Аннотация: Повесть, написанная по реальным событиям. Изначально была попытка объяснить возникновение одного социального явления, а потом...
Другая жизнь
Елена Лазарева
Он шел, не разбирая дороги, как это часто с ним бывало, только вместо привычной грунтовки под ногами в этот раз почему-то были присыпанные снегом шпалы... В густом молочно-белом тумане тонули жалкие остовы привокзальных деревьев. Подошва старого ботинка, которую он вчера, как мог, приколотил гвоздями, снова разинула пасть, требуя уже даже не каши, а заслуженного отдыха. Он порадовался, что, уходя из дому, догадался обернуть ногу целлофановым пакетом, как портянкой. Но пальцам, все равно, было холодно - он нечаянно зачерпнул ботинком снег... Эх, как ни крути, придется соглашаться на предложение Косого... Рустам без лекарств не протянет и месяца, да и материно зимнее пальто приказало долго жить. Вчера она пыталась собрать воедино клочья расползающейся под руками выцветшей шерстяной ткани, а потом вдруг швырнула на пол злополучное пальто и... глухо зарыдала, уронив голову на руки. Ему отчего-то вдруг стало страшно - он никогда прежде не видел мать плачущей... Внезапно прямо над ухом раздался оглушительный гудок электровоза. Он испуганно отпрянул и заметался, не видя поблизости ничего, мало-мальски напоминающего поезд, а гудок все не умолкал, вгрызаясь в мозг, и в нем уже отчетливо слышались нотки раздраженного голоса матери:
- Саид, скотина, вставай! Ты, что, оглох? Будильник, вон, разрывается...
Он сонно потянулся и сел на грубо сколоченном из старых досок топчане. Встряхнул головой, словно прогоняя прочь грешную мысль о том, как хорошо было бы умереть во сне. Но тогда и Рустам бы тоже умер - кто добывал бы деньги ему на лекарства? А мать бы этого не пережила, ведь Рустам - ее любимый сын, с чем Саид давно уже смирился.
- Саид, скотина ты такая, вставать думаешь? Ишь, разоспался! - окрик матери больно резанул по ушам. Он вскочил с постели и чуть было не растянулся на земляном полу, запутавшись в одеяле - пальцы ноги угодили в прореху. Наверное, именно поэтому ему снилось, что в ботинок набился снег. Снова "скотина"...
По этому поводу он невесело шутил: "До пяти лет я думал, что меня зовут Скотиной, а оказалось - Саидом". Он натянул штаны, рубашку, свитер, взял ведро и пошел во двор умываться.
Старенький свитер, который был свидетелем маминой молодости, абсолютно не грел, но Саид не стал надевать куртку. Он вдохнул холодный декабрьский воздух. Хоть бы снега по колено не навалило - зимняя обувка совсем плоха... Правда, какая разница - по колено или по щиколотку, если теплые ботинки держатся на ржавых гвоздях да канцелярских кнопках?
Саид ласково потрепал по загривку свою любимицу - овчарку Ладу. Прошлой зимой он подобрал на вокзале замерзающего щенка. Мать была в ужасе - самим есть нечего, а тут еще Саид этого "кабыздоха" притащил! Но парень уперся и таки отстоял щенка. Он поил малыша из пипетки, согревал по ночам своим телом... И его усилия не пропали даром: из жалкого заморыша выросла красавица-овчарка, верный друг и отличный сторож (хотя у Ильясовых и воровать-то было нечего). Лада ходила за хозяином по пятам, была желанной гостьей на спортивной площадке, где вела себя очень дисциплинированно. Веселую, дружелюбную собаку полюбили все приятели Саида. Каждый считал своим долгом угостить Ладу чем-то вкусненьким, так что обузой для Ильясовых, вопреки опасениям матери, она не стала.
При виде хозяина Лада радостно завиляла хвостом и ткнулась мордой ему в колени, приглашая поиграть. Но, вероятно, почувствовала, что тому не до игр, и отошла в сторонку. Саид хотел было набрать воды из колодца, но не смог - веревка намертво примерзла. Негнущимися от холода пальцами парень попытался отодрать веревку, но она сопротивлялась. Тогда он просто зачерпнул ладонями снег в огороде - там, где почище - и обтер им лицо.
Саид поднял с земли металлический прут и побрел в дом. Мать, традиционно, встретила его криком:
- Почему воды не принес, бездельник эдакий? И что это ты за железяку в дом приволок?
- Веревка примерзла, - кратко ответил сын. - Я вот сейчас прут в печке раскалю и отогрею ее.
- Смотри, не сожги - где мы новую возьмем? Не ребенок, а изверг...
- Галия, не кричи, - впервые за все утро подал голос отец.
Голос был тихий, слабый, как и сам отец. Когда Ильдар о чем-то просил, в его голосе слышались извиняющиеся нотки. Смотрел он на мир робко, немного испуганно, как бы извиняясь за то, что заболел, потерял работу и, вообще, появился на свет... В свои тридцать семь он выглядел дряхлым стариком, да так себя, похоже, и ощущал.
Саид мог бы осадить мать, но... не хотел. Во-первых, он давно уже привык к ее крику. А, во-вторых... Парень понимал, что жизнь его матери - не сахар. В холодном, продуваемом всеми ветрами бараке, в котором не задерживалось тепло, впроголодь, с рано состарившимся больным мужем и двумя сыновьями-подростками, старший из которых - любимый - одной ногой был в могиле, протекали ее безрадостные дни. Днем Галия работала уборщицей в цеху, ночами охраняла заводской склад, летом и ранней осенью по выходным ходила на полевые работы, но денег, все равно, не хватало. Она была еще красивой смуглой, черноволосой женщиной, и красоту ее не портила даже убогая одежда. Но на ее лице со строгими, правильными чертами навсегда застыло скорбное выражение безысходности.
Саид отогрел у печи озябшие пальцы, разогрел прут и вышел из дома. Вслед ему донеслось:
- Угля набери! Мог бы и сам догадаться, бестолочь...
Он с облегчением вздохнул - на улице было холодно, зато легче дышалось. Не то, чтобы в доме было очень уж жарко - ледяной ветер дул во все щели, да и топливо они экономили, но иногда Саид чувствовал, что задыхается. Возможно, всему виной была тяжелая, гнетущая атмосфера их убогого жилища. В свое время, когда отец еще был здоров и работал на заводе, их "временно" поселили в этом бараке - уже тогда аварийном, безо всяких удобств. Сколько Саид себя помнил, мать всегда тешилась надеждой на то, что им дадут квартиру - хотя бы однокомнатную. Но шли годы, один за другим из ветхого барака выселялись соседи, а о них словно все забыли. А когда заболел отец, мать уже не заговаривала о новой квартире. Теперь она жила в страхе, что барак снесут, а они окажутся на улице.
Сейчас в бараке для жилья была пригодна только одна квартира - та, в которой обитала семья Ильясовых. Остальная часть здания постепенно разрушалась под воздействием погоды и просто от старости. Квартира эта состояла из тесной комнатенки с земляным полом, в которую чудом были втиснуты полутораспальная кровать родителей, по виду больше напоминающая больничную койку или тюремные нары, Саидов топчан, шкафчик-развалюха с подвязанными веревками дверцами (в нем хранилась и убогая одежонка, и немногочисленная домашняя утварь) и пара колченогих стульев. Рустам спал в кухне - там было теплее. Кухонька тоже была тесная, с одним подслеповатым окошком и закопченными, давно не белеными стенами и потолком. В ней помещались только печка, раскладушка Рустама и старый деревянный сундук, одновременно служивший столом и буфетом. От всей этой жалкой обстановки веяло нищетой и той же безысходностью, которая оставила свой след на лице Галии.
Саид осторожно при помощи прута отогрел заледенелую веревку и набрал воды. Вода в этом колодце была невкусной - с посторонним горьковато-соленоватым привкусом. Но колонка находилась на другом конце поселка, да и вода там была не лучше - коричневатая от ржавчины. Затем парень направился к кое-как слепленному из обломков шифера, досок и прочего подручного материала строению, громко именуемому сараем. Запаса дров должно было хватить на неделю, а вот угля было совсем мало. "Снова придется на вокзал идти", - подумал Саид.
Воровать уголь ему доводилось не впервой. Саид не испытывал угрызений совести, когда делал это - скорее, его охватывал злой азарт. "Если родина не дала мне ничего, кроме этого барака, остальное я возьму сам", - говорил он себе. Если бы Галия услышала, какие мысли приходят в голову ее сыну, она бы ужаснулась. Никакие лишения не смогли вытравить из этой простой, забитой, издерганной женщины рабской покорности и слепого преклонения перед Властью. Саид же плевать хотел на все власти мира. Всевышний наделил его другой душой - непокорной и беспокойной, и острым, беспощадным умом.
В свое время Некто, возомнивший себя первым после Бога, пришел к выводу, что компактное проживание в одном месте национальных меньшинств таит в себе угрозу для Власти. И было найдено решение - жестокое в своей простоте... В числе тех, кого поставили перед выбором: пойти по этапу за недовольство Властью или отправиться в чужие дальние края на строительство фабрик, заводов и шахт, был и дед Саида Ахмет - простой сельский мулла... Это он, как мог, оберегал маленькую татарскую общину и не дал пропасть на чужой неприветливой земле хрупким росткам Веры. От старика Ахмета Саид впервые узнал о том, что есть Аллах, и он сильнее Власти. Повторяя за дедом слова молитвы, мальчик искренне верил, что однажды настанет другая жизнь... Саиду было семь лет, когда деда арестовали. Тогда в поселке была облава, а в доме старого Ахмета всегда собирались татары - чтобы помолиться Тому, Единственному...
Деда увели, и Саид больше его не видел - старик не выдержал в тюрьме и года. Не помогло и то, что он воевал в Великую Отечественную, был ранен, имел две медали... На память о нем у мальчика остался только старенький, потрепанный Коран, который он берег, как величайшее сокровище. Бабка ненадолго пережила мужа: через два месяца она погибла на заводе - ее придавило обрушившейся с потолка бетонной плитой... По рассказам стариков Саид знал, что завод строился наспех - нужно было успеть приурочить пуск предприятия к какой-то знаменательной "красной" дате. Потому и трещал он по швам... Ахмет рассказывал внуку, что завод этот стоит на костях татар - в первые годы строительства от болезней и тоски по родным местам погибла треть переселенцев, и мальчик всем сердцем возненавидел серую громадину с дымящими трубами. Он не знал имен всех людей, которые стали первыми жертвами грохочущего чудовища, но был знаком с их детьми и внуками - каждая семья, которая проживала в поселке, хранила память о давней трагедии. К тому же, завод отнял жизнь его бабушки и здоровье отца... Говорят, после того, как "объект" был сдан, желающие могли вернуться домой. Но что их там ожидало - бесплатная работа во благо "родины"?
Саид частенько слышал от матери, что во всех бедах семейства Ильясовых виноват дед. "Теперь мы - неблагонадежные", - с отчаянием в голосе повторяла она. Но Саид всегда знал, что дед был добрым, и он не мог хотеть, чтобы они так жили. А однажды, когда он стал старше, его внезапно осенило: во всем виновата Власть. Та самая, которой так боялась и которую так боготворила мать. Саиду никто об этом не говорил - он сам это понял. И тогда он поклялся себе, что никогда не будет смотреть на мир так затравленно, как его родители, опасаясь не то, что сказать лишнее слово - сделать лишний вздох. Он хотел жить по-другому - не в четырех стенах барачной комнатушки... Однажды дед поведал ему, что имя Саид переводится с арабского как "господин" или "счастливый". Вот бы ему посчастливилось стать господином своей жизни...
Больше всего парня огорчало то, что он не знал родного языка. Здесь все говорили по-русски, а Галия хотела, чтобы ее дети были как все. Хорошо еще, хоть Саидом назвала, а не каким-нибудь Сергеем... Ему было больно оттого, что мать стыдится своей крови, но он не мог ее осуждать - она была такой же жертвой Власти, как и дед. Только если у старого муллы отняли только жизнь, то у его несчастной, запуганной дочери - душу...
Она была так огорчена, когда Саида в прошлом году не приняли в Комсомол. "Мама, мне все равно одна дорога - на завод или на шахту, хоть с Комсомолом, хоть без, - усмехнулся он тогда. - Помог твой Комсомол Рустаму, когда он заболел?" А мать в ответ... естественно, назвала его скотиной и влепила затрещину. Саид помнил, как она перепугалась после одного происшествия. Он тогда ходил в третий класс, и учительница задала детям выучить стихотворение о дедушке Ленине.
- У меня нет никакого дедушки Ленина, - возмутился Саид. - Был дедушка Ахмет, но он умер...
Учительница побледнела, схватилась за сердце и велела Ильясову без матери в школу не приходить. Дома он мужественно выдержал порку, не спрашивая, за что. Саид вообще старался задавать взрослым поменьше вопросов - понял, что ни к чету хорошему это не приводит. Впоследствии он нашел ответы сам...
Саид вернулся в дом, поставил на земляной пол ведра с водой и углем.
- Иди есть, - коротко бросила мать.
Рустам уже встал. Он вяло хлебал иссиня-серую жидкую ячневую кашу. Саид с жалостью посмотрел на тонкую шею брата, его бескровные губы. Эх, ему бы вместо этой баланды кусок мяса или фруктов каких... Но где ж их взять?.. "Придется после школы идти к Косому", - подумал Саид. Перед тем, как сесть за "стол", парень украдкой пробормотал "бисмилла", как учил его дед. Он проглотил горьковатую кашу - видно, крупа была прелая, натянул старый отцовский ватник, который заменял ему куртку, сунул за пазуху пару тетрадок и на прощание обнял брата.
- Ты того... Не раскисай. Я что-нибудь придумаю, слышишь?
Рустам молча кивнул, и по его взгляду Саид понял, что тот уже никому и ничему не верит. Он бросился к двери, чтобы брат не увидел слез, которые против воли выступили у него на глазах.
- Я после школы на вокзал пойду за углем, - на прощание сказал он матери.
- Смотри, варежки не испачкай, - бросила вдогонку мать. Отец хотел что-то сказать, но из его груди вырвался только надрывный кашель.
Саид почувствовал, что к его горлу подкатывает тугой влажный ком и душит, как отца этот кашель, который был следствием десяти лет работы на вредном производстве. Его захлестнула волна острой жалости - к родителям, брату, погибшим деду и бабке, к себе самому... Он выбежал из дома так быстро, что чуть было не задел хлипкий забор, сколоченный отцом из того, что попалось под руку. В прошлом году сосед, дед Колька, возвращался пьяный домой, схватился рукой за шаткое сооружение, да и повалился вместе с ним. Мать причитала, лупила соседа кочергой по чем ни попадя, проклиная пьяниц. Саид, как мог, укрепил забор кольями, но теперь Ильясовы проходили возле него, затаив дыхание.
Калитка не закрывалась на засов - просто, захлопывалась. Впрочем, с таким забором это не имело значения... На углу дома он столкнулся с теткой Валькой - она работала с матерью в одном цеху. У Саида всегда вызывала раздражение эта крикливая разбитная особа, которая была известна в поселке, как первая самогонщица. Она крутила с роман участковым Захаром Воротько, не делая из этого тайны, поэтому милиция закрывала глаза на "подпольную" торговлю, которую вела Валька. У нее не было ничего общего с воспитанной в строгости Галией, но та терпеливо сносила общение с ней, зная, что у Вальки при случае всегда можно занять денег.
- Привет, Саидка, - развязно бросила она своим прокуренным голосом. - А Галка дома?
- Дома, - неприветливо буркнул парень. - Зачем она вам?
- Должок за ней значится. Дружба дружбой, а пора бы уже и отдавать.
Саид вспомнил, что мать пару недель назад брала в долг у Вальки - тогда Рустам от слабости потерял сознание, и Галия купила тощую синюшную курицу. Парень окончательно утвердился в мысли, что примет предложение Косого.
- Я завтра верну, - заверил Саид.
- Откуда же ты деньги возьмешь? Или ограбишь кого?
- Не ваше дело. Что с того, если и ограблю?
- А то смотри, заходи вечерком на чаек, - игриво подмигнула Валька. - Я баба не гордая, могу и натурой взять - хлопец ты симпатичный...
- А Воротько нам свечку будет держать?
Саид произнес эту фразу спокойно, но во взгляде его Валька прочла нечто такое, от чего у нее по коже прошел неприятный холодок.
- Эй, ты чего? Я же просто пошутила... - растерянно пробормотала она и заспешила прочь.
Саид пожал плечами - он тоже, вроде бы, не всерьез... Ему было больно за мать, что она вынуждена заискивать перед этой... которая на каждого, кто носит штаны, смотрит, как течная сучка. Он сжал в карманах кулаки так, что захрустели фаланги пальцев. Уйдя с головой в свои невеселые мысли, он не заметил своего друга Айдара, который спешил ему навстречу. Ребята едва не столкнулись лбами.
- Ты куда? - удивился Саид. - Школа, вроде бы, в другой стороне.
- За тобой решил зайти. Удрал из дому пораньше - по улицам шатался...
- Что ж так?
- Отец снова нажрался - последние деньги Вальке снес, под утро "на бровях" приполз. Мать его сковородкой отходила так, что чудом жив остался. Сидит теперь, рыдает. Я говорил ей: гони его взашей... Не может - любит... Не понимаю я такой любви, хоть стреляй.
- Снова эта Валька, будь она неладна...
- Слышь, Саид, а может мы ей... того... хату спалим? - предложил Айдар.
- Хату не хату, а что-нибудь придумаем, - улыбнулся Саид. Айдар, который дружил с ним с детского сада, знал, что эта улыбка ничего хорошего не предвещает.
Они шли молча. Айдар закурил, сплевывая себе под ноги.
- Я же просил при мне этого не делать, - напомнил Саид. В его голосе не было ни приказных, ни угрожающих ноток, но Айдар послушно выбросил сигарету.
Саид пользовался авторитетом среди поселковых мальчишек, несмотря на то, что носил старый свитер матери и заплатанный отцовский ватник. Собственно, и его товарищи были одеты не намного лучше. Галия следила за тем, чтобы ветхая одежонка сына была выстирана, заштопана и ладно на нем сидела, поэтому у парнишки всегда был аккуратный вид. Саид Ильясов был самый сильный, самый ловкий и бесстрашный. Он был лучшим игроком сборной школы по футболу, занимался в секции бокса и мог в два счета обыграть в "дурака" даже самого опытного картежника в поселке - дядю Родю по кличке Паровоз, отмотавшего в "зоне" четыре срока. Естественно, все это в глазах товарищей возносило Саида на недосягаемую высоту. Если он велел не "тырить" летом яблоки из сада древней, как мир, бабы Фаи, то до самого сбора урожая деревья стояли нетронутыми, к неописуемой радости старушки. Эта баба Фая на своем веку похоронила сына, невестку, внуков, и осталась на старости лет одна-одинешенька - самых близких людей у нее отняла Власть...
От нечего делать Айдар пнул ногой дряхлую седую дворнягу, которая бежала навстречу, понуро опустив голову. Псина обиженно взвизгнула. Очнувшись от раздумий, Саид вдруг изо всей силы врезал другу по шее.
- За что? - обиженно отпрянул Айдар.
- Что тебе животина плохого сделала? Чего ты такой злой?
- А с чего бы мне добрым быть, если жизнь у меня такая... Собачья!
- Тогда этот пес тебе, тем более, как брат родной. Не смей никогда обижать того, кто слабее тебя!
Саид наклонился к несчастной собаке, которая болезненно сжалась, словно в ожидании удара, и ласково почесал ее за ухом. Пес от удовольствия прикрыл выцветшие старческие глаза и доверчиво положил голову парню на колени.
- Хорошая собака, - Саид на прощание потрепал дворнягу по косматому загривку, и та в ответ приветливо завиляла хвостом.
Его любили не только люди, но и животные. Стоило парню посмотреть на какую-нибудь совершенно незнакомую собаку или кошку, как животное тут же начинало к нему ластиться. А Лада вообще ходила за ним, как на привязи.
- Ты, наверное, их язык понимаешь, - шутили друзья.
- Язык ласки понимают все - и люди, и звери, - отвечал он.
Был парнишка частым гостем и во дворе дяди Рамиля - местного голубятника. С замиранием сердца Саид брал в руки теплый белый комочек, ощущая сквозь мягкое оперение, как отчаянно бьется маленькое птичье сердечко. Он выпускал в небо голубка, а на глазах невольно выступали слезы, и виной тому было вовсе не солнце... И на душе становилось легко, как будто птица уносила с собой все плохое, что было в его недолгой жизни.
Саид, вообще, любил все живое - деревья, цветы... С ранней весны до поздней осени, благодаря стараниям парня, убогий барак Ильясовых утопал в цветах. "Легкая рука у Галкиного сына", - говорили о нем соседи, любуясь цветником. "Голова у него светлая и сердце доброе", - возражала баба Фая. От этих похвал парню становилось неловко - он-то знал, какие страсти порой кипят в его сердце. И отнюдь не добрые мысли частенько приходили ему в голову...
Едва он ступил на школьный двор, его тот час же со всех сторон обступила детвора.
- Саид пришел! - визжали малыши, а ребята постарше подходили пожать ему руку.
Он любил возиться с малышами, не считая это зазорным - учил их играть в футбол, мастерить свистульки из абрикосовых косточек, рогатки. Он был кумиром детворы... Сам Саид, у которого и детства-то, как такового, не было - с ранних лет он был вынужден выполнять по дому почти всю мужскую работу - в такие моменты хоть ненадолго мог почувствовать себя беззаботным ребенком.
Учителя же не слишком обрадовались, узнав, что Ильясов наконец-то соизволил "осчастливить" их своим присутствием. Ведь при всех своих достоинствах Саид был не частым гостем в стенах "родной" школы N 27, да и послушанием он тоже никогда не отличался. Ему ничего не стоило в разгар учебного процесса увести весь класс, а то и несколько, собирать грибы или играть в футбол. В учителях, как и в милиционерах, парень видел представителей ненавистной ему Власти, а потому ему доставляло огромное удовольствие ставить их в неловкое положение.
О Саиде Ильясове в школе N 27 рассказывали легенды. Поговаривали, что это именно он избил, раздел догола и оставил в посадке привязанным к дереву школьного физрука Алексеича. Об Алексеиче же ходили упорные слухи, что он падок до хорошеньких старшеклассниц, вот и позволил себе лишнего с девушкой, которая приглянулась Саиду, за что тот ему и отомстил. Несчастного физрука совершенно случайно обнаружил поселковый пастух Данияр. Сам Алексеич утверждал, что над ним зло подшутили залетные хулиганы, но в милицию почему-то обращаться не стал.
О том, что произошло на самом деле, знали только два человека... Саиду казалось, что он влюбился в Гюльнару очень давно, в тот день, когда бабушка впервые привела ее в детский сад. Тогда он увидел огромные карие глаза, две черные косички с белоснежными бантами и почувствовал... что ему хочется плакать. И он, который никогда не плакал, как бы ему ни было больно - даже когда наступил на осколок битого стекла - вдруг, ни с того, ни с сего, разревелся, и воспитатели с нянечкой долго не могли его успокоить. С тех пор он повсюду - на прогулке, за обедом - искал эти черные косички. А воспитатели делали ему замечания: "Саид, не вертись!.. Смотри не по сторонам, а в тарелку!"... Когда он видел Гюльнару, ему хотелось сделать ей что-нибудь приятное. И Саид собирал для нее цветы, мастерил забавные поделки, придумывал интересные истории.
Потом наступила школьная пора. Радости мальчика не было предела, когда 1 сентября на торжественной линейке он увидел знакомые косички и узнал, что ему предстоит учиться в одном классе с Гюльнарой. Но близкими друзьями они не стали... Она была аккуратной, прилежной девочкой, которую учителя всегда ставили в пример другим ученикам, он - первым хулиганом, которого чаще можно было видеть играющим в футбол на пустыре, чем сидящим за школьной партой. И Саид, который не боялся ни темноты, ни высоты, ни милиции, всегда испытывал в присутствии Гюльнары необъяснимую робость. Он просто не решался подойти к ней поближе, стыдясь своей исцарапанной физиономии, но, украдкой наблюдая за ней со стороны, чувствовал, что сердце его наполняется странным чувством. Это была одновременно и радость, и тоска, да такая, что хотелось заплакать - как в детстве...
Однажды - дело было в восьмом классе - Саид, как обычно, гонял на пустыре мяч с такими же, как и он, поселковыми сорванцами. Внезапно он замер, как вкопанный, потеряв мяч, что с ним случалось исключительно редко. Он не поверил своим глазам: по направлению от школьного двора шла Гюльнара - ее хрупкую фигурку он бы узнал и в темноте, а был полдень и светило яркое весеннее солнце. Саид сразу заподозрил неладное: он знал, что староста класса никогда не пропускала уроков. К тому же, у девушки был такой потерянный вид, что он, невзирая на возмущенные крики друзей, бросился к ней, напрочь позабыв и о мяче, и обо всем на свете. Он подбежал к ней, запыхавшись, потный, весь в пыли, но меньше всего Саид в эту минуту думал о том, как он выглядит.
- Гюльнара, что случилось? - встревожено спросил он.
Девушка вздрогнула и посмотрела на него, сначала испуганно, как потревоженный дикий зверек, но затем ее взгляд прояснился.
- Саид? Ты что здесь делаешь?
- В футбол играл, тебя увидел. Так что случилось? Рассказывай.
Глаза Гюльнары вдруг наполнились слезами, и она уткнулась в его плечо. Саиду стало страшно.
- Гюльнар, ты чего?
Он нерешительно обнял девушку, но она его, вопреки ожиданиям, не оттолкнула, а только крепче прижалась, дрожа все телом. Саид осторожно провел мозолистой ладонью по ее гладким, блестящим волосам.
- Саид, он... Он приставал ко мне... Я еле вырвалась и убежала!
- Кто, он? - лицо парня побледнело, его кулаки непроизвольно сжались.
- Физрук наш... Он сказал, что мне надо к нему в подсобку зайти, уточнить - он что-то с результатами кросса напутал. Я поверила... Ведь он же учитель! А он... - Гюльнара не договорила и снова разрыдалась.
- Слышь, Гюльнарка, ты не плачь. Я этому гаду за тебя так отомщу, что он, пока не издохнет, будет бояться даже смотреть на девчонок, не то, что лапы свои поганые распускать. Клянусь Аллахом!
По тому, как потемнели светлые глаза Саида, и по этой клятве, которую он произнес торжественно и строго, девушка поняла, что он сдержит свое слово. И ей стало жаль, что ее брат - не этот сильный Саид, которого в поселке побаивались даже самые отъявленные хулиганы, а маленький непоседливый Ринатка, за которым нужен был глаз да глаз...
В тот день поселковые сорванцы не узнавали своего атамана. Саид был печален, задумчив. Временами даже казалось, что он вот-вот расплачется, что было совсем уж ему не свойственно. А Саид в эти минуты думал о том, как это мерзко - воспользоваться тем, что ты от природы сильнее... Нет, это недостойно мужчины...
Он знал, что по вечерам Алексеич совершает пробежки в посадке, и подкараулить престарелого поселкового Казанову не составило труда. Физрук пытался отпираться, лепетал, что "он пошутил", "девчонке показалось"...
- Ну, а сейчас я над тобой подшучу, чтобы больше никому ничего не казалось! - разозлился парень.
Ему - чемпиону области по боксу - ничего не стоило скрутить Алексеича, раздеть и привязать к дереву. Вид насмерть перепуганного, молящего о пощаде обидчика Гюльнары вызвал у него чувство брезгливости. Он представил, что должна была чувствовать девушка, когда по ее телу плотоядно шарили эти маленькие, точно подернутые масляной пленкой глазки, когда к ней тянулись эти короткие, толстые, волосатые пальцы, и его едва не стошнило. Саиду стоило больших усилий не пнуть ногой этого ничтожного человечка, скорчившегося, как раздавленный червяк. Он еще раз проверил узлы - крепко ли завязаны, и пошел прочь, не обращая внимания на проклятья Алексеича, которые неслись ему вслед...
Эта история в считанные дни облетела поселок. Ясное дело, никто не поверил истории с "залетными хулиганами" - больно уж знакомый был почерк. Айдар тогда насмешливо поинтересовался у друга:
- Ты, что, влюбился?
- А что в этом смешного или преступного? - хмуро спросил Саид. - Это же не яблоки у бабок тырить...
Айдар посмотрел на приятеля с нескрываемым с сочувствием, как на тяжелобольного - дескать, пропал парень... Он еще находился в том возрасте, когда любовь кажется чем-то несерьезным, недостойным настоящего мужчины. Саид, хоть и был его ровесником, раньше повзрослел, и уже вкушал все радости и горести первой любви. И, чего таить, вторых было больше... После происшествия с физруком они с Гюльнарой стали друзьями. Девушка позволяла провожать ее после школы домой, делилась своими новостями, порой даже поверяла свои маленькие секреты вроде сюрприза, который она готовила маме ко дню рожденья, но... Было очевидно, что девушка относится к Саиду, как к старшему брату, о котором она всегда мечтала, а ему так хотелось прочесть в ее взгляде нечто большее, чем просто дружеское расположение! Но он был рад довольствоваться и тем, что может просто часами любоваться тонким профилем Гюльнары, гибкой девичьей фигуркой, слышать ее нежный, негромкий голосок... Это была истинная правда - тот самый Саид Ильясов, одно имя которого нагоняло страх на всю округу, влюбился. И он не стыдился этого чувства, напротив, готов был поделиться своей тайной с любым, кто мог бы его выслушать и понять. Но лучший друг и верный соратник во всех проделках Айдар для этого не годился - не дорос еще, мать только высмеяла бы, а отец был всецело поглощен своей болезнью и жалостью к себе. И только Рустам, в котором болезнь обострила все чувства, знал, в чем причина того, что Саид в последнее время так изменился - взгляд хулиганистого парня стал мягче, и в нем появилась тихая мечтательность...
В школу Саид ходил без особого энтузиазма. Только исключительная память позволяла ему не оставаться на второй год. Правда, некоторые учителя ставили парню тройки, зная о том, как нелегко приходится семье Ильясовых, или в знак уважения к его спортивным достижениям. Вот и в этот раз он пришел на уроки, сожалея о времени, потраченном "даром". Когда мать пыталась ругать Саида за прогулы, он невозмутимо отвечал: "Мне в школе денег не платят за то, что я туда хожу".
- И в кого только ты такой уродился? - горестно вздыхала Галия.
Она больше любила тихого, послушного Рустама, который с детства держался у материнской юбки. Саид иногда просто пугал ее своими поступками и высказываниями, но за него она в глубине души была более спокойна, чем за старшенького. Болезнь Рустама совершенно выбила ее из колеи, и вид здорового, сильного Саида вызывал у нее невольное раздражение. Порой Галию мучили угрызения совести за то, что не хватает в ее сердце материнского тепла на двоих сыновей. Но она успокаивала себя тем, что Саид не больно-то в нем и нуждается...
Внешне братья совершенно не были похожи друг на друга. Высокий, худенький Рустам пошел в мать: у него была такая же смуглая кожа, которая вследствие болезни приобрела желтоватый оттенок, большие темные глаза, лишенные блеска, и прямые черные волосы. Саид был невысокого роста, крепкий, мускулистый. От отца он унаследовал светлую кожу, густые вьющиеся волосы редкого красноватого оттенка и раскосые светлые глаза в обрамлении длинных рыжеватых ресниц. Эти бирюзовые глаза, которые резко выделялись на худом, скуластом лице, имели свойство темнеть, когда Саид злился. Зачастую только по этому признаку и можно было догадаться о душевном состоянии парня, ведь все мускулы его лица оставались неподвижными. Сломанный в боксерском поединке нос и несколько тонких шрамов придавали его лицу хищный вид, но это впечатление полностью рассеивалось, когда Саид улыбался, а делал он это часто, несмотря на свою, казалось бы, безрадостную жизнь. Природа наделила его на редкость приветливой, теплой улыбкой. Он улыбался солнцу, небу, прохожим, находя красоту там, где другой человек не увидел бы ничего, кроме привычного глазу унылого пейзажа. А от внимательного взгляда Саида Ильясова не ускользали ни капельки росы на тонкой кружевной паутинке, ни первый одуванчик, ни необычной формы облако с пробивающимися сквозь него солнечными лучами. Он жил в непостижимой гармонии с природой, что вызывало у многих недоумение, и если бы не крепость его кулаков, не избежать бы ему обидных прозвищ. Но мало кто обращал внимание на то, какая печаль таилась в глубине лучистых глаз мальчишки, даже когда он улыбался...
Саид переступил школьный порог без особого энтузиазма. Первым уроком была история. Ее вела старенькая еврейка Мирра Львовна - маленькая, похожая на птичку. У нее был тихий голос и интеллигентные манеры. Несмотря на хрупкость и беззащитность исторички, ребята вели себя на ее уроках на редкость спокойно. Она никогда не кричала на учеников, не пугала двойками, а если ей говорили что-то обидное, старушка лишь беспомощно моргала выцветшими ресницами под стеклами очков и сжималась, словно в ожидании удара. Даже Саид никогда не говорил Мирре Львовне своих обычных колкостей, которыми он щедро одаривал других учителей - это было бы все равно, что ударить ребенка.
Он рассчитывал молча отсидеться на истории - как правило, Мирра Львовна не вызывала его к доске.
- Может, в карты перекинемся? - предложил Айдар. - У меня есть с собой.
- Настроения нет, - коротко ответил Саид.
- Снова мать донимает?
- Если бы только в матери было дело... - вздохнул парень. В нем занозой сидела мысль о необходимости идти к Косому. Ладно, уголь таскать - это было ему не впервой. Но браться за такие дела ему еще не доводилось. "Что ж, надо когда-то начинать", - недобро сказал он себе.
- Саид, ты, что, оглох? - услышал он над ухом голос друга.
- А?.. Чего тебе надо? - раздраженно спросил он.
- Я говорю, ночевать к нам приходи, если уж совсем невмоготу станет, - немного обиженно повторил Айдар.
Саиду стало неловко за нотки недовольства в его голосе. Он положил руку приятелю на плечо.
- Спасибо, брат. Только вам и самим там негде спать - семеро по лавкам... Но, все равно, спасибо. Извини, я сегодня какой-то ненормальный...
- Бывает... А ты все же приходи - как-нибудь потеснимся.
Саид был тронут предложением Айдара - все-таки, это был настоящий друг. Но причина его взвинченного состояния была не только в ссорах с матерью, хотя, конечно, и в них тоже. Иногда парню казалось, что достаточно кому-то неосторожно к нему притронуться, и он закричит.
Тем временем Мирра Львовна, не обращая внимания на болтовню за последними партами, вела урок. Саид прислушался, и вдруг почувствовал, что у него внутри все закипает. Старенькая историчка говорила о том, как много дала народу Власть... Внезапно та пружина, которую он так долго сдерживал, распрямилась, и Саид поднял руку.
- А можно мне кое-что добавить к тому, что вы сказали? - спросил он.
По классу пронесся шепоток - до сих пор Ильясов ни разу не изъявлял желания отвечать на уроках.
- Я вас слушаю, - Мирра Львовна устремила на него внимательный взгляд. Она ко всем ученикам обращалась на "вы". Айдара это просто бесило - в таком обращении ему виделась насмешка, но Саиду оно даже нравилось.
Он медленно поднялся из-за парты.
- Только того, что я скажу, нет ни в одном учебнике, - когда парень заговорил, голос его немного дрожал, но не от страха - от волнения, и он быстро взял себя в руки. - Вот вы рассказываете о том, что нам дала власть, и не говорите о том, что отняла у нас эта самая власть...
- Саид, перестань, ты с ума сошел, - попытался остановить его Айдар. - Тебя же посадят...
- Да, это они могут, - согласился Саид, сам поражаясь собственной смелости. Класс испуганно молчал. Молчала и Мирра Львовна, по-прежнему внимательно глядя парню в глаза. - Они отняли у нас возможность жить на нашей родной земле, петь наши песни, открыто молиться Аллаху. Они отняли у нас душу, а взамен дали страх. Они отняли жизнь у моего деда и у родственников многих, кто здесь сидит. Они ведь и у вашего дяди когда-то отняли жизнь - я же знаю, он был раввином, хоть вы это и скрываете. Я слышал, как об этом люди говорили. А вы теперь нам рассказываете о том, что они нам дали...
Класс притих, ожидая, что Мирра Львовна закричит или пойдет за директором, но она лишь опустила глаза. Саид увидел, как из-под очков по морщинистой щеке скатилась слеза.
- Мне не за что их любить, - продолжал парень. - Они поселили нас в бараке, в котором и скотина зимой околеет. Моя мама не может на нормальную работу устроиться, для них она - "дочь врага", а брат вот-вот умрет, потому что у нас нет денег на лекарства. А отец? Сколько лет он отдал этому проклятому заводу, а когда у него не осталось сил, чтобы работать, его просто вышвырнули вон, как собаку! За что же я должен быть им благодарен?..
Едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, Саид взял свой ватник и выбежал вон из класса. Когда он шел по коридору, не разбирая дороги, слезы уже застилали ему глаза. Парень знал укромное место на лестнице, ведущей на чердак, и у него было только одно желание - спрятаться там, в спасительной темноте, от исторички, класса, Айдара, всего белого света. Он сел на ступеньки, опустив голову на колени, и дал волю своим чувствам. В этот момент ему уже было все равно, что с ним будет...
Внезапно Саид услышал шаги на лестнице. Глаза его уже успели привыкнуть к темноте, и он различил силуэт Мирры Львовны. Он поймал себя на мысли, что хотел бы увидеть на ее месте Гюльнару...
- Можете на меня донести, если хотите, - крикнул парень, гордо вскинув голову, и его голос прозвучал по-детски звонко.
Но старушка молча села рядом и обняла Саида. И он не отстранился, хоть и не привык к подобным проявлениям ласки.
- Бедный, бедный ребенок, - повторяла старая учительница, проводя по мягким, давно не стриженым волосам Саида, и в ее голосе отчетливо слышались и сочувствие ему, и осуждение Власти.
Этот мальчишка с его отчаянным, наивным протестом, был так похож на ее дядю Наума - она хорошо помнила, как он осуждал Власть за ее жестокость. "Нельзя так поступать с людьми - государство, построенное на костях его граждан, обречено", - говорил дядя, неодобрительно качая головой. Впоследствии он был репрессирован... Саид воскресил в ее памяти мужа, погибшего на войне. Уходя на фронт, Яков сказал: "Я иду воевать за народ, а не за эту страну". Он так и не вернулся с этой войны... Чем-то этот парнишка напоминал и ее сына Марка, который числился пропавшим без вести. И ни одна живая душа, кроме нее, не знала, что на самом деле он бежал. Туда, где, как он верил, люди живут совсем по-другому. "Лучше мое тело будет умирать от голода, чем они искалечат мою душу", - сказал ей на прощание сын, уходя в неизвестность в поисках счастья. Где ты теперь, Марк?.. Обрел желанную свободу или стал жертвой Власти, у которой, как известно, очень длинные руки? Мирра понимала, что, скорее всего, так и покинет этот мир, не получив весточки от сына - знала, что тем самым он погубил бы и себя, и ее...
Они не сказали друг другу ни слова - пожилая еврейская женщина и татарский подросток. Но слова им и не были нужны... Теперь они были связаны общей тайной, которая роднила их души - ненавистью к Власти. Только у Саида было одно преимущество - его сердце пылало желанием изменить свою жизнь, и у него было на это время. Страдания и слезы иссушили сердце старой Мирры, уничтожив в ней все желания. Она давно уже плыла по течению, и ее земной путь был близок к завершению. Но где-то в глубине этой надломленной души все еще теплилась искра внутреннего протеста...
- Ты поосторожнее будь, малыш, - шептала она. - Не бросайся под пули, если нет в том нужды. Пуля - она хоть и дура, но попадает в самое сердце.
- Нет, Мирра Львовна, я не хочу умирать. Я жить хочу - не так, как сейчас, а другой жизнью, чтобы никого не бояться и вдоволь всего иметь. Тогда мне не придется воровать уголь, играть в карты и... - Он не договорил, решив, что старушке лучше не знать о том деле, которое затеял Косой.
Старая женщина вздохнула. Знать бы, что ждет этого парня - осуществит ли он мечту о лучшей жизни, постигнет ли его участь ее сына-скитальца или этот стремительный полет будет прерван в застенках?.. Хотя последнее все же лучше, чем жить с тщательно промытыми мозгами, купированной душой и бояться не то, что каждого произнесенного слова - каждой неосторожной мысли, как будто кто-то может ее прочесть.
- Мирра Львовна, вам пора возвращаться, - нарушил молчание Саид. - Ребята могут испугаться, что вас нет...
- Да, конечно, - спохватилась женщина. - Ты не волнуйся, никто не узнает о том, что было на уроке.
На прощание она легко сжала теплую ладошку Саида.
Вернувшись в класс, учительница истории сказала:
- Дети, никому не говорите о том, что здесь было. Но хорошо запомните то, что было сказано, и сохраните это в своих сердцах - вы услышали правду. Возможно, когда-то вы это поймете...
- А что с Саидом? - с тревогой в голосе спросил Айдар.
- Не переживай, с твоим другом все в порядке, - ласково улыбнулась Мирра Львовна, вкладывая в свои слова гораздо более глубокий смысл.
Саид не стал возвращаться на урок - слишком много душевных ран было растревожено. Да и не хотелось, чтобы одноклассники видели его заплаканные глаза. Не то, чтобы он стыдился этих слез, но все же... Давала о себе знать мужская гордость - ведь там была Гюльнара! Он пошел по разбитой дороге по направлению к дому. Поселок имел довольно неприглядный вид - ряды серых, покосившихся домишек, закопченные заводские постройки, среди которых здание главной конторы можно было узнать лишь по нелепому лозунгу "Честь и слава человеку труда!" (Саид сразу вспоминал о печальной участи, постигшей его отца), а чуть в стороне - дымящиеся терриконы двух шахт. Он ненавидел эти сооружения - ему казалось, что именно ядовитый бурый дым, который источали трубы завода, был причиной болезни Рустама... Парень осторожно проскользнул во двор - чтобы мать не заметила, схватил заранее приготовленный мешок для угля и выскочил на улицу. Путь его лежал на вокзал.
Гудящий, грохочущий, кричащий сотнями голосов вокзал временами казался Саиду живым существом, даже в чем-то родственным. Они были "знакомы" с детства. Маленький Саидка часто, несмотря на запреты родителей, прибегал сюда посмотреть на поезда. Он мог часами наблюдать за тем, как разгружались товарные вагоны, как прощались с провожающими навьюченные багажом пассажиры. Почему-то ему казалось, что эта пестрая, галдящая толпа уезжает в далекие теплые страны. И мальчик мечтал о том, как станет взрослым и тоже укатит туда, где круглый год светит солнце, и нет никаких заводов.
Вокзал был связующим звеном между большим городом и маленьким рабочим поселком, в котором родился и вырос Саид. И хотя до вокзала можно было добраться пешком всего за полчаса, для поселковой ребятни город был таким же недосягаемым, как те далекие страны, которыми грезил маленький Саидка. Выход в город всегда был для него событием. Обычно это происходило по особым случаям - по праздникам или когда на городском стадионе проходили футбольные матчи с участием местной команды. В такие дни отец брал Саида и Рустама, если тот хорошо себя чувствовал, и они шли на стадион. Дорога туда занимала часа два, но и она доставляла мальчишкам огромное удовольствие. А стадион - это был некий волшебный мир, где можно кричать, шуметь, и никто тебя за это не накажет. После каждого похода на матч Саид несколько дней ходил притихший, под впечатлением увиденного и... пережитого. Ведь каждую игру он пропускал через себя, проживал ее вместе с любимой командой и не знал, кем чаще видел себя в мальчишечьих грезах - знаменитым боксером или футболистом...
Свое будущее он, конечно же, связывал с городом. Саиду казалось, что только там, где нет убогих, жалких домишек, улицы так просторны и чисты, и даже люди улыбаются чаще, возможна та самая другая жизнь. С годами он начал понимать, что Власть и в поселке, и в городе одна, а потому и жизнь там отнюдь не так светла и празднична, как казалось ему, очарованному внешней красотой и чистотой города. Но он был не из тех, кто легко расстается со своими мечтами...
Когда Саид подрос, вокзал стал его "рабочим местом". Сначала он промышлял тем, что подносил пассажирам тяжелые чемоданы и котомки - в благодарность они стыдливо совали в ладошку услужливому мальчишке денежку или угощение. Но вскоре он освоил другое "ремесло" - карточные игры. В желающих испытать судьбу недостатка не было, и временами Саид за один вечер зарабатывал больше, чем его мать - за неделю. Правда, приходилось делиться выигрышем с милицией, но парень научился скрывать от них истинные суммы "заработка", ловко пряча деньги под своими грязными лохмотьями. Милиционеры или, как их называли старшие приятели Саида, "мусора" из чувства брезгливости обыскивали парнишку кое-как. Несколько раз они со злости его избивали, ничего не обнаружив, и Саид после этого возненавидел их еще больше. Тем не менее, когда уж совсем "припекало", он приходил к ним в участок - играть в карты. За ним давно уже закрепилась слава лучшего картежника в округе, и многие опытные игроки не считали для себя зазорным садиться за стол с пареньком.
И, естественно, он приходил сюда за углем. Можно было, конечно, разжиться им прямо на шахте, но воровать на вокзале было гораздо удобнее, и не нужно было покупать у Вальки "поллитру" для сторожей. Вот и сейчас парень высмотрел подходящий вагон на дальней колее. Он воспользовался отсутствием поблизости вокзальных рабочих и "мусоров", быстро наполнил свой мешок, забросил его на спину и дал деру. Саиду казалось, что за ним кто-то гонится, но он уже знал, что это эхом отдает в виски его собственный учащенный пульс, и не оборачивался. Уже почти возле самого дома он поставил мешок на землю и отдышался. Его окликнула проходившая мимо Валька.
- Может, и мне угольку наберешь? - картинно подбоченясь, спросила она, и на губах у нее играла сальная улыбочка. Саид в сердцах сплюнул под ноги.
- У тебя есть, кому уголь возить, - едва сдерживаясь, чтобы не выругаться, ответил он. Женщина все-таки...
- Я заплачу хорошо, - улыбалась Валька, а взгляд ее оценивающе скользил по ладной фигуре паренька.
- Смотри, как бы сдача поперек глотки не встала, - процедил сквозь зубы Саид, и Валька, так же, как утром, поспешно ретировалась.
Пугал стареющую поселковую гетеру колючий взгляд юного Саида Ильясова. Но чутье повидавшей многое и многих женщины подсказывало ей, что этот парнишка - на вид еще почти ребенок - настоящий мужчина, каких мало в наши дни...
Саид перебросил через забор мешок и, не заходя домой, побрел на тренировку. Обычно он летел туда, как на крыльях, но сегодня все было иначе. Саид знал, что ему предстоит встреча с Косым. Он понимал, что эта встреча неизбежна, более того - она ему нужна, но... Оказывается, как жизнь его не била, еще не очерствел он душой, и не притупились маленькие, но острые клычки совести. Правда, чувство голода, которое мучило его с утра (или с вечера?) грызло гораздо больнее...
Он хорошо помнил день, когда познакомился с Косым. В секции бокса Саид занимался давно. Ее руководитель Иван Трофимович преподавал у них физкультуру. Он сразу приметил невысокого, но крепкого мальчишку - стремительного, с превосходной реакцией, сумел разглядеть в нем будущего чемпиона. К пятнадцати годам Саид Ильясов уже имел на своем счету две победы в республиканском чемпионате, четыре - в областном, и он не намерен был останавливаться на достигнутом. Спортзал стал для него вторым домом. Саид мог без зазрения совести прогулять урок, но тренировки - это было святое... Он обладал редким даром оставлять за порогом все свои проблемы и видеть перед собой лишь одно: цель. Он всецело отдавался бою - в такие минуты окружающий мир просто переставал для него существовать. Саид слышал только размеренный стук собственного сердца, и отчего-то этот звук придавал ему сил, словно команда "вперед!"...
Иван Бойко воспитал за свой век немало талантливых спортсменов, но на Ильясова возлагал особые надежды. Он стал для этого паренька больше, чем просто тренером. Иван Трофимович знал, чем "дышит" его воспитанник. Сколько раз он, видя, как Саид после тренировки едва не падает в обморок от голода, чуть ли не силой вел его к себе домой. Ему становилось и радостно, и больно, когда парнишка, проглотив борщ, прятал за пазухой кусок хлеба - для брата. В такие минуты Саиду было стыдно оттого, что он ест, а Рустам сидит дома голодный. А еще он испытывал неловкость, зная, что семья Бойко живет ненамного лучше, чем Ильясовы, но Иван Трофимович, будто читая его мысли, говорил:
- Ты ешь, не обеднеем. У тебя растущий организм - ему требуется... Я после каждой твоей победы, сынок, на десять лет молодею, - улыбался тренер, не без гордости глядя на воспитанника.
В Саиде он узнавал себя, пятнадцатилетнего - в его годы Иван был таким же резким, ершистым, отчаянно-смелым и не терпящим несправедливости. С годами он стал мудрее, научился сдерживать свои порывы и реже резал правду-матку в глаза. Но временами в нем просыпался прежний Ваня, и в такие минуты бедным был тот, кто попадал ему под горячую руку. За эту черту и недолюбливали Ивана Бойко товарищи из спроткомитета, но были вынуждены с этим мириться, принимая во внимание заслуги тренера.
А Саид платил своему тренеру за заботу доверием - с Иваном Трофимовичем он мог поделиться самыми сокровенными мыслями, которые скрывал от родителей и даже от лучшего друга Айдара. Именно тренеру он однажды в порыве отчаяния высказал все, что думает о Власти. На мгновение Иван испугался - не за себя, за Саида, но, натолкнувшись на укоризненно-разочарованный взгляд мальчика, устыдился собственного малодушия и обнял воспитанника за плечи. Саид удовлетворенно улыбнулся, и между ними снова установилась едва не разрушенная мимолетным страхом близость.
Часто ему даже не приходилось ничего говорить - тренер словно видел его насквозь. Когда Саид влюбился, он поделился своими чувствами только с братом, но Иван Трофимович сам обо всем догадался.
- Что ж, сынок, любовь - это хорошо, - сказал он. - Даже когда она остается без ответа. Любовь облагораживает человека, если он чист сердцем. Грустно? Это бывает. Хочется поплакать? Так поплачь - полегчает. Ерунда все это, что мужчины не плачут. Плакать не стыдно - стыдно сопли распускать. А что ребята над тобой посмеиваются... Ты не обращай внимания, они еще просто не доросли до этого чувства - у них еще все впереди...
Саид и сам это знал, потому и не обижался на дружеские поддевки Айдара. Он заметил, что с того момента, когда в его сердце поселилась любовь, мир вокруг него стал теплее и краше. В нем по-прежнему было много жестокости и несправедливости, но почему-то даже солнце теперь светило ярче, птицы пели звонче, обиды прощались легче, а душевные раны заживали быстрее...
Валерка Геворкян по прозвищу Косой также был воспитанником Ивана Трофимовича. В свое время он был перспективным спортсменом, но связался с дурной компанией и угодил "по малолетке" в места, не столь отдаленные. И покатилось-понеслось... К двадцати трем годам он уже имел две "ходки", мастерски умел играть в карты, бренчал на гитаре, что делало его героем в глазах местной молодежи. Косой работал сторожем в больнице, и в свободное время преподавал азы шулерской "науки" местным пацанам. Саид сторонился этого человека - было в нем какое-то показное, чуждое пареньку пижонство.
Но однажды судьба все же их свела. Неизвестно, то ли на Валерку напал приступ ностальгии, то ли он просто был выпивши, но ему вдруг взбрело в голову навестить своего тренера. Иван Трофимович как раз проводил тренировку. Он был из числа тех редких людей, которые никогда не бросят камень в того, кто оступился на жизненном пути, и потому обрадовался встрече с бывшим воспитанником. Косой сразу обратил внимание на Саида:
- Классный мальчишка, а?
- Четырежды чемпион области, дважды - республики, и это только начало! - похвастался тренер. - Было время, и ты на ринге жару давал...
- Я и сейчас могу! - возмутился Валерка.
- При всем моем к тебе уважении, братец, позволь не согласиться. Мой Саид с тобой в два счета разделается.
Косой густо покраснел, но в глазах его загорелся азартный огонек.
- Это мы еще посмотрим, - сказал он, снимая куртку.
"Бой" получился коротким. Спустя две минуты Валерка уже приходил в себя на полу, вытирая кровь с разбитой губы. Он посмотрел на лицо своего соперника, но не увидел в нем ни ненависти, ни злорадного торжества. Саид протянул Косому руку и помог подняться.
- Молодец, пацан, - в голосе Валерки не было обиды, только искреннее восхищение. - Достойному противнику не стыдно проиграть. Говорят, ты и в картах так же силен?
- Говорят... - не стал отрицать Саид. - Только я с тобой играть не сяду.
- Боишься? - усмехнулся Косой.
- Боюсь я только Аллаха, но с тобой не сяду, потому что ты - шулер, руками играешь. А я - головой.
- Вот оно как... А если я по-честному буду?
- Смотри, начнешь мухлевать - снова на полу окажешься, за мной не задолжает.
Косому понравилась спокойная уверенность подростка. Саид держался не по возрасту солидно, без юношеской бравады. Прощаясь, Валерка сказал ему:
- Ты знаешь, где меня искать.
У него были свои виды на этого парнишку. В глубине души Косой осознавал, что Саид и сильнее, и тверже его. С такими безопаснее дружить, чем соперничать. Поначалу Валерка опасался, что парень расскажет своим приятелям об их поединке, но по прошествии нескольких дней понял, что не ошибся в Саиде - тот не гнался за дешевой славой.
Иван Трофимович наблюдал за воспитанником с гордостью и нескрываемой тревогой. Когда Косой ушел, он подозвал Саида:
- Ты с ним держи ухо востро. Валерка - скользкий товарищ, с такими лучше никаких дел не иметь.
- Меня ведь тоже голыми руками не возьмешь.
- Оно-то так, да уж больно ты молод еще...
- Иван Трофимович, а разве ум с возрастом приходит? - с лукавыми искорками во взгляде поинтересовался парень.
- Ишь, грамотей - все-то он знает... А все же поосторожнее будь, ради меня.
Саид смог встретиться с Косым лишь спустя неделю. В сторожке, кроме Валерки, сидели человек пять ребят. Все они были знакомы Саиду - местная шпана. Кое с кем ему доводилось драться. Гостя приняли, как своего - пригласили к столу, потеснились, чтобы дать ему место. На столе стоял самогон, лежали ломти хлеба, колбаса. Саид вежливо отказался от протянутой рюмки.
- Извини, Валера, я не пью. Да и не за тем пришел.
- Вера не позволяет? А в карты играть позволяет?
- За свои грехи я буду перед Аллахом ответ держать - пусть у тебя о том голова не болит.
- Понял. А ты, парень, крут - уважаю таких.
Косой достал замусоленную колоду. Саид ее молча отодвинул и достал из кармана свою - новенькую.
- Не доверяешь? - ухмыльнулся Валерка.
- Подстраховываюсь.
- Чем докажешь, что твоя колода чистая?
- За меня любой в этом поселке может поручиться. Хочешь, к Роде-Паровозу сходи.
- Ладно, верю. Будем на деньги играть?
- Как хочешь.
- А у тебя есть?
- Найдутся.
Денег у Саида, конечно, не было, но парень был уверен, что они ему не понадобятся. Он играл спокойно, без азарта. На его бесстрастном лице не отражалось никаких эмоций. Косой поначалу сыпал прибаутками, но вскоре притих, только нервно заерзал на стуле. Саид выиграл первую партию, вторую, третью... Валерка недовольно сопел и, в конце концов, ударил кулаком по столу.
- Это ты называешь честной игрой? Следующую партию будем играть моей колодой. Не на деньги... пока.
- Ты хорошо подумал? - испытывающе посмотрел на Косого Саид. - Помнишь наш разговор в спортзале?
- Склерозом пока не страдаю, - хмуро ответил Валерка и слегка покраснел, но взгляд Саида выдержал.
- Смотри, я слов на ветер не бросаю.
Играли в полной тишине. Шпана разбежалась по углам и затаила дыхание, наблюдая за игроками. Саид был все так же невозмутим. Косой держался напряженно, на лбу его выступили капельки пота. Внезапно Саид неуловимым движением перехватил руку Валерки и отбросил его на лавку молниеносным ударом справа. Кто-то в углу испуганно взвизгнул.
- Я же предупреждал, - добродушно улыбнулся он, протягивая Валерке руку - как тогда, в зале. Валерка внимательно на него посмотрел и вдруг расхохотался. Поднявшись, он крепко пожал Саиду руку и обнял его, дружески похлопывая по спине.
- Хорош! Не то, что вы, - он окинул пренебрежительным взглядом перепуганных пацанов. - Спрячь деньги - ты их честно выиграл. Ну, как, дружба?
- Извини, Валерий, но друг у человека может быть только один, и он у меня уже есть. А с тобой мы можем быть приятелями.
- Что ж, я прямоту в людях ценю. Это ты хорошо сказал. Дай Бог, чтобы твой друг оказался настоящим, парень. А если вдруг тебе понадобится моя помощь - дорогу знаешь.
- Спасибо. Только играть я с тобой больше не буду, и не проси. Не хочу отношения портить.
- И драться больше не будешь? - хитро прищурился Косой.
- А это уж от тебя будет зависеть, - улыбнулся Саид.
Внешне они были чем-то похожи друг на друга. Валерка был таким же крепким, скуластым. Только на лоб его падали смолянистые кудри, да из-под густых, сросшихся на переносице бровей по-разбойничьи сверкали угольно-черные глаза. Правый немного косил, за что и заслужил Геворкян свое прозвище. Мать его давно умерла, а отец, пожилой чахоточный армянин, не мог совладать с буйным отпрыском. Так и жил Косой на белом свете - как сорная трава под забором... Друзей у него было много, врагов - еще больше, но Валерка, как она сам о себе говорил, не боялся ни Бога, ни черта, ни людской молвы. Живя одним днем, он не строил планов на будущее и легкомысленно относился к смерти. Саид немного жалел этого человека, который, хоть и пользовался в поселке дурной славой, в сущности, не был злым.
Валерке юный Ильясов нравился своей немногословностью, прямотой, острым умом. Хотя он и подтрунивал над религиозностью Саида, но уважал его за эту черту и в глубине души даже завидовал приятелю.
- Счастливый ты, Саид... - однажды вздохнул Валерка. - У тебя есть твой Аллах, который тебе помогает.
- Так ведь он не только у меня - он и у тебя есть. Просто ты сам не хочешь впустить его в свое сердце, чтобы он тебе помог. Только не подумай, что "агитирую"...
- Я бы и рад был, да... Не могу. Мешает что-то...
- Гордыня твоя мешает.
- Может быть... Понимаешь, такая натура у меня - отроду ни перед кем не прогибался.
- А ты и не прогибайся - просто открой свое сердце, и все.
- Эх, Саидка, брат... На словах-то оно легко... А я кому ни открывал свое сердце - все меня предавали. Наверное, мне уже себя не переделать.
- Не зарекайся. Жизнь - она порой так нас переделывает, что потом самого себя с трудом узнаешь...
Валерка с интересом посмотрел на Саида - вроде, зеленый совсем, а уже бит жизнью. Хотя... У кого она нынче сладкая? Несмотря на всю непохожесть характеров и жизненных принципов этих людей, было то, что их объединяло: ненависть к Власти. Это ее винил Косой в своей загубленной молодости, в исковерканной жизни. Но это была пассивная ненависть, которая никогда не перерастет в протест, пусть даже немой. Потому и казались Валерке наивными мечты татарского парнишки о "другой жизни"...
Пару раз Косой выручал приятеля - сводил его с ценителями честной игры. Валерка не одобрял походов Саида в участок.
- Не связывайся ты с "мусорами" - гнилой народ.
- Зато деньги у них всегда водятся. Они и с вокзальных доход имеют, и с местной шушеры.
- Смотри, нарвешься на неприятности - я тебе в этом деле не помощник.
- Пока Всевышний миловал...
Валерка где-то раздобыл "убитый" мопед. Ребята отремонтировали его своими руками и частенько гоняли по поселку, заставляя невольно вздрагивать от рева мотора соседских бабушек. Пару раз тайком от матери Саид катал на мопеде брата. Галия бы не позволила - из страха, что Рустам простудится, но Саид укутывал его в Валеркину теплую куртку. После таких поездок у Рустама загорались глаза, а на лице появлялась слабая, но не вымученная улыбка. Валерка улыбался, глядя на братьев, и в такие минуты немного завидовал приятелю, ведь у него самого не было ни одной родной души, кроме старика-отца. Иногда он передавал для Рустама мягкие ириски. Его трогала та забота, с которой Саид относился к брату, и он пообещал сообщить приятелю, если подвернется возможность подзаработать.
Однажды Валерка встретил Саида после тренировки.
- Дело есть - как раз для таких крепких парней, как мы.
- Есть - так выкладывай.
- Дяде Роде один товарищ задолжал красивую сумму. Очень красивую.