ПОЛНЫЙ ВАРИАНТ РОМАНА МОЖНО ПРИОБРЕСТИ НА ПОРТАЛЕ "PULICANT.RU"
VALENCIA
Утро было прохладным.
Медленно стекая сквозь приоткрытые светло-зеленые жалюзи широкого двустворчатого окна, зыбкий слоистый холодок, на миг зависнув над тусклым паркетом, крадучись взобрался на громадную квадратную кровать и накрыл зябкой, нежащей волной шелковистое тело спящей медноволосой девушки, лежавшей поверх смятого розового одеяла, прижав бедро к впавшему животу.
Девушка давно проснулась, но последнее видение -- ужасное и притягательное своей осязаемой реальностью, ослепившее ее сонное сознание, заставившее бешено заколотившееся сердце бросить к горлу тугой поток мгновенно вскипевшей крови, -- это жуткое видение, оборванное дикими воплями дерущихся под окном котов, не отпускало ее.
Искрящееся пространство, окутавшее ее убаюкивающим теплом и плеском невидимого моря, вдруг свернулось, и она увидела себя обнаженной, опирающейся немеющими коленями на узкую полочку прямоугольного зеркала в черной лакированной раме, стоявшего в затянутой паутиной нише длинного темного коридора, в противоположном конце которого, в мертвенно светящемся проеме двери, возникла женщина с развевающейся гривой спутанных волос.
Сверкнув зелеными зрачками невидящих глаз, женщина шумно, с просвистом, выдохнула, закрутилась на месте и осела на залитый тонким слоем воды пол, но тут же, вспоров пепельный сумрак огненным пируэтом, обратилась в широкоплечего мужчину в глухом черном поблескивающем комбинезоне.
Он шагнул было к ней, но, сильно качнувшись, остановился, подлавливая равновесие. Его левая рука потянулась к лицу, будто он хотел сдернуть маску, указательный палец тронул висок... и все оборвалось вместе с омерзительным воплем кота и тяжелым вздохом Егора, который, осторожно вытащив руку из-под ее головы, оттолкнулся лопатками от белой атласной простыни, сел, искоса взглянул на нее, -- она сонно уркнула и зарылась в подушку, -- тихо съехал на край кровати, сунул ноги в тапочки, вправил ладонями хрустнувшие шейные позвонки, встал и бесшумно исчез в темно-зеленых велюровых гардинах.
Благоговейный трепет, притаившийся на груди девушки, сполз вниз, вяло пробежал по изнуренным тягучим изнеможением бедрам и вдруг взлетел вверх, закружился в ложбинке пупка, ткнулся в мелко подрагивающий подбородок и, обволакивая плечи, подкрался к судорожно сведенным лопаткам, грубо разогнул их и, стремительно скатившись по позвоночнику, растаял на его кончике.
Пребывавшая во власти бродившего по телу страха девушка попыталась было вызвать угасшее видение, но тщетно: перед ее взором возникал лишь серебряный перстень с черным плоским камнем на указательном пальце, -- палец касался виска, в глубине овального камня вспыхивала золотистая звездочка, шесть лучей которой, с шипением прорезая заслезившуюся сыростью пустоту коридора, сплетались в переливающийся клубок, и тот, разбившись о зеркало, острыми осколками впивался в ее лоб, -- невыносимая боль пронизывала тело и душу... и видение растворялось в непроницаемой мгле.
Она слышала, как Егор, покрякивая и отплевываясь, принял душ и отправился на кухню готовить завтрак.
Он несколько раз открывал холодильник, уронил по давно заведенной и довольно странной привычке джезву -- приготовление утреннего кофе было для него своеобразным ритуальным действом; она слышала хлопок тостера, но оставалась безучастной и равнодушной к происходящему.
Еще ночью, когда обессиленный Егор, с наслаждением упиваясь застывшим в уголке ее губ всхлипом восторга, поцеловал Ингу и, упав на подушки, прошептал ей на ухо: "Ты -- единственная женщина в мире, которую оргазм делает красивой!" -- она, пускаясь в путешествие по незримым просторам бархатного безмолвия сна без сновидений, более понятного, нежели бессонная пестрота жизни, -- она поняла, что утром он сделает ей предложение: за полгода, прошедших с момента их знакомства, она достаточно хорошо изучила Егора и знала, что он всегда принимает самые важные решения в понедельник.
И она -- Инга Казаринова, двадцатипятилетняя стройная девушка, ростом сто шестьдесят девять сантиметров и весом пятьдесят килограммов, с благодарностью примет предложение *руки и сердца* и проживет с Егором долгую счастливую жизнь, родит ему сына, обязательно сына, -- дочь она не хотела, не было у нее желания испытывать мучения, подобные тем, которые выпали на долю ее *дорогой* мамули, восемнадцать лет боровшейся всеми доступными и порой жестокими методами за нравственный облик дочери, рухнувший в один восхитительный миг, когда Инга, будучи студенткой третьего курса театроведческого факультета ГИТИС'а, вместе со школьной подругой Викой Красносельской поехала на летние каникулы в Крым, в Алушту, в студенческий лагерь Московского энергетического института.
Раскаленное солнце, горячие камни, пленительный шепот моря, рассыпанные по черному небу звезды, игристое белое вино, нечаянные прикосновения заворожили Ингу, и она, сама не ведая как, очутилась в крепких объятьях...
Мать случайно, из ее телефонного разговора, узнала о произошедшем и махнула на дочь рукой, а через месяц после ее приезда из Крыма вышла замуж за профессора философии Волгоградского пединститута и, оскорбленная в лучших чувствах, стиснув зубы, умчалась с ним в легендарный город на постоянное место жительства, оставив нерадивой дочери оплаченную кооперативную однокомнатную квартиру в Крылатском, о существовании которой до поры умалчивала, -- куда Инга вскоре и переехала.
И пришлось бедной девушке расстаться с надеждами на беззаботное существование: она была вынуждена перевестись на вечернее отделение и устроиться на работу в библиотеку.
"За удовольствия надо платить, девочка моя", -- сказала мама на прощание и затерялась в сизой вокзальной толпе.
Нет, Инга не вспоминала о ночной прогулке в горы, об ошалевшей оранжевой луне, выпавшей из черного облака, клубившегося над скалой, похожей на женскую головку с пикантно вздернутым носиком, о шершавом стволе корявого можжевельника, к которому было прижато ее изгибающееся под напором неосознанных желаний тело, -- нет, она ничего не вспоминала, распростершись по источающему колдовские чары атласу, она чувствовала, как к наливающимся соскам прильнули мягкие губы, как призрачный холодок, словно очнувшись от дивного забытья, расплел волшебные путы золотистого лона и жгучая мука томления, роившаяся в ямке пупка...
Резко сжав ноги, Инга протяжно вздохнула, перекатилась через живот на край кровати и свесила голову. Ее мутный взгляд упал на разодранные черные трусики, валявшиеся возле кровати, и все погибельно прекрасные ощущения разом улетучились.
Гримаска сонного недоумения исказила ее бледное лицо с сиреневыми полукружьями под серо-голубыми глазами, и Инга, облизнув припухшие, в блестящих трещинках губы, села, обхватив колени руками, но длинные пальцы с фиолетовыми ногтями лишь бессильно скользнули друг по другу, и девушка, бесстыдно раскрывшись, опрокинулась на подушки, воззрившись отсутствующим взором на белый шар под потолком, расчерченный блеклыми полосками света, сочившегося сквозь жалюзи.
Послышались пружинистые шаги Егора, но он прошел в большую комнату, служившую одновременно и гостиной, и кабинетом. Инга слышала свистящий шелест пластиковых папок, бросаемых им в кейс, потом щелчки замков и дробное постукивание пальцев по косяку двери -- глаза ее смежились, и, понимая, что наступает развязка, она инстинктивно прикрыла правой рукой грудь, а левой -- лоно.
Инга чувствовала, что Егор смотрит, вернее, рассматривает ее, -- она чувствовала, как его воспламенившийся взгляд, опалив ее чуть задранный подбородок, обжигая, проносится по телу, заставляя его вибрировать, как потоки крови, взбудораженной плавными изгибами ее тела, ударившись в его виски, низвергаются...
Вздохнув, он поставил кейс на пол, присел на край постели, прихватил губами указательный палец лежавшей на груди руки, аккуратно приподнял ее и положил на бедро, сглотнул засаднившую горло сухость и моросящей россыпью поцелуев подобрался к ее правой груди, истомил влажным шепотом вершину соска и стал медленными кругами обрисовывать контуры небольшой груди.
Стараясь сдержать растекающуюся сладкую отраву вожделения, Инга что-то невнятно пробормотала, тихо охнула, и вдруг в ее лицо прыснул резкий запах апельсиновой корки, сменившийся дурманящей мускатной духотой, вмиг развеянной мерцающим порывом горьковатого можжевелового духа.
От неожиданности она дернулась, тыльной стороной руки стерла с щеки малюсенькие капельки и повернулась на бок.
Опешивший Егор, отпрянув от возлюбленной, выпрямился и обвел настороженным взглядом спальню, будто и он ощутил внезапный приступ ужаса, но его изумление тотчас прошло, и, улыбнувшись, он поцеловал Ингу в извив талии и звонко чмокнул ее в пророзовевшую мелкими колючими мурашками попку.
Глухо, по-звериному, рыкнув, девушка хлестко отмахнулась, едва не шлепнув Егора по щеке.
-- Просыпайся, злючка! Кофе на плите, завтрак на столе. Эй, на работу опоздаешь! -- Егор снова склонился к Инге и, нежно щипнув губами локоть, затаился в изгибе талии. Ему совсем не хотелось идти на работу: сегодня предстоял сложный день, и он мысленно пожалел, что вчера сообщил директору -- своему брату -- о возвращении из командировки в саратовскую типографию, где их издательство собиралось разместить заказ на альтернативный учебник по географии. -- Вставай, прелесть моя, а не то я сейчас все брошу к черту, и тогда берегись.
-- Не-е-ет! -- капризно скривила губы Инга и попыталась дрожащим кончиком языка дотянуться до носа. -- Слушай, а тангенс получается от перемножения синуса на косинус или от деления?
-- Не понял?! Причем тут тангенс... Ах ты хитруля! Извини, -- тонкие серые брови Егора сложились скорбным домиком, -- я и сам не прочь тебя помучить, но ты же знаешь моего братца. Как лето, так его одолевает жажда деятельности.
Не отрывая взгляда от манящей матовой наготы, он поднялся, досадливо скрутил губы, подошел к двери и, слегка раскачиваясь, потер пальцем переносицу.
-- Уйди, бесстыдник! -- Инга перевернулась на живот и накрыла голову подушкой.
-- Сейчас уйду, но очень прошу тебя, дорогая, обязательно, -- Егор запнулся, -- слышишь, обязательно позвони мне во второй половине дня на сотовый, я пока еще не знаю, где буду, возможно, Сергей опять ушлет меня куда-нибудь, а мне надо сказать тебе что-то важное... Очень важное! Вот.
-- Привет Региночке!
-- Ах вот ты как! -- угрожающе выдохнул Егор и подошел к кровати, оперся коленом на ее край и, уронив кейс, будто окаменел, уставившись серыми, истекающими топлёным блеском глазами на попку девушки: ему почудилось, что на ней проявился какой-то символический рисунок.
Словно почувствовав эту странную метаморфозу, девушка, не меняя позы, сердито насупившись, выглянула из-под подушки.
-- Можно подумать, что ты увидел там что-нибудь новое!
-- Да уж, новое, -- озадаченный Егор с силой надавил пальцами на глаза. -- Скажи, пожалуйста, твой день рождения относится к какому знаку: Рыб или Овна?
-- Рыбка я.
-- Тогда понятно.
-- Что тебе понятно?
Подобрав под себя ноги, Инга села, чуть было не ударившись о ночник из голубого непрозрачного стекла, формой напоминавший женскую грудь, и натянула на себя скомканное одеяло.
-- У тебя проступил знак Зодиака.
-- Издеваешься?
Изогнувшись, девушка подтянула пальцами кожу и попыталась разглядеть рисунок на ягодице, но знак пропал.
-- Послушай, Инга, я не знаю, что говорят в подобных случаях, да и не желаю знать в дальнейшем, как это делается и как это говорится. Если честно, у меня никогда не было серьезных намерений... -- Егор пригладил вздыбившиеся, как ему показалось, волосы на вспотевших висках и нервно кашлянул в кулак. -- Короче, я прошу тебя выйти...
-- Прекрасно! Наконец-то ты решился, дорогой! -- близоруко прищурившись, девушка состроила презрительную усмешку. -- И не утруждай себя объяснениями. Это лишнее.
Инга понимала, что долгожданное предложение *руки и сердца* состоялось, но ей захотелось немного помучить Егора. Нет, она не испытывала радости или удовлетворения, скорее, ее состояние было похоже на чувства и ощущения человека, неплохо проделавшего свою работу, поэтому, разыгрывая сцену разрыва, она стремилась лишь к одному -- скрыть свои истинные чувства.
-- Не беспокойся, истерик не будет, я сейчас соберу вещички и навсегда исчезну из твоей жизни, а ты милуйся со своей прокопченной в турбосолярии Региночкой.
Много раз прокручивая в голове этот разговор, Егор предполагал все, что угодно, любое развитие событий: слезы, крики радости, страстные поцелуи, объятья, в конце концов, тихое восторженное умиление или долгий отказ с последующим смиренным и благодарным согласием, но что Инга примет его признание за разрыв, ему не могло присниться даже в кошмарном сне.
Что-то склизкое подло заерзало в груди и, опутывая сердце леденящей тоской, потащило его вниз.
-- Только не надо разыгрывать негодование, ты сам этого захотел. Хорошо, я уйду. Надеюсь, ты не побоишься оставить меня в своей квартире? -- вкрадчиво понизив голос, закончила Инга, но, взглянув на онемевшего Егора, поняла, что переборщила и кинулась ему на шею: -- Я люблю тебя, Горюшко ты мое! Согласна, конечно, я согласна! Ты не представляешь, как я счастлива, счастлива и все тут!
Больно прикусив мясистую мочку уха, она повалила Егора на постель, села верхом и, целуя скованное обидой лицо, просунула правую руку под рубашку, пощипывая гудящую от напряжения грудь, а левой, дернув молнию, стала подбираться к интимным тайнам теперь уже своего жениха.
Егор приподнялся и хотел было что-то сказать, но Инга поймала поцелуем его возглас, и он, слабея от блаженного озноба, опустился на кровать.
Им не хватило дыхания, и шумный вздох опрокинул Ингу.
Некоторое время они лежали молча: Егор подрагивающими пальцами поглаживал коленку девушки, а Инга одним глазом, сквозь растопыренные пальцы, смотрела на шар под потолком -- бледные полоски, отражавшиеся на поверхности, вдруг всколыхнулись, и она услышала глухой рокот прибоя, белая плоскость потолка беззвучно треснула, и в спальню брызнул поток ослепительного солнечного света.
Инга невольно зажмурилась, а когда приоткрыла один глаз -- видение превратилось в Егора, затягивавшего узел сбившегося галстука.
-- Апельсинами пахнет, -- натягивая одеяло на глаза, пролепетала Инга, почувствовав, как губы обметывает щиплющая апельсиновая лихорадка, а на лбу высыпает терпкая мускатная испарина.
-- Что? -- приглаживая растрепанные волосы, Егор недоуменно огляделся. -- Ну, ты артистка! Я думал, у меня сердце лопнет.
-- А помучиться? -- смазав с лица душистое наваждение, сказала Инга, передернула плечиками (ей не понравилось, что Егор так быстро успокоился) и заползла на подушку. -- Нет, милый мой, любовь -- коварная штука.
"Впрочем, какая мне разница, что с ним творится. Дело сделано, отступать теперь некуда -- ни мне, ни ему", -- подумала она и, прислонившись щекой к светильнику, стала разглядывать приводившего себя в порядок жениха.
-- Теперь придется вешать вторую грудь, только я хочу розовую, -- сложив губы бантиком, Инга потянулась к Егору.
-- Непременно. А вечером мы с тобой... -- притворно нахмурившись, Егор замер над капризными складочками, прорезавшими уголки губ возлюбленной. -- Не спорь. Терпеть не могу женских капризов и разных там вывертов! Вечером мы вдвоем, и только вдвоем, отправимся в ресторан праздновать нашу помолвку, -- и, невесомо коснувшись сухими губами кончика носа, выпрямился. -- Решение окончательное, обжалованию не подлежит. Возражения и отговорки не принимаются! И потом: кто в доме хозяин? А?!
Округлив глаза в наигранном испуге, девушка прижалась к стене и согласно закивала.
-- Вот так-то, знай наших! -- не сводя взгляда с Инги, Егор подцепил мизинцем трусики, поднес их к лицу и, сладострастно улыбнувшись, куснул черные кружева. -- Что и говорить, благоухаешь. Господи, как я понимаю фетишистов. Бальзам, чистейший бальзам! Заберу их с собой и буду украдкой вдыхать сей божественный фимиам. А ты после душа обязательно наведайся в шкафчик -- тебя ждет небольшой, но, надеюсь, приятный сюрприз.
Он сунул трусики во внутренний карман двубортного темно-серого костюма в едва приметную белую полоску и, подхватив с пола кейс, исчез в гардинах.
Не успели они со вздохом замереть, как раздался телефонный звонок.
Инга вздрогнула, заметалась по кровати, чувствуя, как кровь, отхлынув от лица, исказила его смертельной бледностью, спряталась за светильник, с опаской поглядывая на звонивший светло-серый телефонный аппарат, висевший на стене возле кровати.
Щемящий холодок кольнул ее в поясницу, пронесся по позвоночнику, вычертил огненную спираль на груди, ринулся вниз и, рассекая густые дебри, проник в нее -- девушка тряхнула головой и отчаянно вскрикнула, словно ее душа навсегда расставалась с телом.
Тем временем возившийся с замками Егор, услышав звонок, чертыхнулся, влетел обратно в спальню и с остервенением сорвал трубку.
-- Алло, Дрогет в эфире, -- корча рожи, пророкотал он в трубку. -- Подождите, подождите, не так быстро. Вам кто, собственно, нужен, мадемуазель?
С замиранием сердца Инга посмотрела на жениха, ее душа, расколотая предчувствием неминуемой беды, съежилась в багрово тлеющий комок и закружилась, натыкаясь на конвульсирующие внутренности: в пустом животе девушки что-то отвратительно заурчало, -- и она нестерпимо захотела писать, но слово *мадемуазель* мигом успокоило ее.
-- Да, у меня. А кто ее спрашивает? -- Егор подмигнул Инге. -- Кто, кто? Повторите. Как-как? Адельф... Ах, это вы, Ада. Оne moment, please, я сейчас ее позову. Инга, это тебя. Ада, -- крикнул он в потолок и зажал рукой микрофон: -- Скажи на милость, зачем ты дала ей мой номер?
-- Ничего я ей не давала.
-- Тогда откуда она знает?
-- Тебе видней!
-- Не говори глупости! Терпеть не могу разведенок, да еще и с неутоленными творческими амбициями. К тому же мне кажется, что она проявляет к тебе нездоровый интерес, ну ты понимаешь, в каком смысле...
Инга дерзко посмотрела на жениха и, вскочив на колени, размахнулась, но вовремя опомнилась и вырвала из его рук трубку.
-- Мое дело предупредить, а ты сама разбирайся. Ладно, я побегу, а то брат мне точно шею намылит.
-- Ада, что за дурацкие шутки? Какого черта ты сюда звонишь? Что за срочность такая?! -- накинулась на подругу Инга, но на другом конце провода вместо голоса Ады послышалось приглушенное покашливание.
-- Ай-ай-ай! Не надо этого делать, милая моя: поженившись, люди перестают быть любопытными, -- и следом за шипящим эхом надтреснутого мужского голоса в трубке раздались короткие гудки.
Инстинктивно сжав колени, Инга, выронила трубку и, цепенея, проводила подернувшимся синевой взглядом шуршащий сиреневый клин, рассекший стену и блеклые полоски на шаре под потолком.
-- Передай этой идиотке привет, -- высунувшись из гардин, громким шепотом сказал Егор. -- Вечерком созвонимся, -- и хотел было послать Инге воздушный поцелуй, но, пораженный, как прямо на глазах истончается лицо его возлюбленной, одним махом впрыгнул на кровать и рывком привлек ее к себе.
-- Что стряслось? Что, что, девочка моя? -- целуя Ингу, беспрерывно спрашивал он.
-- Ничего, -- выдохнула она и, вперившись потусторонним взором в лениво колеблющийся от легкого сквозняка край гардины, примыкавший к белой стене, подумала, что стоит ей только пожелать, как гардина, словно занавес, поднимется, стена разверзнется и перед ней предстанет черный призрак с серебряным перстнем на указательном пальце, -- она почему-то была уверена, что издевательский голос, до сих пор звучавший в ее голове, принадлежит именно тому мужчине из сна или видения наяву...
Но чуда не произошло -- стена не разверзлась.
-- Да что с тобой?
Инга тускло посмотрела на отстранившегося Егора и облизнула губы.
-- Рассказывай, рассказывай все! Я не уйду, пока ты все не объяснишь!
-- Ошиблись номером.
-- Ошиблись номером? А почему тогда ты дрожишь как осиновый лист и холодная, как ледышка?
-- Отстань! И чего привязался?! Сказала же: ничего!
-- А грубость, дорогая моя, тебя не украшает, -- зло проговорил Егор. -- Хороша помолвка, нечего сказать! Езжай-ка ты сегодня домой.
-- Прости, со мной такое иногда бывает, но редко, будто дьявол вселяется, но обещаю тебе: я прогоню его навсегда. -- Вспорхнув с постели, девушка повисла на шее жениха. -- Горюшко, ты даже себе вообразить не можешь, как я счастлива! Но если ты приказываешь... -- Вглядевшись в посерьезневшее лицо возлюбленного, она лукаво улыбнулась, постукивая пальчиками по его милым тайнам. -- Так и быть, вечером я отправлюсь домой.
-- Посмотрим, -- зябко повел плечами Егор и неловко поцеловал Ингу в висок. -- Ну, я пошел.
Провожая расстроенного жениха, Инга выгнулась изящной дугой, демонстрируя свои прелести, и стояла на пороге до тех пор, пока его голова не скрылась за углом шахты лифта.
Побродив по квартире, она зашла на кухню, плеснула в белую стеклянную чашку холодного кофе и, отпивая крошечными глотками, подошла к окну, встала на мысочки и, раздвинув упругие листья сансевьерии, выглянула во двор.
Снег растаял, и на двух липах под окном появились маленькие липкие листочки.
"Да, Ада права -- зима скакнула в лето", -- подумала она о нудной, дерганой и выматывающей весне, о снеге, грянувшем в середине апреля, о показанной к чьему-то юбилею *Иронии судьбы*, пробудившей предощущение скорого Нового года, и тут ее блуждающий взгляд упал на сидевшего на крыше заляпанной высохшей грязью коричневой *Тойоты* моющегося черного кота с белой манишкой.
Инга отпрянула от окна, швырнула чашку на стол, метнулась в ванную, выкрутила до отказа кран холодной воды и, взвизгнув, забралась в душ, а когда раскаленная кровь разлилась по ее утомленным членам, она, пофыркивая, пустила теплую воду и, обильно намылив жесткую мочалку, принялась с силой растирать раскрасневшееся тело.
Смывая пену, Инга, млея от струящегося тепла, подумала, что зря дала волю своим страхам, навеянным бессонной ночью, опустошившим ее бурным сексом и загадочным сном, и пожалела, что сразу же не позвонила Аде и не сказала все, что думает о ее постоянных приколах.
Она вспомнила, что последние полгода Адельфина -- а именно таким было полное имя Ады, -- так вот, Адельфина -- заведующая читальным фондом библиотеки, крашеная светло-русая блондинка тридцати шести лет, бывшая два раза замужем и имеющая восьмилетнего сына Илюшу, -- уделяет слишком пристальное внимание ее личной жизни и в особенности ее интимной стороне, что за будто бы невинными вопросами и намеками кроется что-то более серьезное, нежели простое любопытство и обыденная женская зависть, что за всеми этими заглядываниями в глаза, неловкими комплиментами, якобы случайными прикосновениями и поглаживаниями таится нечто большее, чем дружеская привязанность, в чем неоднократно пыталась убедить ее Ада, наталкиваясь на укоризненные взгляды Инги.
Эти мысли привели Ингу в совершеннейший экстаз, и она, скрежеща зубами, выдрала из стены керамическую мыльницу и разбила ее о стену.
"Да, она почувствовала, что мои отношения с Егором достигли духовной и физической гармонии, поэтому нарочно старается заронить в мою душу сомнения и поссорить меня с ним, а затем... -- нет, и думать об этом не хочу!"
-- Ну держись, Адочка. Я тебе устрою веселую жизнь с картинками, ты у меня увидишь небо в алмазах. Ишь ты: "И носи обязательно жемчуг, он тебя не только украшает, но и просветляет. Ты, Ингуля, сразу становишься воздушной -- просто очаровательной девочкой. Вспомни: Венера появилась из раковины!" Тварь! Мерзкая, гадкая тварь! -- словно ощутив в коленях дыхание Ады, Инга снова крутанула кран холодной воды, зайдясь в очищающем визге.
Продолжая потихоньку повизгивать, она вышла из душа, сунула ноги в Егоровы *вьетнамки* и, не вытираясь, заглянула в зеркало. Увиденное, как ни странно, понравилось ей: дымная синева сна под серыми, заголубевшими глазами оттеняла благородную бледность, тонкий прямой нос с аккуратными полупрозрачными крыльями ноздрей, слегка впалые щеки и мягкие линии скул подчеркивали строгую, но неброскую красоту ее правильного лица, а пухлые губы большого рта (один из поклонников сравнивал ее с Джулией Робертс) свидетельствовали о глубокой и затаенной страстности.
Однако больше всего Инга любила свои медные волнистые волосы -- она родилась рыжей и розовощекой, как и все рыжие, но, переболев в тринадцатилетнем возрасте гриппом с осложнением, превратилась в медноволосую девочку, и теперь несносные в своем любопытстве знакомые изводили ее вопросом: какую краску она использует. Эти вопросы настолько достали ее, что она отсылала жаждущих чуда в магазины самых престижных и дорогих косметических фирм, наобум называя номера красок.
Выйдя в коридор, Инга хлопнула ладошкой по выключателю, прошмыгнула в спальню и долго искала белую шелковую маечку, которую очень любила, хотя обычно не испытывала привязанности к вещам, но найденная под подушкой маечка, как и трусики, унесенные Егором, была зверски разодрана.
Горько всхлипнув, Инга обошла всклокоченное ложе любви, и тут ее зарябивший взгляд уперся в телефон.
Впрыгнув на кровать, она набрала номер Ады -- той не оказалось дома. К телефону подошел больной Илюша, который плаксивым голосом сообщил, что мама ушла на работу, оставив его одного, а на вопрос, когда она ушла, ответил, что больше часа назад.
-- Так, значит, не она, -- повесив трубку, задумчиво проговорила Инга и вышла в коридор. -- Хотя не факт. Ну да бог с ними, с предчувствиями, все это ерунда и моя беспросветная глупость!
Встав у трехстворчатого зеркала шкафа-купе, Инга долго и внимательно изучала свое тело в сверкающих капельках воды. У нее были небольшие красивые груди с острыми сосками, чуть впалый, но упругий живот с миниатюрной точкой пупка, покатое лоно, уходящее в переливающуюся пропасть крохотной золотистой рощицы, плавные бедра длинных, но в меру, ног с узкими щиколотками и аккуратными пальчиками.
Не сдержавшись, она затеребила сосок левой груди, но стылая усталость бедер, облаком зависшая над коленками, оборвала непрошеную ласку.
Отодвинув зеркальную створку, Инга обомлела -- ее и впрямь ждал сюрприз: на вешалке, специально повешенной так, чтобы она сразу обратила внимание на подарок, висели черные клешеные джинсы с отрезными коленями из мягчайшей, тонкой выработки, кожи, голубая маечка из плотного трикотажа и стильный короткий серый пиджачок из нубука.
Разглядывая пиджачок, она нашла приколотую к черной подкладке записку: "Не поленись забрести в соседний отсек".
В соседнем отсеке на средней полке стояла стопка упаковок чулок и колготок разных цветов: от черных до радужных, а рядом десяток коробочек с черными трусиками *стринг*, -- во взглядах на эту деталь женского туалета Егор был поразительно консервативен.
Не успела Инга выбрать себе колготки, как раздался звонок в дверь.
Она мгновенно скукожилась и, прислушиваясь к рокоту разговора, осторожно, боясь выдать свое присутствие, не забыв при этом сунуть под мышку колготки и коробочку с трусиками, на цыпочках попятилась в большую комнату, забилась в угол длиннющего, занимавшего торцевую и боковую стены дивана, обитого лиловым велюром и утыканного пестрыми подушечками, перевела дыхание и снова прислушалась.
Судя по обрывкам фраз вышедшей соседки и незнакомцев, приходили газовщики с очередной проверкой. Инга с облегчением вздохнула и, сбросив на диван трусики и колготки, медленно пошла вдоль книжной стенки.
Большая комната была единственным местом в квартире, дизайн которой Егор считал завершенным. Белые, как и в спальне, стены, очерченные темным контуром дивана, черная книжная стенка, торцевая стена, завешанная черными лаковыми рамками с обложками изданных Егором книг, лиловые велюровые гардины балконного окна превращали комнату в небольшой театральный зал, но главной деталью декорации была изготовленная на заказ, движущаяся на колесиках белая античная колонна, служившая универсальным светильником.
Егор был чрезвычайно горд своим изобретением: и действительно, передвигая колонну по свободному пространству комнаты и варьируя внутренние цветные фильтры, можно было создать любую атмосферу -- от празднично-карнавальной до мистической.
Что-то беззвучно напевая, Инга дошла до секретера, заглянула в серый экран монитора компьютера, и ее рассеянный взор, пробежав по разложенным листам контракта, остановился на эскизе обложки книги, лежавшем поверх толстой стопки рукописей: на фоне тихой широкой реки, далекой горной гряды и заходящего солнца на нее в упор, сверлящим взглядом исподлобья, смотрел бритоголовый парень, сквозь прозрачную черепную коробку которого светилась распустившаяся роза, а в верхнем правом углу изысканно тонким шрифтом было начертано:
Вадим Набоков
ДЕМОН
роман
Тихое подвывание ветра, сквозящая нагота черепа и дрогнувшие лепестки розы вызвали у Инги приступ тошноты.
Не раздумывая, она запустила эскиз в угол комнаты, и тот, ударившись о стену, кружась, словно осенний лист, лег на коробочку с трусиками.
Однако девушка этого не видела, она сняла тоненькую пачку листов рукописи и наугад ткнула пальцем в текст:
Выйдя из метро, Вадим взглянул на прозеленевшее прозрачное небо и побрел домой по узкому проходу между ларьками и желтой пристройкой мастерских театра, заклеенной всевозможными объявлениями.
И третий день поисков привидевшейся ему во сне девушки, нырнувшей, будто закатное солнце, в бирюзовую бездну моря, закончился безрезультатно.
Миновав мастерские, он подошел к одиноко стоящему ларьку и, просунув в окошко пятидесятирублевку, просипел: "Верунчик, *Мальборо*, зеленый *Орбит*, джин с *толиком*, очаковский, и эти... -- Вадим взглянул на витрину, -- ...испанские кексики".
-- Вот оно! -- его будто прожгло. -- Какой же я дурак! Ее звали Валенсия.
2
Инга опаздывала, а потому позвонила на работу: нарвалась на Аду, но не стала ничего спрашивать, а лишь сообщила, что припозднится на полчасика.
Она никогда не любила выяснять отношения, особенно с женщинами, но, если это становилось неизбежным, Инга предпочитала делать подобные вещи в присутствии и при непосредственном участии другой конфликтующей стороны: во-первых, она ненавидела шумные сцены с истерическими воплями, заламыванием рук и никчемными обвинениями, они угнетали и подавляли ее слабую психику, а во-вторых, наблюдая за реакцией оппонента, она понимала гораздо больше о сути произошедшего и происходящего, нежели после долгого и выматывающего барахтанья в словесной шелухе, и, в-третьих, она хотела придумать для Ады какую-нибудь каверзу, чтобы разом покончить со всеми недомолвками.
Поговорив с Адой, она сразу же позвонила директрисе -- Зое Михайловне, вытравленной гидроперитом пятидесятишестилетней матроне, которая хоть и сидела на *больничном* третий месяц подряд, но была в курсе всех событий в институте, и Инга, прекрасно зная, что той непременно доложат об ее опоздании, решила упредить Наденьку, новую фаворитку директрисы.
Зашмыгав носом, она наплела директрисе, которую за глаза звала *змеей* -- от *Зоя*: змея особо ядовитая, -- что вчера вечером провожала в *Шереметьево* маму с отчимом в туристическую поездку по Италии, смертельно продрогла, поздно, на перекладных, приехала домой и проспала.
Ее выдумку приняли благосклонно, но директриса тут же намекнула, что не хотела бы разочаровываться в ней, ибо намерена рекомендовать Ингу, -- в будущем, конечно, -- на свое место.
"Знаем мы твои благодеяния, опять измыслила что-нибудь этакое", -- пожелав директрисе здоровья и поблагодарив за доверие, подумала Инга и собралась было повесить трубку, как та неожиданно спросила о Егоре. Инга смешалась и, проклиная очкастую выскочку Надю, а заодно и Аду с ее недержанием, сказала, что он беспрерывно мотается по командировкам, поэтому она давно его не видела. Зоя Михайловна, судя по тону, сильно удивилась, но не стала развивать тему и повесила трубку, а раздосадованная девушка, вспомнив, что телефон у директрисы с определителем номера, ужаснувшись, вышла в коридор, посмотрела на свое отражение и, откинув назад свои роскошные волосы, негромко, но внятно сказала: "Ну и пусть! Я все равно, вам всем назло, выйду за него замуж. И буду счастливой, безумно счастливой!"
Была середина мая, и после двух недель солнечных, по-летнему жарких и безоблачных дней небо заволокло облаками, загремели грозы и похолодало, так что сюрприз Егора пришелся как нельзя кстати.
Не отходя от зеркала, Инга облачилась в подарки, смакуя каждое прикосновение, подкрасила губы и осталась весьма довольна своим новым обликом, даже очки (она с детства страдала близорукостью) в тонкой металлической оправе не портили ее, засунула в пакет свой джинсовый костюм и вылетела на улицу.
Ловя на себе взгляды прохожих и особенно мужчин, -- а один высокий как жердь парень прямо-таки остолбенел с восторженной ухмылкой на кургузой пожелтевшей роже, но Инга, фыркнув, обогнула его, -- ловя на себе взгляды прохожих, она невольно замедлила движение, наслаждаясь производимым на окружающих эффектом.
Если не считать вспышек почти испарившегося из сознания видения, день начался прекрасно, и упругий северо-западный ветер, беззлобно, но настойчиво подталкивавший ее в спину, только обострял восхитительное состояние полета, в котором пребывала ее душа. Нет, у нее вовсе не было желания поделиться своей радостью с первым встречным, но всем своим видом Инга показывала, как она счастлива.
Остановившись у газетного лотка в конце узкого прохода, ведущего к метро, Инга купила *МК-бульвар* и, уворачиваясь от бросившегося под ноги черного щенка, мельком взглянула на крепкого, едва ли не квадратного, усатого мужчину в джинсовом костюме и джинсовой кепке, склонившегося к окошку соседнего киоска.
-- А ничего мужчинка, -- прошептала она.
-- Верунчик, *Мальборо* и *Орбит* зеленый, -- послышался глуховатый голос мужчины, и душа Инги, съежившись, приникла к позвоночнику.
Словно почувствовав устремленный на него взгляд, мужчина обернулся и, коротко кивнув оцепеневшей девушке, смешался с толпой.
"Нет, это уже ни на что не похоже, ты совсем с ума сошла, девочка моя дорогая!" -- вышагивая по серому граниту платформы, ругалась Инга.
Она страшно разозлилась и на себя, и на Егора, ей даже пришло в голову, что дурацкий телефонный звонок был инспирирован ее женихом или какой-нибудь из его бывших и многочисленных любовниц, а он, лукавый, умышленно передал ей трубку, чтобы таким гнусным образом отмазаться от своего неприглядного и порочного прошлого. Ведь только совсем недавно Инга узнала, что Егор, начав встречаться с ней, еще месяца полтора продолжал поддерживать близкие отношения с Региной -- секретарем директора издательства, полногрудой темно-русой зализанной девицей, почему-то всегда ходившей и работавшей в перчатках. Егор как-то со смехом рассказал ей, что Регина не снимала перчатки и в самые пылкие моменты интимной близости.
Дойдя до конца платформы, Инга машинально заглянула в туннель и, резко отшатнувшись, попятилась к серебристой лестнице для замены светильников: ей привиделся черный незнакомец из сна, который огромными скачками, не касаясь земли, несся впереди накатывающегося на станцию поезда, но тугой порыв затхлого воздуха смыл испуг и закипающую злость, и ощущение счастья снова воцарилось в ее душе.
И все же, пока поезд в свистяще-лязгающем грохоте тормозил, Инга, опасаясь возврата, казалось бы, оставившего ее видения, отошла к предпоследнему вагону.
Двери, натужно просипев, раскрылись, и она, лоб в лоб, столкнулась с сумрачным мужчиной в темных очках и черной кожаной куртке, беззвучно ахнула, рванулась вперед, но у следующей двери опомнилась и запрыгнула в стоячее смрадное тепло вагона, пропитанное приторным коктейлем духов, туалетных вод, дезодорантов и перебродившего пота.
Оглядевшись, Инга перевела дыхание и словно подкошенная рухнула на свободное место возле двери, грустно усмехнулась своим страхам и, положив пакет на колени, заерзала, усаживаясь поплотнее.
Восьмого декабря прошлого года вот так же, как и сегодня, в понедельник, она ехала на работу после бессонной ночи: Вика Красносельская, ее единственная подруга еще со школьных лет, нарушив собственную традицию, решила с помпой отметить свое двадцатипятилетие и наприглашала кучу гостей -- в основном незнакомого Инге люда.
По завершении представлений, когда все расселись за шикарным столом, ломящимся от всевозможных яств и напитков, -- а после окончания аспирантуры Вика отказалась от научной карьеры и теперь служила в аналитическом отделе банка, -- как бы невзначай появился давнишний Ингин воздыхатель Кирилл Свергун -- приятно наивный и приятно беззаботный молочно-розовый блондин, вечно, кстати и не кстати, извергающий на окружающих нескончаемый поток сверхопупительных идей и грандиозных замыслов, причем в самых разнообразных сферах человеческой деятельности. Люди, впервые столкнувшиеся с Кириллом, минут через пять, максимум десять, разговора с ним приходили или в полнейший экстаз, или, озираясь по сторонам, искали, куда бы спрятаться от этого неистового утописта.
В разгар пиршества Кирилл, как обычно, увлек Ингу на кухню и тихо-тихо, что было на него не похоже, сообщил ей, что он наконец-то обрел себя -- его осенило во сне, и что теперь, когда он начал писать роман о путешествии в лифте по Москве, она не имеет права отвергнуть его любовь и должна выйти за него замуж, что их ждет потрясающее будущее, бесконечные поездки за границу, встречи на высшем уровне, преподавательская деятельность в крупнейших американских университетах -- она будет преподавать историю русского театра, а он в конечном итоге -- ему это ясно как день -- годам к сорока обязательно получит Нобелевскую премию по литературе.
Закончив заранее отрепетированную импровизацию, он вернулся к замыслу романа и, не реагируя на суровые взгляды Инги, поплелся за ней в ванную, обнял и попытался поцеловать в губы, но, скользнув дрожащими пальцами по черному шелку платья, прорисовывающего ее мягкие формы, и тронув грудь, обмяк, прохрипел что-то нечленораздельное и выскочил из ванной.
Веселое застолье плавно перешло в десерт с кофе, мороженым, фруктами и медленными танцами при свечах.
К Инге клеился очень симпатичный, весь такой обтекаемый, раздушенный франт, но Вика, выглянув из-за плеча своего партнера, отрицательно покачала головой и, улучив момент, предупредила, что Виталий предпочитает мальчиков и ухаживает за дамами для отвода глаз.
Тем утром Инга так же, как и сейчас, села с краю и погрузилась в воспоминания о том достопамятном лете, о море, о прогулке в горы.
Замирающий лепет поцелуя окутал ее тонким горьковатым теплом ее любимой туалетной воды *Hugo Boss*, и, протяжно вздохнув, она услышала кроткий, но пробирающий до костей баритон.
-- Потрясающее видение, ничего более прекрасного я не видел! Вы -- волшебница?!
Обомлев, Инга открыла глаза: рядом, не глядя на нее, сидел мужчина лет тридцати двух-четырех с безукоризненным и веским профилем в черном длинном пальто и черной кепке.
-- Егор Дрогет, издатель, -- не поворачивая головы, отрекомендовался мужчина, словно хотел, чтобы незнакомка в полной мере оценила и его облик, и его ненавязчивую заинтересованность.
Теперь она уже и не помнила, как в ее руках оказалась визитная карточка Егора и на какой станции он, галантно раскланявшись, вышел, -- будто все это было продолжением ее мимолетного забытья, но однажды вечером, несколько дней спустя, разбираясь в сумочке, она нашла его визитку.
"Странная фамилия..." -- и недолго думая Инга позвонила. Он, что тоже показалось странным, сразу узнал ее, обрадовался и пригласил на завтра в Малый зал театра имени Гоголя на презентацию книг Бориса Ландрина *Тяжелое падение* и *Наследник* из новой детективной серии *Частные расследования* издательства *Барма*, принадлежащего Егору и его старшему брату.
Поздним вечером, разгоряченная шампанским, преследуемая обволакивающим обаянием силы, струившимся от Егора, его лучившимися нежностью серыми глазами, его плавными, чуть замедленными движениями, Инга, выйдя на колкий мороз, неожиданно поняла, что это именно тот мужчина, который представлялся ей в девичьих грезах и которого она ждала с тех самых пор, когда ослепительно голубым утром проснулась одна-одинешька посредине мшистой полянки под пугающей паутиной полуголых ветвей старого можжевельника.
Однако то, что произошло после, повергло Ингу в душное и безмолвное уныние: Егор, вместо того чтобы, воспользовавшись ее возбуждением, записать на свой счет очередную победу, отвез ее домой, проводил до лифта, рассказывая о происхождении своей необычной фамилии, которая пошла от прозвища, закрепившегося за его купеческим родом, -- родом, аж с семнадцатого века торговавшим голландским полотном, -- и вдруг выбежал на улицу, но спустя полминуты вернулся с огромным букетом красных роз.
Не в силах сдержаться растроганная девушка зарылась в букете и разрыдалась.
Последовали еще два прилюдных свидания, удручивших Ингу своей необязательностью, умиротворяющая встреча Нового года вдвоем -- она впервые побывала в квартире Егора. Затем была череда свиданий, обычно заканчивавшихся коротким поцелуем в щечку у ее подъезда.
В конце января Егор пропал на две недели, и Инга решила, что ее роман, так и не начавшись, завершился, но тринадцатого февраля, накануне дня святого Валентина, едва рассвело, -- она еще сладко-пресладко спала, -- Егор заявился к ней, покидал в огромную черную сумку ее одежду -- все, что попадалось ему на глаза и под руку, завернул Ингу в свою необъятную дубленку и увез к себе.
Однако два дня, полных блаженства и вселенского восторга -- ничего подобного она прежде не испытывала, казалось, что полет в блистающих поднебесных высях продлится вечно, -- но два незабываемых дня миновали, и в понедельник, пока Егор спал, Инга скрылась.
Три дня, проведенные у Вики, -- на большее ее не хватило, -- она изводила себя вопросами, ответами, доводами и прочими глупостями, стараясь разобраться: был ли это обыкновенный взрыв страсти, или же Егор сознательно так долго держал ее на дистанции, ощутив при первом же свидании, так же, как и она, редкое сродство душ и потрясающую физическую гармонию?
"Пусть поищет, помучается", -- притулившись к заснувшей Вике, подумала тогда Инга: она не могла и не хотела бороться со своей женской природой.
И вот он настал этот, благословенный день -- сбылись все ее мечты.
"Да это же Борис Ландрин, тот самый детективщик! -- воскликнула она про себя, замкнув круг воспоминаний усатым джинсовым мужчиной -- любителем *Мальборо* и зеленого *Орбита*. -- А может, и не он, какая мне разница!"
Затормозив, поезд задергался, заскрежетал, пассажиры охнули, и Инга открыла глаза: напротив нее сидел тот самый мужчина, которого она приняла за писателя, -- но, несмотря на внешнее сходство, это был совсем другой человек, было что-то зловещее в его темно-коричневых, почти черных глазах, и одет он был в черный, а не в классический джинсовый костюм индиго.
Смутившись, девушка опустила взгляд на белые разбитые кроссовки мужчины, медленно поднялась по ломким изгибам брючин на переплетенные пальцы рук незнакомца с побелевшими от напряжения костяшками и увидела на среднем пальце правой руки серебряный перстень с овальным черным камнем.
Сверкнувшая в глубине камня звездочка и защекотавший ноздри апельсиновый фонтанчик послужили ей как бы сигналом: Инга встала и на негнущихся ногах прошла в конец вагона.
-- Дура набитая, и зачем тебе понадобилось, чтобы стена разверзалась! -- тихонько простонала она, всматриваясь в свое побледневшее лицо, но поезд со свистом влетел на станцию, и отражение исчезло.
Перейдя в последний вагон, Инга краем глаза заглянула в покинутый, и каково же было ее изумление, когда перепугавшего ее мужчины не оказалось на прежнем месте.
Двери захлопнулись, и поезд, набирая скорость, помчался мимо бронзовых скульптур, у одной из которых Инга заметила незнакомца, смотревшего, оперевшись локтем на круглую коленку грудастой женщины в косынке, на проносящиеся вагоны.
Увидев у двери девушку, он улыбнулся и помахал рукой.
-- Оглянуться -- значит испытать разочарование, -- послышался за спиной Инги вкрадчивый, но будто простуженный голос.
По ее телу пробежала судорога, предшествующая раскрытию врат переливающейся бездны, и она обернулась -- никого, кроме хмурых пассажиров, добрая половина которых сонно листала серые страницы нового бестселлера Марининой.
"Психоз какой-то! Тихое безумие, -- подумала она и двинулась в конец вагона. -- Ада, гадина, сглазила! Не зря Вика ее ненавидит. Колдунья!"
С юности, повинуясь своей женской природе, Инга ненавидела то, что не понимала, а невообразимые, происходившие помимо ее воли события и непреодолимое желание раствориться в изнуряющих тело ласках, вызывающих пьянящий трепет всего ее существа, только укрепили эту ненависть.
Очутившись в метро, в этом подземном царстве, она просто кожей ощущала, что ею овладели не только необузданные желания, пропитавшие каждую клеточку ее души и тела, но и какое-то сверхъестественное, мистическое наваждение.
С детства Инга была застенчивой и пугливой девочкой, может быть, поэтому она и поступила именно на театроведческий факультет ГИТИС'а, -- нет, она никогда не мечтала стать актрисой, не было у нее того взрывного темперамента, которым должна обладать актриса, хорошая актриса, по крайней мере, к тому же мать, до идиотизма дорожившая своей дочерью, внушила ей, что она чуть ли не записная дурнушка и должна трезво оценивать свои внешние данные.
Однако сегодня, когда, проведя весь предыдущий день и всю ночь в объятьях неукротимого Егора и утром достигнув вожделенной вершины своих мечтаний, она наконец совершенно явственно ощутила, что избавилась от прежних страхов и комплексов, и на смену постоянному смятению пришло несвойственное ей душевное спокойствие, на нее внезапно навалилось что-то загадочное и ужасно притягательное.
И теперь, оставшись наедине со своим неосязаемым двойником, -- она даже сняла очки, -- Инга с тревогой и нарастающим нетерпением ждала возвращения того неясного, того таинственного состояния, похожего на предощущение смерти, заставлявшего содрогаться не только ее тело, но и душу.
-- Противная девчонка, ты совсем меня забыла!
Из-за спины Инги выплыл Кирилл Свергун, робко обнял ее за талию и наклонился в попытке запечатлеть на щеке поцелуй, но она отклонилась, изобразив на лице испуг.
-- Кира, ну разве можно так пугать бедных девушек? А вдруг она от твоих нежданных ласк описается? Или ты еще не знаком с этой областью женской физиологии? Нехорошо, милый мой! Или тебя опять раздирают вселенские проблемы и ты отказываешься что-либо воспринимать?
-- Зачем ты так? -- понурившись, сказал Кирилл. -- Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
-- И, к моему несчастью, должна с прискорбием констатировать: ты -- однолюб, а этот порок, к сожалению, неизлечим! Как говорил классик устами своей героини Нины Заречной: *Неси свой крест и веруй!* -- и заулыбавшаяся Инга чмокнула в щечку сникшего парня. -- Прекрати кукситься и рассказывай, что ты такого сверхопупительного (это было его любимое словечко) придумал, только побыстрее, скоро моя станция, а я и так опаздываю.
-- Ты такая красивая -- прямо вся светишься! -- подавляя смущение, Кирилл невольно хлюпнул носом. -- Неужели он так прекрасен?
-- А вот это уже не твое дело, дорогуша. Это только мое. И помяни, брат Кирилл, меня в своих молитвах.
Ингу несло, но она ничего не могла с собой поделать, она знала, что счастливые люди не только эгоистичны, но и до садизма жестоки, и, скорее инстинктивно, нежели из желания причинить боль смешавшемуся парню, следовала этому непреложному закону жизни.
-- Только не плакать, избавь меня от подобных глупостей! -- прикрикнула Инга на одноклассника и, чтобы сбить с него трагедийный пафос, спросила: -- Как твои литературные опыты? Наваял что-нибудь?
Окончательно потерянный Кирилл скорбно вздохнул и, спотыкаясь на каждом слове, начал рассказывать о том, что в январе он, пребывая в чудовищной депрессии, записал старую и гадкую историю -- Инга слышала ее не раз -- о своем нелегальном походе с каким-то шальным испанцем в валютный бар *Интуриста*, где за ними следил кэгэбист, впоследствии оказавшийся пьяным итальянцем, который заснул, подперев голову кулаками, и из его носа на стол свисали две тонкие желто-зеленые сопли. Потом от нечего делать он послал рассказ другу, осевшему в Германии, который и предложил его какому-то известному издательству, немедленно изъявившему желание заключить с Кириллом контракт на полноценный сборник рассказов.
К концу своего повествования Кирилл совсем оправился и, как всегда распалившись, засыпал Ингу ворохом новых замыслов, а она, с первых же слов уразумев, куда клонит одноклассник, отключилась от рассказа и, сама того не желая, возвратилась к событиям утра.
Версию о реальном существовании черного призрака она отмела сразу и без раздумий, резонно предположив, что сон -- это только сон и больше ничего, что бы там ни говорили романтики девятнадцатого века. А видение в метро объяснила собственным перевозбуждением.
Предположение, что звонок инспирирован Егором или кем-то из его старых любовниц, тоже показалось ей глупым и нелогичным, не далее как сегодня утром она и душой и телом убедилась в искренности чувств своего возлюбленного, даже не пытавшегося сопротивляться пылкой страсти, явленной ему в образе стройной медноволосой Инги.
Безусловно, звонок можно было бы отнести к проискам Ады -- такой ход вполне укладывался в рамки ее нынешнего поведения, особенно на фоне увлечения магическим учением Папюса и прочими ритуалами, но это было бы чересчур, и Инга отвергла эту версию.
Она также пришла к выводу, что незнакомец, повстречавшийся ей у газетного лотка, тоже ни при чем и что это был Борис Ландрин, которого она в панике не узнала.
Единственное затруднение у Инги вызвал довольно простой вопрос, выпадавший из логической цепи ее рассуждений: как Ландрин оказался на *Бауманской*?
Но и тут нашелся неопровержимый аргумент: а разве она знает, где живет писатель? Может быть, он живет на соседней улице или вообще обитает на одной с Егором лестничной площадке? А то, что он курит *Мальборо* и жует зеленый *Орбит* без сахара -- да мало ли в жизни совпадений?
Припомнив другого незнакомца, похожего на писателя, Инга поняла, что резкий выход из приятного забытья сыграл с ней дурную шутку: во-первых, в отличие от писателя, тот мужчина был моложе и без брюшка, и волосы у него были темно-русые; во-вторых, одет он был не в черный джинсовый костюм, как ей привиделось, а в черные джинсы и черную вельветовую рубашку; и в-третьих, и это было, пожалуй, самым главным, -- серебряный перстень был с квадратным камнем, а не с овальным, и сам камень был не чисто черным, а с узенькой серой прожилкой, которую она и приняла за вспыхнувшую звездочку.
"Но запахи?! Откуда берутся эти запахи?" -- размышляла Инга и не находила сколько-нибудь приемлемого ответа.
Пронзая, словно иглой, сознание, апельсиновый запах невероятно возбуждал ее, а вспенившаяся волна мускатного дурмана, разбившись о грудь, непреодолимым желанием приливала к бедрам... Довершал магический ритуал тончайший можжевеловый дух, ослеплявший ее золотистым мерцанием.
Но ее мысли вернулись к писателю.
Он ей нравился. Ингу и раньше тянуло к мужчинам гораздо старше ее, по всей видимости, на нее повлияло чисто женское воспитание, ведь отец бесследно исчез из ее жизни в пятилетнем возрасте, оставив на память о себе пожелтевшую фотографию и тетрадку романтических стихов. Однако еще тогда, на пресс-конференции, когда она впервые была с Егором, писатель произвел на нее впечатление человека, воздвигшего между собой и остальным миром неприступную стену, навсегда погрузившись в самосозерцание.
"Вообще, должен признаться, что бороться с собственными химерами, а тем более мстить им, дело пустое и бесполезное, их надо безжалостно уничтожать!" -- всплыли в сознании Инги слова немного взгрустнувшего писателя, будто он сожалел о том, что его романы увидели свет.
"Да-да, химеры! Мои страшненькие химеры и химерочки, и больше -- ну ничегошеньки!" -- обрадовалась девушка и взглянула на взъерошенного сбивчивым повествованием одноклассника.
Поезд остановился, и Инга, выпорхнув из вагона, послала Кириллу воздушный поцелуй.
-- Ерунда! Все это сущая ерунда! Жизнь прекрасна и удивительна! -- воскликнула она, но, заметив, как потемнело и опало лицо друга, с чарующим озорством прибавила: -- Кирюша, милый мой, только не обижайся, ради бога. К тебе это не относится. У тебя потрясающие идеи! Я очень рада за тебя! Не пропадай -- звони.
Оставив убитого горем одноклассника наедине с его фантазиями, Инга, вмиг посерьезнев, направилась к эскалатору.
Все произошедшее стало для нее предельно ясным и очевидным, и теперь ничто не могло помешать ее счастью.
При входе на эскалатор она увидела спускающуюся симпатичную длинноногую девушку с прямыми, по плечи, каштановыми волосами в черном пиджачке, черной миниюбке и черных колготках: ничего поразительного -- обычный прикид современных девиц, если бы каждый шаг девушки с наглой назойливостью не подмигивал встречным пассажирам красным оком узких трусиков.
"Девки совсем оборзели! Больше нечем прельщать, кроме как обнаженкой. Вот вас, дур, и насилуют, сами пробуждаете в мужиках животные инстинкты. Как это сказал Егор про Регину? Ах да: у нее одна извилина, и та между ног. -- Инга окинула оценивающим взглядом девицу, постреливавшую бездонно-пустыми глазами по сторонам в поисках очередной жертвы. -- Нет, женщины, бесспорно, умнее мужчин. Вряд ли найдется такая идиотка, которая была бы без ума от мужчины только из-за его ног. -- Но не успела длинноногая красотка проехать мимо, как на глаза Инге попалась невысокая коротко стриженная грудастая блондинка в синем бархатном пиджачке. -- А эта дуреха вымя напоказ выпятила! Господи, и куда мир катится?! -- презрительно усмехнулась она и тут же осадила себя: -- Ну, девочка, что-то ты не на шутку разошлась!"
Обуздывая хлынувший поток интеллигентского занудства, Инга тряхнула головой и прикусила прядь волос, но вдруг услышала оклик: "Инга!"
Белозубо улыбаясь, к ней приближался стройный загорелый мужчина в светло-зеленой свободной, на выпуск, рубашке с широко распахнутым воротом.
-- Олег!
Инга неуклюже взмахнула рукой и тотчас зажала рот, чтобы ненароком не закричать.
-- Ты там же? -- проплывая мимо, спросил он, с нескрываемым интересом разглядывая ее, и в ответ на Ингин кивок, жмурясь, словно кот, громким актерским шепотом прошептал: -- Классно выглядишь! На днях непременно наведаюсь.
-- Нет, определенно, сегодня все сговорились свести меня с ума! -- в сердцах пробормотала Инга, она не ожидала такого наворота событий: и странный сон, и предложение Егора, и звонок какого-то идиота, и преследующие ее везде запахи, и нежданный вихрь воспоминаний, и писатель, и Кирилл, а теперь для полноты ощущений и Олег Грюн.
Олег Грюн был единственной ошибкой Инги. Поступив в ГИТИС, она сразу дала себе зарок не заводить романов с актерами, но этот полуприбалт -- его мать была латышкой -- был не только красавчиком, по которому сходила с ума добрая половина студенток, Олег обладал каким-то магическим, если не сказать извращенным, чувственным обаянием, действовавшим на девиц и женщин неотразимо, однако Ингу он взял лишь после длительной, около полугода, осады и при весьма необычных обстоятельствах.
Эскалатор выкатил ее на площадку перехода и выхода в город. Инга по привычке круто свернула налево, и вдруг тыльную сторону ладони обожгло сухое опустошающее прикосновение.
Ошеломленная, она обернулась -- никого.
В ушах раздался тихий переливчатый звон, и все тот же вкрадчивый голос мечтательно прошептал: "Боже мой, что за прелесть эта родинка!"
Ноги ее подогнулись, но немыслимым усилием Инге удалось укротить этот прилив слабости.
Ее ошалевший взор, мутнея от искрящихся лепестков белых роз, соскользнул по изломам оглушительно зашуршавшего целлофана на черный вазон цветочного стенда, и тут послышалось хихикающее попискивание апельсиновых струек.
Она метнулась в сторону, едва не сбив с ног молодящуюся крашеную шатенку в белой рубашке с узором *ришелье* и красных джинсах, но ставший ненавистным мускатный аромат настиг ее.
Вонзившись в ключицы, две звенящие иглы проткнули затрепыхавшееся сердце Инги, земля ушла из-под ног, и она, всхлипнув всем телом, почувствовала, как взлетает сквозь громадный обод медной люстры под купол перехода, как тот, беззвучно треснув, разверзается, распахивая перед ней черное небо с яркими неподвижными звездами...
-- Вам плохо? -- послышался рядом встревоженный мужской голос, и купол с тоскливым стоном разочарования сомкнулся над ее головой.
-- Нет, мне хорошо, -- облизывая пересохшие губы, сказала Инга и огляделась: она стояла на лестнице выхода, прислонившись к холодному серому мрамору боковой стенки, а возле нее, всматриваясь в ее бледное лицо с горящими неестественным, почти болезненным блеском глазами, переминался с ноги на ногу невзрачный, щуплый мужчина лет сорока в очках с толстыми стеклами и серой мятой куртке. -- А как я здесь оказалась?
-- Вы не помните?
-- Не совсем и не все.
-- Вы сошли с эскалатора, остановились у цветов, ваш друг поцеловал вам руку и пошел на переход, а вы склонились к розам и вдруг ринулись за ним, но, не сделав и двух шагов, неожиданно вертанулись на месте, чуть не зашибив женщину в красных джинсах, и...
-- Какой друг? -- перебила Инга и нервно постучала пальцами по грудной косточке, чувствуя, как гулко бухающее сердце замедляет свой ход. -- Какой из себя?
-- Ну, не знаю даже, что вам и сказать, -- замялся мужчина и, как-то подозрительно посмотрев на девушку, отступил на шаг, но Инга поймала его за руку.
-- Да говорите же вы наконец!
-- Высокий, под метр девяносто, не меньше. Большой лоб, нос прямой, массивный, глаза темные -- вот, кажется, и все. Да, у него еще были усы, знаете, такие усы с закрученными вверх кончиками, как у белых офицеров.
-- А во что он был одет?
-- Одет?! -- Боязливо поежившись, мужчина задумался. -- Черная рубашка, короткая джинсовая куртка, а больше, извините, я ничего не помню.
-- А сколько ему лет?
-- Ну знаете, девушка! -- Незнакомец был уже не рад, что ввязался в эту историю. -- Лет тридцать пять, -- с тоской сказал он, смотря мимо лихорадочно треплющей ручки пакета девушки на людской поток, вливающийся в желто-сизый сумрак туннеля перехода. -- Да вон он стоит у колонны и смотрит на нас. Пойду я от греха.
-- Где, где? -- обернувшись, зашептала Инга, и ее взволнованный взгляд заметался по толпе в поисках таинственного незнакомца, но тщетно -- незнакомец будто испарился, и тут ее внимание привлек мужчина, который, в отличие от прочих мчащихся мимо людей, обтекающих его, словно вода камень, медленно, о чем-то размышляя, шел по переходу, глядя прямо перед собой.
Сорвавшись с места, Инга, расталкивая прохожих, бросилась за ним. Она не слышала несущихся ей вслед ругательств и гунгливых возгласов возмущения и старалась не потерять из виду своего мучителя, но на широкой лестнице, ведущей на платформу, опустила глаза, а когда подняла их, то на станцию с обеих сторон, оглушая сиплыми гудками и лязгом тормозов, влетели поезда.
Толпа пассажиров вскипела, забурлила, и девушка, покусывая с досады нижнюю губу, застыла посредине платформы.
Нет, Инга не стала всматриваться в окна набирающего скорость поезда, это было бесполезно, она все равно ничего не смогла бы увидеть, а если бы и увидела, то что бы она могла предпринять: закричать? Запустить пакетом в издевательски улыбающееся лицо?
Наверное, поэтому и понимая, что ее стояние посредине платформы выглядит со стороны по меньшей мере глупо, Инга, слегка ссутулившись, побрела к лестнице перехода в центре станции.
Выбравшись из мраморного лабиринта враждебных сводов метро, она неторопливо миновала небольшой отрезок проспекта, спокойно игнорируя беззастенчивые, иногда откровенно наглые взгляды мужчин, -- что-то с ней и в ней произошло такое, что притягивало всех без исключения мужчин, -- спустилась в подземный переход, пробежала равнодушным взглядом по светящимся витринам киосков и ларьков и углубилась в тихий переулок.
"Боже мой, откуда он знает о родинке?!" -- обмирая, вскрикнула ее душа.