Я стою, курю несчетную свою сигарету, смотрю на шлюху. Хотя нет, конечно же, нет, - на проститутку. Смотрю и оцениваю товар - она и есть товар. А самое прекрасное в этом то, что она сама это отлично знает и относится к этому, как должно.
Маленькая, тонконогая, узкокостная, черноволосая, волосы чистые, но взлохмаченные, эдаким темным облаком. На ней тяжелые ботинки и мужское черное пальто, на несколько размеров больше, чем ей бы требовалось. То ли у нее под пальто ничего нет, то ли есть очень немного, интересно.
- Расстегнись, - говорю я, роняя окурок и наступив на него. Расстегивается. Так и есть. Трусики, лифчик, пояс для чулок и рубашка, расстегнутая до двух последний пуговиц. Тоже, кстати, мужская и тоже, кстати, большая. И чистая. Пара татуировок, не вглядываюсь, смотрю на тело, потом в глаза - героинщица, уверен. А я ошибаюсь редко. Но то ли недавно в системе, то ли умудряется держать дозу. Это ненадолго, легенда о долгом нахождении на одной дозе ходит серди трусливых наркоманов, которым надо себя чем-то утешить. Этой, кажется, утешать себя не надо. И помочь ей некому. И незачем. Героин тут продается везде, в каждом переулке, соблюдается видимость конспирации, которая особенно смешно выглядит, когда драг-диллер рысцой бежит к подъехавшей полицейской машине, на ходу доставая деньги, даже не убранные в конверт.
В этом городе продается все, особенно то, что когда-то, говорят, было очень строго запрещено и, вроде бы даже как, порой преследовалось по закону, сурово и беспристрастно осуждавшему на тюремные сроки всякую мелочевку, которой откупались люди покрупнее, до тех пор, пока их не сдавали их хозяева и все шло своим чередом.
Теперь на это всем давным-давно наплевать. Нет, разумеется, законы есть, просто они не работают, надо быть отпетым дураком, чтобы умудриться сесть за их нарушение.
Весь этот мир держится на коротком слове: "Отстегивай!" И после этого ты получаешь индульгенцию прямо в рай.
Я не знаю другой жизни и никогда не знал, я родился и вырос в этом мире, который окружает меня. Возможно, я генетическая ошибка, возможно, как раз результат этой ублюдочной эволюции, не знаю и не думаю об этом. Скучно.
Проститутка переминается с ноги на ногу, ей холодно, а я все молчу, смотрю и курю очередную сигарету. Снег падает на ее кожу и тает. Она не застегнется, пока я не разрешу - вдруг, я все же ее куплю, и не на полчаса, а на всю ночь? Предел мечтаний, однако - не выбегать снова на мороз, а до утра пробыть... А где? Уведу с собой? Пойду к ней? Будет ли утро? Так далеко она не загадывает.
- Застегнись, - роняю я и протягиваю ей пачку сигарет. Очень аккуратно, чтобы не касаться фильтров соседних сигарет, она берет одну себе и прикуривает от моей. Мне нравится и контраст ее тела с нарочито большой и грубой одеждой и отсутствие улыбки на лице - ни дежурной, ни заманивающей, никакой. Причем это совсем не потому, что она уже выходит в тираж. Просто ей, как и мне, на все наплевать.
Когда-то этот мир счастливо жил по закону: "А оно тебе надо?" и тем решал все свои проблемы, превратившись, разумеется, в этот. Тут к первоначальному постулату добавилось еще несколько слов: "Надо? Отстегивай!" И мир стал таким, какой он есть.
Проститутка боится смотреть вниз, на мою корзину. Большую, вместительную, в которой лежат свежесрубленные человеческие головы. Кто-то из них был жив час назад, кто-то десять минут, те, что на дне, попались мне раньше, ранним вечером. А уже поздний вечер. Снег легкой кисеей накрывает мой товар.
Я не маньяк. Это моя работа. Просто я напрочь лишен некоторых чувств, которыми наделено большинство из вас - что и делает вас жертвами, а меня охотником.
В раннем детстве, когда я только начинал постигать закон этого мира ("Отстегивай!"), мне пришла в голову простая и по-детски логичная, мысль. Если я не стану отстегивать, мне останется больше. За ней пришлось смириться со второй - если я не стану, я должен быть готов убивать за это и совершенно неважно, кого. Или быть убитым. Отстегивать я не хотел.
Нет, в мире есть масса работы, где отстегивание прикрыто словами "налог", "штраф" и еще какими-то, где все это носит постоянный и умеренный, вроде как, характер. Просто дебилам, которые следуют этим законам, не приходит в голову посчитать, сколько они отдают в никуда - на поддержку неработающих для таких, как я, законов, на медицину, где "Отстегивай!" доминирующая нынче идея, на содержания орды тунеядцев, которая, обдолбившись "кокосом", сочиняет им все новые и новые законы, все крепче зажимая им яйца в тиски, но попутно предлагая обезболивающее.
Я не отстегиваю. Не хочу. Никому. И живу, пока живется, разумеется, рано или поздно, мир меня заметит и уничтожит. Ну, пока что все идет, как идет.
Таких, как я, называют "хэдхантерами" и боятся до мокрых трусов, потому в переулках и в тупиках человека встретить почти невозможно - разве что такого же, как ты сам. Ну, мне и такие годятся. Вот с них полиция имеет, так имеет. У них свои территории, свои правила, свои порядки, свои старшие и прочее, в общем, они вписались в криминальную структуру мира, как не так давно вписались туда и охотники за скальпами, ныне канувшими в прошлое. Нет, их не уничтожили физически, не пересажали, просто мода на скальпы - к вечернему платью ли, к броской детали на строгом костюме (скальп, свисающий обязательно справа, на кожаном ремешке, четко вдоль линии шва брючины), сошла на нет. О ту пору я занимался тем же самым. Просто тогда у человека еще оставался шанс выжить, если заказ был не на полный скальп, а на скальповую прядь, например. Я не убиваю просто так, если можно не убивать. Выживет - его счастье. Помню, тогда здорово приподнялись владельцы магазинов, где в ассортименте были машинки для стрижки волос, еще бы! Неплохо наварились и парикмахерские, и прочие работники с волосами, пока в моду, сделав бритье бесполезным, не вошел бритый скальп. Особенно же высоко ценился скальп депилированный и многие охотники тратили на это время и деньги. Я же всегда знал эстетов, которым интересно это сделать самим, разумеется, не добывая скальп собственноручно.
Некоторые ужасные вещи могут стать куда хуже обыденности. Ты начинаешь принимать их, как неизбежность. В этот момент они и обретают силу неизбежности. Не делайте этой глупости - следовало бы сказать, но уже поздно. К счастью для меня.
Мода сменилась, люди нет, теперь всем подавай человеческую голову, непременно с кровью - некоторые рукопомойники пытались продавать головы, краденные из моргов, но за такие не платят ни гроша. Самое же интересное, что, несколько раз, покупая мой товар, покупатели просто падали в обморок - люди, которые мечтают встретить наяву исчадие ада, перестают это делать, случайно увидев тень кошачьего хвоста на стене в полутемной комнате. Красота же, как и мода, требует жертв. По-моему, они даже не пытаются понять, что такого рода коллекции раньше были символом доблести и достатка, а так же валютой у тех племен, которых по сию пору презрительно кличут "дикарями". Этот мир подсознательно еще хочет одичать, чтобы хоть немного ослабить власть страха и размягченного мозга, но максимум, на что он способен - это на пафос обладания человеческой головой. Особый шик получить голову человека знакомого, это уже заказ и такие стоят вдвое дороже. Человек привыкает ко всему, гласит многовековая мудрость. Верно. Просто для некоторых вещей надо перестать быть человеком. И миру это удалось, наконец, почти поголовно.
Я хожу по всему городу, не соблюдая границ, не зная, где чья территория, кто кому чего должен и так далее. Люди боятся хэдхантеров, а те боятся меня. Я просто стреляю быстрее, вот и вся загадка и никогда не думаю, стоит ли это делать в ситуации, которая даже похожа на критическую. Полжизни ты работаешь на имя, полжизни имя на тебя. Даже самоуважение надо заслужить. Работать на свое я начал с семи лет и к двадцати приобрел его - никому не хотелось вступать со мной в конфликт, так как у меня всегда была фора. Простая. Мне все равно, останусь я жив, или умру - и это правда. Это дикий карт-бланш, у самого отпетого отморозка все равно есть желание уцелеть, всеми правдами и неправдами, а это брешь в броне. Я не ищу смерти, я тоже делаю все, чтобы остаться живым, потому, что люблю жить, люблю охотиться, люблю проституток, люблю деньги, люблю то, что я покупаю на них, но я обойдусь без всего этого так же легко. У меня нет охотничьей территории - это весь город и в списке моих жертв не один хэдхантер, хотя они, по их понятиям, друг друга не трогают. Ну и зря.
Так я и дотянул до сорока с лишним.
Даже самой отмороженной криминальной группе необходима своя структура, свои законы, которые усложнят им жизнь и тем самым привнесут в нее понятие правильности. Без этого человек, будь он слесарь, ученый с мировым именем, порнозвезда, учитель или хэдхантер теряется в мире.
А я нет. Одиночества мне хватает и без вас. Это и есть то, что делает меня выродком. У меня свои правила, они крайне просты, а чужие меня не заботят, пока дело не доходит до стрельбы. Я стреляю и в полицейских, что все еще считается дурным тоном - как-никак, они потом, озлобившись, удваивают усердие - вернее, поднимают цены.
Само собой, на первый взгляд, это странно - группировка, в среде которой орудует чужак, просто обязана его уничтожить. Ага. Сейчас. Эти люди, даже эти люди, размягчены цивилизацией - этой псевдоцивилизацией. Им проще сопоставить убытки с прибылью и смириться. Нет, несколько попыток меня убить они предприняли, а потом сели за калькуляторы и поняли, что дешевле выйдет просто сделать вид, что меня нет. То же самое сделала полиция. Когда кого-то много, они сила, как им кажется. Но если каждый в отдельности понимает, что получит пулю не мифическое сообщество, а он сам, с ним становится легко и просто - он не хочет пулю. Устроить на меня рейд - это переполошить всю бандитскую прослойку города и потерять хорошие бабки за несколько дней. А кому это надо? Никому. Собственно, с этого лозунга, если вы еще не поняли, все и началось, породив мне подобных, их пока немного, но они есть. Много их и не будет, человечество сделало все, чтобы даже женские влагалища напоминали конвейер по выпуску серийных дебилов. Удачно, кстати. Так что в полиции тоже умеют считать и потому меня для них нет. У меня нет места жительства - вроде квартиры или дома, нет ареала, нет привычек, вроде бара или гостиницы, нет постоянной женщины, само собой - найти меня сложно, особенно постоянно помня, что стреляю намного быстрее, чем учат их в их академиях. Где, собственно, тоже все строится по золотому правилу: "Отстегивай!" - и получишь зачет, экзамен и так далее, а вы получите то, что имеете. На кой черт бравому полицейскому рисковать со мной жизнью, если с такого же работяги он получит столько, сколько получает в месяц? И где искать тех работяг, они знают прекрасно - помните, я говорил про структуру хэдхантеров? Вот. Раз она есть, она уже товар. Дальше все просто. Есть товар - есть цена. Покупателем один раз была полиция и все теперь у них ровно и на своем месте. За исключением меня, но меня нет ни для тех, ни для других. Если жизнь ставит тебя в ситуацию "один против всех", ты в любом случае в выигрыше. При любом исходе ты все равно герой, если тебе не наплевать на это. А мне наплевать, потому я до сих пор жив.
Проститутка молчит, мерзнет, но молчит - и я молчу, курю и думаю. О своем. И о ней тоже, кстати. Она бы и рада сказать, чтобы я уже что-то решал, идет время, но понимает, что я могу и ее голову сунуть в корзину, если что. Хотя места там уже нет. И откуда ей знать, что я не трогаю женщин и детей? Дело не в этике, дело в выгоде. И в интересе - охотиться на мужчин подчас бывает забавно, попадаются те, кто умирать не хочет, а потому пытается остаться в живых как угодно - от предложения денег и чего угодно еще, вплоть до отсоса, до попытки драться или убить меня. Таких, правда, крайне мало, но попадаются, попадаются. Удел остального человечества - сидеть в квартире с наступлением сумерек и молиться. Я слышал, что давно, до меня, многие люди полагали, что человек в критической ситуации станет дикарем. Он им уже стал - причем не я, не мне подобные, а ваш тот самый серийный дебил, который, как неандерталец, сидит в пещере за железными дверями и молится на электричество, телефон и дробовик, уповая, что в ночи не придет к нему в пещеру саблезубый тигр. Вот и все, чего достигли люди за тысячелетия существования. И при всем при этом они искренне полагают, что они цивилизованны. Что их система - это шаг эволюции. Если выключить им свет, газ и воду, то, подожрав запасы, через месяц они, кто поумнее, начнут сбиваться в стаи и охотиться за человечьим мясом. Фора будет у тех, кто воевал, или профессиональный охотник (на зверей), у таких, как я, и у прочих, кто обучен обходиться без плодов цивилизации. Городской. Остальных перережут или они вымрут сами, когда протухнут консервы и накроет ломка по телешоу.
Проститутка все молчит. Возможно, она даже знает, кто я. И дело тут даже не в корзине, корзину может таскать (теоретически) и простой перевозчик. Однажды мне почти в упор выстрелили в лицо из обреза - это снесло мне часть левой скулы, кожу со щеки, порезало на лохмотья ухо (теперь, конечно, аккуратно сшитое), но человек с таким шрамом обречен на узнавание, тем более, с моими привычками и способами заработка. За тот вечер голова стрелка стала единственной, что я успел добыть. Тело, оставшееся на асфальте, после того, как я с ним закончил (голову я снял последним аккордом, разумеется), напугало бы и прозектора. Дальше я пошел к знакомому врачу, который диплом не покупал, само собой, и он привел меня в порядок. Пошел - громко сказано, я шел от стены к стене, падая, теряя сознание, но неся голову за вихор в одной руке и пистолет в другой. И никто, смейтесь, если умеете, никто не рискнул даже попробовать меня добить, хотя сделать это было проще простого.
Обо мне слышали все, кто платно живет вне закона, а потому она прекрасно понимает, что сейчас ее сутенеры, которые, кстати, способны обычно ее защитить, молятся где-то неподалеку, надеясь, что не испорчу товар. Я могу поставить ее раком прямо у столба, трахнуть, а потом забить насмерть и никто не вмешается - максимум, снимут на телефон, если кому-то так повезет, чтобы потом вылить это в сеть и обмочиться от счастья, если кому-то не лень будет тыкнуть в кнопочку с сердечком. Хоть кому-нибудь. Хоть одному человеку.
Но мне это не нужно. Даже от проститутки мне нужно доверие. Странно, но мне это нравится, особенно от проституток, так как это почти невозможно. И еще. В магазинах, лавках, кабаках, гостиницах и вообще везде, где на вещь или услугу есть цена, я почти всегда честно плачу, хотя все знают, что при желании я могу этого не делать - здесь снова выступает на авансцену св. Калькулятор. Но тогда моя жизнь совсем потеряет смысл - что мне тогда делать-то, если я не стану тратить деньги, которые зарабатываю? Нет, это не метастазы социума, проникшие даже в меня, это просто потребность в осмысленном по моим, но именно по моим принципам, движении в этой жизни. Моей, до тех пор, пока кто-нибудь не окажется быстрее меня.
Снег падает все гуще, покрывает совершенно головы в моей корзине, шапкой садится на волосы проститутки, на мою голову - ненавижу головные уборы, в самом крайнем случае пользуясь капюшоном. Проститутка поднимает руку, чтобы скинуть снег с головы, но я отрицательно качаю головой - мне нравится, как снег лежит на ее волосах. Два широких мазка света со щитов реклам - ядовито-зеленый и алый, падая, берут проститутку в перекрестье - и от этого она кажется какой-то... Неземной. Я делаю шаг вперед, та вздрагивает, но отступить не смеет.
- Героин? - Спрашиваю я.
- Угу, - это первое, что я услышал от нее. Голос чуть с хрипотцой, она курит так же, как я - жадно, в полные легкие.
- Тебе срочно ужалиться, или терпит? - Снова спрашиваю я.
- Терпит, - пожимает она плечами.
- Я могу дать тебе денег на пол-дозы просто так, чтобы легче стоялось. Дать?
- Дай, - ни у нее, ни у меня и в мыслях нет, что она канет во тьму и не вернется - это просто исключено. Я даю ей сотенную.
- Сдачу принесешь, - спокойно говорю я, не глядя на нее. Она кивает и исчезает в проулках. Придет. И не потому, что навеки прикреплена к этой точке, попроси она сутенеров, они переставят ее, но потому, что мы договорились. Она точно знает, кто я. Я закуриваю очередную сигарету и смотрю в небо. Чернота, прошитая крупными белыми пятнами. Асфальт уже скрылся под снегом и лишь яркий свет фонарей и рекламных щитов делает снег не белым, а разноцветным. Такой мне нравится больше, сейчас, во всяком случае.
Я немного читал в своей жизни, предпочитая думать сам, но прочитанного хватило мне, чтобы понять - в том мире, что жил по лозунгу: "А оно тебе надо?" тех, кто в самом деле знал, что нужно сделать для человечества, чтобы оно было счастливо по-настоящему, а не от тупости своей пожирая эрзацы, убивали быстрее остальных. "Они опередили время!" - Восклицали тогда. Нет. Нет. Нет. Они появились вовремя, просто тупые уже тогда ублюдки не хотели послушать их - помешало бы жрать и гадить по старинке. Если бы они родились сейчас, их убили бы еще быстрее. Так что они родились как раз вовремя. Просто время оказалось негодным для них.
Проститутка возвращается. Успела все - и купить, и ужалиться. И именно столько впорола, сколько и оговаривали, понимает, что с полной дозы может наделать глупостей, вроде того, что не вернуться, да и сдачу ей потом ее же сутенеры запихают в горло, просто от мысли, что я приду спросить на следующий день, что у них тут за бардак творится.
Сдачу я считаю, кладу в карман. У меня никогда не было бумажников - я не умею ими пользоваться, деньги просто рассовываю по карманам. Копить их я не коплю, просто трачу, пока не кончатся, а там иду за новыми. Моя корзина, набитая головами, позволит мне прожить, ничего не делая кроме того, что мне нравится, некоторое время, я быстро и легко спускаю суммы, которые мои коллеги скирдуют в основу будущего капитала, который позволит им уйти из волков в бараны.
Проститутка повеселела, точнее сказать, ожила. Курит свои, переминается с ноги на ногу и молчит.
- Ты умеешь петь? - Спрашиваю я.
- Да, - отвечает она.
- Хорошо?
- Да.
- Пой.
- Что?
- Что хочешь.
И она поет. У нее сильный, чуть с хрипотцой голос, вполне годящийся, к примеру, для сцены кабака средней руки, а то и выше. Почему она тут, на улице? Героин?
- Почему ты тут? - Спрашиваю я, дождавшись конца песни.
- Тут поставили, - слегка теряется она.
- Да нет, почему ты еб...ся за гроши, вместо того, чтобы петь в кабаке, например? Героин? Так ты недавно в системе, - я знаю, что я говорю.
- Да нет. Рост, сложение, в общем, в кабаках я не покатила, - она щелчком отправляет окурок в дорогую машину, что едет мимо. Зло щелкает, зло. Окурок бьется в лобовое стекло и рассыпается искрами, уголек падает под капот. Я понимаю, почему она так расхрабрилась - кто бы ни ехал в этой машине, вряд ли ему захочется вставать и убеждаться, что я - это я. Мою рожу хорошо видно в свете фонарей и реклам. Да и корзина рядом. Да и даже если в машине едут люди, которые меня не знают вообще, то, раз катаются на такой тачке, то, как минимум, дружат с головой, а мой внешний вид и облик не вызывает у человека разумного желания затевать со мной конфликт. Так что выходка, за которую ей переломали бы ребра, становится для нее сегодня возможностью плюнуть миру в харю. Она уверена, что я не заступлюсь, но в этом не уверены те, кто едет в автомобиле. Я? Уверен, а в чем - не знаю и сам. Если машина встанет, я просто расстреляю ее, не дав открыть ни дверей, ни окон. Расстреляю с двух рук - в одном кармане моей длинной куртки у меня "Глок" с обоймой на тридцать три патрона, в другом - револьвер "Смит и Вессон", калибра пятьдесят. На какое-то время я забываю и о проститутке, и о своем товаре, сливаясь с рукоятками пистолета и револьвера, становясь с ними одним целым, делая их продолжением рук, а мозг становится пустым и чистым, как комнатка в семейном пансионе перед сдачей.
Машина уезжает, не сбавляя ходу. Разумно. Я выдыхаю, мой выдох превращается в два агрессивных столбика пара. Смешно. Наверное.
Я живу, где придется, ем, где придется, сплю с кем придется, не создавая ни привычек, ни точек обитания. Это своего рода плата за то, что я вне системы, но мне в этом состоянии легко и хорошо. Со мной нередко выходили на контакт те, кто хотел бы работать со мной, или кто хотел бы, чтобы я влился в его группу, на "моих условиях", естественно (гладко стелют, жестко спать), те, кто хотел, чтобы я сместил их босса и занял его место, в общем, многие хотели бы меня купить. Но меня нельзя купить.
Мир этот будет агонизировать еще долго. Мода на головы рано или поздно пройдет, начнется мода на что-то иное, не менее импозантное, то, что смогу предоставить лишь я и те, кто думает, что похож на меня. Все это - просто вибрации вашего мира, больные, тупые ублюдки. Охотник просто слушает их, держит руку на пульсе и вовремя меняет товар. Все. Дальше ваше стадо ломится к моему прилавку. Просто, скучно, надежно. Это вам не вклад в банк.
- Кто тебя пасет? - Спрашиваю я. Кажется, я придумал, чем занять какое-то время.
- Тут, за углом, ресторанчик "У дрозда", - отвечает она.
- Ты можешь быть лишь с одним человеком? - Спрашиваю я, - и, если можешь, то сколько?
- Пока не кончатся деньги на героин, - отвечает она, - и на еду.
- А если они не кончатся? - Я усмехаюсь. Что изменилось за тысячелетия? Я покупаю себе рабыню, чтобы была со мной. Ходила со мной, если мне приспичит, на охоту, спала со мной, ела со мной, слушалась меня и пела. Даже не покупаю. Сейчас покажу.
- Пошли, - я беру корзину, проститутку за воротник и, слегка приподняв ее, иду за угол, к ресторанчику "У дрозда".
Миленько, кстати. Приятное с виду заведение, тут можно и кофе попить с девицей (если на улице ждет машина с шофером), перекусить, нанять убийцу, купить блядь. Да тут еще и комнаты сдают. Ростом проститутка маленькая, ее черная макушка не достает мне даже до плеча. Заходим. Я иду прямо к барной стойке и, приподняв свою покупку, ставлю ее на доску, среди бокалов и пепельниц. Хозяин бежит к нам, бармен сливается со стеной - рядом с проституткой я поставил и свою корзину, с которой в тепле поплыл снег и, окрашивая стойку розовым, закапал на пол.
- Сколько ты хочешь за эту девочку? Я имею в виду, насовсем? - Спрашиваю я. Здороваться я не хочу.
- Двадцать кусков, - отвечает хозяин заведения.
Я молча бью его в лицо прямо через стойку, между ног проститутки, что разделяет нас. Она так и стоит, держа ноги на ширине плеч, после того, как я поставил ее на стойку. Хозяин отлетает к стене с бутылками, бьется головой (несколько бутылок падают и разбивается, в воздухе сильно потянуло спиртным) и снова, отряхнувшись и утирая кровь с разбитого рта, суется к стойке.
- Мама здороваться тебя не учила, быдло? - Спрашиваю я.
- Добрый вечер, - он прячет глаза.
- Посмотри на меня, - говорю я. Я очень хочу увидеть в его глазах ненависть. Но там только страх.
- Двадцать, так двадцать, - я пожимаю плечами и аккуратно кладу на его стойку четыре головы. Денег у меня еще нет, вообще нет, кроме сдачи с сотни, сигареты я взял, разбив стекло автомата - сотенную он не принимал.
- Но... - Владелец слегка растерялся, это не его товар, как бы хэдхантеры не приняли его за нового конкурента, да и найти бы еще тех, кто это купит. Это только звучит просто - продам, сдам. Надо же знать, кому, верно? А он вне той структуры. Не как я, так что он найдет выход. Как и я нашел, точнее, создал. А он найдет.
- Мало? - Спрашивая я. Он знает цены, даже не зная покупателей. Они озвучены среди тех, кому надо знать, что творится под глянцевой шкурой этой вечной твари - города людей.
- Нет, - он, наконец, посчитал и понял, что, даже после выплаты комиссий, останутся ему его деньги. А то и чуть больше.
- Сдачи не надо, - я улыбаюсь. Он тоже. На пористой белой его коже обильно выступает пот. Руки он держит на виду, хотя я знаю, что сейчас, сквозь тонкую доску, мне прямо в живот смотрит ствол дробовика, прикрепленный там, под стойкой, на подвижный шарнир. Ему нужно просто опустить руку и нажать на спуск - дальше он станет владельцем моей корзины и проститутка останется при нем. Но он держит руки на виду, он положил их на столешницу, чтобы я мог их видеть. Св. Калькулятор. В его голове все на своих местах - я расплатился, он отстегнет и все будет хорошо. А разбитая рожа идет в счет комиссий, о которых я говорил.
- Вот и все, дикарь, - говорю я, - который даже не дорос до торговли, предпочитая натуральный товарообмен. Чем думали твои предки, ублюдок, позволив тебе родиться в мире, который они создали?
- Извините? - Он растерян, немудрено.
- Я говорю, почему папа не кончил на простынь, а мама скверно подмылась, - уточняю я.
- Отец хотел смену, - он нашел, наконец, с моей помощью точку опоры, - этот ресторанчик принадлежал еще моему прадеду.
- Который жил во времена, пока правил закон: "А оно тебе надо?" - уточняю я. Я знаю, что он согласится. Он бы согласился с чем угодно, не думая. Он так же болен этой болезнью, что позволила мне стать одним из плодов уродливого дерева эволюции мира - от "А оно тебе надо?" до "А оно тебе надо? Тогда отстегивай!". Хотя... Можно уже просто оставить два последних слова.
- Будешь стрелять, когда я пойду? - Спрашиваю я. Мне интересны его глаза, и, как я говорил, наплевать на смерть. Но он понимает, что зеркальные стекла дверей позволят мне увидеть его любое движение. И он знает, кто я. Это уж точно.
- Зачем? Мы же договорились! - Его удивление почти искренно. Мир "почти". Одна из причин того, что он стал таким, каким стал. "Почти" - страшный симптом болезни общества.
Я снимаю свою покупку со стойки, ставя ее на пол, потом снимаю корзину. Снимать одновременно и то, и другое я не стану - на секунду обе руки окажутся заняты. Это смерть. Мне все равно, но жить мне нравится, помните?
- Пошли, - хлопаю себя по бедру, как будто подзывая собаку и мы с проституткой выходим в ночь.
- Пойдем, мне надо скинуть товар барыгам, а потом надо будет тебя покормить. И самому тоже поесть. Да, да. Куплю, - она не успевает спросить, куплю ли я ей положенный дозняк, я это и сам знаю. Она кивает и торопливо шагает рядом со мной. Снег идет еще сильнее, но до утра машины-уборщики не выедут из гаражей. Рабочий день этого мира зависит от светлого времени суток. Я оглядываюсь - на снегу, рядом с нашими следами, остаются кровавые капли, что падают из моей оттаявшей корзины.
- Ты боишься? - Спрашиваю я, закуривая две сигареты и одну отдавая ей.
- Да, - спокойно отвечает она, - боюсь.
- Это хорошо. Но я не убиваю женщин. По крайней мере, просто так, - она улыбается. Улыбка ее еще недоверчива, но скоро она оттает. Потому, что хотя бы часть обряда купли и продажи прошла по правилам. Мне хочется вернуться - на миг желание становится острым и я встаю. Вернуться и расстрелять к чертовой матери этого кабатчика, а потом поджечь его кабак. Не по правилам. Но я сдерживаюсь. И мы идем дальше.
- Имя я тебе пока не придумал, - доверительно говорю я, - но скоро придумаю. Она снова кивает головой. Таковы законы, она моя вещь, я могу скинуть ее в канал, через который мы сейчас идем - и, в отличии от того, как если бы я ее трахнул бесплатно у фонаря, а потом забил, такой поступок, как скинуть ее в канал, по ее меркам, совершенно оправдан - я заплатил за это. В ее лохматой голове царит порядок. Но вот осмыслить происхождение этого порядка она уже не в состоянии и дело тут не в героине. Дело в программе дебилизации масс, в котором преуспел этот мир. И прекрасно. Родись я раньше, я был бы парией, гонимым и преследуемым, так как я не вписался бы ни в какой социум, кроме нынешнего, который создал меня, чтобы было, чего бояться. В противовес слову: "Отстегивай!".
В белой пелене уходят сквозь строй фонарей две фигуры. Я не знаю, можно ли сказать: "Два человека". Мужчина несет тяжелую бельевую корзину, маленькая женщина в тяжелых ботинках и в пальто - мужском, черном, огромном, из нарочито грубой ткани, спешит рядом с ним. Несмотря на тяжеленные ботинки, следы за ней остаются совсем маленькие. Две строчки следов, кровавый пунктир, строй фонарей, чернота сверху и расцвеченная разноцветно белизна снега снизу.
Тяжелые хлопья укрывают их следы и две фигуры, наконец, исчезают в темноте.