава и сжав губы в нитку.
  Казавшийся сломленным, таким смиренным и смирившимся... неужели ее возлюбленный продолжал бороться за власть эти годы?
  А она?
  Так глупо променять его на это ничтожество?
  И теперь не ожидать совместной победы, чтоб следом за прекрасным... о Тигр, все еще прекрасным!... Тьенлун-ди взойти на трон - а с трепетом надеяться на то, что он проиграет и ее (о, какая на самом деле зыбкая!) власть останется при ней?
  
  Она знала, кто победит в этой войне. Но в последний момент вместо того, чтобы уронить голову на руки и тяжко зарыдать, она, напротив, резко выпрямилась.
  Львицы и кобылицы сражаются за свое потомство; жены и девицы сражаются за возлюбленных. Они защищают самое дорогое, и никто не смеет встать у них на пути.
  Самым дорогим для Ланьэр-хоо была власть. И пусть бережется тот, кто вздумал оспорить ее у бэйской императрицы!
  - Мы... - первое слово сказать труднее всего, дыхание еще теснит - Повергнем его во прах, мой воз-любленный супруг. Тьенлун падет, как никто не падал - с самых времен крылатого червя Анки Ла-Го.
  - И его душа превратится в сердце огнедышащей горы? - усмехнулся Сяокан-ди. - Что ж, милая моя, ему пойдет!
  И она снова еле сдержала тяжкий вздох - настолько шло ее возлюбленному быть сердцем огнедышащей горы.
  Больше - лишь быть сердцем бури.
  ***
  - Ни ежа не понятно, - пробормотала, смежая веки, Шуйю-ванфэй. - Был он здесь, да. Потом пропал, как будто его кто-то поднял и унес. Но ни кто, ни куда - я не разберу. А если уж я не разберу...
  - Что-что, госпожа? - переспросил камергер Лэй.
  - Я говорю, он здесь определенно был. Спал, долгое время. Затем около часа или полутора пополуночи его некто схватил и унес прочь, но ни кто, ни куда - рассмотреть я не могу. А значит, и никто не может - зорче моих глаз вам не сыскать. И вот еще что, камергер...
  - Да, госпожа?
  - Сядем-ка рядком, поговорим ладком, - очень нехорошим тоном сказала госпожа Шуйю. - Как так вышло, что никто не знает о том, что он жив?
  - Это его собственное желание, - быстро и твердо ответил Лэй. - Он не хотел возвращаться на трон. Считал себя дурным правителем.
  - Небезосновательно, - хмыкнула женщина. - И что?
  - Я нашел его в саду, наутро после похорон. Он стоял у пруда, весь в белом, со своей любимой лютней в обнимку. Я расспрашивал, но он ничего не сказал - только запретил о нем кому-то рассказывать. Я отвел его в дом, все равно Хонъё ночевал у брата. Переодел, мы с ним придумали ему новое имя и биографию. И я пристроил его в Четвертый - Шуйю, Вы должны знать, что это такое.
  - Да, слышала от Сё. Разумное решение.
  - И сейчас, - почти вскричал Лэй - Он пропадает! Исчезает без единого следа, словно дух или тень!
  
  - С любимой лютней в руках... - пробормотала Шуйю.
  От этого почему-то стало горько и тускло, как будто разом задули все свечи и она осталась один на один с серым осенним вечером.
  Например, вечером месяца Туманов, когда серебряная дымка висит над садом, изредка окрашивая стволы тускло посверкивающим инеем, и в саду тихо-тихо, только Сё кряхтит над своей заветной грядкой с репой сорта "керебаин".
  Она села прямо на по-прежнему незастеленную кровать и опустила руки на колени.
  Потом опустила голову - казалось, у красивой механической куклы кончился завод - и медленно сморгнула, прогоняя это ощущение беспомощной усталости, так несвоевременно принесенное простой фразой - "с любимой лютней в руках".
  
  Когда Шуйю еще звали Чен Анци, у него был добрый друг Тэнцзянь, а у того была матушка Лайтэ и отец, чьего имени за давностию лет Чен припомнить не мог. Он помнил только, что с отцом этого отца (а значит - Тэнцзяневым дедом) была связана забавная история.
  Умер старик на рассвете, во сне. А перед сном - спустился к речке помыть ноги. И вот как ни вспоминали старого Сяома (вот его имя помнилось отчего-то), всегда разговор сворачивал на "А помер-то он на рассвете, во сне, перед сном вымыв ноги". Как ни пытались от этого уйти.
  Было в этом "вымыл ноги" что-то притягательно-точное, удивительно правильно встающее в один ряд с "помер" и "дед Сяома". Что-то, как сказала бы теперь начитавшаяся всяких умных книг Шуйю, архетипическое.
  Как в этом проклятом "с любимой лютней..."
  
  - Нет уж! - неожиданно-резко, напугав камергера своим движением, Шуйю-ванфэй поднялась и развернулась к выходу. - Хон!
  - Что, госпожа ключница? - проглотил хамское обращение Чин.
  - Прекрати все поиски. Поставь свой отдел на обычные полозья, пусть себе катится. И отдай мне ненадолго Цинъэня. Хорошо?
  - Вы... ты найдешь его? Уверена?
  - Если кто-то его и найдет, камергер четвертого отдела цивильной коллегии Хон Лэй Чин, то это буду я. Он далеко, вам не добраться - у вас слишком много дел.
  - Где он?
  - Я не знаю, - просто сказала она. - Но он очень далеко. Я вижу только эту даль. Она слепит, как степь в солнечный день.
  Лэй Чин не стал спрашивать, как степь - это бескрайнее море трав и цветов от горизонта до синих гор - может слепить.
  Он просто коротко кивнул.
  - Я оставлю госпожу ключницу здесь, - тихо сказал он. - Цинъэня пришлю, как только вернусь в коллегию. Шуйю...
  - Да?
  - Ты точно найдешь его?
  - Да, камергер. Веришь ли - мне он нужен не меньше, чем тебе.
  
  Чин кивнул еще раз, развернулся - глухо хлопнули тяжелые складки подола - и быстро покинул павильон, служивший домом Ци Анси, секретарю четвертого отдела.
  По дороге до здания коллегии он думал о том, что еще ни разу не видел ее такой, эту женщину из стали и льда. Неужели и впрямь она любила эту бестолочь Сяньхуа?!
  ***
  А еще о Шуйю-ванфэй думали далеко от сада в городе Хуа, и давно - аж триста лет назад.
  Ци Анси думал о ней, перебирая струны и слушая, как с легким скрипом скользит по бумаге гусиное перо - Тьенлун-ван использовал его вместо кисти. Шуйю тоже.
  
  У Шуйю вообще была тысяча и больше странных, немного нелепых привычек, так не подходивших не то что женщине Сянь, но даже и просто женщине. И даже мужчине.
  Например, она в чай кидала какие-то сушеные травы, цветы, иногда ягоды. А иногда не кидала во всю эту мешанину чая. Так и пила, заливала кипятком - и пила. И его поила.
  Анси улыбнулся, вспоминая свою первую - царственно-гневную, с упоминаниями Мэн-цзы и еще тысячи философов и мастеров чайных церемоний - реакцию на это пойло. Она и бровью не повела, просто заставила выпить чашку до дна и налила еще.
  Полную чашку сладкого от меда, душистого травяного взвара, который она звала чаем.
  Он привык уже на третий раз, а после пятого ему начал казаться горьким и невкусным обычный зеленый.
  
  Шуйю была в этом вся: железной рукой загонит любого к счастью, а не к счастью - так к Го Мо-Жо.
  А еще она не умела вышивать. Точнее нет, умела! Она замечательно вышивала так называемых "обережных олешков" - странные корявые фигурки из красных или синих крестиков, непохожие ни на оленей, ни на оберег.
  Анси, и тот со своими цветочками, веточками и солнышками был искуснее ее - он недурно расшивал веера.
  Он учил ее вышивать. Хихикать в рукав, как принято среди благородных дев. Порхать, подобно бабочке, легко и беспечно.
  Она в ответ учила его быть императором. Думать головой - так она говорила.
  
  - Думай головой, Сяньхуа! Она тебе не только для ношения косы выдана!
  Сердитая, вредная, подчас склочная Шуйю. Ее совершенно не портило то, что она была мужчиной - это просто было частью нее, как сладкое пойло, именуемое "чаем", или гусиные перья, или обережные олешки и загадочные зеленые тентакли, которые она навыкла вышивать после его терпеливых уроков.
  У Анси не было матери - в том смысле, в котором она бывает у всех нормальных детей. Было сотни две нянек, куча учителей и воспитателей, кормилица, которую он вообще не помнил - слишком рано с ней расстался - да бледная тень в ало-золотом и в странном головном уборе, что невнятно улыбалась похожими на красную бабочку губами. Представление о том, что обычные люди вкладывают в образ "мамы" ему дала именно Шуйю-ванфэй, дама-ключница, которую он приблизил к себе, когда увидел некрашеную, в простом платье девицу-служанку, что в руке колола миндалину за миндалиной и рассеянно бросала их в рот, не забывая параллельно наигрывать на лютне странную печальную мелодию.
  В ней было нечто... располагающее. Именно так.
  
  Окончательно Сяньхуа-ди понял, что его жизнь отныне связана со служанкой Сяней Юйни, названной позже Шуйю-ванфэй, когда, придя к ней после трех недель теплого общения, чтоб наконец разделить ложе, встретился нос к носу с занявшим всю постель огромным белым волчарой.
  - О... - растерянно сказал, выходя из-за ширмы, незнакомый полуседой мужик, запахивая на груди женское кимоно. - Вы несколько неожиданно, Ваше Величество. Кстати, знакомьтесь: это Барсик.
  Так он не смеялся, наверное, с самого детства. С Шуйю ему вообще поразительно легко смеялось и шутилось - как будто какую-то тяжесть снимало с души самое присутствие этой светловолосой и синеглазой северной ведьмы.
  Самой лучшей ведьмы на Хэнь.
  
  Сяньхуа до сих пор было стыдно, что она так и не узнала о том, что он спасся. Просто как-то случая сообщить все не было.
  А ведь она наверное грустит... может быть. Нет, определенно - грустит.
  Так было приятнее считать.
  ***
  - О чем-то задумались, Анси? - вырвал его из задумчивости голос Тьенлун-вана.
  - Да. Об одном близком мне человеке, что остался там, на Родине, - несколько рассеянно откликнулся Анси. - Скажите, император...
  - Что?
  - Как Вы спасаетесь от скуки? Ведь императорам - я слышал - всегда бывает скучно...
  Тьенлун-ван поднес деревянную руку к щеке и поправил свое украшение (монокль; это называется "монокль") - легким, изящным жестом. Словно слезинку смахнул.
  А потом он рассмеялся.
  Расхохотался даже.
  И Анси тоже фыркнул - раз, другой - и тоже покатился со смеху.
  И впрямь, нашел, чего спрашивать у мятежного принца, самопровозглашенного хозяина Степи, который восемь уже лет неустанно воюет на столько фронтов, сколько рук у пляшущего бога дикарей!..
  
  Отсмеявшись, он приобнял лютню, подержал ее так - и неожиданно начал наигрывать старую песенку, которую так любила петь Шуйю:
  - Высохнет море, скалы растают - сердце мое останется прежним.
  Небо расколется, звезды погаснут - не переменится сердце твоё.
  Светит луна, плачет девица:
  Ах, ее родимый дом далеко, за синим небом!
  Ветер легкий да снег холодный:
  В прошлом остался дом безвозвратный...
  - Откуда... у Вас была нянька из Бэй-Ю? - почему-то дрогнувшим голосом спросил Тьенлун.
  - Нет, что вы... Все, сколько я помню - юнки из юнок. Это старинная песенка, глупая и красивая, как все старинные песенки. Меня научила ее играть та дама, что подарила мне эту лютню.
  - Вот значит как... - качнул император головой. - Вот как!
  - А что? Что-то не так? Это... какая-то особенная песня, да?
  - Нет-нет. Ничуть, - и Тьенлун улыбнулся неожиданно-тепло и по-человечески. - Это просто старинная песенка - глупая и красивая, как все старинные песенки. Ее когда-то давно, говорят, сложила царевна Луна, когда сидела на вершине Мин До Луина и ждала своего суженого.
  - Царевна Луна?
  - Да, наша прародительница... - Тьенлун-ван развернулся к Анси всем корпусом. Мог бы - он бы подсел ближе, но подняться ему все же было тяжеловато. - Когда-то, давным-давно, она упала с лунного острова на вершину горы Мин До Луин, погнавшись за бабочкой, и сидела там, и плакала, и едва не затопила всю степь - но прилетел Принц, Ёр Юный, на крылатом коне. Он спас ее и они жили долго, и счастливо...
  - Какая славная история! - просиял Анси. - А сколько места было на вершине горы?
  - О, легенда утверждает, что три шага. Но на этих трех шагах уместились луг, озеро, бабочка, дева-Луна и конь принца Ёра.... - лукаво усмехнулся Тьенлун. - Так что, полагаю, ошибочно было бы ей слепо доверять!
  - О, Тьенлун-ди просто не слышал о работе Мэн-цзы "О единстве великого и малого в бесконечности"! - с не менее лукавой серьезностью откликнулся Анси.
  - Отчего же, слышал. Первосортнейший бред отменного качества. Но здравое зерно он в себе, конечно несет... Хотя бы этот концепт человека как мироздания в миниатюре...
  - Ну, уж это-то точно первосортный бред и натяжка на натяжке! Вот Сэнь-цзы...
  - Но благородный Юэ-цзы в своем "Трактате о благородном"...
  - А все тот же Мэн...
  ***
  Хрупкий юноша в сиренево-голубом шелковом хитоне сидит на окне, свесив ноги наружу, и ими болтает.
  - Тэнко! Ты свалишься и сломаешь себе хвост! - сердито дергает его за серебристую косу мужчина в алых и золотых одеждах.
  - Не свалюсь - я ведь лисодемон! - беспечно откликается тот. - Ай, забавно все-таки, как людей сближают случайности...
  - Ты о Тьенлуне?
  - Ну да. Бедный Баку уже и лекарей от него гонял, и на лютне играл, и только что лэзгынка не плясал...
  - Что такое "лэзгынка", Тэнко?
  - Не знаю. Так братец Судзаку говорит, когда его братец Сейрю доканывает. Может, говорит, еще лэзгынка тебе сплясать?
  - Вот как! Впрочем, неважно. Небось, танец обрядовый из нашего прекрасного, совершенного, драгоценного и так далее Нан-Юэ.
  - Наверняка! Слушай, Тэнкен...
  - Что?
  - Ничего. Если эти, с Островов, придут - что с нами будет?
  - Они не придут.
  - Ты сам в это не веришь.
  - Они не придут!
  - Хорошо, будь по-твоему. Тэнкен!
  - Что?
  - И все-таки забавно, как случайности сближают людей!
  - Пожалуй...
  
  Где-то бесконечно далеко - в соседней комнате небесного дворца, должно быть - маленький Нуэ очередной раз пытался объездить великого Тигра Тигров. Был пятнадцатый день месяца Хьен - день "середины месяца".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"