Я ещё не достиг подросткового возраста, а Некто свыше уже распорядился таким образом, что обретаемый мною любой вид транспорта: либо - бесследно исчезал, либо, пройдя краткий жизненный путь, заканчивал свою биографию на свалке. Моей жене, - этот Некто, по всей вероятности, на ушко шепнул когда-то, о том, что со мною, как с водителем транспорта - связываться опасно, и она, восприняв этот шепот, как глас свыше, однажды, уже своими словами, передала мне повеление того, кому мы возносим слова молитвы, или просим о снисхождении, совершенно не стесняясь, при этом, называть себя "рабами Божьими". Короче говоря, - она наотрез отказалась от поездок в качестве пассажира в том транспорте, которым я буду управлять. Зачем же тогда мне права? Всё ясно: машины я не имею, и, кроме прав, имеющихся у меня на всякий непредвиденный случай, ничто с колёсами на механической тяге - меня не связывает. Но попытки их обретения - у меня были, и не одна.
Всё началось с обыкновенного самоката - моей детской мечты. Как и у многих ребят нашего дома, у меня был самокат, который я сделал совершенно самостоятельно. Колёсами первого в моей жизни транспорта, были обыкновенные шарикоподшипники, рёбрами которых покрытие тротуаров исчерчивалось белыми полосами, а звук, который издавал этот транспорт, был жестким, журчащим - ни на что не похожим. Мне нравилась моя самоделка, но была одна причина, по которой мой самокат меня не удовлетворял. Причина эта - наши Ленинградские дороги первых послевоенных лет. Улица Халтурина, на которой я жил, была в ту пору выложена брусчаткой, по которой дважды в год, в дни парадов проходили колонны танков, и другой тяжелой техники, после чего, неровности покрытия улицы приобретали вызывающий сожаления вид, и годились, разве что, снова для танков. Что же касается тротуаров, то большая их часть была выложена плитами из известняка, которые ломами и скребками дворников исклёвывались почти до дыр, а то, и просто разбивались. Ездить по улице на самокате, имеющем подшипниковые колёса, было не просто тяжело, но и опасно. Разбитые в кровь колени, были нашей платой за журчащий комфорт. Выезд же на дорожки "Марсова поля", вообще был чреват порчей подшипников, найти замену которым было весьма проблематичным занятием. Будь у меня настоящий самокат на резиновом ходу - эти, перечисленные мною проблемы, исчезли бы сами собой. Кончилось дело тем, что я стал копить деньги на настоящий самокат, откладывая полтинники, которые мама выдавала мне на школьные завтраки, но, далеко не каждый день. Собранные таким образом деньги, я разменивал у мамы на бумажные купюры, которые складывал в корпус пустого фонарика. Но,.. подходил момент, когда мама говорила, как бы, про себя: "Денег в доме нет, и нужно снова искать, у кого бы одолжить их до получки!" - и я отдавал ей свои сбережения, каждый раз слыша от неё, что деньги она мне вернёт. Я давно уже не верил в то, что такой день когда-нибудь настанет, так как знал о глубине семейной пропасти, которая называется нищетой, и всякий раз; снова и снова начиная свой накопительный цикл, я знал, чем он закончится. Для нас с мамой, это стало чем-то похожим на игру, результат которой был предопределён схожестью ежемесячно возникавшей ситуации. Но вот однажды... После более чем года этой игры, воскресным утром, сразу после завтрака, мама подошла к окну и довольно долго смотрела во двор, откуда слышались звуки, сопровождавшие начавшуюся в нём мальчишескую жизнь. Заинтересовавшись тем, что она так долго рассматривала в нём, и я подошел к окну, выглянув во двор. Ничего нового для себя я в нём не увидел. По плитам узкого тротуара, сделанного из плит известняка, который окаймлял периметр двора, ребята гоняли на своих самодельных самокатах, каждый свой проезд из конца в конец двора, заканчивая в подворотне, выходящей на улицу Халтурина, и вновь возвращаясь по ней во двор. Именно в эта подворотня была единственным в нашем доме местом, которое было покрыто асфальтом, и упустить возможность проехаться по этому десятиметровому кусочку хорошего покрытия в ту, и другую сторону, естественно, никто не хотел. Мамина рука скользнула по своей шее, затылку, и застряла в волосах, под конец - взлохматив их.
- Эх, - пропади всё пропадом: и деньги, и мороженое! - произнесла она фразу, за которую я очень любил свою маму. Эта фраза, обычно предшествовала какой-либо денежной трате, за которой следовало достаточно длительное безденежье, которое мама, скорее всего, и скрывала за словом "мороженое", что в моём понимании было непредвиденным ею разгульном шике, вроде, - пира Валтасара. О самом Валтасаре, я, естественно, в ту пору ещё не знал, но нечто схожее с этим - подозревал, и уже ожидал от мамы чего-то необычного. И оно - это необычное, вскоре наступило. Мама взяла меня с собою в "Д.Л.Т.", что на улице Желябова, и там подвела к секции, где продавались самокаты. "Выбирай!" - сказала она, кивнув на ряд самокатов, стоящих вдоль стены. Вот, оказывается, что скрывалось за её словами! После траты на самокат, о мороженом мне, пожалуй, действительно не стоило даже заикаться, по меньшей мере, ещё в течение месяца. Моя мечта обретала, наконец, реальные очертания, и моему ликованию не было предела. Я выбрал настоящий самокат, с резиновыми шинами на колёсах, сверкающую лаковым покрытием мою мечту. У меня в памяти так и запечатлелись ярко желтого цвета колёса ТОГО самоката. Восторгу моему - предела не было, и я, тут же, прямо за порогом "Д.Л.Т.", встал на его подножку, и отправился в первый свой дальний вояж: через "Конюшенную площадь", до "Марсова поля", дорожки которого, посыпанные толчёным кирпичом, были теперь мне не страшны, пересёк "Лебяжью канавку" по мосту, перекинутому через неё, и, наконец, оказался на "Соляном" переулке: тихой улочке, с асфальтовым покрытием тротуаров. Здесь, я мог насладиться ездой на своём НАСТОЯЩЕМ самокате. Сделав два круга по периметру площади, напротив Мухинского училища, я остановился вблизи кучки ребят, примерно, моего возраста. Я демонстрировал себя, и СВОЙ самокат.
- Пацан, - дай разок прокатиться! - попросил меня один из мальчишек.
Что-то нехорошее, похожее на жадность, шевельнулось в моей душе, но помня о том, сколько раз я сам испытывал унижение, когда, вот так же, как этот мальчишка, просил счастливого владельца самоката дать мне сделать всего один круг по двору, - я отдал мальчишке в руки руль самоката, и... - больше его не увидел. Заехавший за угол дома мальчишка, ни через пять, ни через десять минут - не появился. Почти одновременно с ним, исчезли и те мальчишки, с компанией которых он был. Прождав почти два часа, в пустых, как я давно уже понял, ожиданиях, я отправился домой. Меня уже который раз в моей коротенькой жизни, обманули, и это было для меня жесточайшим оскорблением, которого, мне казалось, - не пережить. Пережил! Мама, когда я вернулся домой, и рассказал ей о том, как пропал мой самокат - ничего не сказала, а только грустно посмотрела на моё залитое слезами лицо. На этом, самокатная моя история закончилась, дав стартовый толчок другой истории - теперь уже - велосипедной.
Велосипед, у моего приятеля Лёни Нуткина - был настоящий; подростковый, фирмы "Диамант", и на этом велосипеде Лёня почти ежедневно ездил по длинному коридору своей коммунальной многокомнатной квартиры, постоянно позванивая звонком, укреплённом на руле, чтобы нечаянно не сшибить кого-либо из соседей, не ко времени вздумавших выйти из своих комнат. Лёня был опытным велосипедистом, и даже, в своей, довольно больших размеров комнате, он умудрялся кататься на велосипеде, накручивая вокруг круглого стола круги и петли, ни разу ничего, при этом, не разбив и не опрокинув. Я бы так не сумел, и, зная, что если сяду на велосипед, то не смогу обойтись без битья посуды и поломок мебели в его комнате, - его я об этом одолжении никогда не просил. Иное дело - улица, на которой, он со своим чудо - велосипедом изредка появлялся. Два - три раза, Лёня мне предоставил такую возможность, но, когда я нечаянно толкнул рулём какого-то дядьку, и упал вместе с велосипедом на булыжное покрытие двора - Лёня, не сказав мне ни слова, скривил лицо, и увёл своего двухколёсного коня домой. Больше никогда я у него велосипеда не просил, а "Диамант", как мне кажется, со временем перешел во владение к его младшему брату Вовке. Но велосипед - мне был нужен. На коридорной стенке нашей квартиры, напротив двери наших соседей Максаковых, многие годы пылился разобранный велосипед: рама и колёса - отдельно. Они взывали к разуму их взрослых владельцев, которые с 1944 года, с момента нашего вселения в эту квартиру, ни разу им не пользовались. Я уже пять лет взирал на эту вопиющую бесхозяйственность. Мне было не вполне понятно; как можно оставить в бездействии, столь великолепное изобретение, как велосипед. Моя самокатная трагедия, не осталась незамеченной соседями, и, однажды, дядя Вася Максаков, предложил мне самостоятельно собрать велосипед, с тем, чтобы кататься на нём. С деньгами, - сказал он маме, - мы потом разберёмся, - когда они у вас будут! Он явно шутил - этот дядя Вася, потому что знал о том, что денег в нашем доме никогда не бывает. Каждую свою получку, мама делила её надвое, и, не всегда на равные части. Большей их частью, она, как правило, расплачивалась со своими кредиторами, раздавая им свои долги, а меньшую их часть - оставляла, как она говорила, "на жизнь", нередко с грустью добавляя при этом: разве, такую жизнь, можно назвать жизнью? И, в самом деле, что это была за жизнь: в вечной грошовой экономии - лучше, не вспоминать! Однажды, она заняла у тех же Максаковых сто рублей, и, дав мне в руки сотенную купюру, попросила купить в гастрономе что-то к столу - на ужин. Мне в ту пору было не более 7 - 8 лет, но многие хозяйственные покупки делать приходилось мне, т.к. мама с работы возвращалась всегда поздно. В ближайших магазинах меня, да, и не только меня, кассиры и продавцы знали в лицо, и я не помню каких-либо инцидентов с ними. Стоя в длинной очереди в кассу, я увидел под своими ногами сложенную пополам сотенную купюру, и, подняв её с полу, громко обратился к очереди впереди меня стоящих людей, с просьбой откликнуться, потерявших её. Понятие: "найденное" - для моей мамы отсутствовало, а я был её сыном. На мой призыв, буквально мгновенно, откликнулась одна из тёток, стоявших в той же очереди, но, впереди меня. Пробормотав, едва различимое: "Спасибо, мальчик!" - она тут же вышла из очереди, и покинула магазин. Стоя перед кассой, я судорожно рыскал по своим карманам, выворачивая их, в поисках своей сотни. Очередь угрюмо молчала, не решаясь сразу отогнать меня от окошечка кассы, за которым кассирша сочувственно смотрела на меня, льющего в три ручья слёзы обиды. Опять, - обиды! Дома мама долго утешала меня, уверяя в том, что не в деньгах, мол, счастье! А в чём оно? Занята была очередная сотня, а мы с мамой пару месяцев жили на одних макаронах, заправленных маргарином. Нечто похожее, почти аналогичное этому случаю, я прочитал в одном из рассказов Василия Шукшина. Меня удивила схожесть сюжетов, и, одновременно, расстроила распространённость типов людей, подобных этой наглой тётке. Следует, однако, вернуться к истории с велосипедом, все части которого с коридорной стены перекочевали в нашу комнату, где я, в течение недели собирал его и чистил. Некоторые детали велосипеда были хозяевами утрачены, и я отыскивал их через своих дворовых приятелей, заодно, обретая опыт ремонта не столь уж сложного, как оказалось, механизма. Надо ли говорить о том, что все мои добровольные помощники, создали свою очередь испытателей моего велосипеда, естественно, приоритетное - первое место в этом ряду, оставив за мною. С грехом пополам, он был, наконец-то, собран.
В день, когда я вывел свой велосипед во двор, Лёня Нуткин подарил мне свой запасной насос. Всё выглядело так, будто отмечался день рождения, пусть, и неодушевлённого предмета. Сделав по двору "круг почёта", мы с Лёней выехали на улицу Халтурина. Мой выезд "в люди", был, наверное, схож с первым балом Наташи Ростовой: тот же трепет души, с восторженным ожиданием чего-то необычного. Ждать этого необычного - долго не пришлось! Впереди меня ехал на своём "Диаманте" Лёня, а за ним, изогнувшись дугой, чтобы достать под рамой ногой до второй педали слишком большого для меня велосипеда, шкандыбал, но, довольно бойко, я. Лёня въехал на мост, переброшенный через "Зимнюю" канавку, и съезжая с него, резко повернул направо, вдоль самой канавки. Я не обратил внимания на то, что перед крутым, но коротким поворотом - он притормозил, и, не заметив этого, сам, на спуске с моста, резко надавил на педали. Вниз меня понесло с удвоенной скоростью, и бордюр узкого тротуара вырос перед передним колесом моего велосипеда совершенно внезапно. Кувырок через руль, и я своим лицом едва промахнулся мимо острого угла цоколя Эрмитажного здания, на граните которого, своей щекой оставил широкий и длинный кровавый мазок. То, во что превратилось переднее колесо велосипеда, и вилка руля - реставрации уже не подлежало, а на замену их, денег в доме не было. Останки велосипеда вновь повисли на стене коридора, но уже без утраченных навсегда деталей. Ещё многие годы, вплоть до самой моей женитьбы, и отъезда из нашей квартиры, этот пыльный искалеченный агрегат напоминал своим видом о крайней степени моей неудачливости в освоении колёсной техники, заодно, как бы, предупреждая об опасности упрямого следования тем же курсом "проб и ошибок". Понял я это - не сразу! Мною было предпринято ещё несколько попыток поспорить с судьбой, и, практически все они, заканчивались, как и с велосипедом, - плачевно для техники. Однако, запросы мои росли, и следующим этапом в логической их цепи, должно было стать авто, масса которого, а, главное, скорость, повышали шансы риска: как для меня и моих спутников, так и для тех, кто по воле провидения, мог оказаться под колёсами моей автодавилки.
С взрослением, люди, как правило, умнеют. По крайней мере, для большинства из них, - это ожидаемый результат. Перешагнув возраст интеллектуального расцвета, человек нередко впадает в предмаразматическое состояние, что в общественном понятии, закреплено названием "мудрость". То, что это состояние окружено почётом, последними двадцатью годами Советской власти продемонстрировано во всём блеске. Сам от себя, я тоже, похоже, ожидал чего-то подобного. Если бы старость могла, а молодость умела... - эта, полная сожаления фраза, ко мне имеет прямое отношение, но, с некоторой поправкой самой фразы, лишив её неуверенного "если бы": в молодости доступно, а, значит, - старость умеет. У меня, возможности осваивать колёсную технику в молодости не было, а те, разовые попытки, которые я предпринимал, садясь за руль авто, всегда, с моей стороны носили полукриминальный характер, и, слава Богу, заканчивались они, как правило, благополучно. По крайней мере, в отношении людей, именно так оно и было. На моей совести жертв нет!
Первый такой случай произошел со мною ещё во времена службы в армии, в артиллерийской части, в которой я был радистом. Что меня занесло в тот злополучный день в автопарк - уже не помню. Однако, сидел я в кабине ЗИЛа - тяжелой машины, используемой как тягач гаубицы - пушки. Мы стояли на автомойке, выезда с которой было два: один - в объезд здания мастерских, второй - прямой, через высокую отсыпку дороги, с которой, как правило, машины съезжали к автомойке. Были, конечно, лихие шофера, которые могли, преодолев крутизну дорожного откоса, выскочить на дорожный периметр автопарка, совершив на самом гребне насыпи резкий поворот вправо, т.к. ширина дороги в этом месте была не более шести метров, а не сумевшего вовремя свернуть на дорогу, ждал по другую её сторону сюрприз - глубокий кювет. Когда нашу машину помыли, и шофёр подкачал её колёса, я попросил его об одолжении: доехать самостоятельно до гаражного бокса. "Валяй!" - Великодушно разрешил мой приятель. Он не спросил меня; умею ли я управлять машиной, по всей вероятности, решив, что спросивший руль машины, - знает, о чём просит. Пока мы ехали с ним на автомойку, я внимательно следил за всеми его действиями, и, потому, решил, что дело это простое. Поменявшись с шофёром местами в машине с уже работающим двигателем, я включил скорость, и надавил на педаль газа, вжав её до самого полика. Ни мой приятель, ни я, - мы оба не обратили внимания на то, что по дороге, мимо выезда на неё прошел бригадный автобус, который остановился на обочине, метрах в двадцати от того места, где я должен был выехать на дорогу. Автобус, естественным образом, значительно сократил ширину проезжей части дороги, что для нормальных шоферов не является существенным препятствием для выполнения необходимого объездного маневра. Первая моя попытка выезда на дорогу - была неудачной, и машина сползла на исходные позиции. Скорее всего, не я, а сама машина была взбешена этой неудачей, потому что, вторая попытка, предпринятая мною, оказалась успешной, и машина, грузно накренясь набок, тут же выехала на дорогу, одновременно совершая поворот вправо. Ногу с педали газа, я так и не снял, продолжая давить на неё всей массой своего тела, и машина, набирая ход, покатила к стоящему на обочине автобусу, у открытой дверцы которого, разговаривая с шофером, сидящим в кабине, стоял подполковник, начальник автопарка бригады. Управляемая мною машина шла, набирая ход, прямо на него, и мне были видны: и его попытка втиснуть объёмистый живот в открытую, но высоко расположенную кабину автобуса, и вытаращенные от страха глаза, на фоне мгновенно омедневшего лица. Своих действий - я не осознавал, потому что, действовал в тот момент, скорее всего, чисто интуитивно, и, как сумел, впритирку обогнуть автобус вместе с толстой задницей командира, - я не понял сам. Мой нечаянный учитель съехал задом с сиденья так, что его голова оказалась ниже окна кабины. Он выглядел мертвее покойника, и только проскочив злополучный автобус, сев нормально, приятель прохрипел: "Быстро гони в автопарк!" Солдаты нашего дивизиона, целый день драившие технику в парке, уже выходили строем за его ворота, когда мы въехали в ворота ангара, тут же выбравшись из него через вторые - сквозные ворота, с другой его стороны, где машину и бросили. Вовремя! В дальнем конце ангара уже слышался зычный голос подполковника, мату которого позавидовал бы любой биндюжник с Одесского "привоза". Брошенную нами машину, подполковник, конечно, вскоре обнаружил, но появившийся перед ним, и, далеко не сразу, её водитель, с рапортом о том, что его машину какая-то сволочь угнала с автомойки, подполковника убедил, что это преступление совершил солдат не его подразделения, - и он успокоился. "Забирай эту б - - дь! Там стоит - за ангаром!" - сказал успокоившийся командир, и ушел домой. Время приближалось к обеденному перерыву. Правда, злые языки, утверждали, что он ушел застирывать подштанники. Вяло проводимое служебное расследование - результата не дало, и дело замяли. Меня, как возможного участника угона тягача, - даже не рассматривали. Сам же шофёр этой машины, в то время, когда мы проезжали мимо автобуса, сползший задом на полик машины, - не был виден ни подполковнику, ни водителю автобуса. За все годы службы в армии, я больше ни одного раза за руль машины не садился, но, по какой-то причине, моё присутствие на них, несколько раз свидетельствовало о том, что оно не слишком желательно, даже в качестве пассажирского бесплатного приложения. Дважды машины со мною сваливались в кювет, а однажды, одна из машин, в кузове которой, кроме меня, находились ящики со снарядами с химической начинкой, - загорелась. Всё, в конце концов, заканчивалось благополучно, но я, в своих шоферских устремлениях, временно утих. Так продолжалось довольно долго. Ни армия, ни последовавшее после неё обучение в институте, времени на отвлечённые занятия мне не оставляли, а мои финансовые возможности не позволяли пока думать о возможности реализовать свои шоферские амбиции. По завершении обучения в институте, мы с женой четыре года работали в Якутии, где единожды оседлав служебный ГАЗ-69, я, среди ночи, уронил перила моста, переброшенного через замёрзшую речку. Нашу машину, зависшую двумя колёсами на десятиметровой высоте, выдернули самосвалом БЕЛаз, одним из колонны, следовавшей на Вилюйскую ГЭС, и мы снова своим ходом добрались, наконец, до Вилюйска, порадовав местного гаишного инспектора, Декабря Инсуловича (это - его имя и отчество) своим ночным появлением на его окраине. Это приключение мною не планировалось, и я сел за руль машины не по своей воле, а потому, что водитель транспорта, находился в это время, мягко говоря, в состоянии полной невменяемости. За одну только ночь, мы дважды сваливались на этой машине в кювет, но, без моего в этом участия. Я же, поставил жирную точку в этой якутской дорожной опупее.
Вернувшись из Якутии, я захотел сделать попытку приобрести в личное пользование авто. Однажды летом, ко мне на дачу приехал на своём "Запорожце", мой школьный товарищ. Шестисоточные владения садоводства, были разделены узкими дорожками, создававшими, словно городские кварталы, удобные подъезды к каждому из этих участков. Разъехаться двум машинам, на этих узких дорожках, возможности не было, и, поэтому, все эти подъездные дорожки, выходили на достаточно широкие садоводческие магистрали, на которых и можно было разъехаться встречным машинам. Вдоль этих магистральных дорог были даже вечно пересохшие кюветы, которыми, как я полагаю, владельцы примыкавших к этим магистралям участков, ограждали себя от излишне назойливых дорожных "асов", которым ширины проезжей части дороги, вечно не хватает. Именно на этих, внутрисадоводческих магистралях, мой товарищ решил дать мне уроки вождения, для чего, его драндулет, вполне годился. Его короткая вводная инструкция, была посвящена, в основном, тому, как завести двигатель машины, и как переключать её скорости. О том же, что у каждой машины существуют тормоза, он, почему-то, не вспомнил, лишь кратко указав мне на наличие соответствующей педали под ногами. Я, правда, не счёл нужным скрывать от него того, что десять лет назад, в "Зелёном городе" под Горьким, приехав туда со своим двоюродным братом на старой, но прочной "Победе", эту "Победу" сумел остановить, только взобравшись передними колёсами на пару ступенек крыльца нужного нам дома. Товарищ мой, судя по всему, не придал значения моим словам. А, зря!
С места мы тронулись, словно, крадучись, на самой минимальной скорости, и на первом же пересечении нашей узкой дорожки, с магистральной дорогой, - свернули на неё, продолжив своё движение, всё с той же - минимальной скоростью. Метрах в ста от нас, прижавшись к обочине, стояли вишнёвого цвета новенькие "Жигули", подъезжая к которым, мой приятель произнёс фразу, ставшую роковой: "Не целованная!" - сказал он. - "Даже, ещё без номеров!" Когда до этой "не целованной" осталось расстояния около десяти метров, дверца "Жигулей" широко распахнулась, и, следом за этим широким жестом дорожного агрегата, из салона авто, показалась изящная женская ножка, опустившаяся на дорожное покрытие. Мне, эта - широко распахнутая дверца машины, преградила путь, и, вместо того, чтобы объехать возникшую преграду, или затормозить, я продолжил движение "Запорожца", навстречу распахнутой дверце. Хруст ломающегося металла, был долог, и нетороплив, добавив в него звук лопнувшего стекла нашей собственной фары. "Ни хрена себе, - не целованная! - только и успел сказать мой товарищ. - Теперь, - дёргаем отсюда!" Мы доехали до следующего перекрёстка, медленно повернув на пересекающую нашу дорогу - другую, такую же, как наша. Повернув, мы остановились, и оглянулись. Вышедшая из "Жигулей" молодая женщина, стояла перед своей машиной в явной растерянности. В нашу сторону она не смотрела, а по её затылку бродили собственные пальцы, отыскивая ответ на вопрос: "Как такое могло случиться?" Дверца машины, уродливо, на одной петле, висела, углом касаясь дороги. Через двадцать минут, мой товарищ покинул меня, так и не поинтересовавшись тем, почему я вовремя не затормозил перед возникшим передо мною препятствием. А что бы я мог ему ответить? Не знаю! Ещё одну машину, - уже японскую, позже, я тоже угробил, и теперь за руль не сажусь. По-моему, экспериментов с колёсами - с меня достаточно.