Когда сын прибывает на побывку, это всегда большое событие. А если он служит в столице да появляется в родной деревне раз в сто лет, так это праздник вдвойне. Во дворе накрывается застолье, созываются все родственники, соседи, да и не очень желанные гости зайдут, коих и видеть не очень рад, а куда деваться, не выгонять же. На лавках им не сидеть, потому что в этом уголке завсегда располагается тетушка с многочисленными племяшами, там семейный лекарь, а вот здесь - вообще почетные сидалища для патриархов и отцов семейств. Так "незванцы" рады и за спинами стоять, выхватывая из тарелок куски повкуснее да пожирнее. Ну и ладно. Как говорится, сегодня вы у нас, а завтра мы у вас. И еще неизвестно, кто у кого больше съест да выпьет.
А на покрытых белыми полотнищами столах - чего только нет! Конечно, повседневная еда: грубый хлеб, крупные головки чеснока и лука, провяленная до золотистого цвета рыбешка, отжатый вручную влажный сыр, зеленые финики второго сбора. Но и жареная козлятина, тонкие пшеничные лепешки, что и властителям не зазорно предложить, соленая селедочка, укрытая шубкой из сваренных и мелко крошеных овощей, усыпанных зеленым лучком и нежным горошком. Конечно, винцо, заранее разбавленное ключевой водой. Для женщин и детей - кислое молоко в глиняных кувшинах и сок в бурдючках, фрукты, что к данной поре успели поспеть или в подземных холодных кладовых до середины весеннего месяца нисан сохраниться.
Пошумит народ, полюбуется на бравого молодца из стольного города. Как положено, наговорят ему комплиментов, нахвалят удачно складывающейся карьерой. Тут уж деваться некуда - коли пришел чужой хлеб есть, то обязан и здравицу сказать. А потом разбредутся по интересам.
Дети первые разбежались по своим шумным играм, лишь изредка какой-либо озорник подскочит к столу да урвет с тарелки кус, уворачиваясь от материнского подзатыльника. Женщины на одной стороне о своем шушукаются. На другой - зрелые мужи степенно обсуждают виды на урожай и цены близлежащих рынков. Молодежь и ветераны собрались вокруг отпускника и потеют в жаркой дискуссии о сравнительных характеристиках оружия, боевых качествах разных народов да тяготах службы.
- Нет, ребята, - визгливо включается в беседу женоподобный, с задницей шире плеч и завитой черной бородкой, - После римских легионов парфяне лучшие войны. Лучшие! И правильно сделал божественный Август, заключивший с ними вечный и нерушимый мир.
- Ты, Сима, конечно, лучший специалист в этом деле, на своей попе ведь всех испытал, да? - под одобрительные смешки окружающих срезает его крепыш с продубленным, иссеченным шрамами по левой стороне лицом, - Я вам так скажу, кто со скифами в рубках не участвовал, тот настоящего боя не знает. А насчет лучших бойцов - сейчас Лазаря спросим. Он в загробье небось самих Ахилла с Самсоном видел, сейчас и расскажет.
Эта фраза вызывает новый взрыв смеха у присутствующих. Не реагирует на шутку только объект насмешек. Да отпускник, которому наперебой объясняют, в чем дело:
- Тут, Петр, что было: проходил мимо типа проповедник... Ну, из тех, коих много по дорогам шастает. Но дружок Марфы, сестры Лазаря. А тот вроде умер, и похоронен уже. А этот как бы его оживил, и вылез Лазарь из пещеры, словно вправду с того света вернулся. Ну, часть людей они окучили, в основном с другого конца селения. Этот шарлатан не пустой из Вифании ушел, и с Лазарем наверняка поделился. А он все не признается...
Невысокий щуплый мужичок обиженно сопит и оправдывается, - Слово дал молчать, что там было. Три раза проговорюсь, и назад вернут, не хочу я.
Окружающие снова смеются. Вот ведь выкручивается, шельмец! И продолжают подначивать.
- Да ладно, Лазарь, твой "мессия" уже в Иерушаламе давно, не услышит и не узнает. Если уж вправду там был, то поделись с нами, что да как?
"Воскрешенный" недоверчиво смотрит на окружающих, потом в сторону столицы. Всеобщее внимание воодушевляет его, да и немалый градус принятого на грудь вина влияет, и он решается:
- Ну, как сказать. Самыми лучшими войнами на свете считаются манипуты из Индии. После очень давней войны их народец сильно уменьшился в размерах. И сейчас самое маленькое насекомое, что мы можем видеть, для них размером со слона. Манипуты постоянно бьются за выживание с ужасными монстрами, которых мы и вообразить не можем. Они отважные герои - очень маленького роста. По силе своего духа они бы все прочие народы легко победили. Только их не замечают, из-за разницы в размерах. Но в раю уважают, очень маленьких, но смелых.
Теперь вместе со всеми смеется и Петр, надо же такое выдумать. Но забавно. Забавно.
- А самое страшное оружие какое, Лазарь? Говорят, где-то за Индией есть страна, в которой существуют ручные катапульты, пробивающие болтами любой доспех с нескольких стадий. Или греки Дионисий Александрийский с Архимедом больше преуспели в создании военной техники?
Разгоряченный недоверием рассказчик уже не осторожничает:
- Самым страшным оружием было то, из-за которого манипуты стали малышами. Оно взрывается, как тысячи солнц. Создает огромный ветер, разрушающий города. А потом невидимым ядом отравляет воздух и воду. И если человек не умер, то дети его все равно уже не будут такими, как отец. Тысячи лет это оружие поражает потомство тех, на кого упало.
Стремясь прервать возникшую неловкую тишину, ветеран с иссеченным лицом пробует перевести разговор на менее тяжелую тему:
- А как с дедовщиной, Петр? Еще имеется? Помнится, я в преторианских когортах служил, так там первые четыре года так за всех дедушек отпашешься, не рад повышенному жалованию будешь.
- В преторианцах служить шестнадцать лет, а у нас двадцать. И молодым считаешься пять лет, - грустно вздыхает отпускник.
- Это что, - вновь одушевляется женоподобный, - для того, чтобы получить свою долю богатств, в храме Иштар надо отработать тридцать лет. И за первые десять лет тебя так все отымеют... - он мечтательно возводит подрисованные черной сажей брови к небу...
- Я про Александрийскую библиотеку слышал, - включается юноша с интеллектуальным выражением лица, - так там служители работают пожизненно, и пока тебе полсотни лет не исполнилось, ты никто. Хоть пальцем тебя не трогают, но так морально унизят и опустят, что жизни не возрадуешься...
- Да, чем больше срок службы, тем дольше молодой, - подитоживает разговор ветеран, - Ничего, всякий салага рано или поздно становится дедушкой. А на том свете всех нас уравняют. Правда, Лазарь?
Тот испуганно вздрагивает. И не выдерживает, - Что вы можете знать о дедовщине? Я только из-за этого умирать снова не хочу! Там ведь над тобой сонмы дедушек! Тем амброзию принеси, этим сандалии почисти или арфы настрой. А их сотни тысяч, миллионы, за всеми не успеть! И больше всего не любят, когда здесь, на Земле, кто-нибудь пытается их жизнь переиначить, по другому подать! - оглядываясь на женоподобного, добавляет, - таких там действительно по-всякому имеют, за ложь и неуважение к памяти покойных!
Затем судорожно сглатывает, бледнеет и, схватившись за бок, медленно оседает на землю.
- Да брось притворяться! - Петр склоняется к Лазарю, щупает пульс. Меняется в лице и подносит ко рту упавшего бронзовое зеркальце. Растерянно смотрит на окружающих, - Кажется, преставился. На этот раз взаправду...
Покойника переносят на лавочку. Вокруг суетятся женщины, пытаясь помочь озадаченному знахарю.
В сторонке привыкший к смерти и потому бесстрастный ветеран негромко общается с Петром, - А если не соврамши? Прикинь, легионы дедов, которые навсегда над тобой, потому что дембеля просто не существует. И вдобавок наш Лазарь среди них.
Испугавшись открывшейся перед ним перспективой, пытается успокоить себя и друзей, - Да нет, не может быть, враки. Целитель этот, дружок его и Марфы, наверняка пройдоха. Не может быть, сказки...
... В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий ...