Marcus : другие произведения.

Мятежник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жил да был граф Четырнадцатый. И все у него было хорошо. Но вот встретил граф маркизу Тридцать третью. И она так его зацепила, что он захотел посмотреть - какое у нее лицо. Но разве может достойная, приличная женщина показать постороннему человеку такую интимную, сокровенную вещь?
  У дверей граф Четвертый остановился, обернулся спиной ко входу, неторопливо вошел в приемную. Четвертый презирал тех кто ломился в королевский покой маской вперед. Род Четвертых также имел привилегию входить в королевский покой маской вперед. Но граф также презирал саму привилегию. Входить в покои маской вперед, потрясая достоинствами, было тщеславно, кичливо, вздорно.
  Четвертый давно предлагал отменить Прерогативу достоинств. Времена настают суровые; если не держать молодежь в строгости, позволяя зернам порока прорастать в пустых головах, незасеянных покуда разумным, добрым, вечным, - это может повредить государству. Король однако считал, что отмена привилегий может способствовать разрушению общественных установлений. А это может повредить государству не в меньшей степени. (Вообще, если у человека есть достоинства, как может повредить государству их демонстрация? Как могут повредить государству подданные с достоинствами? Наоборот - ведь чем больше таких, тем лучше?)
  Граф миновал дверь, снял шляпу, протянул через плечо лакею. Тот согнулся в почтительном наклоне, промерцав в свете миллиона свечей набеленными ягодицами, принял шляпу, поместил на столик. Четвертый миновал приемную, оказался в блистательной туалетной.
  Королевский стульчак располагался во главе помещения, на возвышении, под балдахином из искусственных гиацинтов. Балдахин, составленный из лиловых и розовых мочалок-соцветий, доставлял графу страдания. В ответ на каждый исполненный отвращения взгляд король замечал, что живым цветам в туалетной не место. И на этот раз привычно разгоготался.
  - Ха-ха-ха, граф, вас снова взбесили мои гиацинты? Что же, давайте я все-таки прикажу принести сюда розу, прямо с клумбы, и мы понюхаем что получится.
  Туалетная разгоготалась вслед. Четвертый вышел на середину, совершил приветственный оборот ягодиц - начиная с короля, по часовой стрелке, в соответствии с титулованием присутствующих, - занял место на своем стульчаке. Лакей - ягодицы которого были набелены так, что пот стекал по ним как струи дождя по штукатурке городской стены, - поднес золотое ведерко с мочалкой для подтирания.
  Прерогатива мочалки была единственной из своих многочисленных привилегий которой Четвертый пользовался. Только у короля и герцогов прямой крови - и еще у рода Четвертых! - ручка мочалки для подтирания могла выглядывать из ведерка. И только герцогам прямой крови - и еще роду Четвертых! - на Крайнее подтирание подносилась мочалка самого короля.
  Этой привилегией граф гордился и дорожил. Эта привилегия значила много больше всех прочих. Что там Прерогатива достоинств, которые можно демонстрировать без объявления или вне очереди! Что там Право невыщипанной мошонки, о депиляции которой можно забыть на всю жизнь! Что там даже Фриволие громких газов, которые можно пускать громче особы прямой королевской крови! Королевская мочалка для подтирания - вот он волшебный маркер, расставляющий в этой жизни всех и вся по местам.
  - Итак, - продолжил король нагоготавшись, - приветствую вас на моем очередном туалете, друзья! На избраннейшем, элитнейшем, привилегированнейшем Вечернем туалете-шестерке!
  Король поднатужился; раздался характерный звук (подражать которому запрещалось под страхом смерти), в стульчаке булькнуло. Дождавшись пока запах распространится по помещению, затужились все. Герцог Второй, надменно восседавший справа, между графом и королем, надулся так, что с лица едва не сползла блестящая стеклами маска. Справившись с первой потугой, герцог привстал, и, поглядывая на длинную ручку мочалки, которой лакей подтирал его, задумчиво произнес:
  - А не придумать ли нам какой-нибудь свой... Какой-нибудь элитный турнир?
  - Смысл? - король гигикнул и выпустил Вторые газы. - Если вы, мой друг, имеете в виду только нас шестерых... Деньги государства будут кружить по одной-единственной туалетной. А деньги нужны чтобы их тратить - с размахом.
  - А если играть не на деньги? - отозвался граф Шестнадцатый.
  - На что тогда?
  - В нашем государстве существует нечто ценнейшее денег, - отозвался маркиз Двадцать пятый, сидевший по правую руку от короля. (Это место предназначалось для низшего приглашенного титула, но в данном случае все унижения могущие быть связаны с таким положением нивелировались статусом члена Шестерки.)
  - Содержимое стульчака Вашего Благовоннейшего Величества, - сказал Шестнадцатый, поднатужился, и выпустил газы так громко, что подвески на канделябрах звякнули.
  Фриволием громких газов Шестнадцатый дорожил больше всего. Будучи осмотрительным, он пользовался им нечасто, но когда пользовался - это было шикарно. (Злые языки утверждали, что граф тренировался по нескольку раз в неделю; во всяком случае, было известно, что четверть своих земель он засеял особым сортом гороха, привезенным из секретных земель и стоившим несообразных денег.)
  Герцог Второй поморщился. Он был обычным герцогом прямой королевской крови, и, помимо скучных стандартных привилегий по своему положению, ничем особенным в плане самоутверждения не обладал. Поэтому всегда делал вид, что подобные побрякушки - ниже его достоинства. Вообще, статус туалета-шестерки уравнивал членов сего круга избраннейших, и в плане демонстрации привилегий (известных всем и так) здесь можно было особо не тужиться. Тем не менее иногда, как бы невзначай, он не забывал какой-либо из своих многочисленных привилегий прикозырнуть. Даром что рутинных, ординарных, набивших оскомину - но, тем не менее, всегда производивших требуемый эффект.
  Вот и сейчас он, изысканно поднатужившись, изысканно выложил колбасу мимо отверстия стульчака. (Вольность обычно стоившая головы, в благоприятном случае - десятка жирных земель.)
  - Ах, какой я рассеянный, - герцог изысканно полуобернулся и оглядел результат. Стекла на маске засверкали каскадами свечных огоньков. - Должно быть недоспал.
  - С кем - интересно? - король загоготал и поспешил вывалить на пол сам.
  - Ах, божественно! - воскликнул маркиз Двадцать пятый и даже вскочил (невыщипанная мошонка как бы невзначай повисла между ногами). - Сколь божественно! Ваше Благовоннейшее Величество по-прежнему глухи к просьбам преданнейших, повереннейших, приверженнейших друзей - поделиться хотя бы частью секретов удивительного рациона, - маркиз громко повел носом, и маска прилипла.
  - Чтобы добиться благородности, возвышенности, одухотворенности оттенков, - Четвертый наконец позволил себе заговорить, - одного меню недостаточно.
  Он всегда говорил неторопливо, с вескими паузами. Предполагалось, что каждое его слово должно содержать столько достоинства, столько смысла сколько у слушающих не наберется за две недели всех вместе. (Как еще должен говорить человек который пользуется Прерогативой мочалки? Как еще должен говорить человек которого минимум раз в неделю подтирают мочалкой самого короля? Как минимум избегая вульгарностей в роде "божественный" - в отношении запаха королевских фекалий.)
  - Этот запах зависит по меньшей мере от двух фундаментальных вещей. Первое - от знатности рода и благородства крови. Это первое лично мне представляется малозначительным.
  - Что же второе, с вашего позволения? - маркиз Двадцать пятый нервно хихикнул и сдержанно пукнул. (Газы выпущенные по естественной необходимости собственно газами не считались, и под какие-либо процессуальные действия не подпадали.)
  - Второе зависит от самого человека. Второе - это глубина души и благовыспренность духа.
  - Вы опять за свое, дорогой наш философ, - отозвался граф Восемнадцатый, хранивший покуда напыщенное молчание. - Вам снова недостаточно достоинства по рождению... Смотрите, мой друг, - дофилософствуетесь.
  - Действительно, - поддакнул герцог Второй с раздражением. - Давайте обойдемся без этого вашего любомудрия. Ваша позиция всем хорошо известна.
  - Нет, отчего же, - воскликнул маркиз Двадцать пятый, качнув привилегированной мошонкой и вернувшись на изысканно инкрустированный стульчак. - Всеми отмечено давно, что граф Четвертый питает к Двадцать пятым, м-м-м, некоторое нерасположение, и тем самым...
  - Всем давно хорошо известно, что этот мой туалет - даже не Чрезвычайный совет, - отозвался король с раздражением. - Что здесь - особенная территория. Здесь для меня одинаково равен и дорог каждый. Здесь все свои, дьявол вас побери! Даже если кое-кто умничает больше других, ха-ха-ха, - король сверкнул осколками маски в сторону графа Четвертого. - Даже невзирая даже на мои замечания.
  - Да простит меня Ваше Благовоннейшее Величество, - сказал Восемнадцатый угрюмо, - Но я все же хотел бы вернуться к вопросу о глубине души. Наш философский друг считает, что кое-кто из нас здесь обладает недостаточной глубиной этой души.
  - Полноте, граф, - отозвался король с досадой. - Вас ведь просили не поднимать подобных вопросов! Я лично просил, не раз! В конце концов, это просто глупо! Вы, участник Вечернего туалета-шестерки! Если вы присутствуете здесь, - король обвел рукой круг против часовой стрелки, как бы подчеркивая привилегию присутствия на Шестерке вне зависимости от сословного ранга, - не значит ли это само по себе, что глубина вашей души уже достаточно глубока?
  Затем король выпустил наконец Третьи газы. После Третьих монарших газов демонстрировать благородство своих в присутствии короля было позволено всякому подданному королевства. Любому простолюдину, любому негоцианту, любому капиталисту - не исключительно герцогу королевской крови, либо обладателю Фриволия громких газов. Король очень гордился, что восстановил этот благородный обычай, и каждый год в Торжество благословенных задниц не уставал об этом публично напоминать.
  Следующие десять минут присутствующие - маркиз Двадцать пятый, граф Восемнадцатый, граф Шестнадцатый, граф Четвертый, герцог Второй, король - соревновались в изысканности и аристократичности выпускаемых газов, сопровождая происходящее такими же изысканными и аристократичными комментариями.
  - На самом деле, - воскликнул наконец герцог Второй, - давайте вернемся к собственно главному, - он издал громкие раздраженные газы. - Я, например, поставил на Неколебимых сто пятьдесят миллионов!
  - Неколебимых? - маркиз Двадцать пятый нервно хихикнул и испустил беспокойное дребезжание. - Не соблаговолит ли Ваше Премногоуханнейшее Высочество объяснить чем вызвано подобное безрассудство?
  - Тем фактом, что ваши Доблестные - жалкие пердунки.
  - Не буду спорить с Вашим Премногоуханнейшим Высочеством. Завтра оно убедится само.
  - В том, что Доблестные тестикулы - жалкие пердунки? Которые мажут в отверстие даже когда просто какают у себя дома?
  - Завтра.
  - А я, - отозвался Восемнадцатый угрюмо, - поставил семьдесят пять миллионов на Громоносных мошонок.
  - Вы всегда отличались неосмотрительностью, - Шестнадцатый издал сердитые газы. - У ваших Громоносных мошонок ничего кроме собственно громоносных мошонок и нет. Я вообще не понимаю почему они допущены до турнира. Кто-нибудь подскажет как оно так получилось? Что эти жабопердящие мухоловки вдруг затесались в общество благородных, мужественных бойцов?
  - Интересно, - Восемнадцатый издал злобную трель, - кого Ваше Ароматнейшее Сиятельство имеет в виду - благородных, простите, бойцов? Уж не Стремительных этих ваших залуп?
  - Стремительные эти мои залупы завтра уделают ваших...
  - Ваших завтра уделают не Стремительные чьи-то залупы, а мои доблестные Неколебимые ягодицы...
  - Так, все-таки, не соблаговолит ли Ваше Премногоуханнейшее Высочество объяснить чем, все-таки, вызвано подобное...
  - А я поставил семьдесят пять миллионов на Громоносных мошонок!..
  - Ваши эти мошонки...
  Четвертый не увлекался спортом, никогда не играл на турнире, но посещал его как записной игрок. Во-первых, турнир был одним из главнейших средств находиться в курсе событий. Он выделялся из болота ежедневной рутины свойством вытягивать на поверхность самое новое, и, таким образом, заслуживающее первостепенного внимания. Три-четыре часа турнира давали столько информации сколько не дали бы двадцать аудиенций. Четвертому, таким образом, - в свете его главной цели - турнир был крайне полезен, просто необходим.
  Во-вторых, на турнирах начинали блистать новые драгоценности, которые Четвертый всегда стремился примерить. Примерять новые драгоценности нужно было раньше других - положение, как говорится, обязывало. (Король, разумеется, составлял исключение; вопрос спасало то обстоятельство, что вкусы монарха со вкусами графа не совпадали, а соперничество ради самого соперничества - один из немногих инфантилизмов которыми король не страдал.) Поэтому турнир для Четвертого имел большое значение. Даром что ни одной женщины что ему бы на самом деле понравилась Четвертый за последние два года не встретил, каждый раз он по-прежнему тщательно изучал толпу, надеясь на нечто достойное, позволившее бы отдохнуть не только телом, но и душой.
  - Как вы мне надоели, друзья, - сказал король, дождавшись паузы в споре о достоинствах партий будущих выступать на завтрашнем мероприятии. - Объявлю Час нулевых привилегий. Может быть хоть это вернет вас к жизни... Итак, кто будет судить?
  - Кто судил в прошлый раз? - отозвался герцог Второй с раздражением.
  - По-моему я, с позволения Вашего Премногоуханнейшего Высочества, - отозвался Шестнадцатый надуто.
  - Значит если по нашему кругу, то судить - вам, ха-ха-ха! - король уставил битые стекла маски на графа Четвертого. - Итак, мой друг, - он сверкнул в сторону Двадцать пятого, - начинайте!
  Тот привстал, обернул нарумяненные, надушенные ягодицы к присутствующим, нагнулся, напрягся, и огласил сверкание туалетной раскатистым треском.
  - О-о-о! - король загоготал, возвышая голос над аплодисментами. - Вы тоже добросовестно тренируетесь - без сомнения добросовестно! Граф, мой друг, ждем вашего слова!
  Восемнадцатый привстал, обернул к собранию нарумяненные, надушенные ягодицы, нагнулся, напрягся, и испустил такой гром, что свет свечей дрогнул.
  - О-о-о! - гогот короля едва пробился сквозь восхищенные возгласы. - Герцог, мой друг, как сегодня вы ответите на столь боговдохновенный вызов? Кажется мне, сегодня вам все-таки придется ползать между горшками, ха-ха-ха!
  - Послезавтра на Чрезвычайном совете я все-таки поставлю вопрос об особой экстраординарности статуса газов Вашего Благовоннейшего Величества... Статус газов Вашего Благовоннейшего Величества - вопрос первой государственной важности...
  - Полно, маркиз, полно... Я, разумеется, понимаю ваш пылкий энтузиазм - как новичка на Чрезвычайном совете. Но мы и так решаем этот вопрос - в частном порядке...
  Граф Четвертый и маркиз Двадцать пятый встретились снова на площади Равенства экскрементов. Площадь, получившая теперешнее название недавно, в свете затеянного предприятия была символичным местом. На площади находился монумент символизирующий не столько превосходство сословия высших как такового сколько его историко-социальную значимость. На огромной куче фекалий, выполненной из золота местного производства (дешевый фальсификат, своим отечественным происхождением, тем не менее, историко-социально значимый), стоял, устремив задумчивый взгляд в неопределенную даль, некий монарх.
  Ваятель изобразил фигуру неоднозначно. Кучу золотых экскрементов под монаршей ногой можно было интерпретировать как сословное достояние общества, служащее королю извечной опорой, и в то же время как попрание королем низших классов в совокупности всей их деятельности. Король, считавший свою династию прогрессивнейшей во всей истории государства, не мог допустить такого амбивалентного толкования, и предложил подобрать для главной площади государства название более современное. Из предложенных вариантов больше всего ему понравился этот (главным образом тем, что ни к чему кроме как к равенству собственно экскрементов не апеллировал). И вот на прошлое Торжество благословенных задниц эпохальное переименование состоялось.
  - Маркиз Сорок пятый и граф Двадцатый, - сообщил Двадцать пятый коротко. - Первый нам хорошо известен и нами давно ожидаем, второй - рекомендован лицом заслуживающим доверия.
  - Полагаюсь на ваши рекомендации. Второго я, между прочим, видел - два года назад, на Задницах. Вы тогда еще занимались в провинции... Признаться - тогда не подумал, что он может оказаться с нами.
  - Тем лучше. Один собственный взгляд лучше сотни чужих.
  - И не думал тогда, что увижу еще. Тем более в таком деле, при таких обстоятельствах.
  - Увидимся завтра, граф.
  - Увидимся завтра, маркиз.
  Они попрощались, обменявшись легким хлопком ягодиц - полуформально, как принято между тех кого объединяет общее дело, не личная дружба, - и разошлись.
  * * *
  Ровно в полдень король появился в ложе Турнирной площади, озарив свежестью нарумяненных ягодиц восторженно приветствовавшее его собрание. На турнирном приветствии король всегда стоял долго, оборачивая ягодицы в стороны по нескольку раз. Каждый турнир являлся своего рода метой определяющей очередной модный сезон. Королем демонстрировались как минимум три вещи, которым уважающий себя патриот должен был следовать (должен, разумеется, в порядке необязательном, рекомендательном).
  Первым пунктом, определяющим тенденцию очередных трех месяцев, являлся оттенок цвета и глубина тона ягодичных румян, а также степень плотности их распределения по поверхности ягодиц. Обширные печатные рекомендации, выходившие с соответствующей периодичностью, разумеется играли свою конструктивную роль; но, так же разумеется, по значимости с появлением короля на Турнирном приветствии шли в нулевое сравнение.
  Затем устанавливалась конфигурация бантиков подъягодичных подвязок на панталонах, а также расстояние между нижней точкой промежности и поясной резинки. Цвет бантиков, как правило, не регламентировался - сие относилось к собственно искусству; гармония формы, цвета, материала оставлялась, таким образом, на усмотрение модельеров, или собственно владельцев одежд.
  Наконец задавалось количество и размеры допустимых ягодичных мушек. Ношение ягодичных мушек мужчиной становилось все большей редкостью, считалось все менее стильным и щегольским. Сам король надевал ягодичные мушки только на это приветствие, и больше никогда не носил. Но так как в любом, даже самом счастливом, благополучном обществе всегда найдутся ревнители ушедших времен, король - обязанный в заботе о верноподданных не упускать ничего - всегда добросовестно демонстрировал на Турнирном приветствии допустимую конфигурацию ягодичных мушек.
  Затем Площадь осчастливила обильными формами королева, продемонстрировав то же самое, но с поправкой на гендерную специфику. Определялся, в частности, стиль дырочек кружевных обрамлений чулок; что касается мушек - популярность таковых среди женщин наоборот возрастала, и возвращалась к помешательству полувековой давности.
  На турнир Четвертый одевался с вызывающей дерзостью. Черные туфли - с простой металлической пряжкой; черные панталоны - с подвязками без бантов; короткий камзол - из черного шелка; короткий жюстокор поверх - из простого черного бархата; черная маска - чистая, без стекла. Ягодицы он никогда не румянил, и тем более не душил (надушенные ягодицы презирая особенно). Иногда припудривал, чтобы скрыть некоторую желтизну кожи (вместе с наследственными прерогативами Четвертому досталась барахлящая печень).
  Граф рассекал ненарумяненными и ненадушенными ягодицами взбудораженную толпу, время от времени здороваясь со знакомыми сдержанным хлопком ягодиц. Маркиз Двадцать пятый уже находился в окружении короля, и раздавал комплименты фавориткам, блиставшим затейливыми завивками на лобках. Обернув зад к королю, Четвертый пригнулся. Глубокие церемониальные наклоны с тройным испусканием газов на турнирах были не приняты; турнир имел статус "свойского" мероприятия, который король всегда стремился всячески подчеркнуть.
  Затем на графа набросились многочисленные прелестницы свиты Ее Духмяноисточнейшего Величества. Четвертый, в силу всех обстоятельств, у представительниц бессильного пола пользовался такой популярностью, что игнорируя знаки внимания получал его только больше. В кругу королевы существовало негласное соревнование - заполучить Четвертого уж если не на вечерний интим-туалет, так хотя бы на простое утреннее приват-испражнение. Он отделался парой обязательных комплиментов подвескам на малых губах, и настроился на долгое ожидание. Сам турнир займет минимум три часа, после чего наконец Двадцать пятый представит новых людей.
  Каждый последующий турнир производил на Четвертого все более удручающее впечатление. Некогда благороднейшее мероприятие, возвышенно-соревновательный дух которого восходил ко временам еще не опошленным фиглярской вульгарностью, превращался в мерзейшее потакание вкусам современного декадентства. Турнир состоял из трех частей - испражнений на дальность, испражнений на меткость, командных соревнований. Бойцы, вместо того чтобы следовать высокой традиции подлинного спортивного духа, и добиваться чистого результата, изощрялись в красивостях и изысканностях, благообразностях и утонченностях.
  Он с отвращением оглядывал вычурные украшения мет и мишеней, с презрением взирал на всех этих расфуфыренных "любимцев публики", на весь этот сверкающий инструментарий измерения результатов. Интересно, - думалось каждый раз, - ведь лет еще восемьсот назад всей этой позолоченной дребедени-то не было? Люди тогда были не то что сейчас, и развлечения у них были не то что сейчас. Не собственно развлечения, в сегодняшнем понимании, а именно времяпрепровождение. О время, ценное время, которое они проводили, а не тратили на блистательную ерунду! Во всяком случае, старинные предметы домашнего, например, обихода - мочалки для подтирания, вазы ночные и стульчаки дневные, щипчики для мошонок и вульвы - насколько все благороднее, функциональнее, соответственно полезнее для разума и души!
  Испражнения на дальность выиграли Стремительные залупы. Четвертый оглядывался на ликующего Шестнадцатого, который визжал справа, и злобствующего Восемнадцатого, который хрипел слева.
  - Еще не вечер! - хрипел Восемнадцатый злобно, - еще далеко не вечер!
  - Кто-то тут утверждал, что мои Стремительные эти залупы...
  - Еще не вечер, не вечер! Еще целых два состязания!
  - Кто-то тут утверждал, что мои...
  Они излучали такой азарт, что графу стало самому интересно - кто победит? Начались испражнения на точность; он ожидал результатов почти с нетерпением. После третьей перемены мишеней стало понятно, что этап выиграют Громоносные мошонки - на которых поставил семьдесят пять миллионов граф Восемнадцатый. Между Шестнадцатым и Восемнадцатым вспыхнула драка; сражение приняло такой смертельный масштаб, что разнимать дерущихся бросился сам король.
  - Как вам не стыдно, друзья! - пыхтело Его Благовоннейшее Величество, мерцая раскрасневшимися ягодицами. - Как вам не стыдно! Захотелось подраться - объявляйте дуэль, делайте все как положено! А здесь постыдились хотя бы дам, - король обвел рукой промежности, сияющие лоском завивок, сверкающие блеском подвесок, горящие жаром помады. - Честное слово, друзья, вы мне все надоели! Честное слово, еще одна выходка в подобном вульгарном духе - и я прикажу вас казнить! Обоих, и самым постыдным образом каким можно казнить дворянина... Утоплю в крысином помете! Только представьте какую вы оставите о себе память! Только подумайте о своих потомках - потомках столь благородных родов! Умереть в крысиных фекалиях, а не в человеческих - как подобает подлинному дворянину! Фи!
  Но угроза даже такой нешуточной перспективы действия не возымела. Когда начались командные соревнования, Шестнадцатый и Восемнадцатый подрались снова, и были удалены с турнира. Без дуэлянтов Четвертый потерял к происходящему на арене весь интерес. Смотреть как расфуфыренные "бойцы" сверкают разрумяненными до тошноты ягодицами, стреляя по маскам соперников цветными фекалиями, - само по себе, без чудаков типа Шестнадцатого и Восемнадцатого по соседству, было просто неинтересно.
  (Еще, кстати, примета падших времен! Еще триста лет назад такого декадентского извращения как подкрашивание экскрементов турнирных команд прийти кому-нибудь в голову не могло, просто по невздорной природе тогдашних людей! Подкрашивание экскрементов якобы поднимает эстетику мероприятия на новую высоту, и также помогает избежать ошибок при определении принадлежности экскремента. Последнее Четвертого бесило особенно. А судьи на что?! На что эти отожравшиеся, многоскладчатые, трясущиеся салом зады? Проглотать столько казны - и даже не потрудиться определить принадлежность турнирного экскремента? То есть выполнить свою прямую обязанность? За которую, опять же, получаешь такие несусветные деньги? Куда катится государство?)
  Граф сцепил зубы, взял себя в руки. Оглянулся на короля, затем нашел глазами маркиза. Кого-либо незнакомого рядом с Двадцать пятым пока не наблюдалось.
  Четвертый вернул взгляд на сражающихся и подумал, что счет очков с некоторых пор ведется по каким-то совершенно уже несуразным правилам. Попадание, например, спаренным экскрементом стало считаться запредельной доблестью, и теперь приносило команде целых десять очков - получалось, что весь турнир можно выиграть парой сомнительных трюков.
  Самое главное, что теперь определить победителя по каким-либо очевидным признакам было нельзя. Блистающая толпа зрителей, вместе с покрытыми славой и экскрементами бойцами, напряженно ожидала результатов подсчета. Когда наконец победителя объявили, им оказались Неколебимые ягодицы. Граф, усмехаясь, и игнорируя вопросы на кого же он таки поставил все свои триллионы, направился к Двадцать пятому.
  Маркиз находился в компании нескольких человек, среди которых Четвертый сразу отметил двух новичков. Одного, так и есть, ранее видеть уже приходилось - граф Двадцатый. Другого - похоже как раз маркиз Тридцать третий - Четвертый раньше не видел. Рядом с новыми находились супруги. Как полагалось не прошедшим еще официального представления - оно проводилось во дворце по субботам, на Еженедельном королевском сверкании, - те пребывали пока в одиночестве и бездействии.
  Внимание графа приковала особа стоявшая у маркиза Тридцать третьего. Во всем ее облике ощущалось особенное, не виданное ранее графом достоинство, выделявшее маркизу из массы вычурной бессодержательности. Даже висящие на лобке обязательные побрякушки отличали хозяйку совершенно невиданным совершенством. Четвертый, что называется, не мог оторвать глаз. Откуда у какого-то Тридцать третьего такая жена?! Тот-то, разумеется, как девяносто пять процентов присутствующих, не только не в состоянии оценить подобную масть; тот просто не подозревает насколько запредельным владеет. Тем более интересно - откуда?
  Он вдруг ощутил, что все это дело государственной важности перестает его волновать. Подошел к Двадцать пятому; все обменялись наклонами, затем обернулись друг к другу масками. Маркиз о чем-то заговорил, Двадцатый и Тридцать третий что-то ответили - Четвертый понял, что их не слушает. Маркиз снова о чем-то заговорил, обращаясь непосредственно к графу. Тот наконец очнулся:
  - Да, маркиз... Как было условлено... Вечером у меня. Король сегодня выдал мне выходной. У него интим-туалет то ли с Пятой, то ли с Тринадцатой... Так что устрою сегодня свой, будет много кого... Много всяких... - он удивлялся себе - мысли разлетались, слова не собирались; он с большим трудом сдерживался чтобы не оборачиваться на Тридцать третью, не смотреть на нее все время. - Но среди этих всяких будут собственно все кто нам нужен... Жду вас, - он оглядел маркиза, новичков Двадцатого и Тридцать третьего, - сегодня с супругами.
  Расставшись, Четвертый, вопреки многолетнему обыкновению, не стал, с такой же многолетне укоренившейся скукой, дожидаться конца турнира - чтобы отправиться потом к королю. Вышел на проспект Анального бескорыстия, побрел не замечая ничего вокруг. Шагал и удивлялся себе - ему вдруг захотелось того чего не хотелось никогда, ни при каких обстоятельствах... Чего никогда, ни при каких обстоятельствах просто не приходило в голову... Больше всего ему хотелось сейчас одного - увидеть ее лицо.
  * * *
  Традиция Вольного туалета была для Четвертого утомительной. В общем, он мог бы пойти даже на такую дерзость - пренебречь этой обязанностью высшего света - устраивать минимум шесть Вольных туалетов в год. Сколь бы настойчиво наш монарх-либерал ни старался поставить ее в преференции, графу сошло бы с рук даже такое. Но Четвертый в последнее время (в свете нашего дела в частности) предпочитал "лишний раз" своим пренебрежительным консерватизмом не выделяться. Поэтому раз в два месяца собирал свои Вольные туалеты - не могшие, разумеется, быть неисключительными, несверхфешенебельными, несверхэлитными. (Собирал тем более, что они расширяли поле поиска драгоценностей, которых радевшие домочься внимания графа приводили сверкать в сие сверхизысканное собрание.)
  Однако сейчас Четвертый - сдерживая волнение, какого раньше испытывать не доводилось, - оглядывал Большой стульчаковый зал своего городского дворца в поисках только одной промежности. Тридцать третьих, как видно, пока не было.
  Граф стоял на галерее, в своем строгом черном костюме (строгом до неприличной угрюмости), возвышаясь над бурлящим искрящимся благовоняющим обществом приглашенных и (главное достоинство Вольного туалета) не приглашенных, но отважившихся прийти, и рискнувших, таким образом, претерпеть всесветный позор будь отвергнуты. Таких искателей соиспражнения в кругу сверхэлитного благородства становилось все больше. Граф был славен, почитаем, обожаем, завидуем (равно как хулим, порицаем, поносим, ненавидим) в том числе тем и за то, что дерзнул модернизировать многовековую традицию и стал расставлять стульчаки не огромным общим покоем, а группами в пять-десять-пятнадцать, дабы каждый сумел, подобрав компанию себе по духу (по звуку, по цвету), вкусить от совместного испражнения в кругу, таким образом, наиболее родственных душ наиболее результативно.
  У каждой медали, однако, имеется обратная сторона - теперь постоянно приходилось перемещаться, от группы к группе, исполняя долг внимательного хозяина, чтобы не обделить вниманием никого. Но этот новый порядок хитрый хозяин и создал главным образом потому, что технически так было удобнее отслеживать все что его интересовало.
  Однако сейчас все что его интересовало обычно - его совсем не интересовало. Как автомат он перемещался по скоплениям сверкающих масок над сверкающими стульчаками между сверкающими ведерками со сверкающими мочалками, время от времени оборачиваясь и нагибаясь неглубоко в малоформальных наклонах. (Вольные туалеты являлись единственным публичным мероприятием на котором привилегии теряли силу - отсюда название, и повышенная к сему действу симпатия короля; собравшиеся, например, наслаждались пусканием непринужденных газов, раскованно и свободно, нимало не опасаясь кого-либо уязвить или разгневать.) Взгляд графа был готов зафиксировать только одно - безукоризненную промежность маркизы Тридцать третьей.
  Вот они появились - маркиз, маркиза - ведомые Двадцать пятым. Четвертый представил новичков своему ближайшему окружению - круг нарумяненных ягодиц, в почтительном перед знакомцами графа наклоне, - и пустил дело на самотек, дожидаясь пока обычная в этом случае болтовня рассосется, а с ней рассядутся по своим группам болтающие.
  Наконец это случилось, и он остался в нужном кружке - маркиз Сорок пятый, маркиз Тридцать третий, маркиз Двадцать пятый, граф Двадцатый, он сам - граф Четвертый. Супруги первого, второго, третьего, быв представлены, были затем атакованы легионом почтительно-восхищенных (новознакомцы хозяина!) предложений присоединиться, и наконец разобраны по кружкам.
  Он неожиданно ощутил нечто такое что, в его представлении, должно было быть похоже на ревность. Настоящей ревности он еще никогда не испытывал; к этому чувству (понимая его только ра́зумно) доселе относился с презрением. Теперь пришлось удивляться себе самому - Двадцатый, которому, по результатам предварительных обсуждений, выпадала эта почетнейшая ответственность, обернулся на утонченный абрис ягодиц отходившей маркизы Тридцать третьей как-то не так.
  Что именно не такого ему показалось в облике Двадцатого, когда тот провожал маской покачивание волшебных бедер, сам Четвертый зафиксировать пока не мог; но, дьявол, что-то все-таки было не так. "Какой он тебе конкурент", - возникла идиотская в своем мальчишестве мысль; избавиться от этой постыдной мысли стоило, однако, больших усилий. Дьявол, что происходит? Он не узнавал сам себя; никогда раньше он не испытывал такой беспомощности - от того, что терял над собой контроль. Он, граф Четвертый, сам граф Четвертый - образец подражания, эталон отстраненности, хладнокровия, бесстрастности?
  - Все готово, - сказал Двадцать пятый и огляделся.
  - У меня не подслушивают, - Четвертый металлически усмехнулся. - Пора знать, маркиз.
  - Не хотел вас обидеть, - Двадцать пятый ухмыльнулся. - Привычка...
  - Привычка вредная, и мы будем от нее избавляться... Я рад и польщен, - граф обернулся к Двадцатому, - что наследник столь славного, столь почтенного и почитаемого рода присоединился к нам, и еще более рад и польщен, что он согласился взять исполнение такого труда на себя.
  - Это мой долг, - Двадцатый кивнул, - перед предками, перед друзьями, и, если хотите, перед своим государством. Которое, даром что...
  - Об этом довольно, - Четвертый поднял ладонь, - об этом говорили достаточно. Для этого мы здесь, все пятеро, и присутствуем. Чтобы говорить об этом больше не приходилось... Итак, - он обернулся к Двадцать пятому, - выбираем вариант "два"?
  - Да. Он техничней и безопасней. То что в начале и то что в конце - всегда более уязвимо.
  - Отлично, - граф кивнул. - И пусть середина действительно окажется золотой. Итак... Каждый из нас хорошо знает что мы собираемся сделать?
  Мрачно-значительные кивки.
  - Каждый из нас хорошо знает как и что должен делать именно он, в соответствии с вариантом "два"?
  Кивки.
  - И - каждый из нас хорошо знает чем рискует в случае неудачи?.. Отлично. После Туалета до завершения дела - каким бы оно ни стало - никто не должен видеть нас вместе.
  Маркиза нашлась в кругу весьма, по мнению самого графа, избранных - герцогиня Вторая (Четвертый неоднократно замечал Второму, что быть под каблуком такой женщины никак не зазорно, а наоборот во многом практично); графиня Шестнадцатая (избранная главным образом за счет, во всех смыслах, своего благоверного, но, тем не менее, везде приходящаяся ко двору и пользующаяся применением, широким и разнообразным); графиня Двадцать восьмая (супруга которой Четвертый не знал и знать не хотел; графиня просто ненавязчиво навязалась на утреннее приват-испражнение, ненавязчиво переросшее в вечерний интим-туалет, потом еще один, потом еще); маркиза Двадцать пятая (замечательным образом поспевавшая везде и повсюду, успешно реализуя небесполезную концепцию "чтобы никто не ушел обиженный"); баронесса Сорок вторая (граф допускал в свой избранный круг и баронов - не в последнюю очередь подчеркнуть, что отличал людей не по знатности, но по духу). Теперь в этом кругу - Тридцать третья.
  - Ах, граф, - немедленно прицепилась Шестнадцатая, сверкая и звякая драгоценными побрякушками на малых губах, - какое очаровательное знакомство вы нам сегодня подкинули, - она засверкала стеклами маски в сторону Тридцать третьей.
  - Иногда, - отозвалась герцогиня, - в навозе встречаются просто жемчужины, это так, - она пустила изысканный звук, и в стульчаке изысканно булькнуло.
  - Разумеется, - отозвался Четвертый сдержанно, присев на свободный стульчак и, по долгу хозяина, булькнув также. - И все эти жемчужины попадают ко мне, - он обернулся к новенькой.
  - Такой-то у вас не было очень давно, - присоединилась Двадцать восьмая.
  - И кто, позвольте узнать, был последней? - спросила Двадцать пятая томно. - Граф, я ревную! Вы знаете как я ревнива! Я могу и, пардон...
  - Знаю, поэтому не скажу, - Четвертый вновь осознал, что не смотреть постоянно в сторону Тридцать третьей стоит ему большого труда. Сейчас он снова обернулся к ней, но только чтобы сказать: - Маркиза, некоторые здесь вещи пусть вас не удивляют... Здесь все как бы свои.
  Маркиза в ответ привстала и деликатно пукнула - Вольные туалеты, несмотря на беспрецедентную неформальность, имели, тем не менее, свои традиции; присутствующим в первый раз говорить полагалось только в ответ на конкретный вопрос.
  - Вы вот что скажите, мой друг, - молвила Вторая томно, приподнимаясь чтобы лакей подтер ее сверхэлитной мочалкой хозяина. - Вы, хотя жуткий сухарь и бука, в этих делах разбираетесь получше некоторых... - она грузно бухнулась на стульчак. - Вы видели какой кошмар сегодня продемонстрировала королева?
  - Ее Духмяноисточнейшее Величество?
  - Вы знаете, что я имею право так говорить... И вообще, мой друг, не понимаю... Мы где? - герцогиня обвела над головой круг собственной декоративной мочалкой. - Здесь можно говорить что угодно.
  - Терять осторожность нельзя нигде, - Четвертый хмыкнул.
  - Вы гадкий, - герцогиня хихикнула и изысканно пукнула. - Тем не менее - ведь это кошмар? Как это еще можно назвать?
  - Две тяжелые мушки над тремя легкими - фи! - произнесла Сорок вторая с отвращением. - Как низко, пошло! И теперь это носить целый сезон?
  - Не говоря уж о том, что такое просто никому не идет, просто само по себе, - сказала Шестнадцатая. - Для таких мушек ягодицы должны быть совсем треугольными. Вы такие встречали? Мы все нормальные люди.
  - Так вот меня интересует, - продолжила герцогиня, - сколько все это намерено продолжаться? У нас что - в государстве не осталось элементарно людей со вкусом? Я уже не говорю - со знанием дела... Почему мы должны жить в навозе, духовном и эстетическом?
  - Герцогиня, - отозвался граф сдержанно, - я вас, разумеется, хорошо понимаю. И, больше того, скажу, что буквально только что имел разговор буквально на эту же тему... Но не забывайте, что в государстве у каждого пятого - деревянный стульчак, а у каждого двенадцатого - нет личного стульчака вообще, и он вынужден пользоваться общественными. Которые далеко не так хороши, простите мне откровенность, как об этом не устает вещать Его Благовоннейшее Величество. Вам лично до этих несчастных дела нет никакого. Но я, будучи членом Чрезвычайного совета, и, что более важно, Шестерки, вынужден об этом постоянно думать...
  - Мне уже несколько месяцев не могут найти темно-крапчатую фасоль, - произнесла Сорок вторая печально. - Вы знаете какой изысканный она дает аромат... Чтобы в государстве нельзя было разыскать темно-крапчатую фасоль?! Чтобы в стульчаке благородной дамы, простите, воняло как у какой-то, простите, пряхи?!
  - Такое государство обречено, - Четвертый кивнул. - И, повторю, буквально только что я имел разговор буквально на эту же тему.
  - Ну, вот и сделайте что-нибудь, член Шестерки! - озвучила Шестнадцатая с возмущением. - На кого нам надеяться как не на вас, граф?
  "...Интересно, - думал граф, пригибаясь в малоформальных наклонах, когда собрание блистающих ягодиц по окончании Туалета рассасывалось по домам. - Какой кошмар сегодня продемонстрировала королева? Чего там было неежедневно кошмарного? Опять этой маринованной булке что-то не так. Ладно... Завтрашний день я должен потратить с пользой".
  * * *
  Маркиз Тридцать третий, несмотря на относительную незнатность, устроился в столице неплохо (способов решить проблему незнатности существовало, разумеется, множество) - особняк занимал небольшой, зато на проспекте Божественных анусов, ни больше, ни меньше. Четвертый прошел вдоль солидной ограды, свернул в боковые воротца, пересек элегантный скверик, и проник в дом черным ходом, посредством двух золотых оставшись инкогнито.
  До восьми маркиз будет отсутствовать, после чего вернется, переоденется, и отправится с супругой на Королевский балет. (Сам граф балет ненавидел с детства; ему всегда было больно смотреть как у несчастных танцоров в прыжках порхают мошонки и члены - явление не весьма неэстетичное (не говоря о том, что весьма не физиологичное); однако народу такое нравилось, народ валил на такое валом, а глас народа, как известно издревле, - глас Божий.)
  Дальнейшим блеском монет Четвертый расчистил тропу в покои маркизы, по дороге припомнив древнюю сказку о том как некое божество проникло в виде золотого дождя в темницу к заточенной девственнице, и оплодотворило ее. Граф миновал стильную маленькую приемную, проник в кабинет. Присел в кресло, подлокотники которого изящной прихотью мастера имели вид согнутых женских ног (присев было уютно ощущать себя между ними, особенно уложив локти на бедра), - и тут же вскочил. Где-то в сокровенной глубине покоев, явно за залой приват-испражнений (уже, наверно, даже не в будуаре, уже даже не в спальне, а в комнате интим-туалетов!) послышались голоса, женский и - о, дьявол! - мужской.
  Голос был не маркиза, но также знаком. Граф поднялся, перешел за портьеру. Чувство и опыт не обманули; через двадцать секунд он увидел сквозь щель вошедших - маркизу и графа Двадцатого. Четвертый сначала нашел утешение в том, что маркиза была в полуоткрытом домашнем платье, обрамлявшем зону промежности идиотскими, по очередной идиотской моде, бахромистыми кружевами (отчего казалось, что промежность была резиновая и наклеена на платье поверх). В худшем случае маркиза была бы в открытом с боков интим-пеньюаре, либо не вышла провожать Двадцатого вовсе... А так, в обычном домашнем платье, оставалось какое-то утешение, что между ними...
  Граф подумал, что это чувство, очевидно, и называется бешенством. Он едва сдержался чтобы не выскочить из-за портьеры. Трезвой частью сознания он пытался себя убедить - какая ему, дьявол, разница, что с женщиной лицо которой ему так захотелось увидеть имеет интим-туалет кто-то другой? Пусть имеет хоть целое королевство - какая ему, графу Четвертому, дьявол, разница? Важно, что он сам имеет (допустим) с ней интим-туалет; остальное - ее личное дело (и супруга, если женщина замужем). Тем более, что один из мужчин этой женщины - соратник, сподвижник, герой взявшийся за величайшее дело... Не говоря о том, что просто достойный уважаемый человек, наследник достойного древнего рода...
  Маркиза и граф попрощались, тем не менее, таким нежным трением ягодиц, что все стало ясно. Четвертый, собрав силы, хладнокровно дождался пока они наконец расстанутся, пока за Двадцатым затихнут все звуки. Хладнокровно отсчитал сто двадцать секунд, направился за покинувшей кабинет маркизой в зал приват-испражнений, затем в будуар.
  Маркиза готовилась переодеваться к выходу - на кушетках лежали разложены сверкающие одеянья, в помещении присутствовали служанки.
  - Граф? - маркиза обернулась. Битые стекла на маске растерянно засверкали, бриллианты на подвесках лобка встревоженно замерцали. - Не ожидала...
  - Простите, сударыня, я привык являться без приглашений, - Четвертый прошел в середину комнаты.
  - Что вы хотите, граф?
  - Я хочу многого. Скажу сразу, сударыня, - мне не нужны пошлейшие приват-испражнения, мне не нужны банальнейшие интим-туалеты... Не скрою, от последнего я бы не отказался, но в данном случае мне нужно большее. И намного. Потому что кому больше дано, - Четвертый бросил взгляд на божественнейшую промежность, представив божественнейшие по ту сторону ягодицы, мерцанием которых он тайком наслаждался вчера весь вечер, - с того больше и взыщется.
  - Что вам в таком случае нужно?
  - Мне нужно то что у женщины есть самое сокровенное. То что она бережет и скрывает. То что представить в обществе хоть сколь-нибудь достойных людей хоть сколь-нибудь достойная женщина никогда не решится... Но ведь делает такое приватно? Я хочу чтобы вы показали мне свое лицо.
  При этих словах служанки оторопели и в знак крайнего ужаса прикрыли руками промежности. Маркиза, которая быстро овладела собой, застыла в оцепенении; бедра покрылись мертвенной бледностью.
  - Сударь, вы... Вы отдаете себе отчет?..
  - Да.
  - Чтобы я...
  - Давайте без громких красивых слов. Не берите пример с меня - вы не член Чрезвычайного совета.
  - Граф! - самообладание вернулось к маркизе. - Вы отдаете себе отчет? Я что, по-вашему, - трактирная проститутка?! Чтобы открыть лицо мужчине которого знаю каких-то два дня?!
  - Вот это другое дело, - Четвертый прошел к стене и уселся в кресло, облокотившись на удобные точеные бедра. - Да, я хочу увидеть ваше лицо, но - вы заслуживаете такого к себе отношения - готов подождать. Не скрою, долго я ждать не готов - попросту не привык, не получится... Но показать мне лицо, действительно, на второй день знакомства, да еще просто так в будуаре - это будет, конечно, для особы такого достоинства, слишком... Я требую от вас одного - пообещайте, что это случится, и случится в разумном будущем. Или, - он сумрачно помолчал, - вы уже обещали? Уже существует счастливец? Супруг, понятно, не в счет.
  Маркиза не отвечала.
  - Подозреваю, что существует, - промолвил наконец Четвертый. - Подозреваю, что я опоздал... А достойная женщина, как я также подозреваю, не может показывать лицо одновременно двум... Достойным мужчинам.
  - Насколько понимаю, ничего обещать вам я не обязана?
  - Вас, сударыня, спасает то обстоятельство, что вы с маркизом здесь люди новые... Иначе поступали бы хорошо понимая, что мои предложения всегда и везде принимаются. Всегда и везде.
  Граф обернулся, согнулся в глубоком наклоне и выпустил тройные долгие газы - строго, чопорно, как полагалось на королевских приемах, дипломатических раутах, прочих очень официальных мероприятиях.
  Анфиладой прихожих прошел в вестибюль, миновал почтительный ряд набеленных лакейских ягодиц, вышел на лестницу, зашагал по сверкающей солнцем плитке к ковке ворот. Шел и корил себя за это придурочное мальчишество. Сейчас, когда возбуждение спало, оставалось в отвращении содрогаться - оплот государства, светоч общества, ключ любомудрия - "всегда и везде". Это глаголил он, граф Четвертый? Фетишем которого было презрение к этой псевдовеличественной расфуфыренности? Это презрение истого консерватора, "хвалителя былых времен", приведшее, не в последнюю очередь, к тому что он так дотошно и долго готовил, что должно будет произойти завтра? Это он, граф Четвертый? Один из буквально десятка действительно вменяемых в государстве людей? Увы, уже, кажется, не вменяемых.
  Он миновал скверик, вышел на тротуар, повернул в свою сторону, увидел как от ограды напротив отделилась блистающая фигура и двинулась наперерез. Остановился. Фигурой оказался никто иной как Двадцатый.
  - Сударь, - обратился тот первым. - Осмелюсь без обиняков... Вы, как вижу, изволили только что посетить маркизу?
  Четвертому показалось, что Двадцатый взволнован.
  - Да, я у нее был.
  - Быть может, нам следует объясниться - сегодня, накануне...
  - Полноте, граф, - Четвертый повертел ладонью с изысканной пренебрежительностью. - Я забежал к маркизе спросить - не показала бы она мне лицо.
  - Просто вот так забежали, спросить - не показала бы она вам лицо? - Двадцатый рассмеялся, несколько принужденно.
  - Просто вот так забежал, - отозвался Четвертый беспечно.
  - И что же маркиза?
  - Сказала, буквально: "Я что, по-вашему, - трактирная проститутка?!"
  - Ха-ха-ха! Вы меня искренне развеселили, граф! Из уст такой женщины услышать такие слова...
  - Было бы, согласен, несколько неожиданно. Но мы забываемся. Проспект Божественных анусов - место людное. А мы договорились, что до завершения дела - каким бы оно ни стало - никто не должен видеть нас вместе.
  Они попрощались, обменявшись легким хлопком ягодиц - полуформально, как принято между тех кого объединяет общее дело, не личная дружба, - и разошлись.
  * * *
  День Большой королевской добычи был праздничным днем которого каждый подданный королевства ожидал с нетерпением и восторгом. Его Благовоннейшее Величество необычайно тщеславилось тем, что не только превратило древний обычай в государственное торжество - в празднество своей популярностью и размахом затмевавшее все прочие мероприятия, - но и подвергло его прогрессивной реформе.
  Рано утром на площади Народных дристалищ собиралась Комиссия королевских добыч. Суть прогресса в данном случае заключалась в том, что Добыча подбиралась не по признаку рода - для аристократов, состояния - для негоциантов, или, на худой конец, поощряемого таланта - для людей творческого ремесла. Королевской добычей мог стать всякий, без исключения, - самый последний, самый презренный, самый ничтожный, убогий, поганый, паршивый, вонючий, самый сраный подданный королевства (на момент подачи заявки, тем не менее, не преследуемый по закону).
  Королевских добыч было три, желающих Добычей стать - все государство. Отбор проводился строжайший и сверхскрупулезный. Кандидаты подавали заявки не позднее чем за двести семьдесят суток до Дня Большой королевской добычи. Каждый кандидат был приписан к участку по месту жительства на момент подачи заявки. В течение последующих тридцати суток списки изучались и упорядочивались, после чего начиналась Квалификация.
  Квалификация продолжалась шесть месяцев, и заканчивалась за два до Дня Большой королевской добычи, - во время которых производился подсчет результатов, и выбор наконец трех благословенных счастливцев. На протяжении полугода Квалификации каждый зарегистрированный кандидат раз в неделю имел обязанность появляться в своем участке и совершать квалификационное испражнение.
  Авторизованный персонал Комиссии королевских добыч регистрировал вес квалификационного испражнения и вел их учет. Результаты подсчетов, разумеется, можно было подтасовать; попытки подкупа членов Комиссии имели такой масштаб, что король, который курировал дела Большой королевской добычи лично (и что отнимало у него бездну времени и здоровья), немедленным наказанием уличенному комиссионеру назначил безапелляционную смерть в фекалиях крыс - вид смерти один из древнейших наиболее унизительных.
  Трое благословенных, суммарный вес испражнений которых обретал в итоговых списках одну из солнечных трех верхних строк, становились благоизбранными (в этом году) счастливцами, коих помимо всеобщего уважения и почета, связанных с грандиозным результатом в Квалификации, ожидала итоговая благодать причастности к персоне Его Благовоннейшего Величества. Для многих верноподданнейших короны таковая причастность оказывалась единственной радостью жизни, вершиной мирского блаженства, суммой смысла существования - в такой степени, что со дня восшествия на престол нынешнего монарха, по статистике мероприятия, от экстатического разрыва сердца в кульминационный момент священнодействия скончалось четыре целых восемь десятых процента богоприобщенных участников.
  (Умереть этой смертью, возможно, являлось тем трансцендентным счастьем к которому было должно стремиться каждому здравомыслящему представителю общества.)
  Оглашение результатов Квалификации происходило на площади Народных дристалищ, с утра, за несколько часов до начала Добычи. Трое блаженных, уже привезенных и подготовленных, дожидались объявления своих имен в специальных туалетных кабинках, установленных в середине площади над братской выгребной ямой (древнейший культурный памятник государства, которому было больше тысячи лет - все это время яма исправно выполняла все свои функции! - и поддержанием которого занималась отдельная служба короны).
  По завершении церемонии объявления богоизбранные счастливцы (отныне приобщенные к небесному сонму Королевских добыч), сопровождаемые ревом восторженного почета (и рокотом завистливых оскорблений), отправлялись на площадь Равенства экскрементов. Это была стартовая точка Большой королевской добычи. На площади на счастливцев надевались красные маски - в этот день больше никто в государстве, под страхом смерти от клизмы больному слону не имевшему стула семь суток (смерти позорнейшей даже последнейшему негодяю!) не имел права надевать красные маски.
  И, ровно в полдень, после древней торжественной церемонии, пронесшей сквозь тьму и порок веков образец многодуховности и богоравного озарения, после Трижды-тройных торжественных газов, исполненных Большой королевской анальной капеллой - лучшими мастерами дела, - среди всеобщего ликования, упоения, и восторга - тройка Королевских добыч отправлялась в свой путь по парадно уснащенной столице.
  * * *
  Первый час Добычи еще не кончился, а над городом было поднято уже двенадцать шаров. В прошлом году мероприятие грозило окончиться неудачно - третья Добыча переусердствовала, вошла, что называется, в роль, и успешно скрывалась от загоняющих почти до заката. Герцог Второй, бессменный распорядитель загона в течение последних двенадцати лет, потратил немало нервов экстренно локализуя Добычу; это был какой-то спекулянт псевдоэлитными сортами бобовых, ошалевший от благодати и забывший обо всех инструкциях. Прежде чем открыть торговое дело, он двадцать лет проработал в столице ассенизатором, и знал, таким образом, город весьма хорошо.
  В этом плане Добыча тогда была идеальной; могла использовать свое знание на пользу события и поводить загоняющих по наиболее характерным местам столицы, вызывая всеобщий энтузиазм, экстаз, и исступленный восторг; затем вывести мероприятие в одно из определенных мест, где наконец упоенно попасться. Вместо этого одуревший от многоблаженства подданный, распираем многовеличием красной маски, увлекся самосверканием по всем этим местам, и Второму пришлось задействовать резервный комплект загоняющих.
  В этом году Второй, стремясь предупредить малейшие отклонения от программы, увеличил количество загоняющих вдвое (бюджет Добычи был неограничен).
  - Герцог, - Четвертый хмыкнул, указав на радостные шары, украшенные королевскими геральдическими ягодицами, сиявшими в безоблачном небе. - Похоже, случается то чего я боялся. Если вы не умерите пыл своих...
  - Полноте, граф, - герцог с раздражением отмахнулся. - И не противоречьте сами себе! Сколько мы с вами спорили! Вы измотали мне всю прямую кишку! И сами в конце концов согласились, что количество загоняющих, все-таки, нужно удвоить - как минимум!
  - Это так, - Четвертый кивнул. - Но не пересолите! Посмотрите что происходит! Не кончился первый час, а ваши мо́лодцы первого уже почти загнали!
  - Не волнуйтесь, - герцог отмахнулся снова, сверкнув раздраженно маской. - Все будет как надо. Я занимаюсь этим делом двенадцать лет только при текущем Величестве! Неужели вы на самом деле считаете, что я не справлюсь с каким-то провинциальным педа, простите, гогом? Если я справился даже с этим прошлогодним энтузиастом? Это оскорбительно, граф! Я вызову вас на дуэль! - ягодицы Второго пылали. - Расчетное время - с двух до двух с половиной часов, и Первая будет в это время локализована, не сомневайтесь!
  Разумеется - Четвертый сам в конце концов согласился, что количество загоняющих, все-таки, нужно удвоить - как минимум. Это значило, что проверенную последним десятилетием команду нужно пополнить, и сделать это оперативно - что, в свою очередь, значило, что проверить новых людей как следует времени не было. Таким образом граф Двадцатый оказался в команде герцога в качестве последнего загоняющего...
  Четвертый перемещался по разукрашенному проспекту Ректального благотерпения, ожесточенно толкаясь, распихивая одухотворенных горожан и гостей столицы. С каждой минутой людей становилось больше. Шары, сверкающие в ослепительных небесах, возвещали, что Первую загоняют сюда, на проспект, и финал первой части Добычи должен случиться здесь - если не на самом проспекте, то, как минимум, в этом районе. В компетентности герцога и его команды сомневаться, все-таки, не приходилось - если, на самом деле, в прошлом году он справился с тем шизофреником (тоже придурок нашелся, несчастный верноподданный энтузиаст).
  Граф отчаянно продирался, в голос ругаясь на чем стоит свет. В День Большой королевской добычи соблюдать приличия было не принято (да и нереально); такой почти узаконенной безнаказанностью рьяно пользовались всякого рода подонки и зломерзавцы, наступая благородным на ноги, толкая и обзывая их последнейшими словами; некоторые даже сдирали у благородных шляпы, и - за что в другой день могли кончить жизнь подвешены за уши - хлопали благородных по нарумяненным ягодицам.
  Граф продирался, злясь на себя самого - за то, что не учел ежегодно возрастающего накала энтузиазма подданных; сейчас здесь будет весь город, все королевство - вон, эти кретины уже лезут друг другу на шеи; кого-то, похоже, уже затоптали - лужа крови, еще, еще... Досочился до ближайшего переулка, сунулся в ближайшую подворотню, выбежал в дворик.
  Изучив балконы, украшенные флажками и лентами королевских цветов (вон сушится половик, туда же, с королевским гербом - два полукруга, символические ягодицы, над тремя шариками по вершинам равностороннего треугольника - символическое равенство экскрементов; государственный герб на обрыганном половике - ценная духовная скрепа), высмотрел битую лестницу и, рискуя жизнью, забрался на верхний балкон, откуда, по изъеденному червями столбу, рискуя жизнью, взвился на крышу.
  Оглядев сияющие небеса, блистающий лес флюгеров, дымников, шпилей, мерцающее черепичное море, Четвертый стал рассматривать улицы. Повсюду вокруг, даже в переулочках и тупичках, клокотала восторженно беснующаяся толпа. От этого бурлящего моря через тридцать секунд в глазах поплыло; он покачнулся, схватился за печную трубу. Перевел взгляд на проспект - две параллельные цепи огоньков-шлемов; элитнейшие, жесточайше натренированные солдаты, берегущие проезжую часть проспекта (или хотя бы ее центральную зону), по которой вот-вот должна пронестись красная маска, пылая в жа́ре летнего солнца огненными ягодицами, сверкая потными гениталиями, - под адский рев беснующейся в экстазе толпы...
  Здесь, на крыше, впервые подумалось - какой, на самом деле, тяжелой была работа Второго. Так организовать весь этот кошмар, весь этот бурлящий кипящий кишащий клокочущий ад, чтобы, при всем прочем, число погибших в толпе не зашкаливало за пределы разумного... Четвертый еще раз провел глазами по цепочке сверкающих шлемов. Крови затоптанных (или пробитых солдатскими пиками) энтузиастов, прущих на проезжую часть, было на мостовой немного. Нужно быть, в своем роде, гением. (Во всяком случае к этой работе нужно иметь призвание, которое герцог Второй однозначно имел.) Дьявол, ведь на самом-то деле - в городе сегодня все королевство! (Подумалось также, при виде всей этой картины, что Второй все-таки недоговаривает насчет того как именно расходуется бюджет.)
  Прыгая по крышам, перескакивая узкие хляби переулков и тупиков, Четвертому удалось наконец добраться до неодолимой бездны проспекта Божественных анусов. Толпа текла густой массой, сочилась в отверстия улочек и просачивалась назад, в сторону проспекта Ректального благотерпения, где сейчас готовилась разыграться финальная сцена первой части Добычи.
  Граф изо всех сил старался не оборачивать головы в ту сторону где под ослепительным солнцем сверкали башенки особняка Тридцать третьих. "Фу, как не стыдно, мальчишка, фу! Да еще сегодня, когда должно свершиться такое, когда..." Но перед глазами снова, снова, и снова - в бессчетный раз, и сопротивляться этому невозможно, - возникла изысканно орнаментированная битым стеклом маска графини.
  - Дьявол, - он простонал, в мучении. - Дьявол!
  Он продолжил скакать по крышам; нашел подходящий двор, ухнул по водосточной трубе - распугав стайку служанок, которые, пользуясь хозяйским отсутствием и всеобщим праздничным безнарядьем, примерялись к благородным господским мочалкам, - выбрался на проспект, и еще через десять минут противохода толпе, ободранный, без единой пряжки и пуговицы, с окровавленными ягодицами, с измятым начленником (появляться без него на улице в такой день было неблагоразумно), и - стыд и срам, с едва не сорванной маской! - оказался, наконец, в штабе Второй добычи.
  Здесь колдовал маркиз Восемнадцатый, правая в данном случае рука герцога (бесцветная мышка, ценная тем, что никогда не позволяла себе энтузиазма и без эмоций осуществляла приказы). Четвертый ворвался в палатку, едва держась на ногах, рухнул в походное кресло.
  - Многовато сегодня людей, - маркиз кивнул, оглядев одежду Четвертого. - Начинаем через тридцать минут, - он посмотрел на часы, стрелка которых подошла к половине второго. - Добыча на старте, - ткнул пальцем в карту, расстеленную на столе. - Загоняющие на местах.
  - Всё, надеюсь, по плану? Там, действительно, творится такое - только жди форс-мажора... И с каждым годом все хуже.
  - Пятерка номер один - на перекрестке аллей Священного кала и проезда Трех котяхов, - палец маркиза переместился по сетке улиц, - номер два - на площади Трубного газа... Номер три - на площади... Беда с этими новыми, - он выпрямился над картой. - Помилосердствуйте, граф! Как можно научить десять человек - десять! - тому чему учатся несколько лет - за два месяца? И кто эти люди, вообще? Граф, - между нами! - добром это не кончится! Быть в этом году беде! - стекла на маске маркиза сверкнули.
  - Какой интересно? - отозвался Четвертый с неудовольствием. - Маркиз, это малодушие. Вы профессионал или кто? Не болей мы с вами, оба, за Громоносных, я бы о вас доложил.
  Маркиз покивал-помолчал, давая понять, что способен оценить тонкий юмор.
  - Кто именно вам не нравится, и почему? Только не говорите, маркиз, что мои люди вас не устраивают.
  - За ваших людей вы поручились, - отозвался маркиз, снова обратившись к карте. - Вот они, здесь, - он ткнул пальцем. - Хотя бы за вашу пятерку я могу быть спокоен.
  - Да, и пойду проверю все еще раз, напоследок, - граф поднялся.
  Они попрощались легким хлопком ягодиц, в такую погоду липким и неприятным. Четвертый выполз в сверканье летнего дня, маркиз остался над картой, в полумраке палатки.
  * * *
  Бой часов вязко угас в густом жарком воздухе. Вторая часть Большой королевской добычи подходила к концу. Горячую синеву неба протыкали багровые точки шаров - загонщики направляли добычу в район сквера Либеральной промежности, где король уже поджидал вторую красную маску.
  Развязка благородного дела, на которое был потрачен год жизни, близилась. Но исход этого дела Четвертого вдруг перестал волновать. Волновать его стало только одно - что будет дальше? Что будет дальше, когда Двадцатый превратится (в глазах сознательного королевства) в героя? Ведь тогда просто так с Двадцатым уже не разделаться!
  - Дьявол!.. - простонал Четвертый сквозь зубы. - Будь проклят тот день когда... Какое мне, к дьяволу, дело сколько и кто...
  Понятно, что за нежным трением ягодиц, свидетелем которого граф невзначай явился, стоит нечто большее чем мочалка в чертоге приват-испражнений, чем даже общий стульчак, неглиже, пикацизм в покоях интим-туалета... Понятно, что Двадцатый видел ее лицо.
  В небесах загорелся двадцатый шар. Если все шло по плану - а иначе быть не могло! - в ближайшие пять-десять минут появится двадцатый, последний - шар графа Двадцатого. Тот, будучи крайним загонщиком, приняв эстафету от девятнадцатого, поведет Вторую добычу на самого короля. Король и его команда, ориентируясь по шарам, должны будут выйти на Двадцатого и Добычу на перекрестке бульвара Фекальных благотворений и улицы Ягодичного многоблаженства, или, в худшем случае, на участке бульвара между улицей Ягодичного многоблаженства и площадью Отсутствия революций.
  И здесь это произойдет, и произошедшему будет двадцать-тридцать тысяч свидетелей, и в числе этих свидетелей будут сотни приглашенных на ежегодное торжество иноземцев - рассаженных по галереям, башням, балконам; снабженных подзорными трубами; выслеживающих с высоты Добычу, стремящегося ей навстречу нашего короля...
  А, может быть, Двадцатый не видел ее лица? Маркиза, как видно, такая штука, что... Дьявол ведь, дьявол! Четвертый закрыл глаза, в мучении простонал. Открыл, озирая с высоты галереи цепочки сверкающих шлемов вдоль зачищенной мостовой бульвара. Белая маска Двадцатого уже виднеется за перекрестком. Сейчас из-за угла вылетит красная, и загоняющий, выпустив шар - последний, двадцатый, - погонит Добычу в сторону площади Отсутствия революций.
  А если все-таки видел? Придется терпеть этот ужас всю дальнейшую жизнь? Что за дьявол! Ну какое ему-то, Четвертому, дело, что лицо этой женщины, возможно, знает кто-то еще (супруг, понятно, не в счет). Хоть Двадцатый, хоть двести двадцатый... Да - но он-то, Четвертый, не знает! Пока не знает, жалкая потаскуха, пока!
  С усилием он заставил себя убить постыдные мысли. Вторая добыча неслась по бульвару навстречу своей благословенной судьбе. Ягодицы счастливца, распаленные солнцем, скоростью, возбуждением, рдели в тон маске. Двадцатый мчался за ним, подгоняя Добычу пикой (не по необходимости, а по требованию вековой традиции - обычай Королевской добычи возник в те времена когда простые люди еще не постигали сути вещей, и приобщать к благодати их приходилось силой).
  Все шло в соответствии со сценарием (герцог Второй, безусловно, был большим мастером дела). Король вышел на перекресток бульвара Фекальных благотворений и улицы Ягодичного счастья; между ним и Второй добычей осталось сто метров... Семьдесят пять... Пятьдесят... Двадцать пять... Добыча приближается к королю... Красная маска (какой-то нищий преподаватель из дальней провинции - потратил наверняка все сбережения, оставил голодной семью, чтобы закупать продукты нужные для успешной Квалификации) падает ниц у ног короля... Король оборачивается, выставляет над Добычей зад - горящий в сиянии солнца румянами... Тужится...
  Двадцатый добегает до повергнутой ниц добычи... Но не останавливается, стукнув пикой о мостовую и приняв церемониальный наклон анусом к королю... Пробегает дальше, толкает Его Благовоннейшее Величество, которое падает рядом с простершейся ниц Добычей... Выставляет над Величеством зад...
  Но этого не произошло. В последний момент цепь сверкающих шлемов разорвалась; из оцепеневшей толпы вырывается человек, подбегает к Двадцатому и толкает. Струя жидкого кала, вместо того чтобы опорочить монарха, рисует на булыжнике мостовой кривую. Двадцатый падает; герой-верноподданный, не осознавая пока всецело величайшего значения свершенного подвига, замирает над всеми тремя поверженными.
  Напряжение рушится и растворяется тяжелым протяжным "У-у-х!.." Солдаты, сбросив оцепенение, сбегаются к королю, поднимают его с трепетом и благоговением, прижимают Двадцатого к мостовой оружием. Государь, обозрев беснующуюся в возмущенном экстазе толпу, поворачивается задом к поверженному Двадцатому и выпускает свою струю.
  Небо над городом расколото громом упоенного исступления.
  - У нас есть детская песенка, - Четвертый с кривой улыбкой обернулся к какому-то иностранцу. - "На дурака не нужен нож..."
  Иностранец вежливо покивал.
  * * *
  На очередной Шестерке король запретил вести разговор о случившемся.
  - Проходной эпизод, друзья... Я был даже бы оскорблен, не устрой на меня хотя бы раз кто-нибудь покушения, ха-ха-ха... Теперь я - настоящий, полноценный, достойный монарх, со всем что по этому достоинству полагается.
  - О чем тогда теперь разговаривать? - герцог Второй испустил ворчливые газы. - Была хоть какая-то новая тема, хоть какое-то разнообразие... А теперь? Чем отвлекаться теперь?
  - Досадно, что преподаватель остался ни с чем, - Четвертый усмехнулся, вспомнив несостоявшуюся вторую Добычу.
  - Какое вам дело до преподавателей? - удивился Второй и выложил свою обычную привилегированную колбасу мимо отверстия стульчака. - Благородные дамы, если кто-то здесь не осведомлен о бедственном положении в государстве, жалуются на нехватку элементарных средств благородного запаха, - герцог привстал, пока лакей подтирал его длинной мочалкой, - в частности, темно-крапчатого сорта бобовых... А вам вдруг дело до преподавателей?
  - Если я правильно понимаю, - отозвался король, поспешив вывалить на пол сам, - преподаватели, в общем, необходимы... Кто-то ведь должен учить - как выращивать тот же темно-крапчатый сорт бобовых? Сорок вторая вчера на интим-туалете меня просто замучила.
  - Не понимаю - чего ей-то недостает, - отозвался граф Шестнадцатый хмуро. - У нее как раз все на месте - и форма, и запах... Многим нашим такому только завидовать.
  - А глубина души и благовыспренность духа? - отозвался граф Восемнадцатый, хранивший покуда напыщенное молчание. - Как с этим?
  - Причем здесь душа? - Второй выпустил сердитые газы. - Фасоль вырастает сама. Бросаешь в землю, она вырастает. Земле преподаватели не нужны. Земле нужны удобрения - кал... В общем, я считаю, что нам просто необходим новый, свой, элитный турнир!
  - А я считаю, - пукнул король, - что в этом нет никакого смысла. Друзья, вы можете надо мной издеваться, над своим монархом и другом, злодеи, но я на самом деле не понимаю - какой в этом смысл?..
  * * *
  Тяжелейшим для Четвертого стало то обстоятельство, что от Двадцатого никто не добился ни слова - ни о чем, ни о ком, ни слова. Стойко пройдя сквозь пытки, тот умер под больным слоном как настоящий герой.
  Четвертого терзали тяжелые чувства. Гнев и досада по делу, погибшему таким непредвиденным образом, мешались с чувством постыдного удовлетворения. Человека про которого Четвертый знал, что тот видел лицо маркизы - когда сам Четвертый не видел, - больше не существует.
  Теперь у графа была возможность спокойно осмыслить положение дел. Откуда в нем, в потомке рода Четвертых, откуда вдруг в нем возникло чувство с которым оказалось невозможно справиться? Вот что страшно, вот это. Не то, что ему захотелось увидеть лицо некой женщины, вовсе не то... Почему это желание стало необоримо? Почему ради него он был готов бросить все?
  Несколько дней он крепился, терпел - можно сказать сражался с собой. Наконец не вытерпел. На этот раз, однако, решил поступить как подобало достоинству - поехал к маркизе добросовестно предупредив (за пару часов, но все же).
  Маркиза ожидала в гостиной. Четвертый, не обращая внимания на запредельные формы промежности, впился, не скрывая жадного взгляда, глазами в маску, и пытался увидеть за ней, в ней, на ней, черты терзающего лица...
  - Граф, - маркиза усмехнулась. - Вы привыкли получать что хотите - без усилий, без напряжения... Поэтому, может быть, не понимаете некоторых вещей. Вы не допускаете, что женщина, может быть, не пожелает открыть лица вообще никому?
  - Вы меня плохо знаете. Иначе не стали бы утверждать...
  - Тогда прошу вас оставить меня в покое. Оставьте меня в покое - если все-таки понимаете!
  - Я понимаю так, что вашего лица не увижу?
  - Да!
  - И это ваше последнее слово?
  - Да, да!
  - А вы... Вы не боитесь, что я сейчас встану и сорву вашу маску? Вот так, просто, встану, - он встал, - подойду, - он подошел к Тридцать третьей, - и сорву? Вашу проклятую маску? - он протянул руку, остановив ладонь у лица.
  - Вперед! Срывайте! Срывайте - проклятую маску!..
  ...Он торопился по улице, не глядя, расталкивая прохожих, спотыкаясь о торчащие из мостовой булыжники, задевая столбы, открытые наружу двери харчевен, цирюлен, лавок... Он, граф Четвертый!.. Граф Четвертый, сам граф Четвертый, который... Привык получать что захочет - без усилий, без напряжения? Не допускает, что женщина, может быть, не пожелает открыть лица вообще никому?
  Наконец добежал, ворвался в дверь, пробежал по коридорам, ворвался в комнату. Навстречу вскочила женщина, обернулась, склонилась в легком наклоне. Обычно Четвертый шлепал эти ужасно разрумяненные ягодицы, в знак дружеского расположения, перчаткой, но сейчас схватил женщину за плечо и развернул к себе маской.
  - Давно не виделись! У тебя что - проблемы? Все-таки? После этой злосчастной Добычи? - женщина усмехнулась. - Сам на себя не похож.
  - Мне нужны твои девушки.
  - Сколько?
  - Все.
  - Хм... Я понимаю - не лично тебе?
  - Слушай внимательно. Скоро Фестиваль благодатных вагин.
  - Да, но мои-то девушки для чего? У вас своих благодатных вагин, благородных, как нерезаных...
  - Они выйдут на площадь без масок.
  - То есть?..
  - Без масок.
  - На площадь?.. Хм... Я понимаю, что мои красавицы, как бы сказать... Не весьма почтенного свойства... Но даже для них... Выйти днем, на площадь, без масок... Как бы немного слишком? Ты хорошо представляешь последствия? Или я чего-то не понимаю? Что ты затеял, граф?
  - Скажи мне, искренне, - не забывай, что твое слово значит для меня много... Скажи - разве это нормально, что нас окружают задницы? С утра до вечера, под крышей, на улице - задницы, промежности, задницы... Как ты считаешь, сама? Разве это нормально?
  - А как еще должно быть? - женщина усмехнулась. - Ты что - захотел чтобы нас окружали лица? И вообще интересно - откуда вдруг у тебя в голове такое?
  - Во-первых, я давно замечал, что это пагубно влияет на человеческую природу. Например превращает людей в эгоистов.
  - Логично, - женщина засмеялась. - Кто она, вздорная эгоистка?
  - Пойми меня правильно, - Четвертый еле сдерживал тон, - речь не о том, что кто-то мне отказал... В конце концов то что со мной случилось... Случается с каждым, но я вдруг подумал... Это произошло неспроста... Это как божественное озарение... Я должен...
  - Грянул небесный гром, и ты осознал свое божественное предназначение. Священная миссия, которую...
  - Ну перестань. Перестань - тем более что ты прекрасно, по-настоящему меня понимаешь.
  - Знаешь, - сказала она серьезно, - тебе просто нужно расслабиться. Поднимайся, наверх... Собери там хоть всех - только, заклинаю, не выводи без масок на улицу! Здесь смотри пока не ослепнешь, но - здесь... А улучшать человеческую природу... Ставь перед собой реальные цели.
  - И кто же, если не я? - он, не без надменности, усмехнулся. - Смог бы улучшить человеческую природу? Знаешь кого-то еще? Назови!
  - Иди, иди, - женщина поднялась, подтолкнула графа к дверям. - Поднимайся... Дорогу знаешь.
  - Нет, ты скажи - кому еще, кроме меня, по силам такая задача? Назови государственного человека... По-настоящему государственного! Который способен...
  - Не назову. Ты первый за всю мою жизнь, такой, - кому вдруг захотелось снять маски, со всех этих задниц... Красота спасет мир, хи-хи-хи. Только один ты ничего не сделаешь. Так что наверх, граф, наверх. Наверх, расслабляйтесь...
  * * *
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"