Лагун Павел Адамович : другие произведения.

Турецко-подданный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
   Павел Лагун
  
  
   Турецко-подданный.
  
   (повесть)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   10.03.2008
   Глава I
   Управдом.
   В Черноморске бушевала весна. Она носилась по Приморскому бульвару полупьяной шлюхой зажигая бело-розовые каштановые свечи. Она ворошила своими блудливыми ручонками зелёные волосы платанов на Лермонтовской улице. Она хватала влажными, чуть солоноватыми губами гроздья акаций на улице Басодеровской. Весна в Черноморск примчалась с юга, из-за моря, оттуда, где в узком перешейке Босфора на высоком крутом берегу раскинулись минареты мечети "ель Софии", бывшего православного византийского храма Константинополя. Теперь его называли Истамбулом. Потомки турецких янычар основательно обосновались там, перекроив на свой исламский лад христианские святыни.
   И, видно, каждый год Весне было очень неуютно среди этих поддельных святынь. И она, перескочив море, улетала на север. Но и там её ждал обман. Он огромным злобным красным крокодилом ворочался на берегу моря, хлопая чешуйчатым хвостом по необъятным просторам большой страны, которую он подмял под себя, и клацал острыми зубищами, разрывая в клочья всех, кто попадался перед его кровожадной мордой и бешеным хвостом.
   Он бы, конечно, сожрал и Весну, предпочитая вечный холод. Но Весна была неуязвима. Она захватила и покорила южный город северной страны, назло страшной рептилии, невидимой, но беспощадной.
   В самый разгар весеннего пронзительного апрельского дня по тротуару Большой Касательной улицы шла девушка. В этом, конечно, не было ничего удивительного. Вокруг туда и сюда двигались множество девушек-комсомолок и женщин-партийцев. Комсомолки прикрывали свои головы от солнечных лучей красными косынкам. Партийки предпочитали ходить простоволосыми. Они вышагивали в строгих полувоенных гимнастёрках и длинных, почти до пят юбках, неопределённых серо-сизых оттенков. Вольные времена нэпмановского разноцветья завяли на корню, уступив место тусклой защитной окраске возрождённого военного коммунизма. Светлые идеалы возрождались повсеместно. Ходить даже весной и летом в ярких одеждах в цветочек и горошек считалось почти идеологической диверсией против "народной власти". И эта власть, опомнившись от махровой вседозволенности НЭПа, коллективизировала не только мужицкую деревню, но и, до поры до времени "вольный город", внося туда единообразный унтер-офицерский порядок. Народ такому порядку был несказанно рад. Народ был вдохновлён идеалами построения новой жизни, довольно смутно представляя её счастливый конец. Но счастливый рёв и рукоплескание делегатов очередных съездов строителей социализма, сотрясающие динамики, висящие на столбах, не позволяли даже на минуту усомниться в непогрешимости безбожного пути в светлое будущее. Здесь создавались свои святыни. Здесь создавались свои кумиры. Здесь уже над страной восходил солнцеподобный Лик усатого азиата с мстительным прищуром стальных глаз, пыхтящего своей волшебной трубкой. И полуазиатская страна уже простиралась возле его ног, обутые в мягкие кавказские сапоги. И эти сапоги уже готовились топтать страну, подминая её на свой ассирийский лад. А страна, трусливым, посаженным на толстую цепь, псом, валялась на спине, бултыхая лапами и заискивающе вертя хвостом перед грозным хозяином. Страна привыкла жить в рабстве. Рабски - подданнический энтузиазм накатывался на страну, словно океанический тайфун. Под его грязными пенистыми волнами тонули островки здравой экономики, превращая её в голую нищую распределиловку. Пайка военного коммунизма медленно, но верно тянула страну за концлагерную колючку. Хозяин стал готовить своих верных псов для гона европейской лисицы, для "мировой революции". Он уже подкармливал бешеного волка в коричневой шкуре со злобными ефрейторскими усиками. Бешеный германский волк придушит европейского лиса и тот завизжит о помощи. И громадный восточный медведь вломится в волчье логово, сломает хребет серо-коричневому слизняку и установит в лисьей норе свои красно-бурые медвежьи законы с крокодильей хваткой. Фантасмагория.
   "Медвежья берлога" стала готовиться к "последнему и решительному...". "Нэпманские вольности" прихлопнули тяжёлой налоговой лапой. Коллективизация и индустриализация сплачивала трудовые медвежьи массы для будущего "освобождения" порабощённой Европы от хозяйского выкормыша. Но тот, сообразив о своей участи, первым нападёт на "кремлёвского горца", протянув свою агонию и отсрочив гибель на четыре года. Медведь заломает волка. Таковы звериные законы.
   Но весной 1931 года в громадном "медвежьем углу" ещё только-только приступили к точке ногтей и клыков. Шкура ещё пахла нафталином, а клыкастая морда осоловело оглядывалась в поисках внутренних врагов, которых было видимо-невидимо. Предстоял "большой погром". Главный "погромист" улыбался сквозь кавказские усы. В погромах он знал толк.
   По Черноморску шли девушки в красных косынках. Они счастливо улыбались. Они готовились к "всемирному счастливому будущему". И лишь одна девушка контрастно выделялась среди своих сверстниц. На её голове была повязана не красная, а чёрная косынка. И чёрное платье обтягивало её ладную спортивную фигуру. Девушка не улыбалась, а понуро брела по улице, опустив красивую голову в чёрной косынке. Она свернула в проулок, прошла несколько шагов под тёмной прохладной аркой, спустилась вниз по деревянным ступенькам и толкнула давно не крашенную дореволюционную дубовую дверь, над которой с трудом просматривалась облезлая вывеска с надписью: "Домоуправление N2". Девушка вошла в тускло освещенный коридорчик, покрашенный краской тоскливого болотного цвета. За коридорчиком смутно виднелась ещё одна коричневая дверь с позолоченной табличкой "Управдом".
   Девушка в чёрном постучалась и открыла эту дверь. За ней оказалась маленькая комнатушка с окошком, выходящим во двор. На подоконнике в беспорядке лежали толстые папки - скоросшиватели. Такие же папки и гроссбухи возвышались и на письменном столе, за которым сидела дама средних лет с узкой крысиной физиономией и круглых очках на носу. Дама щёлкала костяшками счёт и на посетительницу не обратила никакого внимания. Девушка остановилась на пороге, смущённо переминаясь с ноги на ногу.
   - Здравствуйте, - пробормотала девушка. Дама ещё с минуту продолжала гонять круглые костяшки из одной стороны счёт на другую. Затем, всё же подняла взгляд и посмотрела на посетительницу сквозь большие линзы, громадными красными глазищами.
   - Вам чего? - спросила она недовольным басом.
   - Мне бы дедушку выписать, - совсем оробела девушка, видно испугавшись этого сверхъестественного взгляда.
   - Чего его выписывать? - снова недовольно пробасила дама, в упор, глядя на девушку.
   - Умер он, - еле слышно произнесла та и погрустнела лицом.
   - А, - в растяжку протянула очкастая, - тогда это не ко мне. Я - бухгалтер. Управдом у нас выпиской занимается, - и указала пальцем на боковую дверь.
   Девушка кивнула головой и открыла дверь. За письменным столом, украшенным большой бронзовой чернильницей и таким же подстаканником с карандашами внутри, сидел в старинном кресле человек лет тридцати с гордым профилем римского патриция на рано поседевшей черноволосой голове. Патриций задумчиво смотрел в окно, о чём-то размышляя. Но повернулся на дверной скрип и взглянул на девушку. Их взгляды встретились. И они узнали друг друга.
   - Зося! - воскликнул Остап, вскочив из-за стола, видно опешив от неожиданной встречи. - Здравствуйте, Зося! Какими судьбами? Вы хотите прописать на свою жилплощадь мужа - Перикла Фемиди?
   - Нет, - Зося Синицкая тоже смутилась и сильно покраснела, - я дедушку хочу выписать. Он десять дней назад умер.
   - Какое несчастье! - искренне воскликнул Остап. - Примите мои соболезнования. Он был мужественный старик. Присаживайтесь, - пригласительный жест. Зося села на стул, стоящий рядом со столом управдома, вынула из сумочки паспорт дедушки и свидетельство о смерти.
   - Вот, - сказала Зося, положив документы на стол, и не глядя на Остапа, добавила:
   - Прошу выписать; - на глазах у неё навернулись слёзы. Остап взял паспорт и свидетельство. Руки у него слегка дрожали. После своего "триумфального" возвращения в советские края с орденом "Золотого руна", оставшегося от румынского ограбления миллионера-одиночки, он замкнулся в себе. Как и обещал, нашёл место управдома в Черноморске и зажил жизнью мелкого сов. служащего с окладом в 60 рублей, уподобясь небезызвестному Александру Ивановичу Корейко. Только у того ещё оставались миллионы, а у Остапа Ибрагима Берта Мария Бендера их не было. Ни одного. А был голый советский оклад и безрадостные перспективы строителя социализма в одной отдельно взятой стране. Строить социализм даже в одной стране Остап не собирался. У него были другие желания. Он хотел ходить по пляжу Рио-де-Жанейро в белых штанах.
   В Черноморске летом тоже по пляжу кое-кто одно время стал разгуливать в белых штанах. Но за последние год-полтора эта бразильская мода себя катастрофически изживала. Моду вместо маркого контрреволюционного цвета постепенно завоёвывал цвет лошадиного помёта, которым были заляпаны улицы, почитай всех городов великой страны Советов. Страна переживала новый революционный всплеск. Шлепки его оставались на улицах и штанах.
   На Остапе сейчас были серые брюки, в светлую полоску и лёгкий парусиновый пиджак. Остап сидел за своим рабочим столом и пристально смотрел на Зосю Синицкую. В душе его, словно птицы с обрезанными крыльями трепыхались воспоминания годичной давности. Зося в трауре была по-прежнему хороша. И Остап заново оценил её достоинства: красивая спортивная фигура, стройные ноги, полная грудь, мягкий чуть вздёрнутый профиль, короткая стрижка под чёрной косынкой, музыкальные ухоженные пальцы. А на одном золотой перстенёк с ...бриллиантом. И бриллиант, судя по всему не фальшивый. Уж Остап в драгоценностях знал толк.
   Любопытно, откуда у Зоси - советской комсомолки, такой дорогой перстень? Не Фемиди же подарил? Где уж этому Фемиди? Даром, что Перикл.
   И тут Остапа осенило. Да это, несомненно, рука Александра Ивановича Корейко надела на пальчик Зоси дорогущий подарок. Вернулся. Значит, подпольщик со своим чемоданом в Черноморские места. И Зося наверняка знает, где он нынче прячется. И они, явно, тайно встречаются за спиной наивного мужа - Фемиди. А не пощупать ли снова за вымечко дорогого Сашука? Продешевил тогда, Остап Ибрагимович! Одним миллионом удовлетворился. За ту папочку можно было вполне реально и на "фифти-фифти" договориться. Пополам, то есть.
   Ещё несколько минут Остап раздумывал над новым поворотом событий, одновременно автоматически регистрируя выписку старика Синицкого по случаю его безвременной кончины на 75 году жизни. Потом вернул документы, опустившей заплаканные глаза, Зосе.
   - Зося. - произнёс он, и голос его дрогнул, - Зося мы не виделись несколько месяцев. Я понимаю, что вы счастливы со своим мужем Периклом. Но уделите и мне часок своего драгоценного времени. Не откажитесь отобедать со мной в столовой "Жилищник - коммунальщик". У меня имеются два талона на диетическое питание. Не хотите? Ну, тогда я вас приглашаю в ресторан "Геркулес". Вы знаете, что там сейчас снова гостиница, а на втором этаже приличный ресторан. И не только для членов профсоюза. Ну, что пойдёмте? Заодно помянем вашего дедушку. Надеюсь, Фемиди не узнает и не заревнует?
   При упоминании о муже, подсохшие было слёзы, снова брызнули из глаз Зоси. Она расплакалась не на шутку.
   - Арестовали Перикла, - сквозь рыдания проговорила она с трудом - месяц назад, ГПУ...
   - За что? - Остап приподнял свои густые турецкие брови.
   - А впрочем - добавил он философски, - тут арестовывают за ношение фетровой шляпы а-ля Джозеф Чемберлен за связь с английским империализмом и пропагандой западного образа жизни.
   - Мне сказали, что он греческий шпион, - ещё пуще зарыдала Зося.
   - Ну, тогда я - турецкий, - кисло ухмыльнулся Остап. Он поднялся со своего казённого места, вытащил из нагрудного кармана чистый батистовый платок и стёр слёзы с лица и глаз Зоси. Та несколько минут ещё сидела, успокаиваясь, затем решительно мотнула головой.
   - Пойдёмте, - сказала Зося, подавая руку Остапу.
   - В ресторан?! - Остап принял её чуть дрожащие пальцы.
   - Вы ещё не передумали? Сто лет не была в ресторане. Всё столовки, да столовки...
   Остап пропустил вперёд Зосю. Они вышли из кабинета.
   - Я на совещание в трест, - заявил управдом своему бухгалтеру. Та понимающе усмехнулась и снова защёлкала костяшками счёт. Как только пара скрылась за дверью домоуправления, крысоподобная бухгалтерша подняла трубку телефона.
  
   ГЛАВА II
   Ресторан "Геркулес".
  
   Остап, держа Осю за локоток, сопровождал её по улице. Зося шла, опустив свою хорошенькую головку в чёрной косынке. Она позабыла, в какой ресторан ведёт её Остап. Но он уже рассчитал маршрут и шёл целенаправленно в "Геркулес". Шёл, и на душе у него было не спокойно. Уже на выходе из домоуправления он вдруг вспомнил, что у него в кармане всего пятнадцать рублей - все, что осталось от аванса. А он пригласил девушку в ресторан с такой суммой? Хватит всего на самый скромный обед без выпивки. А ведь он не хотел ударить лицом в грязь перед той, в которую был до сих пор влюблён. И эта влюблённость вспыхнула в сердце с новой силой. А тут всего пятнадцать рублей. Есть, отчего чувствовать себя не "в своей тарелке".
   Но в "Геркулесе" после открытия ресторана, была сама дешёвая кухня, для привлечения клиентов. И Остап надеялся уложиться в сумму. Хотя он вначале пригласил Зосю в "Геркулес" по другой причине. Когда они подошли к дверям бывшей лесозаготовочной конторы, часы на расположенной напротив биржи труда пробили половину четвёртого по полудни. Рабочий день ещё не закончен. Сов. служащие ещё сидели за своими письменными столами, и вертящиеся стеклянные двери пропустили пару в прохладный вестибюль. У дверей стоял седовласый швейцар в костюме с галунами и фуражке с золотым зигзагом. Он узнал Остапа и сняв фуражку почтительно ему поклонился. В крематорий, как ему когда-то советовал Корейко, старик пока не попал, хотя строительство советского колумбария уже подходило к концу. Намечалось торжественное открытие Черноморского крематория. Пара поднялась на второй этаж, где при деревообделочных геркулесовцев располагалась столовая, для внутреннего пользования. Сейчас её переоборудовали под ресторан. Задрапировали тяжёлыми бархатными шторами широкие окна. Поставили вместо узконогих, широкие дубовые столы, спрятанные до этого глубоко в геркулесовском подвале под семью замками. Их извлекли наружу, покрыли лаком и кружевными скатертями и водрузили на свои старые дореволюционные места. Что было воистину удивительно, когда вокруг вся страна рвалась совсем в другую, голодную сторону. Повальная коллективизация уморила миллионы мужиков, баб и детей. Но, что для усатого "батьки-батоне" сморщенные в агонии крошечные детские кулачки, коли он решил извести всё "кулачество" под корень. Он решил устроить массовую рубку "леса". Векового. С корчеванием. Топоры были пущены в дело. Повалились сосны, ели и дубы. Полетели щепки. Полетели головы.
   А старые царские дубовые столы вытаскивались из подвалов. Советские рестораны зажигали свои кроваво-тусклые огни. Предстоял пир во время чумы.
   Вновь испечённый ресторан "Геркулес", в этот довольно ещё ранний час, оказался полупустым. Лишь за дальним от входа столиком сидела какая-то мужская компания. Остап, пропустив Зосю вперёд, мельком взглянул на пирующих. И тотчас узнал всех. За столом восседало почти всё руководство расформированного лесозаготовочного "Геркулеса" во главе с товарищем Полыхаевым. Рядом с ним сидели Скумбриевич, Берлага и почему-то благообразный Бонзе. Видно его пригласили в компанию, чтобы он со всеми соглашался.
   Геркулесовцы вошедшего Остапа не заметили. Они были заняты каким-то, судя по всему серьёзным разговором. На столе стояло несколько открытых бутылок вина и разнообразные закуски. Все сидящие за столом склонили головы к центру и о чём-то сосредоточенно шептались, и по сторонам не оглядывались.
   Остап понял, что ему крупно повезло. В общем-то, он и рассчитывал на подобную удачу, ведя Зосю в ресторан "Геркулес" с 15 рублями в кармане. Уже внутренне предчувствуя удачу, он усадил девушку за ближайший к пустующей эстраде столик, и, наклонившись, прошептал Зосе на ухо:
   - Извините, я отлучусь ненадолго. Увидел старых знакомых. Нужно поздороваться.
   Когда геркулесовцы наконец заметили подходящего к их столику тигриной походкой Остапа Бендера, у них случился нервный срыв. Полыхаев вспыхнул, как деревянные опилки. Скумбриевич побледнел и захлопал губастым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Берлага, закатив глаза, медленно пополз со своего стула под стол. Лишь один бородатый Бомзе попробовал вежливо улыбнуться, но это у него плохо получалось.
   Подойдя, Остап выдержал многозначительную паузу, ожидая, когда геркулесовцы придут в себя. Ждать пришлось минут пять. Полыхаев стал постепенно "тухнуть". Скумбриевич слегка порозовел и закрыл рот. Берлага выглянул из-под стола и первым пролепетал:
   - Здравствуйте, Остап Ибрагимович. Как поживаете? Как ваше драгоценное здоровье?
   - Не жалуюсь, - односложно ответил Остап, а потом добавил, оглядывая сумрачным взглядом удава группу кроликов:
   - Что празднуем?
   Полыхаев сразу поперхнулся неизвестно чем и покраснел. Скумбриевич снова разинул рот и принялся им глотать воздух. Берлага опять "утонул" под столом. Лишь один Бомзе вежливо улыбался, поглаживая толстовскую бороду.
   - Чувствую, Александр Иванович возвратился из дальних странствий, - убеждённо проговорил Остап и заново оглядел своих "кроликов".
   - Вам и это известно? - выдохнул рыбьим ртом Скумбриевич.
   - Мне известно всё! - многозначительно изрёк "Великий комбинатор" и навис над "геркулесовским" столом, словно античный Геракл.
   - Сколько? - тихо спросил пунцовый Полыхаев.
   - Сколько есть, - снисходительно изрёк Остап, с суровой миной на лице.
   Полыхаев покорно кивнул головой и достал из бокового кармана пиджака пухлый кошель. Вытащил всю имеющуюся наличность и поглядел на своих подчинённых. Те вняли взгляду начальника и взору Остапа. Приличная кучка червонцев перекочевала в карман командора.
   - Мы в расчёте? - с надеждой в голосе пробормотал Полыхаев, подобострастно взглянув на Остапа.
   - Расчёты в бухгалтерии, - безапелляционно сказал тот. - Здесь же творческий процесс. А он - перманентен.
   Полыхаев покорно опустил свою лысую голову.
   Остап вернулся к своей даме, возле которой уже вертелся половой-официант с надеждой получить заказ. И он его получил. Остап решил поразить Зосю своей щедростью. Полученные от геркулесовцев деньги он не пересчитал. Но их явно было много. Столик был заставлен шампанским, закусками и бутербродами с чёрной и красной икрой. Здесь же стояло блюдо с фруктами. Позже должны были подать мороженое и кофе со сливками.
   Зося, питавшаяся почти каждый день в "столовой ФЗУ академии пространственных искусств" не могла поверить своим глазам при виде такого изобилия. И с жадностью стала пить шампанское, закусывая его икрой и фруктами. Остап только успевал подливать и провозглашать тосты.
   Зося, естественно, очень быстро захмелела и поглядывала на Остапа томно-призывными взглядами. Остап понял, что бедняга Фемиди, во всяком случае, на этот вечер позабыт и не упустил своего шанса.
   Примерно через час после начала застолья, когда геркулесовцев и след простыл, на эстраде появились "лабухи". К этому времени зал ресторана уже на половину наполнился состоятельной публикой. Дамы были в лёгких вечерних платьях. Их кавалеры - в светлых костюмах "Москвошвей". Появились даже два красных командира под ручку с какими-то вульгарного вида девицами явно не жёнами.
   "Лабухи" в морской форме вытащили из футляров инструменты: аккордеон, саксофон и контрабас. На сцену выбежал конферансье в косоворотке и красных "революционных" галифе, заправленных в яловые сапоги "гармошкой".
   - Уважаемая публика! - выкрикнул он в гудящий голосами зал и более тихо добавил:
   - Дорогие товарищи, - а потом после паузы снова повысил голос почти до крика:
   - Сегодня весь вечер для вас выступает Черноморский джаз-банд "Клёш" и его руководитель, любимец публики - Мотя Фрезерский! - и первым бурно зааплодировал, глядя за кулисы. Зал нестройно поддержал конферансье. Из-за кулис держа в одной руке гитару, солидной неспешной походкой вышел подстриженный под "бобрик" человек небольшого роста, одетый белоснежный с искоркой костюм. На шее у него контрастно прилепилась угольно-чёрная бабочка-галстук. Мотя Фрезерский устало улыбнулся залу лучезарной фиксатой улыбкой, не спеша надел на плечо гитарный ремень и ударив по серебряным струнам толстыми не музыкальными пальцами, выдал несколько нестройных аккордов. Джаз-банд "Клёш", маша широченными штанами, подхватила мелодию, пританцовывая невпопад "Яблочко".
   Мотя Фрезерский запел хриплым картавым голосом с какими-то цыганскими интонациями про город у Чёрного моря. На вид Моте было лет пятьдесят. Он красил седую шевелюру "под блондина". Но седина так и лезла из-под краски. Так же, как из-под цивильного белого костюма проглядывался блатной уркаганский прикид. Что и подтвердилось, когда Мотя захрипел следующий "шлягер" про двух сбежавших уркаганов. Затем пошли "Кирпичики", "Гон со смыком" и, конечно же, бессмертная "Мурка".
   Зал рукоплескал своему музыкальному кумиру. Отовсюду раздавались крики "браво", "бис", словно пел какой-нибудь Энрике Карузо. Захмелевшая от шампанского Зося сидела в профиль к Моте, и Остап опытным глазом вдруг заметил, что тот в перерывах между своим "блатняком" бросает пристальные взгляды на девушку. Остапу от этих взглядов стало неприятно, и он позволил себе заказать четвертинку коньяка, от которой в купе с шампанским он тоже прилично запьянел. И принялся вожделенно поглядывать на Зосю. Та отвечала ему томными взглядами из-под длинных ресниц. Остап сквозь пелену опьянения понял, что заново влюбился. И он, осмелев, пригласил Зосю на танец, когда Мотя допел до половины свой блатной репертуар и скрылся за кулисами под гром аплодисментов. Джаз-банд "Клёш", тряся штанами, принялся наигрывать импровизации на "черноморские темы" без своего лидера.
   Зося прижалась в танце к Остапу своим красивым стройным телом. У "Великого комбинатора" закружилась голова. Пара плыла в задымлённом зале ресторана, плавно изгибаясь в аргентинском танго. И на несколько минут Остапу Бендеру почудилось, что он танцует танго в ресторане Рио-де-Жанейро. И рядом с ним знойная бразильянка - дочь местного плантатора. А за окнами ресторана бушует карнавал.
   Но "знойный" танец быстро подошёл к концу. Остап сопроводил Зосю к столику. Она полупьяно - нежно взглянула на своего кавалера. Тот лучезарно и влюблено ей улыбнулся. Но тут взгляд Зоси испуганно вздрогнул, когда она перевела его на соседний столик. Остап тут же заметил эту перемену, и проследил направление взгляда девушки.
   За соседним столом в гордом одиночестве сидел какой-то похожий на бульдога мордоворот в мундире без знаков различия. Он красными злыми собачьими зенками пристально уставился на Зосю. И видно ей стало не по себе. Зося села спиной к "бульдогу", на стул Остапа. "Бульдог" тут же стал "буравить" ей спину, иногда бросая злобные "выстрелы" в сторону Остапа. От этой "пальбы" Великому комбинатору стало не по себе.
   - Кто это? - наконец спросил он, наклонившись к Зосе через столик. - Вы его знаете?
   Зося зябко со страхом передёрнула плечами.
   - Не знаю, - негромко ответила она, - Но он меня преследует уже целый месяц. Какой-то большой начальник. Автомобиль у него закрытый. Несколько раз предлагал меня подвезти. Розы дарил, в ресторан приглашал... Противный он и... страшный, - добавила Зося после небольшой паузы и завершила:
   - Уйдём отсюда.
   Остап с этим предложением согласился. Сидеть за столом под "бульдожьим" взглядом никакой выдержки не хватит. Он подозвал полового-официанта и щедро с ним расплатился геркулесовскими червонцами. Зося поднялась первой и быстро, не оглядываясь, поспешила к выходу. Остап догнал её у самых дверей, и оглянулся. "Бульдог", не отрываясь, следил за уходящей парой, мрачно из-под лобья.
  
  
   ГЛАВА III
   В тёмном проулке.
  
   Пара шла по тёмным улицам Черноморска. Город был освещён крайне скудно. Керосиновые фонари некому было заправлять, и их разбили из пращей и рогаток местные мальчишки-хулиганы. Электрические светильники горели в основном. Только на центральной площади вокруг памятника первому Вождю, который был установлен и с торжественной помпой открыт в апреле прошлого года, в день его шестидесятилетия. Лампочки Яблочкова-Эдисона на фонарях горели тусклым жёлто-красным огнём и частенько перегорали. Их заменяли на новые. Фуражка, надвинутая, на мудрую каменную лысину Вождя по ночам вследствие оптического фонарного эффекта, будто полыхала оранжевым пламенем. Лицо же с худосочной бородёнкой оставалось в тени по недосмотру местных властей. Кровавыми огоньками блестели только глазки.
   Злопыхатели из числа старичков - пикейных жилетов, глядя на это зрелище, ухмылялись, бормоча что-то вроде "На воре шапка горит". Но бормотали тихо, понимая, что за более громкое бормотание можно было угодить в "кутузку" ГПУ, что располагалась в подвалах под домом купца второй гильдии Промотаева. Сам купец давно уже сгинул в горниле гражданской войны. В подвалах под домом купец Промотаев хранил свои товары, не доверяя их портовым складам. Но после октябрьского переворота товары растащили по своим блат-хатам люмпен-пролетарии, а когда Черноморск был "освобождён" героической Красной Армией, в подвалах дома Промотаева уютно обосновалось местное отделение Чрезвычайной Комиссии. Контрреволюционные элементы, буржуазия, реакционные попы и прочая мелкобуржуазная нечисть до отказа наполнила "промотаевские подвалы". Конвейер экспроприаций, экзекуций и расстреляций работал бесперебойно, ярко проявляя все признаки верности теории беспощадной классовой борьбы, которая сильно обострилась во времена "диктатуры пролетариата". А любая диктатура - безжалостна. Особенно - люмпен-пролетарская. Трупы с продырявленными затылками не успевали закапывать в огороженном полигоне за городом.
   Ходили слухи, что в "промотаевских подвалах" стоят какие-то средневековые пыточные станки: типа дыбы и "испанских сапог", и сам начальник местного ГПУ тов. Блудман очень любит допрашивать при их помощи представителей контрреволюционного элемента с целью разоблачения многочисленных заговорщиков, мечтающих свергнуть в Черноморске Советскую власть. заговорщики под неоспоримостью и тяжестью улик во всём, естественно, сознавались. Тов. Блудман числился на хорошем счету у высшего руководства карательных органов. И потому, весь Черноморск подспудно боялся "промотаевских подвалов".
   Остап Бендер был в Черноморске относительно новым человеком. Он считал себя "человеком мира" и длительному осёдлому образу жизни пока не приспособился. Черноморск стал вынужденной стоянкой Великого комбинатора после полного фиаско его последней комбинации с "миллионом Корейко". Он уже подумывал рвануть в столицу или в "Северную Пальмиру", чтобы развить там очередную кипучую деятельность, когда неожиданная встреча с Зосей Синицкой всколыхнула его душу.
   Ход мыслей Остапа принял иной оборот. В его душе снова проснулся давно спящий поэт и вольный художник-лирик. Рядом с ним по тёмным улицам приморского города шла хорошенькая девушка, в которую он был почти год назад влюблён. Усилием титанической воли Остап заглушил эту влюблённость, узнав о замужестве Зоси. Но сейчас всё переменилось. С ночного весеннего моря дул лёгкий чуть солоноватый ветерок. На набережной бурно цвели каштаны. Они горели в темноте, словно белые фонарики. Голова слегка кружилась от выпитого в ресторане шампанского. Зося держала Остапа под руку. Она тоже была немного пьяна. И это общее обстоятельство придало обеим смелость. Остап остановился, порывисто обнял Зосю и поцеловал её в мягкие податливые губы. Зося ответила на поцелуй и прижалась всем телом, как недавно во время танца. Они стояли возле Чёрной рамки какого-то проходного двора, неподалёку от дома Зоси.
   - Я люблю вас, Зося. Я вас по-прежнему люблю, - проговорил Остап девушке на ухо между двумя поцелуями.
   Зося ничего не ответила, но поцеловала Остапа так страстно, что он всё понял без слов.
   Они стояли, целовались, не отрываясь друг от друга. И вдруг на плечо Остапа легла тяжёлая рука.
   - Чудачек, - произнёс не грубый, а даже какой-то мелодичный голос, - табачком не богат?
   Остап оторвался от Зоси и взглянул на "просителя". Но лица в полутьме не разглядел. На лоб была надвинута фуражка, и внешне он напоминал биндюжника. Если только не запах дорогого одеколона и напомаженных волос. Такой же запах источали и трое его подельников, стоящих чуть позади.
   - Не курю, - мрачно проговорил Остап, отстраняя перепуганную Зосю за спину, к кирпичной стене.
   - А может у тебя, чудачек, деньжата водятся. Одолжи на денёк, - издевательски - вежливо спросил уркаган. - Я видел у чудачки твоей перстенёк. Он ей к пальчику не подходит. А нам - в самый раз. Отпустим мы вас, голуби тогда. Поворкуете ещё...
   Зося за спиной Остапа стала стягивать с пальца перстень. Но не таков был Бендер - потомок янычаров, чтобы позволить свободно себя ограбить, какой-то подворотней шушаре. И не успел уркаган вытащить из своих широких штанин ножик - пёрышко, как тут же получил сильнейший удар под тёмную фуражку. Он по-бабьи взвизгнул, уронив на мостовую своё "пёрышко". Остап вторым боковым "хуком" оправил любителя чужих папирос, денег и перстней в глубокий нокдаун, усадив его рядом с финкой на тротуар.
   И тут на Остапа обрушился град ударов. Трое уркаганов бросились мстить за своего "другана". Остап мужественно отбивался. Подставлял по удары "блоки" и бил точно в цель. Но он был ограничен в манёвре. За спиной, прижавшись к стене и, закрыв лицо руками, стояла, дрожа от страха, Зося. И "мстители" тоже оказались в драке не "любителями". К тому же они имели численное превосходство. И всё чаще пробивали "турецкие блоки" своими здоровенными кулачищами. Яркие вспышки ударов обжигали лицо Остапа, мутили его сознание. Он понял, что его сейчас "сломают" и станут примитивно избивать и топтать ногами. И в конце концов убьют на глазах у любимой девушки. А потом ограбят и, наверняка, изнасилуют и её.
   Это всё очень напоминало недавнее избиение на румынской границе. Но тогда рыцарь "золотого руна" защищал своё богатство, а теперь свою девушку. Но какое здесь может быть сравнение?
   Остап отбивался, как лев. Но силы, были неравными. Он уже получил несколько увесистых ударов в лицо, и сознание стало мутиться. Из разбитого носа текла кровь. Левый глаз заплыл и плохо видел. Вот-вот его собьют с ног. А это - конец. И вдруг позади бандитов раздался чей-то ревущий крик.
   - Убью! - заорал неизвестный и стал расшвыривать урок, как тряпичных кукол. Те поняли, что с ним драться бесполезно и исчезли во тьме подворотни, потирая отбитые места. Отбитых мест было много и у Остапа. Он едва держался на ногах и вначале плохо разглядел своего внезапного спасителя. А когда, наконец, узнал, то боль на время мгновенно прошла.
   Перед командором стоял, дыша от возбуждения прошедшей потасовкой, бортмеханик "Антилопы Гну" - Александр Балаганов.
   - Шура, - пробормотал разбитыми губами удивлённо, Остап, - на этот раз вы появились вовремя.
   - Остап Ибрагимович, - выдохнул Балаганов. - Как вы себя чувствуете? - и подставил плечо командору.
   - Мои чувства невозможно передать словами, - болезненно попытался улыбнуться Остап.
   Зося подхватила его под другую руку. Глаза её наполнились слезами.
   - Я здесь недалеко живу, - проговорила она, - пойдём Осечка, тебе нужно раны обработать, - и поцеловала Остапа в щёку.
   Все трое медленно пошли по улице в сторону дома Зоси Синицкой. Остап чувствовал себя скверно. У него кружилась голова, и заплыл левый глаз. Но он всё же пытался бодриться, чтобы не терять своё достоинство в глазах девушки, да и Балаганова тоже. Они зашли в тёмный затхлый двор, пахнущий не весенними ароматами, а отбросами и помойкой, стоящей в углу, невдалеке от деревянного сортира на четыре посадочных места за каждой скрипучей гнилой дверью. К дверям по утрам выстраивалась очередь из жильцов обоего пола. Сортир тоже "благоухал". Из водопроводной колонки, установленной посередине двора, непрерывной тонкой струйкой текла влага. Ручеёк вытекал со двора и журча, устремлялся вдоль тротуара вниз, в сторону недалёкого моря.
   "А может и в Рио-де-Жанейро так же?" - подумалось вдруг ни с того ни с сего Остапу, когда он шёл в сопровождении Зоси и Шуры Балаганова по вонючему двору к металлической лестнице. Лестница вела наверх к Зосиной квартире.
   Дом уже спал. Огни горели только в нескольких окнах, да на одном из балконов второго этажа стоял жилец в белой обвислой майке, курил самокрутку и полусонно плевался в грязную глубину двора. Он услышал шаги, посмотрел на идущих и, узнав соседку, крикнул назад, внутрь открытой комнаты:
   - Глянь, Зоська двух мужиков ведёт к себе! Мужа, вражину, месяц, как заарестовали, а она уже двоих е...й притащила!
   На балкон вывалилась толстая бабища в рваной ночной рубашке, с растрёпанными волосами. Она тоже взглянула на троих, поднимающихся гуськом по лестнице и злорадно хмыкнула:
   - Блядь она, и есть блядь! А тоже скромницу из себя корчила! Комсомолку!
   Услышала ли Зося этот "супружеский диалог", Остап, уловивший почти каждое слово, не знал. Но виду она не подала. Внешне. Все трое поднялись в квартиру третьего этажа. Зося открыла ключом дверь. Прошла первой. Следом тяжело вошёл Остап. Зося провела его в комнату, уложила на диван и побежала на кухню. Балаганов сел рядом на стул и виновато поднял взгляд на побитого командора.
   - Как вы, Шура оказались здесь? - с трудом спросил Бендер. - Вас же арестовали в трамвае. В Москве.
   - Отпустили Остап Ибрагимович. Дали, конечно, полгода. Деньги ваши забрали. Отсидел я. А неделю назад отпустили... Вот я и приехал сюда, в Черноморск.
   - Советская власть оказалась гуманной, - усмехнулся невесело Остап, - за пятьдесят тысяч - всего полгода. Вам, Шура, крупно повезло.
   Балаганов потупил взгляд и сильно покраснел. Но командор, при слабом освещении комнаты тусклой лампочкой, перемены в своём бортмеханике не заметил. К тому же, сильно опух и болел подбитый глаз. Не до наблюдательности тут.
   Вернулась Зося с мокрой тряпицей и пузырёчком йода в руках. Тряпицу она приложила к глазу Остапа. Йодом принялась смазывать ссадины и синяки на лице. При этом она шептала ласковые слова, от которых боль проходила, словно, сама собой. Что удивило и успокоило Остапа. После процедуры, Зося сняла с него штиблеты, пиджак, рубашку. Брюки остались на комбинаторе. Зося постеснялась их стянуть. Она укрыла Остапа тёплым одеялом и напоила горячим чаем. Выпил чай и Балаганов.
   - Где вы живёте, Шура? - спросил Остап - И зачем вы покинули Москву?
   - В Бутырках всю зиму было холодно, - признался Шура, - и хотелось увидеть вас. Думал, может вы ещё здесь, а не в Рио.
   - Спите на вокзале?! - утверждающе спросил Остап.
   Балаганов молча кивнул курчавой головой.
   Остап порылся в кармане брюк. Достал ключ от английского замка и протянул его Шуре.
   - Я снимаю комнату от домоуправления - и назвал адрес. - Ночуйте сегодня там. Я приду в себя, и мы ещё обсудим наше благостное положение.
   - Спасибо, - сказал Балаганов, принимая ключ, - я буду вас ждать Остап Ибрагимович, - и добавил:
   - Тарелочка с голубой каёмочкой ещё цела?
   - Она разбилась вдребезги, - ответил Остап, - и вместе с ней и все голубые мечты о Рио-де-Жанейро. Но об этом потом. Идите, Шура, я очень устал. Я хочу спать.
   Балаганов поднялся со стула, пожал усталую руку командора, попрощался с Зосей и скрылся за дверью. Остап прикрыл один глаз, Зося поцеловала его в губы.
  
   ГЛАВА IV
   ПОХИЩЕНИЕ.
  
   Остап проснулся с первыми лучами солнца, бившими прямо балконное окно. Рядом полу закрыв глаза и свернувшись калачиком, лежала Зося в кружевной комбинации. Остапа это не удивило, а даже обрадовало. Он обнял одной рукой девушку за талию, и Зося тотчас прижалась к нему всем телом. Видно, она не спала уже давно, а сама сделать первый жест не решалась. Комбинация поползла вверх под рукой великого комбинатора. И мужское чувство тут же пробудилось в Остапе. Зося это ощутила и не заставила себя упрашивать. Комбинация была скинута на пол. Два страстных тела сплелись на диване в одном бурном ритме. Сладостные женские стоны слились с мужским рыком и скрипом диванных пружин. Остап неистовал, и Зосе такое неистовство было явно по душе и телу.
   Они занимались любовью с небольшими перерывами почти весь день, выпавший на выходной "пятидневки". Опомнились только тогда, когда солнце стало клониться за береговой горизонт. В комнате царила полутьма. Измождённая от любви, Зося, со счастливой полусонной полуулыбкой, положила свою красивую головку на грудь своего неутомимого любовника. Но тот понял, что утомился от многочасового "забега". И ему нужно основательно восстановить утраченные силы. Синяк под глазом ещё побаливал, но опухоль почти спала, и Остап уже мог видеть двумя глазами.
   Прежде чем заснуть в объятиях Зоси, Остап почему-то бросил взгляд на противоположную стену. Там над комодом висел в траурной раме портрет старика Синицкого. Бордовый, отражённый от чего-то лучик заходящего солнца на несколько мгновений осветил лицо "бородатого гнома с печальными глазами". Но в них на секунду-другую мелькнула искорка какого-то лукавства, словно старик-покойник что-то такое знал и унёс эту тайну с собой в могилу.
   Но наваждение тут же пропало и усталый, но довольный собой Остап Ибрагимович Берта Мария Бендер, уснул на диване со сбитой простынёй и смятыми подушками, рядом с любимой, которую он заново нашёл. И терять, теперь, не собирался...
   ...Он проснулся от взгляда. На него со стены смотрел старик Синицкий, освещённый утренним солнцем. Смотрел и чему-то усмехался сквозь усы и бороду. Никогда не склонным к мистицизму Остап, вдруг как-то передёрнулся от этого взгляда и повернул голову к спящей рядом Зосе. Та во сне, как ребёнок, надула губки, и что-то еле слышно прошептала. Но Остап уловил это слово "Фемиди". Тоненькая иголочка ревности кольнула в сердце великого любовника. Зося помнила о своём бедняге - муже. А на пальчике у неё в первых солнечных лучах сверкало дорогущим бриллиантом колечко - наверняка подарок возвратившегося в Черноморск Александра Ивановича Корейко. Пора было собираться на работу, в домоуправление. Да и Зосе нужно идти в своё спортивное общество "Боевик", где она исполняла обязанности инструктора. Девушка проснулась через несколько секунд, после того, как Остап встал со скрипящего всеми пружинам дивана. Тот весь прошедший день жалобно стонал от преизбыточной перегрузки. И сейчас, по привычке, взвизгнул и своим "голосом" разбудил Зосю. Она сладко потянулась и улыбнулась Остапу. Он стоял возле зеркала и рассматривал свою физиономию. Опухоль на глазе почти спала, но синяк красовался изрядный. "В таком виде меня не пустят даже на Привоз" - огорчённо подумал Остап, притрагиваясь пальцем к синяку.
   Сзади его за плечи обняла Зося.
   - Тебе больно, Осенька? - томно - жалостливо спросила она.
   - Мне нужна повязка на глаз, и я стану, похож на адмирала Нельсона или на фельдмаршала Кутузова - Остап кисло улыбнулся.
   - Повязки у меня нет, но есть старые дедушкины тёмные очки, - Зося подошла к комоду, открыла ящик и извлекла на свет круглые очки в стальной оправе. Стёкла на них казались абсолютно чёрными.
   Остап ухмыльнувшись, напялил очки на нос и снова взглянул в зеркало. Себя он увидел сильно затемнённым "Так я похож на Паниковского в период его дореволюционной слепоты и психологического давления на Корейко".
   Мысль об Александре Ивановиче Корейко взволновало заново Остапа. Он ведь бродит где-то неподалёку со своими не растраченными миллионами в чемодане. Вот бы с ним заново повидаться. Ведь у той папки остался дубликат, который Остап спрятал в надёжном месте, прежде чем пуститься в погоню за подпольным миллионером в Среднюю Азию. Он сделал это на всякий случай. Ведь основная папка могла пропасть по дороге. Сейчас этот дубликат мог пригодиться. Тем более, что "дойный" Корейко вернулся в Черноморск за Зосей. Встретился с ней и одарил колечко с бриллиантом. Тем более богатея-соперника нужно снова крепко "пощупать за вымя". И одним миллионом он уже не обойдётся.
   Но Зося носит подарок Корейко свободно, не стесняясь Остапа, словно не понимает, что он догадался, откуда у бедной советской девушки - комсомолки такая дорогая драгоценность.
   - Ты такой смешной в этих очках, - проговорила, заглядывая Остапу за плечо в зеркало Зося, и после паузы нежно и тихо добавила:
   - Я люблю тебя, Осенька, очень, очень, - и прижалась к спине тёплой полной грудью.
   Но Остап был настроен не сентиментально. Его душу сосала ревность. Но он направил её щупальца в другую сторону, вспомнив утренний шёпот Зоси.
   - А, как же твой муж, Перикл? - спросил он чуть иронично. - Ты его позабыла? А он ведь мается в застенках ГПУ.
   Зося сразу сникла, отступилась и опустившись на диван, закрыла лицо руками. И горько заплакала. Остап понял, что перегнул свою ревнивую палку. Он снял очки, подсел к Зосе и обнял её за голые плечи. Девушка разрыдалась у него на груди. Потом, перейдя на тихий плач, сквозь слёзы пробормотала:
   - Это я во всём виновата. Вышла за него замуж, назло тебе. А он ни в чём не виноват. Какой он шпион? Мало ли у нас в Черноморске греков?!
   - А, Александра Ивановича, ты давно видела? - спросил Остап, словно для перемены больного для Зоси разговора.
   - Какого Александра Ивановича? - во всхлипывающем голосе девушки послышалось искреннее недоумение.
   - А разве не Корейко тебе вот этот перстень подарил? - Остап пытливо взглянул на Зосю. Та удивлённо подняла на него заплаканные глаза.
   - Мне его дедушка перед смертью отдал. А о Корейко после того письма из Туркмении, я ничего не знаю.
   "Вот те на!" - промелькнуло в голове великого комбинатора. Такого оборота событий он никак не ожидал. "Откуда у бедного работника такая драгоценность? А, впрочем, может, бабушкино наследство? Переходящее по женской линии?"
   - Он мне ещё конверт отдал, а в нём кроссворд. Большой, сложный. Попросил разгадать. Из ума, наверное, выжил совсем.
   Зося поднялась с дивана, снова подошла к комоду и из того же ящика, где лежали чёрные очки, достала лист бумаги, с тщательно нарисованным кроссвордом. У Остапа запестрило в глазах от множества букв. Видно, старик Синицкий составил кроссворд своей жизни с самого детства до старости. Что здесь было зашифровано догадаться невозможно. Наверное, и в самом деле, старый ребусник тронулся умом и насочинял какой-нибудь белиберды.
   На верхней части листка старческим, но твёрдым почерком стояла надпись: "Любимой внучке Зосиньке от дедушки. Отгадай ключевое слово. Там ты найдёшь своё счастье".
   Остап, прочтя это, насторожился. Чутьё его никогда не подводило. И здесь оно вспыхнуло в Великом комбинаторе и закружило голову. Её он повернул к стоящей рядом Зосе.
   - Во мне вдруг пробудился пытливый исследователь. Я обуян жаждой новых познаний. Я хочу отгадать ключевое слово и подарить тебе Зося, счастье - высокопарно проговорил Остап, и добавил спокойнее:
   - Ты позволишь мне поразмышлять на досуге? Здесь широкое поле деятельности. И твой дедушка в нём глубоко копал. И что-то очевидно сеял...
   - Пожалуйста, - улыбнулась Зося и поцеловала Остапа в щёку, - если тебе так хочется...
   И, случайно взглянув на часы, ойкнула:
   - Я же на работу опаздываю! - и принялась поспешно одеваться.
   Остап последовал её примеру. Через несколько минут они уже спускались вниз по лестнице под пристальными взглядами соседей, высыпавших на свои балкончики или глазевшие из открытых окон.
   - Очки напялил, - ехидно сказал своей жене - толстухе жилец второго этажа в белой майке, - глаза прячет. Точняк, тоже, вражина, как и первый! Белогвардейская кость! Охфицер недобитый!
   - А у самой-то Зоськи, говорят, папашка тоже беляком был, - поддержала мужа жена, - то ли убили его на гражданской, то ли в Турцию сбежал.
   - Доложить нужно в "промотаевский дом", что жена врага к себе офицеров водит, - задумчиво произнёс жилец.
   - Не связывайся, - толстуха толкнула его в бок локтём, - а то ещё тебя заметут. У тебя происхождение тоже не пролетарское. Забыл что ли?
   Жилец досадливо махнул головой и плюнул сверху, целясь в белую фуражку Остапа. Но промахнулся.
   Остап проводил Зосю до трамвайной остановки. На ней уже скопилось достаточное количество граждан. Все с нетерпением поглядывали за поворот мощённой булыжником дороги, откуда должен был появиться долгожданный вагон. Но он всё не появлялся. Публика нервничала. Все опаздывали на службу. Поглядывали на часы, возбуждённо переговаривались. И подталкивали друг друга.
   И вот, наконец, звеня "колокольцами", из-за угла выполз трамвай. Он оказался набитый битком. Забраться туда не представлялось возможным.
   - Я пойду пешком, - решительно сказала Зося и, не дожидаясь согласия Остапа, пошла по тротуару, обогнав стоящий на остановке переполненный трамвай. Потом обернулась и махнула рукой.
   - До вечера! - крикнула Зося и прибавила шагу. Остап хотел пойти за ней, но почему-то не сдвинулся с места. Зося завернула за угол. И почти следом за ней перекрёсток и трамвайный путь перевалил, фырча мотором, большой крытый чёрный лимузин и скрылся за поворотом.
   Что-то нехорошо ёкнуло в груди Остапа, и он бросился туда, где скрылась Зося и чёрный лимузин. Но, забежав за угол, не увидел в переулке ни Зоси, ни автомобиля. Тут Остапу стало совсем нехорошо. Он заметался по переулку, стал расспрашивать прохожих о девушке. Но те недоумённо пожимали плечами и смотрели на него, как на сумасшедшего. Остап побежал дальше по переулку, понимая, что с Зосей случилась беда. И она связана с чёрным лимузином. Остап не знал куда идти. В милицию? Но там над ним наверняка посмеются. Исчезла девушка. Любовник увёз. Соперник. Кто станет искать? Разыскивать самому? Где? Куда уехал этот чёрный лимузин? Украли Зосю!
   Остап сел на скамейку возле какого-то дома. Снял с головы свою командорскую фуражку и закрыл лицо руками. Он был в отчаянье. Так он просидел, должно быть с полчаса. Он не знал, что предпринимать. И вдруг на плечо его легла чья-то тяжёлая рука, Остап поднял взгляд. Рядом стоял Шура Балаганов и грустно смотрел на командора.
   - Остап Ибрагимович, - с вздохом произнёс он, - я знаю, куда увезли Зосю Викторовну.
   - Говори, где она? - горячо воскликнул Остап, хватая Шуру за волосатую руку.
   - Она тут недалече, - успокоительно проговорил Балаганов. - За Черноморском. Но туда невозможно попасть.
   - Что это за секретное место? - Остап посмотрел сквозь чёрные очки в глаза Шуре. Тот смущённо отвёл взгляд.
   - Я боюсь вам говорить. И вообще мне нельзя было говорить. Убьют меня за это. Но я вас очень уважаю. Можно даже сказать, люблю. И вот проболтался.
   - Говори! - Остап поднялся со скамейки и схватил Шуру за грудки. Тот понял, что с ним не шутят. Вырываться не стал, а тихо произнёс, опустив голову:
   - В Черноморске она уже сейчас. Дом там стоит на обрыве, возле моря. Я недавно там случайно оказался.
   - Кто же тебя привёз? - Остап испытующе взглянул на Балаганова. Тот совсем потупил взгляд, и еле слышно проговорил:
   - Начальник ГПУ, товарищ Блудман Сидор Моисеевич.
   - За какие такие заслуги? - для Остапа стала постепенно открываться занавеска тайны.
   - Меня Блудман туда привозил на допрос. Там у них что-то вроде конспиративного дома.
   - Завербовали тебя? - прямо спросил Остап.
   - А что же мне оставалось делать? - понурил голову Шура. - Поймали меня с 50 тысячами. Стали допрашивать, где взял? У кого украл? Пришлось всё честно рассказать. И Блудман там был в командировке. Он меня с собой в Черноморск забрал. Требовал, чтобы вас нашёл. Но я ему сказал, что вы, наверное, уже за границу подались. В Рио-де-Жанейро! Он разозлился. Три месяца меня в тюрьме промурыжил. Всё таскал на допросы, то к себе в кабинет, то в этот дом в Черноморске. Ну и стал я его стукачом. Оказывал мелкие услуги. Но главная задача моя была - вас найти, где-нибудь случайно. И Блудману доложить.
   - А чего меня искать - усмехнулся невесело Остап.
   - Я в домоуправлении работаю два месяца. Под своей фамилией.
   - Вот Блудман и узнал об этом всего неделю назад. А за Зосей Викторовной он уже давно следил. Понравилась она ему. Любит он баб красивых. Мочи нет. И мужа её в тюрягу упрятал, чтобы до неё добраться. Вот и добрался - грустно добавил Шура, и почесал свою лохматую рыжую шевелюру.
  
   ГЛАВА V
   Подвал.
  
   - Зачем ты мне всё это рассказал? - спросил Остап, недобро взглянув на Балаганова.
   - Не могу я так, Остап Ибрагимович! Видит бог, не могу! Уважаю я вас очень! Не хочу быть предателем. Вы меня из детей лейтенанта Шмидта вытащили. Деньги большие дали. Разве ж я своего благодетеля сдам этому зверю кровавому Блудману! Да ни в жизь! - Шура постучал по своей мощной груди волосатым кулачищем. И покраснел.
   - Пусть он меня в своих подвалах замучает до смерти! - и плюнул на грязный тротуар.
   Когда открылась тайна похищения Зоси, у Остапа затеплилась надежда. Но она была слабая и держалась только на решительном характере командора. И он тут же проявил свой характер.
   - Показывай, где этот дом! - воскликнул Остап, рывком поднимаясь со скамейки.
   - Опасно это очень, Остап Ибрагимович! - мотнул рыжей головой Шура. Забор там высокий за колючкой, охрана с маузерами. Мышь не прошмыгнёт, не то, что человек.
   - Но ты же туда можешь войти?! - утвердительно спросил Бендер, пристально посмотрев на Балаганова.
   - Меня Блудман вместе с собой привозил. Сам я без него не был там ни разу.
   - Но тебя знают охранники?!
   - Не все, но большинство, - пожал широкими плечами Шура.
   - Ну вот, всё-таки есть шанс! - нетерпеливо произнёс Остап. - Пройдём вместе. Меня им представишь, как нового сексота Блудмана.
   - Ох, боязно мне! - Шура сделал испуганные глаза.
   - Ничего, - Остап похлопал его по плечу. - Как говорится: волков бояться - в лес не ходить. Ну, а мы пойдём в самое волчье логово. Другого выхода у нас с тобой Шура, нет! Как туда нужно добираться?
   - Обыкновенно как, на трамвае. Трамвай туда ходит, до самой Черноморки.
   - Ну, тогда нечего терять время! - почти закричал Остап, хватая Шуру за руку. - Какой номер? Где на него садиться?
   - Я плохо Черноморск знаю, - развёл свободной рукой Балаганов. - Но остановка отсюда в двух кварталах. Как мне кажется...
   - Идём! - решительно воскликнул Остап, потащив за собой Шуру. Тот неохотно последовал за командором. Но затем даже опередил его, держа направление на остановку трамвая.
   До остановки они дошли довольно скоро. Но там, как и на других толпился народ. А трамвая всё не было. Наконец он всё же появился набитый битком. Командор и его бывший бортмеханик каким-то чудом втиснулись внутрь вагона и тот, тяжело ухая на рельсовых стыках и дребезжа сигнальным звонком, пополз по своему маршруту.
   В вагоне царила привычная давка. Пахло потом, перегаром, табаком и дешёвыми женскими духами. Люди стояли вплотную, злобно поглядывая друг на друга. Иногда переругиваясь. Но до прямых драк дело не доходило. Слишком было места мало.
   Остапу вдруг припомнилась та поездка в московском трамвае, когда Балаганов получив 50 тысяч, спёр грошовый кошелёк. Предвидя повтор этой ситуации, командор строго шепнул на ухо бортмеханику:
   - По карманам не шарить.
   - Да как можно, Остап Ибрагимович, - возмущённо - смущённо пробормотал Шура, - хватит мне и того раза.
   Ехали довольно долго. И к концу пути пассажиров в трамвае заметно поубавилось. Вагон выполз за пределы города и покатил, уже облегчённо, по зелёной весенней степи. В раскрытые окна дул свежий ветер. Смешивая запахи моря и расцветающей земли. Остап вдыхал эти запахи полной грудью, чтобы унять волнение, растущее там по мере приближения к конечной остановке.
   Черноморка представляла собой маленькую деревушку на самом берегу моря. И зачем туда ходил трамвай, было непонятно. Деревушка стояла на крутом берегу, что совсем не сочеталось со степным простором позади. Море лениво билось о скалистый берег чуть в стороне от Черноморки. Берег в том месте перерастал в скалу, похожую на собачью или волчью морду. Её так и называли "Волчьей скалой". На скале у самого обрыва стоял большой серый дом, очень смахивающий на замок. Его лет сто назад возвёл местный помещик - богатей, самодур и англоман. Он слепил это сооружение, очевидно, начитавшись в подлиннике лорда Байрона или Уолтера Скотта. Дом напоминал смесь средневекового замка и жилища Чайлд Гарольда. Тот угрюмо нависал над морем, и Остапу показалось, что он вдруг перенёсся из Советской страны на туманный Альбион. Но светило яркое весеннее солнышко, отражаясь от зеленовато - голубого моря сонмом искрящихся зайчиков и брызг. И всё же, несмотря на солнечный денёк, дом на скале выглядел сумрачно, даже зловеще. Остапу, при взгляде на этот дом, стало не по себе. Он вообще смутно представлял, что он предпримет для розысков Зоси, если даже попадёт внутрь. Но отступать уже не приходилось. Он должен спасти любимую женщину из лап этого маньяка Блудмана. Спасти или погибнуть! И это - не возвышенные слова. Это - страшная действительность. "Ильфийско - петровский" юмор кончился. Настала реальная, безжалостная жизнь. А жизнь и смерть - синонимы. Одна вытекает из другой. Пусть кто оспорит?
   Остап вдохнул полной грудью морской воздух и выдохнул вместе с фразой, обращённой к Шуре:
   - Веди в логово!
   Балаганов вжал голову в плечи и пошёл вперёд по тропинке, усеянной камнями и поросшей чахлой травкой. Тропинка петляла между каменных валунов и медленно уходила вверх. И подъём с каждым шагом становился всё круче. Остап карабкался вслед за широкой спиной Балаганова.
   Дом внезапно вынырнул из-за замшелого валуна и навис мрачной серой громадой. Остапу вдруг почему-то стало не по себе. Он даже остановился возле цветущего куста боярышника, переводя дыхание и усмиряя заколотившееся сердце. Откровенно говоря, идти ему дальше не хотелось.
   Шура оторвался от командора и, почувствовав это, остановился.
   - Ну, вы идёте, Остап Ибрагимович? - мрачно спросил он и после паузы добавил:
   - А, может, вернёмся? Не спасём мы Зосю Викторовну! Замучает нас Блудман в своих застенках. И убьёт.
   Ох, прав был Шура! На что надеялся Остап? Что Блудмана нет сегодня в доме - замке? Но, тогда кто пропустит Балаганова и его внутрь? значит вся надежда на "авось"? но это, по меньшей мере, глупо...
   Пусть трижды глупо и бессмысленно. Он всё равно должен идти. Если он не сделает попытку спасти Зосю, он никогда этого себе не простит. Он терял эту женщину два раза. Один - из-за своей жадности. Второй - из-за замужества Зоси. И вот сейчас он может потерять её в третий и последний раз. Теперь уже навсегда.
   - Я иду! - сказал твёрдо Остап и одним рывком догнал Шуру.
   Дом был огорожен высоким забором с колючей проволокой. За центральными въездными воротами слышался протяжный собачий вой. Словно охранные псы выли по покойникам. Но Балаганов повёл Бендера не к этим воротам. Он двинулся вдоль забора в сторону морского берега и подошёл к едва заметной боковой калитке. Нажал на кнопку электрического звонка. В калитке открылось маленькое окошко. Внимательные глаза осмотрели пришедших.
   - Вода и кровь, - тихо проговорил Балаганов пароль.
   От этой фразы Остапа слегка покоробило. Запахло каким-то дешёвым балаганом. Если бы...
   Калитка со скрипом отворилась. За ней стоял худой чекист в кожанке, не смотря на полуденную жару. По впалому лицу чекиста текли струйки пота. Он молча пропустил Балаганова и Бендера внутрь двора. Двор был засыпан серым морским песком. По песку гуляли несколько чаек. Увидев вошедших, они лениво снялись и полетели в сторону моря. Собачий вой отражался от каменных стен дома и наводил тоску.
   Остап, озираясь, прошёл за Балагановым по скрипучему песку пустынного двора. Спустился вниз по каменным ступенькам, свернул, подражая Шуре влево. Балаганов толкнул потайную дверь, и они вошли в совершенно тёмный коридор, холодный и сырой, напоминающий склеп. Остап не видел ничего кроме светлого пятна балагановской спины. Хотя и снял чёрные очки.
   Наконец вдалеке показался тусклый свет. Он шёл из бокового коридора подвала. Коридор освещался не яркой лампочкой под металлическим колпаком и вёл в тупик.
   Остап невольно замедлил шаг. Притормозил и Балаганов, недоумённо пожав плечами. Куда это мы, мол, зашли? Но зашли они туда куда нужно.
   Одна из боковых дверей вдруг противно заскрипела, и в каменный коридор вошли трое. Все, как на подбор в кожаных куртках, обтянутых портупеями. У двоих на них висели револьверные кобуры. У среднего болталась большая деревянная коробка с маузером внутри. На кожаной фуражке красовалась почему-то перевёрнутая красная звезда. А под звездой и козырьком злобно смотрели на Остапа знакомые тому бульдожьи глазищи. Бульдожья рожа зло оскалилась, показав острые собачьи клыки.
   - Добро пожаловать! - хриплым лающим голосом произнёс "бульдог". - Чем обязан визитом? - говорил он издевательским тоном, подражая старорежимным столоначальникам.
   Остап сглотнул пересохшую слюну.
   - Где Зося? - спросил он твёрдым голосом, но тот чуть заметно дрогнул. Это явно уловил и "бульдог". Пасть его криво оскалилась.
   - Зося? Какая Зося? Вы, милостивый государь, ошиблись. Здесь нет никакой Зоси! Здесь, видите ли, штаб-квартира Черноморского отделения Государственного политического управления. А я его начальник - Сидор Моисеевич Блудман. А вы, если не ошибаюсь, милостивый государь - Остап Ибрагимович Бендер - обладатель миллионного состояния, полученного путём шантажа злостного расхитителя соц.собственности Александра Ивановича Корейко?! Вы, наверное, знаете, что всё имущество или денежные средства, полученные преступным путём, должны быть конфискованы в пользу рабоче-крестьянского государства. Вы, уважаемый Остап Ибрагимович, обязаны вернуть государственное имущество его владельцу, которого в данный момент представляю я. Вернуть добровольно, что зачтётся вам при вынесении приговора революционным судом.
   - У меня никаких денег нет, - мрачно сказал Остап.
   - Так куда же они исчезли? - Пасть расползлась в недоумённой улыбке. - Вы их потеряли?
   - Меня ограбили. На румынской границе, - честно признался Великий комбинатор.
   - Вы незаконно пересекали государственную границу? - всплеснул руками Блудман. Кобура с маузером при этом движении деревянно брякнула о кожаные галифе чекиста. Те были красного цвета, такими же были и глаза "бульдога" Блудмана. В них Остап прочёл свой приговор.
   - Остап Ибрагимович! - с фальшивым вздохом воскликнул Блудман. - Вы попали в незавидную ситуацию. Шантаж, завладение частью преступных денежных средств, попытка незаконного перехода государственной границы, шпионаж в пользу Турции. Всё это потянет лет на десять - пятнадцать строгого режима в исправительно-трудовом лагере "СЛОН". Знаете где это? Нет? Соловецкие острова. Там климат суровый. И лагерные порядки под стать климату. Не многие выживают. Вы со своим свободолюбивым характером вряд ли там долго протянете. Застрелят вас при попытке к бегству.
   Остап молчал, но взгляда не опускал, смотря прямо в красные собачьи глаза Блудмана. И заметил, как они забегали. То ли бульдог хитрил, то ли боялся Бендера.
   - Я должен по закону вас незамедлительно арестовать, но, зная, что вы человек деловой, хочу предложить вам сделку, выполнив условия которой вы сохраните дорогую вам свободу и вернёте дорогую вам женщину.
   - Что за сделка?- заинтересованно спросил Остап, хотя и понимал, что верить предложению Блудмана никак нельзя. Он его обязательно обманет, получив от сделки своё. Но нужно согласиться, чтобы протянуть время.
   - до нас дошли сведения, что гражданин Корейко снова объявился в Черноморске со своим чемоданом, - сказал Блудман и пристально посмотрел на Остапа.
   Тот пожал плечами:
   - Ну, тогда арестуйте его и отберите чемодан. Для вас это проще простого.
   - Вот именно, слишком просто, - пасть Блудмана раздвинулась в оскале. - В таком случае, вы Остап Ибрагимович, нам совершенно не нужны. И мы вас так же арестовываем, как соучастника по вышеперечисленным обвинениям. Какая же это сделка? Вы должны выполнить свою, так сказать, миссию в этом деле. Мы выводим вас на Корейко. Вы снов шантажируете его. Он отдаёт вам чемодан, где-нибудь в тёмном углу, ну а вы его в знак благодарности пёрышком, то есть, пардон, ножичком под рёбрышко. И передаёте чемодан нашему сотруднику. Затем вы свободны и ведёте с Зосей Викторовной долгую счастливую семейную жизнь. Согласны?
   - Во-первых, я не мокрушник! - зло и спокойно произнёс Остап, - а во-вторых, неужели я настолько наивен и поверю, что вы меня отпустите, даже если я совершу это убийство. Исполнителей, как правило, в живых не оставляют.
   - У вас, Остап Ибрагимович, нет выбора, - Блудманская пасть расплылась в злорадной ухмылке, - я, конечно, пошутил, сказав, что здесь нет Зоси Викторовны Синицкой. Она, конечно же, здесь по подозрению в соучастии в шпионской деятельности своего мужа и любовника в вашем лице. Ей грозит строгое наказание. Но вы, Остап Ибрагимович можете спасти её и себя, вернув нажитые Корейко преступным путём средства, законному владельцу - правительству СССР, которое в данном случае представляет Черноморский отдел ГПУ в моём лице.
   - Понятно, - в растяжку произнёс Остап и искоса поглядел на стоящего чуть поодаль Балаганова. Тот отвернулся и уставился взглядом в каменную стену подвала. Лицо его было пунцовым от стыда.
   - Вам ещё не всё понятно, Остап Ибрагимович, - снова ухмыльнулся Блудман.
   - Если вы не согласитесь, то Зося Викторовна станет неимоверно страдать. Я имею в виду физические страдания. Здесь, даже летом, очень холодно. По стенам бегают мокрицы и полным полно крыс. Да и у нас в органах есть специалисты, которые добьются от любого любых показаний. Зосе будет очень больно и она признается во всём... А чтобы она не страдала, вам нужно только взять с собой вот эту палочку, - Блудман вынул из-за спины знакомый Остапу дубликат, - мы нашли её у вас в комнате.
   - Ах, Шура, Шура, - покачал головой Остап,- вы ещё и домушник.
   - Вы мне сами ключи дали, - мрачно проговорил Шура.
   - Я же не знал, что вы сексот и предатель, - горько улыбнулся Остап и неожиданно развернувшись, ударил Блудмана по бульдожьей морде.
  
   ГЛАВА VI
   Слово мясника.
   по скрипучем песку пустынного двора. наводил тоску.енную жару. рского берега и подошёл к едва заметной боковой калитке..нечной остановке.гон.ательно нарисова
   На него сразу налетели два чекиста в кожанках. Скрутили за спиной руки. На запястьях щёлкнули наручники. Остап не сопротивлялся. Блудман вытащил из бокового кармана белый платок и приложил его к разбитой губе.
   - А ты, Ося, однако, мудак, - проговорил он сквозь платок. И вдруг сильно ударил Остапа сапогом в пах. В глазах потемнело. Жгучая боль разлилась по всему телу. Остап от этой боли потерял сознание. Его потащили назад по подвальному коридору. Выволокли на песчаный двор и полуживого бросили в багажник большой чёрной сверкающей глянцем машины. На ней сюда привезли Зосю. А его увозят отсюда.
   Внутри было темно и душно. Автомобиль взревел мотором и помчался по неведомому маршруту. Боль в паху медленно проходила, исчезая по капле. И не успела до конца пройти, когда лимузин затормозил. Остапа вытащили из багажника, поставили на ноги. Но он стоять ещё не мог. И чекисты потащили его к какой-то двери чёрного входа в двухэтажный особняк. Остап, сквозь пелену утихающей боли с трудом догадался, что его привезли в Промотаевский дом.
   Он вскоре убедился в своей догадке, когда чекисты поволокли комбинатора в подвал. Глухо лязгнул засов. Тяжёлая обитая железом дверь, заскрипела. Остапа бросили на холодный каменный пол. Он долго лежал, приходя в себя, даже не сообразив, что с него сняли наручники.
   Примерно через час он с трудом поднялся с пола и огляделся. Каземат был каменным и мрачным. Видно кузнец Промотаев не утруждал себя эстетикой подвальной архитектуры. Тут всё строилось просто и надёжно, без излишеств. Призрачный тусклый свет пробивался из маленького полукруглого оконца без стёкол, которое являлось слабым источником свежего воздуха. Но этот источник нисколько не спасал от смрада, осевшего в узком каземате на два "посадочных места". Одно, ближе к окошку оказалось занятым. Там кто-то лежал неподвижно на деревянных нарах, укрывшись с головой серым солдатским одеялом.
   Другое местечко у самой "благоухающей" параши, видимо, предназначалось новому арестанту. Он на него и присел, потирая отбитое место и убеждаясь, что там всё в порядке. Не совсем точно попал Блудман, угодил в живот. Нужно отлежаться, всё должно пройти. И Остап, натужено вытянув ноги, улёгся на нары, прямо на одеяло. И забылся тяжёлым, болезненным сном.
   Сколько он спал - неведомо. Но, в конце концов, проснулся от внутреннего озноба и внешнего холода. В каземате царила беспросветная тьма и тишина. Сосед, лежащий напротив, не подавал никаких явных признаков жизни. Но Остапу сейчас было не до него.н песчаный двор и полуживого бросили в багажник большой чёрной сверкающей глянцем машины. Боль внизу живота постепенно притуплялась, но всё равно оставалась там ощутимо - надсадной. Чтобы окончательно справиться с ней Остап прижал колени к животу, укрывшись тюремным одеялом с головой. И постепенно согревшись, снова уснул, вернее, забылся в болезненном беспамятстве ещё на несколько часов.
   И проснулся от скрежета отпираемой казематной двери. В камеру, освещённую тусклым полусветом из подвального оконца, вошли трое в кожанках. Сперва Остап их не узнал, но гортанно - картавый голос Блудмана всё расставил по своим местам.
   - Отдыхаете, Остап Ибрагимович? - ехидно спросил чекист. - Надеюсь после трудовых побед? - и гнусно хихикнул, что неприятно "резануло" Остапа.
   Он сел, накрыв плечи одеялом. Его бил мелкий озноб.
   - Вы, надеюсь, познакомились со своим соседом? - ещё раз ухмыльнулся Блудман. - Не поссорились?
   - Он всё время спит, - с трудом выговорил Остап.
   - Что-то он долго спит, - сомнительно покачал головой Блудман. - Не пора ли нам его разбудить?
   И он подошёл к лежащему возле оконца и толкнул его в плечо.
   - Эй, гражданин, просыпайтесь! - негромко сказал Блудман. Гражданин даже не пошевелился.
   - Да жив ли он? - озабоченно проговорил Блудман и сдёрнул одеяло. Молодое синюшное лицо со спутанными чёрными курчавыми волосами неподвижно смотрело в потолок широко открытыми глазами. Из полуоткрытого рта виднелся кончик языка.
   - Вот те на! - всплеснул руками чекист. - Да его удушили! И совсем недавно! - И повернулся к сидящему на нарах Остапу.
   - Уж не вы ли это сделали, Остап Ибрагимович?
   - С какой стати мне его душить? - пробормотал Остап. Он попристальней взглянул в лицо мертвеца. И оно ему показалось очень знакомым.
   - Да у вас повод более чем достаточный, - вдруг суровым голосом проговорил Блудман. - Вы что не знаете кто это?
   Остап отрицательно мотнул головой.
   - Тогда разрешите представить: ныне покойный муж Синицкой Зоси Викторовны - Перикл Фемиди. И вы удушили его сегодня ночью из ревности. Другого объяснения его смерти я дать не могу.
   - Провокатор из вас отменный, - Остап в упор посмотрел на Блудмана. И тот отвёл свои бульдожьи зенки.
   - Придётся признаваться, Остап Ибрагимович. Деваться вам некуда, - оскалился "бульдог", чтобы замазать свою слабинку с отводом глаз.
   - Убийство будете шить белыми нитками?! - зло проговорил Остап, не спуская взгляда с Блудмана. Но чувствовал он себя скверно. Его загнали в угол. И вырваться оттуда невозможно. Выход один - согласиться на убийство Корейко, которого он, естественно, убивать не собирается. Но, как сбежишь от вездесущего ГПУ? И куда? Да и Зося у них в заложницах. Положение Великого комбинатора оказалось безвыходным даже с одним единственным выходом. И он сделал шаг к этому безвыходному выходу. Ловушка захлопнулась. По-другому и быть не могло. Труп бедняги Фемиди вынесли двое в кожанках. Блудман и Бендер остались наедине. Сидор сел рядом с Остапом на нары и дружески положил руку на колено. Остап отодвинулся к краю.
   - Дело у нас, Остап Ибрагимович, секретное и деликатное, - Блудман подвинулся снова ближе, но руку на колено теперь не положил.
   - Секретно - деликатно зарезать Корейко?! - невесело усмехнулся Остап.
   - Ну, для этого нужна решимость и твёрдая рука. Я, думаю, они у вас присутствуют, - ободряюще - ехидно произнёс Блудман. Деликатность сводится к тому, чтобы Корейко не оказал сопротивления. Он, ведь мужчина сильный, атлет, можно сказать. Шума нам не надо. Вы же потомок янычар. Умение ведь передаётся по кровной линии. Нужно прирезать Корейко, как ягнёнка, одним ударом. Захотите - справитесь. От этого зависит и ваша жизнь и жизнь Зоси Викторовны. Стоит ли повторять? - добавил Блудман и оскалил пасть. Изо рта у него пахнуло вонью, кровавой вонью...
   - В этом случае я гарантирую вам обоим жизнь и свободу. - Блудов попытался снова дотронуться до колена, но в последний момент убрал ладонь.
   "Так я тебе и поверил" - подумалось Остапу, но вслух он спросил:
   - Где я встречусь с Корейко?
   - Мы его уже выследили, - ответил Блудман, - он снимает комнату на Малой Гагаузовской. Вот туда сегодня вечером и отвезёт вас наш сотрудник.
   - А не Балаганов ли? - горькая усмешка тронула губы Бендера.
   - А вы считали его своим другом? - хмыкнул Блудман.
   - Я окончательно теряю веру в человечество, - грустно произнёс Остап.
   - Обстоятельства часто меняют людей. И не в лучшую сторону, - понимающе - сочувственно проговорил чекист.
   - Ваша организация этим умело пользуется, - Остап с презрением посмотрел на Сидора.
   - Таковы наши цели и задачи. Мы должны всеми методами и способами выявлять и уничтожать контрреволюцию во всех её проявлениях. Классовый враг не сдаётся и не дремлет. Он мешает нам строить социализм и коммунизм - светлое будущее всего человечества, в которое вы Остап Ибрагимович, потеряли веру. А нужно верить только вождям пролетариата...
   - Вы ещё и агитатор! - усмехнулся Остап. - Я в агитации не нуждаюсь.
   - Значит, как я понял из вашей реплики, вы сознательный противник Советской власти. Тот самый контрреволюционер. И, вполне возможно - белогвардейский офицер, замаскировавшийся под авантюриста и мошенника. Сколько вам было во время гражданской войны. Лет двадцать?! Не офицер так - юнкер! - убеждённо сделал вывод Блудман. И добавил:
   - Воевали против Красной Армии?
   - На этот вопрос я отвечать не стану! - Остап презрительно выдвинул вперёд свой тяжёлый подбородок.
   - Точно, воевал! - обрадовано воскликнул чекист. И хлопнул себя по ляжкам в кожаных галифе.
   - Кто только с вами не воевал, - еле слышно пробормотал Бендер, но Блудман его услышал:
   - А мы их всех разбили! А недобитков выловим и истребим, как бешеных собак! - зло воскликнул он, а затем после небольшой паузы тихо добавил:
   - Вы правильно поняли меня Остап Ибрагимович?
   - Чего уж понятней, - горько усмехнулся Великий комбинатор. - Мне в вашей комбинации отведена роль жертвенного быка. Сначала он убивает тореадора, а потом убивают его.
   - Ну зачем так мрачно. Я же дал вам слово.
   - Слову мясника перед бойней верится с трудом.
   - Вы меня оскорбляете, милостивый государь, - едва сдерживаясь, чтобы не сорваться, произнёс Блудман. Остап даже в полутьме заметил, как покраснела его бульдожья морда. Как оскалилась клыками пасть. "Вот кто "бешеный" пёс" - подумалось Бендеру. "Сейчас его прорвёт".
   Но Блудман пересилил себя. Он через несколько минут вернулся в своё обычное состояние. Только зубы слегка цыкали.
   - Из вашей затеи ничего не вышло, - криво усмехнулся он. - Я избивать вас не стану. Вам не отвертеться от нашего уговора. За вами придут вечером, - уже холодно произнёс Блудман. Он поднялся с нар и, не попрощавшись, вышел из камеры.
   Остап откинулся на лежанку. Укрылся одеялом, но никак не мог согреться. Его знобило. И как-то странно мутило. То ли от голода, то ли от недавнего присутствия рядом Сидора Блудмана. Страх был страшнее голода, хотя оба они правили этим Миром на равных.
   Великого комбинатора обуял страх. Никаких комбинаций в голове не создавалось. Всё поглотил почти животный страх. Он появился впервые. Его не было даже тогда, когда он шёл в полный рост с примкнутым к винтовке штыком на окопы красных под Орлом. И откуда у тех тогда взялись силы? Казалось, Москва, будет освобождена через неделю - две. И "добровольцы" шли стройными рядами. И Остап шёл рядом со своими соратниками. И в нём не было страха. Но сейчас он остался один перед страшным выбором. И его впервые сковал страх.
  
   ГЛАВА VII
   ВСТРЕЧА.
  
   Остап забылся в тоскливой полудрёме. Перед ним из темноты выплывали поочерёдно лица Зоси, Шуры Балаганова, Корейко и старика Синицкого. Но всех перекрывала морда Сидора Блудмана с оскаленной пастью и окровавленными клыками. Клыки норовили впиться в горло то Остапу, то Зосе. Оста отбивался кулаками от Блудмана. А тот всё лез и лез к нему и к Зосе, лязгая зубами и причмокивая.
   Из этого кошмара в ещё более кошмарную реальность его привели тычки чьих-то рук.
   - А, ну-ка вставай, господин офицер! Хватит дрыхнуть! На дело пора!
   Перед Остапом стоял, обтянутый в кожу, один из помощников Блудмана. Он держал в руке электрический фонарь, но светил им не в глаза, а куда-то в сторону параши. В другой руке у него пристроилась деревянная миска, из которой пахло съестным. Из миски торчал черенок ложки.
   - На вот, пожри, "вашскобродие", - хмыкнул чекист, - а то с голодухи ещё рука дрогнет, и задание ты не выполнишь. Придётся мне, тогда тебя в расход пустить. У меня-то рука твёрдая. Много вашего брата - аристократа, белой кости на моём счету. Пачками били. Да ещё, чувствую, предстоит при новом обострении классовой борьбы, таких как ты, помочить в подвалах.
   Пока Остап, давясь, ел перловку, чекист, стоя над ним, грозил революционными карами всем нэпманам, саботажникам, перерожденцам, уклонистам и другим скрытым врагам Советской власти.
   Когда с трапезой было закончено, чекист защёлкнул на запястьях Бендера наручники, поднял с пола камеры кожаный портфель и подтолкнул Остапа к выходу.
   - Ну топай, ваше благородие, да побыстрей, а твой клиент поди заждался. Хочет тебе чемоданчик вручить. И не вздумай чего-нибудь учудить. У меня наган на взводе. Не промахнусь. Будь спок!
   Они вышли из камеры. Прошли по тёмному плохо освещённому коридору, в конце которого за решётчатой дверью стоял часовой. Он молча пропустил их, отдав честь чекисту. Выбрались по крутым ступеням вверх во двор "промотаевского дома". Солнце уже давно село, но было ещё достаточно светло. Но сумерки неумолимо надвигались, переходя в тёмный майский вечер.
   После затхлого, пахнущего смрадом воздуха застенка, весенние ароматы, смешанные с запахом моря ворвались в лёгкие Остапа. Он даже задохнулся этим воздушным бальзамом. Он не представлял себе, что дыхание - это блаженство и наслаждение.
   Но кожаный чекист долго ему наслаждаться не дал, грубо подтолкнув в спину.
   - Иди, иди, контра! Неча прохлаждаться!
   И Остап пошёл. Он шёл по темнеющему Черноморску под конвоем чекиста. Редкие, даже в такой тёплый вечер, прохожие, заметив эту странную пару, шарахались в подворотни. И чтобы не привлекать их внимания, чекист расстегнул Остапу наручники и спрятал их в карман своей кожанки.
   Так они и шли по сумрачным неосвещённым улицам Черноморска. Впереди оста Бендер - руки за спиной. За ним в трёх шагах - чекист с кожаным портфелем в одной руке. Вторая в кармане куртки сжимает рукоятку револьвера - нагана.
   Путь их привёл к тускло освещённой площади с памятником в центре светового круга. Вождь стоял, набычившись, засунув руки в карманы демисезонного пальто и нахлобучив на мудрый лоб мятую кепку. Кепка горела на вожде тусклым электрическим пламенем. Лицо с торчащей бородёнкой скрывалось в абсолютной тьме.
   Завороженный этим зрелищем, чекист обогнал Бендера, вошёл в освещённое пространство и, стянув с головы кожаный картуз, низко поклонился каменному истукану. Так он замер, на несколько минут опустив чуть ли не до коленей биллиардно - лысую голову. Остап стал тихо отступать. Затем повернулся и бросился бежать по тёмным переулкам Черноморска. Но он недооценил чекиста. Уже через минуту позади него послышался всё нарастающий топот сапог. Луч электрического фонаря замелькал по стенам домов. Затем раздался злобный крик: "Стоять! Стрелять буду!" - и тут же надрывно трахнул револьверный выстрел. Пуля противно свистнула рядом с ухом и, ударившись о кирпич в стене дома, с визгом улетела куда-то в сторону.
   Остап понял, что ему не убежать. Он остановился и поднял руки вверх. Чекист подлетел к нему тяжко, сбивчиво дыша. Подставил под нос, пахнущий порохом револьверный ствол. И проорал в лицо, брызжа слюной:
   - Гнида! Удрать хотел, белая сволочь! От меня не удерёшь!
   И левой рукой ударил Остапа фонарём "под дых". Дыхание, ещё не успевшее уравновеситься после бега, сбилось и вместе с болью вырвалось хрипом из горла. Остап согнулся пополам.
   - Из-за тебя, мразь, чуть портфель не потерял! - злобно крикнул чекист, а затем добавил более тише:
   - Говори спасибо, Сидору Моисеевичу: запретил тебя в расход пускать. А то валялся бы ты сейчас с дыркой в затылке!
   Через пару минут Остап стал приходить в себя. Распрямился. Это заметил чекист и толкнул его револьвером в спину:
   - А ну иди, вон туда, контра недобитая! А то мы из-за твоей беготни от маршрута отклонились.
   И они пошли по проложенному маршруту. Остапу было нехорошо. И чего уж тут хорошего! Он - игрушка в руках этих кожаных бандитов. Они заставят его убить Корейко, а потом убьют и его самого.
   Он шёл по тёмным улицам Черноморска под конвоем чекиста. Автоматически сворачивал, подчиняясь его голосу в ещё более тёмные проулки, пока не услышал:
   - Стой! Пришли.
   Они стояли возле какого-то дома. В некоторых окнах горели слабосильные лампочки. Из ближайшего чёрного подъезда пахло мочой и квашеной капустой. Из этого подъезда на фонарный призыв, вынырнула тёмная фигура в кожанке. Ею оказался второй помощник Блудмана.
   - Он дома, - тихо проговорил тот, - и чемодан при нём. Хотел вырвать, да не по плану получается. Сидор Моисеевич будет недоволен.
   - Правильно сделал, что не вырвал, - ответил первый чекист. Тогда этой белогвардейской сволочи делать было бы неча. Тогда пришлось бы его в распыл пустить.
   Остап слушал всё это молча. И не представлял себе, как он сейчас будет "раскручивать" Корейко, шантажируя его новой папкой с компроматом. После такого "прессования" ГПУ у него не осталось ни капли вдохновения великого комбинатора, с каким он сумел выудить из Александра Ивановича миллион.
   И тут перед ним в полутьме появилась в руке чекиста маленькая бутылочка, в другой вместо револьвера, небольшой ломоть хлеба.
   - Нако вот, хлебни для храбрости, - сказал чекист, суя бутылочку в ладонь Бендера. Тот инстинктивно сжал шкалик. И немного подумав, выпил его до дна. Закусил хлебом. Водка загорелась в желудке. От головы по телу быстро потекло опьянение. Чёрные силуэты чекистов стали расплываться и кружиться вокруг, словно в хороводе.
   - Вот, - сказал первый, - твоя папка, а это нож выкидной. Положи в карман. Когда чемодан заберёшь, садани клиента под рёбрышко. Небось, красных бойцов штыком своим пропарывал?! Опыт есть?!
   - А если мне не откроют? - Остап не знал что делать. Он был растерян и подавлен. Единственная надежда, как-то договориться с Корейко, если тот его вдруг впустит в квартиру.
   - Скажешь, что ты от Зоси Викторовны, - с ехидцей проговорил чекист, - он откроет... И не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель. Живым не уйдёшь! Веди его к двери, - добавил он, обращаясь ко второму чекисту.
   Тот вытащил из-под куртки револьвер и толкнул стволом Остапа в спину. Они вошли в чёрный провал подъезда, поднялись на ощупь по невидимым ступенькам на второй этаж и остановились возле облупленной двери с тусклой медной шестёркой в центре.
   - Стучи, - сказал второй чекист, - а я тебя здесь подожду.
   Остап не громко постучал костяшками пальцев. Никто не ответил. Бендер повторил стук. Наконец послышались тихие шаги, и сдавленный голос спросил:
   - Кто там?
   Остап набрал в рот затхлого воздуха и выдохнул:
   - Я от Зоси Викторовны Синицкой с важным сообщением. Откройте...
   Глухо лязгнул засов. Дверь приоткрылась. Остап протиснулся вглубь тёмного коридора. Дверь за ним моментально захлопнулась. Перед Остапом Бендером стоял Александр Иванович Корейко собственной персоной в парусиновой паре. Тусклая лампочка над дверью за спиной гостя, осветила его испуганное лицо. Корейко узнал Бендера. И тут же взял себя в руки:
   - А, Остап Ибрагимович! - немного удивлённо произнёс он. - Какими судьбами?
   - Есть разговор, - коротко сказал великий комбинатор.
   - Ну что же пойдёмте в комнату, - пропуская гостя вперёд, в ближайшую дверь. Остап прошёл внутрь, краем глаза уловив, что Корейко забыл запереть входной засов. Наверное, от волнения.
   В комнате Корейко царил спартанский порядок: солдатская кровать, рядом с ней тумбочка, возле окна дубовый стол и две табуретки. В дальнем углу старый платяной шкаф. Под потолком - блёклая лампочка, прикрытая матовым стеклянным колпаком зеленоватого цвета. И потому лицо Александра Ивановича в комнате приобрело какой-то мертвенный оттенок. Зеленоватое лицо Корейко вопросительно уставилось на Бендера:
   - Ну и что вы мне хотите сказать? - Александр Иванович сложил руки на груди.
   - Вас хотят убить, - глухо произнёс Остап.
   - Вы знаете, и вас тоже, - развёл руками Корейко.
   - Я об этом знаю, - Остап с папкой в руке присел на стул, не дожидаясь приглашения. После выпитого шкалика ему было не по себе. Кружилась голова.
   - Вы знаете? - удивился Корейко и видно вполне искренне. - Кто же если не секрет?
   - Да те же самые, что послали меня выманить у вас остальные миллионы из чемодана. Вот у меня дубликат папки с вашими похождениями. Вышли на вас, Александр Иванович, органы ГПУ.
   Корейко чуть вздрогнул и ухватился за край стола. Но на табурет не сел, а покосился на закрытую дверь своей комнаты, словно ещё кого-то ожидая. За дверью по скрипящим коридорным половицам послышались шаги. Шли несколько человек. Дверь скрипнула, отворилась и в помещение вошла компания, во главе с господином лет пятидесяти, одетым в элегантное светлое пальто и серую шляпу с широкими ковбойскими полями. В руках он держал крепкую палку с набалдашником. Позади него высились одинаково одетые в морские бушлаты и кепки четыре добрых молодца с похожими, как у братьев - близнецов физиономиями биндюжников.
   Остапу вся вошедшая "шарага" показалась очень знакомой. Особенно - главный с удлинённой крашеной под блондина шевелюрой. С подкрашенными бровями и ресницами, которые прятали за собой маленькие поросячьи глазки с одутловатыми веками любителя крепких спиртных напитков. От него и сейчас несло перегаром. Он приподнял шляпу рукой обтянутой кожаной перчаткой и удивлённо взглянул на сидящего Остапа. Потом усмехнулся пухлыми губами и произнёс хрипловатым баритоном:
   - Как говорится "на ловца и зверь бежит".
   И повернувшись к Корейко, добавил:
   - Клиент сам вижу, прибыл до хаты. Хто бы мог подумать? И пришёл, я скажу не один. Он думал, что он такой хитрый. Топотун - мусор там, в кожанке за дверью притих. Пришлось ему попортить его дерматин. Внутрь мертвяка затащили. А то обнаружит ещё хто. Вы не возражаете?
   Корейко сел на второй табурет. У него нервно затряслись руки. Он покраснел и покрылся испариной.
   - Да не пужайся ты, Иваныч, - успокоительно похлопал его по плечу главный, - всё сварганим в блестящем виде. Никакой комар не подточит своего носа. "Заточки наши мы сегодня заточили на лучших цейсовских точилах", - вдруг пропел он и Остап узнал шансонье ресторана "Геркулес" - Мотю Фрезерского. Да и морячки, стоящие сумрачно позади, оказались джаз-бандой "Клёш" в полном составе. Только инструменты у этой банды были не музыкальные. И не они ли тогда накинулись на него с Зосей в тёмном переулке?!
   Остап внутренне напрягся. Опьянение почему-то мгновенно покинуло голову. Он засунул руку в правый карман пиджака и сжал рукоятку выкидного ножа. Стать бараном на заклание он не собирался. Он дорого продаст свою жизнь. Двоих то уж заберёт с собой. Но Корейко то "хорош". Решил убрать шантажиста. И ведь откуда-то узнал, что Бендер здесь в Черноморске, а не где-нибудь в Рио-де-Жанейро. А может, ему кто-нибудь подсказал? И про вторую папку тоже? Эти безрадостные мысли мгновенно пронеслись в протрезвевшей голове великого комбинатора. Он приготовился к смертельной драке.
   - Ну, шо? - сказал Мотя, - примемся отрабатывать наш аванс, хлопчики? - и повернулся к своим бандитам.
   Остап вскочил с табурета, выхватил нож из кармана. Лезвие выскочило и ударило Мотю в левый бок. Фрезерский испуганно взвизгнул и недоумённо посмотрел на своё светлое пальто, но пореза там не обнаружил. Не почувствовал он и смертельной раны в боку. Видно, нож, которым его пырнул Остап, оказался каким-то особенным, не режущим. Чекисты подсунули Бендеру бутафорию. Лезвие при ударе вошло назад в рукоятку. Зато заточки, что вытащила из клешённых штанов банда "Клёш" были настоящими.
   - А ну, мочите хлопчики, офицерика! - зло выкрикнул Мотя Фрезерский. Хлопчики стали подступать, сверкая заточками. И тогда Остап, перескочив кровать Корейко, выпрыгнул в окно, только стёкла полетели...
  
   ГЛАВА VIII
   Приют.
  
   Остап вылетел из окна второго этажа. Но упал не на мостовую, а на что-то мягкое, обтянутое кожей. И придавил это своим телом. Кожаное от неожиданности охнуло. Голова ударилась о булыжник. Рука выронила револьвер. Чекист потерял сознание. Остап вскочил с его неподвижного тела, подобрал лежащий рядом наган и чуть прихрамывая, припустил по тёмным ночным переулкам Черноморска. При падении он всё же ушиб колено. И боль затрудняла его бегство.
   А, что его преследуют, Остап не сомневался. Он даже слышал за спиной топот преследователей. Или ему это только чудилось в гулких арках, которые он пробегал? Но куда он бежал?
   В городе ему было оставаться нельзя. Его выследят, убьют или арестуют, а потом убьют. Денег у него не было. Их отняли подручные Блудмана при обыске, не забрав почему-то чёрные очки старика Синицкого. Очки для них ценности не представляли. У него не было документов. Их тоже отобрали в ГПУ. Он стал как покойный Паниковский "человек без паспорта". Он - изгой. Он враг этого государства, отнимающего у людей их паспорта, вычёркивающего их из всех списков, даже из списков живых. Это вычёркивание становилось политикой государства. Не угодных ему людей оно выжигало калёным железом пятилеток и коллективизаций и чисток. Но основная кровавая вакханалия ещё была впереди. Скоро страна умоется кровью репрессий, пыток, казней.
   Остап не мог знать о том будущем. Он не был ясновидящим. Но он внутренним чутьём догадывался, какая кровавая волна вскоре накроет страну. И он бежал к морю. Бежал к Черноморке в смутной надежде спасти Зосю из крепких лап Блудмана.
   Он бежал, прихрамывая и задыхаясь по тропинке вдоль морского берега уже понимая, что его никто не преследует. Но темпа бега не сбавлял. Приближалось утро, а при свете его могут легко обнаружить. И нужно было на день куда-то спрятаться.
   Остап глазами выискивал пристанище: какой-нибудь сарайчик или пещерку в песчаном берегу. Но ничего такого пока не попадалось. А между тем, восточный морской горизонт стал окрашиваться в розовые тона. Из тёмной глубины показалась раскалённая алая дуга. Её огонь всё ярче разгорался, разливаясь багровой рябью по водной глади. Край солнца вынырнул из морской пучины, словно красно-оранжевый кит. Фонтаном брызнули лучи, залив побережье сверкающим потоком.
   Остап отвернулся от нестерпимого сияния и снова сожмурил глаза. Золотой отблеск на миг ослепил его. Он остановился тяжко дыша. Протер, выгоняя из глаз золотые искорки, и взглянул снова. Перед ним совсем невдалеке сияли золотые маковки и кресты на православном храме. Он был огорожен высокой кирпичной стеной, с деревянным воротами посередине. Несомненно, это был монастырь. К нему вела дорожка, посыпанная гравием и песком. Оста пошёл по ней с непонятным для него самого внутренним волнением. Он всегда презирал религию. Относился к ней по марксистско-энгельски, как опиуму для народа. Когда католические ксендзы "охмуряли" Адама Козлевича, Остап иронизировал над ними, выставляя служителей культа перед простодушным Адамом в неприглядном виде. И, в конце концов, победил, возвратив набоженного поляка в лоно "антилоповцев".
   Сейчас он шёл по тропинке к воротам монастыря. Он искал там защиту от безбожной власти, и его атеистическое сердце разрывалось на части в сомнениях. "Попа не верил Робин Гуд..."
   Но его ночной путь привёл к монастырским стенам. И ему некуда деваться. Остап постучал в ворота.
   Ему открыли. Два монаха придерживали калитку и смотрели на незваного гостя светлыми пристальными глазами.
   - Мне нужно к настоятелю, - с трудом проглотив сухую слюну, проговорил Остап.
   - По какой надобности? - спросил один из монахов, оглядывая гостя.
   - По личной! - привычно произнёс великий комбинатор и перешагнул створ калитки в воротах.
   - Отец-настоятель к службе готовится, - сказал один из монахов с худым лицом и длинной почти до пояса светлой бородой.
   - Я его долго не задержу, - ответил Остап. - Ведите меня к нему.
   Он очень боялся, что его не впустят в монастырь и применил свои "командорские" нотки, зная пословицу о нахальстве, как втором счастье.
   Худой монах глубоко вздохнул и перекрестился.
   - Я провожу, - тихо произнёс он и не оглядываясь быстро пошёл через монастырский двор. Остап поспешил за ним. И только тут почувствовал усталость во всём теле. Ещё бы, столько пробежать. И ещё неприятно засосало в желудке. Он сильно проголодался. Закружилась голова. Хотелось куда-нибудь прилечь и заснуть. Сон и голод боролись в Остапе. Он силой воли пытался побороть их обоих.
   По двору, опустив головы, быстрым шагом в сторону храма прошествовали несколько монахов в длинных тёмных рясах. Видно, торопились к заутрене. Худой монах тоже шёл в сторону церкви, но, не доходя до входа, свернул к каменному дому, окружённому палисадником с весенними цветами. Дом украшало резное крыльцо с распятием на фасаде. Небольшой тёмный коридор и широкая прихожая - холл, освещённая тусклыми церковными свечами. Иконы Христа и Богородицы с тлеющими лампадами. Длинная скамья.
   - Подождите здесь, - проговорил худой монах и поднялся по скрипящим ступеням на второй этаж.
   Остап опустился на скамейку. Усталость навалилась на него тяжёлым лохматым зверем. С ним он боролся из последних сил. Веки смыкались, руки и ноги переставали слушаться. Ещё несколько минут и Остап заснул бы на скамье, когда снова заскрипели ступеньки лестницы. То спускался монах.
   - Отец-настоятель примет вас, - тихо сказал он и пропустил к лестнице еле вставшего Бендера. Тот с трудом поднялся по ступенькам на второй этаж, открыл на небольшой площадке большую резную дверь и оказался в светлице, хотя предполагал, что за дверью будет тёмная келья с тускло горящими свечами.
   Хотя, и в самом деле, свечи здесь горели. Возле широкого иконостаса. Но в комнату били утренние солнечные лучи через распахнутое окно. Пахло морским воздухом, который чуть колебал огоньки свечей.
   Перед иконостасом стоял большой дубовый стол. Но хозяин светлицы не сидел за ним. Он стоял возле окна, потирая небольшую окладистую бородку. У него был красивый греческий профиль и седые, чуть вьющиеся волосы, спадающие на воротник ризы. Настоятель уже оделся к заутренней службе. Он повернул голову. Взглянув на вошедшего, какими-то необыкновенными золотисто-голубыми глазами. В глазах стоял вопрос, и настоятель спросил и ответил одновременно:
   - Вам нужен приют?!
   - Да, - тихо проговорил Остап.
   - Вы преступник?
   - А кто сейчас не преступник? - пожал плечами Бендер, - меня преследуют...за веру, - вдруг соврал он.
   - Вы неверующий, - без тени улыбки произнёс настоятель. - Но бог направил вас в свою обитель. Значит, вы для него не потеряны. Оставайтесь у нас сколько пожелаете. Мы дадим вам приют. Я не буду вас расспрашивать. Если вы не захотите мне рассказать. Вас проводят. Но только нужно переодеться. У нас не принято ходить в светском платье.
   Настоятель подошёл к столу и позвонил в небольшой серебряный колокольчик. И словно отзываясь на его звон, на церковной колокольне ухнул большой колокол. Малиново - тонко запели подголоски. Утренний колокольный звон поплыл по окрестностям, разливаясь над морской гладью и устремляясь к небесам.
   В светлицу вошёл худой монах и склонил голову.
   - Отец Игнатий, проводи нашего гостя в келью. Он попросил приют. И дай ему одежду, пищу и воду. А мне пора на службу, - добавил настоятель и трижды перекрестился перед иконостасом.
   Игнатий пропустил вперёд Остапа, на выходе из дома настоятель снова обогнал его и пошёл впереди.
   Колокола звонили неустанно. Но идущий вслед за Игнатием Остап устал неимоверно. Он шёл почти сомнамбулически. Мимо него мелькали незнакомые лица монахов спешащих на службу. И вдруг ему почудилось узнавание в одном из лиц. Пожилой человек в рясе со смиренно опущенной головой. Небольшая жидкая бородка и довольно большие седые усы промелькнули перед затуманенным взором великого комбинатора.
   Что-то довольно давно Остап видел подобные усы. Но где - припомнить не мог, да и не хотел. Он очень хотел спать и тут же забыл про образ чем-то знакомого монаха.
   Келейник Игнатий открыл дверь и пошёл по длинному тёмному коридору, скрипя деревянными половицами. По обе стороны коридора виднелись двери комнат-келий с полукруглыми деревянными плинтусами. В конце коридора светилось круглое оконце, оживляющее довольно мрачный вид коридора.
   Всё это немного напомнило Остапу московское общежитие имени монаха Бертольд Шварца. Но здесь в отличие от того, жили настоящие монахи. В коридоре пахло ладаном и свечным воском.
   Игнатий остановился возле последней двери, около круглого сегментного окна. На его поясе висела связка ключей. Игнатий повозился с ними, нашёл нужный и открыл замок.
   - Проходите, - сказал келейник, слегка поклонившись.
   Остап вошёл в келью, представлявшую из себя маленькую полутёмную комнатку с кроватью, столом и стулом. Похожа она была на тюремную камеру или каморку Александра Ивановича Корейко. Если бы не иконостас, висящий на восточной стене. Он, казалось, излучал какой-то потусторонний свет невидимо озарявший сумрачную келью. Так, во всяком случае, показалось Остапу при входе. А, может, это был какой-нибудь оптический обман.
   Бендер сел на жёсткую кровать. Ему хотелось тут же откинуться на подушку, но при Игнатии он на это не решился.
   - Трапезничать будете? - спросил келейник.
   - Я очень устал, - пробормотал Остап, - можно мне немного поспать?
   Игнатий молча кивнул головой и скрылся за дверью. Голова великого комбинатора едва коснулась твёрдой монашеской подушки, как всё его существо провалилось в беспамятство глубокого сна.
   Его разбудил колокольный звон. Остап чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Он повернулся со спины на бок и увидел на столике возле кровати тарелку с гречневой кашей, ломоть ржаного хлеба и фаянсовую кружку, из которой ещё шёл парок. Остап набросился на еду с жадностью Пантагрюеля. Запил кашу тёплым сладким чаем и снова отакинулся на подушку. В маленькое окошко кельи били лучи закатного солнца. Звонили церковные колокола, призывая на вечернюю службу.
  
   ГЛАВА IX
   ВЕЧЕРЯ.
   Дверь в келью приоткрылась. На пороге стоял Игнатий в руках он держал свёрток из тёмной материи. Он оказался монашеской рясой. Игнатий протянул её Остапу.
   - Вас приглашают на вечерю. Но нужно переодеться. У нас так принято.
   Остап взял из рук Игнатия балахон из грубой шерстяной ткани и надел его прямо на свой костюм. Он даже пиджака не снял. Игнатий посмотрел на Бендера неодобрительно, но ничего не сказал. Он вышел за дверь, но придержал её рукой, дожидаясь гостя.
   Остап вышел в коридор. Ряса была ему великовата, даже надетая поверх одежды. Он, следуя за кельником, с непривычки путался в её длинных полах.
   Они вышли во двор монастыря. Вечернее солнце золотило купола и кресты церкви. Колокольный звон уже смолк, но его отзвуки ещё трепетали в ушах Остапа резонансом его вечернего пробуждения.
   Игнатий остановился перед входом в церковь и трижды с поклоном перекрестился, прежде чем зайти внутрь. Остап неумело и стыдливо последовал его примеру и вошёл следом под тёмный церковный свод. Множество свечей с лёгким треском горело внутри. Чёрные фигуры монахов склонились в едином молитвенном поклоне перед ярко освещённым иконостасом. Слышался тихий разноголосый шепот.
   Храм был украшен весенними цветами. После праздника Воскресения Христова прошло всего две недели. И сегодня праздновался день жён - мироносиц.
   Об этом Остапу, сзади шепнул келейник Игнатий. Он его словно бы охранял, а может быть, и следил за ним по указанию Настоятеля.
   Остап считал себя неверующим. Родителей своих он помнил плохо. Отец его: Ибрагим - турецко - подданный, исчез из его жизни в пятилетнем возрасте. Он запомнил только густые чёрные усы и горбатый нос. Усы колюче щекотали щёку, когда отец целовал своего отпрыска. Мать - полу еврейка, полу хохлушка умерла через три года после исчезновения отца. Её, по иудейскому обычаю, похоронили в тот же день, а маленькому Остапу не разрешили даже с ней попрощаться.
   Он остался в семье старшего брата матери Василя Бендера. Гремучая смесь кровей местничкового еврея и винницкой хохлушки превратила его в хитрого и жадного ростовщика - менялу. Его ненавидело и ему завидовало почти всё население маленького украинского местечка и окрестностей. Племянник тяготил Василя лишним ртом и он "пристроил" Остапа в Киевский военный корпус, оторвав от сердца пару сотен "екатериненок". Остап стал воспитываться в суровых казарменных условиях. И к началу первой Отечественной (империалистической войны) вышел из кадетского корпуса прапорщиком с твёрдыми атеистическими убеждениями, что тогда было модно в военной среде. Да и не только в ней. Остап попал на австро-Венгерский фронт. Он участвовал в "Галицкой битве", и осаде Перемышля. Дважды был ранен, один раз тяжело, и провалялся в госпитале около полугода.
   Был списан по здоровью, и девятнадцатилетним военным инвалидом вернулся в Киев. Устроился на склад военных материалов и жил безбедно. К тому же через год предстал перед Всевышним дядюшка Василь, который по завещанию оставил Остапу небольшое наследство.
   Ему бы, как говориться, жить, не тужить. Да тут свершилась сперва февральская, а затем и октябрьская революции. Вспыхнула яростная, кровавая гражданская война. Киев переходил из рук в руки. То почти целый год хозяйничали немцы, то со своими гайдамаками появился Семен Петлюра. Потом явились большевики, начались реквизиции, экспроприации, облавы расстрелы заложников. Остап один раз чуть не попал в эти самые заложники, но сумел убежать от чекистской погони.
   Прятался по чердакам почти месяц, пока в город не вступили передовые части добровольческой армии Деникина. И тогда бывший прапорщик Бендер добровольно вступил в эту армию.
   Он до сих пор не мог понять, почему Белой гвардии не удалось раздавить красную гадину? До Москвы оставалось всего километров триста. Уже был взят Орёл. Казалось, большевикам наступил закономерный конец. Деникин предполагал 25 октября войти в белокаменную под колокольный звон на белом коне.
   Но, видно, там, в "Небесной канцелярии" решили по-другому. Там своя Игра, там свои Законы. Там над человечеством проводят какой-то неведомый ему Эксперимент, где людские страдания, беды, гибель миллионов невиновных - всего лишь побочный эффект чьих-то лабораторных опытов. Смотрит на горящую Землю с небес холодное Око. Ему любопытно. И только...
   Откуда вдруг у большевиков взялись силы? Красный издыхающий "змеюка - крокодил" внезапно ожил, озверел и принялся терзать всадника - копейщика на белом коне. И в конце концов, сожрал его вместе с конём. И в этом ему ещё помог чёрный батька Махно.
   Остап, во время отступления Деникинской армии, попал со своей ротой в окружение. Почти вся рота погибла. Лишь двум офицерам и десятку солдат удалось спастись из-под большевицкого огня. Недели две они прятались от конных разъездов красных в уцелевшем чудом амбаре, одной из сожженных деревень. Затем. Когда холодно и голодно стало невмоготу, решили расходиться поодиночке. Кто куда. Остапу, кроме как в родной Киев, идти было некуда. Наступила зима, ударили морозы, повсюду свирепствовали чекисты, выискивая недобитых офицеров. Но Остапу повезло. Он не попал к ним в лапы. Но и до Киева не дошёл. С трудом добрался в Харьков, где случайно на толкучке познакомился с женщиной лет тридцати, которая меняла на хлеб зубные протезы. Женщина оказалась зубным техником. И она была одинока. И влюбилась в красавца - офицера. И они стали жить вместе в маленькой квартирке на окраине Харькова.
   Военный коммунизм сменился НЭПом. Дышать можно было полегче. Врач - зубной техник снова занялась частной практикой. Остап проживал у неё в качестве сожителя - альфонса. Но не чувствовал угрызений совести. Он по блату за взятку "справил" себе паспорт гражданина РСФСР, и зажил, окружённый заботой и вниманием женщины, полюбившей его.
   Но через пару лет этой идиллии пришёл конец. Однажды, под вечер, Остап возвращался домой, и увидел у подъезда стоящий "чёрный воронок". Из тёмного подъездного провала двое кожаных чекистов выводили его подругу - техника. Видно, кто-то накатал на неё донос. Могли арестовать и его. И Остап пустился в бега. Он объездил множество городов, сменил много профессий и занятий и понял, что житейские советы страны Советов не совпадают с его жизненными устремлениями. Детская мечта о жаркой солнечной Бразилии из стихотворения Киплинга, превратилась в навязчивую идею. Сказочно - далёкий Рио-де-Жанейро стал манить Остапа Бендера, словно Эльдорадо манило золотоискателей. Но столица Бразилии сама требовала золота. И Остап Сулейман Берта Мария Бендер решил быть, во что бы то ни стало миллионером.
   И судьба, словно издеваясь, принялась подсовывать ему возможности сказочно разбогатеть. Поиск бриллиантов мадам Петуховой в двенадцати венских стульях, едва не оборвал его молодую жизнь.
   Подпольный миллионер Корейко, в конце концов, поделился с великим комбинатором одним из своих миллионов. Но, чем всё это завершилось?
   Теперь ему приходится скрываться в монастыре от ГПУ и местных уркаганов. И неведомо, кто для него опасней? И как ему теперь спасти Зосю?
   Между тем вечерняя литургия шла своим чередом. Из северных дверей алтаря на амвон вышел сам Настоятель с большим Евангелием в золотом окладе, положил её на подставку, раскрыл и принялся громким голосом читать отрывок про жён - мироносиц. Хор низким голосом запел "Херувимскую песнь". С жертвенника через царские ворота один из монахов вынес позолоченную чашу с кагором и большую лжицу - ложку. По краям на подносе лежали грудой просвирки. Предполагалось причащение от даров. Монаший хор запел "Символ Веры". Пение подхватили все монахи. Не пел только Остап. Он оглядывался по сторонам. Монахи стояли и пели с просветлёнными лицами, устремив взоры на иконостас. Циник и иронист Бендер не верил своим глазам. Он всегда считал, несмотря на своё кадетско-белогвардейское воспитание, что религия - "фальшивые цветы лжи" в лучших традициях марксизма - ленинизма - сталинизма. Что все попы и монахи - жулики и проходимцы, охмуряющие доверчивый народ, выманивая у него деньги на свою безбедную жизнь.
   Сейчас в мерцании свечей и лампад он вдруг понял, как глубоко заблуждался. В этих лицах не было даже намёка на ложь и лукавство. На глазах многих стояли слёзы. Блуждая взглядом по вдохновлённым молитвою и песнопением лицам, Остап внезапно остановился на знакомом профиле усатого монаха, которого он случайно заметил утром. По щекам монаха обильно текли слёзы. Но он их не вытирал, осеняя себя крестными знамениями.
   Остап стал пристально вглядываться в плачущего подвижника, и полузабытые черты стали сливаться в его памяти в образ. Забыть это лицо Остапу было нельзя. Конечно, оно за четыре года очень изменилось. Постарело, осунулось, покрылось сетью новых морщин. Но спутать его ни с каким другим, великому комбинатору Остапу Бендеру было невозможно. Неподалёку от него стоял, молился и плакал Ипполит Матвеевич Воробьянинов.
  
   ГЛАВА X
   МОНАХ.
  
   Такой встречи Остап совсем не ожидал. За эти годы образ Кисы потускнел в его памяти. Хотя должно было бы совсем наоборот. После того, что сотворил с Остапом Ипполит Матвеевич, его физиономия застряла бы в мозгу, словно остриё бритвы, которой бывший предводитель дворянства полоснул великого комбинатора по горлу. Хорошо бритва не задела артерию. Остапу сильно повезло. Через минуту после того, как Воробьянинов скрылся из общежития имени "монаха Бертольда Шварца" (Семашко), в комнату Иванопуло вошёл приятель Остапа - Коля. Он опять только что поссорился со своей женой Лизой на вегетарианско - мясоедской почве и решил излить душу Бендеру. И застал того в луже крови, хрипящим прорезанным горлом. Коля помчался звонить в "скорую помощь". Хорошо, что телефон на первом этаже в этот вечер работал. Медики приехали очень быстро, необыкновенно быстро. И спасли жизнь великого комбинатора. Ведь Ипполит Матвеевич был не профессиональным убийцей. Он не знал, куда резать...
   Воробьянинова искал уголовный розыск, но почему-то не нашёл. Хотя, судя по всему, Киса и не прятался. Но в жизни случаются и не такие парадоксы. Ипполит Матвеевич после своего страшного преступления бесследно исчез из поля зрения московской милиции. В городе N, где он в последнее время жил, говаривали по обыкновению, что зять мадам Петуховой, каким-то образом укатил в Париж.
   Возвратившийся после отсидки в дурдоме, отец Федор, почему-то всячески поддерживал эту версию. Он вообще утверждал, что Воробьянинова и Бендера увезли в Париж на французском аэроплане, после того, когда они отняли у отца Федора стул с бриллиантами.
   Слух о бриллиантах мадам Петуховой с лёгкой руки отца Федора разнёсся по городу. Но так как батюшка вернулся домой совершенно блаженным, никто этому слуху не поверил.
   Отец Федор постепенно приходил в себя. Через полгода вернулся на службу в храм. И частенько в беседах с матушкой говаривал, что его попутал бес в образе золотого тельца, которому древние иудеи стали поклоняться, позабыв истинного Бога. Про Ипполита Матвеевича он теперь вспоминал редко, а вспоминая мелко крестился, словно отгоняя от того, быкоподобного беса.
   Как узрел теперь Остап Бендер, бывший предводитель столбового дворянства до Парижа не добрался, а застолбил себе место в монастыре, неподалёку от города Черноморска. Случайно или нет, но судьба опять свела двух концессионеров, казалось бы, расставшихся на века, вновь в одной точке с какой-то неведомой им целью.
   Остапу захотелось поговорить с Воробьяниновым. Но во время службы этого делать не полагалось, и он решил дождаться конца литургии. Вот, наконец, монаший хор запел "Отче наш". Настоятель открыл Царские врата, вынес большой серебряный крест. Монахи стали выстраиваться в ряд за причащением от Святых Даров. Остап захотел увильнуть от этой церемонии, но келейник Игнатий, стоящий позади, несильно, но настойчиво подтолкнул его в спину, и Бендеру пришлось встать "в строй" за причащением. Он оказался почти в хвосте, когда Ипполит Матвеевич почти возглавил цепочку монахов и исчез из виду задолго до подхода к Настоятелю Остапа и Игнатия.
   Нехристь неумело, но правильно перекрестился, приложился к распятию чуть дрожащими губами, отхлебнул из лжицы бардовый кагор, получил просвирку и масляно - елейный крестик на лбу. Елей потёк по переносице.
   - Во имя Отца, Сына и Святого Духа! - негромко проговорил Настоятель, и осенил Остапа Крестным знамением. Тот поспешно выскочил из Храма. Стёр со лба и переносицы елей и оглянулся по сторонам.
   Весеннее солнце ещё не село за морской горизонт. Оно ещё жарко сияло, наполовину опустившись за монастырские стены. Сверкающие лучи били в глаза вышедшего из полумрака церкви Остапа Бендера. И он словно ослеп от этого солнечного света. Он стоял на пороге храма и моргал глазами. Он не мог ни закрыть их до конца, ни открыть их широко и свободно.
   Позади кто-то дотронулся до локтя. Остап обернулся. Это был кельник Игнатий. Видно, он получил задание от Настоятеля постоянно следовать за получившим приют странным человеком не славянской внешности. Настоятель, наверняка, чего-то опасался. И опасался он не зря.
   Игнатий молча стоял чуть позади, опустив взгляд на землю. И тогда первым заговорил Остап:
   - Вы не скажете, где проживает монах с большими усами, который стоял неподалёку от нас? Кажется я с ним знаком.
   Игнатий посмотрел на Бендера и негромко ответил:
   - Это, должно быть, отец Илларион?! Он уже третий год у нас. Тяжкий грех перед Господом отмаливает. Схима у него покаянная. Весь день в молитве. Лишь перед почиванием у него есть несколько минут. Если хотите с ним поговорить, я отведу вас ночью. Его келья в саду, рядом с оградой. Будочка отдельная. Он сам так просил. Так что до полуночи потерпите. Идите к себе, - добавил Игнатий, - я вам скоро ужин принесу.
   Остап отправился к себе, в "общежитие". Монахи уже собирались на ужин в трапезную и все до одного, встреченные Бендером, низко кланялись ему и тихо здоровались. Его в трапезную не приглашали. Видно, гости были на особом положении в монастыре.
   После постного ужина Остап улёгся на кровать, по привычке заложив руки за голову, и попытался заснуть. Но он уже хорошо выспался до этого, и снова войти в сонное беспамятство ему не удавалось. Мысли о присутствии совсем невдалеке Ипполита Матвеевича Воробьянинова, принявшего монашеское имя - Илларион, заполняли мозг и будоражили в нём воспоминания. Они даже отвели на задний план волнение и страх за судьбу Зоси, которые постоянно трепетали в Остапе последние дни. Теперь дорогой ему образ туманно заслонил усатый лик бывшего компаньона по концессии. Великому комбинатору очень хотелось поговорить с Воробьяниновым. Он не желал ему даже на словах "мстить" за своё "убийство". Ему просто необходимо было взглянуть в глаза Ипполита Матвеевича. Остап понимал, "какой тяжкий грех" отмаливает монах Илларион. Но что он увидит в его глазах?
   Время тянулось медленно. За окном стало постепенно темнеть. Остап лежал в темноте и смотрел на противоположную стену, где висел иконостас. Перед ликом Христа теплился красноватый огонёк лампадки, и Остапу показалось, что нарисованное лицо Спасителя ожило. Губы сложились в печальную улыбку. Глаза смотрели пристально испытующе. В зрачках блестели искорки от огонька лампады. Взгляд Христа словно проникал в душу и бередил там тёмные уголки.
   Великий комбинатор ознобливо поёжился на кровати, но своего взгляда не оторвал. Что-то неведомое, не испытанное им ещё ни разу, притягивало его глаза к этому светлому образу. Будто блистающие зрачки глаз вдруг приоткрыли две маленькие щёлочки в какой-то другой Мир, о существовании которого Остап Бендер догадывался, но отвергал его всю жизнь с циничным презрением прагматика и материалиста. Но сейчас, после перенесённого им, в этом временном убежище - обители Христа, с Остапом стало происходить ещё непонятные ему самому изменения. Он неотрывно смотрел в глаза Спасителя. Тот тоже пристально глядел на Остапа. И никто не отводил взгляда...
   В дверь постучали. Остап отвёл глаза. Вошёл Игнатий, перекрестился на иконостас с глубоким поклоном.
   - Вы пойдёте к отцу Иллариону? - спросил он. - Скоро будет полночь.
   Остап поднялся с кровати. Он даже не заметил, как наступила ночь. Монашеский балахон он надевать не стал. Отправился на свидание с Воробьяниновым в своей "гражданской" одежде, слегка помятой после всех перипетий, случившихся с ним в последние дни.
   Остап пошёл вслед за Игнатием. Они вышли на монастырский двор. Над ним сияло звёздное небо. Остап отыскал взглядом "Большую медведицу", её "ковш" опрокинулся. Из него "текло молоко" "Млечного пути". И Бендеру показалось, что он хлебнул из этого звёздного "молока". Так свеж и сладостен был ночной приморский воздух, насыщенный весенним ароматом зацветающих степных лугов.
   Но остановка под звёздным небом была недолгой. Келейник Игнатий шёл медленно, но целенаправленно в дальнюю сторону монастырской территории. Сквозь густой, цветущий яблоневый сад.
   Остап поспешил вслед за ним и вошёл под усыпанную цветами сень деревьев. Деревья источали цветочную негу. У великого комбинатора закружилась голова. То ли от яблоневого цвета, то ли от звёздного неба?
   Он вслед за Игнатием по узкой тропе прошёл сквозь яблоневый сад и попал в заросли сирени. Её гроздья тонко благоухали. В конце сиреневых кустов возле самого монастырского забора стояло несколько крошечных домиков, больше похожих на сторожевые будки. На их покатые деревянные крыши падал золотисто-голубой лунный свет. Луна, видно, недавно поднялась и светила на землю ярким полумесяцем.
   - Вон келья отца Иллариона, третья, - Игнатий указал на домик пальцем и добавил:
   - Там, где свет горит в оконце. Идите, я вас здесь подожду.
   Остап подошел к домику и вступил ногой ни скрипящее крылечко, и его тело вдруг охватила какая-то внутренняя дрожь. Он понял, что боится встречи с Воробьяниновым. Как тот его встретит?
   Но отступать было уже поздно, и Остап Бендер, потянув на себя ручку тоже заскрипевшей двери, вступил в темноту маленьких сеней. Из них вела ещё одна чуть приоткрытая дверь, сквозь щель которой тускло, пробивался красноватый свет.
   Остап остановился на пороге комнатки, освещённой одинокой церковной свечкой, стоящей на тумбочке возле иконостаса. Рядом на коленях стоял спиной к вошедшему монах. Он осенял себя крестными знамениями, бился лбом об пол и бормотал, как заведённый:
   - Господи, помилуй меня грешного! - и так с десяток раз подряд. Затем монах стал произносить другую фразу - молитву:
   - Господи, упокой душу убиенного твоего раба Остапа, мною, нечестивцем, лишённого жизни.
   Бендера, при этих словах, ознобливо передёрнуло.
   Рановато ему было слышать такие речи о себе. А Воробьянинов всё молился и молился, повторяя его имя. Остап стоял позади и не мог прервать эту молитву. Но, в конце концов, решился и, кашлянув, негромко произнёс:
   - Ипполит Матвеевич...
   Воробьянинов на зов не отреагировал, как и на повторный. И только, когда его имя было произнесено в третий раз уже громким голосом, повернул свою усатую голову и взглянул на стоящего Остапа. И тот в глазах монаха увидел суеверный ужас. Он узнал. Губы его затряслись. Лицо побледнело. Пальцы рук заелозили по грязному полу, пытаясь сложиться в щепу, но никак не складывалась. Трясущиеся губы бессвязно залепетали:
   - Дух, дух... Погибель моя... Не простил Господь...
   Остап Бендер опешил. Такой реакции на своё появление он не ожидал. Ну, а какой же?
   Судя по ней, Воробьянинов находился в полуобморочном состоянии. И чтобы привести его в чувство, Остап схватил его за плечи, приподнял удивительно лёгкое тело, усадил на стоящую рядом кровать, потряс несколько раз.
   - Живой я, живой, Ипполит Матвеевич! Не дух, не призрак! Спасли меня тогда! Не умер я!
   Воробьянинов задрожал всем телом и вдруг принялся целовать руки Остапа, приговаривая: - Жив, жив. Слава тебе Господи! По лицу его текли слёзы.
  
   ГЛАВА XI
   ПОКАЯНИЕ.
  
   Они проговорили почти всю ночь. Примерно через полчаса, в комнату заглянул келейник Игнатий, но, узрев благочинную беседу, низко поклонился и скрылся за дверью.
   Остап не узнавал Воробьянинова. Исчез тот потрёпанный "старгородский лев" с манерами опереточного аристократа. Всё изменилось в Ипполите Матвеевиче. Он воистину превратился в смиренного монаха. Ещё бы, такой грех три года замаливал. Он всё ещё не мог до конца поверить в воскрешение Остапа Бендера. Держал его за руки, виновато улыбался, заглядывал в глаза и всё повторял с облегчённым умилением:
   - Живой, Слава тебе Господи!
   Потом выражение лица у него изменилось. Оно стало каким-то выжидательно - просительным. Покрасневшие, уже старческие глаза, снова наполнились слезами. Воробьянинов слабо вцепился в руку Бендера, тяжко вздохнул и пробормотал:
   - Прости меня, Остапушка! Бесы наживы мучили! Довели до смертоубийства. Но Господь спас тебя. И меня, нечестивца, на путь истинный направил. Прости меня, ради Христа! - и горько заплакал.
   Остапу от таких слов стало как-то не по себе. Он никогда не был сентиментальным. Циником он был всегда. Прагматиком.
   А тут сам был готов расплакаться, как ребёнок. И понял, что не держит на Воробьянинова зла. Нет его в душе. Только жалость к этому рано состарившемуся человеку, с которым словно в другой жизни его связывала нелёгкая и безуспешная погоня за бриллиантами. Скорее всего. Никаких сокровищ мадам Петухова в стуле не спрятала. Откуда у неё сокровища? Обманула зятя и доверчивого священника, отца Федора, с какой-то непонятной, издевательской целью, породившей череду трагикомических событий с двумя концессионерами и конкурентом - попом.
   Ведь если бы Воробьянинов после покушения на Остапа, нашёл сокровища в последнем стуле, то вряд ли сегодня Бендер сидел с ним рядом на деревянной койке в убогой монастырской кельи. И ничуть бы Ипполит Матвеевич не сожалел о своём преступлении, кутя в парижских ресторанах и казино.
   Но его судьба сложилась так, а не иначе. И Остапу было искренне, до слёз жаль раскаявшегося старика. Он положил свою свободную руку на седую не чесаную голову Воробьянинова и тихо проговорил:
   - Ипполит Матвеевич, мною всё уже давно забыто и прощено. Главное, чтобы Бог простил. А у него свой взгляд.
   - Я, милый, все эти три года молился. Каждый день, - всхлипывал монах. - Услышал он мои молитвы. Прислал тебя во искупление греха тяжкого.
   - Ну, вот и хорошо,- сказал Остап, погладив по голове грешника. - Как говорится, всё по воле Божьей.
   После этих слов Воробьянинов оживился. Он посмотрел на Бендера влажными преданными глазами и поднялся с кровати, на которой они сидели рядом.
   - Может, отметим твоё, Остапушка, счастливое возвращение и, можно сказать, воскресение из мёртвых? - проговорил Ипполит Матвеевич и нырнул под кровать. Несколько секунд он громыхал там чем-то стеклянным и вдруг так же быстро вынырнул наружу, держа в обеих руках по бутылке "Кагора". Судя по всему, не одними только покаянными молитвами утешался бывший предводитель дворянства. Но его понять было можно. Не всякий выдержит такое напряжение. На столе перед новой зажженной свечёй появились две жестяные кружки, ломоть серого монастырского хлеба, самодельный сыр и копчёных рыбки - "бычка". И к ним пучок свежесорванной петрушки. Он ещё не успел завять.
   Ипполит Матвеевич вытащил из тумбочки складной нож, раскрыл его, Остапа в этот момент внутренне инстинктивно передёрнуло. Но Воробьянинов уже резал ножом хлеб и сыр. Ловко отсёк головы "бычкам", распотрошил их на тумбочке, которая служила ему столом. Разлил по кружкам "Кагор" и протянул одну, наполненную доверху, Бендеру. Натянуто улыбнулся.
   - Не побрезгуй, Остапушка, испить со мной и трапезу сию скромную разделить. Сегодня радость большая у меня! Пойми старика - грешника покаянного...
   Кружки глухо чокнулись. Остап выпил вино в два приёма. Ипполит Матвеевич цедил его с наслаждением, маленькими глоточками. Чувствовалось, что он проделывает этот ритуал, чуть ли не ежедневно. Только, где вот вино достаёт? Не у настоятеля ли?
   Всё это промелькнуло в голове Бендера до первой волны опьянения. А потом её сладостная сила накрыла привычный бег мыслей, превратив их в бурные весенние ручейки, текущие в разных направлениях. Мир стал казаться полным гармонии, а сидящий рядом на кровати его бывший компаньон, его бывший "убийца", Ипполит Воробьянинов, милым добрым усатым старичком, чем-то похожим на деда Зоси Синицкой - чудаковатого ребусника, оставившего внучке в наследство, кроме колечка, странный запутанный кроссворд. Он и сейчас лежал у Остапа в кармане пиджака. Бумажку почему-то не отобрали в ГПУ, хотя и обыскивали. Не отобрали и чёрные круглые очки ребусника. Тоже не посчитали нужным для изъятия.
   Между тем, Ипполит Матвеевич разлил по второй. Чокнулись, выпили, и Воробьянинов весь в слезах, полез к Бендеру целоваться.
   - Остапушка! - причитал он, лобзая свою жертву в уста, - Остапушка, родненький мой! Какой камень с груди ты моей снял! Как же я себя проклинал! Как маялся! Лицо твоё с шеей разрезанной с глаз не сходило. Днём ты мне грезился, ночью - снился! Мука невообразимая!
   И заплакал навзрыд, уткнувшись лицом в грудь Остапа. У того сжалось сердце. Он гладил Ипполита Матвеевича по редким седым волосам и ласково тихо словно ребёнку, приговаривал:
   - Ну, полно, полно... Всё прошло уже... Не нужно так убиваться... Отмолили свой грех.
   - Всё жадность моя, - проговорил, всхлипывая Воробьянинов. - Испытывал меня Господь, искушая. А я поддался. Слаб человек. И зачем мне теща про стулья рассказала? Тоже с умыслом Господним.
   - Да, кстати, Ипполит Матвеевич, - спросил Остап, перестав его гладить, - вы бриллианты в том последнем стуле, конечно же, не нашли? Не было их там?! Обманула вас тёща?!
   Воробьянинов поднял на Бендера заплаканное лицо и криво усмехнулся в усы.
   - Были, - внятно сказал он, - только мне не достались. Нашёл их какой-то дурак - сторож и клуб на них построили. Тот самый, - и горько вздохнув, отмахнулся рукой, словно отгоняя новый соблазн. У Остапа что-то ёкнуло в груди. Вдруг явственно вспомнилась их полугодовая нелепая погоня за двенадцатью гамбсовскими стульями, которая кончилась "убиением великого комбинатора" и полным фиаско всей авантюры. Судьба словно издевалась над компаньонами, заставив их вхолостую гоняться за призрачным богатством. В результате один из них сделался монахом, а другого преследуют карательные органы. И какой ещё сюрприз преподнесёт им судьба-злодейка в скором времени?
   Когда две бутылки "Кагора" оказались пустыми, Воробьянинов вновь полез под кровать и долго там гремел стеклотарой. Наконец, выбрался, держа в руке запылённую ёмкость.
   - Извини, Остапушка, - произнёс он заплетающимся пьяным голосом, - вот последняя. Еле отыскал.
   - Может, хватит нам на сегодня, - предположил Остап, но бутылку всё же открыл. Кружки снова были наполнены и уже поднесены к устам, когда невдалеке раздался гулкий колокольный удар. За ним ещё один, затем третий. Звонил большой колокол. Ночью.
   Воробьянинов поставил не выпитую кружку и тревожно прислушался.
   - Что-то случилось, - взволнованно проговорил он.
   - Я догадался, - поддержал его Остап, ставя свою кружку рядом.
   - Нужно идти к храму, - произнёс Ипполит Матвеевич, поднялся на ноги и трижды перекрестился на иконостас. Неведомо, какая по счёту свеча, догорела до середины и вдруг, внезапно, сама по себе, потухла, испустив дымовой шлейф. Келью накрыла почти полная темнота. Только у иконостаса тускло мигал огонёк лампадки, да оконце отсвечивало молочным туманом недалёкого рассвета.
   - Ох, чует моё сердце, не к добру всё это, - еле слышно пробормотал старец Илларион, глядя в темноте на потухшую свечу. Потом обернулся на стоящего рядом Бендера и более громко сказал:
   - Пойдём, Остапушка. Сбор неурочный. Видно, кто-то в монастырь пожаловал. Гости незваные.
   Они вышли из кельи во тьму цветущих сиреневых кустов. Небо над головой побледнело. Звёзды погасли. В кустах сирени и фруктовом саду надрывно пели соловьи. Так, во всяком случае, показалось Остапу. Перебивая их пение, протяжно и тоскливо - монотонно гудел большой колокол.
   Отец Илларион остановился на пороге. Посмотрел на Бендера влажными, чуть хмельными глазами.
   - В случае чего, Остапушка, вон там, в заборе, за кустами, тайная калитка имеется. Тропинка от неё прямо к морю ведёт...
   - Спасибо Ипполит Матвеевич, буду иметь ввиду, - ответил Остап и пожал чуть дрожащую руку монаха.
   Они пошли по дорожке через фруктовый сад. Соловьи внезапно смолкли. В предутреннем воздухе не было ни дуновения, даже яблони перестали благоухать. Их аромата Бендер не ощущал. В неподвижном прохладном, предутреннем воздухе чувствовалась какая-то напряжённая безысходность. И только гудел и гудел колокол.
   Остапу не хотелось идти на этот зов. Душа ныла в предчувствии чего-то очень нехорошего. Ноги еле двигались, шаркая по-старчески, почти, как у старца Иллариона. Тот шёл тяжело, опираясь на клюку, которую Остап только что заметил. Наверное, она стояла в сенцах.
   Чем ближе они подходили к Храму, тем всё больше не по себе становилось Остапу. Возле храма уже толпились заспанные монахи, послушники и паломники. Медленно подходили новые с недоумёнными лицами. Все тихо переговаривались, поглядывая на дом Настоятеля. Двери его были закрыты. Но в окнах горел свет. И этот свет не предвещал ничего хорошего.
   Большой колокол смолк. Разговоры тоже умолкли. Все ждали. И вот, наконец, двери открылись. На порог вышел Настоятель в полном одеянии в чёрной монашеской ризе. А позади него стояли несколько человек тоже в чёрной, но со змеиным кожаным отливом. На кожаных фуражках тускло поблёскивали бардовые звёзды. Люди в кожаных куртках прятались в сенях, но были хорошо заметны стоящим неподалёку монахам. Заприметил их и Остап. У него похолодело внутри. Он подумал, что чекисты пришли по его душу, и захотел незаметно ретироваться. Но его остановил голос Настоятеля. В голосе слышалась безмерная скорбь.
   - Братья! - негромко сказал Настоятель и опустил голову. - Братья. Наш монастырь по велению властей закрывается. Нам надлежит в течение часа погрузиться на подводы, что стоят за стенами. Нас повезут на станцию, а затем - неведомо куда. Крепитесь! - вдруг голос его стал громче. - Не предавайте веры Христовы! Терпите мучения и унижения, как терпел их наш Спаситель! Мужайтесь братья! - голос Настоятеля дрогнул. Он снова опустил голову.
   У Остапа сжалось горло. Он почему-то не пошевелился, хотя и понимал, что ему нужно скрыться. Рядом, тоже замерев, стоял, опёршись на клюку, отец Илларион. На покрасневших глазах у него стояли слёзы. Многие послушники и паломники откровенно заплакали, крестясь. Монахи крепились из последних сил. И тут Настоятель запел "Да воскреснет Бог". Молитву подхватили все стоящие перед домом, на церковной площадке. Большой колокол ударил гулко и скорбно - торжественно. На востоке забрезжили первые солнечные лучи.
  
   ГЛАВА XII
   ПЕРЕРОЖДЕНИЕ "АНТИЛОПЫ".
  
   И в ту ж минуту из-за спины Настоятеля выскочили чекисты - гпушники. Их было штук двадцать. В руках они сжимали "наганы" и "маузеры". Размахивая ими, чекисты стали сгонять в кучу молящихся монахов. Остап понял, что опоздал, что бежать уже поздно. Что его сейчас погонят как скота на убой, и он ничего не сможет с этим поделать. И тут же он внутренне похолодел, когда увидел, как к нему неспешной вальяжной походкой приближается Сидор Блудман. В отличие от остальных, свой "маузер" он держал в кобуре - коробке. Блудман лучезарно улыбался бульдожьей пастью.
   - Вот так встреча! - радостно произнёс Сидор.
   - Остап Ибрагимович, вот где вы от нас скрываетесь! Хитро ничего не скажешь. Но как говорится: "бог шельму метит". Что же вы рясу не надели? Может, я вас и не признал в толпе? Ну, а теперь уж извините, пощады вам ждать от меня не придётся! Вы, как белый офицер, понимаете: классовая борьба. Антагонизм - по научному. Так что приговор вам нужно привести в исполнение. Немедленно.
   И Блудман потянул из коробки "маузер". И вдруг, словно побитый пёс, завизжал от удара. Его бил по спине клюкой монах Илларион. Бил, вкладывая в удары остатки своих слабых сил.
   - Беги, Остапушка! - прохрипел Ипполит Матвеевич. - Беги, сам знаешь куда! И прости меня ради Иисуса Христа.
   Блудман всё-таки вытащил из кобуры "маузер" и, развернувшись два раза подряд, выстрелил в Ипполита Матвеевича. Тот уронил клюку и мягко опустился на землю. Он был мёртв.
   Остап действовал автоматически. Он подхватил упавшую клюку и, что было силы, врезал ей по башке Сидора Блудмана. Кожаная фуражка смягчила удар. Но всё равно он был настолько силён, что козырёк лопнул и Блудман упал рядом со своей жертвой, обливаясь кровью.
   А Остап рванул с места в сторону цветущего сада. Позади, послышались хлопки выстрелов. Пули свистели над головой. Но ни одна не попала в Бендера. Он бежал почти так же, как от любителей - шахматистов из Васюков. Но у тех не было револьверов. А тут палили чекисты. Палили и мазали. Они привыкли стрелять по неподвижно стоящим у стенки.
   Остап скрылся за деревьями, пробежал сад, миновал пустующие домики - кельи, лихорадочно ища глазами те кусты, что показал ему отец Илларион. Наконец узнал их, нырнул в заросли и трудом в темноте отыскал крошечную калитку. Сдёрнул крючок, толкнул. Калитка с тихим скрипом отворилась. От неё в сторону моря по ложбине вела еле заметная тропинка. Остап, не сбавляя ход, побежал по ней, уже тяжело дыша. Он петлял по ложбине, повторяя все её изгибы, приближаясь к морю. А из моря уже показался раскалённый край солнца. Оно выныривало оттуда, словно гигантский красный кит, разбрасывая лучи - фонтаны по всему морскому горизонту.
   Остап бежал к солнцу, иногда на секунду-другую останавливаясь, прислушиваясь, нет ли погони. Его, конечно же, искали, но видно не там. Морской берег приближался. Солнце слепило глаза. Бендер увидел какой-то длинный деревянный причал, в который слабо бились носами несколько лодок, привязанных ржавыми цепями к молу. Вёсла на всех отсутствовали. И, всё же, Остап по гнилой скрипучей лесенке поспешно спустился вниз, очевидно, надеясь, на неожиданную удачу. И сразу обратил внимание на отдельно стоящий баркас, раскрашенный в жёлтый цвет с бесформенными зелёными пятнами. Посередине находилась деревянная, тех же цветов полосатая будочка, над которой слабо трепетал на морском ветерке красно-белый флажок в виде четырёх квадратиков. На морском языке он означал букву U, и знак опасности. На носу в утренних солнечных лучах ярко блестела медная фигурка скачущей антилопы. А на корме, закрытый чехлом, просматривался довольно мощный по виду мотор. Над ним возвышался мостик с рулевым управлением. Руль был автомобильный, рядом стояло глубокое кресло. На будке под небольшим застеклённым окошком читалась коряво написанный красной краской на жёлтой полосе призыв: "Эх, поплывём!"
   Весь этот антураж показался Бендеру чем-то очень знакомым, хотя данного баркаса он раньше никогда не видел. Остап стал догадываться, чьё это судно. И догадка переросла в уверенность, когда он заметил на низко сидящем и закрытым молом, борту название посудины: "Антилопа - Гну".
   И уже абсолютно уверенный в ещё одной удивительной встрече. Бендер постучал костяшками пальцев по полосатой стенке будки - каюты.
   - Эй, хозяин! Пора вставать! - и почему-то добавил совершенно не к месту:
   - Ещё Польска не сгинела!
   Спустя несколько минут, заскрипев, открылась дверца каюты и на утренний свет показалась заспанная усатая физиономия Адама Козлевича. Тёмные от машинного масла и солярки руки протёрли слипшиеся глазки, а рот уже произнёс:
   - То, товарищу - папу треба покататься? Червонец - час. Дешевле ни могу. Бензин дорогой. Звиняйте пану - товарищу...
   - Как извоз, Адам Каземирович? - Остап невольно улыбнулся, глядя на перерождённого сухопутного шофёра. На Козлевиче была надета грязная тельняшка и широкие матросские штаны. Ноги оставались босыми. Уловив знакомый голос, Козлевич окончательно открыл глаза. И в них загорелось радостное изумление. Он даже всплеснул грязными руками:
   - Остап Ибрагимович! Вы ли это, пан мой, дрожий! - воскликнул Адам, бросаясь к Бендеру. Он выскочил босиком на, мол, и заключил Остапа в крепкие объятия. На глазах солнечных лучах вспыхнули две искорки - слезинки.
   - Каким ветром вас принесло сюда, командор? - расцвёл в улыбке Козлевич, выпустив Остапа из объятий.
   - Попутным, - тоже улыбнулся Бендер и тут же помрачнел, вспомнив, откуда он сюда попал.
   - Гонятся за мной, Адам Каземирович. ГПУ...
   - Пся кревь! - выругался Козлевич, тоже нахмурясь и вдруг встрепенулся и добавил:
   - Ну, тогда треба заводить мотор. Прыгайте Остап Ибрагимович в каюту и улетаем отсюда поскорее.
   И в самом деле, тянуть было нечего. В любой момент на причал прибежит чекистская погоня. И тогда конец не только Бендеру, но и Козлевичу за укрывательство особо опасного преступника.
   Остап прыгнул на борт баркаса и забрался в будку - каюту. Внутри было полутемно. Возле окошка находился привинченный к палубе столик и две табуретки. По другую сторону у стенок - две морские койки - шконки. В центре, к удивлению Остапа красовалась развесистая пальма, посаженная в деревянную кадку. Над пальмой под потолком висел керосиновый фонарь "Летучая мышь".
   Остап уселся на заправленную шконку и минуту - другую нетерпеливо ждал отплытия. И вот, наконец, за его спиной зачихал, заводясь, мотор. Потом он заревел, словно раненная антилопа-гну. За бортом послышался плеск воды. Баркас закачало на лёгкой волне. У Остапа немного отлегло от сердца. И тот час усталость сковала плечи. Он откинулся на ситцевую жёсткую подушку и почти мгновенно уснул под мерный гул мотора и плеск морских волн.
   Ему приснился Ипполит Матвеевич Воробьянинов в монашеской рясе с бледным окровавленным лицом. Он смотрел на Остапа невидящими мёртвыми глазами и что-то беззвучно шептал неподвижными губами. По лицу у него текли ледяные слёзы, смешиваясь с кровью. Даже во сне Остапу стало страшно, и он проснулся. И тут же почувствовал, что в каюте он не один. Конечно же, это был Адам Козлевич. Но кто тогда вёл баркас? Кто управлял "Антилопой-гну"? ведь её мотор работал ровно, чуть покачиваясь на волнах.
   Остап повернулся от стены и увидел человека сидящего на соседней шконке. И тот час узнал его. Как его можно было не узнать? Александр Иванович Корейко, свесив ноги в парусиновых брюках, тоже рассматривал в полутьме повернувшегося к нему Бендера, и тоже, несомненно, его узнал. И несказанно удивился, как и Остап. Таких встреч совпадений в жизни быть не должно. Вся логика её подобное отрицает. Но, видно, иногда по неведомому небесному сценарию разыгрывает и подобные спектакли. Словно невидимый, но всемогущий режиссёр силой своей воли собрал всех действующих лиц этого трагифарса в одном месте, чтобы завершить представление, в котором он был и сценаристом и постановщиком и главным зрителем. Только герои - артисты должны действовать самостоятельно по предложенным обстоятельствам. Ведь любопытно же, как?
   - Здравствуйте, Александр Иванович, - первым произнёс Остап. - Как вас угораздило то?
   Корейко с минуту молчал, приходя в себя от неожиданной встречи. Затем, чуть заметно криво усмехнулся и закрыв свои белые глаза, негромко сказал:
   - Подобрало меня ваше судно полчаса назад. Лодка моя прохудилась внезапно. И пошёл бы я на дно морское, если бы не этот баркас.
   - Тогда позвольте задать вам вопрос? Куда это вы плыли, Александр Иванович? - Остап тоже свесил ноги с кровати и пристально взглянул на Корейко.
   - Куда глаза глядели, - пожал плечами миллионер. - Сбежал я от этих музыкальных уркаганов. Несколько дней прятался за городом, а сегодня ночью украл непривязанную лодку от причала и поплыл. Да, вот лодка оказалась дырявой. В темноте не разглядел.
   - А чемоданчик вы свой, конечно, с собой прихватили?! - полюбопытствовал Остап.
   - Да вот он, под кроватью стоит, - развёл руками Корейко, - куда ж я без него.
   - Ну, тогда всё в порядке, - вздохнул Остап.
   - Снова надеетесь на куш? - зло взглянул на него Корейко.
   - Смешно было бы отказаться, - улыбнулся Бендер. - Тем более я надеюсь, вы сами мне предложите некую сумму. Ну, хотя бы, как плату за ваше спасение.
   - Меня спасли не вы, - огрызнулся Александр Иванович.
   - Ну, мы с Козлевичем, одна команда. Я думаю, он со мной поделится?!
   - Поживём - увидим, - мрачно произнёс миллионер и прикрыл свой чемоданишко парусиновыми ногами.
   Между тем баркас сбавил ход и через несколько минут остановился, легко ударившись бортом о какой-то причал. Бендер слез с койки, открыл дверцу каюты и вышел наружу. Солнечные лучи брызнули ему в глаза. И пока он привыкал к свету, позади, появился Адам Козлевич и лучезарно улыбнулся Остапу.
   - С прибытием, пан командор! - торжественно выговорил он и первым спрыгнул за борт.
   Баркас стоял в какой-то узкой бухточке окружённой с обеих сторон невысокими деревцами. Сквозь свежую зелёную листву, пробивались солнечные лучи.
   - Где это мы? - спросил командор, оглядываясь по сторонам. Деревья стояли и дальше, образуя тенистые заросли. Между ними роились кусты шиповника и боярышника. Они были осыпаны белыми и розовыми цветами.
   - На острове мы, - объяснил уже с берега Адам Каземирович, - можно сказать на необитаемом. Я его недавно обнаружил. Тут нас никто не найдёт. Нужно только ветками баркас забросать, чтобы с моря не видно было. Продуктов у меня дня на три хватит. А там опять извозом займусь. А вы пока тут хоронитесь.
   - А знаете ли вы Адам, кого вы сегодня спасли? - спросил Бендер, тоже спрыгивая на песчаный берег бухточки.
   - Так, кто ж его ведает? - пожал плечами Козлевич. - Пассажир какой-то с чемоданом. Обстоятельный, не биндюжник.
   - Этот пассажир - давнишний наш клиент. Помните "блюдечко с голубой каёмочкой"?
   - Корейко? - удивлённо поднял свои густые брови Козлевич. - Чудеса!
   - Я и Шуру Балаганова тоже повстречал, - произнёс Остап и помрачнел, - и Зосю Синицкую тоже...
   Упоминание о Зосе опять пронзило тоской душу Остапа. Её нужно спасать, если только он не убил клюкой Блудмана? Но отпустят ли её тогда его подельники? Вряд ли! Спасать её нужно сегодняшней ночью. А то будет поздно. Остап посмотрел на Козлевича, потом на его "Антилопу-гну".
   "Вот мне кто поможет" - подумал Бендер.
   "Да и Корейко тоже. Он ведь любит Зосю"
   - Выходите Александр Иванович! - Остап постучал по дверце каюты.
   - Не выйду, - послышался изнутри глухой голос Корейко, - вы меня ограбите и убьёте!
   - Не говорите глупости подследственный! - громко сказал Бендер. - Зачем мне вас убивать? Есть разговор, - добавил он более тихо.
   - Всё равно не выйду, - упрямо буркнул миллионер.
   - Ну и сидите там до второго пришествия, - махнул рукой командор и повернулся к Козлевичу.
   - Адам Каземирович, далеко ли отсюда Черноморки?
   Адам задумчиво пошевелил своими польскими усами. Несколько минут молчал, затем глубокомысленно произнёс:
   - Да так на норд-норд-ост миль пять-шесть будет.
   - Вечером необходимо поплыть туда. Там в доме на берегу Зосю Викторовну держат. Нужно её выручать.
  
   ГЛАВА XIII
   Терем - теремок.
  
   Корейко всё-таки вышел из каюты, опасливо прижимая свой бесценный чемодан к парусиновому боку. Он неуклюже перебрался за борт и на приличном расстоянии поплёлся за "антилоповцами". Возглавлял движение идущий, в каком-то, известном ему направлении, Адам Козлевич. Он шёл напрямик по траве, огибая деревья, прямо на середину острова. И довёл своих попутчиков до середины очень быстро, буквально за несколько минут. Островок, судя по всему, был небольшим, но густо заросшим.
   Козлевич вывел своих путников к центру. В центре стоял маленький, похожий на старинный теремок, домик. То-то и было удивительно! Запахло какой-то древней сказкой про какой-нибудь "Аленький цветочек", чудище или Кощея Бессмертного и его "златом-серебром".
   Остап восхищённо остановился неподалёку, разглядывая миниатюрный теремок. Корейко, догнавший остальных, замер чуть в стороне, моргая своими белыми глазами и надув презрительно губы. Чемодан он не выпускал из рук. Домик зарос уже кое-где кустарником, но Адам Каземирович вырубил его на фасаде и горделиво сейчас взглянул на прибывших с ним, оценивая впечатление, словно этот теремок он построил сам, а не отыскал его на острове в зарослях.
   - Грандиозно! - проговорил Бендер. - Конгениально! Кто же хозяин этого чудо - строения? Судя по всему, оно ещё дореволюционное. Наверное, какой-нибудь купец оригинал. Решил построить себе уединённый теремок на маленьком островке. Причуды богатея.
   - Здесь что-то не то, - вдруг раздался голос Корейко.
   Остап недоумённо оглянулся на него. Александр Иванович зажав свой чемодан ногами, пристально вглядывался в башенки теремка. Их было четыре по краям домика, и самая большая пятая красовалась по центру. Кто, кто в этом тереме живёт или жил?
   - Большая с турецким минаретом схожесть, - снова проговорил Корейко, показывая пальцем на "теремок". И в самом деле, после слов Корейко, эту необычность архитектуры заметил и Остап. Он даже усмотрел в переплетении потускневшей славянской вязи на маковках и окошках, турецкие звёзды и полумесяцы, стилизованные под цветы.
   Вслед за Козлевичем, Бендер взошёл на уже гниющее резное крылечко. толстая деревянная дверь была закрыта на висячий замок с петлями. Но Козлевич засунул руку под крыльцо и достал большой слегка поржавевший ключ. Дверь со скрипом отворилась. Они один за другим вошли в затхлую темноту сеней. Пахло сыростью и тленом. Из сеней с трудом открылась рассохшаяся дверь внутрь. Комната оказалась одной. Местами стены были покрыты серо-зелёной плесенью. Судя по всему, дом этот уже давно никто не посещал. Он постепенно гнил и разрушался. Посередине комнаты стоял резной турецкий столик, сделанный в виде шахматной доски. Шахматы валялись на нём, как попало, кучей. Сделаны они были из слоновой кости и стоили немалых денег. Рядом со столиком, прикрытые коврами стояли две коротконогих кушетки. Такой же большой ковёр лежал на полу, покрытый плесенью и пылью. Тут же валялось несколько пустых бутылок дореволюционной конфигурации, обрывок газеты: "Черноморскiя въдомости". На обрывке покоился заплесневелый кальян. На столике между шахмат пристроился семисвечник с оплывшими свечами. Напротив разинув беззубую холодную пасть, удивлённо глядел круглыми изразцами камин. Внутри его пасти кучкой лежали обгорелые поленья. Целые валялись рядом, словно выбитые зубы.
   - Не мой ли отец турецко - подданный пережидал здесь тяжёлые военные дни, прежде чем уплыть в Константинополь? - усмехнувшись, проговорил Остап Бендер, оглядывая эти восточные покои.
   - Я тут ничего не трогал, - сказал за спиной Адам Козлевич, - так пошарил вокруг, может, что ценное завалялось. Да не нашёл ничего, кроме вот этих шахмат и кальяна. Да тут ещё лестница за камином ведёт вверх. Но дверь заперта. Не сумел я её открыть. А хотелось бы поглядеть, что там?
   Оста поднялся по небольшой лестнице. Дубовая дверь явно вела в центральную, самую большую маковку терема. Она была заперта на врезной замок.
   - да. Жаль, что со мной нет моего незабвенного саквояжа, - покачал головой Бендер. - Я бы этот замочек вскрыл за полминуты.
   - Могу помочь, - позади, раздался голос Корейко. Остап оглянулся. Миллионер одной рукой держал свой чемоданишко, а другой протягивал Бендеру связку отмычек. Остап с удивлением принял эту связку и иронично, потом спросил Корейко:
   - Поменяли профессию, Александр Иванович? Вы стали взломщиком?
   - пришлось на всякий случай обзавестись, - пожал плечами Корейко. - У чемоданчика замки старые ржавеют, ключи не открывают. Как без отмычек?
   - Практичны вы человек, Александр Иванович! - произнёс Остап и добавил, - за что вас и уважаю. Хотя вы и хотели меня убить.
   - И вы меня, кстати, тоже, - отпарировал Корейко.
   - Хорошо, что у нас, пока, нулевая ничья, - улыбнулся Остап и, повернувшись к двери, стал подбирать отмычку к замку. Нашёл он её не сразу, но всё же замок тихо и покорно щёлкнул. Дверь со скрипом распахнулась, и Бендер оказался внутри сводчатого купола. И сразу обратил внимание на стоящий чуть в стороне телескоп и кресло рядом с ним. Телескоп смотрел своим дальним широким концом не вверх купола, а горизонтально, хотя мог на штативе двигаться как угодно. Это, несомненно, была, астрономическая обсерватория любителя иных созвездий и галактик.
   Остап в этом убедился, когда обнаружил раздвижные створки в деревянном сводчатом куполе. Он с трудом раздвинул его руками. Открылась широкая панорама морской глади. Зоркий глаз Остапа заприметил на горизонте какие-то далёкие сооружения и стоящие на рейде крошечные кораблики. В затхлую полутьму обсерватории ворвался солнечный свет и свежий морской бриз.
   Бендер представил, как неведомый хозяин этого странного терема ночами разглядывал, сидя в кресле, звёздное небо в телескоп. Остапа вдруг разобрало детское любопытство. Он сел в кресло и протерев запылённый окуляр телескопа, приложился к нему глазом. Сначала он ничего не увидел, кроме мутных радужных кругов. Но потом, сконцентрировав зрение и покрутив колёсико настройки, чётко узрел серый корпус одного из кораблей. И даже легко прочёл его название "Красный террор". Все вооруженные подробности "террора" наблюдатель разглядел вплоть до мельчайших деталей. Так же подробно смотрелись и другие корабли этой советской военно-морской базы. А то, что это была именно база, Остап не сомневался. На берегу у пирсов стояли многочисленные подсобные помещения, доки и другие неведомые строения и сооружения. Все они были видны как на ладони вместе с моряками и охраняющими их красноармейцами. Телескоп оказался сверхмощным.
   Но, что удивило Остапа, когда он, наконец, отвёл окуляр от созерцания базы и направил его на небо, в попытке разглядеть какую-нибудь высоко парящую птицу, то верхний обзор неожиданно затмился тенью. Тенью оказалась висящая неподалёку от купола ветка густой белой акации. И, судя по всему, акация здесь росла с незапамятных времён. И нависшую над створками ветку никто не пытался отпилить. Потому ни ночное, ни дневное небо разглядывать в телескоп было невозможно. Только море и стоящие на рейде военно-морские корабли. Это открытие озадачило Остапа. Он задумчиво откинулся в кресле и осмотрел более внимательно помещение купола. Рядом с креслом и столиком у боковой полукруглой стены стоял небольшой резной сервантец. За стеклянными запылёнными створками его верхней части виднелись несколько кофейных чашек, расписная кофейница - тигль, хрустальный графин на подносе, окружённый рюмками разных размеров. Рядом у зеркальной стенки стояли в ряд несколько фаянсовых тарелок разной величины. Из-за них выглядывали головки и зубцы ложек и вилок.
   Дверца нижнего отделения была слегка приоткрыта. Внутри виднелись жёлтые края каких-то старых газет. Из любопытства Остап вытащил одну из них. Пыльную и кое где изъеденную мышами. Газета называлась "Черноморскiя въдомости" за середину января 1915 года. Описывались военные действия, на западном и южном фронтах, который назывался "кавказским". Особенно много места уделялось победе русских войск над турецкими под Сарыкамышем и потоплением нескольких турецких кораблей неподалёку от Зонгуладака уже в самой малой Азии. Были напечатаны фотографии мест сражений. Списки героев, погибших и живых. Дальше шли страницы внутренней черноморской жизни в период "Мировой Отечественной войны". Заканчивалась газета традиционным кроссвордом. Он был почему-то обведён красным карандашом. И им же среди множества пустующих клеточек, написано одно лишь слово "Громовержецъ". Но как-то странно наискосок. Немного удивившись, Остап достал ещё одну газету, уже февральскую, того же года. И опять на последней странице красовался кроссворд с одним единственным словом по полукругу "Гордый". Так оказалось и в других газетах: единственные написанные слова на обведённых красными кругами шарадах. Здесь наблюдалась явно какая-то система, особенно бросались в глаза ключевые слова. Все они очень напоминали названия военно-морских кораблей, принятые в царской России. Уж такому знатоку, как Бендеру об этом не знать? И тут он кое о чём догадался. И убедился окончательно, когда рядом с газетной стопкой среди других книг нашёлся объёмный справочник по кораблям российского военно-морского флота, выпущенный в 1912 году, почему-то Константинополе - Истамбуле с грифом "совершенно секретно" на русском языке. Завеса тайны "теремка" открылась для Остапа окончательно.
   За спиной раздалось лёгкое покашливание. Остап оглянулся. Позади, стоял Адам Каземирович и протягивал ему свёрнутую в трубочку газету.
   - Вот свежую почитайте, пан командор, а то вы барахло старинное всё листаете. Зачем оно вам?
   - Это история, милостивый пан, - в тон ему ответил Бендер, - она гораздо интересней, чем наши "красные будни".
   Но протянутую газету "Черноморская правда" всё же развернул. Как всегда ничего, кроме соцофициоза в ней не наблюдалось. Привлекла Остапа лишь заметка на последней странице "Вчера из зоопарка сбежал огромный бразильский крокодил "кайман". Его поиски пока не увенчались успехом".
  
   ГЛАВА XIV
   ЗАСЕДАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
  
   Весь оставшийся день они обдумывали план спасения Зоси Синицкой. Здесь, все втроём, они были едины. Зосю нужно вырвать из лап банды Сидора Блудмана. Но как это сделать?
   - Треба подплыть ночью к тому дому, на холостом ходу, - предложил Адам, - а там убачим, что к чему.
   - Но где её прячут, вот в чём вопрос? - задумчиво проговорил Остап, да и охрана там по всему периметру не проскочишь незаметно. Тут надо пойти на какую-нибудь хитрость. Чем-нибудь отвлечь охрану. Перебраться через забор. Главное проникнуть в дом. Я знаю, в каком месте.
   - Вы хотите, чтобы я устроил где-нибудь шумиху?! - утвердительно спросил Корейко, поглядев на Остапа пристальным взглядом, который показался ему недобрым и даже каким-то вызывающим.
   "Ревнует", - угадал Бендер. "Влюблён он до сих пор в Зосю. А я его соперник. Счастливый... Счастливый?! - горько усмехнулся он про себя. - Что они за это время с ней сотворили? Даже страшно подумать! И жива ли она? Эти подонки церемониться не станут. Отомстят ей за Блудмана, если я его убил? Но нужно внести во всё ясность, даже ценно собственной жизни". Что для него эта жизнь теперь? Он потерял в ней всё, кроме неё самой. Но есть ещё надежда. Слабая, но есть. И есть шанс. Один. Последний. И его нельзя упускать. Он сегодня ночью сделает всё, что в его силах. Он найдёт Зосю. Найдёт, спасёт или погибнет! Найдёт со своими спутниками или без них... Будь, что будет!
   - Значит, вы предлагаете спектакль? - снова подал голос Корейко. В стиле Шекспира или Дюма?
   - Я ничего вам не предлагаю, Александр Иванович, - повернул к нему лицо Остап, - хотите помочь, пожалуйста. Нет - сам справлюсь как-нибудь. А что касается пьес, я в юности написал их сам штук пять, - усмехнулся Бендер. - Все пародии на Чехова: "Вишнёвый зад" - о нелёгких буднях кадетов, "Дядя Воня" - о судьбе золотаря, "Шайка" - об обманщиках - банщиках, "Три версты" - о коломенских гимназистках - переростках. Пьесы имели успех, - горделиво добавил Остап.
   - Представляю аншлаги, - хмыкнул Корейко.
   - "Всё прошло, как с белых яблонь дым", - уже с грустью процитировал Бендер Есенина.
   - Ну, так, что вы от меня хотите, драматург? - Корейко сделал ироничную физиономию, но в глазах его был всё же заметен еле скрываемый страх. За себя или за свой драгоценный чемодан, который он зажал ногами, сидя на турецкой тахте, чуть в стороне от Бендера и Козлевича. На столике в тарелках лежала малая часть припасов с "Антилопы - гну". Рядом ополовиненная бутыль дореволюционного вина, найденная Остапом в подвале "теремка". Там их хранилось ещё с десяток. Но Бендер вытащил на обед всего одну, литровую. И её уже почти всю выпили. Но напиваться перед вечерним опасным путешествием не полагалось, и все трое были чуть под хмельком, от хорошо выдержанного почти за двадцать лет "муската". В начале застолья Бендер помянул, светлую память Ипполита Матвеевича Воробьянинова и вкратце рассказал все события связанные с их знакомством до самой мужественной гибели раскаявшегося монаха, бывшего предводителя дворянства.
   - бежать отсюда надо и как можно скорей! - заявил после этого рассказа Корейко. - В Турцию бежать! Дотянет туда ваша "Антилопа"? - спросил он Козлевича.
   - Ежели бензином запастись, то дойдём...дня за два, при хорошей погоде и попутном ветре. До Константинополя я полагаю миль 300-350. "Антилопа" моя даёт при крейсерской скорости 15-20 миль в час. Вот и прикидывайте...
   - Нам нужно ещё от катеров береговой охраны улизнуть, - добавил Остап.
   - Ночью отчалим, если повезет, проскочим, пан командор.
   - Только я без Зоси никуда не поплыву! - решительно проговорил Бендер.
   - Само собой, как же без Зоси Викторовны? - развёл руками Козлевич, - не у этих же бандитов её оставлять?
   - Нам нужно как-то отвлечь охрану и псов, - задумчиво проговорил Остап. - Для этого нужна ваша помощь Александр Иванович.
   - Ладно, - махнул рукой Корейко, "махнув" перед этим ещё стакан "муската". - Что мне предстоит сделать по вашему сценарию?
   - Вы умеете лаять по-собачьи? - спросил Бендер очень серьёзно.
   Корейко взглянул на него, удивлённо расширив свои белые глаза.
   - Никогда не пробовал, но можно чуть-чуть потренироваться. А зачем это вам нужно?
   - Неужели не догадались? Вы спрячетесь в кустах по другую сторону дома и начнёте "собачиться" с охранными псами. Ну а я в это время перелезу через забор и проникну в их пыточную. Конгениально!
   - А если меня подстрелят ГПУшники, как бродячего пса? - кисло произнёс Корейко, - не хочется помирать "собачьей смертью".
   - Надеюсь, до стрельбы дело не дойдёт, - проговорил Остап и сам засомневался в сказанном. - Спрячьтесь в какой-нибудь канаве, чтобы пули вас не достали, - посоветовал он.
   - Достойное вы отвели мне место и роль, - невесело ухмыльнулся Корейко, - роль собаки в кустах и на сене. Намёк слишком очевиден.
   - Ну уж не надо так прямолинейно Александр Иванович, хотя доставив вас с чемоданом в Константинополь - Стамбул мы естественно потребуем с вас плату за проезд. И нужно обговорить все условия нашего взаимовыгодного сотрудничества. У вас в вашем чемоданчике я полагаю, миллионов восемь ещё осталось. Я предлагаю поделить их по-честному. Пополам, вам четыре. И нам, включая Зосю - четыре. Я, думаю, это справедливо, Александр Иванович. А не то, не дай бог, всё достанется Блудману, если он жив и его доблестным соратникам. Чует моё сердце, жив он, не так уж я его сильно по голове ударил.
   Корейко сидел, насупившись, зажав ногами чемодан. Он молчал. Он соображал. Последняя фраза Бендера о предполагаемой смерти или ранения Блудмана заставила его задуматься и снова почувствовать намёк. Бендер может и его так же. По голове. Лучше согласиться. Четыре миллиона больше, чем ничего и смерть на этом острове. Он в их руках. Полностью.
   Корейко тяжко вздохнув, вытащил из заднего кармана своих парусиновых брюк ключик, поднял с пола чемодан, положил его на стол. Долго возился с замками. Наконец они раскрылись, и Корейко трясущимися руками принялся выкладывать на стол пачки американских долларов и английских фунтов стерлингов. На белёсых глазах его стояли слёзы. Ему было жалко денег.
   Адам Козлевич застыл, словно парализованный, неподвижным расширенным взглядом уставившись на "валюту". Только большие польские усы тряслись у него под носом мелкой дрожью. И даже привычный ко всему Остап Бендер, тоже заёрзал на турецкой тахте при виде такого богатства.
   Когда количество денежных пачек перестало прибавляться на столе, а чемодан опять перекочевал под ноги миллионеру, Бендер стёр со лба капельки холодного пота и облегчённо вздохнул.
   - Вы умный человек, Александр Иванович, понятливый и деловой. Мне приятно в последнее время иметь с вами дело, - воскликнул Остап и протянул Корейко руку. Но тот её не пожал, а только махнул своей.
   - Забирайте! Склоняюсь под силой и тяжестью обстоятельств.
   - Ну, не переживайте так, Александр Иванович! Эти деньги пойдут на благое дело. Обещаю, если доберёмся, не стану транжирить их попусту. Займусь благотворительностью и меценатством, - приложил Остап руку к сердцу и добавил искренне: - Я уже совсем не тот, что был год назад. Поверьте!
   - Мне на вас наплевать, милостивый государь! - сквозь зубы пробормотал Корейко. - вы обязались доставить меня в Стамбул. И это плата за договор.
   - Ну, что же, - весело произнёс Остап. - Уговор - дороже денег, - и сгрёб пачки с валютой в сумку, вовремя подставленную Адамом Козлевичем. Та запылённая лежала неподалёку в углу. И была совершенно пустой, хотя в ней что-то раньше хранили. И это что-то великий комбинатор "засёк" опытным глазом в самый последний миг на дне, прежде чем валютные пачки упали сверху на маленькую сверкнувшую секундой раньше звёздочку под последним лучом уходящего за море солнца.
   Ещё не остывшее от денежного волнения сердце Остапа снова взволнованно встрепенулось. Он догадался, чем окажется эта "звёздочка" у него на ладони, когда он отыщет её в "денежной" сумке. Но сейчас он её искать не стал, а просто застегнул сумочные ремни и поставил сумку себе под ноги.
   - Пора готовиться к ночной акции, - уже спокойно сказал Бендер, чувствуя ногами приятную тяжесть сумки.
   Александр Иванович Корейко, тяжко вздохнув, подцепил свой облегчённый чемоданишко и, опустив лысеющую голову, поспешно выскочил из "теремка".
   "Уж не хочет ли он украсть "Антилопу" и сбежать на ней" - подумал Бендер и вопросительно взглянул на Козлевича. Тот недоумённо пожал плечами. Ключ зажигания был у него. Но через несколько минут все сомнения развеялись. В глубине рощи вдруг раздался тоскливый волчий вой, а следом за ним протяжный человеческо - собачий лай.
  
   ГЛАВА XV
   КРОВНЫЕ БРАТЬЯ.
  
   "Антилопа", на холостом ходу, скользила по тихой водной глади ночного прибрежного моря. Перед её носом из темноты медленно приближался высокий скалистый уступ "Волчьей скалы", на котором возвышался серый мрачный особняк ГПУ. Почти все окна в этом зловещем замке зияли траурной чернотой. И только одно единственное, на самом верху средневековой по виду башни, светилось тусклым кровавым огнём.
   У Остапа, стоящего на носу баркаса сжалось сердце в тоскливом предчувствии. И к нему откуда-то пришла уверенность, что Зося именно там, в той башне с багряным оконным светом. Как он туда заберётся по почти отвесной скале и гладкой каменной стене, Бендер представлял себе смутно. Но он должен туда забраться, во что бы то ни стало.
   Александра Ивановича Корейко они высадили несколько минут назад, поодаль от уступа. Победневший миллионер вечером спрятал свой облегчённый чемоданишко где-то на острове, чтобы не видели то место "антилоповцы". Бендер, и в самом деле не видел, оставшись в теремке. А вот Козлевич исчез через минуту-другую вслед за Корейко, сославшись на осмотр своего баркаса перед ночным отплытием. Остап догадывался, куда на самом деле отправился Адам. И он вернулся раньше Корейко, многозначительно улыбаясь.
   Корейко громыхнул в сенях возвратившейся туда лопатой и, зайдя в комнату, подозрительно взглянул на командора и капитана, но ничего не сказал. И они тоже промолчали. Так почти молча и дождались они полуночи. Выпили за успех ещё одну литровую бутылку "муската", и гуськом отправились к ожидающей их в бухточке "Антилопе".
   На небе сверкали крупные весенние звёзды. Дул лёгкий бриз. Мотор "Антилопы" слабо бухтел на малых оборотах. Нос баркаса резал тёмную, наполненную звёздами воду, разбивая отражённый небесный свод на сотни сверкающих осколков и брызг.
   Но Остапу, конечно, было не до созерцания ночных морских красот. Его разрывали порывы встречных чувств. Он плыл спасать любимую, и готов был пожертвовать ради неё жизнью. И, конечно, шансов погибнуть у него гораздо больше, чем выжить. Если его только обнаружат, то застрелят словно пса. Но несколько часов назад он стал сказочно богатым. Зачем? Судьба снова сыграла с ним злую шутку? Или это выбор? Ведь он может в любой момент сказать Адаму Козлевичу: " Поворачиваем назад!". И тот, наверное, с радостью развернёт баркас к острову, где они в тереме оставили свои богатства. Кому они достанутся после гибели Остапа? Козлевичу и Корейко! Ведь они не будут рисковать своими жизнями, ради любви. А он рискует. Лучше бы не было этих баксов и фунтов! Тогда хоть всё казалось ясным.
   Душу Остапа сосало отчаяние. Но он силой воли глушил его, понимая. Что выбирать ему не приходится. А когда Корейко сполз неуклюже на берег, замочив до колен парусиновые брюки, Остап уже до конца наполнился решимостью.
   Нос баркаса с тихим шелестом вонзился в береговой песок. Остап спрыгнул на берег, прижав к боку длинную верёвку с острой стальной "кошкой" на конце, которую передал командору Адам Козлевич.
   - Храни тебя матка боска! - проговорил Адам и перекрестил Бендера двуперстием.
   Скала оказалась не такой гладкой вблизи. Виднелись выступы. За них можно было ухватиться и подтянуться выше до следующего выступа. Верёвку Остап обмотал вокруг пояса. Пиджак он оставил на баркасе и остался в одной рубашке. И он полез на скалу, цепляясь пальцами рук за выступы. Он рисковал сорваться вниз каждую секунду. Пальцы скользили по влажным камням, подошва ботинок то и дело готовы были соскочить с выбоины, но каким-то немыслимым образом находили новую опору.
   Остап упорно лез вверх по стене дома - замка. Верёвка, а особенно "кошка" мешали ему почти так же, как и обросшие мхом каменные отвесы. Они не давали крепко ухватиться за выступ и подтянуться на нём. Но Остап всё же подтягивался и лез вверх, хотя силы уже оставляли его. А впереди ещё подъём по стене. Каменная "волчья морда" оказалась чуть в стороне.
   Он несколько минут сидел, тяжело дыша на краю скалы, облокотившись разгорячённой спиной к ледяной стенке "замка". Затем взглянул вниз. "Антилопа" была пришвартована к большому прибрежному камню и скрывалась почти всем корпусом за ним. Но на камне сидел Козлевич, задрав вверх усатую голову. Он ждал сигнала от Бендера. И тот махнул ему рукой. И Козлевич три раза проблеял по козьи, как они с Остапом не без доли юмора и договорились. И почти тут же по другую сторону забора, окружающего дом - замок раздались еле слышные тявканья Корейко. "Лучше бы он хрюкал", - невесело подумал Бендер, вспомнив ассоциации к фамилии миллионера.
   Охранные псы на периметре дружно заголосили в ответ. "Пора" - решил Остап и стал отматывать от пояса верёвку. И в этот момент что-то тяжёлое, словно куль с мукой, пролетело над головой командора и плюхнулось в море. И сразу пошло на дно. Видно, там была глубокая яма, несмотря на прибрежную полосу мелководья.
   Какая-то болезненно удушливая волна сжала на несколько секунд горло Остапа. Он перевёл взгляд от морской пучины к тёмно-красному окну в башне. До него на взгляд казалось метров 8-10. Сумеет ли он так высоко забросить "кошку". И вдруг там уже ждёт его засада? Сцапают прямо на подоконнике. Стоит ли туда забираться? Но не спускаться же вниз? Или чего-то ждать? И что, интересно из окна выбросили? И вдруг догадка обожгла мозг. Сердце нехорошо повернулось в груди, а потом забилось часто и прерывисто. Неужели всё? Неужели никакой надежды? Но, как в этом убедиться? Всё равно нужно лезть! А руки не слушаются. Трясутся. И почему он не взял с собой оружия? Ведь Козлевич предлагал, хотя бы нож. Как он от них будет отбиваться? Трясущимися кулаками? Но нужно успокоиться. Взять себя в руки. И руки тоже. Несколько глубоких вдохов и выдохов. Может ещё есть надежда?! Встал. Прислонился к стене! Бросил "кошку"! Недолёт! Ещё раз! Опять мимо! Ну, снова! Ага, зацепилась за подоконник! Несколько раз дёрнуть. Не сорваться бы! Вроде крепко вонзилась?! Острая. Ну, теперь, потихоньку вверх по верёвке, ногами упираясь в стену. А вдруг окно закрыто или на нём решётка? Да нет, кто же станет над пропастью решётку ставить? И как тогда было выброшено это? Вот и подоконник! Уф! Окно приоткрыто...
   Остап из последних сил подтянулся на руках и с трудом пролез в приоткрытое окно с толстыми старинными рамами. Мягко спрыгнул на пол какой-то небольшой полутёмной комнаты. Бордовый свет шёл из-за двери по не длинному коридору. Бендер заглянул за дверь. Коридор был пуст. В тёмных почти чёрных плафонах, похожих на сердце, кроваво мерцали красные электрические лампочки слабой мощности.
   Остап, осторожно вступая по красной с чёрной окантовке ковровой дорожке, двинулся по коридору, украшенному красными серпами, молотами и звёздами, между тускло мерцающим, словно свечи лампочками. Потолок коридора пестрил изображениями летучих мышей. Бендер подошёл к полукруглой дубовой двери, на которой так же была изображена искусно вырезанная на дереве летучая мышь. Мышь пучила глаза и скалила острые зубы. И кого-то очень сильно напоминала. На круглой латунной ручке тускло, но остроконечно мерцала перевёрнутая пентаграмма. И тут же Бендер сообразив, оглянулся, проверяя свою догадку. Все звёзды на серых каменных стенах коридора были перевёрнуты верхними концами вниз. И это не казалось ошибкой.
   Дверь заперта изнутри на замок. Но в заднем кармане брюк Остапа связка отмычек, одолженных у Корейко. И хотя Бендер не взломщик, но решил попробовать. Вдруг получится. Получилось, конечно, не сразу, но получилось. Остап брезгливо, дрожащими пальцами потянул латунную ручку. Дубовая дверь еле слышно, но как-то противно скрипнула, пропуская незваного гостя. Гость на цыпочках вошёл в маленькую, тоже тускло освещённую прихожую с четырьмя деревянными стульями по углам. Из прихожей вели две двери. Обе были закрыты. В какую ему? Остап решил проникнуть в центральную. Он снова полез за отмычками. Но они не потребовались. Дверь при нажатии тоже тихо - болезненно взвизгнула и приоткрылась. Остап оказался в какой-то по виду лаборатории. На двух металлических столах стояли разномастные колбы, пробирки, стаканы. В банках находились разноцветные реактивы и порошки. Но, основной цвет, который царствовал здесь - был красным. Стены, выкрашенные красной масляной краской. Красная скатёрка на тумбочке с красной стеклянной вазой похожей на большое человеческое сердце в красной жидкости торчали две острые алые гвоздики, в самом деле, похожие на гвозди.
   Основную часть лаборатории скрывала широкая раздвижная занавеска бардового цвета. Оттуда Остап внезапно услышал знакомый голос. Бендер, затаив дыхание, заглянул за занавес. И ему предстала сцена. По центру стояло пустое гинекологическое кресло. Рядом на столике на подносах лежали кучками блестящие медицинские инструменты, разнокалиберные шприцы с толстыми и тонкими иглами. На центральном был хорошо заметен чёрный увесистый резиновый молоток, лежащий сверху на остром кривом ятагане. На кафельном полу стояла пара объёмных тазов, обрызганных красными пятнами. А на столике два полупустых стакана, наполненных чем-то красным. Рядом с пустующим пока креслом на вертящихся табуретах сидели двое в красных халатах.
   На халатах красные фартуки. На лицах красные марлевые маски, на головах - такого же цвета шапочки, похожие на "ермолки". Но у одного, сидящего спиной к Остапу, из-под красной "ермолки" виден кусок белого бинта. Голова у него перевязана. И перевязанный, что-то вкрадчиво и наставительно говорит, сидящему напротив, крепкому рыжему парню, тоже хорошо знакомому. Остап прислушался.
   - Кровь - основа жизни! - говорит перебинтованный. - Она наполняет собой весь организм человека: от головы до ног. Артерии, вены, сосуды, капилляры несут кровь от сердца по всем органам и возвращают её обратно. Происходит круговорот крови в человеке, да и во всех животных тоже. Но человек - существо разумное. И кровь поддерживает его разум. Человек борется со стихией Природы. Он её побеждает. И в этом ему помогает его "горячая кровь". Коммунисты - большевики самые передовые борцы с силами природы и несправедливого эксплуататорского общества. Они хотят покончить с ним на всём земном шаре раз и навсегда. А для этого требуется не только неукротимый дух, но и твёрдость тела, большое физическое долголетие. Ведь, чтобы победить буржуазию во всём Мире, сломать ей хребет, нужно, к сожалению, много лет. Даже в нашей стране, где победила социалистическая революция, не искоренён классовый враг. Явный и тайный. Врагов социализма несчётное множество. Одно кулачество чего стоит. Оно не хочет отдавать хлеб. Кулаки нападают на наши продотряды, убивают коммунистов 25 тысячников, всячески вредят новому колхозному строю. Но это открытые враги, но, сколько у них в стране сочувствующих: подкулачников, саботажников на производстве, недобитых буржуев, помещиков, белых офицеров, попов. Со всеми необходимо беспощадно расправляться. Так нам наказали классики марксизма, так нам завещал великий Ленин. Так нас учит вождь товарищ Сталин, который, я уверен, приведёт нас к победе Мировой революции!
   Но хватит ли у нас физических сил для таких грандиозных свершений? Не дрогнет ли рука, держащая карающий меч? Ведь мы - все люди. Мы тоже устаём на нашей тяжёлой работе. Что нам поможет с новыми силами рубить эти заросли сорняков, мешающих строить светлое будущее коммунизма? Я знаю это средство! Кровь! Она нас спасёт! Недавно умер великий учёный, философ - марксист, врач - Александр Богданов*.
   __________________________________
   *Богданов (Малиновский) А.А (1873-1928) сторонник т.н. "вульгарного материализма и равновесия природы", идеолог "Пролеткульта". Умер во время опытов по переливанию крови в созданном им институте.
  
   Кроме философских и экономических работ, он написал великий роман "Красная звезда" о жизни коммунистического общества на планете Марс. Конечно, фантастический. Если не понятно. Там, чтобы оставаться молодыми сильными и здоровыми марсиане обмениваются между собой кровью. Но кровь, в конце концов, тоже стареет. И переливать себе кровь старика - не имеет смысла. Некоторые использовали кровь младенцев. И тоже напрасно. Ребёнок до 14 лет имеет вегетативное кровообращение. Он ещё не достиг полового созревания и потому кровь его скорее растительная, чем человеческая. Она не поможет в процессе омоложения организма, скорее ускорит его распад.
   Я, как продолжатель дела Богданова, после ряда опытов установил, что самый неоспоримый эффект имеет кровь молодых женщин от 15 до 35 лет. Она, как известно, каждый месяц обновляется. До революции я служил акушером - гинекологом и у меня большая практика по этой части. Затем теория и практика слились воедино. Я понял, как продлить силы и молодой задор наших вождей и их карательных органов. Нужно пить кровь молодых женщин. Переливать не обязательно. Нужно только пить, как воду или вино, сок. По нескольку раз в день. И старость отступит навсегда. Ты стал моим "сокаратником" и я хочу, чтобы ты был моим кровным братом и помощником в нашем общем великом деле! Сейчас сюда приведут женщину. Я доверяю тебе честь слить её кровь в этот свободный пока ещё сосуд. В нём она останется свежей. Консервированной. И забинтованный встав со своего табурета, подошёл к зашторенной противоположной стене и отдёрнул занавеску. Открылся бородато - усатый "ареопаг" четырёх пролетарских вождей, под портретами которых на нескольких рядах деревянных полок с перегородками стояли стеклянные винные бочата, наполненные почти до верху красной жидкостью. Но, конечно, не вином. Несколько ёмкостей оставались пустыми, ждущими наполнения. А на полных виднелись приклеенные бумажки с именами, фамилиями и датами рождения. Имена были женскими. Остапа передёрнуло. Он уже догадывался, чьё они собираются написать имя. И в нём закипел гнев.
   Перебинтованный Блудман взял со стола резиновый медицинский молоток и ударил им по стальному подносу. Ятаган он передал Балаганову. Тот опустил его вниз, стыдливо склонив рыжую голову в красной ермолке. Звук гулко разнёсся вокруг.
   Двое в красных мясницких фартуках через боковой вход ввели, вернее, втащили в "разделочную"...Зосю Синицкую. Она была в полуобморочном состоянии. Её без сопротивления усадили на гинекологическое кресло. Сковали зажимами руки и ноги и молча удалились восвояси.
   - Это Зося Викторовна, - пробормотал совсем упавшим голосом Шура.
   - А ты ожидал кого-то другого? - хмыкнул Блудман сквозь маску. Он положил молоток на поднос, а тот на стеклянный столик позади себя.
   - Ну что, действуйте Александр Балаганов! - пафосно произнёс кровосос. - Органы требуют от вас решительных действий! Во имя Мировой революции! Во имя диктатуры пролетариата! На благо жизни наших вождей. Убей эту сучку! Она отвергла мою любовь ради этой белогвардейской контры - Бендера! Но я и до него скоро доберусь! Убей! - хрипло завизжал Блудман, сжав кулаки в резиновых перчатках. - Вон вена у неё на шее, - добавил он более тихо. - Вся кровь сольётся! Ну! - и сильно толкнул Балаганова в бок. Шура не пошевелился. Потом всё же сделал шаг к Зосе. И тут не выдержал Остап. Он выскочил из-за занавески. Схватил лежащий на подносе молоток и, что было силы, ударил по красной ермолке Сидора Блудмана. Тот как-то по-поросячьи хрюкнул и рухнул к ногам Бендера. У Балаганова из рук выпал ятаган. Он звонко брякнулся о кафельный пол. А следом за ним упал на колени Шура Балаганов. Он сорвал с себя красную маску и стал размазывать по мордастому лицу слёзы.
   - Остап Ибрагимович! - ревел Шура. - Прости меня ради бога! Опутал меня совсем этот Блудман! В ГПУ принял сексотом! Обещал паёк хороший и деньги! И вот теперь на смертоубийство Зоси Викторовны толкал! Крови заставил выпить человеческой! Ой, грех то, какой!
   Остапа трясло от омерзения. И в то же время, в глубине души, он жалел простодушного Шуру. Его сломала жизнь, кровавая жизнь.
   ГЛАВА XVI
   ВЫЗВОЛЕНИЕ.
  
   Хватит пресмыкаться Шура! - сурово сказал Остап. - Помогите освободить Зосю! Нужно выбираться отсюда.
   Балаганов поспешно вскочил с коленей и стал расстёгивать зажимы на запястьях девушки. Остап освободил ноги. Зося была без сознания. Они взяли её с двух сторон, за ноги и за руки и поспешили из "разделочной". Блудман неподвижно лежал на кафельном полу.
   Окно в тёмной комнате, выходящее к морю, оставалось полуоткрытым. Но в углу Остап заметил завёрнутое в мешковину тело. Женское тело. Ему снова стало не по себе. И он не представлял себе, как они даже вдвоём с Балагановым спустят по верёвке потерявшую сознание Зосю? Необходимо привести её в чувство. Остап стал бить девушку по щекам, и она через минуту-другую открыла глаза. И узнала своего возлюбленного. Руки Зоси сплелись на шее Остапа.
   - Ты здесь, милый, - еле слышно произнесла Зося. - они хотели меня убить, - и заплакала.
   - Это им не удастся, - произнёс Остап и поцеловал девушку в губы.
   - Ты сможешь передвигаться? - спросил он её после поцелуя.
   - Я попробую, - натянуто улыбнулась Зося, вставая на ноги, но тут же вскрикнула, увидев рядом Балаганова в красном халате.
   - Он был с ними! - в испуге воскликнула она, прижимаясь к груди Остапа.
   - Шура помогал мне тебя спасти, - соврал Бендер и пристально посмотрел на Балаганова. Тот поспешно стал стягивать с себя халат.
   - Я спускаюсь первым, - сдавленно сказал Остап, забираясь на подоконник. - Ты, Зося, садишься мне сзади на плечи и держишься за верёвку. Так и слезаем. Шура - последним.
   - Я попытаюсь сама, - возразила Зося, - я же спортсменка. Справлюсь.
   - Ты ослабла. Можешь не удержаться! - сказал Остап.
   - Вот тогда положу тебе ноги на плечи, - не поняв двусмысленность фразы, произнесла Зося.
   Она была босой. Туфли остались в застенках кровососов. И она, конечно, переоценила свои силы, оседлав через пару метров спуска плечи Остапа. Чуть выше кряхтел и сопел Шура.
   Верёвки как раз хватило до песчаного берега моря. Остап поднял почти обессилевшую Зосю на руки и понёс её к "Антилопе", всё глубже погружаясь в воду вместе с девушкой, Балаганов плёлся позади, что-то бормоча себе под нос.
   Когда вода дошла Остапу до плеч, он упёрся в корпус баркаса. С борта протянулись руки Козлевича. Остап передал ему Зосю, подтянулся, влез на баркас, помог Адаму Каземировичу и отнёс девушку в каюту.
   - Я вся мокрая, - проговорила Зося, - можно я разденусь?
   Остап поцеловал её во влажные губы и вышел на палубу. Балаганов был уже на борту. Он стащил с себя штаны и выжимал их, виновато поглядывая то на Бендера, то на Козлевича. Тот ему неопределённо улыбался. Они давно не виделись, и Адам не знал как себя вести с Балагановым. Остап вернул его к реальности.
   - Пора отчаливать, Адам Каземирович! Ещё ведь нужно Корейко забрать. Он свою собачью роль выполнил блестяще. И, между прочим, скоро рассвет, - добавил он.
   Баркас на тихом ходу отвалил от камня, отплыл подальше от берега и, пройдя вдоль него немного вдалеке, причалил к тому месту, где его должен был ждать Корейко. Но того на берегу не оказалось. И сколько не блеял Козлевич, сколько ни вглядывался в бинокль Бендер, никаких следов подпольного миллионера обнаружить не удалось. Прождав его больше часа, Остап махнул рукой Козлевичу. "Антилопа" повернула снова в море. Когда тёмный берег скрылся за горизонтом, Остап зашёл в каюту. Зося спала, укрывшись одеялом. В каюте царил полумрак. Позади мерно гудел мотор "Антилопы". Бендер почувствовал, что тоже смертельно устал. Он скинул с себя мокрые брюки и рубашку и прилёг рядом с Зосей. Она во сне положила ему руку на грудь. Остап тоже обнял девушку. На душе у него стало легко и спокойно, и он почти мгновенно уснул глубоким безмятежным сном.
   Но сам сон у него оказался не таким безмятежным, как минута засыпания. Во сне он оказался в замке похожим на средневековый. Он бродил среди тёмных пустых коридоров, потолок которых был усеян россыпью красных пятиконечных, тускло мерцающих звёзд. Он искал Зосю, но нигде её не находил. Наконец он увидел большие дубовые двери и с трудом раскрыл их. Он оказался в огромном зале. Зал казался совершенно пустым, но только внизу. Когда Остап посмотрел на потолок, то на несколько секунд обомлел. На потолке вниз головами висело множество громадных красных летучих мышей размером с человека. И лица у них оказались человеческими, со злобно горящими глазами и торчащими из полураскрытых ртов острыми окровавленными клыками, тускло освещёнными отблеском красных звёзд.
   В центре на позолоченной потолочной балке располагались вождяки, вцепившиеся в неё острыми когтями. А в самом центре висел вниз башкой чёрный усатый мышак с трубкой в зубищах. Он с лёгким прищуром смотрел в упор на стоящего в дверях Остапа. И тому показалось, что рот у мышака находится на лбу. Усы - это густые брови. Лоб - безгубый подбородок. Под ним рыжий ёжик бороды. Жуткое зрелище. Из зубатого "лба" вырвался клуб чёрного дыма и скрипуче - писклявый голос произнёс с ужасным акцентом сквозь зажатую зубами трубку:
   - Жит стала лутше, жит стала виселэй!
   Висящая под потолком стая летучих мышаков ответила на эту фразу дружным свистящим смехом, и бурным хлопаньем широких перепончатых крыльев. хлопанье и смех не смолкали очень долго, пока усатый вождяк не махнул своим кривым когтистым крылом. Наступила гробовая тишина.
   - Жит стала лутше, - повторил вождяк и снова с прищуром взглянул на Бендера. - Но нам мишают вэсэло жит. Вкусно кюшат и сладко пит наш живытэлный напыток. - Он согнул крыло, вытащил откуда-то сбоку большой стеклянный графин, наполненный красной жидкостью, и хлебнул её прямо из горлышка. Закатил от наслаждения глазищи. И после сладкой паузы продолжил, уже явно захмелевши:
   - Нам мишают жит враги нашего народа - люди-изверги. Оны нэ хотят отдават нам своё красное кровино для нашего виселья, моладасты, красоты и силы, в борьбэ за тэло пира во всём Мире. Но мы высосем его у ных. Вот одын из таких врагов! - вдруг выкрикнул усатый вождяк, указывая когтём на кожистом крыле в сторону Остапа. - Он пронык сюда за своей дэвкой - Зосей. Но мы высосем эту Зосю! И высосем его самого! До основанья! Таков мой прыговор, тварищи пристяжные зависатели! Ви согласны?!
   Вся стая одобрительно захлопала крыльями и залязгала зубищами. Остап хотел повернуться и уйти назад через дубовую дверь. Но ноги его словно прилипли к полу, руки не шевелились. Он остолбенел. И только чувствовал, как в голове у него шумит кровь. Это тоже почувствовал генеральный мышак - вождяк. Он закатил глаза за рыжие ресницы и проговорил почти ласково:
   - У нэго крепкое кровино. Я хачу выпит его до дна.
   - Тварищ Блудман, я прэдоставляю вам право пэрвого глотка. Вэд это - ваш злэйший враг! - и вождяк широко взмахнул чёрным кожистым крылом.
   От потолка отделился тоже чёрный кожаный мышак со знакомой бульдожьей мордой. Неуклюже размахивая крыльями, он стал кружиться вокруг Остапа, примеряясь, куда бы ему вцепиться зубами. При этом он злорадно и кровожадно ухмылялся. Он уже прицелился и раскрыл свою острую пасть, когда между ним и Остапом внезапно возникла фигура в тёмной монашеской одежде. В руках фигура держала деревянную палку в виде креста с заострённым наконечником.
   - Я с тобой, Остапушка! - выкрикнул Ипполит Матвеевич и одним движением проткнул кожаную грудь Блудмана своей крестообразной палкой. Блудман завертелся на ней, как на вертеле, визжа, словно зарезанный поросёнок. Красные летучие мыши сорвались с потолочных балок и дико свистя, закружились по залу. И Остап увидел, что они кружатся вокруг стоящей в центре зала Зоси. И услышал голос вампира - вождяка:
   - Висосат эту Зоссию да паслэднэй каплы!
   Остап хотел броситься на помощь Зосе, но ноги опять его не слушались. Но зато на выручку смело пошёл Ипполит Матвеевич, сбросив с палки на пол издыхающего Блудмана. И монах врубился в скопище летучих кровососов, разя их налево и направо своим крестом. Взял за руку Зосю и подвёл её к Остапу. Улыбнулся и негромко сказал:
   - Береги её, Остапушка! Люби её! Да хранит вас Господь! - И куда-то так же внезапно исчез без следа. Исчез и зал с летучими вампирами.
   Зося прижалась к груди Остапа и тихо заплакала. Кто-то позади дотронулся до его плеча, Бендер оглянулся. Адам Каземирович Козлевич толкал его в плечо и настойчиво приговаривал:
   - Пора, пора. Мы пришли, мы пришли...
   Остап вскочил с кровати. Козлевич стоял, рядом улыбаясь в полутьме каюты. За спиной зашевелилась Зося. Остап мотнул головой, отгоняя жуткое сновидение.
   - Мы пришли, Остап Ибрагимович, - повторил уже наяву Адам, - на острове мы.
   Зося вышла на палубу "Антилопы" следом за Козлевичем и Бендером. Яркое утреннее солнце брызнуло в глаза, заставляя их закрыться. На прогулочной скамейке сидел Шура Балаганов. При появлении Остапа он вскочил и почти вытянулся во фрунт. Это чинопочитание Остапу не понравилось, хотя, как известно, он прежде был офицером.
   - Я предполагаю, Шура, что вы не сын лейтенанта Шмидта, а его адъютант или даже денщик, - брезгливо произнёс Остап, когда Балаганов попытался помочь ему надеть пиджак. Бендер сунул руку в карман и нащупал там круглые тёмные очки старика Синицкого. Утреннее солнце било ему по-прежнему в глаза.
   "Вот они и пригодились" - подумал Остап, протирая очки носовым платком. Пальцы под платком нажали на стальную дужку, и Бендер почувствовал, как круглая оправа легко развернулась сверху вниз. Точно так же поступила и другая, под нажатием пальца.
   "Странные какие-то очки" - удивился великий комбинатор и напялил их на нос. Перед глазами в центре затемнённого пространства вспыхнули два светлых полумесяца, смонтированных, словно из небольших квадратиков. Всё окружающее в них преломлялось и увеличивалось. Квадратики полумесяца были явно с диоптрией.
   "А очки-то с секретом", - Остап снял их и повернулся к стоящей рядом Зосе.
   - Как ты себя чувствуешь? - заботливо спросил он. - Как спалось?
   - Сон я видела ужасный, - пробормотала Зося, положив голову на плечо Остапа.
   - Ещё бы, - сказал он, гладя девушку по светлым волосам, - после того, что ты пережила, всякие ужасы сниться, будут.
   - Я будто в большом зале стою, а на до мной громадные летучие мыши кружатся. Красные с человеческими лицами. А один главный с усами и трубкой в зубах приказал, чтобы они высосали меня до капли. Но меня какой-то дедушка спас с палкой. Он летучих мышей отогнал и к тебе меня привёл.
   Остап удивлённо взглянул на Зосю. Она только что пересказала ему его собственный сон. И даже появление в нём Воробьянинова, о существовании которого она не знала. Значит, между ними, влюблёнными. Есть какая-то магнетическая связь. О таких внутренних связях он знал, будучи "факиром - передвижником" и "жрецом таинственного культа". Но в те "магические" дни он только притворялся медиумом, чтобы одурачить легковерных зрителей.
   Сейчас вдруг в нём открылось Прозрение. И какое-то странно двоякое. Чисто зрительное, связанное с очками старика Синицкого и неведомое духовное, объединённого в трансляции единого с Зосей сна, про красных летучих кровососов. Тут было над, чем поразмышлять. Но в другое время.
  
   ГЛАВА XVII
   ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ.
   Зося с помощью Остапа спустилась на берег, удивлённо оглядываясь вокруг. Она шла вслед за ним по тропинке между кустов и деревьев, и с лица её не сходило удивлённое выражение. А когда Зося увидела открывшийся на поляне "теремок", удивление сменилось улыбкой. Зося оглядывала запылённые резные оконца деревянные башенки и купол "обсерватории" и глаза её светились каким-то внутренним блеском. Остап обратил на этот светлый взгляд внимание.
   Балаганов тоже глазел на "теремок", но глазами зеваки, увидевшего посередине современной улицы царскую карету. Ему было любопытно. И только.
   А в Зосе открывалось нечто иное. И пока Остап не понимал, что именно. Но девушка через минуту сама ему сказала радостно и возбуждённо:
   - Я здесь была, в этом домике, в детстве.
   Теперь пришлось удивиться Бендеру:
   - Кто же тебя возил сюда на экскурсию? - спросил он немного недоверчиво.
   - Дедушка возил на лодке. Плыли мы долго-долго. Я на носу сидела, и первая увидела этот островок. Весь зелёный. И дедушка причалил к нему, только с другой стороны, чем мы сейчас. Там ещё ручеёк в море течёт. Вода холодная, аж зубы сводило. А потом дедушка привёл меня к этому домику, показал телескоп. Я даже взглянула в него на море. И видела корабли. А потом он сам долго в него смотрел и что-то записывал в тетрадке. Мы здесь переночевали на диване, а рано утром поплыли назад. И так ещё раза три за лето мы сюда плавали. Я весь островок избегала, пока дедушка в телескоп смотрел. Словно, я снова в детство попала, - радостно добавила Зося к своему рассказу и погладила брёвна старого деревянного сруба.
   "Вот так дедушка!" - воскликнул про себя великий комбинатор. Он тут же практически понял всё. Дачный домик старика Синицкого, построенный им, судя по всему, задолго до революции на удалённом от берега островке, служил ему явно не с целью отдохновения от трудов праведных. Труды у него были совсем другого рода и характера. И Бендер решил удостовериться в своём открытии. Но он галантно пропустил Зосю первой в двери "теремка", чтобы ненароком не затемнить её светлые ностальгические воспоминания.
   Зося, улыбаясь, ходила по дому, трогала руками запылённые вещи, а Остапу не терпелось подняться в "обсерваторию" и заново осмотреть ту, зная теперь, кто её и всего теремка был настоящим хозяином. Тут в дверях появился Шура Балаганов. Он окинул взглядом комнату и, причесав пятерней свою рыжую лохматую шевелюру, проговорил:
   - Здесь, наверное, какой-то турок жил?!
   - И не только иногда жил, - ответил ему загадочно Остап и стал подниматься по лесенке в "обсерваторию" старика Синицкого.
   Там внешне ничего не изменилось. Телескоп стоял на штативе, уперев своё "дуло" в неплотно задвинутые Бендером створки деревянного купола. Рядом стоял столик с сухой чернильницей и ручкой с ржавым пером. Но тетрадка, о которой говорила Зося, рядом не присутствовала. Остап не видел её и в первый раз. Но вот старые газеты с кроссвордами лежали в серванте на прежнем месте. И чтобы проверить свою догадку, великий комбинатор развернул одну из газет и напялил на нос очки с секретом. Солнечный луч из широкой щели в куполе ярко освещал столик и газету на нём. Взгляд через очки совпал по полукругу, точно высветив ключевое слово кроссворда "Громовержец". Совпадали по дугам - полумесяцам и слова в других газетных кроссвордах. Остапу стало окончательно ясно, кем был дедушка Зоси Синицкой во время "империалистической войны", а может и гораздо раньше. Как там этот статус называется? "Резидент". И как хитро придумано. Передача сообщений через официальную печать. В виде кроссвордов. И разгадать слова можно только через специальные очки. Как говорится: "Всё гениальное - просто". Но почему тогда власти не "засекли" этот остров? Частная собственность? Неприкосновенна? Да неужели до такой степени? Неподалёку от морской базы?
   Ах, царь-государь с его либеральными законами и порядками. Профукал Россию! И большевички видно проморгали островок? А, может, их тут много? За всеми не уследишь... А возможно высаживались. Да в глубь не заходили. безлюдье...
   И тут Остап вспомнил про последний кроссворд старика Синицкого, адресованный Зосе. Ведь он у него лежит в кармане пиджака. И, как известно, в тюрьме при обыске ГПУшники ни его, ни очки почему-то не изъяли.
   Чуть дрожащей рукой Бендер вытащил из кармана уже изрядно помятый листок. Разложил его на столике. Снова надел, снятые было круглые очки, и взглянул через них на многоярусную сеть букв в квадратиках с чёрными пустотами. И слово появилось само собой перед глазами. И это слово было: "ТЕЛЕСКОП". Остап снял очки и посмотрел на телескоп. Неужели дедушка-шпион решил завещать внучке свой оптический прибор, чтобы она продолжила его трудное и опасное дело? Глупость какая-то. Ох, здесь что-то не так! Но что? Что оставил Зосе дедушка? За спиной послышался стук в дверь. Бендер оглянулся. В дверном проходе стояли Балаганов и Козлевич:
   - Остап Ибрагимович, - проговорил Адам, - у нас бензина в обрез. Разжиться им нужно. Путь ведь скоро предстоит неблизкий. Так что, можно мы после обеда отчалим, а к ночи вернёмся назад?
   Остап пристально в упор посмотрел на Балаганова:
   - Шура вы тоже плывёте? - спросил он, сверля взглядом бывшего бортмеханика.
   Тот потупил очи долу.
   - Адаму Каземировичу будет одному трудно, - пробормотал он. - Я ему помогу, - и добавил. - Я не подведу. Богом клянусь.
   - Хорошо. Верю вам в последний раз, Шура. Помогите пану Козлевичу. И заодно поищите вдоль берега Корейко. Может, он ещё жив.
   - Да на что он вам сдался, Остап Ибрагимович, - подал голос Козлевич. - Лишний он сейчас среди нас.
   Остап болезненно мотнул головой и чётко произнёс:
   - Я - русский офицер, пан Адам! И своему слову верен, хотя и вынужден заниматься финансовыми комбинациями. Но я не хочу выглядеть в своих глазах предателем и обманщиком. Так что, ещё раз моя настоятельная просьба: поискать Корейко. Только по-честному. Возле условленного места.
   После того, как Козлевич и Балаганов исчезли за дверью, Бендер стал тщательно осматривать телескоп. Он даже соскоблил столовым ножиком в нескольких местах краску на корпусе, уподобляясь Паниковскому и Балаганову в тайной надежде увидеть золотой блеск. Но корпус был обыкновенный, стальной, а не золотой. Может, пошутил старичок над внучкой? Или тронулся на старости лет своим шпионским умом?
   Недоумевая, он спустился вниз и застал Зосю за уборкой гостиной. Окна в домике оказались раскрытыми настежь, но пыль всё равно стояла столбом. Сколько лет здесь её не мели. Чтобы не мешать Зосе, Остап вышел наружу, всё ещё размышляя о загадке кроссворда - завещания старика Синицкого - турецкого резидента. Он задумчиво окинул взглядом поляну и вдруг увидел две склонённые фигуры.
   Одна из них держала в руках лопату. Вторая пристально наблюдала за процессом копки. Наконец процесс был завершён. Козлевич вытащил из ямы чемодан Корейко, и они вместе с Балагановым направились в сторону бухточки, несколько раз оглянувшись на домик.
   Командор последовал за своим экипажем и догнал его возле борта "Антилопы".
   - Так! - громко произнёс Бендер за спинами экипажа. - Удрать собрались?
   Козлевич от неожиданности выронил из руки чемодан и пунцово покраснел. Балаганов вжал свою лохматую рыжую голову в плечи и тоже вспыхнул, окрасив лицо в тот же цвет, что и волосы.
   - Да нет же, - наконец пробормотал явную ложь Козлевич, - мы хотели Корейко чемодан отдать, если его найдём. А вдруг он с нами плыть передумал? - и ещё больше побагровел от стыда.
   - Плохо иметь дело с прохвостами, - невесело произнёс Остап. - И особенно доверять им.
   Затем голос его изменился. Он стал повелительным, командирским.
   - Чемодан я забираю. Вот вам деньги на бензин, продукты и машинное масло, - он достал из кармана пиджака несколько червонцев. - И найдите мне Корейко!
   - Да где же мы его найдём? - пожал вжатыми в голову плечами Балаганов.
   - Я что должен повторять дважды? Если он жив, то ждёт наверняка, в тех кустах, где мы его высадили на берег. Ещё вопросы будут?
   Экипаж молча вытянулся "во фрунт". Бендер тоже без слов развернулся и пошёл с чемоданом через кусты по тропинке назад к домику. За спиной он услышал, как завёлся мотор "Антилопы".
   Зося уже закончила подметать и разложила для просушки на солнечной поляне перед домом персидский ковёр. Она с улыбкой посмотрела на выходящего из кустов Остапа. Пошла ему навстречу, обняла за шею. Поцелуй получился долгим и сладостным.
   - Осенька, давай здесь жить, - счастливо проворковала Зося. - Здесь так хорошо! А пан Козлевич будет нас возить в город или куда-нибудь ещё...
   - Ты забыла милая, что нас упорно разыскивает ГПУ, и, в конце концов, найдёт и здесь, - грустно сказал Остап. - Нам нужно срочно уплывать. За море, за границу. В Турцию. Главное - добраться туда невредимыми. Ну, а жить мы сможем потом, где угодно. На любом острове.
   Зося улыбнулась ему и молча, но как-то сожалеюще кивнула. Они больше, не проронив ни слова, вернулись в дом. На маленьком домике в сенцах лежали какие-то пакеты. В них оказалась перловая крупа, соль, кусок сала и две буханки полу чёрствого хлеба. Видно, собираясь в плаванье, Козлевич позаботился о пропитании влюблённой пары. Остап, обнаружив это богатство, тут же почувствовал, что проголодался. Зося с ним была солидарна.
   - Я обед приготовлю, - воскликнула она, оживляясь, - только вот костёр нужно развести и воду из ручья принести, - в рифму сказала Зося и усмехнулась этому.
   Железное поржавевшее ведро стояло рядом в маленькой кладовой. Здесь же на полке притулилась тоже поржавевшая керосинка и рядом запылённая бутыль с топливом. Так что разжигать костёр не было необходимости. А за водой они отправились вдвоём, кое-как оттерев ведро от ржавчины.
   Родник бился из-под камня тугим прозрачным бугорком, размыв за много лет небольшую и неглубокую купель, из которой в сторону моря тёк искрящийся на горячем майском солнышке говорливый ручеёк. Наполнение ведра водой могло теперь и подождать. Голод куда-то на время ушёл после обильного насыщения родниковой водой. Пара расположилась на узком песчаном берегу, возле дельты ручья, втекающего в море.
   Поцелуи очень быстро переросли в страстные объятья, а те не заставили ждать бурного продолжения. Два молодых обнажённых тела сладостно извивались на горячем пляжном песке почти целый час. Когда всё бурно и обоюдно закончилось, они ещё некоторое время лежали рядом, держась за руки, и, полу закрыв глаза, расслаблено остывая под горячим солнцем, после насыщения изголодавшейся близости.
   Первой приподнялась Зося. Она наклонилась над Остапом и поцеловала его в небритую щёку.
   - Я искупаться хочу, - прошептала Зося ему на ухо, и добавила, - давай вдвоём?..
   Остап согласился. Солнышко припекало всё сильнее, а после сладострастного часа, естественно, захотелось водной прохлады. И они, взявшись за руки, пошли вместе, вступив в журчащее русло ручья, опреснившего на несколько десятков метров солёную морскую воду, в этой части острова.
   Поплыли рядом "брасом", иногда поглядывая друг на друга и молча улыбаясь. Зося плавала очень хорошо. Ещё бы: родиться и жить возле моря. Но и Остап от неё не отставал. Они заплыли довольно далеко, и Бендер увидел ещё пару зелёных островков, очевидно, тоже необитаемых.
   Пора было возвращаться, а то притихший было голод, после активных физических упражнений, снова напомнил о себе утробным сосанием в желудке.
   Солнце уже перевалило через первую половину дня, указывая на обеденное время. Остап приплыл к берегу первым. Зося завернула неподалёку к прибрежным кустам, смущённо улыбнувшись. Остап присел на песок, дожидаясь девушку. Но она вдруг очень быстро выскочила из кустов и бросилась к Остапу. На лице у Зоси горел испуг.
   - Там какое-то чудище! - воскликнула она, показывая на кусты.
   - Медведь, что ли, волк или кабан? - Остапу тоже стало не по себе. Выскочит ещё какой-нибудь вепрь и удирай от него голышом.
   - Нет, он в воде плавает, - разъяснила Зося, - чёрный, глазищи и зубищи торчат. Я очень испугалась.
   - Может, это дельфин, какой-нибудь заблудший, - предположил Остап, потом решительно поднялся с песка.
   - Пойдём, посмотрим на твоё чудище.
   - Нет, я боюсь, - мотнула головой Зося, - если хочешь, иди один. Я лучше тебя здесь подожду.
   Отступать уже не приходилось, и Остап, осторожно вступая босыми ногами по песку, зашёл за кусты и увидел небольшую тенистую бухточку. И никакого чудища там не обнаружил. "Наверное, ей почудилось" - решил Бендер. - "Тень какая-нибудь промелькнула или рыбина большая заплыла". Он вернулся и попытался успокоить Зосю своими объяснениями, но не успокоил. Зося упрямо тряхнула головой:
   - Оно было настоящее. Я видела его глаза. Страшные и злые...
  
  
   ГЛАВА XVIII
   Волшебный телескоп.
   После обеда, который Остап обозвал "сальными перлами" (перловая каша на сале), влюблённая чета расположилась прямо на подсыхающем персидском ковре, положив под головы большую, тоже подсохшую, подушку. Подушка всё равно пахла плесенью, но на это не обратили внимание. Не до того было. Новый всплеск страсти закружил возлюбленных в хороводе неудержимого экстаза. Ковёр был искатан вдоль и поперёк. Подушка тоже участвовала в этом трудоёмком процессе. И только, когда солнце стало садиться за морской горизонт и на поляне слегка посвежело, неистовые любовники, наконец, использовали подушку по её предназначению. Они легли на неё головами.
   - Как хорошо, - томно прошептала Зося, прижимаясь к Остапу. - Как мне с тобой хорошо, Осенька.
   - С мужем было не так? - вырвалось у Бендера, и он тут же пожалел о сказанном.
   На глаза Зосе навернулись слёзы. Слёзы жалости по Периклу Фемиди. Она ещё не знала, что бедного Перикла убили. И не стоило ей об этом говорить. А нужно её успокоить. И он ласково поцеловал её в губы.
   - Я люблю тебя, Зося, - впервые в жизни произнёс эту стародавнюю фразу Остап. И голос у него почему-то дрогнул. И он сам этому удивился.
   - Я тоже тебя люблю, Осенька, - произнесла словно эхо, Зося и после паузы глубоко вздохнула и всхлипнула:
   - Что же будет с Фемиди? Я же знаю, что его из-за меня этот Блудман арестовал.
   - Может, всё ещё образуется, - безнадёжно фальшивым голосом сказал Бендер. - Может, его уже отпустили? - добавил он. Уже сгорая от стыда и всё больше убеждаясь в душе, что Зосе не нужно знать куда "отпустили" ГПУшники её несчастного мужа.
   Неведомо, поверила ли ему Зося, но через несколько минут она перестала всхлипывать и вспоминать вслух Фемиди.
   Между тем, как всегда бывает в южных краях, после захода солнца, быстро потемнело. В кустах зачирикали какие-то вечерние пичужки, но соловьиных трелей среди них не слышалось. Да и откуда здесь взяться соловьям? Стало по-настоящему прохладно, благодаря лёгкому морскому ветерку.
   Влюблённая пара поднялась с ковра, оделась и отправилась в "родовой теремок" Зоси Синицкой, как окрестил домик про себя Остап. На столике в гостиной они зажгли свечи в подсвечнике. Остап разлил по бокалам дореволюционный "мускат". И они выпили "за Любовь". Литровая бутыль вина была опустошена в течение часа. Остап выставил на столик другую, но Зося отрицательно покачала головой.
   - Я больше не буду, - немного хмельным голосом проговорила Зося, - я хочу в телескоп посмотреть на звёзды.
   - Там звёзды не увидишь, - вспомнил Остап особенности обзора, - там ветка.
   - У, - надула губки Зося, - а мне так хочется!
   - Я тут в кладовой пилу видел, пойду, отпилю эту ветку, - вдруг решительным тоном сказал Бендер и не теряя даром времени, вышел из комнаты в сени, а дальше уже с пилой во двор.
   Пила была ржавой. Акация росла по другую сторону поляны, но ветка, закрывающая широту "обсерваторного" обзора, к счастью вылезала из ствола на уровне груди и была не так толста. И всё равно Остапу пришлось повозиться в полной темноте почти полчаса, елозя ржавой пилой. Ветка ей отдавалась неохотно. Но, всё же, в конце концов, усилия пильщика вознаградились треском и обрушением на поляну цветущей ветви. Пахнуло ароматом белой акации. Остапу стало её, немного жаль. И он напилил несколько веточек с цветами. Охапку душистой акации он принёс Зосе, и она этому подарку очень обрадовалась. Веточки с цветами она поставила в вазу, наполненную водой. Аромат поплыл по комнате.
   - Ну, что пойдём на звёзды смотреть? - протянул Зосе руку Остап. Они поднялись в "обсерваторию", прихватив с собой подсвечник с горящими свечами.
   Бендер отодвинул створки купола, и перед ним открылось звёздное небо. Звёзды алмазной россыпью сияли на тёмном небосводе, призывно "подмигивая" из своего бескрайнего далека. Ими, наверное, можно было бы любоваться всю ночь.
   Зося уселась в кресло, приподняла штатив телескопа и посмотрела одним глазом в окуляр.
   - Муть, какая-то, - пробормотала она, отрываясь от окуляра. - Какие-то пятна вместо звёздочек, - и огорчённо добавила, - а я хотела Венеру увидеть. Она ведь - богиня Любви...
   - Покрути вот это колёсико, - Остап указал на "искатель", - может, и увидишь не Венеру - так Марс.
   - Марс - бог войны, зачем на него смотреть? - Зося притворно нахмурилась и стала крутить колёсико "искателя". Фокусное расстояние у объектива телескопа было велико. И, видно, усилие Зоси увенчалось успехом. Она вдруг радостно всплеснула руками и воскликнула:
   - Ой, сколько звёздочек по кругу! И все одинаковые, радужные! Хочешь посмотреть, Осенька?
   Остап немного удивился восклицанию Зоси. О существовании "круговых созвездий" ему ещё не приходилось слышать. А уж видеть их тем более! Зося чего-нибудь напутала с фокусировкой. Нужно поправить. Он занял место наблюдателя и взглянул в лупу. Сперва он ничего объективного не узрел. Только радужные блики по периметру объектива. Но через несколько секунд ему открылось "небо в алмазах". Он переливалось двумя сверкающими полумесяцами сверху и снизу, образуя искрящиеся дуги. Блеск слепил глаза в отражённом свете горящих рядом свечей. И Остап вдруг понял, что это - не звёзды! И чуть позже догадался: ЧТО ЭТО! И от этой догадки у него закружилась голова. Вот оно, дедушкино наследство! Вот что зашифровал старик Синицкий в своём кроссворде под кодом "Телескоп". Вот, что он спрятал в линзе телескопа!
   Остапу вспомнилась внешность старика. Он был похож на... гнома. А гномы хранят...алмазы. Вот вам и "небо в алмазах". В настоящих алмазах. С Синицким ими расплачивались турки, за шпионаж. Остап перевёл дыхание.
   - Зося, тебе подарок от дедушки, - сказал он, повернувшись к подруге, - ты видела алмазы, - уточнил Остап и взглянул в глаза Зосе. Те удивлённо расширились. Восторга в них Бендер не заметил.
   Зато сам Остап был в полном восторге. Теперь они с Зосей сказочно богаты. Теперь бы добраться до Турции. А там очень скоро: "Здравствуй, Рио!". Только на этот раз нужно действовать более осмотрительно. А то помнит он румынскую Сигуранцу... Его дальние соплеменники - турецкие янычары - младотюрки, думается, не более мягкосердечны. Памятуя их зверства над армянами в 15 году.
   Но сейчас нужно извлечь алмазы. И Остап приступил к делу. Но это оказалось делом нелёгким. Резьба на муфте с объективом за много лет успела заржаветь и откручиваться не хотела. Бендер прилагал титанические усилия, но муфта стояла насмерть.
   Зося молча сидела в кресле и наблюдала за вспотевшим в неравной борьбе Остапом. Борьба закончилась победой телескопа. Великий комбинатор сдался, но ненадолго. Он спустился в кладовую и вернулся оттуда с тяжёлым молотком.
   - Может не надо, Осенька? - тихо проговорила Зося, - я на Венеру хотела посмотреть.
   - Да увидишь ты свою Венеру! - возбуждённо воскликнул Бендер. - Я тебе не такой телескоп куплю!
   И он ударил по объективу молотком. Увеличительное стекло лопнуло на две части. Остап столовым ножом выковырял сначала верхнюю половину линзы, потом - нижнюю. Крошечные, карата 3 не больше, алмазы были приклеены на внутренней стороне. Но их было много, несколько десятков. Целое состояние, если только они не фальшивые? Но тут уже нужен ювелир - эксперт. На глаз не отличить самому.
   Остап аккуратно отколупал алмазы от стекла разбитого объектива и переложил их в маленький полотняный мешочек, найденный им на верхней полочке серванта. Мешочек с алмазами он протянул Зосе.
   - Это твоё наследство, - сказал он и искренне улыбнулся девушке. Он был очень рад такому обороту событий. Теперь только бы дождаться возвращения "Антилопы" с провизией и бензином, и тогда в путь, к берегам Босфора. Подальше от этой страшной страны. Улыбка окрасилась грустью. Зося тоже в ответ улыбнулась, забрала мешочек и положила его к себе в лиф, а затем чуть удивлённо спросила Остапа:
   - А откуда у дедушки столько алмазов? И дом этот и телескоп, зачем здесь держал? Ведь мы жили очень бедно. Я и не знала, что он был таким богачом.
   - Он боялся, что его арестуют и конфискуют все богатства. У Корейко тоже денег не меряно, сама теперь знаешь. А жил он как? На 40 рублей. Здесь быть богатым - очень опасно, - сказал Остап и добавил, - бежать нужно отсюда, и поскорей...
  
   ГЛАВА XIX
   ЧЁРНОЕ ЧУДОВИЩЕ.
  
   Громкий стук в дверь разбудил спящих. Остап мгновенно вылетел с пляжа Копакобана*, где он загорал на шезлонге рядом с Зосей и оказался тоже рядом с ней, только на пыльном турецком диване. Стук повторился снова. Остап спустил ноги на пол. За спиной зашевелилась тоже проснувшаяся Зося. В окнах теремка серела предрассветная полумгла. Бендер натянул рубашку, брюки, подошёл к двери, и ещё до конца не очнувшись от сна, машинально спросил: - Кто там? - хотя по логике, кроме экипажа вернувшейся "Антилопы", за дверью никого быть не должно.
   За дверью сдавленный голос Шуры Балаганова произнёс: - Это мы, Остап Ибрагимович.
   Командор откинул крючок, на который он на ночь предусмотрительно запер дверь. Она заскрипела ржавыми петлями. В чёрном дверном проёме показалась белая и почему-то испуганная физиономия Шуры. Но рассмотреть её как следует Бендеру, не удалось, потому что его внезапно ослепил яркий свет электрического фонаря. Кто-то ворвался следом за Балагановым в комнату и профессионально с двух сторон скрутил Остапу руки за спиной. Тот не успел даже ничего толком сообразить. Его бросили на диван рядом с Зосей. Луч фонаря слепил глаза, и Остап их закрыл. И тут же услышал до отвращения знакомый голос:
   - Вот мы и снов встретились бывший поручик Бендер! Не удалось тебе, белая турецкая сволочь, меня убить! Но, как говориться, настало время мести. И уж будь уверен, я тебе отомщу за всё! Ты пожалеешь, что родился на свет! И для девки твоей найдём применение. По назначению.
  
   _________________________
   * Копакобана - приморский район Рио-де-Жанейро.
   Остап рванулся с дивана, но руки держали его крепко. Рядом тихо плакала Зося. Резкая и сильная пощёчина обожгла лицо. Остап опять, что было силы, рванулся. На этот раз ему это удалось. Он кинулся на Блудмана, но тут же получил удар фонарём по лицу. Удар пришёлся в рот. Губы почувствовали солёный кровавый вкус. Двое чекистов, откинутых было в стороны, снова навалились на Бендера. От них пахло перегаром и луком. Блудман принялся пинать его сапогами, норовя попасть по почкам и печени. Зося кинулась под удары, крича и причитая. И Блудман тут же прекратил пинаться. Его подручные оттащили Зосю от Остапа. У того ныли бока. Кровь текла из разбитой губы. Он откинулся на спинку турецкого дивана, морщась от боли. И ещё у него болела душа.
   - Где деньги? - вдруг спросил Блудман, ещё тяжко дыша после экзекуции. - Гражданин Корейко и граждане Балаганов и Козлевич заявили, что они у тебя. Выдавай их сам, добровольно и тогда я обещаю тебе быструю и лёгкую смерть. Иначе мы станем пытать не только тебя, но и твою девку. Ты собрался в Турцию свою бежать, гад! - злобно выкрикнул чекист. - Власть советская тебе не по нраву, контра недобитая! Живьём в нашу землю закопаю! Глаза выколю, язык вырву! - орал топая сапожищами, Блудман. Куда только делась ирония и выдержка? - Где спрятал деньги? - харкнул он в лицо Остапа вонючей табачной слюной и снова ударил по рассеченной верхней губе. Боль жгуче обожгла окровавленный рот. Закружилась голова. И тут краем глаза Остап заметил, как в свете фонаря Блудман схватил Зосю за волосы и несколько раз ударил головой по диванному валику. Зося пронзительно закричала, обливаясь слезами.
   - Хватит, - выдохнул Бендер,- деньги на чердаке в серванте.
   - Ага, - обрадовано воскликнул чекист и повернулся к своим подельникам - подчинённым.
   - Держите его на мушке. В случае чего - в распыл. Не жалко. Он мне теперь без надобности. Где чердак? - спросил он у Балаганова, молча стоящего у стенки. Рядом с Шурой Остап заметил ещё одну знакомую фигуру - Александр Иванович Корейко. Балаганов повёл своего начальника на чердак. Дверь в обсерваторию была не заперта. Но это уже не имело никакого значения. Жить ему осталось всего несколько минут. Сейчас вернётся Блудман и пристрелит его без всяких церемоний. И надругается над Зосей. Такую ли судьбу он предполагал? Вот тебе и Рио-де-Жанейро великий комбинатор! Вот тебе и всё твоё "величие"! курам на смех. Но так дёшево он свою жизнь не отдаст. Прихватит с собой кого-нибудь из этих чёрно - красных палачей. Хорошо бы самого Блудмана? Только был бы шанс. И Зосю очень жалко...
   На Корейко и Балаганова рассчитывать не приходится. Шура - предатель. Он, должно быть, и заманил в ловушку Корейко на берегу. Но, как он сообщил Блудману? И словно отвечая на его вопрос, Александр Иванович мрачно проговорил из угла:
   - Поймали меня возле забора. Отличили от собаки. Пришлось вести их через день на берег. Тут ваша "Антилопа" подошла...
   - А ну заткнись, падла! - проорал один из чекистов и направил на Корейко свой револьвер.
   Тяжело заскрипели ступени лестницы. Понуря голову из обсерватории спустился Шура балаганов в сопровождении Сидора Блудмана. Голова Сидора под кожаной фуражкой была обильно забинтована. Но в бульдожьих кровавых зенках сверкал возбуждённый блеск. В руках он нёс рюкзак с корейковскими миллионами. Поставил его на шахматный столик и, повернулся к сидящим на диване Зосе и Остапу. Зося прижалась к Бендеру, с ужасом глядя на Блудмана. Тот оскалился зубастой пастью.
   - Ну, вот дело близится к финалу. Каждый получит своё. Враги народа, недобитки, турецкие шпионы - заслуженную кару. А советская власть - конфискованную преступную валюту, - ехидно произнёс Сидор.
   - Так ты и поделишься со своей властью, - сказал Бендер с отвращением в голосе.
   - Не суди по себе, белая контра! - сверкнул глазами Блудман и скалиться перестал, но Остап понял, что угадал. Впрочем, для этого не надо быть "о семи пядей во лбу". Всю эту "операцию" Блудман и затеял, чтобы завладеть миллионами Корейко. В личную собственность.
   В комнате уже заметно посветлело. Неотвратимо приближалось утро. Но до восхода солнца ещё было далеко. Дождётся ли Остап своего последнего восхода? А что он станет последним, Бендер уже не сомневался.
   Один из чекистов держал ствол револьвера у затылка, стоя позади дивана. Другой следил за Балагановым и Корейко. А где же тогда Козлевич? Неужели один на баркасе? Один, конечно, связанный. Должен ведь кто-то вести назад "Антилопу" с разбогатевшими чекистами. Ну, а потом Адама тоже пристрелят, как свидетеля. А сейчас будет расправа над ним. Блудман протянул к лицу Остапа сжатый кулак. Для удара. Но удара не последовало. Кулак разжался. На ладони что-то блеснуло. Алмаз... Как же он его прозевал? А Блудман заметил. И догадался.
   - Где ты спрятал камешки? - наклонился над Остапом Сидор, дыша в разбитое лицо табачным перегаром. Бендер молчал. И Блудман ударил его по губе. Затихающая было боль, кровавой вспышкой обожгла мозг. Остап почти потерял сознание от болевого шока.
   И тут он услышал голос Зоси:
   - Возьмите, только не бейте его!
   Показалась её рука с маленьким мешочком. И тот оказался в лапе Блудмана. Тесёмочки развязались, и небольшая горка алмазов заискрилась у него на ладони.
   - Ого! - воскликнул Блудман. - Да тут на миллион потянет! Премного благодарен, - он издевательски поклонился Зосе. Та заплакала на плече у Остапа.
   Скрипнула входная дверь и в комнате появилась новая фигура. Фигура держала в руке небольшой пистолет. И была одета в золотой жилет и светлый пиджак.
   - Ша, - сказала фигура. И Остап узнал ресторанного певца "черноморского пахана" Мотю Фрезерского. - Сейчас вы все будете танцевать под мою музыку, - с выражением произнёс Мотя, поигрывая пистолетом.
   При его неожиданном появлении Блудман уронил алмазы на пол. Они разноцветными искорками поскакали по пыльным доскам, а несколько подкатилось к ногам Фрезерского. Он скосил вниз глаза и усмехнулся пухлявыми губами:
   - Цацками балуетесь, товарищ комиссар. Вы же мне об них не делились вслух.
   - Я и сам о них ничего не знал, - извинительным тоном проговорил Блудман, - только вот обнаружил на чердаке, - и добавил, - я же тебя просил побыть на баркасе.
   - Не свисти, товарищ комиссар, чего мне чернуху раскидывать. Я ж не шестёрка какая, а в законе. В попки не нанимался. Договор был по-честному общаку. А ты, значит, решил косануть. Не гоже, не по понятиям, товарищ комиссар, - покачал головой Мотя. И вдруг выстрелил в одного из чекистов. Тот хотел поднять, опущенный было револьвер. Чекист рухнул на пол лицом виз. Второй, стоящий за спиной Остапа, тоже вскинул свой наган. И два выстрела слились почти в один. Но чекист промазал, а певец вновь попал. Прямо ему в лоб.
   После первого выстрела Блудман от страха спрятался за стол. О своём револьвере он, видно, позабыл. Но наган второго убитого чекиста свалился прямо к его ногам. Но он боялся протянуть к нему руку. Столик был невысоким. И перебинтованная голова Блудмана торчала над его крышкой. С такого расстояния Мотя Фрезерский не промахнётся. И Мотя навёл свой пистолет на чекистскую фуражку. Сидор упал головой на грязный пол, потеряв фуражку, но Мотя стрелять, не стал, а только махнул свободной рукой стоящему рядом Корейко:
   - Принеси-ка чудачек - рюкзачок, - нараспев сказал шансонье. Александр Иванович, играя желваками, подошёл к столу и схватил рюкзак за тесёмки. Прижал его к груди и взглянув полубезумным взглядом на Фрезерского, хрипло проговорил:
   - Пополам. Мои ведь деньги. По-честному поделим...
   - Чё, чё, чудачёк? - расплылся в улыбке Мотя. - Пополам? Ты за кого меня держишь? Чтоб Матвей Фрезерский кроил пайку? Да ни, боже мой! Дам я тебе чуток, лох, чтоб ты с голодухи не сдох, - упиваясь своим поэтическим штилем, снова произнёс Мотя.
   И тут Корейко бросился на певца, выставив перед собой рюкзак с деньгами. Но пистолет бандита три раза подряд глухо прокашлял. И Александр Иванович Корейко, словно споткнулся в своём броске. Упал на бок. Рюкзак с его миллионами свалился на него сверху. Пальцы подпольного миллионера, лежащего на полу, судорожно вцепились в свои миллионы. И только ноги в парусиновых брюках и сандалиях пару раз конвульсивно дёрнулись и застыли. Балаганов стоял, прижавшись к стене, в ужасе глядя на эту расправу. Его трясло, как осиновый лист. Между тем, Мотя Фрезерский подошёл вплотную к шахматному столу, за которым прятался Блудман и, приставив к его забинтованной голове ствол пистолета, напевно проговорил:
   - Шо, товарищ комиссар, потеряли речи дар? Наш договор аннулируется. Это не всё тебе хлопец в затылки палить, да цацки чужие хавать. И кровушку человечью пить. Вурдалак. Щас бинты твои тебя не спасут. Есть и божий суд, - закончил он в рифму и нажал на спусковой крючок своего пистолета. Но вместо выстрела послышался сухой щелчок, за ним другой, третий. Обойма была пуста. Фрезерский чертыхнулся и засунул руку в карман пиджака за патронами. И Блудман этой оплошности Моти не упустил. В руке у него возник схваченный с пола револьвер. И он почти в упор выплюнул в шансонье весь остаток барабана. Мотя успел только ойкнуть, но очень красиво и мелодично. Дырки на золотом жилете окрасились, и певец мягко осел на труп миллионера Корейко. Изо рта у него потекла струйка крови.
   Блудман поднялся в полный рост. Он уже пришёл в себя. Фуражка водрузилась на тугой бинт. Пустой револьвер отлетел в сторону. Из кобуры был извлечён другой. Сидор подошёл к лежащему на Корейко Фрезерскому, небрежно ткнул его сапогом и глубокомысленно изрёк:
   - Отпелся белый лебедь, - потом повернулся к сидящим на диване Зосе и Остапу и добавил:
   - И ваша песенка тоже спета, голуби мои.
   Бендер ничего ему не ответил. Он собирался с силами.
   А между тем, Блудман обратил свой ясный взор на стоящего в ужасе у стены Шуру Балаганова.
   - А, ну-ка иди сюда, двойной агент, поманил чекист Шуру пальцем. Тот на негнущихся ногах обошёл лужу крови и предстал перед начальником, должно быть в полуобморочном состоянии.
   - Собери-ка мне Шурхен, алмазики, - издевательски ласковым голосом сказал Сидор, только смотри, не заныкай ничего, а то ляжешь на пол рядышком с дыркой во лбу, - и радостно оскалил пасть.
   Шура плюхнулся на колени и стал елозить по полу в поисках разбежавшихся драгоценностей. Собирал он их несколько минут под пристальным взглядом Блудмана. Пара алмазов утонуло в крови, и Шура долго не решался их оттуда доставать, пока Блудман не дал ему не сильного пинка. Он отобрал у Шуры собранные "камешки" и высыпав их в мешочек, засунул тот в карман кожаной куртки. Затем вырвал рюкзак из коченеющих рук Корейко.
   - Ну-ка подержи, - небрежно сказал Блудман, протягивая мешок с деньгами Шуре. Тот вцепился в него инстинктивно обеими руками почти так же, как перед этим Александр Иванович. И Балаганов тоже, наверняка, плохо соображал. Он стоял за спиной Сидора, словно истукан. А чекист приблизился к дивану, и демонстративно взведя курок револьвера, направил ствол прямо между глаз Бендера.
   - Пробил ваш последний час, Остап Ибрагимович, - горестно произнёс Блудман. - Не получилось из вас ни бразильского ни турецкого миллионера, а сейчас получится советский труп черноморского управдома, убитого в перестрелке с сотрудниками ГПУ, которые предотвратили бегство преступной группы за границу СССР морским путём. Группа оказала вооружённое сопротивление, убив двух сотрудников, что, между прочим, соответствует истине. И мне их очень жаль. Надёжные были товарищи по оружию. И они, как говорится, вопиют о возмездии. А потому я приговариваю вас к смерти, Бендер Остап Ибрагимович за шпионаж в пользу Турции. За контрреволюционную деятельность, за создание преступной группы, с целью доставки за границу важного государственного секрета по омоложению руководства страны. Так что приговор окончательный и обжалованью не подлежит, - оскалился палач. - Передавайте привет вашему другу Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову.
   Но Блудман не успел нажать на спуск. Сзади на него налетел Балаганов. Он локтевым суставом зажал ему горло, а другой рукой стал вырывать у Сидора револьвер. Оба они опрокинулись через шахматный столик, разбросав по полу фигуры. И стали возиться там, в лужах крови. Револьвер, наконец, отлетел в сторону, и Бендер, собрав силы, бросился к нему. И тут за его спиной раздался выстрел. Остап схватил с пола револьвер и повернулся. Блудман поднимался на колени, весь измазанный кровью. В левой руке у него был зажат маленький пистолет. Видно, он его держал в кармане на подобный случай. На полу в красной луже дёргался Шура Балаганов. Лицо и волосы на его голове были тоже красные.
   Бендер, не целясь, выстрелил в Блудмана и конечно, промахнулся. Руки у него дрожали. Давно он ни в кого не стрелял. А Блудман внезапно бросился к сидящей на диване Зосе, и схватив её за волосы прижал ствол к виску девушки. Дёрнул за волосы, заставляя Зосю подняться и заслонившись ей от Бендера, стал отступать спиной к двери. Глаза его при слабом утреннем свете горели красным кровавым огнём. В глазах Зоси стоял тёмный ужас.
   - Подними и неси, - приказал на ухо Зосе Блудман, когда они поравнялись с лежащим в кровавой луже рюкзаком. Девушка покорно взялась за тесёмки.
   Сидор вместе с ней продолжал пятиться к двери. Остап сделал несколько шагов следом.
   - Стоять! - гавкнул Блудман. - Пристрелю твою сучку!
   И они скрылись за дверью. Бендер оглянулся на Балаганова. Тот уже затих и смотрел в потолок широко открытыми голубыми глазами. Блудный "сын лейтенанта Шмидта" героически погиб за правое дело. Его "молочный брат", превозмогая боль, бросился вслед за убийцей.
   Блудман уже бежал впереди, в сторону ручья. Толкая перед собой Зосю. Его чёрная спина и красные галифе мелькали между кустами и деревьями в предрассветном полусвете.
   Остап, как мог, прибавил ход. Блудман, услышав треск кустов, оглянулся, и два раз подряд выстрелил в преследователя. Пули, чиркнув по веткам, пролетели над головой. Если у него, как у Фрезерского пистолет пятизарядный, то осталось всего два патрона. И он должен стрелять наверняка.
   Неподалёку от дельты ручья была пришвартована "Антилопа". Скинутый на берег трап упёрся в песок. По нему Блудман затащил Зосю на борт. Затолкнул её в каюту и запер дверь на задвижку. Потом спрыгнул с противоположного борта в воду и затаился под трапом, поджидая Бендера с последними патронами в пистолете.
   Остап, увидев из-за прибрежных кустов, пустую палубу, понял, что это засада. Только вот где она? Скорее всего, Блудман вместе с Зосей и Козлевичем спрятался в каюте. А вдруг поджидает где-нибудь в кустах, и выстрелит в затылок. Но нужно же что-то делать, для спасения Зоси!
   И Остап осторожно вышел из кустов, держа револьвер наготове. Как он рисковал! Но не сидеть же в этих кустах до ночи. Будь, что будет. Он ещё раз осмотрелся вокруг, и почти затаив дыхание, чтобы не скрипнули доски, стал подниматься по трапу, помогая держаться за него одной рукой. Но успел сделать всего пару шагов. И тут снизу хлопнул выстрел. Тупой удар в грудь опрокинул Бендера. Он упал с трапа в воду возле самого берега, уронив револьвер. Из-под сходен, выбрался мокрый Блудман. Он наклонился над телом Остапа, злорадно ухмыляясь. Поднял пистолет для "контрольного выстрела" в голову. Но вдруг сам полетел обратно в воду. Остап двумя ногами ударил его в живот. Он сумел нанести этот удар из последних сил. Но он получился очень сильным. Блудман отлетел в море метров на пять. Окунулся с головой. Нахлебался воды, которая оказалась пресной от ручья. Выскочил, фыркая и отплёвываясь, как собака и так же злобно рыча от ненависти. Бинт у него на голове намок и стал похожим то ли на чалму, то ли на ермолку.
   Согнувшись пополам, Блудман "по-собачьи" стал выплывать на мелководье и вдруг почувствовал, что сзади его кто-то схватил за сапог острыми, словно у пилы, зубами. Чекист попытался вырваться, забился всем телом. Но эти конвульсии только усугубили его положение. "Пила" вцепилась намертво и потащила Блудмана в глубину. И он заорал от боли и ужаса, завыл и зарыдал, будто тонущий в омуте недопёсок...
   Остап очнулся от этого душераздирающего крика. С трудом приподнял голову и ясно увидел, как исчезает с глаз Блудман, которого тащит в море зубастое чудовище, похожее на дракона, лупя по воде гребнем чешуйчатого хвоста. И он признал это чудовище, громадного чёрного бразильского крокодила - каймана. Он помнится из заметки в газете, сбежал из зоопарка. И он поселился на этом острове. Его и видела вчера Зося.
   Когда над морем всё стихло, из-за горизонта вдруг вынырнул огненно-красный шар. Он окрасил морскую гладь в сочные радостные тона. И только на месте исчезновения Сидора Блудмана некоторое время стояло пятно. И это пятно было угольно-чёрного цвета. Во всяком случае, так показалось Остапу, когда он с трудом забрался на баркас. Через минуту-другую чёрное кровавое пятно размыли светлые воды ручья.
  
   ГЛАВА XX
   ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ.
   "Антилопа" резво мчалась по тёмной тихой воде, всё дальше удаляясь от советского берега. Над Чёрным морем стояла чёрная звёздная майская ночь.
   Адам Козлевич включил моторную передачу на последнюю скорость, чтобы до рассвета успеть пересечь территориальные воды СССР. Но он вёл свой баркас хоть и по компасу, но практически наугад, смутно представляя, где находится Стамбул - Константинополь. Он ведь никогда не был моряком. И ему было очень боязно за износившийся мотор "Антилопы". Вдруг он заглохнет посередине моря? Хорошо, что ещё стоял почти полный штиль. Но погода могла внезапно поменяться и, как выдержит его утлое судёнышко боковую и встречную волну?
   Остап и Зося сидели на прогулочной скамейке, взявшись за руки, и любовались звёздами. Но на душе у Остапа было неспокойно. Он глядел не столько на большие южные звёзды, сколько в сторону недавно исчезнувшего берега. Всё складывалось слишком гладко. Но он в это не верил. Ему и так в последние дни очень везло. Особенно, после выстрела Блудмана из-под сходен. Целился тот прямо в грудь Бендера. И не промахнулся. Но "пуля-дура" попала точно в орден "Золотого руна", спрятанный Остапом под лацканом пиджака. Орден спас своего "кавалера" от верной смерти. Золотой барашек пожертвовал собой, превратившись в бесформенный кусочек драгоценного металла. Остап решил носить его при себе до конца, уже в тот момент, когда на палубе баркаса осмотрел место попадания пули. Грудь под орденом до сих пор ещё сильно ныла.
   Он открыл защёлку на дверце каюты, и ему на шею бросилась Зося. Позади с рюкзаком стоял и смущённо улыбался Адам Козлевич. Остап облегчённо вздохнул, обнимая Зосю. Миллионы Корейко остались у них. Правда, бразильский кайман сожрал вместе с Блудманом и алмазы дедушки Синицкого. Но такая жертва стала неизбежной.
   Жертв было много и в "тереме". И предстояла жуткая работа по их погребению. За пол дня Бендер и Козлевич вырыли на лужайке две неглубокие могилы. Хоронить каждого из убитых по отдельности, само собой не представлялось возможным. В одну положили двух чекистов и Фрезерского друг на друга. В другую, более широкую Корейко и Балаганова. Зося плакала и бросила на грудь Шуры охапку цветов белой акации стоявших в вазе. Плакал, не стесняясь, и Адам и даже у Остапа навернулись на глаза слёзы. Шуру Балаганова ему было очень жаль. Он прожил беспутную, неправедную жизнь и погиб совсем молодым, так и не поняв, для чего эта жизнь ему была дана? Но кто из нас понимает?
   Бендеру вспомнился Паниковский, похороненный где-то в южных степях. "Человек без паспорта". Таким же стал и Шура Балаганов. Из трёх "детей лейтенанта Шмидта" в живых остался только один и двое из экипажа наземной "Антилопы". Водяная - ночью тихо отчалила от печального островка и, набирая скорость, помчалась в сторону "берега дальнего".
   Приближался рассвет. На востоке одна за другой гасли звёзды. Море несло "Антилопу" на тихих, лёгких волнах. Казалось, она со своими пассажирами уже вырвалась из чёрных медвежье - крокодильих лап и пасти этой чудовищной страны и им теперь ничто не угрожает. Но, как обманчивы надежды!
   Справа по борту показался чёрный скалистый остров. Откуда он взялся посередине моря, никто на баркасе не знал.* У Остапа при виде этого мрачного острова, тяжело сжалось сердце в нехорошем предчувствии. Предчувствие его не обмануло.
   Из-за острова на морской стрежень вдруг почти наперерез "Антилопе", выскочил военный и, очевидно, пограничный катер с красным флагом на корме. "Антилопа", всё же успела его опередить, и катер пристроился к ней в кильватер. На его борту кто-то громко откашлялся в "матюгальник" и зло проорал, заглушая звуки двух моторов:
   - Эй, на баркасе! Немедленно остановитесь! Иначе открываем огонь на поражение!
   Адам Козлевич в ответ прибавил обороты. Катер стал немного отставать. "Антилопа" скакала по волнам, уходя от преследователей. И тут на носу катера вспыхнул жёлто-красный огонёк. Над головами, словно осы, зажужжали пули. Остап и Зося упали на палубу под прикрытием каюты. И та была изрешечена насквозь. Как пули не попали в Козлевича, оставалось загадкой. Адам принялся маневрировать, уклоняясь от пулемётных очередей. Пограничный катер не отставал, повторяя все манёвры "Антилопы". Пулемёт строчил на носу почти непрерывно, превратив маленькую каюту в большое решето. Остап и Зося лежали на палубе ногами к корме, прикрыв головы руками.
   ___________________________
   * Остров Змеиный, расположен в 40 км от порта Сулина (Румыния). Принадлежал СССР.
   Пулемётные пули летели пока над их головами. Остап понимал, что у них мало шансов удрать от пограничников. В конце концов, те расстреляют "Антилопу". Или захватят её, или утопят. Надежда была только на чудо. И Бендер стал молиться. Это было для него в новинку, хотя основные молитвы он знал почти наизусть, но потому иногда сбивался, тихо бормоча их про себя, прикрыв собой Зосю. Зося тоже шептала молитвы, но совсем другие. Она просила Бога спасти "Осеньку". Словно не понимая, что Остап всё слышит даже из-за свиста пуль.
   И вдруг этот адский свист внезапно прекратился. Остап приподнял голову. Гудел только мотор "Антилопы", да встречный ветер порывисто бил в лицо. Может пулемётчик перезаряжает ленту? И сейчас начнёт снова расстрел беглецов? И тут раздался радостный голос Адама Козлевича:
   - Они сели на мель!
   Остап вскочил на ноги, поднимая за руку Зосю. Они обогнули изрешечённую каюту и, держась за боковые поручни, подошли к Адаму, стоящему за рулевым управлением "Антилопы". И Остап понял, почему ни одна пуля не попала в Козлевича. Кресло, на котором иногда сидел рулевой, было обито с трёх сторон толстым листовым железом, покрашенным в жёлтый цвет. Такие же листы закрывали и сам мотор. Предусмотрительным оказался Козлевич. И эта предусмотрительность спасла ему жизнь.
   Солнце всплыло на морскую поверхность, и стал уже хорошо заметен застрявший на мели катер, похожий на чёрного крокодила. Он быстро удалялся. И Бендер взглянул на него в бинокль, сумев прочесть его "кличку". "Красный мститель". На носу "мстителя" Остап разглядел у пулемёта фигуру в чёрной кожаной куртке и красных галифе. Голова пулемётчика была обмотана бинтом. Он кого-то очень сильно напоминал. И Остап догадался кого. Но мало ли, что привидится, издали и после такого нервного напряжения. Чёрная фигура приникла к пулемёту. На конце ствола вспыхнул красный огонёк. Остап обернулся к Зосе, но не успел крикнуть, как почувствовал обжигающий удар в голову. Перед глазами вспыхнула кровавая мгла, сменившаяся на мглу чёрную. И сквозь неё донёсся затихающий женский крик...
   ...Он летел по какому-то тёмному тоннелю со всё нарастающей скоростью. Но скорость его не страшила. На душе было легко и спокойно. Он не знал, как попал в этот тоннель и куда летит? Он даже не думал об этом. Он просто радостно мчался куда-то вверх. А вокруг сверкали звёзды. Миллиарды звёзд. И вдруг вдали одна из звёзд стала гореть всё ярче, всё ослепительней, пока не залила белым светом всё пространство вокруг него. И он оказался на большом зелёном лугу среди цветущих деревьев. На деревьях сидели какие-то птицы с длинными разноцветными хвостами и заливались, словно майские соловьи, на разные голоса.
   Из-за деревьев вышло несколько человек в белых одеждах. Впереди шёл безбородый молодой человек со светлыми усами и золотой лирой в руках. прибывший тут же узнал его, Ипполит Матвеевич Воробьянинов приближался плавной походкой, перебирая струны лиры. За ним двигались Шура балаганов и Михаил Самуэльевич Паниковский. Тоже изрядно помолодевший. Чуть позади, шёл Александр Иванович Корейко юный, как греческий бог. Он тоже держал в руках лиру. А ещё дальше стоял маленький человечек, очень похожий на гнома с окладистой бородой. На лугу паслись несколько небольших телят и ягнят. В свете яркого солнца их шкурки и шерсть переливались позолоченным перламутром.
   Воробьянинов подошёл совсем близко и улыбнулся из-под усов ровными белыми зубами.
   - Возвращайся, Остапушка! - напевно проговорил он. - Тебя там ждут. И любят...
   И толкнул Бендера свободной от лиры рукой в лоб. Остап полетел спиной в звёздную тьму...
   ...Над ним склонилось женское лицо. Лицо Зоси. В больших голубых глазах сверкали слёзы радости.
   - Осенька! - воскликнула Зося. - Ты очнулся, миленький! Я знала, что ты не умрёшь! - и принялась целовать его лицо. Когда поцелуи закончились, Остап приподнял голову и огляделся. Он лежал на койке в каюте "Антилопы". Рядом примостилась искусственная пальма. На столе горела керосиновая лампа "летучая мышь", хотя яркий солнечный свет бил через открытое оконце. За окном шумела морская вода, и гудел мотор "Антилопы". Свежий солёный ветер метался по каюте. Дверь была тоже открыта. А за ней чётко виден медленно приближающийся берег. Это, очевидно, показалась Турция. Зося затушила лампу и снова повернулась к Остапу. Ласково улыбнулась. Остап протянул ей руку, и превозмогая головокружение, встал на шаткий пол каюты. Зося помогла ему выти на палубу. Ветер и брызги ударили в лицо. За рулём стоял Адам Козлевич. Он с радостной улыбкой помахал Остапу рукой. Зося усадила своего возлюбленного на прогулочную скамейку под тень. Турецкий берег неумолимо приближался. Остап провёл рукой по подбородку и вдруг ощутил окладистую бородку. Это ощущение его очень озадачило. И тут же он вспомнил про каюту. Та ведь была абсолютно целой. Не единой пробоины. Но ведь пулемётчик с "Красной мести" "поработал" над ней на славу. Остап это очень хорошо помнил. Неужели её Адам и Зося сумели отремонтировать? В открытом море? Но это невозможно! Что-то здесь не так! И сколько времени прошло, как ему в голову попала пуля? Борода говорит сама за себя. И сколько они плыли до Турции?
   Турецкий берег неумолимо приближался. Сейчас покажутся минареты Стамбула и мечеть Святой Софии, если, конечно, "Антилопа" идёт на Константинополь?
   И город чётко обрисовался на берегу. Близкие горы нависали над разноцветными домами, укрытыми зеленью пальм и садов. Длинный золотистый пляж в лёгкой полосе прибоя. За ним набережная, усыпанная, как и пляж, фигурками разноцветных людей.
   Остап взглядом искал минареты. Но не находил их. И тут заметил на вершине одной из белых гор большую светлую фигуру. Фигура стояла, раскинув руки в широком свободном одеянии. И казалось, смотрела прямо на Остапа и Зосю. И Остап узнал эту фигуру. И сердце в груди вдруг заколотилось сильно и сбивчиво. Он вдруг понял, что это за город. Не Стамбул. Не Константинополь. Они плыли прямо на громадную фигуру Христа в Рио-де-Жанейро...
  
   ЭПИЛОГ.
  
   Каждую ночь ему снился один и тот же сон. Он лежит на палубе, изрешечённого пулями баркаса, на коленях плачущей Зоси, тяжело раненный в голову. "Антилопа" тонет в центре Чёрного моря. Адам Козлевич ведром откачивает из трюма воду. Но его труд напрасен. Им нет спасения. Скоро они пойдут ко дну. Но вдруг рядом появляется корабль с красным флагом на рее. Но на стяге не серп и молот со звездой, а просто лунный серп и звезда. Корабль пришвартовывается к тонущей "Антилопе" и на борт спрыгивают несколько человек в красных фесках. Впереди них красивый седобородый старик с удивительно знакомым лицом. И Остап узнаёт это лицо. Лицо своего отца "турецко - подданного" Ибрагима Берта Мария Бендер - бея. Отец поднимает его как ребёнка на руки и, несёт на свой корабль.
   ...Остап просыпается рядом с тихо спящей Зосей, накидывает на плечи халат, отодвигает москитную сетку и, раздвинув стеклянные двери, выходит на балкон своей асьенды. Над морем, в ореоле звёзд, стоит зеленоватая луна. Её призрачный свет перекинул через бухту Гуанабара мерцающую лунную дорожку. Но ночной Рио не спит. На набережной Копакабана не затихает очередной карнавал. Оркестры играют то самбу, то румбу. Полуголые мулатки в пышном райском оперении зажигательно танцуют. Город осыпан светящимся бисером огней. На причалах покачиваются на волнах яхты и катера. Где-то в общем ряду и "Антилопа". Адам Козлевич спит в своей каюте. Жить на асьенде он категорически отказался. Но Остапа всё это время волнует несколько вопросов. Как они на "Антилопе" добрались до Рио-де-Жанейро, через Чёрное, Средиземное моря и через Атлантический океан? И почему на баркасе нет ни одной пробоины? На эти вопросы ни Зося, ни Адам толком ничего не ответили. Просто, мол, плыли по морю, и никто в них не стрелял. А Остап сам внезапно упал и долго не приходил в сознание. Значит, ему вся эта погоня со стрельбой, только причудилась? Допустим. Но, как быть с путешествием через океан? На утлом баркасе. Нет ответа на эти вопросы. Он просто приплыл и живёт в Рио с Зосей. Он богат. Он счастлив. Зачем же ему ломать голову? Днём они вместе с Зосей загорают на пляже и купаются в тёплом ласковом океане. Потом ужинают в маленьком кафе на набережной, наблюдая за гуляющей публикой. Мужчины здесь ходят сплошь в белых штанах. И все: и мужчины и женщины почти постоянно улыбаются. Приветливо, доброжелательно. И, что удивляет Остапа - здесь видно очень мало детей и совсем не встречаются пожилые люди и старики. Словно, весь Рио населён молодёжью лет до сорока. И кажется, здесь никто не работает, не бедствует и даже не умирает. А все отдыхают и веселятся. Но, может, это только Остапу кажется? И всё же, часто настораживает неестественность. Будто кто-то, искусственно создал такой Рио-де-Жанейро, о котором мечтал великий комбинатор Остап Бендер в далёкой, кровавой Советской России. И вот его мечты воплотились в жизнь. Кем?
   Остап стоит на балконе своей асьенды, покуривая ароматную турецкую папироску. Внизу, среди пальм и цветущих деревьев, тихо шумит, перекликаясь с ночным прибоем, Рио-де-Жанейро. Неподалёку, в свете электрических прожекторов, на высокой белой горе, стоит 33 метровый Иисус Христос. Он, широко раскинув руки, пристально смотрит в Океан...
  
   Конец.
  
   2008-2009.
  
   26 января 2009 г.
   ящей на тумбочке возле иконостаса.я красноватый свет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   126
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"