Февраль 1982 года, пока ещё не обещает скорого потепления на улице, на которой редкие сорокоградусные морозы уже кажутся признаками скорого потепления, вроде бы, приближающими весну. Уличные: за минус сорок, и под пятьдесят - всё ещё двыжимают из глаз слезу, и все прогулки жителей Сеймчана пока что ограничены короткими пробежками от своих домов до места работы, или до ближайшего магазина, отчего посёлок кажется полувымершим, или спящим - впавшим в летаргию. Рядом с одноэтажным, деревянной постройки хирургическим корпусом, отстоя от его крыльца на десять - пятнадцать метров, тулится вросшее в землю одноэтажное, и, тоже деревянное здание постройки "лагерных времён". Часть его занимает лаборатория больницы, другую же - меньшую, занимают живущие в этом здании две медсестры хирургического отделения. Тамбур, и широкая прихожая этого здания - не отапливается, и холод в них - сравним с уличным. Вот уже почти месяц, как этот тамбур облюбовал для своего ночлега местный БОМЖ, ложащийся на пол поперёк его узкого прохода. В ночное время, он пугает своим пребыванием лаборанток и живущих в этом доме сестёр, которые уже неоднократно обращались в местную милицию с просьбой, - убрать БОМЖа. Куда его убрать - вопрос не разрешимый, так как ответа на него нет. Единственным социальным прибежищем для такого рода жителей района - является только местная больница, но и больница, возьми она на себя функции призрения всех бездомных района, уже на следующие сутки этой благой акции, будет вынуждена закрыть свои двери для самих больных.
В день моего дежурства по больнице, выведенные из себя настойчивыми просьбами больничных работников, милиционеры, привлекшие в помощь себе секретаря райкома партии, среди ночи, выгрузили в хирургическом отделении этого, как позднее оказалось, сорокалетнего БОМЖа, обоснованием для госпитализации которого стало отморожение третьей степени пальца одной из стоп. Мне было понятно желание и милиции, и секретаря райкома: развязаться с проблемой размещения очередного БОМЖа, скинув эту проблему на здравоохранение, проблемы которого, с этого момента перестают быть проблемами партийного руководства района, и руководства милицейского надзора. Сотрудники хирургического отделения, надо полагать, видели всякие виды в своей жизни, но этот человеческий экземпляр - побил все рекорды виденного ими прежде. В ванной комнате, босиком, на кафельном полу стоит ухмыляющееся нечто, медленно сдирающее с себя остатки липкой одежды, нижние слои которой буквально шевелятся от слоя, покрывающих её вшей. Санитарка, пребывшая в замешательстве всего секунду, уже наливала тёплую воду в ведро, вытряхнув в него тройную порцию хлорки, которой залила серую шевелящуюся слизь, упавшую на пол, и сами ноги нечаянного пациента, которого тут же втолкнула в ванну, ещё не наполненную водой. Я смотрю на эту сцену с омерзением, и мне жалко санитарку, которая теперь сутки будет ощущать ползущих по себе насекомых, с подозрением, всякий раз: раздеваясь, и осматривая перед зеркалом своё тело. Вся эта малопристойная процедура заканчивается, в конце концов, стрижкой "наголо" клиента, и погружением его в ванную, из которой он отказывается вылезать почти до полного охлаждения воды в ней. За всё время санитарной обработки БОМЖа, я ни единого слова от него не услышал. Он кейфовал молча. Отделение переполнено больными, и я размещаю вновь прибывшего на койке, которую выставили в торце коридора, вблизи от ванной комнаты, отгородив этот закуток простынёй, послужившей на этот раз занавеской. Попытка, предпринятого мною сбора анамнеза - была абсолютно пустой, так как он повернулся ко мне спиной, и, тут же захрапел. Утренний мой повтор сбора анамнеза - был аналогичен ночному, с той лишь разницей, что вместо ответа на мои вопросы, он ответил матом, и требованием подать ему в постель завтрак, всё, естественно, в выражениях далёких от цензурных.
- Жрать, - как ты требуешь, ты получишь только после того, как ответишь на все, мною заданные тебе вопросы, и ни минутой раньше. - Ответил я, после чего получил нужную мне от него информацию. Как и ожидалось, этот бездомный был некогда, и не единожды, клиентом нашей пенитенциарной системы, о чём свидетельствовали многочисленные наколки на его телесах, в сути которых я не очень разбираюсь, не смотря на некоторый опыт моего общения с определённого рода контингентом, который, правда, никогда в отношении меня, подобным образом себя не вёл. Этот же, с самого первого дня появления у нас в больнице, демонстрировал набор далёких от пристойности качеств, что даже для тех, кого до недавнего времени называли "отморозками" - было невозможным. В конце концов, - мне это надоело, и, после очередной неудачной попытки, расстаться с окончательно обнаглевшим хамом, предпринятой мною через главного врача, от которого, кроме сентенции, типа: "не в стае золотых рыбок живём, Дмитрий Юрьевич", - ничего путного для себя я не услышал, и в отделение вернулся настроенным весьма решительно. Дождался обеда, и, после очередного, сопровождаемого матом, требования Григорьева - этого БОМЖа, чтобы ему немедленно тащили жрачку в постель, подошел к нему, и, позвав санитарку, попросил её принести ему обед, вывернув его ему на голову, после чего, пообещал я, - вышвырну его на улицу, в том виде, в котором он окажется после этого.
- То, что служило для тебя минимальным поводом для госпитализации, - я вылечил, и теперь имею полное право - расстаться с тобою, так как ты ведёшь себя не как нормальный человек, а как обычный "баклан", для нормальных зеков - шваль подзаборная! - После этих моих слов, Григорьев сник, и на некоторое время замолчал, пока, наконец, не пробормотал себе под нос нечто, отдалённо похожее на извинение:
- Понял, гражданин начальник! - услышал я от него, и больше ни разу, не позволял он себе ничего подобного, этому - последнему своему требованию.
Дальше всё происходило так, как и должно было происходить, с биологической точностью воспроизводя значение стрессового стимула для жизни в экстремальных условиях. Стимул этот - борьба за выживание, которой Григорьев оказался лишенным, попав в больницу, где еда и тепло для него были обеспечены. Две недели спустя, он перестал вставать с постели, в которой, уже принудительно, его стали кормить санитарки. Ещё неделю спустя, он отказался даже сидеть в постели, и слёг окончательно, приняв позу эмбриона. В этот период времени мною отмечался стремительный распад личности пациента; взгляд которого - уже не отображал интереса, и не фиксировался на предметах его окружающих. Тяжелая деменция - сродни старческой, окончательно лишила его статуса человеческого существа, оставив ему только примитивные функции, годные для биологического существования. Менее чем за два месяца он постарел на несколько десятков лет, и умер глубоким стариком.
Север: скольких ты принял в себя - несостоятельных мечтателей, обременённых, разве что, туманными представлениями о тебе, отчасти, навеянными талантливыми рассказами Джека Лондона и не менее талантливыми россказнями; где обычных трепачей, где - "покупателей" новой рабочей силы на прииски, и маломощные предприятия, постоянно испытывающих дефицит рабочей силы? Скольких людей поманил ты загадочным "длинным рублём", предусмотрительно скрыв от очередного его адепта истинные размеры его длины? Сколько людей схоронил ты в промороженной насквозь земле, сколько поломал их судеб? Не было, и не будет на эти вопросы ответа, как не может быть ответа на истинные размеры человеческого сырья, исчезнувшего в бескрайних твоих просторах, границы которых очерчены весьма приблизительно, а счёта людей, даже, по душевым переписям, - никогда точного не производилось. Кому придёт в голову разыскивать и пересчитывать БОМЖей, и БИЧей для этой переписи, если даже милиция далеко не всегда, и не всё знала о вновь прибывших к ним в район этих "вольных поселенцев", вылезающих, на свет божий из люков теплотрасс, поднимая их крышки только с наступлением темноты, за что, их местное население называет "танкистами"? Иной раз, они внезапно обнаруживаются только в виде трупов, идентификация которых - морока уже медиков, и, вероятно, собесовских работников. С развалом северных областей, с потерей ими части производств, сколько таких, - ненужных никому людей исчезло в нашей стране - не счесть, тем более что и считать их некому. За иллюстрацией этого - далеко ходить не нужно.
Вилюйск, весной 1972 года. В хирургическое отделение приходит милиционер, который просит меня сесть в присланную за мною машину, с тем, чтобы я съездил с работниками прокуратуры на место, где произошло предполагаемое убийство. Ввиду отсутствия в районе судмедэксперта, эту должностную обязанность, наш главный врач возложила - на меня. Чертыхаясь, - еду на предполагаемое место происшествия, на котором застаю компанию, состоящую из работников прокуратуры и местной милиции. Все они стоят у снежного, обтаявшего на солнце отвала, из которого торчит две пары мужских ног.
- Любуйтесь, доктор! - предлагает мне кто-то, посторонившись, и пропуская меня к месту состоявшегося захоронения, предположительно, криминального характера. За нашими спинами стоит пара мужиков - пятнадцатисуточников, с лопатами в руках, которых я прошу откопать находку. Мужики что-то гундят про нарушение их прав, но, после окрика милицейского чина, начинают вести раскопки, в которых, почти сразу отыскивается третий экземпляр "жмурика", как выразился один из подневольных копателей. Этот третий экземпляр, как оказалось, наполовину лежит спиной в гробу, крышка которого прикрывает только верхнюю часть трупа. Прошу откинуть крышку гроба, и сразу узнаю покойника, три месяца назад найденного на улице города замёрзшим, и поступившего в наш больничный морг, где и был вскрыт. Документов, как мне помнится, при нём не оказалось, и поисками покойника никто, длительное время, себя не озаботил. В результате: захоронение его тела, стало делом местной милиции, но - за счёт исполкома. Предполагая, что и два других трупа имеют столь же "криминальное" происхождение, прошу их откопать, чтобы продемонстрировать нашим пинкертонам стиль их работы. Прокурор тихо злорадствует, а милицейское начальство в полголоса, но грозно вопрошает у одного из своих подчинённых: как же такое могло случиться во вверенной тому службе? Слышится тихое бормотание в ответ, из которого становится ясной схема обычного захоронения тех, у кого, на момент их смерти, не было документов при себе, и поисками которых долго никто не занимался. Деньги, отпускаемые на захоронение неизвестных лиц - выдавались местным бомжам, с которых, мол, и весь спрос. С этим вопросом - разберёмся позднее! - пообещало милицейское начальство, и я убыл в своё отделение. Позднее, мне удалось познакомиться с частью Вилюйского общества, официально таковым не являвшимся - с БИЧами, организованными в артель, взявшую на себя некоторые функции городского хозяйства, но не имевшего официального статуса его подразделения. Знакомство, с негласным руководителем этой непризнанной "республики" свободных от закона людей, у меня произошло случайно, как и всё остальное, что касалось характера моей работы. Я, на довольно продолжительное время, с момента своего появления в Вилюйске, оказался единственным хирургом в нём, совмещая работу в стационаре, поликлиническую работу, патологическую анатомию и судебную медицину. Следствием подобного рода нагрузки - невозможной для обычного человека, явилось вынужденное обстоятельствами сокращение дней приёмов в поликлинике, которые были сведены до трёх раз в неделю, оставив экстренную амбулаторную помощь за стационаром, работавшим круглосуточно. Этот, - довольно продолжительный период времени, продемонстрировал человеческие возможности в изменении представления о том, что, при большом желании, можно сделать с обычными двадцатичетырёхчасовыми сутками, и штатным расписанием, по которому, один человек должен был умудриться закрыть сразу четыре штатных бреши. Даже А. Матросов смог закрыть своею грудью только одну амбразуру, мне же, - без права выбора, предлагалось сразу четыре, попутно, - с той же изощрённостью, я должен был двадцать четыре суточных часа, превратить, как минимум, в двадцать пять. В моём рассказе "Начало", есть частичное объяснение моим возможностям, проявившимся отнюдь не спонтанно.
Однажды, уже поздним вечером, едва я успел сесть за стол, чтобы поужинать, в нашу дверь постучали, и на её пороге появился довольно опрятно одетый мужчина среднего возраста, в качестве повода, к появлению у меня в столь поздний час, предъявивший свою руку, ладонь которой была перевязана. Я поднялся из-за стола, и вместе со своим попутчиком отправился в хирургическое отделение больницы, на территории которой стоял мой дом. Флегмону, обнаруженную мною у нежданного пациента - я вскрыл, пригласив его на ежедневные перевязки, которые он аккуратно посещал до самого своего выздоровления. Кем был этот пациент, - мне осталось не известным, так как все записи о его социальном статусе, и его адрес, записывались, естественно, с его слов, правдивость которых проверять, желания ни у кого не возникало. Я бы и забыл о нём, но однажды, в самом начале зимы, к нашему дому подвезли две мною заказанных машины с дровами, которые сбросили на снег, рядом с крыльцом дома. Дрова меня обрадовали, но я уже с тоской думал о том, когда у меня появится реальная возможность переколоть те четырнадцать кубометров, которые немым укором теперь изображали две пирамиды древней Гизы. Решил заняться дровами в ближайшие выходные дни, если, конечно, они у меня будут свободны от работы. На следующий день, поздним вечером возвращаясь с работы, застаю на улице любопытную картину: незнакомый мне мужчина машет топором около моих дров, изрядная куча которых, уже расколотой, лежит рядом, громоздя ещё одну пирамиду - более привлекательную моим глазам. Вдоль забора, второй мужчина, ранее не замеченный мною, складывает колотые дрова в аккуратную поленницу. Прохожу в дом, где застаю недоумевающую по этому поводу супругу, и трёх девочек - наших соседок, акушерок родильного отделения. Одна из них кажется слегка напуганной, и причиной её испуга послужил тот мужчина, что нынче колет мои дрова. Пытаюсь выяснить истинную причину её испуга, которая, в конце концов, оказалась весьма забавного свойства. За час, до появления моей супруги в доме, в него вошел этот мужчина, который поинтересовался моим, в настоящее время, местопребыванием. Тамара - наша соседка, в это время была в доме одна, и появление на кухне незнакомого ей мужчины, с весьма красноречивым выражением лица, по которому читалась жизнь, полная криминальной романтики - её крайне испугало, и она, видимо, желая проверить свои подозрения в отношении показавшегося ей подозрительным мужчины, не нашла ничего лучшего, как спросить его: не боится ли он появляться на улице в тёмное время суток? В ответ на этот - её нелепейший вопрос, мужик вытащил из-за пояса явно пиратский нож, и воткнул его в столешницу нашего кухонного стола, загнав клинок на пару сантиметров вглубь него. Убедившись, что должный эффект им достигнут, он, по всей вероятности, для усиления произведенного им эффекта, глянул на испуганную Тамару так, что она едва не описалась от страха. Возвращение с работы её подруг, ослабило возникшее в доме напряжение, тем более что только теперь пылкий визитёр решил посвятить девочек в цель своего появления в нашем доме.
- "Бугор" сказал мне, что в вашем доме живёт хирург, которому привезли дрова, а ему их колоть некогда. Так вот, если лежащие у вашего крыльца - его дрова, сейчас я, и мой кореш - будем колоть их, и вы не удивляйтесь нашему здесь присутствию.
К ночи, все дрова были расколоты, и уложены в поленницы. Мужиков мы покормили, а от предложенной им платы, они, по какой-то, неведомой мне причине - отказались. Всё прояснилось для меня на следующий день, с появлением в моём доме того, кого мужик, коловший мои дрова, накануне назвал "бугром", т. е. бригадиром, - тем самым недавним моим пациентом с флегмоной кисти. На этот раз он пришел ко мне, неся в руке сетку, полную бутылок коньяка, заодно, как сказал он, с желанием проверить работу своих ребят.
- А кто они такие? - полюбопытствовал я.
- Как, кто? Бичи! - Такие же, как я сам! - Увидев на моём лице недоверие, выражение которого я не сумел скрыть, - визитёр рассмеялся. - БИЧи - такие же люди, как и все прочие, но не сумевшие адаптироваться к внезапно изменившимся для них условиям жизни. Часть из нас, - окажись мы в условиях - равных вашим, от вас были бы неотличимы, и вы бы не постеснялись пожать руку многих из нас. Я вот, например, бывший полковник ВВС - имевший семью, и свой дом... Э! Да, ладно об этом! Заходите, коль будет охота потолковать со мною, да, посмотреть на то, как мы живём.
Мы расстались с ним почти до весны, и встреча наша была вновь - самой неожиданной. В один из мартовских дней, ко мне в кабинет заглянул тот самый дровосек, который некогда напугал Тамару своим появлением в нашем доме, и его вопрос, заданный мне, вместо приветствия, позабавил меня своей несуразностью.
- Док, ты пиво любишь? - и улыбка во весь рот, скорее, демонстрирующая неудачную шутку, чем нечто, похожее на предложение принять его как серьёзное намерение обсудить данный вопрос. Дело в том, что пива, как такового, в Вилюйске никогда не бывало, и ближайший город, где его производили, был город Мирный. Где, в таком случае, могли достать БИЧи сей дефицитнейший напиток, - для меня было загадкой, разрешения которой следовало искать только у них самих. Проглотив сбившуюся в густой комок слюну, я кивнул головой этому змею - искусителю, явившемуся ко мне в образе обычного БИЧа, напомнившего, кстати, о том, чтобы я взял с собою бидон. Мне пришлось сбегать за ёмкостью домой, после чего, вновь встретившись с этим посланцем богов, следом за ним направиться в их "БИЧ - хату", где меня уже ожидал Александр - бывший полковник ВВС, от которого я узнал много чего интересного, в том числе, и о происхождении пивной бочки, стоявшей теперь на полу в центре обширного помещения, некогда, как мне показалось, бывшего каким-то складским помещением. В пользу этого моего предположения, говорить могла внутренняя его конструкция, сохранившая расположенные вдоль всей стены глубокие полки, теперь уже приспособленные под нары. Пол помещения, два стола и сами нары - всё было буквально выскоблено, с той тщательностью, которая демонстрирует не разовое наведение порядка, а постоянное его присутствие, - что меня крайне удивило, и я, естественно, не сумел скрыть своего любопытства по этому поводу. С Александром мы сидим в глубине помещения, за дальним столом, и пьём пиво из гранёных стаканов. Примерно дюжина мужиков, которые, как оказалось, составляли почти полный состав этого странного сообщества, разделившись на три - четыре группы "трудилась" над пивом: кто - сидя за соседним столом, кто - расположившись на нарах. Какое-то время Александр молчит, по всей вероятности, наблюдая за мною, и моей реакцией на происходящее. Он, судя по всему, ожидает от меня вопросов, и предвкушает свои ответы на них. Похоже, он горд, произведенным на меня впечатлением, от увиденного, и я не стал томить его. Я не любитель пива, и, если бы оно было на прилавках города, скорее всего, одной - двух бутылок пива в год - мне было бы более чем достаточно. А в том, как я отреагировал на возможность выпить пива, - было больше психологического подтекста, основу которого составляет обычное желание для многих из нас; получить то, что в обычных условиях недоступно. Долго - молча не высидишь, и я, наконец, задаю Александру сразу несколько вопросов, вынуждающих его не на краткие ответы на них, а на нечто - похожее на рассказ, что меня больше устраивает. В просторном помещении тепло, но вовсе не душно. Тепло в нём поддерживает печка, сделанная из лежащей на боку полубочки, такой же, какие используются охотниками в своих зимовьях. Над печкой, в стене квадратное окошечко, обеспечивающее помещение необходимым обменом воздуха, тем более необходимым, что, как я заметил, все курящие садятся на табуретки под это окошечко, не используя для этого других мест помещения. Достав свои сигареты из кармана, я, не желая нарушать общего порядка пребывания здесь, хотел было пройти к печке.
- Сидите! - остановил меня Александр, - За этим столом курить можно. - Приподнявшись со своего места, он потянулся через стол, и вынул из отверстия в стене обёрнутую войлоком деревянную пробку, прикрывавшую ещё одно вентиляционное окошко. - Это сделано для гостей, - таких, как вы! - пояснил он, ставя передо мною банку, судя по всему, давно используемую под пепельницу. - Мне любопытно было посмотреть на вашу реакцию, при появлении в нашем жилище. - Сказал он. Чуть более полутора лет тому назад, впервые оказавшись здесь; без денег, и абсолютно без всякой надежды на устройство по своей военной специальности - я потерял всякую надежду на возвращение в нормальное человеческое общество. Документы, - мною сохранены, но они никуда не годились для гражданской жизни, в которую я оказался выкинут совершенно внезапно для себя. Жилья я лишился даже там, где прожил большую часть своей жизни, и надежд на обретение его - у меня не осталось. Так я стал БОМЖом, и БИЧом - в одном лице. Пару дней впустую прошатавшись по Вилюйску, я случайно встретил на местном кладбище трёх, таких же, как я сам, БОМЖей, недавно выгнанных с работы за пьянку из Кызыл-Сырской экспедиции. Теперь, они занимались копкой могил для местных покойников, этим обеспечивая себе пропитание. Все они жили в то время именно в этом - давно заброшенном строении. Выяснив у них схему обретения ими работы, я сообразил, что упорядочение этой схемы может помочь нам всем обрести, наконец, надежду на устойчивый статус, - чем-то схожий со статусом коммунального работника, но не штатного, а самообразованного. Деньги же, получаемые за работу, разумнее не пропивать, как они обычно делали, а они должны были стать тем пропуском в мир нормальных людей, которого они себя сознательно лишают. Вся эта троица, со мною вместе, и стала основой нашей коммуны, которую вы видите сейчас. Периодически, состав нашего сообщества несколько меняется, а причиной этих изменений является неисполнение прибылыми, нами добровольно принятых на себя обязательств, как в бытовом, так и в юридическом плане. К нам приходят всякие люди, в том числе, и люди с криминальным прошлым, с соответствующей формой поведения, неприемлемой в наших условиях, которые могут поставить всех нас в условия жесткого милицейского надзора. Воровства среди нас нет, как нет драк, и неподчинения внутреннему уставу нашего быта. Всего нас пятнадцать человек, только двое из которых: я, и наш повар - работ по найму не касаются. Вся плата за исполненные работы сдаётся в "общий котёл", из которого формируется бюджет ежемесячного содержания нашей коммуны, излишки же, распределяются равно на всех её участников, при желании, используемых ими для себя лично, в том объёме, которым они владеют. У меня есть отчётная тетрадь, в которую вносятся все поступающие суммы, и все соответствующие графам траты. В конце каждой недели я отчитываюсь по ней перед всеми за все недельные траты, и ни разу конфликтных разбирательств по этому поводу не имел. Свободные деньги хранятся в Сберкассе на именных счетах, что также позволяет каждому из нас чувствовать себя свободным в выборе их использования. Каждый из нас имеет два комплекта одежды, один из которых - рабочий. Обязательным для всех является еженедельное посещение бани, с обязательной сменой нижнего белья, на чистое. - Глянув на меня в момент, когда я делал очередной глоток пива, Александр усмехнулся, и продолжил, прерванную было речь, на этот раз, задав мне вопрос, который у самого меня крутился на языке. - Наверное, вам не терпится задать мне вопрос: откуда у нас появилось пиво?
- И, правда, - откуда? - поддакнул я, понимая, что ему этот мой вопрос будет приятен.
- Моим, обросшим финансовыми перьями орлам, давно хотелось пива, которое рисовалось большинству из них, как нечто такое, что может вывести их на уровень, ни как не ниже того статуса, который имеет обычный человек этого городка. Недавнее собрание нашей общины, так и выразило свою мечту, отказать в исполнении которой - я не счёл для себя возможным. Всё, что касается организационной стороны вопроса - я взял на себя. Самолёт АН-2 был мною заказан до города Мирный, где мною была закуплена бочка пива, которую вы видите перед собою, и тем же самолётом - вывезена сюда. Для этих ребят деньги, в данном случае, значения большого не имели. Словно малые дети, ломающие новую игрушку через двадцать минут обладания ею, мои ребята используют этот случай с пивом, вкус которого, уже два дня спустя ими будет забыт, но будет помниться годы спустя, факт необычного его приобретения. Я их понимаю, и полностью поддерживаю в этом.
За мною подъехала машина "скорой помощи", экипаж которой был заранее предупреждён о месте моего временного пребывания, и забрала меня с собою. Я, пожалуй, ещё не более двух раз встречал Александра, но, каждый раз разговоры наши были коротки, и касались они, как правило, дел далёких от жизни странной коммуны. Осенью 1973 года я покинул Вилюйск, а вернувшись в него во время своего отпуска через год - Александра уже не застал. Он уехал к себе на родину прошедшей зимой. Говорили, что с его отъездом - коммуна распалась.