Его не хоронили, его зарывали, закапывали... Два здоровых парня с раскрасневшимися лицами то ли от напряжения, поскольку торопились, то ли от водки, бутылка опорожнённая на три четверти и стакан стояли на надгробии соседней могилы, только что опустили в яму гроб и, взявшись за лопаты, были готовы обрушить вниз бугор земли и ждали только, когда пожилая женщина бросит на крышку гроба свою горсточку. Женщина не торопилась, она стояла над ямой, она не плакала, видимо не было слёз, она тряслась, иногда сильно вздрагивая, и едва слышно скулила...
Тропинка, которая вела в лес, шла мимо кладбища. Я шёл по грибы и, увидев группу людей на кладбище, подошёл. Двое парней вытаскивали верёвки, на которых только что опустили гроб. Я посмотрел вниз. На крышке гроба была приколочена военная фуражка с красным околышем. Изношенная, помятая она выглядела, как старый сморщенный гриб, и только красная солдатская звёздочка на ней удивительно ярко блестела и, казалось, что её только что начистили...
--
Кого хороните? - спросил я, хотя можно было и не спрашивать. Хозяина фуражки я знал, поскольку раньше встречался.
--
Ивана. Ивана Кондратьевича, - с явным равнодушием бросил один из парней, одновременно сплёвывая окурок сигареты.
Я бросил горсточку земли в момент, когда бросала жена покойного, секундой позже по крышке гроба глухо застучали крупные комья с лопат могильщиков...
Иван Кондратьевич жил скромно. В начале девяностых пенсии ветеранов войны мало, чем отличались от пенсий простых пенсионеров, да и выплачивались, особенно в глубинке, довольно не регулярно.
Он не числился среди местных алкашей, за что те его недолюбливали. Другие не любили за его повышенную требовательность, граничащую с придирчивостью, за негативное отношение ко всему, что происходило вокруг. Особенно это проявлялось, когда он выпивал рюмочку. А выпивал он только в день пенсии и не более ста грамм за вечер, но тогда в его молчаливом характере появлялась прореха, и он шел куда-нибудь излить всё накопившееся в нём за месяц или два молчания.
То незабываемое время начала девяностых прокатилось по стране и людям, живущим в ней, как каток асфальтоукладчика. Грязные потоки перестройки, достигая российской глубинки, вымывали не только посевы с полей, годную для продажи древесину из лесов, стирали с лица земли не только мелкие деревни, хозяйственно - производственные предприятия, целые посёлки, но совесть, порядочность, лучшие человеческие качества. В местном колхозе за два года сгорели телятники, коровники, овчарня, а затем и здание правления колхоза, осталась только "доска почёта" да земля. Нулевые показатели на колхозном финансовом счёте и отсутствие недвижимости позволили бывшему председателю "приватизировать" колхоз с нулевым балансом.
Кому была приятна горькая правда, которую с непонятным упрямством пытался толковать старый дед, опьянённым беспределом, безответственностью и безнаказанностью соседям.
--
Провода с линии электропередач сняли, электрический трансформатор разграбили, вся деревня сидит без света. Сами у себя воруют, - возмущался он у магазина, стоя в очереди за хлебом, - Реформаторы...
Мне тоже не всегда нравилась резкость суждений Ивана Кондратьевича, особенно, когда он недвусмысленно выражался по поводу "наехавших тут", имея ввиду в том числе и мою персону.
Несколько "зауважал" я его лишь тогда, когда он немного приоткрыл завесу над своим военным прошлым.
Ему повезло. По возрасту его призвали на военную службу в марте сорок пятого. Попал во внутренние войска. Пока учили боевому мастерству, война закончилась.
Но для него только всё и началось. Полк располагался в Прибалтике. "Лесные братья" по ночам делали вылазки. Убивали больше гражданское население, не щадили ни детей, ни стариков, а, уж, солдат Красной армии - тем более. В это время он имел звание старшины.
- Едем мы вдвоём с солдатиком на подводе, на лошадке, запряженной в телегу, провиант везём. По винтовке у каждого. Солдатик сидит, прутиком лошадку погоняет, а я лежу, живот кверху. Перелесок. Выстрел. Солдатика сразу насмерть убили. А я выкатился из телеги да в траву на обочине. Если бы побежал, сразу и убили бы. Лежу, к бою приготовился. Лошадка с испугу убежала и солдатика на телеге увезла.
Из леса вышли пятеро, идут цепью в мою сторону. Что ждать было? Подошли поближе, я и начал. Как учили: "Ни шагу назад", "Ни пяди земли...". Четверых убил, пятого ранил. Он в лес ушёл. Его потом другие нашли. Но и мне досталось. Дважды ранили: в живот и в ногу. Видишь, хромаю...
Больше ничего рассказывать не стал. Встал, махнул рукой и "похромал " домой.
Видел я его ещё раз, когда к знакомым в их село приходил. Осень была. Из огородов всё убрали, только и осталось, землю перекопать к следующей весне.
Иду мимо его дома, а он стоит посреди огорода. Всё перекопано. Стоит, рядом лопата воткнута, на голове фуражка с красным околышем, его любимая и, наверное, единственная. Звёздочка горит, как всегда. Стоит, как на параде, как победитель на своём пятачке, на своей пяди земли, грудь развёрнута, хоть и одета то на нём старая помятая, неопределённого цвета рубаха, расстёгнутая до пупа, старые солдатские галифе, а на ногах - рваные калоши.
"Вот и всё, что ты завоевал, солдат, твоя "пядь", - подумал я тогда...
Не знаю, почему я вспомнил всё это сейчас? Полтора десятка лет прошло. Проснулся рано утром, лежу, а это всё перед глазами. Видимо, годами мы с ним только сейчас сровнялись. Годами сровнялись, а в остальном? Была и у меня своя "пядь". Потерялась. Ищу и не найду, поэтому и не спится...
У него та "пядь" была, с неё он и не сошёл до самого конца. Что у нас осталось, у нас - послевоенных поколений?
Таблетка жизни
Он был худой и длинный. Склоченная бородка казалась неестественно приклеенной к самому низу подбородка. Небритые длительное время щёки местами были похожи на стёртую сапожную щётку. Бледное лицо в тусклом свете сгущающихся сумерек выглядело землистым с зеленоватым оттенком.
Сгорбленная, узкоплечая фигура в полусогнутом состоянии, казалось, висела на краешке старого табурета и опиралась локтями на стол.
Взгляд выражал задумчивость, а неподвижные зрачки были направлены на самую середину стола, где лежала бумажная коробочка, наполовину пожелтевшая, смятая и порванная с одного края.
"Выпью эту таблетку и оживу", - где-то в сознании колотилась мысль, но тело не двигалось, таким же неподвижным был взгляд.
Вспомнилась осень сорок девятого года. Ему было пятнадцать лет. Голодное время. Картошка, капуста... Кусок хлеба казался слаще пряника, а о пряниках только в книжке читал...
Хворь навалилась. Уже больше года болел. Лежал на печке. Тёплая была, специально протапливали...
- Всё равно умрёт, - услышал он как-то слова бабушки. Не напугался. Он стал ждать "эту смерть". Выучил молитву "Отче наш" и читал её по нескольку раз подряд, заканчивая словами: "Боженька, забери меня скорее". Сил не было совсем, и всё болело, но Боженька не забирал...
Однажды вечером, когда ему было совсем плохо, кто-то постучал в дверь. Шел дождь со снегом, было холодно.
На пороге появился старый дедушка в рваной шапке ушанке, залатанном пальтишке и не по размеру больших ботинках.
- Хозяева, не пустите ли переночевать? Озяб, до утра не доживу, - он снял шапку, и показалась лохматая седая голова с мелким бледным лицом. Необычными казались глаза, они поблескивали, в них чувствовалась какая то сила...
- Заходи. Чем богаты, тем и рады. Хлеба нет, картошка тёплая.... Спать - только на полу, есть шубейка старая, можно подостлать... - бабушка спокойно высказала всё это без перерыва, но спокойно. Очень уж часто приходилось видеть таких посетителей...
Дед благодарно покачал головой, снял пальтишко, ботинки, развязал свой тощий холщёвый мешок, достал кусок хлеба и отломил щепотку...
Увидев, жадно смотрящего с печки, худенького мальчишку, разломил кусок надвое и протянул ему:
- О, да ты болеешь? Плохо, плохо.... Возьми, дружок, подкрепись.... Бери, бери. Хлеб, он главное лекарство...
Утром, перед уходом, дедушка подошёл к мальчику и подал бумажную коробочку:
- В коробочке таблетка, лекарство.... Совсем плохо станет, съешь, оно тебе поможет... Жизнь тебе спасёт...
Дед ушёл, а мальчику стало лучше. Сила появилась, с печки слезать стал...
А, тут разговор бабушки с матерью услышал: "Варька то у соседей совсем плоха, часом умереть может..."
"Варя, Варенька, - шептал про себя мальчишка, - а, я и не знал.... Надо тебе помочь..."
Он слез с печки, взял коробочку с таблеткой, надел материну фуфайку и пошёл к дому, где жила Варя.
На стук в дверь вышла Варина мать:
- Ваня, а ты разве не знаешь? Нет больше Вари, вчера в больнице умерла. Завтра хоронить будем...
Слова Вариной мамы прозвучали, как гром, как удар молота по голове.
Он, ничего не чувствуя, прибежал домой и спрятался на печке. Тело пылало. В бреду, он шептал:
- Варя, Варя, почему ты?
Он и Варя несколько лет сидели в школе на одной парте, вместе делали уроки и до болезни были неразлучны.
Придя в сознание после трёх дней беспамятства, мальчик решил умереть, как и Варя, прекратил есть, но прошло несколько дней, и он вопреки своему желанию поправился.
Коробочку с таблеткой он спрятал в старый бабушкин сундук.
Шло время. Три года отслужил в армии, потом учился. Кем только не работал: и строителем, и водителем, одно время возглавлял маленькое авто предприятие, ездил по стране, бывал за границей.
Давно не стало бабушки и матери, да и деревню, где проходило его детство, время стёрло с земли. Поехал туда один раз, едва место, где дом стоял, нашел. Кучка кирпича да небольшое углубление в земле, где подвал был. Кладбище заросло травой, и могилки сровнялись. Один сломанный железный крест на краю оврага...
Единственное, что у него осталось с тех давних времён, это коробочка с таблеткой. Возил с собой на всякий случай...
Глубоко вздохнул, и длинное тело приподнялось с табуретки. Табуретка скрипнула ножками и отодвинулась на несколько сантиметров назад.
Он подошёл к старому, ржавому сверху во многих местах холодильнику, служившему скорее шкафом, и открыл дверцу. На верхней полке лежал плавленый сырок да половинка батона в целлофановом пакете. Взял пакет, подержал в руке, затем толкнул его обратно и захлопнул дверцу холодильника.
Повернулся в сторону окна. Сгущались сумерки. "Уже и в комнате темнеет", - мелькнула мысль, и только заметил, что в комнате темно, но не стал включать свет, а, не снимая одежды, лёг на диван.
"Сколько прожил, а таблетка так и не потребовалась, - усмехнулся он, - перестарался дед. Ситуаций таких не было.... Эх, Варя, Варя".
Ситуации были. И одна из них как бы в отместку ему сразу всплыла в памяти...
Чернобыль. "Чёрная быль, " - сразу разложил он слово применительно к своей судьбе. Как попал туда, и не вспомнить. Ситуация так сложилась...
Вспомнилась маленькая комнатка в украинской хате, температура выше сорока и покрытое язвами тело.
"Сколько всё это продолжалось? Месяц? Два? Кто-то пить приносил... Боль и беспамятство.... А, ведь, таблетка со мной была. Тогда моложе был, думал, что ещё труднее ситуация может быть. Прошло же всё. А, сейчас что? Стар стал. От старости, какая таблетка поможет? Передам свою таблетку своему внучатому племяннику..."
Здесь он погрешил правдой. Не было у него ни братьев, ни сестёр, и племянника быть не могло. Был друг в молодости, вместе БАМ строили. Потом друг другу весточки посылали, но друга нет уже как лет десять, а сын у него остался. У сына сынишка. Когда виделись лет двадцать назад с другом, такой забавный сорванец был...
"Напишу завещание на него, пока ещё где-то адрес сохранился..." - подумал он и поднялся с дивана.
Прошло чуть больше полгода. Дверь в квартиру открыл и первым вошёл высокий полноватый молодой человек лет тридцати, с ним ещё трое мужчин.
Он прошёл по комнате, одним пальцем открыл холодильник и поморщился, увидев на полочке позеленевший и заплесневевший плавленый сырок и половинку батона в пакете. Пахнуло неприятным гнилостным запахом, и он толкнул дверь холодильника на место.
Подойдя к столу, увидел под слоем пыли пожелтевшую бумажную коробочку и протянул к ней руку. Преодолев половину расстояния, рука остановилась и опустилась. Молодой человек развернулся и сделал шаг в сторону двери.
- Перед тем, как делать ремонт, выбросьте мусор, мебель - на помойку.... Закончите ремонт, позвоните, - он протянул одному из мужчин ключи от квартиры и исчез за входной дверью.
Чем выше пень...
Тигран Давидович, пожилой сапожник, "мастер класса Люкс", как он сам себя называл, сидел в тесной будке с выведенной на двери жирной черной краской надписью "Ремонт обуви", и на собственном колене простукивал молотком подошву старого мужского ботинка.
--
После обеда зайдете. А на каблуки все же советую поставить набойки, - проговорил он с явным южным акцентом и стукнул резко по каблуку, как бы ставя последнюю точку в разговоре.
Мужчина, с виду несколько старше нашего героя, в потертой кожаной куртке и матерчатой серой кепке, согласно кивнул и, пятясь и уже выставив одну ногу за пределы будки, едва слышно произнес:
--
Чем выше пень, тем дальше видно.
Мужчина исчез за дверью. Дверь со скрипом закрылась сама, но не плотно. Тигран Давидович, потянув на себя ручку двери, чтобы закрыть плотнее, с обидой проворчал:
- Подумаешь, какой великан, сам от горшка два вершка. Может, на три сантиметра и выше меня ... Думает, что умнее. Да я в своём деле... Впрочем, согласился же, понял, что я больше его понимаю...
Тут дверь неожиданно распахнулась, и в проеме появился его старый знакомый Исаак Маркович, старый коллега. У него на соседней улице маленькая сапожная мастерская. Трое рабочих, а он и директор и бухгалтер.
--
Здравствуй. Как дела? - спросил тот, сделав последнюю затяжку сигареты и вышвыривая окурок за пределы двери на тротуар.
--
Ничего, на хлеб с маслом зарабатываю. Был тут один мужик перед тобой. Я ему совет даю, что на каблук набойки надо поставить, а он мне высказал: "Чем выше пень, тем дальше видно". Видишь ли, я меньше его понимаю. А, потом согласился... Может, моя будка ему маленьким пнём показалась?
"Да, уж, - подумал Исаак Маркович, - твоя будка даже не пень, а пенек и то - трухлявый".
Старые приятели перекинулись еще парой не значащих фраз, и Исаак Маркович, сославшись, что "надо бежать на совещание", захлопнул дверь и отправился на квартиру хозяина, которому в действительности принадлежала и его крохотная мастерская, где он организовывал работу, и еще с десяток таких же мастерских, что были разбросаны по всему городу.
"Подумаешь, - гневно колотились мысли в голове Исаака Марковича, - обиделся! Да с твоего пенька, с твоей будки, где повернуться негде, действительно ничего не увидишь. Опыт?! Кому нужен сейчас твой опыт... Из моей мастерской хоть улицу видно..."
Хозяин, бритоголовый мужчина лет тридцати пяти, крепкого телосложения, в спортивных штанах с широкими красными лампасами, в белой майке, где на груди было что-то написано иностранными буквами, впуская в прихожую Исаака Марковича, недовольно бросил:
--
Каждый раз опаздываете. Ну, ну, проходите...
Исаак Маркович вставил ноги в растоптанные тапки и, как обычно тихо, вошел в комнату вслед за хозяином.
Говорили не долго. Павел Константинович, известный среди друзей, как "Паша Бутса", был доволен делами Исаака Марковича и даже похвалил. Возникла непродолжительная пауза.
Исаак Маркович, видя добродушное расположение хозяина, осмелел.
--
Знаете, Павел Константинович, сегодня у старого друга был, тоже сапожник, на Тупиковой улице в будке сидит. Так, вот, ему один мужик, когда тот ему советы начал давать, сказал: "Чем выше пень, тем дальше видно", а он возмутился: "Я, я..." А что ему из его будки, с его пенька видно? Мне и то...
--
Тебе и то? - оборвал хозяин речь Исаака Марковича, - тебе тоже ничего не видно, а видеть надо все, - глубокомысленно закончил он свою фразу.
Злополучная фраза какого-то старого мужика, принесшего свои разбитые ботинки на ремонт какому-то уличному сапожнику, периодически в течение дня стучалась в мысли Павла Константиновича, мешая делать важные дела. Вечером, когда все дела остались позади, и Павел Константинович ужинал со своей семьей, навязчивая фраза вновь пришла на ум.
--
Сегодня Маркович мне рассказал, - с улыбкой ведал он своей жене, - а, ему какой-то его друг-сапожник, которому в ответ на его советы, какой-то умник сказал: "Чем выше пень, тем дальше видно". Один возмущается, другой его осуждает, а мне смешно. Что можно видеть с их пней? Один в будке, другой в крохотной комнатке... А, впрочем, не понятно, что тут можно обсуждать? Я на высоком пне, он - на низком пне, а если на дерево забраться? До чего же люди тупые...
--
Папа, пень-то - он ... пень, - неожиданно перебил рассуждения отца пятилетний сын Вовочка. Сегодня, гуляя во дворе, он запнулся за пенек, упал и разбил нос.
Что с него возьмешь? Дальше собственного носа он ничего не видит.
.
Дурик
- Ну, что, здоров, майор Петров? - ехидно и с саркастической улыбочкой, которую научилась делать в последние полгода, громко произнесла, глядя на супруга, выходящего из спальной комнаты, жена отставного военного Петрова Владлена Николаевича. - Решил, куда пойдёшь сегодня, или опять месяц прицеливаться будешь?
- Куда идти? Вчера все места, где работники требуются, обошёл. Мне шестьдесят два года, понимаешь? Молодым работы не хватает. "Стар", - говорят, - Владлен Николаевич быстро проскочил мимо жены в туалет и демонстративно хлопнул дверью.
- Дружок твой по армии, Володька, знает, а ты нет? - продолжала наступление жена, - Вместе служили, вместе уволились, а у него пенсия побольше.
- Так, у него инвалидность, он инвалид, - глухо прозвучало из туалета.
- Инвалид? Да я его вчера видела, под мышкой мешок картошки нёс... - жена явно переходила в атаку.
- Так он же по психике, - едва пропускала голос мужа закрытая дверь туалета.
- Он по психике. Дурак, значит? Дурак - ты, а не он... Добавку к пенсии получает, и всё хозяйство на себе тянет... Ему и работу искать не надо. Иди и узнай, как он это сделал, а то так дураком и умрёшь, - жена голосом поставила жирную точку в разговоре, и Владлен Николаевич понял, что придётся идти и навестить старого друга.
- Что тут не понятно? Если болит что-то, то иди к врачу, походишь полгода, а потом можно и инвалидность попросить, - бесцветным голосом изрекал Владимир.
- Не болит у меня ничего. Работы нет, жена и хочет, чтобы я инвалидность получил, - Владлен Николаевич сплюнул и растёр плевок ногой.
- Если твоя жена задумала, то, конечно, придётся делать. Легче в психиатрии. Прикинься дуриком. Пару месяцев позора, и ты инвалид...
-Да, как же я смогу, ведь там специалисты? - перебил друга Владлен Николаевич.
- Там такие специалисты.... Сначала я не мог понять, кто псих, я или они.... Потом понял, что им всё равно, кто ты, больной, здоровый... Конверт положи на стол, а остальное само - собой...
За организацию мероприятия взялась Софья Леонидовна, супруга Владлена Николаевича.
В очередной понедельник утром Владлен Николаевич сидел в кабинете психиатра. Психиатр, крупный мужчина в белом халате, с серым плоским лицом, низким лбом и блестящей лысиной сидел по другую сторону стола. Он упорно и многократно перечитывал какую то запись на стандартном листе бумаги, периодически с ухмылкой хмыкал и что-то исправлял, потом зачёркивал только что написанные им же слова и вновь задумывался, не обращая никакого внимания на пациента. Все трое молчали (третьей, естественно, была Софья Леонидовна).
По прошествии минут пяти - семи Софья Леонидовна тихонько кашлянула и без всякой паузы в полголоса произнесла:
- Мы, вот, тут пришли...
- Слушаю, слушаю, - не меняя позы, перебил её психиатр. - Рассказывайте.
- Супруг мой, Петров Владлен Николаевич, за последний год совсем изменился, днями сидит, молчит, слова не вытянешь, а то становится раздраженным, буйствует, с кулаками набрасывается, делать ничего не хочет...
- Буйствуешь? Набрасываешься? - безразличным голосом спросил психиатр и впервые посмотрел в сторону пациента.
Владлен Николаевич сидел с задумчивым видом и вместо ответа ещё больше надул губы и отвернулся в сторону окна.
- И буйствует, и набрасывается, соседей оскорбляет... - вспорхнула Софья Леонидовна.
- И соседи подтвердят? - психиатр перевёл взгляд на возбуждённую Софью Леонидовну, как бы оценивая то ли её слова, то ли её саму и подёргал пальцами левой руки собственные губы.
- И соседи подтвердят, и, если надо, ещё свидетелей приведём. Вы, уж, поверьте. - Софья Леонидовна внезапно сменила тон и послала приятную улыбку в сторону психиатра.
- Вы говорите, буйствует, набрасывается, неадекватно себя ведёт, а аргументы, аргументы... - голосом в той же тональности и цветовой гамме произнёс психиатр и скривил губы.
Софья Леонидовна с быстротой молнии выхватила конверт из сумочки и положила на стол перед психиатром:
- Помогите, помогите нам, совсем не знаю, что с ним делать...
Психиатр, делая вид, что совсем не замечает конверт, закрыл его листком с текстом, который только что так усиленно изучал.
- Понимаете, - произнёс он, как бы в раздумье, - я, конечно, помогу, но есть ещё другие, надо пройти комиссию...
- Всё понимаем, понимаем, - зарделась Софья Леонидовна, - сделаем, что скажете...
Психолог, миловидная блондинка лет тридцати, прочитав предписание психиатра и бросив привычный взгляд на очередного пациента, молча разложила на столе разноцветные карточки.
- Какие два цвета Вам больше всего нравятся, - обратилась она к Владлену Николаевичу.
"Вот тебе, - подумал он, - как же я не расспросил обо всём Володьку?"
Мгновенно вспомнилась пословица: "Умный любит ясное, а дурак - красное".
Он медленно, стараясь не разрушить дебильное выражение лица, которое долго выбирал и отрабатывал у зеркала накануне дома, два раза ткнул пальцем в одну и ту же красную карточку.
Психолог немедленно её перевернула и взглядом показала, чтобы он выбрал следующую.
Он ткнул пальцем в чёрную.
"Пусть думает, что у меня частая смена настроений", - подумал он, и его лицо озарила идиотская улыбка, которую он так же выбрал вечером накануне.
- А теперь выбирайте два цвета из оставшихся, - потребовала психолог, предварительно быстро перевернув чёрную карточку.
"Ну, нет, уж!" - подумал Владлен Николаевич и изобразил на лице злобу, затем левой рукой смахнул все карточки на пол.
- Вот, так он всегда, - выкрикнула Софья Леонидовна. - Не понравится что-то, и сразу готов ударить...
Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, - быстро собрав карточки с пола и отодвинувшись подальше от пациента, запричитала психолог. Видя, что пациент не двинулся со стула, и несколько успокоившись, вновь задала вопрос:
- А, какой сейчас год?
- Пятница, - выпалил Владлен Николаевич, припомнив, что надо всегда "отвечать невпопад и всегда неправильно".
- А, какой месяц? - психолог что-то записала себе на листок бумаги.
- Лето. - Владлен Николаевич провёл ладонью по залысинам на лбу, на лице высветилась усталость, затем нетерпение.
- Я Вам назову три слова, а Вы запомните и повторите, - психолог сделала бесстрастное выражение лица и медленно с интервалом в одну секунду произнесла: "дом, кровать, капуста"
- Капуста, - лицо Владлена Николаевича усиленно напрягли муки поиска ещё чего-то в собственной памяти.
По прошествии трёх минут бесплодных усилий испытуемого психолог чётким, внушительным голосом произнесла:- Повторяю ещё раз: дом, кровать, капуста. Повторите.
- Огурец, - неожиданно для себя отчеканил Владлен Николаевич.
- Но здесь нет такого слова, - запротестовала психолог и что-то отметила на листочке, затем из папки вынула лист бумаги с нарисованными на нём геометрическими фигурами.
- Посмотрите, что здесь нарисовано? - сухо произнесла она, показывая на квадрат.
Владлен Николаевич сначала наклонил свою плотную фигуру над листом, но затем, выразив на лице полное истощение своих творческих способностей, в изнеможении откинулся на стенку стула.
- Устали? - сочувственно посмотрела на пациента психолог, но затем, что-то вспомнив, бесстрастным голосом сказала:
- Я понимаю, что Вы устали, но ещё одну маленькую задачку, пожалуйста: "отнимите от ста три раза по семь".
- Сорок семь, - не думая, ответил Владлен Николаевич.
- Что же Вы так, будто никогда не считали? Не сорок семь, а шестьдесят девять, - поправила психолог.
- Милая девочка, не шестьдесят девять, а семьдесят девять, - вдруг неожиданно для всех преобразилось лицо Владлена Николаевича, - чтобы проверять знание элементарной математики у пациентов, изучите на всякий случай "математику Пупкина с картинками".
Он встал, выпрямился и уверенным шагом проследовал мимо оторопевшей жены прочь из кабинета.
Он шёл, шагая по военному, с расправленной грудью и высоко поднятой головой
За ним, семеня ножками, почти бежала жена:
- Дурик ты, дурик, - причитала она, - всё складывалось так хорошо. Деньги заплатили, а ты.... Как жить будешь на твою-то пенсию? Что теперь делать будешь?
- Жену буду другую искать, которой я буду, нужен, а не только моя пенсия, - ответил он весёлым голосом, в котором слышались такие знакомые ему в молодости командирские нотки.
ЧЕРТОВЩИНА
"Очевидное и невероятное. Истина где-то рядом"
Жора вышел и, едва спустившись по ступенькам крыльца, сразу споткнулся и полетел куда-то в темноту. Кое-как поднявшись про себя усмехнулся и подумал:
"Хорошо с кумом поддали..."
Путь был близкий, всего-то полторы сотни метров, если идти напрямик, через пустырь, где полтора года назад сломали дом.
Была другая дорога, асфальтированная, но длиннее раза в три.
"Махну напрямик", - принял он решение и, отодвинув в сторону доску в заборе - времянке, выбрался на, едва ощущаемую ногами, тропинку...
Преодолев шагов пятнадцать, его ноги нашли какое-то углубление, он растянулся во весь рост. Продолжая движение на четвереньках с чертыханиями, похожими одновременно на стон, вой и рычание, вдруг уткнулся головой во что-то мягкое, липкое и. как показалось, пахучее...
Это "что-то" заорало визгливым голосом, подпрыгнуло, с воплями бросилось бежать и через несколько секунд исчезло за высокими зарослями бурьяна.
Жора вскочил, побежал обратно и через мгновение лбом встретил забор. Отскочив, как мяч, потерял сознание.
Забор, сколоченный наспех, не выдержав удара, опрокинулся на тротуар и рассыпался...
Аглая Львовна, женщина чуть за пятьдесят, любительница весёлого времяпровождения, не смотря на поздний вечер и темноту, отправилась навестить подругу. Дорога проходила мимо, упомянутого нами выше, пустыря.
Дойдя до пролома в заборе, Аглая Львовна ногой нащупала знакомую тропинку и двинулась вперёд.
Высоко приподнимая ноги, чтобы не запнуться, прошла большую часть пустыря, когда что-то уркнуло в животе. "Вот, дура, - выругала она себя, - чего торопилась? Ведь, хотела же зайти в одно место..."
Она остановилась, сделала полшага в сторону и, оголив нужное место, присела...
Что-то большое и тяжелое с шумом и воем подлетело к ней сзади...
Не успев даже приподняться, Аглая Львовна почувствовала мощный удар чем-то твёрдым в то самое оголённое место, и, так и не поняв, толи сама оторвалась от земли, подскочив от страха и боли, толи настолько сильным было соприкосновение, осознала себя только в нескольких метрах от злополучного места и, завопив во всё горло, бросилась бежать...
-Что, не пришла-то? Ждала, ждала тебя вчера, - возмущалась подруга, войдя в дом Аглаи Львовны, но, посмотрев на подругу, оторопело замолкла.
Аглая Львовна с оцарапанным лицом и перевязанной рукой, казалось, была не в себе. Приложив указательный палец ко рту, будто боясь что-то сказать, она ладошкой поманила к себе подругу и, наклонившись к уху, прошептала:
- Говорить-то боюсь. До сих пор не могу понять, что произошло. К тебе шла. На пустыре остановилась, и, как с неба, что-то на меня обрушилось. Метра два летела, а. может, больше... В дом прибежала, не знаю как. Видишь, лицо какое? Не заметила, как и получилось всё это... Расскажешь кому, не поверят...
- Может, навстречу кто попался, а ты перепугалась? - допытывалась подруга.
- Что ты? Если бы человек, я бы поняла, а тут какая-то сила. Так и приподняло...
Дед Митрий, хозяин дома, что по соседству с пустырём, поднявшись рано утром и выйдя в огород, посмотреть, всё ли в порядке, увидел поваленный забор и, естественно, пошёл посмотреть, в чём причина.
На пустыре. В метре от забора, лежало человеческое тело.
В этот момент тело шевельнулось, и приподнялась окровавленная голова.
Подойдя ближе, дед Митрий узнал местного завсегдатая попоек Жору. Жора что-то бормотал и пытался встать. Заплывшие оба глаза мешали сориентироваться, а, может быть, и вообще что-то видеть.
Жора встал и, не обращая внимания на деда Митрия, пошёл через улицу.
- Жора, ты куда? Дом-то в другой стороне, - подскочил дед Митрий. - Что случилось-то?
- Не знаю, - мычал Жора. - Вспышка какая-то. Кто-то был, но не рассмотрел.... Видишь, только очнулся?
Жора зашагал в нужную сторону.
- Что с ним? - спросил, подойдя к деду Митрию, знакомый мужик.
- Сам толком не понял. Вон, как забор разметало. Говорит, какая-то вспышка. Как взрывом отбросило. Сознание потерял, всю ночь лежал, только пришёл в себя.... Спаси, Господи, - перекрестился дед Митрий. - Я тут в доме спал ночью и не слышал ничего...
- Чего только нет теперь. Какой только чертовщины не бывает. НЛО, привидения. И до нашего городишка добрались, - возмущался мужик, уходя прочь от деда Митрия.
- С Аглаей-то что случилось, - рассказывала соседке подруга Аглаи Львовны, - поцарапанная вся, и руку сломала... Шла ночью, видит с неба что-то спускается, толи тарелка, толи ещё что. Забрать хотели. Едва убежала. До сих пор трясётся, слово толком выговорить не может...
- Да, слышала я уже. Не знаю про Аглаю, а, вот, с Жорой Круглякиным... Петька Копейка рассказывал. Сегодня ночью на пустыре, помнишь, где эти колдуны Ворожихины жили, появилось привидение. Схватить Жору хотело да забрать с собой. Он побежал, а оно его взрывом... Вся голова в крови, всю ночь в беспамятстве пролежал...
Молоденькая девушка, журналист из телестудии областного телевидения, вместе с оператором метр за метром изучали пустырь. В центре стояли известные нам Аглая Львовна и Жора Круглякин, а также четыре - пять человек, которые тоже видели что-то на злополучном пустыре в ту ночь.
С двух сторон пустыря на примыкающих улицах стояли люди человек по пятьдесят, проникновение которых на пустырь, сдерживало милицейское оцепление.
- Это НЛО. "Пришельцы" теперь появляются везде, где их и не ожидают. Иначе, чего бы телевидение приехало, - авторитетно, со знанием дела убеждал интеллигентный мужчина в очках небритого деда в синей майке. Тот хмыкнул ему в лицо нагловатой ухмылкой и, почёсывая бок, выкрикнул:
- Какие НЛО? Пустырь для этого маловат, да и следы бы были. Привидение они встретили. Помните, кто в этом доме жил? Не помните! А, я помню. Никодимычем его звали. Толстый, килограммов под сто пятьдесят весил. Когда хоронили, шестеро выносили. Он и бродит по ночам на месте своего дома. Привидение. Проклятое место...
- Точно, проклятое! Я в прошлом году на этом пустыре ногу подвернула, - перекрестилась старушка в черном и добавила: - Потусторонний мир. Все мы там будем...