Идет снег. Мне идет снег, я - темненький. Секунду назад вышел из автобуса, там опирался на зеленые стойки, как на боксерском ринге. Только на нем был не один противник. Хотелось всех замочить, бить в голову. Пока рефери не откроет двери. Внутри (как понятно это слово...), внутри, где бухает сердце, вот тут, что-то кончилось, истерлось, умерло. Не хватает элементов меня, не хватает моего родного МЕНЯ. Это украли. Вот он украл и этот тоже украл. Перейти дорогу на красный, если машина собьет, встать и дальше пойти, никого не обвиняя. Подскользнуться, упасть, заледенеть, врасти в дорогу, просто лежать, без стереотипов. Просто. Лежать... Сыпьте, сыпьте на горло песочек и на глаза сыпьте, они скользкие у меня.
Игрушки больше не разбиваются. Они не настоящие. Елка не стоит 600 рублей, мне ее папа в лесу срубил. Эта елка елкой пахнет, а не праздником. Сок еловый быстро смывается. Об этом уже многие думали и писали. Я только почувствовал. Помню, как дрожал от маминых тайн, под елкой, была эта дрожь праздника. Сейчас только дддрожжжу, когда ложусь в горячую ванну; когда вода обвалакивает ранки и порезы-ссадины. От мандаринов тошнит, ем уже неделю, надоело чистить. Пришел в общагу и начал бить ее стены, рушил кулаки о стены. Пару раз ударил коленом. Леха сказал, что в сорок суставы о себе напомнят. И добавил, что ложку перед обедом, когда вокруг будут твои дети рядом что-то пережевывать, уже не сможешь держать. Леша - мой лучший друг. Я вышел, упал на колени в переходе и начал реветь, последний раз это было в 4 классе из-за задачи по математике. Эта задача не по математике, здесь - совсем другая тематика. Стоя на коленях, закрыл лицо плотно руками и ревел - не плакал. Хрипел. Нос забился, я понял, что лицо - томатное, что вот она - эта дрожь родная, детская из-за совсем недетской причины. Дрожала душа, ну то, что внутри, - это так понятно, больше, чем всё на свете понятно. Вернулся в комнату - света нет, вокруг хаос, на полу - заварка от чая, полотенце, вещи, кетчуп, разбитые стекла, листки бумаги. Сел на кровать, начал плакать, прочитал молитву, которую папа накануне посоветовал читать в трудных ситуациях: Иисусе Христе Сыне Божий помилуй меня грешного, потом добавил ее имя. Во всем мире в этот момент не было ничего более искреннего, чем это, опять стало все понятно. Просто. Ясно. Проснулся утром, поехал на съемку. За рулем - Мандрыкин. Василий Мандрыкин. Надо ж было так человека... такой фамилией назвать. Он - про свою молодость: "Колбасой тогда я наедался, съешь кусочек и сытый уже, чистое мясо. Или в столовую приходишь без рубля, а тут тебе, пожалуйста, чай, правда, без сахара. С сахаром 30 копееек стоил. Получал я тогда 250-300 рублей. 10 рублей за квартиру платил. Бабушки на улицах за рукава хватали: пойдем ко мне жить, комнату снимать... У каждого завода - свой ДК. Вино дешевое - из переспелого винограда, но настоящего, не из порошка. Работаешь нормально 10 лет - и уже квартира у тебя. Не хочешь ждать - кооператив организуй. Все изменилось, когда Брежнев начал чавкать челюстью. Я не коммунист и не демократ, я за то, чтобы жить тебе и мне дали нормально..." Опять все понятно. Мне нужна эта колбаса мандрыкинская, настоящая, без хлеба сожрать ее. Вином запить переспевшим. Восполнить эти пробелы, пустоту, хотя бы чем-то. Поменяться с Мандрыкиным. Вот вам - конфеты мои, а вы мне, пожалуйста, ваши воспоминания... Вернулся домой. Прямой желтый угол, от дверного косяка - там кто-то есть. Мне надо зайти - там спасут меня, обнимут, и на неделю хватит этих ощущений. Но она не пускает меня, знает, как я стучу в дверь. Наконец-то. Желтый прямоугольник... Зайду, докажу пару теорем.