Весь 1986 год в пургу, мороз, весеннюю распутицу, июльскую жару, октябрьские дожди и ноябрьский гололёд бабка ходила на стройку. Она вставала рано, часов в шесть, она с детства привыкла делать важные вещи с раннего утра, и шла на стройку. Бабка ходила вокруг дощатого забора, считала построенные этажи, беседовала со сторожем о погоде, вздыхала. В этом доме её сыну должны были дать квартиру. Трехкомнатную. 36 квадратных метров. В центре города, в пяти минутах ходьбы от её дома. Отец стоял в очереди на расширение шесть лет. С того самого месяца, как появилась Катюшка. Постепенно с 324 места он передвинулся в первую двадцатку, потом стал четвёртым. Но квартиру почему-то не получал. Я удивлялся - почему? Вот Черемисова, которую отец называл спекулянткой, получила. Хотя в очереди была пятнадцатой. Отец - нет. Но, как говорила бабка, что Бог ни делает - всё к лучшему. Тот дом, куда вселилась Черемисова, был от бабки в четырёх остановках, а этот, в котором отец наверняка должен был получить - совсем рядом. Его угол даже виднелся из бабкиного окна.
Дом возводил стройбат. Поэтому стройка шла невообразимо долго. Второй этаж первого подъезда даже разбирали раз, или два. Но построили - декада за декадой, квартал за кварталом, год за годом. Бабка ходила к гадалке - выпали две дамы, пиковая и червовая, бубновый валет и трефовый король. Бабка рассказывала маме по телефону, что выскочили они из колоды так, как будто кто-то их специально выкинул. Но ответ гадалки остался туманным - вроде бы, очень похоже на, не исключено что. Потом стали выдавать ордера. Дом сдавали очередями, начиная с последнего, четвертого подъезда. В декабре, когда третий подъезд оказался заселённым, мама поняла, что отца обошли и в этот раз. Она записалась на приём к начальнику отцовского управления. Недели через три, после монотонного, чуть ли не каждодневного ожидания в приёмной, ей наконец удалось пробиться к товарищу Гленину. Полковник Гленин развел руками и выложил список особо нуждающихся, в котором мама сразу заметила брата командира части, где служил отец, завгара управления и главного инженера. Мама пришла домой, легла на диван и пролежала, положив ладонь тыльной стороной на лоб, в демисезонном пальто и венгерских сапогах, до вечера. А вечером мы сели всей семьёй писать письмо Горбачёву. Диктовал отец, писала мама, у неё был хороший почерк, орфографию и пунктуацию проверял я. Родители долго спорили, писали, рвали бумагу, опять спорили, опять писали, наконец дали письмо мне, проверить.
"Дорогой Михаил Сергеевич!
Обращается к Вам за помощью семья члена партии, военнослужащего части N 92034 города Энска капитана Такогото. Мы живем в двухкомнатной квартире площадью 24 квадратных метра. Мы шесть лет стоим в очереди на трехкомнатную квартиру. У нас двое разнополых детей. Старшему в этом году исполняется четырнадцать лет. Младшей - шесть. Дети спят в одной комнате. Все шесть лет мы никак не можем получить квартиру. Мой муж стоит в очереди четвёртым на получение. Строится новый дом по улице Пионерской, 144 квартиры. Но ему в этом доме квартиру не дают, показывают некий список "особо нуждающихся". А я хочу сказать Вам, что никаких особо нуждающихся нет - есть близкие родственники начальства, например, родной брат командира части N 92034, где служит мой муж. Это вопиющий факт использования служебного положения в корыстных целях. Просим разобраться Вас в ситуации, навести порядок, восстановить справедливость. Мы очень доверяем Вам, Михаил Сергеевич за всё то хорошее, что Вы сделали в стране в последнее время. Побороли пьянство, навели порядок. Пожалуйста, помогите моему мужу получить обещанную командованием квартиру".
Я поставил пару запятых, исправил в слове "некак" букву "е" на "и", вернул письмо родителям. Мама переписала текст набело, положила в конверт и написала крупно:
"МОСКВА. КРЕМЛЬ. ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС М.С. ГОРБАЧЁВУ"
--
Как ты думаешь, дойдет? - спросила мама папу.
--
Дойдет... - вздохнул отец.
В феврале пришел ответ. Полковник Какойто отвечал, что никто отца из очереди не вычёркивал, что отец, согласно списку, должен получить и получит квартиру в новом доме, а приведенные в письме факты использования командованием служебного положения в корыстных целях оказались преувеличенными и не подтвердились.
Мама убрала письмо вместе с конвертом в специальный, ещё довоенный, сундучок в котором хранились деньги, сберкнижка и полученные мной в овощном магазине вместо сдачи лотерейные билеты. Днём позже в доме появилась коробка с новой югославской люстрой. Бабка стала чаще ходить на стройку, о чём старательно докладывала маме по телефону. Мама ей неизменно отвечала:
--
Не говорите мне ничего про новую квартиру. А то сглазите.
Бабка в ответ громко убеждала маму, что не страдает суеверием. Мама вспоминала ей гадание на картах и наложение крёстного знамения во время грозы. Бабка вешала трубку.
Дни и ночи мама обзванивала знакомых, те звонили своим знакомым, а те, в свою очередь - своим. Постепенно зал стал заполняться картонными коробками с надписью "мыло солдатское". В них, как в саркофаг Тутанхамона, клали индийский тюль, "как у Саши", чешские портьеры "как у твоих", венгерский светильник в детскую, "как у Пятницких, но только жёлтый", лампион в спальню, "тот, который мы смотрели", бра в коридор "которого нет ни у кого" и югославский смеситель. Однажды бабка по телефону сказала маме, что когда ездила в Ворошиловград к нашим евреям, видела у них голубой унитаз. Я и не знал, что унитазы бывают голубые. Я думал они только белые. Найти голубой унитаз доверили Тамарочке. Она проехала пол Москвы, нашла голубой унитаз, купила, довезла на такси до Казанского вокзала и переправила с проводником в Воронеж, заплатив за это целый трояк. На другой день, в 6-45 утра отец торжественно встретил на вокзале голубой унитаз и привёз его домой на специально взятом для этого санитарном "уазике". Ещё отец раздобыл на одной базе через своего зампохоза огромную, зелёную чугунную ванну, привёз её на том же "уазике" и установил в новой квартире при помощи двух "больных" солдат.
Пыл подготовки к переезду поначалу захватил и меня. Я живо интересовался покупками, слушал бесконечные рассуждения мамы о том, где, что будет висеть, стоять и лежать. Но скоро мне всё надоело, тем более, что Воронеж с ужасом и трепетом ждал демонстрацию неформалов.
Демонстрация эта ожидалась в понедельник 20 апреля, в день рождения Гитлера. Слухи о ней появились еще в марте. Предполагалось, что от Цирка до площади Ленина железным маршем пойдут толпы металлистов, упакованных в кожу, стальные цепи, шипы и заклёпки, и накачанных люберов в клетчатых бананах. Они будут выкрикивать свои лозунги и направятся бить бритоголовых панков с крашеными ирокезами, и волосато-небритых хиппи, которые почему-то будут идти им навстречу. Наверное, для того, чтобы их побили. Кроме того, ожидалось, что в качестве группы поддержки обоих сторон, в мероприятии примут участие местные проститутки - с пышными причёсками, ярким макияжем, в кожаных куртках, коротких чёрных юбках, белых блузках, сетчатых чулках, туфлях-лодочках. Те самые проститутки, которые тайком фотографируются в подвалах в непристойном виде. Мотивы и цель предстоящего побоища оставались туманны. Не ясно было зачем они хотят друг друга бить. Ходили неясные слухи о применении кастетов с шипами, цепей, стальных булав, шуриккенов и самодельных пистолетов, которые в настоящее время противники тайно изготовляли в подпольных цехах. Общественность не интересовало, что подробности несколько не логичны. Обывателей шокировал сам факт возможности подобного мероприятия. Они были им сыты с аппетитной отрыжкой. Везде - в курилках КБ, в цехах, аудиториях, школах и во дворах только и говорили о демонстрации. Если мы встречали на улице девчонку одетую соответственно, все знали - идет проститутка! Из числа тех самых, которые ГОТОВЯТСЯ. Неформалы в обыденной жизни, конечно, прятались, храня свои причиндалы дома, в тайнике, скрывая ирокезы под париками, а длинные волосы под шапками-петухами. Но по отдельным внешним признакам неформалы нами всё-же вычислялись. Кто-то не так посмотрел, у кого-то куртка особенная, у кого-то волосы чуть длиннее...Сведения о таких "кандидатах" в передавались всем знакомым. На них смотрели с прищуром - "всё, мол, про вас знаем"! За неделю до зловещей даты город стало лихорадить. В местной газете "Молодой коммунар" появилась пара осторожных статей про вред неформальных молодёжных организаций и про пользу обучения в ПТУ с целью овладения рабочей профессией. В школах стали устраиваться внеплановые педсоветы. Стало известно время начала шествия - 16-00. Наша Любаша устроила классный час и взяла с каждого, и с девочки, и с мальчика, торжественное устное обещание, так называемое "твердое честное слово", что никто из нас не пойдет на эту демонстрацию.
День 20 апреля выдался промозглым, ветреным и дождливым. У меня приболело горло и после школы я не поехал смотреть демонстрацию. Остался дома, сидел под тёплым пледом, читал в толстом журнале роман "Дети Арбата" и ни о чём не жалел. Отец пришёл поздно. Вид у него, мягко говоря, был удручённый.
--
Мне отказали в квартире, - сказал он маме после долгих, неопределённых предисловий.
--
Как, почему?
--
Ну не совсем отказали, сказали что квартиру дадут, трехкомнатную, но только в доме, в котором мы сейчас живём. А нашу, трехкомнатную, на улице Пионеров, отдадут командиру. Это называется приближением к месту службы. Командир переводится в другую часть, а я тут остаюсь.
Мамино лицо посерело. Она ответила:
--
У него в том доме, этажом выше нас, брат квартиру получает. Вот тебе и "приближение".
Папины глаза стали влажными и мама стала его успокаивать.
Я засыпал в прегрустных чувствах. Ведь я уже приготовился к переезду, поближе к бабке. Пусть я её не особо любил, но всё-таки... Взрослые так и сидели в зале до ночи - папа в форме, мама рядом. Спокойно спала на раскладушке только шестилетняя сестра.
На следующий день в школе меня ждало ещё одно разочарование - демонстрации не было. Была толпа школьников и милиции. И больше никого. Правда кое-кто от кого-то слышал, будто побоище всё же состоялось где-то на окраине. Но это известие так и осталось в статусе непроверенного слуха.
Вечером приехала бабка. Она добровольно прибыла в помощь маме - вести домашнее хозяйство. Мама взяла неделю без содержания. Она обзвонила всех, кого только смогла, она принесла и отнесла невообразимое количество коньяков и коробок конфет, но так и не добилась истины. Квартиру-то отцу дают - близко к месту службы, трехкомнатную, как и просил, что ещё надо? Чего просите-то? Ну и что с того, что престарелые родители там рядом живут? Так не в другом же городе! И потом - как отец сможет успевать из одного конца города в другой на службу? Есть машина? А вдруг сломается? Мамины походы не остались незамеченными. В конце недели, 25 апреля, отец принёс новое известие - его совсем вычеркнули из очереди. Потому что на четверых у нас, оказыается, приходится двадцать четыре и четыре десятых квадратных метра, а на расширение ставят только тех, чья площадь проживания не превышает 24 квадрата! Ну и что - письмо из Москвы? Вы же сами обманули в этом письме московское начальство - умышленно занизили площадь квартиры. Мама и папа посмотрели в ордер - 24,4 кв. м....
Всю субботу мама пролежала на диване, положив ладонь тыльной стороной на лоб. Она пила гормоны для щитовидки и смотрела в потолок. Бабка ходила испуганной и притихшей, и запрещала всем в доме шуметь. Вечером я подошел к маме. Я показал ей кусок фанеры, на котором в кладовке стояли банки с компотами и сказал:
--
Мама, это - те самые 0,4 квадратных метра, из-за них нам не дают новую квартиру. Шестьдесят сантиметров в длину и почти семьдесят в ширину.
Мама долго смотрела на фанеру. Потом энергично встала, поставила фанеру в прихожей, возле двери и сказала:
--
Пусть стоит тут.
И пошла спать.
В воскресенье она, как ни в чём ни бывало, убирала квартиру, готовила обед на неделю. А в понедельник, 27 числа, встала раньше меня и папы, приготовила нам завтрак и ушла. Вместе с фанерой.
Мама вернулась поздно - в семь часов вечера. Папа уже был дома и обзванивал знакомых, чтобы узнать, где мама. Мама пришла без фанеры. Не раздеваясь, в сапогах, она села за стол, положила на кружевную салфетку новенький ордер и сказала:
--
Квартиру нам дают. В новом доме, рядом с мамой.
И рассказала, как пришла без десяти восемь к зданию Райисполкома Левобережного района. Как дожидалась приезда чёрной "Волги" и та приехала в десять тридцать, как из машины вышел председатель, лицо которого мама знала по фотографиям из газет, как мама нагло подошла к нему, сунула в нос кусок фанеры и сказала всё, что думала.
Председатель райисполкома её выслушал, прочитал ответ из Москвы, осмотрел фанерные 0,4 квадратных метра, посерьёзнел, опустил глаза и предложил пройти в кабинет. Потом мама весь день моталась по различным службам, трестам, управлениям и конторам с какими-то корявыми, странными названиями. Стояла в очередях на получения справок, лезла напролом, презирая всё и всех, кричала в лицо ответственным работникам имя председателя Райисполкома. Те созванивались, уточняли, мрачнели, кивали головой и открывали ей двери, подписывали справки, ставили тяжёлые печати, отправляли за новыми справками, подписями и печатями в такие же конторы, к таким же Иванам Ивановичам и Василиям Васильевичам. Вечером ордер был готов.
Председатель райисполкома отказался от коньяка и конфет. Он почему-то оказался порядочным человеком.
Все майские праздники мы спешно переезжали на новое место. Спешили так, словно боялись, что квартиру снова отберут. В попыхах даже забыли купить еду - содержимое холодильника отец заранее перевёз к бабке, а забрать забыл. Про еду вспомнили только в половине второго ночи, когда кое-как разложили вещи, нашли в узлах простыни, подушки, одеяла. Ужинали буханкой чёрного хлеба, вареньем и водой из крана. Уснули счастливые.
И всё вроде-бы пошло потом хорошо, вот только мама стала с тех пор пить гормоны для щитовидки не время от времени, а регулярно.