Весь день в Москве шел снег. Он валил неспешно в безветрии крупными хлопьями. Под вечер Крылатские Холмы покрылись новой, двадцатисантиметровой белой шубой. К ночи снег прекратился, похолодало, небо прояснилось, сверкнули звезды. Из окна было видно, как полная Луна освещала Москву-реку, вернее, ту широкую серебряную дорогу, под которой томилась в оковах зимняя речная вода.
Морозец, благодать!..
Иван Скор сидел на Рождество на кухне у соседа по дому сорокадвухлетнего математика-программиста Федора Бартохина. Федина жена ушла с детьми к соседке - посудачить-поговорить. Когда еще придется, вот так запросто, заглянуть к знакомым? Бартохины решили из Москвы уезжать. Далеко, за океан. Федору предложили работу. И не просто, - а в исследовательском центре самого профессора Фримана.
Справедливости ради надо сказать, что и Федор Бартохин не был каким-нибудь заурядным математиком-программистом. Его неожиданные решения сложных, многокоординатных задач, перенасыщенных огромными массивами данных, просто поражали математический мир. А бартохинские программы часто заставляли коллег говорить, что мозги у него устроены не совсем так, как у всех нормальных людей.
Вообще-то, Федор Бартохин не испытывал никакой радости от отъезда из России. Он поездил по миру. И, где бы он ни оказывался, его уже на третий день неудержимо тянуло в Москву...
Но сейчас, достал, скрутил Бартохиных беспредел 90-х. Математики, наподобие Федора стали стране не нужны. И решили Бартохины, как иронично говорил Федя, сменить среду обитания. Сам он и его жена Валентина чувствовали (да, чего лукавить, - были уверены), что никогда, по-настоящему, не приживутся в чуждом, западном мире, но решили они лечь гумусом для своих детей, потому как сделали вывод: они не уедут, будет потом эта задача перед детьми стоять.
Последней каплей, переполнившей чашу, стал август 1998 года, когда доллар от шести рублей прыгнул за неделю к двадцати четырем. Люди сходили с ума, скупая на рынках муку, крупы, сахар, консервы... разорилось множество предпринимателей... нищие кишели на каждом углу... Совсем уж прозрел Бартохин, - не любит современное государство Российское своих подданных, да и любить, похоже, не собирается. Понятное дело, вряд ли какое правительство свой народ любит, - так, притворяются. Но в России - уж вовсе гротеск какой-то!
Правильно ли поступал Бартохин, - держать ему ответ перед семьей и пред будущими поколениями. Но Бартохин решил и действовал.
Закусывая после "второй" белокочанной квашеной капустой, с хрустом откусывая соленый огурчик и тут же кусок ржаного хлеба, набитым дополна ртом, абсолютно лысый, с массивным черепом в нескольких шрамах Бартохин обращался к Ивану:
--
А... ...кой нння од?
Федор был крупным, ширококостным мужиком, в студенческие годы играл даже за университетскую команду регби, но сейчас весил неспортивно многовато для своих ста восьмидесяти пяти сантиметров.
- Чв... чво? - в свою очередь с куском селедки на вилке и рассыпчатой, разварной картошкой во рту, не поворачивая головы к соседу, спросил Иван.
--
- Ну, и какой сегодня год? - прожевал, наконец, Бартохин.
- Федь, ты вообще газеты читаешь?.. Телевизор смотришь?.. - начал, было, шутливо Скор, но проткнул в этот момент вилкой моченый помидор, и тот прыснул по всему столу. Бартохин внимательно посмотрел на помидорные семечки, еще не впитавшийся в белую майку сок у себя на животе и потянулся за солонкой.
- Пардонь меня, Федя, пожалуйста. - Иван взял помидор пальцами и отправил его в рот. Федор посыпал красное пятно на майке солью.
- Ну, так? - Невозмутимо переспросил Бартохин.
--
- А по какому летоисчислению? - Резко распрямился Скор.
--
- По текущему. - Сурово ответил Федор.
- Ну, тогда разливай по третьей, пока бутылка со слезой.
- И все-таки? - Настаивал Федор.
- Допустим, двухтысячный... неделю назад стукнул, - Иван осматривал стол - чего бы еще выбрать для закуски. Он остановил свой взгляд на соленых опятах.
- А какой был год 2000 лет назад?
- Ха, ну ты даешь Федя! Тоже мне - математик! - Но тут Скор поставил на стол уже было поднятую рюмку. - Выходит, история год потеряла?
--
История ничего не потеряла. Теряют люди. Ладно, давай хряпнем! - И не закусывая, Бартохин почти закричал. - Ну, почему? Ну почему, она нас так не любит, а мы боготворим ее?!
Вилка с наколотым куском соленого сала в руке Ивана остановилась на полпути ко рту:
--
Кто? Кого?
--
Страна, Россия, Родина! Ну почему, я должен уезжать в какие-то штаты, чтобы мои дети потом не говорили мне, - почему мы родились именно в этой стране!? Почему здесь человеческая жизнь - ничто!? Не говоря уж об остальном...
--
Послушай, Федор...
--
Я не хочу уезжать! Но дети!.. Я еще больше не хочу, чтобы из них сделали пушечное мясо! Смотри, - великая октябрьская, гражданская, тридцатые, "мы за ценой не постоим", Афган, Чечня... шоковая терапия... - Бартохин сник, замолчал. А потом спокойно и тихо произнес: - Вот почти и век проскочил. Потерянный Россией век... А дальше? Так, что же есть Родина? - Федора опять понесло вверх, - Семья, счастливые дети, друзья, труд, пусть даже работа до седьмого пота, но за деньги или - успехи военной науки и техники и перекрытый Енисей?.. - он вновь успокоился. - Ладно, Вань, как-нибудь пофилософствуем. - Но, видно по инерции, продолжил. - Вот ты Скор, кем в армии служил?
--
Я то?
--
Ага, - Федор начал разливать по "четвертой".
--
Да так, во взводе обеспечения.
--
И чего вы обеспечивали?
--
Ну... в основном, хорошую жизнь для начальства. - На этом тему и замяли. Скор, правда, так и не сказал, что он, в действительности, обеспечивал. Не сказал Иван и то, что взвода никакого не было, а задания выполнял он в одиночку.