Игорь Л.. Поэт и гражданин (пипец культурке)

Поэт и гражданин (пипец культурке)

Несколько вводных слов.

Вначале у этой работы была только первая часть, и я готовил её к публикации в одном местном толстом литжурнале; но в связи со вновь открывшимися обстоятельствами (которые я изложу во второй части), я решил расширить текст и разместить его лишь на страницах СИ.

...........................................................................................................................................................

Часть I. Поэт и гражданин (памяти Константина Романовича Евграфова)

История данной публикации берёт начало с того, что где-то лет пятнадцать тому назад (т.е. в середине 90-х гг. прошлого века) на так называемой барахолке мною была приобретена одна ветхая рукопись.

Это были чуть пожелтевшие от времени 132 страницы (14.5 на 21.5 см., с золотистой окантовкой по краям) со стихами ещё дореволюционной орфографии ("с ерями").

Стихи явно юношеские, имя автора в них не значилось (оно могло быть на обложке тетради, но обложка отсутствовала). Весь текст разбит на восемь хронологически датированных раздела: стихи 1877 г. - 20 страниц, 1878 г. - 26 страниц, 1879 г. - 20 страниц, 1880 г. - 20 страниц, 1881 г. - 10 страниц, 1882 г. - 10 страниц, 1883 г. - 10 страниц, последние 12 страниц даны под общим заголовком "Разныхъ годовъ" (последняя фраза тетради - "до 1884 года").

Тетрадь эта пролежала недвижно в моём запылённом архиве почти пятнадцать лет...

И лишь в конце 2010-ого года данная рукопись соизволила открыть мне тайну своего авторства (теперь, переиначив классика, могу подтвердить: Рукописи говорят!).

Сначала я наткнулся на текст в интернете, из коего узнал, что сын нашего именитого земляка, видного общественного деятеля Пензы рубежа 19-20 вв. Константина Романовича Евграфова, Сергей Константинович Евграфов, упоминает в своих воспоминаниях тот факт, будто он видел тетради юношеских стихов своего отца, среди которых были и отрывки из неосуществленной поэмы о Фаусте и Мефистофеле...

"Ба! - воскликнул я тогда сам себе, - позвольте, да ведь и в моей анонимной тетради про то же писано!"

Полез в разбор темы дальше и набрёл на "Очерки истории Пензенской психиатрической больницы им. К.Р. Евграфова" (Пенза 2008), где опять содержались ссылки на тот же текст воспоминаний С.К. Евграфова (изд. 1922 г.): "Тетради* стихотворений этого периода изобилуют отрывками из неосуществлённой драматической поэмы о Фаусте и Мефистофеле, стихотворениями, темой которых являются глубочайшие вопросы человеческой жизни, её цели и смысла, добра и зла".

* Прочие тетради, если они не миф, должны были, по всей вероятности, быть черновыми [здесь и далее под звёздочкой комментарии мои, - И. Л.].

В этой же брошюре приводилось одно стихотворение Евграфова старшего ("Непроглядна, как ночь, и темна, как она..."), автограф которого присутствовал и в моей тетради (правда, у меня это стихотворение датируется 1879 годом, а автор публикации в "Очерках...", доктор Олег Александрович Макаров, относит его к периоду 1881 года).

Таким вот причудливым образом, миновав свой полуторавековой юбилей (в прошлом, 2009 году, Евграфову исполнилось бы 150 лет) Константин Романович продолжил открывать нам тайны своей биографии.

***

Но, прежде чем перейти к непосредственному анализу текста рукописи, напомним-ка вкратце основные вехи жизненного пути героя нашего повествования. И для этого обратимся к биографическому очерку уже упоминаемого нами выше д-ра Макарова (действующего врача-психиатра Пензенской областной психиатрической больницы им. К.Р. Евграфова, по праву считающегося одним из наиболее серьёзных евграфоведов нашего времени).

Итак, Константин Романович Евграфов родился 21 мая (по новому стилю 2 июня) 1859 года в городе Арзамасе Нижегородской губернии в семье офицера полиции. В связи с переводом Евграфова-отца на должность Пензенского уездного исправника семья в 1869 году переехала в Пензу. Тогда Константину Романовичу было уже десять лет, он успел пожить и в Арзамасе и в Москве, но именно наш город он считал своей родиной, он всегда называл себя пензяком, был настоящим патриотом Пензы и Пензенского края. В Пензе он пошёл в школу, отсюда он уезжал лишь на учёбу в Санкт-Петербург, на лечение на Кавказ и в непродолжительные служебные командировки, здесь он жил и работал до самой смерти, именно в истории Пензы и Пензенской губернии он оставил свой неизгладимый след и как врач, и как общественный деятель, и как просветитель.

В 1877 году Евграфов с серебряной медалью окончил первую Пензенскую мужскую гимназию, после чего сразу же поступил в Медико-хирургическую академию (вскоре переименованную в Военно-медицинскую академию) в Санкт-Петербурге. Евграфов, в свою бытность студентом Медико-хирургической академии, учился очень хорошо, хотя и были трудности, связанные со слабым его здоровьем - ещё подростком он, по свидетельству сына, перенес "страшную простуду, навсегда сгубившую его слух и зрение, жестоко подорвавшую силы всего организма"; в связи с болезнью он вынужден был взять академический отпуск, поэтому академию он кончил на год позже своих бывших сокурсников. В студенческие годы Евграфов был особенно близок профессору данного учебного заведения В.А. Манассеину, известному, как тогда было принято выражаться, "врачу-общественнику", основателю и в течение многих лет главному редактору всероссийского журнала "Врач". Профессор Манассеин настаивал на том, чтобы Евграфов по окончании академии остался на его кафедре, но тот отказался от научной карьеры в престижнейшем высшем медицинском учебном заведении России и в 1882 году вернулся на родину, в глухую провинцию, "в захолустную Пензу", где для него не было в тот момент даже гарантированного рабочего места (первые два года Константин Романович трудился в больнице заштатным ординатором, то есть работал бесплатно).

Ещё студентом Евграфов всерьёз заинтересовался психиатрией. Константин Романович во время учёбы в Петербурге оказался в том месте, где зародилась и развивалась так называемая "петербургская школа психиатрии" (в советские времена её, в отличие от московской, называли ленинградской, она до сих пор сохранила своеобразие, что, вообще-то говоря, удивительно в эпоху всеобщей унификации, порой принудительной и идущей во вред делу). Первая кафедра психиатрии в России была открыта именно в Медико-хирургической академии, ей заведовал выдающийся русский психиатр Иван Михайлович Балинский, которого ко времени обучения там Евграфова уже сменил профессор Мержеевский, воспитавший целое поколение отечественных психиатров, что называется, первого ранга. Достаточно сказать, что будущий академик Владимир Михайлович Бехтерев закончил ту же Медико-хирургическую академию, и всего-то на 4-ре года раньше Константина Романовича.

Константин Романович Евграфов, вообще-то говоря, не был в Пензенской губернии первым врачом-психиатром. Когда он прибыл в Пензу, здесь в отделении для душевнобольных губернской земской больницы трудился психиатр Михаил Васильевич Сбоев, именно со Сбоева началась квалифицированная и специализированная врачебная помощь психически больным на территории нынешних Пензенской области и Мордовии.

Однако именно Евграфова по праву считают отцом-основателем данной больницы и всей психиатрической службы в Пензенской губернии. Почему же так случилось?

Да потому, что именно благодаря его энергии, его незаурядным организаторским способностям, его настойчивости, его, если хотите, активной жизненной позиции на месте старой богадельни, размещённой в ставшем даже для неё тесным и неудобным здании, была возведена современная для той эпохи больница на более чем полтысячи коек, оснащённая по всем правилам тогдашней психиатрической науки, организован полноценный амбулаторный приём, в том числе наркологический и "для нервно-больных", созданы великолепные лечебно-трудовые мастерские, выращен сад (настоящий плодовый сад), создан огород, и всё это на бросовых землях бывшей каменоломни.

Именно эти заслуги Евграфова были отмечены ещё Пензенским губернским земством, специальным постановлением которого имя Константина Романовича было в 1912 году присвоено только что отстроенному новому корпусу Психиатрической лечебницы.

Евграфов не был выдающимся учёным-психиатром, он почти не оставил после себя научных трудов (для этого просто не было подходящих условий - Пенза действительно была захолустьем, глухой провинциальной дырой, местом ссылки для столичных жителей, Пенза никогда не была университетским городом, а наукой в те времена можно было всерьёз заниматься, лишь работая на кафедре или в университетской клинике), но, тем не менее, Константин Романович был участником всех съездов отечественных психиатров, прошедших в нашей стране за без малого сорок лет. И активным их участником при этом. Он был председателем многих пленарных заседаний этих профессиональных конгрессов, сопредседателем Съездов ("товарищем председателя" - в принятой тогда терминологии). Сейчас модно говорить об "индексе цитирования". Так вот, на Киевском съезде отечественных психиатров (1907 года), посвящённом в основном проблемам социальной и судебной психиатрии, Евграфова, подчёркивая его заслуги в практическом здравоохранении, цитировали, пожалуй, не меньше, чем всем сейчас известного профессора Владимира Петровича Сербского.

Перу Евграфова принадлежит несколько книжек, которые сейчас, пожалуй, назвали бы научно-популярными, выпущенных в Пензе малыми тиражами. Он много выступал с лекциями на различных городских и губернских собраниях (в конце 19-го - начале 20-го веков общественная жизнь пошла по пути создания многочисленных Обществ, типа Лермонтовского, комитетов и комиссий, где можно было достаточно свободно высказать наболевшее), Евграфов много печатался в местной периодической прессе - в газетах в основном: тут были целые серии статей ("подвалов", как принято выражаться у журналистов), в которых Константин Романович давал философское осмысление вопросов психологии и психиатрии в связи с актуальны-ми для того момента проблемами, волновавшими людей: мировая война, насилие как метод решения политических споров, национализм и интернационализм, социализм и марксизм, и многое другое.

Все его труды написаны прекрасным, воистину русским языком. Казалось бы, прошло столько лет, а они и сегодня читаются с большим интересом, так как несут на себе отчётливый отпечаток эпохи во всех её противоречиях, а главное - незаурядной личности их автора, смышляющего эту жуткую эпоху.

Константин Романович Евграфов был русским интеллигентом в настоящем, изначальном смысле этого порядком затрёпанного от употребления не вполне по адресу слова.

Во-первых, он был человеком высококультурным, начитанным/ просвещённым, к тому же свободно владевшим тремя европейскими языками (немецким, французским, английским). Уже в последние месяцы жизни Константин Романович изучал ещё и итальянский. Как вы думаете, для чего? Для того, чтобы наконец-то прочитать в подлиннике "Божественную комедию" Данте! Сегодня нам, считающимся "интеллигентами" по должности, такое может показаться блажью, но для Евграфова, с юности напряжённо размышлявшего об "основных вопросах бытия" (ещё студентом он написал* поэму, в которой пытался по-своему переосмыслить сюжет "Фауста" Гёте), это было органичным, естественным. Константин Романович много и плодотворно читал, он собрал большую библиотеку на четырёх языках - это были не только труды по психиатрии, неврологии, психологии, но и почти по всем, выражаясь казённым советским языком, "дисциплинам гуманитарного профиля". Он собрал и библиотеку русской, французской, немецкой и английской (на языках оригиналов) художественной классики. От библиотеки Евграфова нынче остались, к сожалению, лишь жалкие крохи. Литературные предпочтения Евграфова были, кажется, обычными для того времени: как истинный сын свое-го времени он любил из русских авторов Пушкина, Тютчева, Вл. Соловьёва, Некрасова, Щедрина и особенно Достоевского и Лескова. Из иностранцев Диккенса, Гёте и Вальтера Скотта. Но читал он, что называется, всё. К "декадентам" Евграфов относился, скорее, как психиатр, чем как почитатель, этому была посвящена им отдельная печатная работа. Евграфов всю жизнь испытывал постоянный интерес к философии и истории, о чём можно судить по остаткам его библиотеки на иностранных языках (русскоязычные книги по истории и философии, за редким исключением, были уничтожены в период террора как "идеологически вредные").

* "ещё студентом он написал поэму...". Теперь, на основании свидетельств из нашей тетради, мы можем поправить д-ра Макарова, изменив грамматический вид употреблённого им глагола, - правильнее сказать не "написал", а "писал", - ибо данный литературный опыт так, видимо, и остался незавершённым. В тетради имеется два фрагмента по этой теме: 8 рукописных страниц 1878 г., озаглавленных "Отрывки изъ "Фауста", и представляющих собой зачин поэмы (пьесы?) и три страницы 1880 г. под заглавием "Мефисто. (последний актъ трагеiи)".

Во-вторых. Евграфов был человеком исключительно трудолюбивым, безо всякой пощады к себе и безо всякой устали работающим, несмотря на очень слабое с самого детства здоровье и плохое зрение; Евграфов был постоянно озабочен неукоснительным исполнением того, что он считал своим долгом перед людьми, перед народом, перед Родиной и даже перед человечеством. Эта черта Константина Романовича отмечалась людьми, знавшими Евграфова, ещё при его жизни, ей давали и такие определения как "жертвенное служение", что, пожалуй, можно было бы отнести и на счёт тогдашних стилистических особенностей языка, хотя современникам, вообще-то говоря, виднее: о большинстве других они ведь так не говорили.

В-третьих, все отмечали исключительное бескорыстие Евграфова, Он, наверное, не был доктором Гаазом, снимавшим с себя последний сюртук, чтобы укрыть голого каторжника, но быть таким, как Гааз, всё же чересчур. Евграфов, во всяком случае, не построил для себя особняков, после его смерти руководству больницы пришлось хлопотать уже перед новой властью (советской) о том, чтобы обеспечить достойное существование вдове Константина Романовича. Кстати говоря, новая власть пошла навстречу, учитывая общеизвестные заслуги покойного "на ниве народного здравоохранения", как тогда выражались. Всё, что он нажил - а это была всего лишь биб-лиотека. Евграфов завещал родной больнице. У него никто ничего не реквизировал, нечего было реквизировать.

В-четвёртых, Евграфов знал и понимал интересы и нужды простых людей, если хотите, народа. Врачи вообще, независимо от их социального происхождения, довольно хорошо знают народную жизнь: к психиатрам, как это ни странно, это утверждение относится особенно. По воспоминаниям Сергея Константиновича Евграфова, сына Константина Романовича, последний, умиравший в самый разгар корниловского мятежа в августе-сентябре 17-го года, весьма точно предсказал те события, которые вскоре произошли в России, включая взятие государственной власти большевиками и кровавую гражданскую войну. Он не был пророком, просто он хорошо знал мировую историю и при этом знал свой собственный народ, понимал и любил его. Для интеллигентов поколения Евграфова слово "народ" было чем-то вроде слова "Бог". Революционные события 1905-907 годов многих из них заставили, как тогда говорили, "апеллировать к городовому", то есть возненавидеть прежнее своё "божество". Семнадцатый год, особенно его конец, многих из "демократов" сделал вообще "усмирителями", "карателями" или эмигрантами, покинувшими родину в то время, когда она как никогда нуждалась в культурных людях. Представить Евграфова в одной из этих ролей, даже в роли эмигранта, попросту невозможно. Евграфов, и это в-пятых, был настоящим патриотом России.

Евграфов, конечно, был сыном своего времени во всех смыслах, включая политические убеждения. Он ещё подростком начал с участия в каком-то подпольном кружке самого революционного толка; из-за него, сына полицейского начальника, в доме уездного исправника был даже произведён обыск, что вызвало в городе "страшный переполох". В студенческой юности он "был замешан вместе с известным Чайковским <само собой, не композитором, а радикаль-ным политическим деятелем, "революционером-подпольщиком"> в один из процессов конца царствования Александра II". В дальнейшем его политические убеждения, а вместе с ними и личные предпочтения кардинальным образом изменились, он, по свидетельству его сына, стал "убеждённым консерватором", но консерватором не охранительного, а либерального толка: "В России трудно быть консерватором, ибо нечего в России консервировать" - эту расхожую в те времена шутку Евграфов, по воспоминаниям его сына, часто с грустью повторял. К.Р. Евграфов был близок кадетам, это правда...

Ещё в революцию 1905-907 годов Евграфов выдви-гал свою кандидатуру в 1-ю и 2-ю Государственную Думу, естественно предположить, что по кадетскому списку, успешно проиграл выборы, в дальнейшем его участие в политике сводилось исключительно к публичному высказыванию своих взглядов, не отличающихся партийной узостью и односторонностью, тем более классовой ненавистью и фанатизмом. Но и это было немало; дореволюционная губернская администрация не очень-то любила К. Р. Евграфова; его считали чрезмерно вольнодумным. Его сын описал это так: "Независимые суждения и порицания, всегда открыто и резко выражаемые, глупостей и подлостей администрации, его личное заступничество за многих аре-стованных и преследуемых работников и молодёжь, его громадное влияние как популярного и любимого врача - создали ему среди Пензенской администрации славу опаснейшего революционера в Пензе". Революционером Евграфов, конечно, не был. Как земский деятель он занимался сугубо практической реальной деятельностью, приносящей пользу собственному народу при любой власти. Нет сомнений, что Евграфов, будь он жив, продолжал бы заниматься тем же делом и после 17-го года, и делал бы его не хуже, чем делал до этого...

В книге Олега Савина "Родник воды живой. Пензенской областной библиотеке имени Лермонтова 100 лет" К.Р. Евграфову посвящена целая глава, которая называется "Науке посвятив свой ум...". Савин цитирует Евграфова: "Главнейшее бедствие нашей великой родины состоит в бедности просвещением и невеже-стве народной массы... Наш народ жаждет просвещения; его дети рвутся в школы; на скудные гроши он открывает читальни и библиотеки. Знаний, знаний больше пролейте, больше света и знаний для нашего дорого отечества, и мы будем сильны и богаты!".

Об остальной просветительской деятельности Константина Романовича можно прочитать в упомянутой книге, но непременно следует сказать, что именно Евграфов был "отцом-основателем" и Лермотовской библиотеки в Пензе. Это ещё одно его детище, наряду с больницей. В 1908 году Евграфов был избран председателем правления Лермонтовского общества.

Константин Романович умер после продолжительной и тяжёлой болезни 3 сентября 1917 года, не дожив двух лет до шестидесятилетия, и был похоронен на кладбище мужского Спасо-Преображенского монастыря в Пензе. В годы Отечественной войны Спасо-Преображенское в Пензе кладбище было уничтожено, на его месте построены цеха Пензмашзавода, выпускавшего системы залпового огня, иначе говоря "гвардейские миномёты", "катюши". Могила Константина Романовича, таким образом, не сохранилась, как это ни печально. Но в Пензе не только сохранились, но и развились и выросли два крупнейших учреждения, созданных трудами и заботами Константина Романовича - областная психиатрическая больница и областная библиотека имени М.Ю. Лермонтова.

(по материалам эссе О.А. Макарова, взятого с сайта Пензенской психиатрической больницы им. К.Р. Евграфова)

***

Но вернёмся к нашей, столь кстати потерявшей анонимность, поэтической тетради.

В настоящее время данная рукопись Евграфова может представлять, прежде всего, документально-исторический интерес.

Во-первых, пред нами раскрывается исповедь конкретного патриота своего отечества, оставившего заметный след в истории родного края (исповедь, добавим, могущая во многих аспектах по-новому осветить и биографический путь её автора)*.

* Записи, кстати, любопытны ещё и тем, что делались именно в тот период, когда их составитель посетил, к примеру, навсегда оставшейся для него памятным, литературный вечер с выступлением на нём Ф.М. Достоевского, а также имел случайную [у]личную встречу с императором Александром II* (но об этом случае мы порассуждаем ещё чуть ниже).

Многие, наверное, знакомы с теорией шести рукопожатий (теория, согласно которой любые два человека на Земле разделены лишь шестью уровнями общих знакомых). В связи же с нашей темой могу предложить ещё и теорию одного прикосновения: признаюсь, это странное это по новизне ощущений чувство - соприкасаться с рукописью человека, непосредственно общавшегося и с Фёдором Достоевским, и с Александром (II) Романовым (Рукописи говорят и обладают уникальной какой-то энергетикой!)

Во-вторых, не будем забывать, что то было преддверие серебряного века (берущего начало именно с конца 80-х гг. XIX в.), когда в среде интеллигентской молодёжи вести личный поэтический дневник было делом более чем естественным (к сожалению, в отличие от нашего прозаического времени). И через призму произведений одного автора позапрошлого уже столетия, нам представляется сейчас редкая возможность бросить общий взгляд и на целое, современное ему, поколение...

***

Однако позволим себе ещё немного повременить с анализом стихов, дабы привести обещанный выше рассказ о встрече 20-летнего студента Кости Евграфова со своим царём (по сохранившимся воспоминаниям его сына С.К. Евграфова):

"В феврале месяце 1879 г. часов около 6 вечера он шёл с 4 товарищами пензяками с Захарьевской улицы на Выборгскую сторону в анатомический институт академии. Шёл он нагруженный анатомическими препаратами в форменном пальто с поднятым воротником, с заткнутыми ватой больными ушами, в сапогах, так, что брюки были не на выпуск, как полагалось по форме, и, в довершении всего, при форменном пальто в тёплой. Глубоко надвинутой на голову меховой шапке. Последнюю он надевал всегда при переходе через Неву, для защиты от резкого ветра.

"Повернув на Выборгскую, я, задумавшись, плёлся сзади своих четверых товарищей, нагруженный анатомическим набором, атласами и руководствами по анатомии; больные уши были плотно заткнуты ватой, меховой воротник пальто был поднят, и я старался поглубже уйти в него от резкого ветра. Вдруг я глухо услышал сзади чей-то зовущий голос, но слов разобрать не мог. Шедшие впереди товарищи остановились и один из них сказал: "иди, тебя зовут". Я обернулся и увидел шагах в 6-7 позади себя маленькие санки, а в них военного, закутанного в николаевскую шинель. С бобровым воротником. В это время я услышал оклик, по-видимому, вторичный: "Эй, студент, поди сюда". Я подошёл на расстояние 4-5 шагов и сошёл с тротуара. "Что это за народ!!" раздался гневный голос военного. Я был близорук и всё ещё не мог понять, кто передо мной, тем более, что воротник скрывал всю нижнюю часть лица говорящего. - "Страдаю ревматизмом головы, Ваше Превосх..." начал я, но в этот момент военный резко повернулся назад, высунул руку из-под шинели и поманил пальцем артиллерийского полковника, шедшего сзади по направлении к нам. "Полковник", раздался тот же повелительный зов. Шинель от быстрого жеста распахнулась, края воротника разошлись, между ног военного я увидел маленькую собачку... Я узнал императора Александра II. Ошеломлённый неожиданностью, я стоял растерянный: "снять шапку", мелькнуло в голове, "при военной форме нейдёт, сделать честь ещё более..." И я продолжил стоять, как истукан, - "Полковник, свези эту чучелу к Милютину и покажи ему, как его студенты ходят", сказал император полковнику гневным громким голосом, а затем, запахиваясь и поправляясь в санках, крикнул кучеру: "пошёл". И санки скрылись моментально из виду. Полковник пригласил меня сесть на извозчика, и я был доставлен к Милютину. Гр. Милютин* приказал мне отправиться к начальнику академии, генерал-лейтенанту Быкову и сообщить ему о встрече с императором. Через несколько дней я был посажен на гауптвахту на трое суток".

* Дмитрий Алексеевич Милютин (1816 -1912) - российский военный и государственный деятель, один из ближайших сотрудников императора Александра II. С 1861 по 1881 гг. занимал пост военного министра Российской империи.

Теперь попробуем объяснить столь жесткое поведение императора в данной ситуации.

И для этого сначала напомним, что сезон охоты на российских императоров со стороны революционно настроенной молодёжи был открыт ещё в 1866 году Д.В. Каракозовым (кстати, нашим земляком, бывшим учеником Ильи Николаевича Ульянова, который в свою очередь являлся отцом Дм. Ульянова, персонажа, покушавшегося на жизнь уже следующего императора, - Александра III). Спустя год Александр опять был обстрелян (на сей раз в Париже неким Березовским).

На момент же встречи императора с героем нашего повествования затишье в этой страшной охоте продлилось уже почти 12 лет. Но, как мы можем предполагать, сам Александр опасность со стороны радикально настроенной студенческой молодёжи ощущать продолжал*.

Но, так или иначе, а уже буквально спустя месяц после той случайной февральской встречи на Выборгской террористическим актом А.К. Соловьёва (2 апреля 1879 года в Петербурге произвёл 4 выстрела в сторону императора) было положено начало очередной серии кровавых попыток лишить жизни первую монаршую особу**.

Предположим ещё напоследок, что вышеописанный случайный разговор с Костей Евграфовым вполне мог быть и последней столь короткой встречей с представителем студенчества в жизни государя-императора, оставшегося в народной памяти под именем Освободитель.

* И какое шестое чувство подсказало ему тогда, что перед ним те самые опасные пензяки, - лишь бог ведает...

** За неполные два года на Александра II было совершено четыре покушения, последнее из которых (1 марта 1881 г.), достигло, наконец, своей цели.

***

Но возвращаемся, наконец, к основной нашей теме.

Итак, ниже мы попытаемся проанализировать некоторые из поэтических опытов, представленных в тетради Евграфова.

Повторимся ещё раз: стихи, содержащиеся в ней, юношеские, и едва ли могут представлять серьёзный литературоведческий интерес. Строгий поэтический критик наверняка найдёт здесь массу пищи для размышлений, придраться можно ко многому: не оригинальна рифма, не ровен строй стиха, не соблюдён размер и прочая, прочая...

Да, собственно, Константин Романович сам себя к когорте профессиональных поэтов никогда и не относил. И именно потому, может, эти свои юношеские пробы пера нигде публично не обнародовал.

В одном из первых тетрадных стихотворений ("Посвящение к Элегии") находим весьма критичные строки автора о самом себе:

Я вам посвящаю писанье моё;

Искусства вы в нём не ищите:

Излить в нём лишь полное сердце своё

Хотел я...

Но если всмотреться в данные лирические опыты не предвзятым взглядом критика (оставив в стороне претензии к нередкой неровности стиля), то можно увидеть именно и прежде всего исповедь горячего сердца, сопряжённую с обнажением потаённых глубин души юного поэта.

Итак, история поэтического дневника Евграфова берёт начало в 1877-ом году, когда Константин Романович оканчивает восьмилетнюю мужскую гимназию в Пензе и сразу же поступает в медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге*.

* Тетрадь таким образом заведена, очевидно, уже в Питере. Хотя, вообще говоря, Евграфов младший относит начало увлечения стихотворчеством у своего отца ещё ко времени поездки того на Кавказ, для лечения страшной простуды, случившейся в позднюю пору обучения в первой Пензенской мужской гимназии.

Стало быть, представленные стихи захватывают пять лет петербургского периода и два года последующего пребывания в Пензе (т.е. вплоть до 1884 г., когда 25-летний К.Р. Евграфов начинает беззаветное служение своё на ниве лечебной практики, длинною в долгие 33 года).

Думаем, не стоит удивляться тому, что первые стихи 18-летнего юноши Кости Евграфова были посвящены, конечно же, любви...

Множество опусов носит просто название "Въ альбомъ ***", не меньшая часть посвящена воздыханиям по некой таинственной персоне по фамилии, начинающейся на литеру "М", - "М.***ой"* (лишь единожды находим заглавие "В альбом А. Д-ой" [1881], но то была уже лирика скорее не любовная, а чисто дружеская).

* Что за таинственная дама сердца скрывалась Евграфовым за литерой "М", мы, вероятно, уже никогда не узнаем. Посмеем лишь выдвинуть предположение, что это могла быть какая-нибудь эмансипированная барышня из какого-нибудь Смольного института благородных девиц. Сделать подобную догадку нам даёт право стихотворение Евграфова "Совет" (1878):

Мой сын! даю тебе совет полезный:

Беги ты женщин класс известный;

Беги вина, беги столов зелёных,

Но пуще всех ты бегай жён учёных!

(здесь, кстати, в очередной раз мы можем наблюдать и своего рода провидческий дар автора: впоследствии у него действительно родится сын).

Первые стихи Константина Романовича во многом откровенно подражательны. Прежде всего, он старается походить на своих юношеских кумиров, - Пушкина и Лермонтова.

Обратим внимание на самое первое стихотворение сборника, которое носит лирическое заглавие "Она" (1877). Здесь представлены три четырёхстрочия к объекту тайных воздыханий автора, и начинаются они так:

Лежу ль, закрыв глаза, спокойно

И разным предаюсь мечтам...

Сижу ль средь классиков тяжёлых...

Читаю ль стих я вдохновенных...

Отметим здесь вольный перифраз первых четырёх строк из стихотворения Пушкина 1829 г. "Брожу ли я вдоль улиц шумных":

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам...

Или возьмём из тетради стихотворение без названия 1880-ого года, начинающееся со слов:

Любовь! Как много в слове этом

Глубокого значенья скрыто для меня!..

В этом случае находим откровенное эхо из пушкинского описания сцены приближение семейства Лариных к Москве:

Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

Начало стихотворения под названием "Женщине" (1877) выглядит так:

Ты другому отдана,

Воли нет в тебе свободной:

Покоряться ты должна,

Ропот скрывши недовольный...

Сравним изложенное с восклицанием Татьяны из того же пушкинского "Онегина":

Но я другому отдана

И буду век ему верна...

Идём дальше, - с лермонтовским наследием откровенно перекликается у молодого Евграфова стихотворение "Ревность" (1879):

Отчего мне и грустно, и больно?

Отчего закипает невольно

Злоба гордая в сердце моём...

У Михаила Юрьевича находим сходные по лирической интонации строки:

Мне грустно, потому что я тебя люблю,

И знаю: молодость цветущую твою

Не пощадит молвы коварное гоненье.

За каждый светлый день иль сладкое мгновенье

Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.

Мне грустно... потому что весело тебе.

Отчего (1840)

И вообще, с вышеприведённым стихотворением Лермонтова хотя, может, и не буквально, но по духу, по идее, перекликается множество лирических фрагментов у юного Кости Евграфова.

Для наглядности приведём стих "Женская доля" (1878), в коем дано развёрнутое описание того, как приходится расплачиваться с судьбою "слезами и тоскою" (здесь же, кстати, найдём и присутствие мрачных ноток, характерных для некрасовской гражданской лирики):

Женская доля - тяжёлая доля:

Вечно терпеть, покоряться, прощать;

Крепко закована женская воля,

Да и оковы ж велят уважать!

Девушкам - танцы, балы, маскарады;

Девушкам - воля, свобода, простор;

Девушкам - бархат и шёлк, и наряды;

Девушкам - лесть и ласкающий взор.

Женщинам вместо веселья - работа;

Женщинам - воля супруга закон;

Женщине плакать дана лишь свобода,

Только не слышал рыданий бы он...

Женщине - адские муки рожденья;

Женщине - крик и капризы детей...

Мужу ж над нею всецело владенье,

Мужу и право отнять их у ней.

Мужу - дела все, искусства, науки;

Мужу к высоким задачам полёт.

Ей же лишь в кухне развязаны руки,

Ей же задача - умелый расход...

Но подражательный настрой у поэта в осемнадцать лет (переиначим пушкинскую характеристику Ленского) не ограничивался лишь отечественными классиками.

Мы знаем, что Евграфов знакомился с произведениями Гейне и Гёте на языке оригиналов, и настроение этих немецких классиков нашло отчётливое присутствие на страницах его тетради.

Объективное влияние можно усмотреть, скажем, в том, что к переосмыслению сюжета гётевского "Фауста" Константин Романович продолжает возвращаться на протяжении всего ведения своего поэтического дневника, а несколько произведений своего цикла он так и назовёт "Изъ Гейне".

Кроме того, добавим, что стихотворение Евграфова под названием "Двое (Посвящение ***ой)", которым он открывает раздел 1878-ого года, представляет собой ни что иное, как вольную фантазию на тему произведения Гейне "Ein Fichtenbaum steht einsam" (из цикла "Лирическое интермеццо", входящего в "Книгу песен"):

На севере диком, где буря шумит,

Молоденький дуб одиноко стоит.

Метелями он преклонён до земли,

И вьюги снегами его замели.

А корни морозы сковали в земле,

Ему помечтать не дают о тепле.

В теплице с ним рядом там пальма росла,

И прелестью юга - отчизны цвела.

Но душно в теплице и тесно ей там,

И рост её скован покровами рам.

Ей скучно с пигмеями рядом стоять

И не кому слово приязни сказать.

И смотрит она из темницы своей

На дуб, что склонился под бурею к ней.

И вырваться хочет навстречу судьбе,

Чтоб силы изведать в неравной борьбе.

Глядит и сосед на красавицу юга,

Не сердит его и обычная вьюга...

И пылкой любовию дуб увлечён,

К ней хочет поближе придвинуться он.

Но крепкие рамы южанку держали,

А корни соседа морозы сковали...

Вот пробует силою вырваться он,

Но ниже поник лишь, борьбой истощён...

По-прежнему буря и вьюга ревут

И дерзко, с усмешкой на битву зовут...*

* Самый ранний перевод "Ein Fichtenbaum..." на русский язык был сделан ещё в 1823-1824 гг. Ф.И. Тютчевым; но Евграфов на написание своей вольной интерпретации, наверняка был вдохновлён версией М.Ю. Лермонтова (1841 г.), начинающейся, кстати, тем же рефреном: "На севере диком..."; кроме того, обратим внимание, что один фрагмент у Евграфова напрямую перекликается здесь с лермонтовскими строками "И скучно, и грустно, и некому руку подать..." (1840 г.)

Субъективное же влияние упомянутых немецкоязычных авторов проявилось в том, что свойственные им романтические скептицизм и пессимизм, нашли своё отражение в поэзии молодого Евграфова через настойчивое присутствие мотива смерти.

Из истории нам известно, что в своё время, после публикации романа Гёте "Страдания юного Вертера" Европу поразил так называемый "синдром Вертера" - среди читающей публики прокатилась волна самоубийств. Романтический герой юного Константина также испытывает некую гамму переживаний на данную тему.

Как пример - фрагмент из "Элегии" (1877):

Скоро, скоро умирать!..

Налегла уж гробовая

На меня печать,

Словно туча грозовая...

Я взглянул на мир широкий:

Всем там радость есть;

Я же должен одиноко

С жизнью счёты свесть...

Или из стихотворения "Осенние чувства" (1877):

...В счастье людское не хочется верить;

Ясного солнца не хочется ждать;

Силы в борьбе мне не хочется мерить, -

Сном непробудным мне хочется спать!

Или финал из стиха "Вопросы и ответы" (1879):

...Сидел я раз, - то ночью было, -

И сердце мучило и ныло...

Так жить и счастья никогда

Не знать... О, право для меня

Не лучше ли убить себя?

И ум мне отвечал тогда:

Да!

Но полно о мрачных бюргерских напевах, - вернёмся-ка на родную землю.

Чисто лермонтовский мотив - мотив единения с природой, с детством, и появляющаяся дисгармония при выходе в большой свет, ощутимо присутствует в стихотворении Евграфова "Прощание с первой юностью" (1877):

...Давно ли с сердца замираньем

Я слушал песни соловья

И любовался звёзд мерцаньем,

Работой крошки-муравья?

Мне ярче солнышко светило;

Как будто чище воздух был;

И горе тише грудь щемило;

Бывало гнев скорее стыл;

Добрее люди мне казались,

Добро сильнее я считал;

Пороки злых не замечались

И грязь я жизни не видал...

Теперь узнал я жизнь поближе,

Неправду, низость и порок...

И стал я сам как будто ниже,

К себе и людям боле строг.

Пропали радостные грёзы,

Пропал мой юношеский жар

И умилительные слёзы,

Что счастливым даются в дар.

Позже автор ещё раз вернётся к этому мотиву на очередном витке своего нравственного развития, - в стихотворении без названия 1879 года:

Зачем детьми нас оторвали

От груди матери природы,

И дивных сказок насказали

Про мир довольства и свободы?

Но сказок чудных не забыть:

Манят своим очарованьем.

А мир... он полон лишь страданьем,

В нём лишь рабом и можно жить!

Однако со временем к романтическому настрою юного поэта примыкают и нотки с остро выраженным социальным подтекстом.

В стихотворении "Идиоты" (1878) автор даёт своеобразную градацию тех, кого можно отнести к данному подтипу. Для начала сравнивается тот, кто томится "за решёткою крепкой в больницы" с тем, кто "богача, кулака и грабителя сын, // Воспитания светского модного плод". О последнем подтипе говорится ещё следующее:

Идиотов таких можно встретить в салоне,

Встретишь их и в порфирах на троне;

Встретишь их и на светских балах,

В золочёных дворцах и на важных постах.

А в конце добавляется ещё один подвид оного подтипа:

Но бывают ещё идиоты другие:

То бездушные люди, педанты сухие.

Не поймут они пылкого сердца порыв,

Не дойдёт до них братский на помощь призыв...

Постепенно социальный подтекст в лирике Евграфова приобретает всё более яркие окраски.

В самом конце 1877-ого года умирает кумир либеральной молодёжи своего времени Н.А. Некрасов, и молодой Костя Евграфов сразу же откликается на эту смерть подражательным стихотворением "Где ты, силушка?" (1788). Перед нами предстаёт своего рода стилизация под стилизацию некрасовской народной песни из поэмы "Кому на Руси жить...").

Думаю, данный образец достоин, чтобы привести его полностью:

Где ты, силушка,

Моя крепкая, моя буйная?

Нету силушки, нету крепости...

Моя силушка порастратилась,

Моя буйная поразмыкалась

Не на труд святой,

Не на бой честной,

А на горюшко:

Горе сердце ест,

Горе кровь сосёт,

Горе спать не даёт,

Силы крепкие повыматывает.

А о горюшко не моё одно,

Не моё одно в нём несчастьице:

Ходит горюшко по земле по всей,

По лицу её расстилается,

И хватает оно всё молодчиков,

Да молодушек - красных девушек.

Знает горюшко, что сердца у них

Не заржавели, не заплеснели...

Как начнёт оно

Свою злую песнь,

Про дела про все,

Про людей, про мир

Порассказывать.

Захолонут сердца,

Заморозится кровь,

Пропадёт с лица

Краска алая,

С уст усмешечка разудалая...

Станешь ночи не спать,

Думу крепкую всё раздумывать:

Как стереть с земли горе братское, горе страшное?

Но не хватит сил,

Бодрой моченьки...

И начнёт тогда

Твою душеньку

Грызть кручинушка,

Станет в гроб вгонять

Добра молодца

Раньше времени

Раньше старости.

Вгонит молодца во сыру землю

И без радости, и без счастия...

А и горюшко

Станет всё расти,

Без конца расти,

Будет всё косить силы крепкие!*

* Впоследствии автор ещё раз обратится к подобному стилю народной песни, - в стихотворении 1881 года "О, защити меня, моя родимая..." (из цикла любовной лирики).

Со временем любовная тематика в творчестве Евграфова понемногу отходит на второй план, а автор всё чаще задумывается о своём месте в этой жизни. Вот пример слов уже не мальчика, но мужа, - из стихотворения "Часы усталости" (1878):

Я покорил свои сомненья,

Надежды сладкие сковал,

И жажду в жизни наслажденья

Я строгой волей обуздал.

Науке посвятил свой ум,

Работой время наполняю,

И след тоскливых прежних дум

Трудом сурово прогоняю...

И всё же он где-то по-прежнему ощущает себя романтиком. Смотрим стихотворение "Реалистам" (1878):

Порой, когда весёлый жизни шум

Меня очарованием манит;

Страдаю я... Тогда мой пылкий ум

Картиной пышною меня дарит,

И жизнь моя течёт среди картин,

И забываюсь я среди мечтаний:

Так пьяница находит между вин

Надёжное лекарство от страданий.

"Оставьте все бесплодные мечтанья" -

Нам реалисты говорят...

О, господа, браните вы страданье:

Не мы - они мечтания родят.

Я сам желал бы всякому охотно,

Жить жизнью полною, реальной:

Она - пусть говорят нам, что угодно -

Всё ж лучше скорби идеальной.

Но что же делать? Как же быть?

Ужели жизнь бесцветную свою

Мечты - последней прелести - лишить?

Мне дайте жизнь - мечты я отдаю...

А вот творение Евграфова 1879-ого года, вскользь уже упоминаемое в начале нашей работы (какое д-р Макаров по ошибке относил к 1881 г.), - "Грустная дума". Признаем, что и заглавием своим, и содержанием это произведение напрямую относит нас к стиху Лермонтова "Дума" ("Печально я гляжу на наше поколенье..." 1838 г.):

Непроглядна, как ночь, и темна, как она,

Наша тянется жизнь. День за днём,

Ночь за ночью идёт. А дорожка одна,

И светла, и ясна, но не сыщешь её!

Пропадают у нас силы гордые,

Честность, бодрость и смелость ума.

И идём мы без цели, без веры в себя,

Дожидаясь, что жизнь разрешится сама.

В ожиданье тихонько подходит могила,

И становимся мы перед нею с вопросом:

Для чего и зачем нас судьба породила?

Для чего и зачем нас душой наградила?..

Ко всему вышесказанному добавим, что в социальной лирике молодого Евграфова присутствует и своего рода Эверест его юношеского вольнодумия. Это стихотворение 1879 года "Студенческая песня (на мотив: Пора огонь небесный...)":

Прочь сон свой бесполезный,

Товарищи, гоните,

И жизни крест железный

Нести скорей возьмите!

Девизом вам да будет:

Всегда вперёд, друзья!

Пусть каждый не забудет,

Что мы - одна семья!

Невзгоды жизни встретим

Мы вместе все, друзья,

И вместе все ответим:

Мы все одна семья!

Пусть горе верх одержит, -

Вспомянем мы, друзья,

Что нас другой поддержит,

Ведь мы одна семья!*

* Напомним, что Медико-хирургическая академия считалась в то время одним из оплотов народовольческого движения и молодой Евграфов, без сомнения, каким-то боком да, несомненно, в нём поучаствовал.

Теперь позволим обратить своё внимание на первый пример пейзажной лирики в творчестве молодого поэта. Это стихотворение "Осень" (1879):

Листья желтеют, падают, вянут;

Ветер их носит, кружит.

Лёгкие нити по воздуху тянут;

Лес пожелтевший сурово глядит.

Ветер ли свежий по нём загуляет,

Немощно он закачается вдруг,

Как-то печально он весь закивает,

Листья свои осыпая вокруг.

Лист оторвавшийся долго кружится,

Ветви целуя свои, и с смертельной тоской

С жалобным звуком у корня ложится,

Плачет и стонет под нашей ногой.

Оригинальное слияние лирики любовной и пейзажной находим и в произведении под схожим названием, - "Осенью" (1879):

Слышишь ты, милая, ветр как ревёт?

Как он деревья сгибает, качает,

Как он в окошко к нам каплями бьёт,

Дико и злобно в трубу завывает?

Здесь нам уютно, спокойно, тепло;

Светит огонь, лишь порою мерцая;

В сердце спокойствие мирно легло,

Чудно твой взор и лицо озаряя.

Молча любуюсь тобой и смотрю,

Как ты головку склоняешь к работе;

Друг мой, тогда я сильнее люблю

Жизнь и тебя, и благое в природе!..

Аналогичный приём слияния любовного и пейзажного настроения применяем автором в стихе "Моя звёздочка" (1880):

Дышат липы ароматом;

Воздух тих, прозрачен;

Словно в мирре каждый атом

Счастием охвачен!

Небо звёзды застелило -

Миллион лампад, -

И над миром хлопотливо

Звёзды те горят.

Говорят, что в мире звездном

Есть у каждого звезда,

И по ней о неизвестном

Отгадаешь завсегда.

Вот на своде я небесном

Для себя одну избрал,

И о счастие неизвестном

Я по ней всё загадал.

Часто облачко скрывает

От меня звезду мою

Но мне сердце обещает.

Что её опять найду.

Туча пусть её скрывает,

Но надежду ту тая,

Вторю: скоро засияет

Снова звёздочка моя!

Перечитывая же следующее стихотворение я всегда весьма явственно слышу цыганский романс (умел бренчать бы на семиструнной, ей богу, сгорланил бы!). Согласитесь, есть в этом нечто эдакое цыганско-есенинское (a la "Клен ты мой опавший, клен заледенелый...". Итак, "В лесу" (1879):

Прощай, мой лес! К тебе уж не приду я

Свои мечты и думы повторять;

Не буду я, бродя уныло и тоскуя,

Тебя печальной песней оглашать...

Прощай, мой лес!.. Иду я в лес другой,

То лес живой, то лес людей,

Где все толпясь, шумя, с безумною враждой,

С презрением к другим идут дорогою своей.

Прости! Как изменился ты, мой молчаливый друг,

С тех пор, как я тебя впервые посетил!

Тогда - всё ярко здесь цвело. Всё зеленело вкруг,

И ты так полон юной зеленею был!

Теперь... тебя осенний холод развенчал:

Листы, что жизнь и красоту тебе давали,

Суровою рукой с ветвей твоих он оборвал,

И обитатели твои, его предчувствую, спеша бежали.

Оставь печаль: весна опять настанет,

И возвратит всё то, что осень унесла,

И жизнь в тебе опять воспрянет

Ещё роскошнее и полнее, чем была.

А мне увы! Мне никогда не заманить

Того, чем сердце долго жило,

Мечты безумной мне не возвратить:

Ведь жизнь сама её в могилу уложила!

Любовная лирика автора со временем становится всё глубже, всё психологичнее. Эпиграфом к очередному приводимому нами стихотворению вполне можно было бы поставить знаменитые онегинские переживания:

...Нет, поминутно видеть вас,

Повсюду следовать за вами,

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами,

Внимать вам долго, понимать

Душой всё ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!

Сопоставим это с евграфовским "Люблю тебя" (1880):

"Люблю тебя!" - вертится на устах,

Жжёт сердце мне и мозг палит огнём...

Кипучий яд в тех двух словах,

И жгучая отрава в нём...

Когда гляжу я на тебя,

Твой взор душевный пламень утешает,

И муки сердца у меня,

И муки сердца у меня

Так сладко, сладко усыпляет.

Готов молиться я тогда,

Чтоб время свой остановило бег,

Что в очи те глядеть всегда,

Глядеть и любоваться целый век.

Печаль и радость с ними разделять,

И слёзы лить бы вместе в чёрный день,

И тотчас же причину узнавать,

Зачем на них порой ложится тень...

Исчез твой взор - и мучусь я,

И больно мне до слёз,

И пусто так кругом,

И нет счастливых грёз...

***

Так постепенно мы подошли в нашем разборе вплотную к году 1881-ому.

Это был год ещё тот год! Оказавшийся переломным непосредственно и для Константина Евграфова, и для всей страны в целом.

Начался он со смерти в январе Ф.М. Достоевского. А буквально спустя месяц с небольшим продолжился ещё одной громкой смертью, теперь уже насильственного характера, - 1 марта 1881 года террористическая группа народовольцев "успешно" проводит операцию по ликвидации императора Александра II.

С этого года Евграфов в свою тетрадь сможет набирать стихотворений не более чем на десяток страниц. Сейчас мы приведём лишь одно стихотворение сезона 1881:

Ах, скоро расстанемся мы!

Вот и осень совсем наступила;

Уже сняты плоды, пожелтели листы,

И поля всё глядят сиротливо.

Скоро ветер сердито завоет;

Нанесёт вереницу он туч,

Небо густо он ими покроет,

И погасит он солнечный луч.

Станешь ты одиноко сидеть

Ночи долгие, зимние ночи;

Ветер жалобно будет свистеть,

И подёрнуться грустию очи...

И с тоскою ты вспомнишь тогда,

Как тебя верный друг твой любил,

Как тебе он был верен всегда,

Горе, радость с тобою делил.

Станет жалко тебе твоих юных годов;

Станет старость грозить впереди,

Разлетятся остатки мечтательных слов,

И тоска поселится в груди...

Что же произошло с автором в тот исторически переломный 1881-ый, и почему он собирается расстаться со своим любимым человеком этой осенью?

За разъяснениями обратимся опять к д-ру Макарову:

"По рассказу С.К. Евграфова: "За время пребывания в академии К.Р. переживает очень длительный душевный кризис, может быть, даже и нервную болезнь, и вынужден на целый год оставить занятия, так как его непосредственный учитель проф. Манассеин высылает его в Пензу, дабы переменой обстановки и жизни возвратить нормальное течение душевной жизни".

Сергей Константинович утверждает, что "причиной этого кризиса было всё то же искание правды метафизической, религиозной и жизненной". Наверное, это так. Но следует напомнить и то, что 1 марта 1881 года в Петербурге был убит Александр II, что повлекло за собой массовые аресты, череду судебных процессов, административные высылки прочие правительственные мероприятия. Медико-хирургическая академия, только что переименованная в Военно-медицинскую, была оплотом народовольцев, два первых курса её попросту были распущены, все их студенты были отчислены. Убийство самодержца, помазанника божия, не могло не потрясти глубоко верующего Евграфова, поклонника Достоевского. Тогда многие вдруг как бы опомнились, одна эпоха в одночасье сменилась другой, студенческие сходки перестали восприниматься, как подростковая шалость...

Сын цитирует не дошедшую до нас рукопись отца: "Кризис был ужасен: я дошёл почти до безумия, ибо, как Ницше не мог остановиться, по крайней мере, внутренне, а не в поступках, на полдороге" (О.А. Макаров "Константин Романович Евграфов (к 150-летию со дня рождения)"; "Очерки истории Пензенской психиатрической больницы им. К.Р. Евграфова" (Пенза 2008).

Итак, в связи со своей болезнью некоего душевного характера Костя Евграфов вынужден взять академический отпуск на год. Следующее стихотворение, датированное 1882 годом, очевидно, писалось уже на родной Сурской земле:

Помутилась душа от бессонных ночей,

От тяжёлой тоски, надрывающих дум...

Я обижен судьбой беспощадной своей;

Силы нет у меня, омрачился мой ум,

И на сердце одна ядовитая мука...

Безобразные мысли мне жизнь отравили,

И я мучусь и мучу любимого друга...

Всё, что в жизни осталось, те мысли убили.

И средь ночи и днём всё я вижу измену;

Мне мерещится дьявольский смех надо мною:

Я ушёл - он приходит за мною на смену -

И он счастлив, он счастлив, оставшись с тобою!

То мираж... Может быть, это бред полоумного,

Но я вижу, ведь я вижу не сон...

Наяву будто вижу...

И нет слова разумного,

Нету силы в мозгу воспалённом моём

Отогнать эту мысль, доказать, что обман,

Что то чувств заблужденье, мираж и фантом,

Что исчезнет всё то, лишь исчезнет туман!..

Это произведение не многое проясняет нам в сути глубинного переворота, произошедшего в душе Константина Романовича. И ниже мы попытаемся самостоятельно домыслить некоторые аспекты сложившейся ситуации.

В юношеских стихах Евграфова мы наблюдаем массу примеров либерального вольнодумств их автора. Но уже с возвращением в Пензу он всё больше проявляет себя как образец умеренно-либерального консерватизма, а к концу жизни даже и вовсе становится истово верующим и непреклонно убеждённым христианином.

Зададимся теперь вопросом: когда произошёл этот судьбоносный разворот в его душе, - не в тот ли достопамятный 1881-ый? И не те же ли душевные переживания мог испытывать юноша Евграфов, что и молодой Достоевский в переломном для себя 1849-ом*?

И если это так, то к нашему герою очень подходят следующие слова (не помню, к сожалению, чьи): "Плох тот консерватор в зрелом возрасте, который по молодости не был либералом"...

* См. историю преображения Достоевского после не состоявшейся его публичной казни.

***

Но здесь в критическом нашем разборе сделаем небольшую паузу и остановимся для попутного рассмотрения ещё одного весьма любопытного прозаического вопроса (он займёт некоторое время, но без него и весь наш разбор оказался бы не полным).

И для начала привлечём цитату из уже неоднократно цитированной статьи д-ра Макарова:

"По какой-то причине Константин Романович недолюбливал творчество А.П. Чехова. Это немного странно. Евграфов ровесник Чехова (тот 1860 года рождения), они одновременно стали врачами (1882 год). Нет сомнений, что они люди одной закваски, представители одного поколения русских интеллигентов. Даже внешне они чем-то похожи. Впрочем, каждый может самостоятельно определить, насколько Евграфов был прав или неправ".

Воспользуемся данным советом. И в дальнейшем разборе сошлёмся на несколько цитат из одного весьма любопытного литературно-критического эссе Константина Романовича, представленного на страницах всё тех же "Очерков истории Пензенской психиатрической больницы им. К.Р. Евграфова" (Пенза 2008). Здесь мы найдём оригинальный взгляд на творчество позднего Чехова, какой лично я ни у кого доселе не встречал.

Итак, Евграфов анализирует:

"...Да вообще, отчего, из многих прочитанных рассказов Чехова... в памяти один не отличишь от другого, не осталось ни одной яркой фигуры, чувства, мысли, а осталось что-то смутное, расплывчатое, но с яркой окраской настроения, слизисто-холодного, брюзгливо-недовольного, неизвестно, почему и не понуждающего - к чему-нибудь, куда-нибудь, хотя бы к самоубийству; точь-в-точь покушал блинов, соснул, встал и чувствуешь тяжесть, беспокойную тяжесть во всём естестве и всем недоволен...

Паралич душевный [выделения жирным шрифтом мои,- И. Л.], испарение смысла жизни и всеобщее принижение перед чем-то давящим, стихийно бессмысленным, вторгающимся отовсюду, проникающим всё житие человеческое, пакостящим всё высокое - чувства, порывы, дела, замахи фантазии, стремления туда, к божескому, сверх-человеческому... Остаётся скотское, сверхскотское6 человек - зверь, зверь - человек, зверь - природа, природа - зверь...

И ясно, до галлюцинации ясно становится после Чехова... отсутствие божественного в природе, в человеке, в человечестве, в жизни и над ним... "ясен небосвод, мерцают звёзды, лавры благоухают, торжественно на землю сходит ночь... он в небесах всё пусто. В них Бога нет..." А существует огромное брюхо - природа, брюхо - человечество, брюхо - мир...

И последние пошевеления совести расслабленной души усыпляются талантливой музой Чехова...

Что же делать - говорят мне - Чехов не виноват, такова действительность русская, художник только её отражает... Не правда ли и Вы, я думаю, часто слышите такой аргумент по тому или другому поводу. Поэтому нужно на нём остановиться. В нём, во 1-х, художник приравнивается к фотографу или репортёру, во 2-х, известным образом оценивается Россия, её действительность, её народ, его духовная жизнь и при том эта последняя всецело ставится в зависимость от внешнего фактора.

Но художник - не фотограф и не репортёр. Только совершенно не развитые купчишки покупают картины за то, что на них 2бархат, как настоящий, золото даже блестит"...

К чему бы служило искусство, если бы оно только отражало?..

Так видел ли, отразил ли Чехов русскую действительность, сотворил ли он её? Сотворил, но только не её, а разлагающийся труп, вонючий и прокислый, а петербургских червяков с развинченными нервами и паром вместо души, принял за русских людей, за русский народ. Россия труп...

Смешно даже: весь мир изучает этих наших всемирных гигантов [речь о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском], насытится не может и исчерпать несказанной глубины их духа и творчества а щенки российские и знать их не хотят... носятся с Андреевами, Чеховами, Горькими, теряя уже окончательно и вкус, и чутьё действительности, и последние остатки любви к своей почве...

Может ли Чехов что-либо дать, что он такое, в конце концов? Он талант и довольно крупный, по части изображения, но изображения внешнего; у него такой дар наблюдательности и огромный запас наблюдения, он мастер "нагонять" настроение. Но дара творческого у него нет, нет у него и Бога. Он даже просто радоваться, наслаждаться и других услаждать не умеет, и не во имя чего-либо печален он, а лишь потому, что у него нервы развинтились, ипохондрия от болезненного состояния естества, а не души. он всем недоволен, на всё брюзжит. Ипохондрия делает его слепым: он не умеет видеть ничего, кроме того, что ей под стать. Он видит внешнее, но не внутреннее. Типа он не создал и не создаст. Человек в футляре - не живое создание во плоти, а лишь схема, очерк, эскиз того, что его создало... Веры у Чехова тоже нет, или, вернее, верит он только во внешнее, бессмысленное, материальное, над которым нет "вечной правды", нет "вечной жизни" в живом Боге, нет. Он ничего не создаст, он человек конченный..."

Датировка у данной рукописи, к сожалению, отсутствует. Но судя по тому, что в ней уже упоминается имя Ницше (известность к которому пришла после его смерти, а умер он в 1900 г.), а о Чехове говорится ещё в настоящем времени (умрёт в 1904 г.), то можем сделать вывод, что написана она была именно в заявленный временной промежуток.

И опять же, отметим для себя психологически-провидческий дар Евграфова, - насколько глубоко он смог разобраться в личности Антона Павловича и насколько точно вынес заключительный вердикт в последней процитированной нами фразе!

Евграфов, как глубоко религиозный человек, почувствовал присутствие холодности* и отсутствие бога в душе у Чехова, - это, вероятно, и следует считать ключевым фактором в неприятии Евграфовым всего позднего его творчества.

* Именно холодность, как мы знаем, Антон Павлович избрал своим творческим принципом, - вспомним знаменитый совет его И.А. Бунину: "Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным, как лёд..."

Константина Романовича, без сомнения, не могли не задевать фразы Чехова, касающиеся клерикальной тематики, щедро вкладываемые в уста литературных героев. Например: "Веровать в бога не умно, но религия должна быть охраняема, так как для народа необходимо сдерживающее начало..." ("Рассказ неизвестного человека") или: "Веровать в бога не трудно... Нет, вы в человека уверуйте!" ("Рассказ старшего садовника")...

Чехов, кстати, никогда собственно и не стеснялся, прочно закрепившейся за ним, репутации атеистически настроенного писателя. Но своему латентному атеизму он давал своеобразное оправдание. Именно к предполагаемому времени написания эссе Евграфова относится следующая фраза из откровений Чехова: "Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то не занимать её места шумихой, а искать, искать, искать одиноко, один на один со своею совестью..." (письмо к B.C. Миролюбову 17 декабря 1901 г.).

Мы можем предположить, что автор этих строк мог переживать примерно то же, что пару десятилетий спустя выразит с предчувствием предсмертной тоски Сергей Есенин: "Стыдно мне, что я в бога верил. // Горько мне, что не верю теперь" (1923 г. "Мне осталась одна забава...").

***

Но вернёмся к анализу нашей тетради.

Вот стихотворение "На утренней заре" (1882):

Туда, где высокие дубы зелёным шатром

Раскинули мощные ветви широко,

Над тихо журчащим, студёным ручьём,

Туда приходи ты с горей одиноко.

Там скрыто, голубка, я буду тебя поджидать,

Там спрячемся мы под густою листвою.

И будут над нами деревья тихонько шептать,

Кивая друг другу на нас головою.

"Смотрите, как счастливы оба они!

Как будто волнуется страстью их грудь!

Раскинем над ними мы ветви свои;

Плотнее! Никто пусть не сможет взглянуть!

Ловите минуты цветущих годов,

Ловите вы счастье, ловите любовь!

Всё дышит, живёт в этот утренний час,

Когда просыпается солнце в пурпуре,

Осветит, пробудит, согреет зараз,

И встанет, красуясь в небесной лазури.

И пташки щебечут, купаясь в росе,

Цветочки курят фимиам благовонный;

И всё, что живёт лишь, всё в дивной красе

Встречает тот луч благосклонный.

Все счастия ищут, все счастье нашли,

В аккорд один стройный вокруг всё слилось:

Любитесь, забудьтесь в объятьях любви,

И ласками пламень тушите в крови!"

Согласитесь, сколько умиротворения, сколько внутренней гармонии здесь присутствует. Никогда ранее ничего подобного у Евграфова не наблюдалось, - очевидно, что кризис его благополучно миновал.

И уже в следующем стихе у автора берёт начало период самокопанья с религиозным подтекстом:

Надежды, ни правды, ни бога не зная,

Бреду я устало, безверьем страдая.

И мёртво, и дико, и мрачно кругом,

Как в знойной пустыне, спалённой огнём.

Лежат там скелеты, погибших в пути,

Усталых, разбитых, не могших дойти.

Лишь дикие звери, лишь коршуна крик

Молчанье пустыни нарушат на миг,

И снова всё тихо, всё робко молчит,

Всё вон из пустыни губящей спешит.

В развалинах прежние храмы лежат;

Алтарь покосился, колонны торчат,

Лишённые кровли, готовы упасть,

Разбитые сфинксы ощерили пасть...

Где прежде в моленье склонялся народ,

Гнездятся лишь совы да филин-урод.

Где прежде курений лежал аромат,

Там ныне гнилой, удушающий смрал.

Всё умерло прежнее, - смерть там царит,

Живое же вон из пустыни бежит...

Как эта проклятая Богом страна,

Душа моя жизни навек лишена.

И если надежда порою блеснёт,

Манить меня светлою далью начнёт,

И прежние храмы начнут воскрешать

В величии мощных своих колоннад;

Пахнёт ароматом забытым давно;

Пробудится слово молитвы одно...

Меты! Как вы сильны: безумец весь ваш,

Забыл он пустыню, забыл он мираж!

Ещё в одном стихотворении 1882 года, "Песнь о пловце", опять имеет место яркий религиозный пафос. Вот небольшой фрагмент оттуда:

...Творец Всемогущий,

Отец Всеблагой,

Ужели мир создан

Рукою скупой?..

Ужели не хватит простора,

Не хватит нам божьих даров,

Нельзя нам прожить без раздора,

Без плети, тюрьмы и оков?..

Автор, как кажется, отнюдь не закрывает глаза на социальную несправедливость, царящую в обществе, но будто домысливает одну известную нам фразу в совершенно противоположном ей смысле: "Мы пойдём другим путём..."

Как некогда Достоевский осознал, что все социальные проблемы необходимо начинать решать с решения проблемы души человеческой, как позже Булгаков выразится устами своего проф. Преображенского, - "Разруха в головах", так и молодой Евграфов открыл для себя нечто главное в схожих вопросах.

...Но при всём при том, смиряться с мещанским бытом провинциального общества автор нашей тетради также не собирался. Вот отрывок из первого стихотворения периода 1883-его года, начинающееся словами "Нет! Я не покорюсь...":

...Среди торгующих, средь праздных слов,

Я им укор живой своим молчаньем,

Своим презреньем к светской суете...

Я низко пал - я знаю сам, -

Но к ним я не пойду;

Не изменю оставшимся мечтам,

Пред богом их я не паду!

Пускай зовут меня безумцем;

Пускай несчастья мне сулят;

Пускай на пире жизни шумном

Местечка мне не уделят;

Пускай твердят: "так жить нельзя!" -

Не покорюсь я!..

Сказал "не покорюсь" и доказал то личным примером!

Константин Романович, как мы знаем, во время написания этого стихотворения уже взялся трудится в психиатрической лечебнице заштатным ординатором, то есть работал бесплатно.

Наверняка многие, показывая на него, крутили пальцем у виска; наверняка, немало едких усмешек пришлось ему услышать в свой адрес.

Но не зря, видимо, носил он имя Константин (от латинского "твердый, постоянный"). Не прогнулся с самого начала и, в конце концов, сделал всё, как задумал...

И последующий успех его на медицинском поприще во многом может объясняться тем, что он до конца дней своих следовал тому, что открыл для себя ещё в далёком 1880-ом. Смотрим стихотворение "Огонь и горе":

Пеплом скрытый огнь пылает;

Незаметно всё сжигает.

Огнь угас;

Ветром пепел разметало;

И для нас

Ничего не стало.

...

Мог бы всяк искру потушить

Влаги каплею одною.

Так и горе можно утолить,

Каплю лишь участия пролить*.

* Ранний Евграфов, подразумевая, вероятно, под 18-летним доктором Фаустом самого себя, произнёс когда-то: "Я верил в будущность и счастье; // Хотел работать для людей..." ("Отрывки из "Фауста", 1878).

Тот же завет служения людям уже зрелый (уже доктор) Евграфов озвучит на 2-ом съезде отечественных психиатров, Киев, 1905 г.:

"Хоть и старая, но вечно юная истина - врач должен видеть в больном не объект для приложения физико-математических, бесконечно многочисленных в наше время средств, а индивидуальную страдающую личность с включением всей гаммы психический её отправлений, а не одну материальную сторону болезненных явлений".

А вот фрагмент из ещё одного лирического стихотворения 1883 года "Весна":

На небе весеннее солнце сияет,

На небе весенние тучки плывут.

Пчела, пробудившись, на труд вылетает,

С молитвою люди на пашню идут.

Всё полно надежды и бодро душой;

Всё счастия ждёт и в союзе с весной

Грядущему смело навстречу идёт,

И, что не даётся, борьбою берёт...

Но, при всём этом жизнеутверждающем социальном пафосе душевное одиночество, тоска по близкому человеку, который сейчас далеко, не покидает молодого автора (напомним, тогда ему - 24 года). По кому он так тоскует? Возможно - всё по той же, оставшейся для нас неизвестной, петербуржской подруге.

Ниже дадим два стихотворения, завершающих собой стихотворный период года 1883:

Лишь мыши скребут, да мухи жужжат

В тюрьме моей мрачной с железным окном...

А мысли одна за другою по Волге летят

В тот милый, далёкий подруженьки дом.

Уж полночь давно прозвучала,

И всё позатихло, заснуло давно...

Ах! Если бы Волга примчала

От милого друга словечко одно!

То слово бы грусть облегчило

То слово б меня оживило!

Приди с лучом звезды далёкой,

Слети ко мне в тюрьму мою:

С тоскою тяжкой, одинокой,

Твой друг зовёт хоть тень твою!

...

Зачем я не птица, не ворон степной!

На крыльях тогда бы я мчался к тебе,

Спешил на свиданье под сенью ночной,

Лишь звёзды бы знали об этом одне.

К тебе бы на ложе примчался,

Лобзать твою дивную грудь,

К ней грудью усталой прижался...

Ах! Сладко на ней отдохнуть!

...Зачем я не птица, не ворон степной,

Зачем не летаю на волю!

Летел бы к желанной, родной

От горькой и тяжкой неволи!

Ну, и напоследок приведём ещё одно произведение из заключительной части стихотворной тетради К.Р. Евграфова (из "[стихотворений] Разных годов"). Этот "Экспромт" 1880-ого года даёт нам возможность со слов очевидца прочувствовать некоторые нюансы светской жизни Петербурга того времени:

Гремит оркестр... Кружатся пары

Вкруг освещённой бальной залы.

Сияют лица девушек и дам,

И резвый смех звучит то здесь, то там.

Чернеют фраки джентльменов

Средь пёстрых дамских туалетов,

Но туалет хозяйки молодой

Из всех блестит сияющей звездой,

И взор её весельем оживлён,

И пламень чудный в нём зажжён.

Гостей своих она обводит им

Следит же только за одним.

Я имя бы его с охотою назвал,

Когда б к нему я рифму подобрал;

Но пред эль мешает эр,

Клянусь, как честный кавалер!

Да и зачем его нам называть,

Когда глаза её его нам могут указать.

***

Но, как ни жаль, а разбор нашей поэтической тетради подходит к концу.

Мы оставляем нашего героя в самую светлую пору его жизни. Всё у него ещё впереди: и счастливый брак, заключённый два года спустя с девицей Анной Фёдоровной Дормидонтовой (с коей он проживёт, как свидетельствуют все современники, душа в душу более трёх десятков лет), и рождение в 1893 году сына Сергея (кстати, дочь Сергея Константиновича и, соответственно, внучка Константина Романовича, до сих пор проживает в городе Ростов-на-Дону), и славное поприще на ниве служения своему, горячо любимому им, народу...

...........................................................................................................................................................

Часть II. Пипец культурке (один грустный постскриптум)

Судя по всему, одно из детищ Евграфова, основанная 15 октября* 1892 года по инициативе Лермонтовского общества** Пензенская областная библиотека имени М.Ю. Лермонтова, доживает ныне свои последние дни.

* т.е. в день рождения Лермонтова;

**средства на пополнение книжного фонда собирали тогда буквально всем миром, свои книги пересылали в Пензу в том числе и такие люди, как Л.Н. Толстой, А.Н. Майков, А.Ф. Кони, Э. Золя, А. Доде и др.

...Последние дни, ибо вывоз архивных фондов уже начался (конец декабря 2010).

Уже почти слышны восклицания: "Куда? Зачем?!"

Куда? - на край города, в район дальнего Арбеково.

Зачем?.. А об этом поведаем чуть ниже, после того, как дадим общую предысторию сложившейся ситуации.

Информация из Википедии:

"31 января* 2007 года Президентом Российской Федерации Владимиром Владимировичем Путиным было подписано распоряжение "О создании Библиотеки Президента Российской Федерации". После смерти первого Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина получила нынешнее название.

21-22 апреля 2008 года в Вашингтоне прошло первое заседание российско-американской рабочей группы по библиотечному сотрудничеству, сформированной в соответствии с совместным поручением В. В. Путина и Дж. Буша. Сопредседателями заседания стали управляющий делами Президента Российской Федерации В.И. Кожин и директор Библиотеки Конгресса США Джеймс Биллингтон..."

*как же много сомнительного характера проектов подписывается под шумок именно в это предпраздничное суетное время!

Далее здесь даётся ссылка на сайт "Деловой Петербург" [http://www.dp.ru/] и публикацию "США окажут России содействие в реализации проекта создания президентской библиотеки имени Бориса Ельцина в Петербурге" (от 23.04.2008).

К сожалению, все копии данной статьи в инете на сегодняшний момент кем-то тщательно затёрты. Но, тем не менее, несмотря на скудность информации, всё же можно сделать общий вывод, что Сорос и компания напрямую поучаствовали в этой затейке.

Идём далее. Уже в конце 2008 года в местную прессу начала просачиваться информация:

"Пензенскую библиотеку имени Лермонтова хотят перенести. На её базе собираются устроить современный информационный комплекс... Филиалы библиотеки имени Ельцина должны открыться практически во всех регионах [по плану их должно быть ровно 38, - как попугаев в том мультфильме], и Пенза станет одним из первых городов, где это произойдет. Подготовка идет вовсю... Устроить комплекс планируется на базе библиотеки имени Лермонтова - самой крупной библиотеки в нашей области" ("КП" 29.01.2008; http://kp.ru/daily/24039/98018/).

Однако впоследствии власти несколько раз успокаивали общественность, давая якобы опровержение вышеприведённой информации. Вот, например, распечатка телерепортаж одного из местных телеканалов (в народе, кстати, прозванного "губернаторским") от 08.06.2010:

"Строительство библиотеки в Арбеково будет завершено к концу 2011 года... Что касается двух корпусов лермонтовки на улице Белинского, то они будут функционировать в привычном режиме" (http://www.tv-express.ru/news_info/13796/).

В том же репортаже, помимо всего прочего, был озвучен и тот факт, что книгохранилище новосоздаваемой библиотеке предполагается составить из "порядка 2,5 миллионов изданий". А на сайте министерства культуры Пензенской области уже вывешена информация о том, что здесь "будут созданы условия для хранения редких книг и рукописей, периодических изданий, которые являются книжными памятниками" (http://www.mk-penza.ru/penza350_lermont).

Но позвольте вопросить: информационный ресурс Лермонтовки, собиравшийся долгими десятилетиями составляет чуть более 2 миллионов 100 тысяч экземпляров (из них более 72 тысяч - редкие и ценные книги, газеты, журналы). Откуда же будет произведена "закачка" новой Ельцинки до столь значительной цифры и с присутствием к тому же редких раритетных изданий? Об этом, к сожалению, нигде не упоминается.

...Да и поздняк метаться, - поздно уже что либо упоминать, дело сделано, культурный очаг города* готов к разворошению.

Известная пензенская поэтесса Лариса Яшина в интервью газете "Московский комсомолец" (3-10 декабря 1998 г.) сказала некогда следующее:

"Наш город - это же культурная, уфологическая зона, куда кем-то свыше посылаются и посылаются талантливые души. Ведь неспроста с таким маленьким кусочком земли связано столько великих имён. Если вспомнить только самые известные из них, то их уже около ста...

Лет двадцать назад в питерском институте Культуры я услышала такое выражение - культурный феномен Пензы. Я так думаю, что это что-то вроде расчета количеств талантов на квадратный метр или километр... Вы только вслушайтесь - феномен (!) Пензы в её культуре"

Видимо, кто-то, мягко говоря, не очень нуждается ни в особо культурных зонах, ни в сверх толковом электорате в них проживающем*.

*по данным всезнающей статистики ежегодно услугами Лермонтовской библиотеки пользовались более 52 тысяч жителей Пензенской области. Теперь же только я знаю несколько человек, которые, во-первых, по принципиальным соображениям не пойдут уже в библиотеку, носящую имя человека, "столь много зла принесшего и стране, и её народу", а во-вторых, находящуюся отныне практически на границе города и области.

...С другой же стороны, для власть предержащих это мероприятие вполне может быть весьма привлекательным и с точки зрения элементарного распила недвижимости. Два здания главной библиотеки региона в центре города общей площадью около 4 тыс. кв. м., - весьма, надо думать, немало лакомый кусочек.

Кстати, заключение счётной палаты Пензенской области свидетельствует о вопиющих фактах: только с 2002 года по 2006 год, т.е. в период второго губернаторского срока В.Бочкарёва (ныне он тянет уже четвёртый срок), помимо всего прочего перестали существовать 57 библиотек, 128 учреждений культуры и 18 музеев. Вопрос на засыпку: в чьих же руках оказались здания 57 библиотек, 128 учреждений культуры, 18 музеев и сколько же дополнительных денежных средств поступили в казну, областной бюджет?

...Самое же, наверное, страшное, что в атмосфере всеобщей информационно-духовной изоляции подобные явления, по всей видимости, происходят и в масштабах всей страны, - т.е. по рекомендации "товарищей" из вашингтонского обкома разрушаются местные очаги культуры и на их "базе" создаются уродливо-модернизированные небоскрёбы бездуховности.

...........................................................................................................................................................

Приложение

А это последняя страница тетради молодого Евграфова:

P.S.: да, ты прав, предок, - это КОНЕЦ...

Комментарии: 4, последний от 03/05/2019. © Copyright Игорь Л. Размещен: 29/12/2010, изменен: 22/06/2014. 109k. Статистика. Статья: История, Публицистика, Критика Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Политика вашингтонского обкома: "Нет - Лермонтовым, да - Ёлкиным!"

Игорь Л. : другие произведения.

Поэт и гражданин (пипец культурке)