"Да" - сказала я и, повернувшись, увидела пожилую (лет сорока) тётку, очень несимпатичную и с злющими глазами. Паша всегда говорил про таких, цитируя какого-то классика - "типичная школьная учительница".
"Неужели скоро и я стану такой же мымрой. Нет не скоро. Ещё
лет пять." - подумала я и вылетела на Пионерском с такой
скоростью, что остановилась только у газетного киоска.
Вагоновожатый надрывался в микрофон: "Вагон неисправен. Дальше не пойдёт. Всем очистить салон!" Свет в трамвае погас.
Я подошла к опустевшим рельсам, подняла картонную коробочку, обдула её от снега и засунула в полиэтиленовый пакет с блестящей картинкой, на которой зазывно улыбалась девица монголоидного типа. До начала первого урока оставалось меньше двадцати минут. Прошли семёрка, двенадцатый. Потом не останавливаясь, проехал и завернул шестнадцатый. Как назло. Я запсиховала и начала рыться в пакете. Почему-то всё время под руку попадалась коробочка с тем же номером 16. Как назло. На днях мне понадобилось ехать до Современника, и я не удержалась от соблазна, нарисовала этот номер. Теперь мне была нужна восьмёрка или двадцать второй.
Одну мою ученицу задержал на остановке у цирка ОМОН, когда им показалось, что она как-то не так роется в своей сумочке.
"А..." - решила я - "семь бед, один ответ", и, зачеркнув, красным фломастером цифру 16, вывела две изящные двойки.
Дяденька с погонами подполковника всё спрашивал окружающих - "Куда идёт вагон?"
Народ лез в двери одновагонного трамвая, не рассуждая. "А вы, что, сами не видите?" - рявкнула какая-то интеллигентная дама, "Это двадцать второй, идёт до УПИ".
"Так с боку то написано шестнадцатый, на Шарташ," - ответил подполковник, залезая с передней площадки.
Я осмотрелась. В полупустом трамвае народ быстро рассредоточился до вагону. Сидели все. Зимой, когда едешь утром и вечером в трамваях или троллейбусах при замерзших окнах, часто обстановка кажется нереальной. То ли дремлешь, то ли что-то чудится наяву. Вот и сейчас у пассажиров были серые, картонные, лица, и были они, странными, плосковатыми, что ли... Особенно бомж, прикорнувший на сидении впереди и через проход. Зима, а на нём летняя рубашка, будто из газеты сделанная, на французском языке, и дырявая сбоку. Мне даже показалось, что я где-то эту газету видела.
Перед Бажова я, честно говоря, заволновалась. Стала проталкиваться вперёд и от напряжения даже начала шевелить губами. Торопилась не я одна. Сзади поднажали, и я с трудом остановилась перед Мерседесом, проскочившим на красный свет. Вагона за спиной уже не было. Я повернулась и, также как на Пионерском, подобрала картонную коробочку. В коробочке что-то перекатывалось и оттуда остро пахло чем-то противным и затхлым, в общем, пахло оттуда трамвайным бомжем. Тем самым, газетным... А мне то казалось...
Я побоялась заглянуть в коробку. Сердце билось со скоростью
150 ударов в минуту. Во рту пересохло. Ноги подкашивались. Паша предупреждал, что такое может случиться. Мамочка... что же теперь будет. Господи... Ну, как ученик чародея... Надо позвонить Пашеньке... Где же он сегодня может быть? В Универе или на работе? А может дома? Позвонить жене... Нет, только не это...
Я не помнила, как провела уроки. Телефон в учительской был занят завучем, и я даже не посмела подойти близко. Звонила на первом этаже с автомата с испорченным диском. Диск срывался на цифре 7. Паши нигде не было. В Универе мне нахамили. На работе отвечали вежливо, но спутали с женой. Дома у Паши никто не ответил. Та-ак. Надо было выпутываться самостоятельно. Слава богу у меня было два свободных урока перед второй сменой, и я пошла в комнату психологической разгрузки, а по-простому - в бункер, где ещё две недели назад сидела избирательная комиссия очередных выборов в какую-то там думу. Мамочка... Паша говорил, что что-то подобное может произойти. Надо сесть и сосредоточиться. Надо заняться медитацией. По-пашиному, скрестив ноги в кресле и вытянув шею. Это Паше есть, что вытягивать при 189 сантиметрах роста. Нет... Просто посижу и вспомню всё... Вспомню и что-нибудь придумаю...
Как там учили. Расслабиться и думать о приятном. О Паше, Пашеньке... Боже мой... Пашенька...
Снова после его свадьбы мы встретились у Владика на рождество. Паша был без жены. Я его, конечно, признала не сразу. Всё-таки сильно обиделась весной. Но Паша был всё тот же, хоть и женатик. После водки и селёдки (честное слово, именно так, была и водка, и селёдка) Паша стал рассказывать о даосизме. Пьетро как всегда вмешался и стал спрашивать, что и кто это такое. Паша сказал, что даосизм это китайское учение, и что теперь он даос. Тут я и встряла.
"Паша, но раньше ты же был йог." - начала я...
"Да", - ответил он, - "А потом бахай, а теперь - я даос. А с тобой мы читали Пу Сун-лина. У него полно новелл о даосах."
Что-то я не припомнила никаких даосов с Пу Сун-линами, и Паша начал свои традиционные дозволенные речи - пересказы разных текстов. По-моему у него лучше получается, чем в первоисточниках. Я много раз проверяла. В книжке полная ерунда, а у Паши прелесть
- и складно, и ладно. У нас на филфаке так никто не умел, да и парней у нас было всего-ничего, если их, вообще, можно считать парнями. А Паша был с компьютерного. С ними наш факультет всегда вечера проводил. Там нас и познакомила Нелли, его предыдущая пассия. (А с Раисой я его познакомила, такая же была дурища.)
В новелле, кажется, Пу Сун-лина, китайского писателя XVII или XVIII века, (а может быть, как сказал Паша, и в новелле какого-то другого китайца из какого-то другого века) было что-то такое про бумажные фигурки воинов (на конях и пеших), которых даос (забыла, как звать) умел превращать в неисчислимые полчища путём концентрации воли, праведной жизни и, главное, нужных заклинаний.
"В общем",- сказал Паша,- "я также могу".
"Что, можешь?" - сказали мы почти хором и почти разом переглянулись. Паша мог многое. Залезть на телебашню. Сидеть три дня в позе лотоса и вкушать нирвану. Наконец, выпить почти литр спирта и вести трезвую философическую беседу. Да что там. Он рубился на мечах, как Пипин Короткий (по словам Паши, Пипин Короткий славно рубился двуручным мечом). Он сплавлялся по Енисею на знаменитом баркасе "Елена" вместе с московскими поэтами. Он два месяца работал в Бодайбо на золотых приисках... И вообще... Паша это Паша.
"Что я могу?" - переспросил Паша - "я могу быть таким даосом".
"Да нет же..." - Пашу ведь нельзя вывести из себя дешёвой иронией - "Я умею делать трамваи".
Лично мне такое заявление очень понравилось, хотя я почему-то подумала, что Паша устроился работать на Полтинник, где после конверсии, реконструкции и прочих преобразований решили наладить производство городского трамвая. С трамваями последнее время было плохо, они часто ломались, застревали, и приходилось, опаздывая, бежать на работу, увязая в снегу, или шлёпая по грязи.
Оказалось, что всё совсем не так. Паша очень тщательно склеил из листа плотной бумаги коробочку, потом вырезал бумажную фигурку человечка и засунул её в коробочку, прикрепив к передней стенке. Я разочаровано вздохнула - "И это всё, а я то думала, что ты можешь помочь мне не опаздывать в школу..."
"Пошли на улицу" - решительно сказал Паша.
После долгих сборов, поисков пропавших шапок и пьяного копошения в прихожей мы вышли во двор. Владик живёт неподалёку от Белой Башни. До трамвайной линии две минуты ходьбы. В два часа ночи на улицах пустынно, по крайней мере, мы шли по трамвайным путям, не опасаясь, что на нас что-нибудь наедет. Перед Белой Башней, там где трамвайная линия проходит у леса, Паша остановил нашу кампанию и вытащил коробочку из-за пазухи. Из заднего кармана джинсов он достал какую-то бумажку и стал засовывать в коробочку. Бумажка не слушалась и загибалась по краям. Паша заметно нервничал.
"Помоги. Ну, быстрее..." - сказал он мне по старой памяти. Я
не стала напоминать, что он уже год, как живёт с моей бывшей
лучшей подругой, что я ему не прислуга, и вообще..., а помогла
аккуратно разгладить в коробочке очень тонкую (наверное рисовую)
бумажку, густо покрытую китайскими иероглифами.
"Всё." - Паша выпрямился над рельсами и что-то пробубнил под нос. В ту же минуту перед нами вырос вагон трамвая. В салоне зажёгся свет. Двери открылись.
"Ну как?" - Паша взял меня под руку - "подъедем до Машиностроителей..."
Я было отшатнулась, но пьяный Владик уже сидел на месте для пассажиров с детьми и пожилых людей и пел про то, что он мальчишка-рекетёр. Теперь почему-то занервничала я. Трамвай был настоящий, даже слишком настоящий. Он был похож на увеличенную модель, сделанную старательным школьником. Водитель хорошо поставленным голосом объявлял остановки, тормозил, но дверей не открывал. Да мы и не собирались никуда выходить, а других пассажиров не было. На Машиностроителей вагон развернулся и без остановки поехал обратно. Водитель, видимо по ночному времени, не стал отмечаться в диспетчерской. На конечной никого не было, но на следующей остановке за нашим трамваем долго гналась какая-то пьяная компания.
Паша предложил отвести девушек на ВИЗ, но народ сначала стал спрашивать у водителя какой это трамвай, а потом, так и не получив ответа, пожелал праздновать дальше. Мы свернули на Донбасскую и остановились снова у Белой Башни.
"Все выходим", - сказал Паша, и Пьеро стал вытаскивать совсем выпавшего в осадок Владика. Владик пытался объясняться в любви к человечеству и падал через каждые два шага, громко при этом икая. "Фи", - подумала я и только тут поняла, что стою одна, без своего Пашки, который остался в трамвае. Паша остался там один на передней площадке и что-то бормотал под нос, будто молился. Вдруг водитель произнёс: "Вагон следует в парк, до Первого километра." Яркий свет погас и Паша почему-то прыжками стал выбираться из салона. Когда он оказался на улице, трамвай исчез. Паша наклонился к рельсам и спрятал что-то в карман. После этого он, как ни в чём не бывало, взял меня под руку, а потом мы потащили Владика домой. Боже мой! Как, оказывается, тяжело тащить этого бугая, когда он упирается и требует отпустить его из отделения. Он так тщательно играл пьяного, попавшего в вытрезвитель, что переполошил в конце концов весь подъезд и кто-то из-за железной двери пригрозил действительно вызвать милицию.
Владика с трудом затолкали в спальню и, кажется, уложили спать. Девушки (точнее, жена Петьки - Нора, Лидия и, простите за выражение, любовница Владика - Люси) пошли готовить чай, а я нахально уселась с ногами в кресло в гостиной и начала думать, как заставить Пашу расколоться. Я хотела узнать тайну трамвая почти также, как Буратино, Карабас-Барабас и Папа Карло, вместе взятые, хотели узнать тайну золотого ключика, и даже, наверное, сильнее. Я терпеть не могла никаких тайн, а тем более Пашиных. На улице он говорить не стал и плёл всякую чепуху о заклятии даосов и ответственности за разглашении тайны. Это напомнило мне его байки о второй форме допуска во времена первого отдела и третьего отделения. Трезвым в компании оставался один Пьер (известный также, как Петя, Пететька, Петька, зачастую Пьеро и даже, временами, Петручио, но никогда не Питер или Пит). Однако Пьер был не только трезвенник, но и зануда. Иногда остроумный, а чаще просто самый занудный из зануд, и к тому же физик-экспериментатор, услышавший ещё на первом курсе от любимого профессора, что "эксперимент есть лучший способ познания жизни" и поверивший в эту благоглупость. Я могла бы использовать его трезвую голову и раскрутить на разные вопросы Паше, но тогда он станет долго расспрашивать про физику явления. К тому же Петя не верит ни в НЛО, ни в снежного человека, ни тем более в бахаев, йогов и всяких там даосов.
Был ещё способ женского обольщения, но с Пашей этот фокус не проходит. То есть обольстить его очень даже можно, но в этом случае что-нибудь рассказывать и, вообще, разговаривать он не будет. Тем не менее я размечталась, разнежилась, и потом , кажется, задремала. А проснулась от Пашиного голоса:
"... почему трамвай, почему не троллейбус или Вольво с Мерседесом? Программировать виртуального водителя на свободное перемещение по городу - это уже задача биквадратичного порядка сложности, и переходы там паранормальные. У меня всё-таки голова, а не Крей с Амдалом или хотя бы пентак. И вообще, Вольво сегодня просто банальность. На Мерсе ездят жук и жаба. Было бы настоящей пошлостью, развалясь на сидении, подражать этим малоголовым качкам в спортивных костюмах. Кстати, слышали новый анекдот о новых русских? Приходит новый русский к отцу..."
Я окончательно проснулась и, хотя не поняла, кто такие Крей с Амдалом или хотя бы пентак, зато уяснила, что прозевала Пашин рассказ о принципах трамваестроения. Вот так так. Обидно до слёз.
"А зачем же ты выпрыгивал из трамвая как, как... ну... как кенгуру на уроке физкультуры?" - с трудом нашла обидное сравнение Нора. Слушать традиционные Пашины анекдоты после ночной прогулки не хотела даже она.
Паша, на этот раз, был несколько смущён:
"Всё-таки страшно стало, а тут вспомнил отдельский катехизис
по технике безопасности... Ну, там вопросы нашего институтского уполномоченного по ТБ и верные ответы на них. Наши дамы его лет пять составляли по результатам экзаменов. По правилам рекомендуется таким образом уходить, если попал на поверхность, где лежит оборванный провод под высоким напряжением. Я подумал, что это самое даоское поле имеет аналогичную природу, вот и запрыгал. Глупо, конечно..."
Стало ясно, что Паша готов что-то рассказать и уже, видимо, поведал научную часть проблемы. Отлично. Наука меня, слава богу, не колышет. Зато остальное - очень даже интересно. Так интересно, что я с трудом усидела в кресле и едва не бросилась к Паше с требованием рассказать всё и немедленно. Ладно. Обождём. А к Паше я умею подбирать ключи. Ещё как умею.
Чай выпили, и начались танцы. Я немного попрыгала в коллективе, потом потопталась и пообжималась с Пашей, отказала немного очухавшемуся, но всё равно нетвёрдо стоявшему на ногах Владику и вытащила Пьеро на кухню - покурить в форточку. Пьеро несказанно удивился. Он ни пил, ни курил. Был несчастливо влюблён в меня с восьмого класса, но никогда не осмеливался даже взять меня за руку. Я знала, что он продолжает тайно по мне вздыхать до сих пор, но после того как толстенькая медичка Нора прибрала его к рукам, это почти никак не проявлялась. Сейчас Нора подрёмывала, развалясь в кресле, и было чётко видно, что она уже сильно на сносях. Пьер испуганно глянул на сопевшую жену, но я нежно взяла его за руку, и Петручио покраснел, как подросток.
"Готов мальчишечка," - подумала я и потащила его на кухню. Он не сопротивлялся. Я зачем-то предложила ему предварительно выпрошенную у Паши сигарету, потом долго щёлкала найденной на Владиковой кухне пьезозажигалкой (странно, зачем она тут, при электроплите), так ничего не зажгла и выбросила сигарету в ведро. Я не курила даже на первом курсе, когда закурили все пай-девочки из нашей группы.
Пьеро млел и смотрел на меня по-прежнему влюблёными глазами. Надо было идти замуж за него, когда он на втором курсе внезапно сделал предложение, смущаясь, заикаясь и смешно потея. А я, дура, рассмеялась ему в лицо. Потом его мама узнала, очень расстроилась и начала знакомить его с девушками из хороших семей. Я то ей решительно не подходила по всем параметрам. Нора была, кажется, шестой или восьмой. До неё Петя держался стойко, как партизан, хотя и честно выполнял всю предписанную ухажорскую программу - водил дев в театр и картинную галерею, провожал домой и прощался затем навсегда. Не знаю как, но маменьке удалось всё же сломить его сопротивление, а Нора, кстати, была ещё не самой толстой из предложенных ей вариантов.
"Петя," - неожиданно спросила я, глядя в замёрзшее окно - "А что, Паша много насочинял? А?"
"Что?" - Петька вздрогнул - "А-а, твой Паша? Да он просто мистик и шарлатан, твой Паша. Так ему и скажи."
"Ну вот." - подумала я - "Паша давно женат, а всё моим числится. Как глупо."
"Нет, Петя, ты не ругайся. Ты мне просто скажи в чём там дело. Я ведь физики не понимаю."
"Да какая там физика. Это мистика, а не физика. Твой Паша набрался терминов из статьи какого-то американского или австралийского болвана, которую скачал из Internet'а..."
"Из Интер... чего?" решила сострить я, но, кажется, зря. Петька-зануда решил поведать, что такое Internet, затем стал рассказывать про это самое, таинственное Ви-Ви-Ви, а в конце приплёл ещё какую-то мозаику. В общем, полный отпад, как говорит Галка-англичанка, она же Галина Остаповна, она же классный руководитель буйнопомешанного 7 Д.
"Ну, что ты там врёшь о WWW и зачем ругаешь меня, такого тихого и кроткого?" - с этими словами на кухню вошёл Паша с сигаретой в руках. Он взял у меня из рук пьезозажигалку, пощёлкал ей у сигареты и начал искать спички. Спичек нигде не было, и Паша вернулся в гостиную. Петя закричал ему с спину что-то о ментальных пространствах и свойствах пси-полей, а Паша, ни слова не отвечая, вернулся на кухню и закурил.
"А всё-таки WWW замечательная штука. Что хочешь, то и читаешь, да ещё и картинки смотришь. Можно и музыку запустить..." - произнёс он, пуская дым. Петя его не слышал и, повернувшись ко мне, громко ругал непонятный инструментальный подход к программированию. Паша был по-прежнему невозмутим, а Петручио уже накалился и был готов вспыхнуть без всяких зажигательных средств.
Я решила разрядить обстановку:
"Петенька, а почему бы нам не собраться старой компанией, у вас дома, на Новый Год? Как раньше. Помнишь? У вас всё было так замечательно."
Я чуть было не произнесла "так вкусно", но вовремя заткнулась и придала голосу интонации, сладкие до приторности. Петька сразу замолчал, задумался, а потом сообщил, что Новый Год был неделю назад, а сегодня седьмое, нет уже восьмое января. Ждать же надо теперь 358, нет уже 357 дней. В общем, долго.
Я растерялась, но Паша спокойным голосом, сообщил, что через неделю Старый Новый Год. Я подхватила эту идею и заканючила:
"Петенька, ну, давай соберёмся у вас старой компанией в старый Новый Год. Ну, что тебе стоит."
Такого напора Пьеро не мог вынести и в свои молодые годы, когда ещё не был влюблён в меня, а ходил тенью за Иркой-артисткой из 8 А. Он быстро сломался, хотя и пытался намекать на интересное положение свой жены, но я, развивая успех, начала жать дальше:
"Нора приготовит ваш традиционный пирог с капустой..." - и тут поняла, что сморозила глупость. Нора, в отличии от Петиной мамы, не умела готовить ничего, что было сложнее крутых яиц, и относилась к кухне с полным призрением. (Она объясняла это сложными диетами, но сегодня смела за столом все закупленные Владиком и его Люськой деликатесы.)
"Нет, пирог мне теперь вредно, лучше мы все вместе приготовим салаты и бутерброды. И Норе будет легче, и фигуре полезнее... И Пашу пригласим."
Последняя фраза была никак не связана с предыдущим текстом и Петькино занудство сразу пробудилось.
"Но Паша ведь не из нашего класса..." - начал он, но я не дала ему закончить:
"Пашу обязательно позовём. Паша, ты ведь придёшь, а? Ну, Паша, миленький, приходи."
Я несомненно была в эту ночь в ударе, а Раиса с Норой сладко спали (причём, Нора спала в соседней комнате) и не видели, как я умело и решительно обольщаю их мужей.
Мне действительно страшно везло, и на Старый Новый Год всё работало как часы и шло как по маслу. Все собрались в срок и принесли согласованные яства и пивства. (Или правильнее сказать - пития?) В общем, в одиннадцать часов я стояла в центре Петиной кухни и руководила приготовлением салатов.
В Петиной квартире мало что изменилось за последние годы. Стояла всё та же мебель, на окнах висели всё те же гардины. Те же книги на полках и даже аквариум на своём старом месте. Правда, всё поблекло и постарело. И убрано было также аккуратно, но у них дома всегда убирал Петька, чем и приводил в умиление нашу классную, ставившую его в пример девочкам. Не было только Петиной мамы, и я, сочиняя на ходу разнообразные салаты, вела о ней светскую беседу с Петей, на ответственности которого была резка разнообразных овощей.
"Ну, как там мама? Привыкла?"
Петька сморщился и сказал:
"Да как тебе сказать... Там ведь очень жарко, а у неё давление. И вообще..."
Петина мама не ужилась с Норой и уехала в Израиль к Ане, старшей дочери. По словам провожавших они с невесткой пререкались даже в аэропорту. Я думаю, что больше всего она страдала от угрызений совести, так как сама и женила бедненького мальчика на этой ужасной толстушке. В Израиле она, судя по письмам к соседкам, так и не освоилась, хотя Аня с мужем прилично зарабатывали, а у неё была неплохая пенсия.
"Мама, может быть, приедет весной, когда помощь понадобится,"
- и Петя выразительно указал глазами на живот Норы, деловито перетиравшей знакомые мне с детства парадные ножи, вилки и хрустальные фужеры. Ножи и вилки остались в наследство ещё от Петиного прадедушки, известного в городе врача и общественного деятеля.
"Ну-ну, как же, приедет и, непременно, весной," - подумала я и вспомнила пословицу о двух медведицах, проживающих на общей жилплощади. Тут на кухню заявился Паша, браня по дороге паршивые пробки на грузинских и молдавских винах:
"Вино отличное, но пробки мерзкие. Крошатся, проклятые, а не выходят, нужен хороший штопор."
Оказалось, что хороший штопор есть на консервном ноже, а нож в руках у Владика, который с большим чувством собственного достоинства открывал все консервы подряд. Пришлось Паше ждать своей очереди, и он начал рассказывать разные байки. Байки были, конечно же, об Internet'е и WWW, а я постепенно свела их на нужную тему.
WWW - это программа (расшифровывается по-английски - "Всемирная Паутина"), которая даёт возможность лазить по всему миру по разным компьютерам, а там, на компьютерах, есть материалы, подготовленные для чтения. Вот Паша где-то в Штатах и нашёл статью о пси-программировании в ментальных пространствах.
Принцип пси-программирования (это я, правда, уже потом поняла) такой - человек, научившийся каким-то специальным действиям, мысленно проектирует некий (как Паша выражается, виртуальный) мир, который взаимодействует с настоящим миром при помощи этих самых ментальных полей. Поля образуются и исчезают после чего-то такого, что раньше называли заклинанием, а теперь, кажется, вербальным пси-дискурсом. (Ну вот, наконец-то, хоть одно слово встретилось почти понятное). Вот. И что-то еще с таблицами, которые называются матрицами. Самыми лучшими эти дискурсы (то есть научные заклинания) оказались у даосов, которые занимались подобными вещами еще пятнадцать веков назад. Почему-то действуют они только в письменном виде и написанные китайскими иероглифами. Правда, по-русски тоже надо уметь выражать свои желания - сосредоточиться, увидеть нужные картины и назвать их правильными словами. А в конце приказать убраться в небытие всему тому что сотворил. Но заклинания всё-таки важнее всего. Получается, как сказал Паша, виртуальная реальность, а матрицы и уравнения можно и пропустить.
Тут Петька завёлся с пол-оборота.
"Ты", - кричал он, чуть ли не брызгая слюной, - "ты, ещё вспомни того магистра с площади. У него тоже виртуальные пространства. Он только не как ты, не даосом себя называл, а учеником Далай-ламы. Нет, ты ещё наркотики сюда приплети, как этот тип, из телевизора."
Паша немного опешил и удивлённо спросил у меня:
"Чего это он? Какая площадь? Какой телевизор?"
Петька перестал брызгать слюной и изволил сообщить, про объявление на столбе у троллейбусной остановки на нашей площади, где какой-то магистр виртуальных пространств и ученик его Высокопреосвященства Далай-ламы обещал очистить организм от шлаков и излечить от табакокурения и алкоголизма, а также про известного телекомментатора, который считал виртуальную реальность частью наркотических галлюцинаций. Потом Петя, как всегда с лишними подробностями, стал читать лекцию о правильном понимании терминов, о какой-то научной визуализации и важной роли этой самой виртуальной реальности в моделировании всяких физических процессов, а под конец выругал писателя Кира Булычёва, тоже высказавшегося на заданную тему.
Но мне даже это было на руку.
"Мальчики", - сказала я - "я такая глупая и ничего не понимаю. Мальчики, научите меня программировать".
Оживились все. Все захотели научить меня программировать. Даже Владик пообещал научить меня Бэйсику. Петька заспорил с ним и кричал с прежним остервенением про какого-то Паскаля, а потом смущенно предложил пройти обучение на их курсах.
"Почти даром..." - добавил он и посмотрел на Нору. Она кивнула, и Петя продолжил что-то о точной дате набора групп и всё такое прочее ...
Я не слушала и ждала, что скажет Паша. Паша молчал и открывал бутылки хорошим штопором. Открыв Цинандали, он посмотрел на меня и сказал, чтобы я приходила к нему на работу, ну, например, во вторник, часов в восемь вечера, когда почти все уже уходят, но в крайнем случае можно и в семь, если я такая трусиха.
Пол дела было сделано. Всё остальное в эту ночь меня не интересовало, хотя ребята расстарались во всю. Владик опять напился и опять пел свою любимую про мальчишку-рекетёра. Паша рассказывал свои анекдоты, а я, вместе с другими дамами, мыла посуду и почти по собственной инициативе подтёрла пол.
Во вторник я до пол-девятого ждала пока Паша освободится. Он консультировал каких-то старых и седых тётенек по каким-то странным вопросам, а они с большим почтением заглядывали ему в глаза и называли Павлом Алексеевичем. После восьми он в первый раз взглянул на меня, а ещё через полчаса соблаговолил перестать пялиться в экран и подойти к моему креслу.
"Ну, с чего начнём?" - спросил он - "сразу с Виндов и Си или с Бэйсика и ДОСа?"
Но я храбро посмотрела ему в глаза и сказала:
"Нет, с пси-полей."
Паша, мне показалось, и не удивился.
"Ну с пси-полей, так с пси-полей. Но сначала надо научиться медитации и правильному дыханию. Приходи завтра к семи в ДК УВД, там найдёшь комнату 107, но заходи не с главного входа, а сзади, а потом вниз. Скажешь, что от меня. А пока читай это."
И Паша сунул мне отксеренные бумажки, пачку фотографий какой-то старой книги с ятями и брошюру на английском языке, а сам снова уткнулся в экран. Провожать меня он не стал, а я и не настаивала.
Две недели я честно ходила в ДК на главной площади, а потом ехала в метро домой. Две недели я дышала по правилам и читала Пашины бумажки. Потом я снова приехала к Паше на работу. Там, несмотря на поздний вечер, (а может именно поэтому) все были в сборе и пили чай. Меня встретили хорошо и даже радостно. Но Паша на меня совсем не обращал внимания и не собирался экзаменовать меня по изученному материалу и обучать пси-примудростям. Он, правда, не возражал, когда кто-то из его подчиненных (или начальников, кто их там разберёт, все, как один, с бородой или усами, в джинсах и свитерах) предложил мне выпить чаю из чашки с отломанной ручкой, а потом и сам включился в трёп, после того, как все мужики распустили хвосты и начали наперебой выступать перед дамой (то есть передо мной), рассказывая, всякие байки из армейского и студентческого прошлого. Было уже сильно к девяти, когда я спросила, есть ли у собравшихся жёны, и как они относятся к их столь долгому отсутствию по вечерам. Все очень развеселились и начали рассказывать как в раньшие годы они работали, до одиннадцати, двенадцати, часу, а то и до трёх ночи и всякую прочую ерунду. Но Паша намёк всё же понял и спросил, какие у меня появились вопросы. Вопросов у меня не было, зато были просьбы объяснить, как же можно ментально программировать, причём по-простому без интегралов, матриц, ятей и иероглифов. От этих моих слов народ почему-то возбудился, и с криками, "Вот именно!" они окружили меня и начали допрашивать о чём-то совершенно непонятном. При этом мои краткие и недоумённые ответы вызывали радостное оживление, а то и крики, долженствующие по всей видимости являть полный восторг. Через двадцать минут все как-то вдруг сникли, и кто-то из старших бородачей грустно посетовал на полное незнание китайского языка. Я решила сделать приятное этому симпатичному дяденьке, угостившему меня, когда пили чай, здоровым куском полукопчённой колбасы, и вспомнила вслух, что на нашей кафедре, где сейчас в аспирантуре учится моя подруга Ленка Кирьянова, проходит стажировку какая-то китаянка из Харбинского Педагогического Университета. А она то уж наверняка может помочь в переводах на русский, так как специализируется по поэтам Серебряного Века. (Всё это было истинной правдой, ну почти истинной правдой, честное слово.) Бородач задумался, потом решительно посмотрел на Пашу, и тот вышел в соседнюю комнату. Через полуприкрытую дверь было видно, как он возится с сейфом, сначала открывая, а потом закрывая сложный замок.
По-видимому все были чем-то встревожены, но старший сказал:
"Если не считать, как всё это получено, то материал совершенно не секретный. А мы никому не скажем, откуда получили бумаги. Тем более Китай не Штаты... А теперь не старое время... Да и всё равно без перевода нам никуда... В общем, не потеряй."
И он протянул мне листок с китайскими иероглифами. Мне показалось, что я узнала этот листок, который был слегка загнут по краям. Именно этот листок с иероглифами Паша совал в коробочку в рождественскую ночь перед трамвайной прогулкой. И Паша, кажется, понял, что я узнала листок. По крайней мере, он поехал меня провожать почти до дома и много рассказывал по дороге о пси-программах, агентах программирования и их настройке.
По его словам Петька просто совсем не в курсе тех дел, которыми занимались у них в Институте, а может и в курсе, но тогда получается, что он гнёт официальную линию по заданию органов. Исследования по ментальному программированию якобы считались секретными, и по документам ими никто не занимался ни у нас, ни за границей, хотя (тут Петька был прав) на WWW-серверах было полно материалов на эту тему.
Заодно Паша прочитал целую лекцию по технике безопасности использования ментальных полей, и уже перед моей остановкой, глядя мне в глаза, попросил не болтать лишнего.
"На всякий случай..." - зачем-то сказал он на прощание и протянул руку, что было на него совсем не похоже.
Вечерами я, как на службу, ходила на работу к Паше, а днями я честно пыталась найти китаянку для чего между сменами дважды (нет, вру, трижды, или всё-таки дважды) бегала на кафедру к Ленке и там точно установила следующее:
а) китаянка (никто не помнит как звать по-китайски, но она просила, чтобы её звали Таней) действительно приезжала на краткую стажировку осенью (тогда я её и видела), а потом ещё раз в январе месяце приезжала группа студентов (тогда я видела в Универе какую-то другую китаянку и естественно перепутала её с этой Таней);
б) следующая группа китайцев приедет в следующем январе.
Вот.
Паша научил меня программировать перемещения в пространстве, попросту, без математики, а я сумела уговорить его разобрать это программирование на примере агента-водителя трамвая. Ещё Паша долго пугал меня байками о напряжённости пси-поля в замкнутом пространстве и рассказал о взрыве в одной лаборатории по соседству - мол разнесло всю комнату, а осколки дисплея нашли в конце коридора, хотя дверь была железной и только слегка содрогнулась. Тут в наше собеседование встряли Пашины бородатые и волосатые коллеги и начали спорить о том, выросла ли в соседней лаборатории пси-напряжённость из-за железной двери или из-за глупости заведующего. Спорили жутко, и мне пришлось уйти. Даже из-за двери я слышала крики о том, что главное не дверь, а форма поля, и даже не сама форма, а его доменная пси-структура и всё такое же непонятное, но, вероятно, очень важное. Я не стала их отвлекать всякими пустяками и решила пока не рассказывать о моих походах в Универ и ситуации с китайскими переводами.
Катастрофа разразилась следующим вечером. Паша чуть ли не сразу спросил, как дела с текстом. Я замялась и с места в карьер начала врать. Сказала, что наша Сяо Мяо пока занята и не перевела ещё весь текст - очень, мол, сложно. Паша посмотрел на меня недоумённо, спросил кто такая Сяо Мяо, а я решила исправиться:
"Нет, это мы так её зовём между собой. На самом деле её зовут Мин-тай..." - (Боже мой, что я несу.) - "Нет, что я говорю, то есть она вовсе не Мин-тай, а Тай-мень... или Ли Пень..."
"Может быть всё же Ло-сось или лучше уж сразу Мао Цзедун..." - Паша смотрел на меня почти с не срываемым раздражением.
На моё (как в ту секунду показалось) счастье зазвонил телефон. Я (никогда раньше этого себе не позволяла, а тут, на тебе) схватила трубку и сказала по привычке: "У телефона..."
Это оказалась Раиса, она сразу меня узнала по моей глупой фразе. И сразу подумала бог весть что. По крайней мере трубка в Пашиной руке чуть не лопнула от вопросов о том, знает ли он который час и помнит ли он, что у сына температура под сорок, а дома нет даже молока. (Раисины гневные крики были слышны и в соседней комнате, куда я благоразумно вышла.)
В результате Паша с одной стороны понял, что я кручу с переводом, а с другой расстроился из-за Раисы (и из-за меня, соответственно). Он на меня, кажется, сильно обиделся, и раньше я его никогда таким обиженным не видела. Паша молча сидел минуты три в полуразвалившемся кресле, потом взял сигарету и, проходя мимо меня, сказал только: "Отдай текст."
Я сразу поняла, что он имел в виду, но для вида посмотрела на него снизу вверх: "Что?"
- "Текст отдай. Бог с ним, с переводом..."
Я вздохнула и вытащила из сумочки листок с иероглифами, предусмотрительно (и это мне тоже только казалось в ту секунду) отксеренный вчера на школьном ксероксе в десяти экземплярах.
В общем я тоже решила обидеться на Пашу и не звонила до понедельника, а когда позвонила, то оказалось, что Паша в командировке в Москве, а когда вернётся, точно неизвестно, но не раньше чем через две недели. А я оказалась предоставлена самой себе со всем своим пси-программированием, трамваями и прочими проблемами и соблазнами.
Наверное иногда полезно на кого-нибудь обидеться. По крайней мере для интеллектуальной деятельности. Я работала эти недели как проклятая и много преуспела. Когда нас в десятом классе учили программировать, я не понимала почти ничего в этих begin, do и end, всяких декларациях и перфорациях. А сейчас мне программировать очень понравилось, но программировать не какой-то дурацкий компьютер, а водителя трамвая. Я даже объездила в свой методичсекий (и, значит, свободный от уроков) день несколько раз по кругу в двадцать втором, а потом прокатилась на ВИЗ в 19, стоя у передней двери и наблюдая за работой вагоновожатых. (Всю среду угробила на это дело.)
Пашины бумажки я выучила, почитай, наизусть. Как когда-то учила к зачёту латинскую грамматику и старославянский. Оказывается, всё не так уж и сложно. Ментальная программа - это просто представление о некотором процессе. Она может храниться в голове, и храниться прочно, не портясь от времени. Нужен агент пси-программирования (у меня была вырезанная из картонки фигурка водителя), который запускается по ключевому слову, если есть пси-платформа, то есть пси-дискурс на каком-нибудь носителе (у меня были эти самые отксеренные китайские листочки). Кое-что я запомнила с Пашиных слов и уроков, а постепенно совсем осмелела и сделала первый трамвай. Опробовала его, когда возвращалась из Филармонии поздно вечером, и проехала одна от Кузнецова до дома. А потом, несмотря на конец зимы, начались морозы. Я замёрзла на остановке раз, замёрзла два и решилась. В общем, я сделала целую серию бумажных трамваев и нарисовала на них нужные мне номера. Так как я собиралась ездить по утрам, сразу после часа пик, то придумала кроме водителя вырезать еще и фигурки пассажиров, чтобы не садиться всякий раз в подозрительно пустой трамвай где-нибудь на Космонавтов. В общем, всё продумала и предусмотрела. Конечно, вела трамвай всё-таки я, а не агент-водитель, но это я легко освоила. Трудно было запускать водителя и, самое главное, заканчивать поездку. (Когда я была после второго курса проводницей в студотряде "Экспресс", у меня как-то раз в вагоне ехали два парня - выпускника лётного училища. Так они всё говорили, что в авиации только два сложных дела - взлёт и посадка.) Кроме нервных усилий при окончании пси-программы были ещё и усилия при очистке вагона от пассажиров. Не хотят выходить и всё тут. Но, если свет выключить и прокричать через водителя, что авария, то обычно все вылезают. И всё было нормально. Нормально, до сегодняшнего утра, когда какой-то бомж проспал все объявления. Что же теперь делать...
"Антонина Антоновна!" - закричала прямо с порога лаборантка, постоянно дежурящая у телефона в учительской, - "Ой, это вы Маргарита Александровна, а где же Антонина Антоновна?"
Я не знала и знать не хотела, где могла находиться наша завучиха по научным вопросам Антонина Антоновна, которую срочно вызывал к телефону по очень важному вопросу то ли сам зав. РайОНО, то ли какой-то родитель, то ли спонсор. Всё это успела протараторить за пять секунд словоохотливая лаборантка. Она убежала искать Антонину Антоновну дальше, но через минуту снова ворвалась в бункер и тут перешла на более фамильярный тон.
"Риточка" - сказала она - "а вам не кажется, что директор могла бы потратить спонсорские деньги на что-нибудь более полезное, чем мраморный вестибюль на первом этаже. Вид теперь у нас в школе, как в Кремлёвском туалете. (Ой, вы, Риточка, наверное не были в Москве, во Дворце Съездов, а я была на балете, на Жизель.) А в туалеты войти из-за запаха нельзя, особенно плохо в мужском на первом этаже. Просто жуть, даже тут пахнет."
Я поняла, что дело тут не в туалете, а в моём бомже. Дело плохо. Надо что-то делать... Только что?
Из школы я вышла, неся в далеко отставленной руке пакет с бумажным трамваем и дурно пахнущем бомжем. Я так и не придумала, куда деть эту ношу. По уму превратить всё это в настоящий трамвай с настоящим бомжем я не умела и одновременно очень боялась успеха
- вдруг он бросится на меня, но выкинуть в урну было тоже страшно, да и совестно - ведь замёрзнет при -20.
Ничего не придумав, я постояла у школы и свернула в переулок, прошла вперёд несколько шагов, но передумала и повернула обратно. Мимо медленно набирала скорость дорогая иномарка. Толстый водитель держал в руках сотовый телефон и жал на все кнопки разом. И вот в эту секунду в пакете, который был у меня в руке что-то бабахнуло. Меня подбросило на полметра над землёй, потом я упала и больно ударилась спиной об асфальт. Попыталась вскочить, но меня снова подбросило и я снова упала, теперь лицом вниз. Иномарка взревела как бульдозер и укатила на большой скорости. Вокруг меня начали собираться прохожие, и я услышала детские голоса. Я встала на колени, покачнулась, но устояла, поднялась на ноги и привалилась спиной к решётке. Очень болело лицо, хотя ударилась я затылком, а потом грудью. Из школы выбежали вахтёрша из раздевалки и омоновец с растёгнутой кобурой, в которой, как я знала, был только газовый пистолет. Пока толстая бабулька-вахтёрша причитала надо мной, омоновец пробежал за угол, ничего там не обнаружил и вернулся ко мне.
"Откуда стреляли?" - отрывисто спросил он - "опять ребятишки или..."
"Ой!" - заголосила вахтёрша - "Ой, да это, наверное мафия стреляет. На днях у нас во дворе коммерсанта убили, такого солидного... На Центральном рынке два контейнера держал... А в тебя, деточка, не попали?" Последние её слова относились ко мне. В толпе заговорили о гранате, и наш омоновец нагнулся, видимо в поисках осколков. (На самом деле это вовсе не омоновец, а просто парень из какого-то агентства, которое наша директриса подрядила охранять школу, для чего собирает по десять тысяч в месяц с родителей.) Мне не понравились его поиски. Я попыталась открыть рот, чтобы объяснить омоновцу, что всё в порядке, но он глянул на моё лицо и, видимо, сильно испугался, потому что мгновенно перестал искать глазами осколки, обломки и кровавые следы, а подхватил меня и потащил в школу. Я была в шоке, но всё же несколько раз попыталась нагнуться, думая увидеть моего бомжика. Но ни полиэтиленового пакета с трамваем, ни трупика нигде не было.
В школе я немного пришла в себя, от скорой отказалась, но позволила отвезти меня на Ладе какого-то родителя в травм. пункт (в соседнем дворе), а потом домой. В травме я сказала, что меня слегка ударила проходящая машина. Ничего серьёзного у меня не нашли, кроме странного ушиба лица (правая щека была багровой и даже местами кровоточила) и нервного потрясения. Больничный дали, и я сумела даже позвонить домой Галке, рассказала о катастрофе и попросила, чтобы она пока вела мои уроки. Всё-таки конец третьей четверти близок.
Только ночью я поняла, почему мне дали больничный по причине нервного потрясения. Я проваливалась в сон на две секунды и сразу вскрикивала от ужаса. Мне снился тот самый бомж, один раз разорванный на несколько кусков, другой - просто склонившийся надо мной, а третий вообще без лица (и даже, кажется без головы), но в свежей нейлоновой рубашке. Я приняла валерьянку, но не помогло. Пару раз у меня начиналась истерика, и я стучала зубами и плакала от страха. По-настоящему я боялась не ночных кошмаров, а милицию, прокуратуру, суда и срока за убийство.
В таком состоянии я провела дня три. Слава богу меня не видели родители, пребывавшие по-прежнему (уже три с половиной года) в солнечной Сирии на строительстве ГЭС, а тёте Нине я звонить не стала, чтобы не пугать её своим видом. Потом кошмары прошли, но паника при звуке шагов на лестнице не прекращалась, а даже усиливалась с каждым днём. Я жила, как в аду. А тут ещё лицо. Краснота спадала медленно, а опухоль вообще держалась без всяких изменений. Я по ночам думала, что навсегда останусь уродиной и уже не смогу выйти замуж. Тогда я снова плакала, но потом вспоминала о суде и плакала ещё больше. Ужасно. Такого у меня не было никогда.
После такой жути я не скоро осмелилась позвонить Паше. А когда позвонила, мне сказали, что на работе его опять нет. Я подумала, подумала и позвонила на фирму Владику. У Владика странная фирма. Он три года назад ушёл из своего ящика (где не платили по полгода) и организовал из однокурсников своего Электрофака внедренческое предприятие "Алмаз", в котором тоже никому не платил чаще чем раз в год. В конце концов у него осталась одна Люська, которая заодно его очень любила и вела домашнее хозяйство. А Владик стал отпетый бизнесмен и даже раз съездил в Китай за барахлом. Пил водку с нужными людьми и имел крепкую крышу. Но на работе, если был в городе, сидел, как пришитый. (К этому его приучили в ящике.) Самое главное, что Владик был лучшим другом Паши, хотя не увлекался ни одним из Пашиных хобби и больше всего на свете любил тёмное пиво.
Кажется, удача снова повернулась ко мне лицом. Владик был на работе. Он не знал, где Паша, но взялся найти его за час, и даже не задавал мне лишних вопросов. (А я похныкала в трубку.) Через час приехала Люси, страшно меня перепугав своим звонком, посмотрела на меня, ойкнула, сбегала домой и притащила какое-то средство от отёков. Но скоро уехала обратно на работу, сказав, что Владику надо напечатать какое-то срочное письмо. Я осталась одна, со страхом прислушиваясь к шагам на лестнице и ожидая обещанного Владиком Пашиного звонка. Поэтому, когда в дверь позвонили, я сначала метнулась к телефону, а только потом побрела к двери, думая, наконец, увидеть там нашего участкового дядю Колю с ордером на обыск и арест. Но это был Паша. Пашенька. И он назвал меня, как я любила, не Ритой, а Марго. И спел мою любимую песенку: "Топ-топ-топ, Марго. В этаких сабо."
А потом посмотрел на мою правую щёку и спросил: "Трамваи делала? Да? А текст отксерила? Да? А потом взрыв? Да?"
Я после каждого вопроса только молча кивала.
Паша подумал немного, прошёлся по комнате, огляделся, зачем-то подёргал в прихожей железную дверь и вернулся ко мне.
"Ещё трамваи есть? Давай все, ну скорее."
Я также молча принесла пакет с трамваями. Паша осторожно взял его, потом медленно положил на диван, вышел в прихожую и оттуда крикнул, что вырубает свет в квартире. Потом вернулся, также осторожно поднял пакет и, в полутьме сбивая стулья, пошёл на кухню.
"У вас ведь газ, кажется..." - бросил он по дороге, и я услышала, как он зажигает спички.
Когда я появилась на кухне, Паша сгребал пепел от моих бумажных трамваев в пустую консервную банку. Потом вытащил из пакета последний (с номером 8) трамвай, очень аккуратно достал листок с иероглифами из-под бумажного пола, спрятал его в карман, трамвай смял, бросил на газовую горелку и поднёс спичку. Трамвай вспыхнул, а я ойкнула.
"Раньше надо было ойкать, когда взрывы готовила, террористка-любительница... " - Паша забормотал под нос - "Двенадцать человек на сундук мертвеца... Нет, не это. Двенадцать негритят пошли купаться в море... Десять неэкранированных пси-платформ в одном мешке и никакой техники безопасности..."
Паша хотя и пытался шутить, но на лбу у него выступил пот. Я со страхом посмотрела на мини-костёр и почему-то шёпотом спросила: "А теперь не взорвётся?"
Паша оторвался от созерцания горящего трамвая, заулыбался и вытер пот.
"Теперь, нет. Теперь всё. Можешь врубать свет и дать мне рюмку коньяку, как это у них там на Западе принято".
Стало ясно, что все даосские опасности позади.
"Теперь ты мне всё расскажешь по порядку, а я задам тебе массу вопросов."
Но я не собиралась отвечать на Пашины вопросы и не собиралась исповедоваться по трамвайным делам. Я даже не дала ему коньяку (у нас его отродясь не было, отец кроме водки и Боржоми ничего не пил.) Я просто расплакалась у Паши на груди и сказала, что я про него думала. Сказала, что он сам во всём виноват, что это из-за него я пустилась в трамвайные авантюры и из-за него теперь я останусь уродиной, никогда не выйду замуж, а сяду в тюрьму навсегда. Паша даже оторопел от такой наглости, но слёзы мои вытер, сбегал в магазин на углу, принёс армянский дорогущий коньяк и налил мне рюмку.
"От шока полезно," - сказал он, выпил вместе со мной, налил снова и начал задавать вопросы, иногда, как показывают в заграничных фильмах, отпивая по глотку.
Паша по-моему лучше меня знал, что я делала с этими трамваями и рассказывал почти всё сам, как будто подглядывал за мной всё это время. Не удивил его и мой трагический рассказ о бомже.
"Ну и что, одним бомжем больше, одним, меньше. Никто его искать не будет, никто ничего тебе не сделает. Ну за что тебя можно посадить? За чёрную магию? Сейчас не времена инквизиции. А может за даосизм или за разглашение? Но ведь не старое же время..."
А мои вскрики о совести и заповедях господних, Паша просто проигнорировал. А вот, что его заинтересовала, так это рассказ о взрыве. Я постаралась точно восстановить все детали, а Паша просил повторять по три раза описание каждого моего шага возле школы в тот момент. Особенно важным показался ему водитель иномарки с сотовым телефоном.
"Импульс", - непонятно сказал он - "один импульс и напряжённость пси-поля переходит пороговое значение."
"Пакет в правой руке держала? А машина слева ехала? - продолжал Паша - "Ну, твоё счастье. Держала бы в левой, тебя бы не было вообще, по крайней мере в нашем пространстве. Попала бы в ментальное пространство того даоса, что сочинил наш текст с пси-дискурсом в десятом веке. Или вообще в никуда."
Паша засмеялся, а я вздрогнула и представила себя где-нибудь в китайской сказке о лисах и чертях или нигде.... Пашин смех мне совсем не понравился, но он этого не заметил и продолжал расспрашивать, что твой инквизитор.
Я, конечно, наделала делов. Хорошо, что последствия и потери были, как говорят военные, незначительные. Паша просидел до глубокой ночи и долго уговаривал меня, что всё обойдётся, щека пройдёт, а с бомжем ничего не случилось, а если и случилось, то это не страшно, авось не посадят. Он ещё позадавал вопросы о методах программирования водителя. Потом стал поддразнивать меня и спрашивать, что бы я делала, если бы вошли контролёры, ведь у водителя не было документов. Объяснил, что скоро мои штучки не пройдут вообще, так как с первого апреля должны ввести кондукторов во всех трамваях, а пси-программировать что-нибудь связанное с деньгами нельзя. Существует какой-то фундаментальный запрет.
Паша в конце концов выпил свою рюмку, налил ещё не по разу и стал обуреваем научным энтузиазмом.
"Главное, что..." - говорил он, - "Главное, мы теперь получили оценку импульса, изменяющего напряжённость пси-поля. Напряжённость по-моему зависит не от содержания пси-дискурса, а от внешних параметров ментального окружения и внешнего мира. Даже от железной двери или непроводящего полиэтилена. Пси-поле, если хочешь знать, имеет электромагнитную природу. Теперь это ясно. Ты это показала своим трамваем и телефоном. А шеф не верил."
"Если хочешь, можешь выступить на семинаре в отделе." - великодушно закончил он и прикончил бутылку, вытряхнув последние капли в мою рюмку.
А я больше не хотела ничего. Ни коньяка, ни пси-программирования. Выпроводила подвыпившего Пашу. (Мне даже показалось на секунду, что ему не хочется уходить от меня к Раисе, пелёнкам и неприятным объяснениям.) Сделала примочки из Люськиной мази. Потом долго плакала и уснула, не раздеваясь, прямо в халате и тапках.
А на утро всё, как по мановению волшебной палочки, изменилось. Отёк резко уменьшился. Краснота прошла вовсе. Настроение настолько улучшилось, что я не плакала и не вздрагивала, когда по лестнице, кто-нибудь громыхал на пятый этаж мимо нашей двери.
Пашка позвонил ближе к вечеру и сказал, что я молодец, и весь отдел желает мне здоровья, счастья и успехов в личной жизни, а когда получат надбавку, то купят мне большой торт "Птичье Молоко". Порадовался за мой проходящий отёк и повесил трубку.
После Паши, как по заказу, позвонили Петька, Галка и тётя Нина. Я совсем повеселела, когда увидела, что на подбородке отпала корочка после ранки, а под корочкой нет никакого шрама. Я подумала, что опасная напряжённость пси-поля оставила меня навсегда вместе с даосскими заклинаниями. И бог с ним. В первый раз посмотрела до часу ночи телевизор и в первый раз спокойно уснула без слёз.
Я выписалась с больничного уже после весенних каникул. С первого апреля. Паша не обманул меня. В вагоне была кондукторша, которой я гордо показала свой проездной на апрель. А на Пионерском в вагон вошёл тот самый бомж, одетый в летнюю рубашку, сделанную как будто из моей газеты на французском языке. И дырка сбоку...
БЛАГОДАРНОСТИ
Автор выражает глубокую признательность Н.В.А. за участие в ценных обсуждениях концепции этой работы.