Фриман не присутствовал при родах. Он сказал жене, что будет ее только смущать, да и безотлагательная работа есть. Но, если быть до конца честным, - Джон элементарно трусил, боялся! И не мог побороть этот страх!
В последнее время он окончательно осознал: Бетти для него - много больше, чем просто жена, любимая женщина. Бетти стала для Джона абсолютно необходимой средой (как озоновый слой, как воздух для Земли, как яичная скорлупа для будущего цыпленка), в которой он свободно жил, дышал, творил; вне которой, ему казалось, у него неминуемо оледенеет кровь. Поэтому Джона переполнял неописуемый космический ужас потерять Бет. Какое-то первобытное суеверие заставляло его спрятаться, зажмуриться, затихнуть в момент родов...
Фриман обсуждал с Бартохиным математические модели силы, ускорявшей, вопреки общепринятой теории, разбег Вселенной, когда профессору позвонили и сообщили: "У вас мальчик, 3 кг, 55 см, роды прошли нормально, роженица совершенно здорова..."
Какие сантиметры? Какие килограммы? И тут он осознал - Бет! С Бетти все в порядке!
"Фед!" - Заорал Джон. - "С Бетти все хорошо! Все отлично! Что я сейчас должен сделать!? У тебя завтра выходной! И послезавтра! И сегодня! И ночью! С Бет все в порядке! Все хорошо! Жизнь продолжается! Все прекрасно! У меня, кажется, родился сын!?"
Бартохин сначала оторопел от такой тирады, потом сообразил, о чем речь, и с поддельной деловитостью произнес вслед убегающему шефу: "А как же быть с константой Эйнштейна?"
"Старик не мог всего предвидеть..." - услышал он уже из-за двери доносившийся голос.
"Да, пожалуй, тайна возникновения жизни не меньше, чем та, которую мы хотим раскрыть". - Философски произнес Бартохин, глядя в стену, откупорил бутылку пива и вновь повернулся к компьютеру.
Когда Фриман вошел в палату, Бетти сидела в кровати, прислонившись спиной к высоким подушкам, и кормила грудью ребенка. Подняв глаза на Джона, оглядев его, она улыбнулась, не разжимая губ, чтобы не прыснуть от смеха.
Фриман в нерешительности остановился на полпути к постели, не зная, что делать с огромным несуразным букетом, который он прижимал к животу двумя руками. Эта невообразимая смесь самых различных, совершено не подходящих друг к другу цветов была полным вызовом искусству икебаны.
Бетти опустила взгляд на ребенка, а Джон, не отрываясь, смотрел на розовощекую, счастливую, умиротворяющую все вокруг жену с причмокивающим маленьким созданием, прильнувшим к ее груди, которое жадно и требовательно удовлетворяло свой инстинкт. Джону показалось, что ребенок то ли заворчал, то ли зарычал, ощутив в комнате еще чье-то присутствие.
Внутри Фримана прокатилась волна ревности, но он тут же осознал абсурдность возникшего, было, чувства и покраснел.
Бетти прочитала его мысли и, указывая подбородком на черноволосую головку, негромко проникновенно произнесла: "Джони, ведь это - слившиеся ты и я, наше продолжение".
После ее слов на Фримане расстегнулись будто бы стягивающие его до этого ремни. Он улыбнулся совершенно идиотской улыбкой, затем - то ли подошел, то ли подплыл к постели и разжал руки. Цветы заняли больше половины кровати. Джон осторожно коснулся губами щеки жены.
Поцелуй одурманил его. Она пахла так вкусно, что Фриман зажмурился. Наконец, нехотя, разогнулся. Улыбка, как приклеенная, не сходила с его лица.
"У нас все хорошо. Мы тебя очень любим. Ты, пожалуй, иди..." - Мягким голосом вывела его из транса Бет. И лукаво добавила: "Я понимаю, - работы, конечно, много, но можно и отдохнуть".
Фриман, не отрываясь, смотрел на жену и ребенка. Значит, это маленькое создание, - часть его и Беттиного тела, души... Их продолжение... Джон ощутил чувство, которому не смог дать названия. Но оно было настолько щемящим...
"Ну... я... пошел?" - все с тем же ошарашенным видом спросил он. Она, глядя на него сияющими глазами, изо всех сил, сдерживая смех, произнесла: "Только не очень... куролесь! И не отправься, на радостях, сам в запредельное!"
Не разворачиваясь, Джон, наконец, попятился назад, споткнулся и чуть не высадил матовое стекло двери. Он восстановил равновесие, отпустил узел красного старомодного галстука, утвердительно кивнул головой и под колокольчики ее смеха вышел в коридор. Еще раз заглянул в палату. Восходящее солнце пронзало ее сквозь окно розовым, притягательным светом.
Бетти махнула ему рукой, что означало: "Ну, иди же, иди!" Лишь после этого он осторожно закрыл дверь и, как заяц, запрыгал вдоль коридора, восклицая: "У меня есть Бетти! У меня есть сын! У меня есть!.."