Этому моему короткому рассказу, выуженному совершенно случайно в своих старых записях, недавно исполнилось четверть века. Дата, таким образом, стала юбилейной, но кроме её самой, да изменившегося не в лучшую сторону возраста, ничего особо примечательного в моей жизни, как мне кажется, не произошло. Хотя, - как знать, ведь события, которым этот рассказ посвящен, относятся к ещё более отдалённым временам, и, конечно, с учётом их отдалённости, мною они воспринимались несколько иначе. Короче: четыре десятилетия назад, в пору моей жизни в Якутии, каждое новое для меня знакомство с кем-либо, почти обязательно базировалось на общих для нас интересах; в данном случае, связанных с совместной рыбалкой. Своей лодки я не имел, что естественным образом расширяло круг знакомств, каждый раз определяя моё присутствие в лодке, как помощь её владельцу, что в какой-то мере позволяло мне чувствовать себя довольно независимо в ней. С Фёдором я познакомился случайно, и случай этот - ко мне оказался весьма великодушным. Накануне выхода на рыбную ловлю, оговорить её сроки и место, на котором она планировалась, я отправился по названному мне адресу. Подошел к невысокому забору, плотно - без щелей огородившему просторный двор, в дальнем конце которого располагался по-деревенски рубленый дом, имевший даже непривычную для здешних мест завалинку. Небольшая высота забора, позволяла мне заглянуть во двор, не открывая пока калитки. Двор был почти пуст, если не считать собачьей будки, больше похожей не на конуру, а на маленький домик, который делают для игр детей, на мысль о котором намекал вход в конуру: просторный, и чересчур высокий. Возможно, - подумал я, - собака у этих хозяев должна быть ростом с дога. Цепь, один конец которой был прикреплён к конуре, вторым своим концом демонстрировала свободу того, кому она была предназначена, что меня, в свою очередь, заставило быть осторожным. Продолжая заглядывать во двор поверх калитки, я начал барабанить по ней кулаком. Результат получился не ожидаемый мною: из лаза конуры появилась взлохмаченная голова мальчишки, с выгоревшими почти до бела волосами. Это бы - ещё ничего, но в тот же лаз протиснулась, и тоже лохматая, голова крупного пса, идеально чёрного окраса. Обе эти головы разглядывали меня с явным удивлением, но не демонстрируя никаких других чувств, кроме любопытства. Я застыл, абсолютно не понимая: как должен вести себя в данной ситуации. Глянул на калитку, в надежде увидеть на ней какое-либо приспособление, которое могло бы мне помочь в вызове хозяев из дому, но, кроме крупными буквами выведенных на калитке слов: "Во дворе собака", и снизу корявыми буквами приписанного, явно детской рукой, слова Мурзк, в котором последняя буква смотрела в обратную сторону, - я ничего не увидел. Тем временем, мальчишкина голова исчезла из проёма конуры, чтобы секунду спустя, из лаза появились, теперь уже, его босые ноги, вслед за которыми появился и он сам, вытянувший за собою игрушечный автомат, следом за которым последовал и сам хозяин конуры: крупный беспородный пёс, покрытый лоснящейся шерстью. Пёс этот тоже появился не один. В его пасти болтался кот, шкирка которого была зажата зубами собаки. Кот безвольно, и абсолютно вяло бил лапой собаку по морде, что, в общем-то, не выражало агрессии. Смотрелась эта троица достаточно забавно. Как только собака покинула конуру, она разжала пасть, выронив кота на траву, упав в которую, кот тут же принялся вылизывать свою шерсть, слегка помятую и испачканную слюной собаки. Мальчик, с сопровождающим его псом, похоже, уже забывшим о только что выроненной им живой ноше, подошел к калитке. Пацану, на мой взгляд, было не более шести лет.
- Вы к кому пришли? - спросил он деловитым тоном, демонстрируя им право задавать подобного рода вопросы.
- Если здесь живут Алексеевы, то я, - пришел к Фёдору - твоему, наверное, отцу.
- Так он дома сейчас. Заходите!
- А твоя собака, - против моего визита не будет? Вдруг, ей - как вашего кота, захочется взять меня за шкирку?
- Мурзик не кусается. - Успокоил меня мальчик. - С Тимкой он дружит, и никогда не делает ему больно. Они даже едят вместе из одной миски, и спят вместе. Поэтому, вы можете не беспокоиться, и проходить спокойно! - повторил он своё приглашение, с не вполне логичным объяснением миролюбия собаки.
Уловив на слух эту нелогичность мальчика, и слегка пожалев о том, что будь я кошкой, доступ в этот двор мог бы стать для меня более свободным, я, тем не менее, последовал его, - достаточно любезному приглашению, и прошел через двор до самого крыльца, на котором уже расположился кот, недавно побывавший в пасти пса. Саму собаку я только сейчас толком разглядел. Правая глазница животного была пуста, но вид искалеченной собаки, голова которой вновь, будто с угрозой, нависла над Тимкой, тем не менее, не вызывал сожаления. Кошачья лапа, двумя быстрыми движениями, исполненными без замаха, выдала два мягких шлепка по морде Мурзика, даже не подумавшего убрать её. Мальчик, в ожидании меня, остановившийся на крыльце возле двери дома, обернулся, и, заметив мою заинтересованность происходящим, коротко прокомментировал его: "Играют!" - после чего, распахнув дверь, снова, - теперь уже нетерпеливо, повторил: "Проходите же!" Пропустив меня в сени дома, он тут же сам покинул его, захлопнув за собою дверь. Долго пребывать в одиночестве - мне не пришлось, так как почти сразу открылась одна из дверей, выходящих в сени, и появившаяся на её пороге женщина, кратко поздоровавшись со мною, тут же жестом руки направила меня в комнату, в которой я застал Фёдора, завершавшего свой обед. От его предложения присоединиться к трапезе - я отказался, сразу предложив ему тему для обсуждения наших планов.
Что обсуждать-то уже оговоренное? Ночи сейчас холодные, так что не забудь одеться во что-нибудь тёплое, и с сапогами-болотниками. Да, захвати с собою ружьё. Кроме нас с тобою, в лодке будет мой сын - Мишка, и Мурзик, которого ты видел во дворе. Жду тебя через час у своей лодки, так что постарайся не опаздывать, чтобы до ночи успеть поставить сети, палатку, да, сварить ужин. - С этим наказом, я и ушел к себе домой, с тем, чтобы уже через час вновь встретиться - уже у лодки: с Фёдором, его сыном и собакой. Загрузились в лодку быстро, слегка, правда, повозившись с мотором "Вихрь", закапризничавшим было. До наступления сумерек было ещё далеко, а не успевшее убыть дневное тепло, превращало нашу поездку в приятную прогулку. До места намеченной нами рыбалки добирались чуть более часа, и всё, предусмотренное нами на вечер, успели сделать вовремя - до падения на землю темноты. Пока мы возились с палаткой и ставили в затоне сети, Мишка, в компании с Мурзиком, ловил ельцов тут же, - около палатки, и к моменту завершения наших работ, в его ведре был уже достаточный для ухи улов, включивший, кроме ельцов, и пару довольно крупных ленков. Пока держались остатки сумеречного света, свою костровую лепту и мне удалось добыть на недалёкой от нашего стана старице, на которой я сумел снять пару местной шилохвости. Со своей краткой охоты, я возвращался, ориентируясь на розовые блики кострового огня, которые играли на верхушках елей, росших по краю приподнятого берегового мыса, прямо напротив нашего стана. Зубчатый их контур, похожий на расчёску - был виден издалека, и служил хорошим для меня ориентиром. Наступившая ночь, поначалу обещала быть тёплой и безветренной. Вернувшись к костру, на котором уже готовилась уха, и закипал чай, я застал идиллическую картину покоя. Все трое: отец, сын и собака, похоже, пребывали в состоянии нирваны, нарушать которую и я не был намерен, сразу присоединившись к их полудремотному покою. Тишину, объединённую с чернотой ночи, ни один звук, кроме лёгкого потрескивания костра, - не тревожил. Спокойное течение неширокой в этом месте реки, тоже не издавало звуков, и мне даже показалось, будто все прислушиваются к этой - почти ощутимой кожей тишине. Мурзик первым нарушил её. Поднявшись с прогретой им гальки, он, сделав буквально пару шагов от костра, - будто растворился во тьме, но после едва слышного под его лапами скрипа гальки, мы услышали, как он лакает речную воду. Фёдор усмехнулся: "С похмелья, должно быть, на водичку потянуло. Или, может, ты Мишка, опять его солёной рыбой кормил?"
- Он сам её с вешала сдёрнул, или Тимка! - ответил Мишка, уже наверное десятый раз грязной от сажи пятернёй лохматя свои волосы.
- Знаю я вас обоих; не без твоей помощи обошлось! Тимка-то, не с твоей ли подачи тоже к солёной рыбе пристрастился?
- Всё я, да я! Тимка сам и ворует, а потом они вместе и едят её. - Балуешь ты их Мишка - вот что я тебе скажу! Рыбы не жалко, но ваша конура так ею провоняла, что тебя самого каждый день приходится купать, а матери стирать твою - воняющую рыбой одежду. Кстати, - сотый раз тебе напоминаю: прекрати вытирать о волосы свои грязные руки, а пойди к речке, и, как следует - вымой их.
Это лёгкое препирательство отца с сыном - мне показалось забавным, и уже за ужином, я, своими вопросами, освежил оставленную Фёдором тему. Уха, - вернее, её жидкая составляющая - юшка, к этому времени была уже выпита нами, а с гущей, вываленной Мишкой в собачью миску, тут же у костра расправлялся Мурзик. Фёдор, пока я, оживляя костёр, подкидывал в него очередную охапку сушняка, - налил в кружки крепко заваренного чая, и теперь смотрел на своего сына, который был готов вот-вот уснуть. Глаза Мишки, уставившиеся на костёр, щурились, периодически, - на несколько секунд закрывались, и тело мальчика, всё больше кренясь, начинало заваливаться на бок, временами, касаясь головой плеча рядом сидящего отца. Ощутив отцовское плечо, Мишка вздрагивал, открывал глаза, и вновь выпрямлял своё тело, но - не долго сохраняя это - вынужденное равновесие. Через несколько секунд, борьба мальчика с дремотой прекращалась, и он вновь искал головой опоры в плече своего отца.
- Похоже, один рыбак уже готов! - наконец, не выдержал Фёдор, и, подхватив на руки, в очередной раз навалившегося на его плечо сына, унёс Мишку в палатку, где уложил его на заранее разостланную для ребёнка оленью шкуру.
Пока Фёдор укладывал сына, я, лёжа на спине, разглядывал чернеющее над головой небо, звёзды которого, казалось, опустились в эту ночь непривычно низко, и их мерцающий свет создавал иллюзию театральной декорации, к какой-то сказке, возможно, из забытого мною детства. То ли глаза мои стали уставать, то ли это было в яви, но в какой-то момент мне показалось, что по небу пробежал голубоватый сполох, сопровождаемый шорохом, после которого я ощутил неприятное чувство неясной тревоги. С вылезшим из палатки Фёдором я поделился своими ощущениями, и он не высмеял меня за них.
- Посмотри на Мурзика: ведь он тоже чем-то встревожен, но конкретного адреса направления своей тревоги - не видит. Скорее всего, ты действительно видел что-то вроде полярного сияния, которое в наших краях, и в это время года - не такая уж редкость. Давай, лучше попьём чаю, да, на два - три часа приляжем, а Мурзик нас покараулит.
- Скажи, Фёдор, что случилось с правым глазом вашего Мурзика? Почему появилось, кошачье название у вашей собаки, и, что это за странные взаимоотношения между Мурзиком, Тимкой и Мишкой? -
Вопросы, заданные мною - были праздными, но мне было не совсем понятно столь тесное общение мальчика с животными, что с точки зрения социальной гигиены, казалось не совсем логичным. Мурзиков глаз, был, как бы пристёгнут к основной теме вопроса, что позволяло слегка завуалировать прямолинейную его суть.
- Совсем остыл уже! - Отхлебнув глоток чая из своей кружки, сказал Фёдор. - Впрочем, я слишком горячий чай - тоже не пью. - Сухой веткой Фёдор шевельнул вяло горящее пламя костра, пододвинув в центр пламени раскатившиеся по его краям несгоревшие части сушняка. - Мишке моему, всего шесть лет, Мурзику, - четыре года, Тимке - два. Мы оба: я и моя жена, - работаем, свободных мест в детском саду, для нашего Мишки - не нашлось, и пока мы на работе, за ним присматривает наша соседка - одинокая старушка, за которой впору нам самим присматривать. При ней, Мишка, должен был быть всегда накормлен, а основным нянькой для него, по крайней мере, последние три года - является Мурзик. Глаз Мурзик потерял, играя с Тимкой, которого, не смотря ни на что, - тоже любит. Мурзиком собаку назвал Мишка, отказавшийся, как вариант, рассматривать другие - более свойственные собакам клички. Ты, доктор, главного не знаешь, а это главное - то, за что наш участковый педиатр мне чуть всю плешь не проела.
- Что же это такое, - если это не секрет?
- Не секрет! Оставляя Мишку со старушкой, мы почти месяц не знали о том, что без нас - в наше отсутствие, он изволил питаться вместе со своими друзьями: Мурзиком и Тимкой из своей тарелки, таская её в собачью будку. Бабка, конечно, скрывала это от нас, ругала, естественно, Мишку, но он оказался упрямым чертёнком, и отдельно от своих приятелей отказывался есть. Наши разговоры с Мишкой, и, даже дранка, которую ему дважды устраивала мать - ничему Мишку не научили, но, похоже, сделали его ещё более упрямым. В итоге: он почти переселился в собачью будку, и вынудил меня построить новое жильё Мурзику и Тимке. Что же касается их совместных обедов, то нам удалось договориться с Мишкой о том, что мы с матерью согласны кормить его живность из Мишкиной миски, но, - с одним условием; что первым есть - будет он сам, оставляя часть своего обеда своим друзьям, но, каждый раз, после еды, возвращая в дом свою посуду, где мать её ежедневно кипятит. Одно мне самому не слишком понятно: Мурзик всегда лучшие куски еды оставляет Тимке, у которого, похоже, понятия о дружбе не столь окрашено благородством. Чтобы исключить слишком дословное понимание слов "совместная трапеза", я договорился с Мишкой, что свою часть обеда он будет есть не внутри собачьей будки, а на её пороге, чтобы мы могли наблюдать за соблюдением им наших требований. В остальном же: я и сам до сих пор не могу понять притягательности постоянного тесного общения своего Мишки и этих двух животных. Ведь у моего сына, приятелей среди детей его возраста - практически нет. Мишка с детьми не играет.
- С этим, пожалуй, не так сложно разобраться, если взять в расчёт ваше проживание в достаточной отдалённости от наиболее плотно населённой части города, а детей, среди ваших соседей - я что-то не видел. С вами, разве что, - в выходные дни он может общаться, более или менее, полноценно. Мурзик же, и Тимка - всегда рядом.
- Похоже на то! - Фёдор зевнул, - Айда спать! - и полез в палатку, что-то бурча себе под нос.
Мне в эту ночь не спалось, и через четверть часа борьбы: нежелания спать, с необходимостью подчиниться законам физиологии - я палатку покинул, и, от нечего делать, занялся ощипыванием своей вечерней добычи. Пригревшийся у костра Мурзик временами похрапывал. Дважды, ещё будучи во сне, он быстро, словно в азартном беге, - перебирал лапами, и поскуливал, но, спустя мгновение, - снова затихал. Ему, по всей вероятности, что-то снилось: погоня ли, или игры - кто знает. Мне показалось, что Мурзик спит очень глубоко, а его сторожевые функции были, поэтому, фикцией, которой хозяин тешил сам себя абсолютно напрасно. Однако, едва я приподнялся со своего места, чтобы подкинуть очередную охапку сушняка в костёр, голова Мурзика тут же поднялась с лап, на которых она лежала, и его единственный глаз блеснул в свете костра гранатовой искрой. Уже сидя на речной гальке, он проследил за моими действиями, по оживлению затухающего костра, и, дождавшись момента, когда тот разгорелся полностью, Мурзик сместился к моим ногам - подальше от слишком сильного жара. Ещё дважды, до времени начавшего сереть мутного от тумана рассвета, я повторял оживление затухающего костра, и оба раза Мурзик следил за моими действиями, до тех пор, пока я их не прекращал. Один раз - уже под утро, он покинул меня, и, отбежав на пару десятков метров в сторону от палатки: сначала - зарычал, а затем - подал голос, обозначив его негромким лаем, впрочем, - весьма непродолжительным. Вернувшись к костру, он встряхнулся, обдав меня брызгами воды, осевшей на его шкуру с кустов, смоченных появившимся туманом. Едва стала различима речная поверхность, я оставил место своего ночного пристанища, и, прихватив с собою спиннинг, отправился вдоль берега речки к затону, ниже которого была поставлена нами сеть. Мурзик остался около палатки, по всей вероятности, для исполнения своей охранной функции при хозяевах. С наметившимся рассветом - резко похолодало, и я уже пожалел о том, что оставил дома перчатки. Влажные пальцы рук стали быстро замерзать, и уже через пять минут мне пришлось отогревать их в своих карманах. Едва успел вытащить пару ленков, как увидел подходившего ко мне Фёдора, одетого в ватник. За ним, чуть приотстав, - трусил Мурзик, которого Фёдор, - почти поравнявшись со мною, отослал к палатке: "Иди, давай, к Мишке - карауль его!" - сказал он, и Мурзик послушно потрусил обратно к палатке. Встали рядом, забрасывая блёсны в почти невидимую, в быстро густеющем тумане, воду. Рыба клевала редко, и вяло, что вынудило нас сменить наш затон - на другой, находившийся выше по течению. Пока выбирали новое место для рыбалки, дважды вспугивали небольшие стаи уток, которые взлетали из-под нашего берега, внезапно разрывая в клочья туманный полог, стелющийся над водой. Когда отошли от палатки метров на триста, услышали заливистый лай Мурзика, и бросились к нашему становищу. Голос Мурзика был слышен из глубины тайги, правда, в небольшом удалении от палатки. Поспешили на его голос. В кустах, на краю небольшой полянки стоял крупный лось, по всей вероятности, не желающий уступать нашему сторожу, который барражировал на пятиметровом расстоянии от ног огромного животного, готового, при случае, растоптать надоедливую собаку. Мы успокоились.
- Тебе мясо гонного быка нужно? - спрашивает меня Фёдор.
- Никакого мяса мне не нужно, а гонного - так, и тем более!
Я "переламываю" ружьё, громкий лязг замка которого, прекращает противостояние животных. Сохатый круто разворачивается на месте, и, с хрустом ломая ветви кустов, исчезает среди деревьев. Фёдор подозвал к себе Мурзика, и тот, ещё пару раз тявкнув вслед уже удалившемуся лосю, внезапно выныривает из кустов, возле которых мы стоим.
- Сторож! - Констатирует Фёдор. - Но, - не охотник! - добавляет он. Рыбалку свою мы закончили к середине дня, ставшего к полудню вновь тёплым. Заготовка рыбы была признана не вполне удачной, но до ледостава, времени хватало с избытком, и печали от своей относительной неудачи, нам испытать не пришлось. Мне ещё не более двух раз пришлось бывать в этой, - приятной для меня компании, каждый член которой был запоминающейся личностью. Прошло менее года с момента, описанного мною, и я, как мне тогда казалось, навсегда покинул эти гостеприимные края, ещё на пару лет задержавшись в Вилюйске.
В 1987 году, к моменту открытия навигации на реке Лена, я предпринял свою последнюю попытку окунуться в Якутское прошлое, которое своими воспоминаниями продолжало манить меня, как манить может только детство, каждое мгновение которого видится издалека прожитых лет, приукрашенным в цвета счастливого ожидания чуда, и цвета радостных обретений. Я хотел повторно обрести ту новизну былых ощущений, которыми некогда была так богата моя жизнь. Расхожая фраза о том, что дважды в одну реку невозможно войти, - мне, казалась, написанной не для меня. Именно, опровержению этого постулата, я и решил посвятить свой отпуск в 1987 году, одновременно, рискнув повторить с самого начала свой путь, проделанный мною по Лене в 1969 году. Всякое начало имеет отправную точку, которой, в моём случае, стал аэропорт города Якутска, откуда я намеревался совершить внутреннюю миграцию от аэровокзала, до пароходной пристани, следующим этапом которой должен был стать теплоходный тур по Лене, с краткой остановкой в Олёкминске, - городе, который некогда служил мне пристанищем, и местом работы. За прошедшие четырнадцать лет, с тех пор как я покинул Якутию, я многое успел забыть, и поэтому, маршрут от аэропорта до пароходной пристани, был для меня как бы новым, что вынудило меня обращаться к людям с одинаковым вопросом: каким транспортом я могу попасть к пристани. Народ, находившийся в аэропорту - был, в основной своей массе, из глубинных районов Якутии, и, естественно, люди эти, плохо зная местный транспорт - помочь мне советом не могли, что заставило меня переходить от одной группы пассажиров, к другой; приставая ко всем с одним и тем же вопросом. Так продолжалось довольно долго; до тех пор, пока я не остановился около рослого молодого мужчины, обутого в кирзачи, и одетого в слегка выгоревшую анораку. Со своим, надоевшим мне самому вопросом, я обратился к нему, сохраняя почти угасшую надежду на то, что когда-нибудь смогу покинуть невольно ставший мне ненавистным аэропорт. Мужчина, к которому я обратился со своим вопросом, совершил в мою сторону полуоборот, и, прежде чем ответить мне, провёл ладонью по короткому ёжику светлых волос, сделав это не спереди назад, как обычно люди приглаживают свои волосы, а наоборот, словно, пытаясь поднять их дыбом - что они и сделали. Именно этот его жест, заставил меня внимательней взглянуть на него. Я тут же вспомнил маленького мальчишку, некогда обитавшего в конуре с собакой. Привычкой того мальчишки было взлохмачивание своих волос, за что ему неоднократно доставалось от матери, время от времени, в виде наказания упрямого сына, - стригшей его наголо. Мне трудно было признать в этом крупном мужчине, того давнего Мишку, впервые появившегося передо мною из собачьей будки, но что-то в нём напоминало мне Фёдора, и я, готовясь к извинению, наугад назвал его Михаилом, чем вызвал появление на лице неожиданного собеседника широкую улыбку, сопровождаемую лёгким кивком головы.
- Вас, Дмитрий Юрьевич, я тоже почти узнал, но ваша причёска и борода, которой раньше я у вас не видел, - меня несколько озадачили.
Относительно моей новой причёски, Михаил меня довольно ловко поддел: большую часть волос я потерял, помнится, в 1977 году, а моя лысина, как мне кажется, не может заменить причёску. Мы отошли от собравшейся у выхода из здания аэропорта толпы, и остановились у стены здания. В надежде на то, что я нашел себе приятного попутчика, я уже не торопился покинуть вокзал. Первый же мой вопрос, естественно, касался здоровья родителей Михаила, и его ответ меня весьма опечалил.
- Отец мой утонул десять лет назад! - ответил он мне. - Он утонул весной, напротив того места, где мы с вами несколько раз были на рыбалке. Мог утонуть и я, но меня спас Мурзик, который погиб сразу после этого - вместе с отцом. Наша лодка перевернулась; в половодье налетев на топляк, и нас всех понесло к завалу. Одеты мы были тепло, и намокшая на мне куртка не давала мне шансов на спасение, если бы.., - не Мурзик. Он отбуксировал меня к кустам, в которые я вцепился, а сам поплыл к отцу, которого уже затягивало течением под завал. Под ним они оба и оказались. Мне в этот день повезло ещё раз: примерно через час, меня, - уже почти окоченевшего, спасли случайно оказавшиеся здесь в это время рыбаки; согревшие, а, затем, вернувшие меня в наш дом. Отца, ватником зацепившегося за какой-то сук, смогли достать только через три недели, - когда спала вода, а Мурзика - так и не нашли. Как только погиб Мурзик, Тимка тоже куда-то исчез, и во дворе нашего дома он больше не появлялся. Моя мама, после того, как я окончил школу, и поступил в институт, - уехала в Вологду к своим родным, а я вот - вернулся, но, уже в другой район, где второй год работаю геологом.
Короткий рассказ Михаила - очень расстроил меня. Оборванной оказалась ещё одна ниточка, на которой, словно бусины, нанизаны были эпизоды моей жизни, и теперь, один из этих эпизодов, перепутав последовательность лет, словно потерянный когда-то фрагмент бус, но, случайно - вновь обретённый, одиноко лежит у меня на ладони. Связи с прошлым нет! Миша, тоже - не стал мне попутчиком, и мы вскоре расстались. Утро следующего дня я встретил уже на колёсном теплоходе, который подарил мне знакомство с ещё одним интересным человеком (рассказ - "Яблоко Эдема"), ставшим очередной бусинкой, из оборванной низки.