Лагун Павел Адамович : другие произведения.

Капитан Сорви-голова. Возвращение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   ПАВЕЛ ЛАГУН
  
  
   КАПИТАН СОРВИ ГОЛОВА
   ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
   повесть
   Я вправо, к остью поднял взгляд очей И он пленился четырьмя звездами. Чей отсвет первых озарял людей, Казалось, твердь ликует их огнями: О северная сирая страна, Где их сверканье не горит над нами!
  
   Данте Алигьери. Божественная комедия. Часть 1.
   Чистилище.
  
   ПАМЯТИ ТРАНСВААЛЯ ПОСВЯЩАЕТСЯ
  
   ББК 84(2Рос=Рус)6 Л 14
   ЛАГУН П.
   Капитан Сорви-голова. Возвращение. Повесть.-- Тула: Гриф и К, 2004.-- 204 с.
   Повесть "Капитан Сорви-голова. Возвращение" -- продолже­ние легендарного произведения французского писателя Луи Анри Буссенара.
   Художник Игорь Строков.
   Обложка выполнена по рисунку А. Давыдовой (Тула, 1957 год).
   В данном издании использованы иллюстрации из книги "Вос­поминания бурскаго генерала Хр. Девета. Борьба буровъ съ Анг-Л1ею" (издание А.Ф. Маркса, С.-Петербургъ, 1903 г.).
   ,6%1 5-8125-0488-1 No Лагун П., 2004
  
   Часть первая
  
   0x01 graphic
  
  
  
  

КРОВОСОСЫ

  
  

Глава I 1

   Столовая гора и в самом деле очень похожа на огромный цик­лопический стол, созданный специально для дьявольского пир­шества. В преддверии этой вакханалии её почти идеально-пло­ская поверхность покрывается облачной скатертью, словно при­глашая Князя Мира сего на трапезу. А чем закусывает адский правитель, всем известно. Душами людскими. Тем более живёт он здесь поблизости, на Чёртовой горе. И в предвкушении пира дья­вол свистит и воет на разные голоса, пугая впервые прибывших в Кейптаун в это неурочное время. Местные же жители к подобным дьявольским козням давно привыкли. Они знают лишь, что пого­да должна испортиться: вот-вот подует резкий юго-восточный ве­тер, который станет бушевать в долинах и расщелинах с ужасной силой, заставляя вздыбливаться волны в Столовой бухте, отгоняя

3


   с рейда стоящие там корабли. Особенно страшен этот зюйд-ост ночной порой. И только маяк, возвышающийся перед входом в бухту, предупреждает об опасности идущие неподалёку корабли.
   Этот маяк считают в Кейптауне новым, возведённым уже при власти англичан. Но и старый Капштадский маяк стоит неподалё­ку неразрушенным. Сложенный из крепких местных базальто­вых камней, он напоминает нынешним хозяевам этой земли, кто несколько веков назад высадился на мысе Доброй Надежды. Кро­вью и потом оросил берега на стыке двух океанов, освоил и удоб­рил бесплодные окрестные степи и сделал юг Африканского кон­тинента своей новой родиной. Как сюда почти со всей Западной Европы плыли униженные, обездоленные, гонимые люди в по­исках счастливой доли в дальних южноафриканских краях. Здесь у подножья Столовой горы голландские, французские, немецкие переселенцы заложили город Капштадт, переименованный захва­тившими его в начале XIX века англичанами в Кейптаун.
   Потомки переселенцев, назвавшие себя бурами, не стали ми­риться с английским владычеством. Они поднимали восстания. Восстания жестоко подавлялись. И тогда большая часть буров ре­шила уйти далеко на север, чтобы на новых неизведанных землях начать заново жизнь свободную и независимую от чужих поряд­ков и законов. Так начался Великий Трек. Сотни фургонов, гру­жённых скарбом, наполненных женщинами и детьми, медленно продвигались по бездорожью дальше и дальше от родных мест. Многочисленные воинственные племена преграждали им путь. То и дело вспыхивали кровавые стычки, а то и кровопролитные сра­жения. Буры упорно шли на север и наконец, за рекой, воды ко­торой были оранжевыми от песка, глины и ила, они увидели цве­тущие бескрайние степи с плодородной почвой. Степи были назва­ны бурами Вельдом. Скотоводы и земледельцы опять нашли свою новую родину. На этих степях они основали Оранжевое свободное государство, а ещё северней, за рекой Вааль,-- Южно-Африкан­скую республику, которую англичане называли Трансваалем. Строились деревни, посёлки, города. Рождались дети, росло насе­ление республик. Люди жили своей повседневной жизнью, забы­вая о прошедшем времени и опасном соседстве. Но Британская империя о мятежных бурах не забывала. Лакомый кусочек их зе­мель разжигал ненасытный аппетит англо-саксонского королев­ства. А когда там были найдены вначале несметные залежи алма­зов, а затем огромнейшие запасы золота, британские империали­сты решили прибрать этот край своими загребущими руками. Попробовали один раз в 1877-м аннексировать Трансвааль, да поднявшие восстание буры разбили английские войска в пух и прах. Великобритания на время смирилась с независимостью двух бурских республик.
   А между тем алмазная и золотая лихорадка охватила Южную Африку. В бурские республики хлынул поток авантюристов из
   4
  
   многих стран мира. Названия городов Кимберли и Йоханесбург звучало на слуху и на устах, словно сказочное Эльдорадо. Будто там ходят по алмазам и золоту, как по речному песку. Такие по миру мчались слухи.
   Трансвааль наводнился иностранцами. Они, по прошествии не­которого времени, стали требовать уравнения в правах с местны­ми бурами. Правительство президента Крюгера на этот шаг пойти не могло и не хотело. Иначе "уитлендеры", выбранные в Трансва-альский рикстаг, составят большинство и парламентским путём смогут присоединить республику к Британской империи. Буры тогда потеряют самое дорогое: свободу и независимость. Англича­нам очень хотелось единовластно пользоваться богатством бур­ских республик. И они решили спровоцировать мятеж иностран­цев в Йоханесбурге. А на помощь к мятежникам послать отбор­ный отряд, возглавляемый неким Линдером Джемсоном -- лучшим другом премьера Капской колонии Сесиля Родса, которо­го английские газеты именовали "южноафриканским Наполео­ном", за алчность и имперские амбиции. Он мечтал объединить под Британским владычеством Африку от Кейптауна до Каира. Но бурские республики с их несметными богатствами стояли как кость в горле злобного, безжалостного хищника. Сесиль Роде дал добро на мятеж.
   Но тот с треском провалился, 29 декабря 1895 года отряд Джемсона был окружён под Крюгерсдорпом и после недолгого боя сдался на милость победителям. Англичане опозорились на весь мир. Но этот позор ещё больше подхлестнул желание Лондона расправиться с бурами, Роде и министр колоний Джозеф Чембер-лен уже в открытую готовили общественное мнение Великобрита­нии к войне. Президента Трансвааля Пауля Крюгера клеймили позором и высмеивали, как мужлана и белого дикаря, отвергаю­щего блага цивилизации. Под благами английские газеты подра­зумевали британский колониальный режим.
   Обстановка накалилась до предела. К середине 1899 года Вели­кобритания стянула к границам Оранжевой республики и Транс­вааля до 20 тысяч солдат, и ещё 5 тысяч готовились к отправке в Южную Африку. Буры тоже сосредоточили вдоль своих границ около 30 тысяч ополченцев, из которых, в основном, и состояла их армия. Во Франции и Германии было закуплено оружие и бое­припасы. Крюгер предъявил Великобритании ультиматум: в трёхдневный срок отвести их войска от границ республик. Ответа на ультиматум не последовало, и 11 октября 1899 года буры нача­ли войну.
   Англичане надеялись расправиться с южноафриканскими ре­спубликами быстро и без помех. Предполагалась лёгкая прогулка с охотой на убегающих "белых дикарей".
   "Дикари" в первые месяцы войны не только сопротивлялись, но и нанесли хвалёной британской армии ряд серьёзных пораже-

5


   ний. Буры взяли в кольцо три пограничных города: Ледисмит, Мафекинг и Кимберли. Англичане там были биты по всем прави­лам военного искусства, и если бы не медлительность и оборони­тельная тактика буров, то при таком развитии событий Кейптаун мог снова переименоваться в Капштадт.
   Но буры, к сожалению, не развили свой первоначальный ус­пех. Из метрополии и английских колоний стягивались всё новые и новые воинские части. К началу 1900 года превосходство завое­вателей стало подавляющим. В феврале под Кимберли была окру­жена и пленена армия бурского генерала Кронье. Республикан­ские войска стали отступать под ударами превосходящих сил колонизаторов. В марте теми был захвачен Блюмфонтейн -- сто­лица Оранжевого государства, а июне -- пали Йоханесбург и Претория -- столица Трансвааля. Армия главнокомандующего Трансваальскими войсками Луиса Бота отступила на северо-вос­ток к горам Лиденбурга, а затем в район озёр Крисси, засела там, не позволяя англичанам перерезать железнодорожную линию Претория--Лоренсо--Маркеш. В Оранжевой республике подвиж­ное конное войско генерала Христиана Девета партизанскими на­скоками било английские полки, которые были, в основном, со­средоточены вдоль железной дороги Кейптаун--Претория. Война явно затягивалась, переходя в позиционно-партизанский харак­тер. В сентябре 1900 года в надежде на помощь безразличной Ев­ропы уплыл туда президент Крюгер. Главнокомандующий анг­лийскими вооружёнными силами Фредерик Роберст официально объявил о присоединении Оранжевого государства и Трансвааля к Британской империи в качестве колоний. Но буры пока сдаваться не собирались. Бои затихали и вспыхивали вновь...

2

   Жан Грандье отложил перо, оторвавшись от своих записей. Стопка исписанных листов аккуратно возвышалась на столике, придвинутом к зарешеченному оконцу, выдолбленному в толстой базальтовой стене старого голландского маяка, стоящего непода­лёку от Столовой горы. Если встать на этот столик и заглянуть в окошко, держась за толстые железные прутья руками, то Столо­вая гора просматривалась очень хорошо, зрелище было торжест­венно-завораживающим -- ив спокойные дни и в дни "пиршества Дьявола", когда облачная скатерть накрывала плоскую поверх­ность огромной каменной тумбы.
   Сегодня был именно такой день. Через несколько часов подует сильный юго-восточный ветер и начнётся "Сатанинский пир". Но за три месяца сидения в этой старинной башне -- маяке-тюрьме, организованной покладистыми англичанами ещё до начала воен­ных действий, Жан Грандье привык к такому "адскому пению" и особенно не обращал на него внимания. Чтобы как-то сгладить од-
   6
  
   нообразные тюремные дни, он решил заняться литературным творчеством. Ещё будучи воспитанником коллежа Сен-Барб, он поражал своих преподавателей глубиной совсем не юношеских знаний, особенно в области истории и литературы. Его сочинения по анализу произведений французских писателей и писателей других европейских стран занимали первые места на конкурсах парижских коллежей. Многие из прочитавших эти сочинения членов жюри пророчили Жану большое литературное будущее. Но судьба повернула жизнь Жана Грандье совсем в другую сторо­ну. Его отец, находившийся почти на грани банкротства, стал вдруг получать угрожающие письма от некого бандитского сооб­щества "Красная звезда". Бандиты требовали от Грандье 50000 франков и угрожали убийством его детей -- Марты и Жана. Не имея таких денег, господин Грандье в отчаянии застрелился, ос­тавив дочь и сына почти без средств к существованию.
   Полиция в причастности к этой банде совершенно необоснован­но причислила молодого учёного Леона Фортена. Его друг -- жур­налист Поль Редон решил защитить честное и доброе имя Леона. Он разоблачил главаря шайки -- англичанина Френсиса Барнетта и его подручного Боба Вильсона. Леон Фортен был отпущен на сво­боду, но лишился своего места и заработка. Тогда, собравшись все вместе, четверо молодых людей решили отправиться в далёкую Америку на золотые прииски Клондайка и попытаться там разбо­гатеть. По дороге они познакомились с канадцами Лестангом, Дю-шато и его дочерью Жанной, которые присоединились к этой ком­пании отважных искателей приключений. После долгого путеше­ствия они прибыли в Доусон-Сити -- центр золотодобычи Клондайка. Там они приобрели участок и с утра до поздней ночи трудились на промывке золотоносной породы. Но поначалу им не везло. Тем не менее они упорно трудились, несмотря на все невзго­ды и лишения. И труд их был вознаграждён.
   Они отыскали так называемое "гнездо самородков". Но эту на­ходку заприметили бандиты из "Красной звезды" и ночью, усы­пив наших друзей хлороформом, украли их добычу. Пережив эту потерю, наши герои с неиссякаемым упорством решили добиться своей цели. И добились. Они отыскали сказочную залежь драго­ценного металла под названием "Мать золота". Но бандиты, во главе с Барнеттом, попытались и на этот раз овладеть этими не­сметными сокровищами. После обвала в Медвежьей пещере, ко­торый устроили бандиты, они до полусмерти избили Жана Гран­дье и похитили его сестру Марту и Жанну Дюшато. Истекающий кровью Жан, придя в себя, вместе со своей собакой Портосом про­ник в палатку к бандитам и там одного за другим собственноручно убил их, освободив девушек и успев отомстить за смерть своего от­ца за несколько минут до появления сыщика Тоби, который по пятам преследовал банду "Красная звезда"'.

7


   Во Францию Жан Грандье вернулся сказочно богатым и одер­жимый жаждой приключений, которая манит каждого, кто вку­сил её пьянящий напиток и кого тянет наслаждаться им до самой смерти. Жану уже исполнилось 17 лет. Он ещё более окреп, воз­мужал и после нескольких месяцев отдыха, ему снова захотелось променять скучную однообразную жизнь богатого парижского рантье на полную риска и лишений борца за справедливое дело.
   И такое дело вскоре представилось. В октябре 1899 года бри­танский империализм развязал войну против буров. Совершенно не мешкая и не сомневаясь, Жан принял сторону, подвергшуюся агрессии. Он решил стать добровольцем Трансваальской армии и на свои деньги экипировать отряд юных смельчаков-разведчиков. Его сестра Марта и её муж Леон Фортен одобрили план Жана. Они проводили его до вокзала, откуда отправлялись поезда на Мар­сель. На вокзале Жан случайно знакомится с мальчишкой по име­ни Фанфан, выгнанного из дома отчимом. И Фанфан становится его первым бойцом и ординарцем. Во время путешествия на паро­ходе от Марселя до Лоренсо-Маркеша Жан Грандье вербует одно­го за другим молодых искателей приключений в свой отряд раз­ведчиков. И, прибыв в столицу Трансвааля -- Преторию, добива­ется визита у президента Крюгера. Тот благословил смелого юношу и присвоил ему звание капитана.
   Много почти легендарных подвигов совершил на полях сраже­ния капитан роты разведчиков Жан Грандье, прозванный за свою бесшабашную храбрость Сорви-головой. Рота участвовала в осаде бурами Ледисмита, и там, во время одной из разведок, ра­неного капитана Сорви-голова спас фермер Давид Поттер, впос­ледствии расстрелянный по приговору английского военно-поле­вого суда. Сорви-голова решил отомстить за гибель своего спаси­теля и друга всем пяти членам этого беззаконного суда. Каждый из них получил уведомление о приговоре к смерти. И один за другим английские офицеры пали от руки Жана и сына казнён­ного бура Поля Поттера. Сам Жан Грандье несколько раз побы­вал в английском плену: сначала он, после унизительной пытки "р1§гзискт|г", устроенной английскими уланами, попал на пон­тоны, стоящие неподалёку от мыса Доброй Надежды. Жан сбе­жал из этой плавучей тюрьмы и проделал путь от Кейптауна до Кимберли в качестве служанки старой английской леди, ловко переодевшись в женское платье. Затем его пленили вместе с ар­мией Кронье. Но случайно встреченный им бывший полицейский из Клондайка Франсуа Жюно, помог ему бежать. И почти тут же Жан и Фанфан попадают в лапы капитана Руссела -- одного из членов, приговорённого Сорви-головой, трибунала. Но и здесь вовремя появляется, пропавший до этого, Поль Поттер и осво-
   * Луи Буссенар. Ледяной ад.
   8
  
   бождает своих друзей. Затем они втроём переодевшись в бурских крестьянок, взрывают стратегически важный водоём Таба-Нгу. И последний трагический завершающий эпизод, когда отряд Мо­локососов (так называли себя юные разведчики) прикрывал в ущелье отступление армии генерала Бота. И во время этого сра­жения отряд целиком гибнет под пулями превосходящих сил ан­гличан. В живых остались только Жан и Фанфан. Их, изранен­ных, находит всё тот же Франсуа Жюно. Английский врач Дуг­лас спасает жизни юным французам. Затем их отправили на санитарном поезде в Кейптаун и там, после окончательного лече­ния, заточили на старинном голландском маяке, превращенном англичанами в тюрьму*.

Глава II 1

   На койке, за спиной Жана, заворочался Фанфан. За эти три ме­сяца сидения на маяке он превратился в какую-то сонную муху. Куда девалась его необычайная подвижность, неиссякаемая энер­гия и истинно парижское остроумие? Разговаривал он однослож­но и почти все дни спал, отвернувшись лицом к стене, отрываясь от своего занятия только в необходимых случаях. Похлёбка, ко­торой "баловали" своих пленников английские тюремщики, не отличалась вкусовым разнообразием и вызывала иногда неприят­ные ощущения. Жан в первые дни после их заточения не находил себе места, метался по камере, как тигр, обдумывая планы побе­га. Но как сбежишь почти с вершины 50-метровой башни без ве­рёвки, даже если каким-нибудь невероятным образом перепилив толстые железные прутья на оконце? И, в конце концов, Жан Грандье как будто бы смирился со своей участью. Как будто бы...
   -- Хозяин, ты всё пишешь?! -- сонно проговорил Фанфан.-- А ростбифы ещё не принесли? -- добавил он, спуская босые ноги с койки на циновку, служившую ковриком.
   Жан с грустью посмотрел на своего друга и бывшего лейтенан­та Молокососов. Ещё месяц-другой такого сидения, не только Фанфан, но и он сам превратится в физиологическое существо, думающее только о еде и сне. Но пока Жан, как мог поддерживал себя в хорошей физической форме. По утрам занимался гимна­стическими упражнениями, укрепляя мускулатуру, тренировал твёрдость ладоней. Он ещё на что-то надеялся.
   Окошко в старой деревянной двери противно заскрежетало и почти мальчишеский незнакомый голос произнёс: "Обед". В от­верстие просунулась рука с деревянной миской, наполненной ка-
   * Луи Буссенар. Капитан Сорви-голова.

9


   ким-то варевом. Сверху варево украшала также деревянная лож­ка. Другая рука протягивала кусок просяного хлеба. Фанфан, не теряя остатков чувства собственного достоинства, не спеша по­шлёпал босиком к двери и принял оббитую по краям миску, по­ставил её на столик рядом с неподвижно сидящим Жаном Грандье и затем принял из рук тюремщика вторую порцию похлёбки.
   В окошко заглянул любопытный глаз. Мелькнула часть без­усого лица. Окошко захлопнулось. Фанфан принялся с аппетитом хлебать тюремную пайку. Жан к своей пока не притронулся, что-то обдумывая. Наконец он обратился к жующему за обе щёки Фанфану:
  -- Кажется, к нам приставлен в сторожа какой-то новенький.
  -- Точно, хозяин, новенький, и совсем ещё мальчишка,-- пе­рестав жевать, подтвердил Фанфан.
  -- Хочешь отсюда удрать? -- наклонившись над самым ухом шёпотом спросил Жан.
  -- Ещё бы,-- так же шёпотом воскликнул юный парижа­нин.-- Надоел мне этот морской курорт. Дырки в животе уже дав­но зажили. Хочется ещё англичашек поколотить -- отомстить им за погибших в ущелье.
  -- Может, скоро такая возможность нам представится,-- про­изнёс Жан заговорщическим голосом.-- Только нужно подо­ждать ужина и... зюйд-оста. Слышишь, начинает завывать.
   И в самом деле, со стороны Столовой горы послышались сви­стящие и воющие звуки, словно пока далёкая ещё стая волков медленно приближалась в голодной жажде добычи. Дьявольское пиршество начиналось, но в разгар оно, судя по всему, войдёт по­сле захода летнего январского солнца.
   -- Нужно подождать до вечера,-- закончил Жан,-- и если ты
сделаешь всё, как я скажу, то, возможно, мы вырвемся из этой
тюрьмы.
   Порывы ветра всё нарастали, а солнце медленно ползло по жаркому небосклону. Но внутри маяка-тюрьмы было довольно прохладно и узники не чувствовали испепеляющего летнего жа­ра, стоящего обычно в эти дни над Кейптауном. Но сегодня дья­вольский зюйд-ост принёс и на улицы города долгожданную про­хладу. И вот, наконец, горячее южно-африканское солнце стало медленно тонуть в океанской глубине.
   Вой ветра усилился, и очень быстро потемнело. Заморосил сна­чала мелкий дождик, скоро перешедший в бурный тропический ливень. Сверкнула молния, ударил гром. Чем не адская вакхана­лия?!
   Жан Грандье между тем инструктировал Фанфана. Именно ему предстояло сыграть главную роль в спектакле, задуманном хитроумным капитаном Молокососов, во что бы то ни стало ре­шившим именно сегодня вырваться из английского плена.
   10
  
   Приближалось время ужина. Кормили узников старинного ма­яка два раза в сутки, наверное, беспокоясь об их здоровье: чтоб не переедали. По старой деревянной лестнице, заглушаемые свистом и воем наружного ветра, послышались шаги. Фанфан по знаку Жана плюхнулся на свою койку и завыл почти так же, как дья­вольский зюйд-ост. При этом он обеими руками хватался за жи­вот, натурально изображая мучения от резей и коликов.
   Окошко в двери раскрылось, но слово "ужин" произнесено не было. Несколько минут надзиратель наблюдал за "адскими мука­ми" на койке, и стоящему за дверью Жану уже почудилось, что он не клюнет на такую простую приманку. Но засов лязгнул, дверь со ржавым скрипом петель приоткрылась и в камеру один за другим вошли два совершенно незнакомых Жану человека в полувоенной униформе английских тюремщиков. Должно быть новые надзиратели ещё не усвоили свой устав, который запрещал им обоим одновременно заходить в камеру к заключённым во из­бежание нападения. На это, собственно, и рассчитывал Жан Гран-дье. И он оказался прав. Теперь нужно было действовать быстро и решительно. А решительности Жану было не занимать. Когда первый из надзирателей наклонился над корчившимся в притвор­ных муках Фанфаном, Жан одним прыжком подскочил сзади ко второму, совсем молодому парню и ребром ладони ударил его по шее. Тот тоненько охнул и упал бездыханным на каменный пол камеры. Второй надзиратель, тоже молодой, но более плотный и на вид сильный, успел только оглянуться на вскрик своего напар­ника, когда мнимый больной Фанфан ловким ударом босой пятки попал ему точно в пах. Надзиратель взвыл и упал на колени. Жан, как тигр, набросился на него с полотенцем в руках. Скрутил ему запястья, заткнул рот его же носовым платком, вынутым из кармана мундира. А потом для пущей верности проделал то же, что и с первым надзирателем: ударом ребра ладони привёл его в бесчувственное состояние.
   Затем Жан и Фанфан действовали быстро и слаженно. Оба над­зирателя были раздеты в считанные минуты. А двое заключённых также быстро облачились в их форму. Надзирателей скрутили по рукам и ногам и уложили на кровати, прикрыв одеялами. Пере­одетый Жан Грандье осторожно выглянул в коридор. Там никого не было. Только на полу, возле двери, стояла кастрюля с маисо­вой кашей и две деревянные миски.
   Жан вышел в короткий закруглённый коридор. Следом выско­чил Фанфан. Широкое окно коридорной площадки маяка закры­вала толстая решётка. Над головой деревянная лестница уходила вверх. С другой стороны такая же лестница уходила вниз, к сво­боде.
   Нисколько не раздумывая и словно бы ничуть не опасаясь, Жан Грандье стал спускаться по скрипучим ступеням, слабоосве-щённым несколькими газовыми фонарями. Фанфан последовал

11


   за ним. Они спокойно, не встретив никого на пути, миновали не­сколько лестничных пролётов с такими же обитыми железом две­рями, закрытыми на засовы. Жан спускался не торопясь, ощу­щая на груди кипу бумажных листов. Оставлять в камере свои за­писи он не захотел и спрятал их под мундиром надзирателя. Мундир пришёлся ему почти впору. От него пахло чужим густым потом, но Жан в своих похождениях по Южной Африке сумел терпеть и не такие запахи.
   Наконец беглецы спустились на самый нижний этаж. Здесь, как помнил Жан, когда их привезли из кейптаунского госпиталя, располагалось караульное помещение. Баня и столовая были рас­положены в другом крыле нижнего яруса маяка. Раз в две недели заключённых под конвоем водили в баню. И Жан неоднократно проходил мимо закрытой двери, ведущей в нижний холл. Вот эта дверь. Но закрыта ли она сейчас? Жан Грандье толкнул дверь, та неохотно, со скрипом отворилась. Несказанная удача. Всё же ты родился под счастливой звездой, капитан Сорви-голова! Тебе опять повезло. Но повезло ли?
   В холле было полно английских солдат. Все они, мокрые до нитки, сидели на деревянных стульях, расставленных вдоль стен, придерживая между коленей винтовки. Наверное, патрульно-сто-рожевой отряд укрылся на маяке от бушующего снаружи тропи­ческого ливня.
   Дверь была открыта, и некоторые солдаты машинально повер­нули головы при её распахе. Отступать было поздно, да и нельзя. Жан Грандье и Фанфан спокойно вошли в холл и не спеша, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения, стали пересекать его. Когда до входной двери оставалось шага два-три, из караульного поме­щения, расположенного рядом, вдруг появились два человека в униформе и перегородили нашим беглецам путь к свободе. Один из них был начальник дежурного караула, а другой -- сам комен­дант тюрьмы -- рыжеусый здоровяк, раненный в самом начале войны в ногу и списанный из армии. В тюрьме его звали майор Хилл, памятуя о прежнем воинском звании.
   Майор Хилл только взглянул Жану Грандье в лицо и, конечно, его узнал. Они познакомились при передаче пленников из военно­го госпиталя и даже перебросились несколькими фразами. Майор Хилл, как показалось Жану, стеснялся своей новой должности тюремщика. Но ничего другого искалеченному бравому вояке ан­глийское командование предложить не смогло и он, скрипя серд­це, взял на себя эту неблаговидную роль.
   В холле было полутемно, но, несомненно, майор Хилл узнал своего пленника. Он преградил ему путь, но капитан Сорви-голо­ва останавливаться не собирался. Он уже вскинул руку для удара, когда майор Хилл сделал шаг в сторону, освобождая дорогу. Он мрачновато улыбнулся Жану и тихо, почти на ухо произнёс:
   -- Вы знаете, куда идти.
   12
  
   Удивляться поведению коменданта Жану Грандье было неког­да. Удивился он потом, когда они с Фанфаном вышли в бушую­щую ливнем темноту и почти тут же промокли насквозь. Можно было понять английских солдат. Но понять майора Хилла пока не удавалось. Он отпустил своего самого именитого пленника и не попытался его задержать, что не представило бы особого труда. Сидящие в холле солдаты уж непременно ему бы помогли. Или Хилл испугался кулаков капитана Сорви-голова, что казалось ма­ловероятным. Майор был не из робкого десятка. Значит, что-то изменилось до этого. Но что именно? Жан терялся в догадках, спешно, как мог, пробираясь вместе с Фанфаном по узкой тропин­ке между скалистых камней. Тропинка вела от морского побе­режья в сторону города. Ливень стал понемногу стихать. Небо на юго-востоке прояснилось. На нём уже кое-где показались чистые яркие звёзды, словно умытые дождём. Гроза, сверкая молниями и грохоча громом, как пустая телега, откатывалась на северо-за­пад. Сейчас, по логике, нужно было ожидать погони, если Хилл заранее не задумал что-нибудь поизощрённее. Например, какого-нибудь убийцу, стерегущего беглецов в кустах вдоль этой тропин­ки. Не будет никаких проблем с французским консульством. Мол, бежали и были убиты какими-то бандитами. Но ведь Хилл не знал, что они сегодня побегут. Скорее всего, разбойники-бандиты отменяются.
   Возле обросшего мокрым кустарником валуна тропинка раз­ветвлялась. Одна вела вниз, в тёмную глубину зарослей, а другая резко сворачивала налево за валун и тоже уходила вниз, но толь­ко чуть дальше и более полого. В гущу водянистых кустов заби­раться что-то не хотелось и беглецы, не сговариваясь, свернули налево и скорым шагом стали удаляться от своей тюрьмы.
   После спёртой затхлости камеры прохладный, пахнущий осве­жающим грозовым озоном воздух закружил голову Жана Грандье и он не сразу остановился, когда его слух уловил лошадиный храп и слабые человеческие голоса, доносящиеся внизу за стеной кус­тарника. И всё же инстинкт сработал. Жан, а вслед за ним и Фан-фан замерли и даже присели, чтобы их не смогли заметить с доро­ги, которая, очевидно, проходила параллельно тропинке.
   Послышался нарастающий топот копыт. Стоящие внизу лоша­ди встретили этот звук призывным ржанием. Было слышно, как прибывший всадник спрыгивает с коня. Снова раздались голоса. Говорили по-английски. И голос первого Жан узнал сразу:
  -- Они сбежали,-- проговорил майор Хилл.-- Сами.
  -- Куда же они девались? -- второй и тоже удивительно зна­комый голос спросил с сильным французским акцентом.
  -- Им нужно выбираться из города морем или железной доро­гой,-- сказал Хилл.
  -- Надо постараться их где-нибудь перехватить,-- произнёс его собеседник.

13


  -- Тогда вам необходимо поспешить. А то они -- парни быст­рые и решительные. Могут уйти из-под самого носа,-- прогово­рил Хилл, а затем спросил: -- Надеюсь, наша договорённость ос­таётся в силе? Я сделал всё, что мог,-- добавил он.
  -- Вы ни в чём не виноваты,-- успокоил его француз,-- те­перь это уже наше дело.
  -- Ну, тогда прощайте, и желаю вам удачи в поисках,-- ска­зал Хилл,-- документы у вас в полном порядке.
   -- Да, пропуск в зону оккупации мы получили. Спасибо.
Хлопнула дверца пролётки. Лошади зафыркали, заскрипели
   колёса. Экипаж тронулся с места и покатил по мокрой дороге вниз, в город. Лошадь майора Хилла пошла в обратном направле­нии лёгкой неспешной рысцой. Жан обернулся к Фанфану. В тем­ноте лицо юного парижанина выглядело чёрным, словно у негра, только в глазах отражался блеск звёзд.
  -- Ну, брат Фанфан, ищет нас кто-то. Только пока что не анг­личане, а наши с тобой соотечественники.
  -- А для чего же мы им нужны? -- почему-то шёпотом спро­сил Фанфан, оглядываясь по сторонам.
  -- Вот это и мне любопытно,-- задумчиво произнёс Жан Гран-дье.
   Кейптаун расположен узкой дугой вдоль побережья Столовой бухты. Дальше ещё южнее тянется на сорок пять километров по­лоса земли, оканчивающаяся всем известным мысом Доброй На­дежды. Здесь в апреле 1652 года высадились первые 70 голланд­ских колонистов с кораблей, прибывших сюда под командовани­ем Яна фан Рибека -- эмиссара Ост-Индской компании. Но сам мыс был не пригоден для поселения, продуваемый всеми ветрами, и голландцы обосновались севернее, в более закрытой бухте у под­ножия огромной, похожей на стол, горы. Город разрастался. Строились сначала деревянные, а затем каменные дома. Несмот­ря на дефицит строительной земли, улицы в Капштадте были на голландский манер широкими, словно площади и поначалу по­крывались деревянным настилом, который быстро гнил под про­ливными дождями. Затем в горах стали добывать камни, обтачи­вать их и стелить мостовые при помощи труда местных афри­канцев, превращенных переселенцами в рабов. Рабы также трудились и на плантациях за городом. Рабский труд был тогда естественен, и никому из буров не приходило в голову мысль о ра­венстве белой и чёрной расы. Какое может быть равенство между цивилизованным человеком и дикарём? На этом постулате тогда жил весь мир. В Америку из Африки завозили тысячи рабов. И здесь, на краю Африканского континента, существовала та же экономическая система -- рабство. И одна из причин "Великого трека" буров на север -- отмена английской администрацией раб­ства в Капской колонии. Этот указ подорвал экономическую осно­ву землевладения буров. И помноженный на чувства свободы, не-
   14
  
   зависимости и патриотизма заставил африкандеров (так себя на­зывали буры) сняться с обжитых мест и устремиться в неведомые края, полные смертельной опасности.
   Капская колония после ухода большинства буров стала напол­няться английскими переселенцами, прибывающими сюда из метрополии. Кейптаун постепенно превращался в типичный ко­лониальный город. Широкие улицы сужались новым строитель­ством. Появились виллы с верандами и лужайками. В порту воз­водились новые причалы и доки. Корабли под флагами морских европейских стран стояли на рейде под выгрузкой и загрузкой. Глухой уголок далёкой африканской земли постепенно оживал. Кейптаун становился центром торговли на юге Африки.
   Англо-бурская война несколько видоизменила состав населе­ния Кейптауна. Город наводнился военными. Именно отсюда шли воинские эшелоны для захвата бурских республик. Здесь солда­ты, прибывшие из Англии, проходили акклиматизацию, а затем их бросали в бой против борцов за свободу. А там уже несколько тысяч захватчиков окончательно "акклиматизировались" с крас­но-оранжевой почвой бурского вельда, зарытых в его братских могилах. А пароходы всё подвозили к Кейптаунскому порту но­вые порции "пушечного мяса".
   Жан Грандье и Фанфан вошли в город уже поздно ночью. Ноч­ная тьма окутала Кейптаун, умытый перед сном вечерним лив­нем. Предгорные улочки почти совсем не освещались. Здесь сто­яли небольшие домики-коттеджи, выкрашенные, как правило, в жёлтый цвет под красной черепичной крышей. Кейптаун ещё на­зывали "жёлтым городом" по типичной окраске большинства до­мов.
   Беглецы решили пробраться поближе к железнодорожному вокзалу, чтобы там, улучив момент, как-нибудь суметь пробрать­ся в состав, следующий в сторону бурских республик. Если их вы­слеживают, то уехать будет чрезвычайно трудно. Но Жан Грандье надеялся на свою счастливую звезду, приносившую ему до сих пор удачу. Парни шли по тёмным улицам почти не таясь. Их одежда медленно подсыхала. Единственно, что смущало и досадо­вало Жана -- промокшие листы бумаги у него на груди. Они слиплись в один сырой комок, и наверняка чернила расплылись, и напряжённый трёхмесячный труд потерял всякую ценность и значение. Душу несостоявшегося писателя мучила обида. Но, с другой стороны, свобода, полученная ими, должна была стоить каких-нибудь жертв. Жертвой оказалась рукопись с описаниями приключений капитана Сорви-голова в первый период англо-бур­ской войны. Но рукопись можно восстановить потом, когда он вернётся домой в любимую Францию. А сейчас думать о возвра­щении пока рано. Война за свободу буров ещё не окончена, и он должен помочь им в этой борьбе.

16


   Расположения улиц Кейптауна Жан Грандье совершенно не знал, и где находится железнодорожный вокзал представлял крайне смутно. По логике вещей, он должен быть сооружён непо­далёку от порта. А порт, скорее всего, находился внутри Столовой бухты. Для чего же тогда с краю её был возведён маяк, с которого они сбежали?
   Улицы города освещались очень скверно. Небольшие газовые фонари тускло горели голубыми огоньками только в начале и в конце истёртых ногами булыжных тротуаров. Густая зелень де­ревьев, посаженных очень часто, делала эту темноту ещё непро­ницаемее. Но такая густая тьма была только на руку нашим бег­лецам, которые беспрепятственно шли по направлению к морско­му порту в надежде на счастливую случайность.
   Чем ближе они подходили к бухте, тем оживлённее станови­лись улицы. Освещение явно прибавилось. Мимо проехало не­сколько крытых пролёток. По тротуарам шли, стояли или сидели на скамеечках возле высоких каменных домов мужчины и жен­щины в длинных вечерних платьях. Пробежали два негритёнка и скрылись за углом боковой улочки. Отовсюду слышалась англий­ская речь. И военных было гораздо больше, чем гражданских. В основном, это были офицеры, видно, свободные от дежурств. Они, кто поодиночке, кто группами по несколько человек, а кто и под руку с дамами прогуливались по тротуарам, заходили в ресто­ранчики и пивные -- пабы, чтобы там насытить свою утробу и за­лить спиртным, таящийся на дне души страх перед, хотя и далё­кой отсюда, но ощутимой войной. Ведь большинство из этих офи­церов не служили в Кейптаунском гарнизоне, а отдыхали после ранения и лечения в госпитале. Некоторые опирались на трости и слегка прихрамывали. Другие неестественно держали руки на пе­ревязи. Через некоторое время им снова предстоит отправиться в край, который они должны покорить. Но жители этого края поко­ряться завоевателям не желают, предпочитая смерть на поле боя несвободе и зависимости от чужих законов и порядков. Они сра­жаются за свою страну и убивают тех, кто по чужой или своей во­ле вступил на их землю с намерением отнять её у хозяев.
   Жан Грандье и Фанфан шли рядом по улице, которая, судя по табличкам на домах, называлась Роуд-стрит. Форма надзирате­лей пока давала возможность беспрепятственно миновать поли­цейские посты, и военные патрули тоже пока не обращали на двух молодых людей внимания. Но сколько такое везение про­длится?
   Друзья уже почти миновали вышеуказанную улицу. Невдале­ке, за деревьями, уже просматривалась водная гладь бухты и на­бережная светилась голубыми огоньками фонарей. И тут путь им преградила какая-то тёмная фигура в широкополой шляпе, сдви­нутой набекрень. Фигура была затянута в английский военный мундир. На боку висела кобура с револьвером. Фигура сильно ша-
   16
  
   талась, даже стоя. От неё за версту несло перегаром. Жан сразу узнал в фигуре имперского волонтёра, с представителями кото­рых он уже имел дело. Волонтёр и к тому же, несомненно, судя по белому шарфу, офицер, был сильно пьян. Он стоял широко рас­ставив ноги в сапогах и не проявлял никакого намерения усту­пать место идущим навстречу.
   -- Солдаты! -- хрипло-пьяным голосом заорал он.-- Смирно!
Жан и Фанфан хотели обойти его, но офицер расставил свои
   длинные руки и ухватился ими за плечи наших друзей.
   -- Солдаты! -- снова заорал он, выпучив пьяные глаза.
   -- Почему не в части? Почему шляетесь по городу ночью? Де­
зертиры?! -- определил он статус схваченных им. Крик его в лю­
бой момент мог привлечь внимание какого-нибудь ближайшего
патруля. И тогда беды не миновать.
   Правая рука у Жана Грандье была свободна и он, не долго ду­мая, нанёс англичанину сильный удар кулаком в горло. Крик во­лонтёра прервался, перейдя на хрип, который тут же почему-то смолк. Офицер бессильно осел на руках молодых людей. Они, не сговариваясь, оттащили его в ближайшую подворотню. Там было темно. Пахло сыростью и отбросами. Фанфан наклонился над ле­жащим офицером. Минуту-другую прислушивался, потом повер­нулся к Жану.
  -- Не дышит,-- прошептал Фанфан,-- укокошил ты его, хо­зяин, одним ударом.
  -- Не хотел я этого,-- сожалеюще прошептал в ответ Сорви­голова.
  -- Ну, раз уж так получилось, нужно пошарить у него в кар­манах,-- решительно проговорил Фанфан и тут же приступил от слов к делу. Он расстегнул пуговицы мундира и вытащил всё, что лежало в карманах.
  -- Гляди, хозяин,-- здесь кошелёк, бумаги какие-то, навер­ное, документы. А тут пистолет и патроны к нему. И ножик в фут­ляре, и штука какая-то ещё, металлическая. Ба, да это кастет! -- воскликнул юный парижанин.-- Зачем он офицеру -- ума не приложу?
  -- Он же волонтёр-доброволец -- подстраховаться решил, на всякий случай,-- немного иронично рассудил Жан, а затем более серьёзно добавил: -- На мародёрство всё это смахивает.
  -- Да, брось ты, хозяин,-- отмахнулся Фанфан.-- Офицерик с кастетом -- единственный наш шанс отсюда вырваться. Тебе нужно в его мундир переодеться.
   Жан Грандье с этим предложением рассудительно согласился. Вдвоём они раздели труп, и Сорви-голова облачился в мундир офицера. Он рассовал документы и вещи обратно в карманы, а ка­стет с отвращением выбросил в сторону. Тот, упав, издал дребез­жащий металлический звук. И, словно отвечая на этот звук, со­всем рядом раздался громкий голос:

17


   -- Роберт, ты где? Куда ты провалился?
   Молодые люди инстинктивно замерли, затаив дыхание. Мимо проулка тяжело, полупьяно прошествовала тёмная фигура в очер­таниях шляпы на голове. Снова послышался тот же голос. Он уда­лялся вместе с фигурой в шляпе:
   -- Роберт, чёрт возьми! Не опаздывай завтра!
   Интонации голоса показались Жану Грандье чем-то неуловимо знакомыми. Второй раз за вечер. Но он не придал этому значения. Мало ли что почудится? Когда шаги вместе с голосом замолкли в гулкой тишине ночного города, наши друзья осторожно выбра­лись из проулка и поспешили подальше от места происшествия. Мундир убитого офицера был Жану Грандье почти впору. Может, немного великоват. Офицер отличался завидным ростом, но сей­час ему уже нельзя было позавидовать. Свою промокшую руко­пись Жан спрятал под английским мундиром, и она влажно холо­дила его разгорячённую грудь.
   Наши беглецы шли по улицам Кейптауна в сторону порта, на­деясь найти неподалёку и железнодорожный вокзал. Но он оты­скался сам и гораздо ближе, чем они предполагали. Они услыша­ли паровозный гудок и лязг вагонов. Железнодорожная линия оказалась рядом и проходила по городской окраине со стороны Саймонстауна -- городка, расположенного вблизи самого мыса Доброй Надежды. Из него чуть больше года назад отправился в сторону театра военных действий в качестве служанки миссис Адаме капитан Сорви-голова, бежавший из плена с английских понтонов. Тогда санитарный поезд, в котором он ехал, долго сто­ял на железнодорожном вокзале в Кейптауне. Но лжеслужанка из вагона не выходила, опасаясь непредвиденных ситуаций.
   Сейчас беглецы шли по тому же маршруту, вдоль железнодо­рожной насыпи. Офицерские сапоги, как и вся форма, оказались Жану Грандье великоваты. Босые ноги "гуляли" внутри, вызы­вая опасения за возникновение мозолей. Нужно было срочно где-то найти носки, и Жан сожалел, что побрезговал снять их с трупа.
   Железнодорожный вокзал, естественно, усиленно охранялся, и попасть на станцию незамеченным было очень трудно. А "све­титься" раньше времени даже в английской форме и с настоящи­ми документами Жану очень не хотелось. К тому же необходимо было взглянуть на эти самые документы и хотя бы узнать под чьим именем сейчас скрывается капитан Сорви-голова. За не­сколько сот метров до станции начинались железнодорожные по­стройки: склады, лабазы, виадуки. Туда сейчас идти было очень опасно, и друзья решили переждать до рассвета, когда бдитель­ность часовых несколько ослабнет. Вообще рассвет -- самое удоб­ное время для всяческих тайных акций и военных операций. Именно на рассвете охрану смаривает сон, и Жан надеялся прой­ти мимо дремлющих постов, не вызвав ночных подозрений.
   18
  
   Неподалёку от пути чёрной горой громоздились шпалы, а рядом с ними очень удобно разросся кустарник, где можно было без помех пересидеть до рассвета. Беглецы забрались внутрь кустов и распо­ложились на влажной земле, покрытой мхом и жухлой травой. Жан с облегчением вытянул усталые и уже натёртые сапогами но­ги. Фанфан развалился рядом. Изнутри кусты оказались не таки­ми густыми, как показалось снаружи. Сквозь тонкие ветви и лист­ву даже проглядывали звёзды. Но всё равно было темно и сыро.
   Жан стал выгружать из карманов к себе на колени наследство убиенного волонтёра. В боковом обнаружил металлическую коро­бочку, которую при первом обыске пропустил Фанфан. Коробочка оказалась бензиновой зажигалкой. Тут же лежала другая коробка с ополовиненном количеством пахучих сигар. Жан чиркнул коле­сиком зажигалки, огонёк вспыхнул, тускло осветив их неуютное убежище. Нужно было осмотреть документы убитого офицера. При свете бензинового огонька Жан Грандье вытащил из портмо­не отпечатанное на машинке удостоверение, в котором "предъ­явитель сего капитан по особым поручениям Роберт Смит на­правляется в город Блюмфонтейн для выполнения специального задания. Всем военным и гражданским чинам британской адми­нистрации предложено оказывать ему всяческое содействие". Внизу круглая гербовая печать и факсимиле подписей: Сесиль Роде и Альфред Мильнер -- премьер Капской колонии.
   Жан даже присвистнул от удивления, прочитав этот документ, чем вызвал оживление со стороны Фанфана. Тот сразу догадался, в чём дело:
  -- Ты теперь, хозяин,-- большая английская шишка.
  -- Да уж не малая,-- ухмыльнулся Жан.-- Капитан по осо­бым поручениям Роберт Смит к вашим услугам.
  -- Главное чин совпал,-- хихикнул Фанфан.
  -- Ну, с таким пропуском мы куда угодно пройдём,-- удов­летворённо сказал Жан, а затем добавил: -- Да тут и железнодо­рожный билет лежит. На сегодняшнее утро; купе до Блюмфон-тейна.
  -- Поедем как короли! -- воскликнул Фанфан, но тут же осёк­ся: -- А у меня же билета нет.
  -- Ничего, куплю тебе в кассе. Тем более деньги имеются. О,-- воскликнул он,-- целых 500 фунтов! Да мы с тобой, Фанфан, бо­гачи!
   Жан, пересчитав деньги, сложил их обратно в портмоне вместе с удостоверением и пачкой визитных карточек Роберта Смита.
   -- Нам нужно дождаться рассвета,-- сказал Жан,-- а он уже
не за горами,-- и усмехнулся про себя пришедшей мысли: здесь
солнце на рассвете как раз и поднимается из-за гор.
   И правда: беглецы находились в своём убежище всего-то пару часов, когда тьма стала постепенно таять. Одна за другой погасли звёзды. Верхушки недалёких гор окрасились в красно-оранже-

19


   вый отблеск, который с каждой минутой всё разрастался, пока не превратился в яркую раскалённую дугу. Солнце выглянуло из-за Столового хребта и озарило своими ещё не жаркими лучами при­морский город.
   Жан Грандье очнулся от полудрёмы, сморившей его после ноч­ных приключений. Фанфан сладко спал рядом, свернувшись по-детски калачиком. "Всё-таки он совсем мальчишка",-- подумал Жан, глядя на своего друга и ординарца. Вдвоём они уже испыта­ли много невзгод. Сколько их ещё будет впереди? Сумеют ли они остаться в живых и вернуться на Родину? В душе, признаться, Жан давно уже соскучился по Франции за почти полтора года пребывания в Южной Африке. Но чувство солидарности и глубо­кого сочувствия к борьбе за свободу и независимость маленького смелого народа не позволяло ему смалодушничать и уклониться от своей помощи в этом благородном деле.
   И пора было подниматься и идти на вокзал, чтобы снова всту­пить в рискованный, полный опасностей круговорот смертельных схваток с захватчиками.
   Жан растолкал Фанфана. Тот зевнул, открыл глаза и сладко, по-детски, потянулся.
   -- Ба, да уже светло! -- произнёс он снова в своём стиле.-- Пора отчаливать,-- и вскочил в полный рост, позабыв, что нахо­дится внутри зарослей кустарника. Ветки хлестнули его по лицу. И от этого удара Фанфан, видно, окончательно проснулся.
   Они быстро привели себя в порядок. Жан Грандье осмотрел своё лицо в маленькое зеркальце, оказавшееся в нагрудном кар­мане английского мундира, и остался вполне доволен своей внеш­ностью. Из зеркала на него глядел голубоглазый блондин, выгля­девший старше своих восемнадцати лет. Единственно, что смуща­ло Жана -- это слегка заметная щетина, пробивавшаяся по низу подбородка. Бриться он ещё не начал, но процесс превращения юноши в мужчину оказался неукротимым. Его так же подчёрки­вал светлый пушок над верхней губой, почти уже превративший­ся в усики. "Ну, что же,-- подумал Жан,-- так я выгляжу ещё старше. Сойду за английского капитана".
   Друзья выбрались из кустов и не спеша направились по тро­пинке, идущей вдоль железной дороги в сторону Кейптаунского вокзала. На голове у Жана Грандье красовалась широкополая фетровая шляпа с загнутым бортом. Фанфан был простоволос, и мундир смотрителя тюрьмы сидел на нём, откровенно говоря, как на пугале. Это могло вызвать подозрение какого-нибудь опытного сыщика, которые шныряли на вокзалах в поисках вражеских ла­зутчиков. Тем более у Фанфана не было никаких документов, и Жан надеялся только на своё "прикрытие". И всё же риск снова попасть в руки англичан оставался огромным. Но Сорви-голова надеялся на удачу. И на этот раз она сопутствовала ему.
   20
  
   Вокзал к этому раннему часу уже наполнился, в основном во­енными. В Африке принято, особенно летом, вставать очень рано, даже до рассвета, пока жаркое солнце не опрокинуло на землю свой испепеляющий зной. И в толпе солдат и офицеров, снующих взад и вперёд по обширной вокзальной территории, двое наших беглецов быстро растворились. Цвет "хаки" и здесь сыграл мас­кирующую роль.
   Они наскоро, но довольно сытно позавтракали в вокзальном ресторанном буфете, прихватив с собой на дорогу кое-какие съе­стные запасы, загрузив их в купленную неподалёку в лавке кор­зину. Затем Жан по своим документам купил в кассе билет для Фанфана на поезд Кейптаун--Блюмфонтейн. Состав был, естест­венно, военный и места продавались только по спецпропускам. Жан опять сильно рисковал, практически продублировав уже приобретённый Робертом Смитом билет. Но несколько лишних банкнот с изображением св. Георгия разбили кассовую "оборо­ну". "Кавалерия" всадников на конях снова одержала полную по­беду.
   До отхода поезда оставалось ещё около часа, и наши друзья ре­шили уйти подальше от посторонних глаз и поближе к составу, что­бы не разыскивать его в последние минуты перед отправлением. Они вышли на перрон, и не спеша, словно прогуливаясь, двину­лись вдоль путей, на которых уже на парах стоял состав из пяти ва­гонов, обитых металлическими листами, окрашенными в цвет "ха­ки". Сам паровоз был тоже забронирован. Торчала только верхуш­ка трубы, периодически выпускающая в голубое утреннее небо порции чёрного угольного дыма. Очевидно, это был тот самый по­езд, на котором беглецам, возможно, удастся приблизиться к теат­ру военных действий. Как они станут продвигаться дальше от Блюмфонтейна до Драконовых гор на востоке Трансвааля, где по слухам расположились главные силы буров под предводительст­вом генерала Бота? Об этом Жан Грандье пока не задумывался. Главное, сесть беспрепятственно в поезд и проехать почти 900 ки­лометров. К вагонам стали постепенно подтягиваться пассажиры. В основном, это были офицеры с денщиками. Поезд был элит­ный -- офицерский. Но вот строем приблизилась солдатская полу­рота. Она разделилась на две равные части и, возглавляемая сер­жантами, стала в полном боевом порядке грузиться в передний и задний вагоны. В головной даже затащили зачехлённый пулемёт.
   Пора было идти на посадку и двум нашим беглецам. Они быс­тро отыскали свой вагон, который находился как раз в середине состава. К вагонным дверям стояла небольшая офицерская оче­редь. Жан Грандье и Фанфан встали в хвост. И тут Жан почувст­вовал, что на него кто-то смотрит. Это было одно из тех необъяс­нимых, но очень ощутимых чувств, вызванных, должно быть, подсознанием, когда чей-нибудь пристальный взгляд в спину пе-

21


   редаётся всему телу, всему организму. Смотрящего не видно, но глаза его "жгут спину".
   Жану очень хотелось обернуться, но он из последних сил сдер­живал своё желание. Кто-то узнал их. Кто-то следил за ними. Сей­час их, наверное, схватят. До двери вагона оставалось всего две офицерские спины. А может, их уже ждут в тамбуре? Бежать? Тогда уж точно привлечёшь к себе внимание, и тогда их схватят наверняка. Усилием воли капитан Сорви-голова подавил волне­ние, переходящее в страх, и почти спокойно предъявил докумен­ты и билеты офицеру железнодорожной охраны, стоящему перед вагонными дверями. Офицер прочитал удостоверение и почти­тельно приложил пальцы к своей каске.
   -- Счастливого пути, господин капитан! -- проговорил он.
   Жан кивнул головой и, пропустив вперёд Фанфана с корзиной, поднялся в прохладный тёмный тамбур, а оттуда беспрепятствен­но в коридор. Их купе тоже находилось в середине вагона. Но Жан не пошёл туда, жестом руки удержав Фанфана. Очень хоте­лось узнать, кто смотрел ему в спину на перроне. Окна в вагонном коридоре были раскрыты настежь. Прохладный утренний вете­рок гулял по коридору. Жан остановился возле ближайшего рас­пахнутого окна и взглянул на перрон. Он сразу увидел того, кто глядел на него. Тот и сейчас пристально вглядывался в окна ваго­на, словно убеждаясь в своей догадке. Это был молодой человек с небольшой светлой бородкой на добродушном лице. Голову его украшала широкополая шляпа, а одеждой служил лёгкий охот­ничий костюм. Взглянув в большие сине-зелёные глаза, Жан Грандье сразу его узнал. И видно по всему и Жана узнал его друг и зять Леон Фортен. Он бросился к поезду. Паровоз засвистел и тронул состав с места.

Глава III 1

   Жан Грандье понял всё, понял, кто были те французы в кустах на дороге, за маяком, что разговаривали с майором Хиллом. Те­перь было ясно, почему Хилл беспрепятственно пропустил бегле­цов. Его друзья Леон Фортен и Поль Редон, после письма Жана к сестре, приехали за ним в Южную Африку и, наверняка, дали крупный выкуп за его освобождение. Только он и Фанфан сбежа­ли сами, не дождавшись. Леон разыскивал их на вокзале, а Поль, наверняка, находился в морском порту. Они не успели даже об­молвиться словом, но вряд ли бы сумели его уговорить уехать вместе с ними. Он пока нужен здесь. Его помощь в борьбе за сво­боду буров необходима. Во всяком случае, он так определил для себя.
   22
  
   Поезд набирал ход. Он уже выехал за пригороды Кейптауна, а Жан всё стоял у раскрытого вагонного окна и смотрел назад на ис­чезнувший за горами город, где остались его друзья, с которыми он пережил много испытаний в ледяных тисках Клондайка. Что же они предпримут, когда Леон расскажет Полю о встрече с ЙСа-ном на вокзале? Останутся в Кейптауне или последуют за ним? Скорее всего, второе. Но встретятся ли они? Как Жану хотелось пожать сильную ладонь Поля Редона и дружески обнять зятя Ле­она Фортена. Расспросить его о сестре Марте, об их жизни во Франции. На душе у Жана стало тоскливо, но он усилием воли унял эту тоску по Родине. Он должен радоваться, что вырвался из английского плена и возвращается в жизнь, полную опасности и приключений, без которых он не представлял своего существова­ния. Он молод, здоров, наделён отвагой и мужеством. И он снова вступит в круг борьбы за свободу и независимость буров. Ему ещё рано становиться богатым и беспечным рантье. Он до конца ещё не выпил чашу с бурлящим и крепким напитком риска. Он ещё поиграет в прятки со смертью. Он её ещё много раз обманет.
   Поезд мчался по долине, украшенной холмами, на которых зе­ленели апельсиновые деревья. Мимо мелькали деревушки, кро­хотные фермы. Уже высоко поднявшееся солнце заливало своими горячими живительными лучами эту райскую местность. Вдоль насыпи росла густая трава, усыпанная бисером множества цветов всех мыслимых оттенков. В ещё прохладном воздухе, бьющем в открытые окна вагонного коридора, витали сладостные ароматы благоухающих долин Капской колонии. До первой крупной стан­ции Парл поезд долетел за каких-нибудь полчаса. Жан этого вре­мени даже не заметил. А Фанфан уже без лирических раздумий забрался, согласно купленному билету, в купе и растянулся на по­лке. Купе оказалось пустым, и Фанфан после полубессонной ночи почти тут же задремал под монотонный стук колёс. Сладкий днев­ной сон Фанфана прервали грубые тычки в бок. Юный парижанин соскочил с полки, ничего спросонья не соображая. Перед ним сто­ял высокий, плотный человек в форме английского майора, с тём­ными волнистыми волосами, тронутыми на висках сединой. Бес­цветные, словно стеклянные глаза, пылали холодной ненавистью и злобой. Майор сильно ударил Фанфана тяжёлой ладонью по ли­цу и заорал, брызгая табачной слюной:
   -- Ты что здесь делаешь, мошенник? Почему улёгся в моём купе? Кто ты такой? Отвечай!
   Фанфан не на шутку испугался внезапного появления англи­чанина. Вырвавшись на свободу, он потерял всякую бдитель­ность, чего нельзя было сказать о капитане Сорви-голова. Шум в купе оторвал его от размышлений и созерцания окрестных кра­сот. Жан сразу понял, что с его другом случилась беда. Он пред­полагал, что Смит поедет в купе не один, и не думал сразу садить­ся на "горячее место". Но юркий Фанфан опередил его, восполь-

23


   зовавшись замешательством Жана, увидевшего Леона Фортена. Сейчас крики всполошат остальных пассажиров и охрану. И тог­да конец так удачно начавшегося бегства. Нужно было действо­вать быстро и решительно.
   Жан одним рывком открыл дверь купе и, не долго думая, резко ударил ребром ладони сзади по сонной артерии на шее английско­го офицера, стоящего спиной к двери. Англичанин вскрикнул и обмяк, тяжело свалившись на пол купе между полками. Жан по­спешно закрыл дверь, заперев её на задвижку. Вдвоём с Фанфа-ном они перетащили тяжёлого майора на полку и уложили лицом вверх. Жан посмотрел на неподвижное лицо, и что-то неуловимо знакомое мелькнуло в его чертах. Офицер был гладко выбрит, но хороший физиономист Жан Грандье мысленно уже прилаживал к подбородку густую бороду. Да, за два года этот человек сильно из­менил свою внешность. Но не настолько, чтобы сбить с толку его старого знакомого и лютого врага Жана Грандье. Через несколько минут он уже не сомневался, что перед ним на полке неподвижно лежит бандит и убийца, главарь шайки "Красная звезда" -- Френсис Барнетт -- собственной персоной...
   Но ведь Жан тогда в палатке собственноручно перерезал всех пятерых членов банды, а сыщик Тоби облил трупы керосином и подпалил их с непонятной, правда, целью. Но Барнетт каким-то образом оказался жив, и жив до сих пор, если только Жан не убил его ударом ладони по шее. Пощупав пульс, он убедился в живуче­сти бандита, переодетого английским офицером. Вместе с Фанфа-ном они вывернули карманы Барнетта. Отыскали его удостовере­ние и пропуск в оккупационную зону. В удостоверении после име­ни Френсис значилась фамилия Нортон-офицер по особым поручениям и так далее и тому подобное: всё, как и в бумагах Ро­берта Смита. Смит и Нортон. Знакомые фамилии. Так себя назы­вали двойники из банды "Красная звезда". Тогда, по логике, Ро­берт Смит -- это Боб Вильсон. И он тоже остался в живых. До вче­рашней ночи, когда был убит Жаном на улице Кейптауна возле пивной.
   Всё вставало на свои места, кроме непонятного воскрешения двух главарей шайки и появления их в Южной Африке в качестве эмиссаров бывшего премьера Капской колонии Сесиля Родса. А впрочем, ничего удивительного в последнем перевоплощении нет. Как говорит пословица: рыбак рыбака видит издалека. Два мелких бандита и бандит крупный легко сошлись в целях. Сесиль Роде купил головорезов из "Красной звезды" и они должны были выполнить какое-то его поручение.
   Жан крепко связал Нортону--Барнетту руки и ноги полотен­цами, найденными в ящике под зеркалом. Рот, для верности, за­ткнул кляпом и, подложив под голову подушку, укрыл лежащего вагонным одеялом цвета хаки. При Барнетте оказался объёми­стый саквояж, закрытый на замок. Ключа от замка в карманах не
   24
  
   оказалось. Любопытство, распиравшее Жана, пока пришлось ути­хомирить. Он оставил Барнетта на попечение Фанфана и с некото­рой опаской снова вышел в коридор вагона. Там было всё спокой­но. Мимо прошёл, отдав Жану честь, проводник в чине капрала. Два офицера стояли в дальнем конце, курили сигары и о чём-то оживлённо говорили. Поезд проезжал сейчас по живописной до­лине, опоясанной с обеих сторон невысокими, покрытыми расти­тельностью, горами, называемыми в этих местах Малое Кару. Станции и полустанки военный состав проскакивал без остано­вок. Встречных поездов почти не было. И только возле станции Лансбург, крохотного селения на берегу безымянной речушки, пришлось притормозить возле моста, пропуская идущий навстре­чу состав. Когда вагоны замелькали перед глазами, и Жан увидел на них красные кресты в белом круге, не было сомнения, что во­лей судьбы он снова встретился со знакомым санитарным поездом доктора Дугласа. И поезд этот, судя по всему, не шёл порожня­ком. Война продолжалась, принося свою страшную жатву. Война продолжалась. Но уже не с той интенсивностью, как в первые ме­сяцы. Почти вся территория бурских республик оказалась под ок­купацией. Только у горных озёр Крисси, в районе истока Вааля сохранился крупный очаг сопротивления -- армия генерала Луи­са Бота. Остальные соединения раздробились на маленькие отря­ды и докучали англичанам быстрыми и ожесточёнными нападе­ниями.
   Время шло. Офицерский поезд мчался, как одержимый, по цветущей долине Малого Кару, постепенно переходящей в Боль­шое Кару. Жан возвратился в купе. Фанфан встретил его насторо­женно-вопросительным взглядом, а затем махнул головой в сто­рону лежащего лицом к стенке Барнетта:
   -- Кажется, наш англичашка очнулся,-- шёпотом сообщил парижанин своему командиру по-французски.-- Что с ним будем делать, хозяин? -- спросил он, поглядывая на соседнюю полку.-- Выдаст он нас с потрохами. Может, придушим и в окошко с отко­са? Словно его здесь и не было. А?
   Да, самое разумное, так и было бы поступить. Тем более, перед Жаном Грандье лежал поверженным его злейший враг, доведший его отца до самоубийства, безжалостно преследовавший со своей шайкой его друзей в стране ледяного ада -- Клондайке. Он стал инициатором и участником жестокого избиения самого Жана, и каким-то образом вместе с Бобом Вильсоном остался в живых, по­сле того, как Жан зарезал в палатке всех пятерых членов шайки. Но, видно, не всех. Проще всего, как советовал Фанфан, сейчас восполнить эту погрешность двухлетней давности и отправить разбойника на тот свет. Ведь хоть и связанный, он представлял для двух юных французов большую угрозу. Но что-то удерживало Жана от этого очевидного решения и поступка. Он быстро понял, что. Не мог он быть хладнокровным убийцей даже отпетого него-

26


   дяя. Если бы в борьбе, в бою, тогда бы рука не дрогнула. Но так: связанного по рукам и ногам. Нет -- он солдат, а не палач. Сей­час, в глубине души ему было стыдно за тот поступок в палатке. Правда, тогда он действовал сомнамбулически, почти не осозна­вая, что делает. Повторить то же самое в полном сознании он те­перь не сможет. Пусть оставление в живых Барнетта грозит впол­не реальной опасностью, но он не убьёт безоружного.
  -- Он нам ещё пригодится,-- всё, что смог ответить Жан Гран-дье Фанфану. Тот убеждать его не стал, выложив из корзины про­виант, принялся за еду. Поезд мчался без остановок уже часов шесть. За окнами мелькали поросшие зеленью холмы и горные хребты Нювефельдберге. Зрелище было впечатляющим, особенно появившаяся слева по ходу двухкилометровая гора, покрытая на вершине белоснежной шапкой. Они въехали в ущелье Нелспурт, пересекаемое извилистой бурной речушкой Солт. Вагоны загрохо­тали по мосту. И этот грохот окончательно привёл в себя лежаще­го на полке Френсиса Барнетта. Он заворочался, с трудом пере­вернулся на спину и уставился мутными злыми глазами на сидя­щих напротив него двух молодых людей. Жан Грандье взгляда не отвел, но глядел на бандита без ненависти. Только презрение и от­вращение увидел Барнетт в этих голубых, очень знакомых глазах юноши в офицерской форме, явно принадлежавшей его подельни­ку Бобу Вильсону. Некоторое время Барнетт мучительно припо­минал лицо сидящего напротив и, наконец, узнал. Тот самый мальчишка. Сын банкира Грандье. Тот, кто вырезал всю его бан­ду, когда они вместе с Бобом на несколько минут отошли за скалу. И он оказался здесь, в Южной Африке, да ещё в его купе, обря­дившись в форму, наверняка, убитого им Боба. Барнетту стало страшно. Сейчас и его должны убить. Французский язык он знал неплохо, но эти молодчики переговаривались почти шёпотом, и он не расслышал, о чём. Уж, наверняка, не пожалеют. Ножом по горлу и за окно. И поминай как звали. Барнетт конвульсивно дёр­нулся, словно ему в горло уже воткнули нож. Это движение не ус­кользнуло от внимательных глаз капитана Сорви-голова. Но он понял его, как попытку освободиться от пут. Тут на него нахлы­нула холодная ярость и Жан, приподнявшись, нанёс Барнетту удар в челюсть, от которого тот снова потерял сознание. И почти тут же из-под него потекла лужа, пришлось Фанфану подтирать её полотенцем, чем он был крайне недоволен.
  -- Напрасно ты, хозяин, с ним цацкаешься,-- брезгливо вы­брасывая полотенце в угол, проговорил юный парижанин.-- При­били бы его насмерть, не было бы этой возни. А если он чего-ни­будь ещё захочет, я подтирать не стану.
   Сорви-голова был тоже озадачен. Он мысленно представил дальнейший, ещё неблизкий путь до Блюмфонтейна в обществе бандита и убийцы, хотя и связанного, но тем не менее опасного для двух молодых беглецов. Их разоблачение может произойти в
   26
  
   любую минуту, и Барнетт, пока он жив, постарается приложить к этому все возможные усилия. Да, ничего другого, кроме как убить Барнетта и выбросить тело в окно, у них не оставалось. Но всё существо Жана протестовало против такого, вполне логично­го, поступка. И он положился на волю случая. И опять на свою счастливую звезду.
   Между тем, жаркое африканское солнце давно перевалило че­рез половину своего пути по небосводу. Поезд, гудя на полустан­ках, мчался ему навстречу с крейсерской скоростью, устремляясь на северо-восток. Двое пассажиров закрытого на замок купе ото­бедали запасами из корзины. Жан сходил за водой в тамбур, на­полнив пустые фляги Вильсона и Барнетта. Вагон жил обыкно­венной будничной жизнью идущего поезда. На молодого капита­на никто не обращал внимания. Жан вернулся. На условный стук Фанфан открыл дверь и сам выскочил в коридор. Отсутствовал он минут десять и возвратился полный каких-то новостей. Об этом говорили его возбуждённые движения и блеск в карих глазах.
  -- Ну, что нового? -- спросил его Жан, опередив вопросом рвущиеся изо рта излияния.
  -- Да, есть новости, хозяин, закачаешься. Выхожу это я, зна­чит, из того места, куда королева английская пешком ходит и уз­наю, что она уже никуда не ходит.
  -- В каком смысле? -- не понял Жан образную речь Фанфана.
  -- А в том, что бабушка Виктория приказала всем долго жить, то есть преставилась,-- закончил он своё сенсационное сообще­ние.
   Да, это новость так новость. Шестьдесят с лишним лет корона британской империи покоилась на голове строгой английской ле­ди. С её образом связывались во всём мире колониальные захваты империализма. Цивилизованные варвары прошлись огнём и ме­чом по Азии и Африке, насаждая местным народам свои порядки. Именно в правление королевы Виктории* территория Великобри­тании расширилась до немыслимых пределов. Канада, Австра­лия, Новая Зеландия, Индия, Бирма, почти вся восточная и южная Африка подчинились диктату Лондона. Хищнические ап­петиты торгово-промышленных кругов толкали британское пра­вительство на новые экспансии. И над всей этой вакханалией раз­боя возвышался образ чопорной дамы с аскетическими манерами поведения и образа жизни, словно символ нерушимого могущест­ва старой доброй Англии.
   И вот этот незыблемый символ побед рухнул, превратившись в прах и тлен, как и всё в земном подлунном мире.
   * Королева Виктория правила Великобританией с 1837 по 1901 год. Викто­рия -- по-латински -- победа.

27


   Но британскую нацию смерть королевы Виктории шокировала почти так же, как если бы вдруг рухнула башня с часами "Биг Бен". Со смертью этой престарелой леди окончилось время побед и захватов чужих территорий, время исторического великодер­жавного шовинизма, время правления Британии морями и земля­ми. Смерть королевы Виктории в данном случае оказалась симво­личной еще и потому, что Англия, объявившая об аннексии бур­ских республик, на самом деле их еще не победила, и у Жана Грандье, как истового француза, немного мистика, промелькнула мысль о возможном повороте событий в англо-бурской войне, по­сле кончины королевы, в пользу буров.
   -- Выходит, у англичан национальный траур,-- вслух по­
дытожил Жан свои размышления.-- Они, наверняка, ослабят
бдительность. Нужно этим воспользоваться.-- Они с Фанфаном
еще некоторое время обсуждали ситуацию, сложившуюся после
смерти королевы и пришли к выводу, что теперь на войне дела у
буров пойдут гораздо лучше. Их дух укрепится, а у англичан, на­
оборот, ослабеет.
   На полке снова заворочался Барнетт. Он что-то мычал сквозь кляп, вращал вытаращенными белками покрасневших глаз.
   -- Нужно дать ему напиться,-- сказал Жан.-- Мы же не из­
верги. Пусть помянет свою королеву.
   Фанфан поднес ко рту Барнетта флягу с водой. Разбойник стал жадно хватать воду непослушными губами и вдруг, захлебнув­шись, закашлялся. Фанфан перевернул его лицом в подушку и несколько раз ударил по спине рукой. А когда дыхание Барнетта восстановилось, без церемоний, снова заткнул ему рот кляпом.
  -- Пускай поваляется физиономией вниз,-- рассудил Фан­фан,-- а то смотреть ему в глаза противно.
  -- Да, он разбойник и злодей аховый,-- резюмировал Жан,-- много невинной крови у него на руках.
  -- Я чую, хозяин, что ты с ним знаком! -- воскликнул Фан­фан.
  -- Да и при очень трагических обстоятельствах.-- Жан уселся поудобнее на своем месте и рассказал Фанфану про все события "Ледяного ада", не упустив ни одной детали, связанной с Барнет-том.
  -- Вот гад! -- опять воскликнул Фанфан.-- И ты его еще жа­леешь! Давно бы ножом по горлу и в окошко. Я бы не стал разво­дить сантименты.
  -- Я и не знал, Фанфан, что ты стал таким кровожадным,-- огорченно покачал головой Жан.-- Не могу я безоружного, свя­занного человека зарезать, как свинью, будь он трижды бандит и убийца.
  -- Он бы с нами не церемонился, будь уверен,-- обиженно проговорил Фанфан и улёгся головой к Жану. Через несколько минут раздалось его чуть свистящее похрапывание. Жан Грандье
   28
  
   и не заметил, что за окном потемнело. В тропиках практически нет сумерек, и день почти сразу переходит в ночь.
   Паровоз стал замедлять ход. Они были в пути часов пятнад­цать, преодолев уже более половины пути, то есть пятьсот с лиш­ним километров. За это время поезд останавливался всего раза три-четыре, чтобы заправиться водой. Угля ему, видно, должно было хватить до конца путешествия.
   Сейчас же он почти на час застрял на каком-то полустанке, спрятанном в темной листве мимоз и акаций. Осмотрщик долго и методично бил своим молотком по колесам, и Жан под этот моно­тонный стук незаметно для себя задремал, а потом и крепко ус­нул, утомленный тяжелым днем.
   Глаза его открылись как-то внезапно, сами собой. Как сквозь дымку, он видел темное купе, слабо освещенное тусклым огонь­ком ночника. Он видел спящего головой к дверям Фанфана и ле­жащую напротив темную фигуру. Кто это был, Жан почему-то за­был и вспомнить не мог, как ни старался.
   Внезапно фигура зашевелилась и бесшумно поднялась с полки. В мертвенном свете ночника Жан увидел бледное лицо, окаймлен­ное густой черной бородой, с выпученными, горящими злобой глазами. В руке у бородача тускло блеснуло лезвие ножа. Одно быстрое движение, и Фанфан захрипел, захлебнувшись собствен­ной кровью. Жан хотел вскочить, но какая-то непонятная сила сковала его движения. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Убийца склонился над ним. Прикрытый бородой и усами рот ис­кривила злорадная усмешка. Жгучие глаза сверкали ненавистью. Окровавленный нож приблизился к горлу...

2

   Поезд толкнуло. Жан открыл глаза. Рядом никого не было, хо­тя вид купе оказался почти таким же, как несколько секунд на­зад, когда над ним склонился убийца с ножом в руке. Фанфан, по­храпывая, лежал головой к двери и был, несомненно, жив. Тем­ная фигура Барнетта, прикрытая одеялом, тоже казалась неподвижной. Значит, все это ему приснилось. Жан облегченно вздохнул. Такого реального сна он не видел никогда в своей жиз­ни. Вот жуть-то.
   Поезд неспешно катил в ночной тьме, перестукиваясь колеса­ми короткой скороговоркой с рельсовыми стыками. В открытое окно вместе с легким ветерком, насыщенным пряными запахами трав и цветов, заглушая колесный перестук бесконечной, широ­кой гулкой полосой, врывался шелестящий треск мириадов ноч­ных насекомых: кузнечиков, жуков, цикад, кобылок. А чуть вы­ше, на фоне холмов и деревьев, бежал рядом с поездом неподвиж­ный небесный свод, искрящийся сотнями созвездий.

29


   Какие-то непонятные даже ему самому ощущения переполнили Жана Грандье. Что-то происходило в душе капитана Сорви-голо-ва -- командира разведчиков, героя и безжалостного мстителя. За три месяца сидения в Кейптаунском маяке внутри бесстрашного и решительного юноши произошли существенные изменения. Он стал чутче присматриваться и прислушиваться к окружающему миру, и теперь, кроме мыслей о войне и его места в ней, голову Жа­на Грандье посещали и другие, более возвышенные: о быстротечно­сти человеческой жизни и смысле земного бытия.
   Вот и сейчас, глядя на яркие южные созвездья за окном купе, он постепенно преодолел притяжение Земли и мысленно устре­мился в эту нескончаемую глубину. Представил пылающие жа­ром громадные огненные шары, летящие в холодном эфирном пространстве по неведомым никому законам. Кто раскрутил эту гигантскую карусель? Кто когда-нибудь ее остановит? И среди этого скопища солнц, туманностей, планет -- маленькая пылин­ка по имени Земля. На ней зародились разумные племена млеко­питающих, которые не хотят вести себя разумно, а постоянно де­рутся между собой, убивая себе подобных, ради каких-то приду­манных идей и интересов. Как все мелко, как ничтожно по сравнению с этим бесконечным пространством и временем. Но с другой стороны, разве идеи свободы и борьбы за нее так уж мелки и ничтожны, если смотреть на них с точки зрения этого малень­кого, но все-таки разумного человечества? За эти идеи люди идут на смерть добровольно, с гордо поднятой головой. И этот подвиг велик и возвышен, несмотря ни на что. Ради этого стоит жить и умереть без раскаяния.
   Поезд снова, завизжав тормозами, остановился. Жан выгля­нул в окно. Они стояли на большой узловой станции с нескольки­ми путями, забитыми составами. Слабый свет электрических и газовых фонарей дал Жану рассмотреть табличку на каменном здании вокзала: "Де-Ар". Знакомые места. Всего сотня километ­ров до границы с Оранжевой республикой. Поезд теперь пойдет в сторону Ноупурта, а уж затем отправится в Блюмфонтейн. Боль­шая часть пути преодолена. Но сложности его только начинают­ся. Состав вплотную приблизился к театру военных действий, и хотя основные силы буров уже разбиты, сопротивление их не ос­лабело, а просто перешло в другую стадию. И еще неизвестно, чья тактика возьмет. Особенно после смерти королевы Виктории.
   По вагонному коридору раздались шаги. Несколько человек шли от купе к купе, несмотря на довольно поздний или ранний час. Они стучались в двери. Были слышны приглушенные голоса. Люди, нарушавшие ночной покой офицерского спецпоезда, мед­ленно приближались к центру. Проверка документов. Ну, капи­тан Роберт Смит, держись! Пусть тебя опять выручит счастливая звезда капитана Сорви-голова.
   30
  
   В дверь купе постучали. Жан был уже наготове. Он отодвинул щеколду и встал на пороге. В коридоре было темно, но на фоне бо­лее светлых окон выделялось несколько черных силуэтов в шле­мах, с винтовками за плечами. Впереди бледным пятном вырисо­вывалось лицо полицейского офицера с фонарем в руке.
   Полицейский отдал честь. Жан ответил кивком головы.
   -- Извините за беспокойство, сэр! -- произнес полицейский.--
Мы понимаем, что очень поздно, но поезд пришел на узловую стан­
цию и дальше следует зона оккупации и военных действий. Необ­
ходимо предъявить документы и пропуска.
   Жан протянул полицейскому удостоверения Смита и Нортона. Единственно, на что он рассчитывал, так это на эффект от солид­ности текста и авторитетности подписей и печати. И его расчет оказался верным. Полицейский, прочитав при свете фонаря напи­санное на протянутых ему бумагах, вытянулся и щелкнул каблу­ками.
   -- Счастливо вам добраться до места, сэр! -- с чинопочитани­
ем в голосе воскликнул он.
   Жан снова молча кивнул и закрыл перед носом полицейского дверь. Он сумел не произнести ни слова. Скрыть его французский акцент было очень сложно. Но и на этот раз обошлось. Хорошо, что Барнетт не догадался привлечь к себе внимание каким-нибудь шумом. Жан с облегчением в душе сел на полку в ногах у Фанфа-на, который так и не проснулся за время проверки документов. Через час поезд медленно отправился дальше.

Глава IV 1

   Вагон тряхнуло так, что Жан свалился с полки и больно уда­рился о край столика плечом. Ничего не соображая спросонья, он вскочил на ноги и вдруг возле самого уха, пробив навылет двой­ное стекло, просвистела пуля, заодно просадив и дверь в купе. Жан запоздало присел и увидел лежащего на полу Фанфана, ко­торый, видно, тоже еще не пришел в себя.
   -- Обстрел, засада! -- только и сумел проговорить тот, вытя­
нувшись плашмя, ногами к окну. Вторая пуля, обдав лежащих
осколками стекла, исчезла за дверью купе. Да, это была засада.
Засада буров. А кого же еще? До слуха Жана донеслась винтовоч­
ная трескотня. Знакомый звук маузеров. Со стороны поезда слы­
шалась ответная пальба. С каждой минутой перестрелка усилива­
лась. Еще несколько пуль залетело в окно, превратив дверь в
крупный дуршлаг. Нужно было чем-то прикрыть окно, а то еще
друзья-буры запустят сюда гранату и она здесь разнесет все в кло­
чья. Но никаких металлических заслонок нигде возле окна не

31


   просматривалось. И тут Жан обратил внимание на столик. Разме­ром он был как раз с оконный проем. Да и сделан из прочной ста­ли. Точно. Изобретательные эти англичане. Жан, рискуя быть подстреленным, налег на стальной столик снизу и он на удивле­ние легко вошел в оконные пазы. Тут же на тыльной части стала заметна заслонка, которая превратилась в амбразуру с довольно широким радиусом обстрела.
   Прикрыв окно, Жан повернул к Фанфану. Но тот уже поднял­ся с пола и виновато посмотрел на своего командира.
   -- Извини, хозяин, что-то я струхнул,-- проговорил Фан-
фан,-- отвык от стрельбы,-- добавил он, оправдываясь.
   -- Ничего, скоро снова привыкнешь,-- утешил его Жан.
Опять пара пуль со стеклянным треском ударилась о столик и
   отлетела от него рикошетом с противным визгом. С хвоста поезда длинной очередью ударил пулемет, но тут же захлебнулся. Навер­ное, заклинило патрон. Если у нападавших буров имелась артил­лерия, то скоро защитникам поезда придется несладко. У них на­дежда только на расположенную где-нибудь поблизости воин­скую часть, которая должна была охранять железную дорогу. Рельсы с той и с другой стороны, наверняка, взорваны одновре­менно, потому что Жан во сне не слышал взрывов.
   Нужно отсюда поскорее выбираться. Становиться беззащитной мишенью, даже для своих, очень не хотелось. Но и погибнуть от случайной пули, бурской или английской тоже не очень-то радо­вало. А сидеть в купе под обстрелом было невыносимо. В букваль­ном и переносном смыслах.
   Жан заглянул в пулевое отверстие на двери. Весь коридор по­тонул в пороховом дыму, среди которого неясно маячили фигуры стреляющих через окна пассажиров-офицеров.
   -- Нужно уходить! -- почти крикнул Жан на ухо Фанфану.
  -- А что с этим делать будем? -- парижанин махнул головой в сторону лежащего Барнетта.
  -- Мы возьмем его с собой для прикрытия,-- решил Жан.
  -- И зачем с ним возиться? Лучше бросить его здесь, если ре­шили не убивать. Кто-нибудь да обнаружит.
  -- Мне надо задать ему несколько вопросов,-- серьезно произ­нес Сорви-голова.
   Он говорил почти нормальным голосом: перестрелка в этот мо­мент почему-то затихла. Жан Грандье наклонился над пленником и вынул у него изо рта кляп.
  -- Барнетт, вы хотите жить? -- задал Жан тривиальный воп­рос. Барнетт ничего не ответил, только с ненавистью посмотрел на Жана.
  -- Мне кажется, что не хотите,-- угрожающе проговорил Со­рви-голова, доставая из кобуры револьвер.
  -- Хочу,-- прошептал Барнетт и отвернулся.
   32
  
  -- Ну, тогда слушайте меня внимательно. Сейчас вы встанете, после того, как я вас развяжу, и мы пойдем по коридору к тамбу­ру. Там много офицеров. И стоит вам только привлечь их внима­ние любым жестом или словом, вы тут же получите пулю в заты­лок. Я вам это гарантирую. Вам все понятно? Ну, тогда поднимай­тесь,-- закончил Сорви-голова, развязывая путы на руках и ногах Барнетта. Тот с трудом поднялся и сел, растирая затекшие конечности. За сутки путешествия в связанном виде, на гладко выбритом лице Барнетта появилась темная щетина. Он несколько минут сидел на своей полке, словно в прострации, глядя в одну точку. Жан бесцеремонно растолкал его.
  -- Вставайте, Барнетт, выходим,-- и открыл изрешеченную дверь купе. Саквояж он не забыл прихватить с собой.
   Первым в дымный коридор вышел Фанфан. За ним, шатаясь, как пьяный, двинулся Барнетт. Замыкал шествие Сорви-голова с саквояжем и револьвером наизготовку. Несколько офицеров, по­вернувшись полубоком, изредка стреляли через амбразуры в ва­гонных окнах. Делали они это, почти не целясь, наугад. Зато на­падавшие били целенаправленно. Поперек коридора уже лежало с десяток трупов с простреленными головами. Кровь густыми ручьями текла вдоль ковровой дорожки, впитываясь в нее. Боль­шинство убитых были без мундиров, в одних рубашках. Они по­гибли, наверное, в первые минуты нападения.
   На идущих в сторону тамбура никто не обращал внимания. Только один офицер, перезаряжая свой револьвер, бросил им вслед фразу:
   -- Пригните головы, джентльмены. Эти чертовы буры бьют
без промаха.
   Барнетт тут же наклонился и пошел за Фанфаном на полусог­нутых ногах.
   В тамбуре было темно и еще больше задымлено. Возле двери, ведущей в соседний вагон, стоял солдат с винтовкой наперевес. Он загородил путь идущему впереди Фанфану.
  -- Проход запрещен, господа! Приказ начальника поезда.
  -- У нас спецпропуск,-- произнес из-за спины Барнетта Сорви-голова.
  -- У меня приказ для всех, сэр,-- извиняющимся тоном ска­зал солдат.-- Вернитесь в вагон,-- несмело поднимая винтовоч­ный ствол, добавил он.
   В этот момент Барнетт из-за всех сил толкнул Фанфана в спину и, упав на пол ничком, закричал часовому:
   -- Стреляй, это лазутчики врага!
   Часовой вскинул винтовку. Но выстрел раздался с другой сто­роны. Солдат обмяк, свалившись на лежащего Барнетта. Сорви­голова опустил свой револьвер, направив его в затылок Барнетту.

33


   -- Мне так и хочется вас пристрелить, как шелудивого пса. Но
время еще не настало. Вставайте! -- приказным тоном договорил
Жан.
   Барнетт с трудом выбрался из-под тела часового и встал лицом к входной двери, опустив руки по швам. Следом за ним, потирая ушибленный лоб, поднялся Фанфан. Он, не церемонясь, закатил англичанину звонкую оплеуху.
  -- Это тебе за шишку на лбу,-- уточнил парижанин, прицели­ваясь для повторного удара. Но Сорви-голова остановил его.
  -- Хватит ему пока,-- сказал Жан, приглядываясь почему-то к полу в тамбуре. Фанфан, вначале, не понял, что он там ищет. В тамбуре ведь стояла задымленная полутьма. Но Жан Грандье бы­стро нашел, что искал. Вправленное в уровень пола кольцо с тру­дом, но поддалось сильным рукам капитана Молокососов. Люк со скрипом открылся, впустив струю свежего воздуха и гулкое эхо непрекращающейся перестрелки.
  -- Вниз, под вагон,-- сдавленно проговорил Жан, обращаясь то ли к Барнетту, то ли к Фанфану.
  -- Пусть он первым спускается,-- заявил парижанин,-- под­стрелят -- не жалко.
   Сорви-голова ткнул Барнетта стволом револьвера в бок. Бар­нетт опасливо поглядел вниз на шпалы. Потом сел на край люка, спустив ноги и, набравшись духа, спрыгнул и тут же распластал­ся, прикрыв голову руками. Следом за ним спрыгнул Жан Гран­дье. И тоже упал рядом с Барнеттом, уткнувшись лицом в пахну­щие гудроном шпалы.
   Видно, кто-то из буров по другую сторону насыпи заметил ми­молетное появление двух фигур, скрывшихся за рельсами. Пули с визгом ударились в рельсовую сталь, отрекошетив в днище ва­гона.
   Присевший на краю люка Фанфан вскрикнул от боли. Пуля рикошетом разодрала ему мундир на плече, оцарапав руку. Вскрик Фанфана услышал Жан.
  -- Ты ранен? -- крикнул он, повернув голову набок.
  -- Пустяки,-- утешил его молокосос.
  -- Пока не прыгай! Я проползу за колеса и попробую дать знак, чтобы буры не стреляли.
  -- Хорошо бы, а то от своих погибать неохота,-- отозвался Фанфан, прикрывая ладонью кровоточащую рану.
   Жан, вжавшись в шпалы, прополз несколько метров и под прикрытием тяжелых вагонных колес, приподнял над рельсом голову, чтобы оценить обстановку.
   Поезд стоял, возвышаясь, на насыпи над бескрайним вельдом, расцвеченным кое-где зелеными охапками низкорослых кустар­ников. Небольшие заросли этой растительности под фольклор­ным названием "стой--погоди", раскинули свои, покрытые ко­лючками ветки, всего в метрах ста от железнодорожного полотна.
   34
  
   Почему их не вырубили англичане, было непонятно. Но этой бес­печностью и воспользовались напавшие на поезд буры. Часть их укрылась в кустарнике, и оттуда слышались частые выстрелы. Чуть левее, на открытом поле, вне досягаемости пуль защитников поезда, гарцевал большой отряд кавалеристов. Жан заметил, что оттуда, под прикрытие кустов, подтягивается запряженное парой лошадей легкое полевое орудие. "Сейчас станет жарко,-- поду­мал Сорви-голова.-- Нужно поскорее сдаваться". Но как изве­стить об этом буров? Сорви-голова осмотрел себя с ног до головы. И вдруг вспомнил о белом шелковом офицерском шарфе, вися­щем у него на шее. Лучшего и не придумаешь. Он сдернул шарф и принялся им размахивать, вытянув руку из-за колеса.
   Огонь из кустов ослаб, а затем и вовсе прекратился. Стреляли только из окон англичане. И тут Жан сообразил, что если они втроем пойдут сдаваться бурам, то непременно получат пули в спины от англичан. Но, видно, это же поняли и сидевшие в кус­тах. Огонь возобновился с новой силой, но ни одна пуля уже не ударила в рельсы и колеса. Буры били только по окнам. "Нам предлагают сдаваться ползком",-- решил Сорви-голова и, повер­нувшись к люку, позвал Фанфана вниз. Тот тут же прыгнул не­много неуклюже без помощи рук. Рана его кровоточила, и Жан обмотал ее своим белым шарфом.
  -- Сможешь ползти? -- спросил он озабоченно своего друга.
  -- Не волнуйся, хозяин, главное, ходули целы и одна граб-ля,-- сострил Фанфан, а затем с сомнением в голосе добавил, взглянув на Барнетта: -- А как этого заставишь с нами ползти? Ему-то в плен вовсе ни к чему.
  -- Жить захочет -- поползет,-- аргументированно прогово­рил Жан Грандье.
   Они пододвинулись к лежащему ничком на шпалах Барнетту. Жан содрал с англичанина его шелковый шарф и, подтолкнув стволом револьвера в спину, приказным тоном сказал:
   -- Ползите с насыпи к кустам. И без глупостей.
   Барнетт покорно перевалил через рельсы, но пополз совершен­но в противоположную от бурской засады сторону. Сорви-голова хотел схватить его за шиворот, и тут ему в голову пришло, что Барнетт, в общем-то, прав даже с точки зрения своей безопасно­сти. Почти все силы буров и англичан сосредоточились на правой по ходу движения поезда, стороне. Купе находящиеся слева, за­щищались очень слабо.
   У буров с этой стороны находился, судя по всему, только за­слон, который был немногочислен. И, если поползти в эту сторо­ну, шансов у них остаться в живых гораздо больше.
   Сорви-голова и Фанфан последовали за Барнеттом. Жан волок за собой и его саквояж, который был достаточно тяжел. Они, один за другим, сползли с насыпи и углубились в густую траву вельда. Та почти скрыла их из глаз, и после нескольких метров движения

36


   Жану захотелось узнать, где все-таки находится заслон буров. Ведь это оттуда стреляли по их окнам. Жан поднял над травой го­лову и огляделся по сторонам. Вокруг почти до самого горизонта колыхался океан серо-зеленой травы. Местами трава начинала уже рыжеть: летняя южно-африканская жара делала свое дело. Скоро трава начнет жухнуть: лето ведь в самом разгаре. На обоз­римом пространстве никого видно не было. Но капитан Сорви­голова хорошо знал буров и не раз оценивал их умение маскиро­ваться. Он стал приглядываться более внимательно и, наконец, заметил в полсотни шагов несколько странных травянистых хол­миков, чуть-чуть возвышающихся над ровной поверхностью по­ля. Утреннее солнце уже пекло вовсю, и Жан прикрыл голову шляпой, которая до этого болталась на завязках у него за спиной. Подняв над головой белый шарф Барнетта, Жан выкрикнул на африкаанс в сторону травянистых пучков:
   -- Не стреляйте! Мы сдаемся!
   Минуту-другую оттуда не слышалось ни звука. Наконец, раз­дался голос:
   -- Руки вверх! Двигайтесь медленно, вы на прицеле.
Сорви-голова тычком заставил Барнетта подняться в полный
   рост. Тот несмело приподнялся, оглянувшись на недалекий со­став, и медленно задрал вверх руки. Жан поднял одну руку. В другой был саквояж. Последним из травы показался Фанфан, и руку он поднял тоже одну. Рана на левой не позволяла присоеди­ниться к правой. Жан каждую секунду ожидал выстрелов в спи­ну. Но англичане почему-то не стреляли по перебежчикам. Или на этой стороне их никого не было? Что маловероятно. Или они проявляли гуманность к "своим", чисто по-джентльменски? Пой­ди пойми этих англичан.
   Все трое, подняв руки, медленно подходили к тому месту, где засели замаскировавшиеся буры. Когда до шевелящихся пучков травы осталось шагов десять, оттуда раздался новый приказ по-английски:
   -- Руки за голову! Встать на колени!
   Первым повиновался Барнетт. Он с видимым облегчением плюхнулся в траву, которая закрыла его по плечи. Жану вставать на колени очень не хотелось. Видно, и Фанфану тоже.
  -- Давайте поговорим так,-- заявил он травянистым кучкам, под которыми уже просматривались очертания шляп, а еще чуть ниже блестели несколько пар внимательных глаз. Из травы ниче­го не ответили.
  -- Мы не англичане,-- сказал Жан,-- вернее англичанин вот этот один,-- он кивнул головой в стоящего на коленях Барнетта.
  -- Мы -- французы, на службе у правительства Трансвааля,-- продолжил он.-- Меня зовут Жан Грандье, по прозвищу Сорви­голова, может, вы слышали обо мне? Я капитан роты разведчиков, погибшей при отступлении армии Бота через Вааль в прошлом го-
   36
  
   ду. Рядом со мной мой лейтенант. Мы бежали из плена в Капштад-те. Переоделись в английскую форму и попали на этот поезд. Мы хотим снова сражаться за свободу бурских республик. А этот анг­личанин -- доверенное лицо Сесиля Родса. Он много знает, и я ду­маю, даст ценные показания вашему командиру.
   Жан замолчал. Из травы не раздавалось ни звука. Затем все тот же голос проговорил:
   -- Я слышал про капитана Сорви-голова. Он участвовал в оса­
де Ледисмита. Я тоже там был, но, к сожалению, я с вами не зна­
ком. И если в самом деле это вы, я уважаю вас за мужество. О вас
ходили тогда легенды. И вы не погибли?! Поздравляю! А те­
перь,-- добавил голос,-- медленно идите вон к тем кустам, что в
сотне метров справа от вас. Мы будем следовать за вами. И не де­
лайте, пожалуйста, резких движений.
   Барнетт, поднявшись с коленей, снова возглавил движение. Шли неторопливо, и Жан слышал, как сзади них шевелится тра­ва. Не дойдя несколько шагов до колючего кустарника, Жан ус­лышал лошадиное фырканье. Несколько лошадей стояли, привя­занные к веткам, и щипали траву своими мягкими губами.
   -- Стойте,-- раздался за спиной знакомый голос.-- Если есть
оружие, бросьте его в нашу сторону.
   Жан честно откинул оба револьвера. Их сзади подобрали.
   -- Повернитесь,-- послышалось приказание. Пленники сде­
лали оборот. Перед ними, держа в руках винтовки, стояли пятеро
буров среднего возраста. Четверо как на подбор бородатые и толь­
ко один, стоящий чуть впереди и казавшийся выше остальных,
был гладко выбрит. Лицо его немного удлиненное выглядело мо­
ложаво, хотя, наверняка, ему было уже за сорок.
   Прямой, с небольшой горбинкой нос, чуть полноватые губы, слегка скошенный книзу подбородок и серые умные глаза под гу­стыми темными бровями. Белокурые, чуть тронутые сединой во­лосы, выбивались из-под шляпы с широкими полями. На буре красовалась защитного цвета куртка с портупеей и патронташем. На левом рукаве виднелся шеврон с двумя маленькими серебря­ными звездочками под четырехцветным трансваальским флагом. На груди висел полевой бинокль. Тулья шляпы была украшена пучками жухлой травы. Судя по всему, это был командир в зва­нии фельдкорнета, что подтверждала и кобура с револьвером на боку. Слева от него стоял бур, заросший по самые щеки густой курчавой бородой иссиня-черного цвета. И только внизу этой ро­скошной бороды в глаза бросался абсолютно седой клок. Шляпу чернобородый надвинул на самые глаза, и они тлели из глубины глазниц карими угольками. Серо-зеленая, свободного покроя куртка, кое-где потертая, в каких-то пятнах, широкие брюки, вправленные в невысокие сапоги, дополняли образ чернобородо­го. Справа от фельдкорнета добродушно улыбался человек с тем­но-русой голландской бородой на уже немного одутловатом лице.

37


   Мешки под глазами и лиловатый окрас носа выдавали в нем сол­дата армии Бахуса. Но сейчас он казался абсолютно трезвым. И все же руки, держащие винтовку, слегка подрагивали. Одежда его представляла довольно поношенный цивильный пиджак в крупную клетку. Голову украшала старая фетровая шляпа, из-под которой по одутловатому, полному лицу стекали тонкие струйки пота, оставаясь на бороде белым солевым налетом. Под клетчатым пиджаком и коричневой, давно не стираной рубаш­кой, просматривалось упитанное тело любителя не только крепко выпить, но и хорошо закусить.
   Чуть позади расположились еще двое. Один из них имел не­большую клиновидную бородку, тщательно подстриженную и ухоженную. Верхнюю губу прикрывали тоже подстриженные усики неопределенного серо-желтого цвета. Во рту он держал ко­роткую трубку, которую уже успел прикурить. На голове у него красовалась элегантная шляпа, связанная из тонкой соломы с широкими загнутыми полями, из-под которой виднелись оттопы­ренные уши. Облачен он был в охотничий замшевый костюм. Но­ги защищали добротные высокие сапоги на шнуровке. На бе­зымянном пальце левой руки сверкало золотое кольцо с брилли­антом, а из нагрудного кармана виднелась цепочка от часов.
   Последний из бойцов вид имел совсем не воинственный, хотя, как и положено, нес через плечо патронташ и держал в руках вин­товку. Черная строгая одежда, застегнутая на все пуговицы. Бла­гообразная, правильной формы борода светло-каштанового цвета и глубокосидящие темно-синие глаза: все в нем выдавало служи­теля церкви -- пастора, сменившего свой приход на тяготы воен­ной партизанской жизни.
   Лицо пастора выглядело непроницаемым, и только губы не­слышно и почти незаметно шевелились, словно повторяли какую-то молитву или псалом.
  -- Так,-- сказал фельдкорнет недоверчивым тоном,-- это вы и есть знаменитый капитан Сорви-голова?
  -- А что вас смущает? -- спросил Жан, немного вызывающе взглянув на бура.
  -- Возраст, юноша, возраст. Вам лет девятнадцать-двадцать?
  -- Почти,-- не стал уточнять Жан.-- А разве для войны -- молодость помеха?
  -- Но, судя по слухам, вы нанесли англичанам столько урона, что я представлял вас этаким головорезом тридцати с лишним лет с квадратной челюстью и огромными кулаками. А вы и в самом деле еще мальчишка, молокосос. Так, кажется, называли ваш от­ряд?
  -- И мы давали по сто очков вперед некоторым взрослым,-- вмешался в разговор Фанфан, который тоже хорошо знал африка­анс -- язык буров -- голландский с небольшой помесью француз­ского и немецкого.
   38
  
  -- Ну, что же, если это так, то примите мои поздравления. Вы снова попали к друзьям,-- улыбнулся фельдкорнет, пожимая ру­ку Жану Грандье.
  -- Меня зовут Пиитер Логаан,-- представился он.-- Я до вой­ны работал журналистом в Йоханесбургской газете "Бюргер". Вел там отдел новостей. Но вот пришлось отложить перо и взяться за винтовку. Поначалу передавал репортажи из театра военных действий, но как наш город пал, я теперь только воюю.
  -- А это мой друг и соратник Эйгер Строкер,-- Логаан указал ладонью на чернобородого бура.-- Он -- бывший художник. У не­го в городе была мастерская, да не захотел отсиживаться, когда Родине грозит опасность потерять независимость.
  -- Что поделаешь,-- грустно улыбнулся Строкер,-- как гово­рится: музы молчат, когда говорят пушки,-- у него, несмотря на внешний грозный вид, оказалась застенчивая детская улыбка. Он сразу понравился Жану.
   Человек в клетчатом пиджаке представился сам:
  -- Ольгер фан Шейтоф,-- приподнял он фетровую шляпу и картинно раскланялся.-- Музыкант. И не в прошлом, а в настоя­щем. Играл в оркестре на трубе. Сейчас трубач в армии нашего ко­мандующего генерала Девета. Даю сигналы к атакам и отходам. По совместительству стреляю из маузеровского карабина.
  -- И, между прочим, совсем неплохо,-- дополнил его Лога­ан,-- несмотря на некоторую трясучесть рук,-- и снисходительно улыбнулся, похлопав по плечу Шейтофа.
   Вперед неохотно выступил господин в охотничьем костюме. Он вытащил изо рта трубку и приложился ее концом к полям своей шляпы. Под ярким солнцем сверкнул бриллиант на окольцован­ном пальце.
  -- Эдвард Фардейцен,-- представился он немного сквозь зу­бы,-- коммивояжер и совладелец фирмы "Фардейцен и Конн", сокращенно "Фако>>. Поставка оружия и боеприпасов. Обстоя­тельства боевых действий вынудили принять в них активное уча­стие,-- и, пожав руки обоим французам, отошел в сторону, за­пыхтев своей дорогой трубкой.
  -- Меня зовут Александр Вейзен,-- с достоинством, сняв с го­ловы черную шляпу, поклонился священник.
  -- До войны я был настоятелем церкви Спасителя под Крюгер-сдорпом. Войдя в город, англичане церковь разрушили, и теперь мой приход -- бойцы генерала Девета. Буду рад, если вы присо­единитесь к нам, дети мои.
   И он благословил их жестом правой руки.
   Пока шло представление и знакомство, Барнетт на несколько минут остался предоставлен самому себе. Он стал, пятясь, мед­ленно отступать за куст, поближе к лошадям, отвязал поводья ближайшей, но не вскочил на нее, как можно было бы предполо-

39


   жить, а наоборот, приблизился к стоящему в пол-оборота к нему, Жану Грандье, державшему в левой руке саквояж.
   В этот момент в стороне поезда раздался громкий пушечный выстрел. Все, стоящие возле куста, инстинктивно обернулись на звук. И тут Барнетт с необыкновенной быстротой, выхватив из го­ленища своего сапога небольшой кинжал, подскочил к Жану и со всей силой ударил им в его грудь. Схватив выпавший из руки сак­вояж, бандит кинулся к отвязанной им лошади, вскочил в седло и помчался по степи.
   Жан осел на руки Фанфана. Первым сориентировавшийся в ситуации Логаан, вскинул к плечу винтовку и три раза подряд выстрелил вслед всаднику. И, наверное, один выстрел достиг це­ли. Было видно, как Барнетт дернулся в седле. Рука, державшая саквояж разжалась, и тот упал в густую траву. Но англичанин не последовал за своим саквояжем и, видно, раненый продолжал скакать все дальше по степи.

2

   Фанфан склонился над своим командиром. У того в левой сто­роне груди торчала рукоятка стилета и часть узкого лезвия. Бан­дит знал куда бить. Лицо Жана Грандье исказила гримаса боли. Но он был, без сомнения, жив. Буры с участием окружили ране­ного. Строкер, наклонившись, поднес к его губам флягу с водой. Вода привела Жана в чувство, он открыл глаза.
   -- Выньте кинжал,-- проговорил он с трудом.-- Все в поряд­
ке... Ему не удалось...
   Логаан осторожно взялся за рукоятку и резким движением вы­дернул лезвие из груди Жана. Лицо молодого француза снова бо­лезненно передернулось. Фанфан расстегнул на нем английский мундир, затем сорочку и вдруг увидел под ней еще влажную пач­ку бумаги, пробитую в верхней стороне стилетом. Это была руко­пись Жана Грандье, которую он хранил на груди. Она и спасла ему жизнь. Короткое лезвие стилета, пройдя сквозь листы, вонзи­лось в грудную мышцу. Капитан Сорви-голова был ранен, но до­статочно легко. Кровь пропитала мокрую бумагу и в некоторых местах смешалась с расплывшимися чернилами.
  -- Теперь моя рукопись написана еще и кровью,-- прогово­рил, горько улыбнувшись, Жан, пока пастор Вейзен обрабатывал ему рану, а заодно и обеззаразил царапину Фанфана. Затем Жан обратился к фельдкорнету Логаану:
  -- Скажите, этот англичанин ускакал вместе с саквояжем?
  -- Ускакал он с саквояжем, но после обронил его. Вон там не­далеко, в траве.
  -- А нельзя ли его принести? -- попросил Жан.
   Шейтоф отправился разыскивать потерю и через несколько минут вернулся с саквояжем.
   40
  
  -- Что там, если не секрет? -- поинтересовался Логаан.
  -- Об этом я и сам пока не знаю,-- признался Жан Грандье.-- Ключи, наверное, остались у него.
   -- Но ведь можно отстрелить замок,-- предложил Шейтоф.
Предложение было вполне разумным. Но осуществить его не
   удалось. Зоркий глаз Логаана уловил две далёкие фигуры всадни­ков, приближающихся к ним с юга. Фельдкорнет взглянул туда в бинокль. Несколько минут внимательно рассматривал всадников.
  -- Это не англичане,-- сообщил он, опустив бинокль,-- боль­ше похожи на охотников. И к тому же иностранцев. Кто же сейчас парами скачет так открыто по вельду? Только какие-нибудь за­плутавшие охотники-иностранцы. Да и звери все отсюда ушли, когда началась охота на людей.
  -- Можно мне на них взглянуть? -- Жан Грандье взял би­нокль и навел окуляры в сторону движущихся всадников. Оба бы­ли одеты в легкие охотничьи куртки и широкополые шляпы. За спинами виднелись ружейные стволы. Но когда Жан взглянул на лица всадников, у него даже задрожали руки, державшие би­нокль.
   Поль Редон и Леон Фортен скакали по южноафриканской сте­пи на породистых английских лошадях. И, очевидно, целью их был обложенный и атакованный бурами спецпоезд. И они искали здесь своего друга, Жана Грандье. Вне всякого сомнения. Но как они сумели сюда так быстро добраться? Всего за полутора суток. Невероятно, но факт.
   Его старые друзья довольно резвым аллюром приближались к тому месту, где находился объект их поисков.
   -- Это мои друзья из Франции,-- сообщил Жан окружившим
его бурам. Он стал размахивать белым английским шарфом и да­
же сделал несколько выстрелов в воздух из револьвера, отданного
Логааном. Буры последовали его примеру. Гром выстрелов при­
влек внимание Леона и Поля. Они увидели кучку людей, стреля­
ющих в воздух и белый шарф в центре. Французы повернули сво­
их коней на выстрелы.
   Но эту кучку, наверняка, увидел и кое-кто из защитников по­езда. Несколько пуль просвистело над головами.
   -- Ложись! -- запоздало крикнул Логаан. Буры поплюхались
в траву. Только Сорви-голова и Фанфан остались стоять. Невдале­
ке, возле кустов выпустил длинную очередь в сторону поезда от­
куда-то взявшийся пулемет. Наверное, Логаан оставил там пуле­
метный расчет.
   Шагах в ста Леон и Поль спешились и остановились в нереши­тельности. Жан устремился к ним навстречу, размахивая белым шарфом. И они его узнали. И побежали, отпустив лошадиные по­водья. Жан кинулся к ним в объятия, и все трое замерли, обняв­шись, едва сдерживая слезы радости.

41


  -- Мы уже и не чаяли тебя найти,-- широко и добродушно улыбнулся Леон Фортен, похлопав своими сильными руками по плечам Жана.-- Я был просто обескуражен, когда увидел тебя на вокзале в Кейптауне в этой форме. Я едва узнал тебя. Так ты вы­рос и возмужал.
  -- Ты опередил наш план и перевернул его,-- на тонком заго­релом лице Поля Редона тоже вспыхнула лучезарная улыбка.-- Мы подкупили всех, включая начальника Кейптаунской поли­ции, чтобы вызволить тебя из неволи. Но вы со своим другом "вовремя" сбежали сами.
  -- Как вы оказались здесь, в Южной Африке? -- спросил Жан, уже заранее предвидя ответ.
  -- Марта получила твое письмо,-- сказал Леон.-- На совете наших двух семей было решено забрать тебя домой, и мы с Полем отправились в Кейптаун.
  -- Деньги открывают любые двери,-- добавил Поль,-- за не­делю после прибытия мы разузнали о твоем местопребывании, а остальное было делом финансовой техники. Единственное, что нас огорчило, так это потеря саквояжа Леона. Он неосторожно ос­тавил его в приемной главного полицмейстера, когда мы пришли к нему на аудиенцию. Когда вернулись, саквояжа на месте не ока­залось. Адъютант уверял нас, что выходил всего лишь на минуту. Но в коридоре видели выходящих из приемных каких-то двух офицеров. Они, очевидно, и прихватили саквояж Леона.
  -- Я догадываюсь, кто были эти офицеры,-- сказал Жан.-- У нас тут еще один подходящий саквояж,-- добавил он,-- можно сверить приметы. Идемте, я познакомлю вас с моими новыми друзьями-бурами, да и с Фанфаном, насколько мне известно, Поль тоже не знаком.
   Они подошли к поднявшимся из травы бурам, и Сорви-голова представил им Поля и Леона. Узнав, что Пиитер Логаан тоже журналист, Поль Редон проникся к нему профессиональной сим­патией.
   Леон Фортен увидел саквояж. Он удивился и обрадовался. Но еще более удивились молодые французы, когда Жан рассказал им, как и у кого, он добыл этот саквояж.
   -- Значит, Барнетт жив,-- огорченно произнес Поль.-- Но
для чего они с Вильсоном приехали сюда? Цель, конечно, самая
нечистая. Это несомненно. Но хотелось бы знать, что ими было за­
думано?
   -- А что лежит в твоем саквояже, Леон? -- спросил Жан.
Леон вытащил из кармашка охотничьего костюма небольшой
   ключик, открыл замки саквояжа, порылся там и вытащил знако­мый Жану по Клондайку прибор.
  -- Буссоль! -- воскликнул Сорви-голова.
  -- Она самая! -- подтвердил Леон Фортен.
  -- Вы привезли ее в Африку?
   42
  
  -- А разве ты не знаешь, что здесь полно золота?
  -- Вы захотели еще больше разбогатеть? -- иронично спросил Жан.
  -- Увы, золота никогда не бывает много,-- пожал плечами Ле­он Фортен.-- Захотелось испытать прибор в других условиях,-- добавил он более серьезно.
  -- Интересно, случайно ли украли у вас этот саквояж с бус­солью? -- задал вопрос Жан.
  -- Возможно, следили от самого Парижа?! -- предположил Поль Редон.
  -- Да еще, любопытно знать,-- продолжил Сорви-голова,-- как вы так скоро догнали наш поезд? На лошадях почти тысячу километров за это время не преодолеешь.
  -- Все просто,-- объяснил Поль,-- когда Леон примчался ко мне в порт и сообщил, что видел тебя отъезжающим на поезде с вокзала, мы тут же возвратились туда и, хотя с трудом, заказали себе литерный поезд. Паровоз и один вагон. Но он отправился сле­дом только через четыре часа. И все равно, почти нагнал ваш со­став. Но тут буры взорвали с двух сторон рельсы, и мы вынужде­ны были остановиться. Затем, на ближайшей ферме раздобыли двух лошадей и двинулись параллельно железной дороге, чтобы по мере сил помочь тебе выбраться из этой переделки. Да, кста­ти,-- Поль обратился к Логаану,-- сообщаю стратегическую ин­формацию: в милях трех к югу нами было замечено движение большого кавалерийского соединения, которое скорым маршем скачет в нашем направлении.-- Да вот и они, легки на помине! -- воскликнул Поль Редон, указывая пальцем к линии горизонта. Все взглянули в ту сторону. Степь была усеяна рядами всадников, мчавшихся явно на помощь своим.
  -- Нужно доложить комманданту! -- воскликнул Логаан.-- Все по коням! -- закричал он во весь голос.
   Из-за кустов вылезли еще двое, ранее незамеченных буров. Один из них, с небольшими, подкрученными вверх усами, тащил пулемет "Максим", другой -- совершенно огненно-рыжий -- во­лок следом коробки с пулеметными лентами.
   Лошадей было как раз девять. Предусмотрительные буры за­хватили три лишних для пулемета и другой амуниции. На одной из лошадей ускакал Барнетт. Пришлось пулеметчику Арнольду Хаессену водружать тяжелое оружие на крупе своего коня. Рыже­волосый Серж Отогер повесил по бокам лошади коробки с патро­нами. Все вскочили в седла и скорой рысью двинулись в обход го­ловы поезда, держась на недосягаемости выстрелов.
   Английская подмога была еще достаточно далеко, и фельдкор-нет Логаан надеялся, что сумеет вовремя предупредить своих о ее приближении, чтобы его коммандо перестроилось для отражения атаки англичан. Буры торопились и мчались вперед, прижавшись к холкам своих коней. Замыкали шествие тяжелые кони пулемет-

43


   чиков и четверо французов. Особенно неважно себя чувствовал Жан Грандье. Рана в груди при скачке стала болеть, но капитан Сорви-голова старался не показывать виду.

Глава V 1

   Всадники обогнули полотно железной дороги и встретились с еще одним бурским заслоном, бойцы которого охраняли взорван­ный участок, чтобы не допустить восстановления англичанами пути. Те, впрочем, подобных попыток и не предпринимали. Поло­жение у них было незавидное. Орудие буров двумя точными вы­стрелами разворотило паровоз и задний вагон, где находилась ох­рана поезда. Большинство солдат охраны погибло. Многие были ранены. И ничего другого, как выбросить белый флаг, у англичан не оставалось. Так они и поступили. И когда фельдкорнет Логаан со своими людьми прискакал к месту событий, английские солда­ты и офицеры, выстроившись в затылок и задрав руки вверх, мед­ленно двигались между потными, суровыми бородачами-бурами. Оружие они выбрасывали перед выходом из вагонов. Личные ве­щи складывали рядом в общую кучу. Их тщательно досматрива­ли. Обыскивали также и самих англичан. Раненым делали пере­вязки, убитых вытаскивали из вагонов и укладывали отдельно неподвижными окровавленными куклами.
   Генерала Уотса и его свиту отыскали в литерном вагоне. Аре­стом руководил сам коммандант Поуперс -- дородный, корена­стый фермер лет пятидесяти пяти с густой седой бородой. Он по-военному отдал честь выходящему из вагона генералу -- худому и высокомерному. Тот не удосужился ответить и молча отдал По-уперсу свою шпагу в позолоченных ножнах. Адъютант Уотса нес в руках большой крокодиловой кожи портфель. Он передал порт­фель генералу, который протянул его комманданту Поуперсу.
   -- Вы за ним охотились?! -- криво ухмыльнулся англича­
нин.-- Вынужден его вам отдать под угрозой насилия.
   Поуперс, уловив тон генерала, ответил ему просто:
  -- Вы выполняли свое задание, я -- свое. Я выполнил его лучше.
  -- Надеюсь, что со мной и с остальными офицерами станут по­ступать, как полагается нашему статусу военнопленных? -- гене­рал Уотс выжидательно взглянул на своего врага.
  -- Видите ли, генерал,-- улыбнулся в бороду Поуперс,-- нам нужны только вы и ваш портфель. С остальными нам возиться не­когда. У нас, в отличие от вас, нет лагерей для военнопленных. Мы ведем партизанскую войну с агрессором, и тащить с собой столько людей не представляется возможным. Они нам не нужны.
   44
  
  -- Вы что их всех расстреляете? -- ужаснулся генерал.
  -- Совсем наоборот,-- еще шире улыбнулся коммандант,-- мы их отпустим на все четыре стороны. Разумеется, без ору­жия,-- добавил он, спрятав улыбку.
   В это время к Поуперсу спешной походкой подошел фельдкор-нет Логаан и тихо доложил о появлении английских кавалери­стов. Лицо комманданта сделалось озабоченным. Решение он при­нял почти мгновенно.
   -- Англичан назад в вагоны! -- приказал он.-- И через пять
минут все должны быть в седле!
   Офицеров, как стадо баранов, загнали в два центральных ваго­на. Их оружие погрузили на подводу со снарядами, к которой прицепили пушку. Бойцы вскочили в седла, и бурский отряд, на­считывающий человек двести пятьдесят, поспешно стал уходить в степь.
   Сорви-голова, Фанфан, Поль и Леон скакали все вместе рядом, в окружении своих новых знакомых, неподалеку от Поуперса и его свиты. Лошадь с генералом Уотсом велась за уздцы. Руки ге­нерала были привязаны к седлу. Он угрюмо молчал, опустив го­лову в пробковом шлеме. По лицу его стекали тонкие струйки по­та, но стереть он их не мог. Иногда он поднимал голову и огляды­вался назад. Должно быть, догадался о причине поспешного отхода бурского отряда. Когда проскакали примерно с километр, Поуперс выслал вперед и назад дозоры. Отдавая эти приказы, он только тут заметил четверку незнакомцев внутри своего комман-до. Двое среди них к тому же щеголяли в английской форме.
  -- Кто такие? -- удивленно вздыбилась его борода. Ближе подъехал Логаан.
  -- Это французы,-- объяснил он,-- двое -- путешественни­ки, а вот эти -- в форме, бежали из английского плена в Канш-тадте. И, кстати, один из них знаменитый капитан Сорви-голо­ва -- командир разведчиков. Может, слышали?
  -- Сорви-голова? -- удивился Поуперс.-- Но ведь его убили при отступлении через Вааль еще в прошлом году. А вдруг это ка­кой-нибудь английский шпион, взявший его имя, чтобы проник­нуть в наш штаб. Вы слишком наивны, Логаан. А ну-ка, позовите его сюда,-- добавил коммандант и сделал суровое лицо.
   Сорви-голова сблизил свою лошадь с лошадью Поуперса и от­дал ему честь.
   -- Вы кто? -- спросил пожилой бур, пристально вглядываясь
в молодого "английского офицера".
   Жан Грандье представился и вкратце рассказал о себе. Неизве­стно, поверил ли этому рассказу коммандант Поуперс, но выра­жение его сурового лица не изменилось.
   -- Вы мне рассказали правду? -- спросил он, пристально
взглянув в глаза Жану. Тот взгляда не отвел.-- Нужны дока-

46


   зательства вашей правоты,-- произнес Поуперс после длинной паузы.
  -- Меня лично знает генерал Бота,-- сказал Сорви-голова.
  -- Генерал Бота отсюда далеко, в Трансваале. А здесь Оранже­вая республика и наш командир -- Христиан Девет.
  -- Ну, так отведите меня к нему! -- воскликнул Жан.-- Я до­кажу ему свою преданность делу свободы. Докажу в бою!
  -- Кажется, вам придется доказать это гораздо раньше! -- в тон ему проговорил Поуперс, взглянув куда-то назад, через плечо. К нему галопом мчались двое бойцов из арьергардного дозора. Один на взмыленном коне подлетел вплотную.
  -- Коммандант! -- задыхаясь и вытирая пот с лица, произнес он.-- Англичане окружают нас полукольцом. Вон они,-- боец по­казал ладонью в ту сторону, откуда только что скакал. Вся линия горизонта, словно саранчой, была усыпана мчавшимися во весь опор всадниками.
  -- Их тут, наверное, батальон, а то и больше,-- произнес Поу­перс, поднося к глазам бинокль.-- Да, это уланы,-- уточнил он, а затем добавил: -- и нам от них не уйти. У нас тяжелое орудие, снаряды. Придется вступать в бой.
   Прискакал боец из авангардного дозора. Впереди была неболь­шая речушка, изрядно обмелевшая за последний месяц. Поуперс решил на другом ее берегу принять оборону. Фельдкорнету Лога-ану он приказал вместе с его людьми скакать дальше в Моодорп, где расположились основные силы генерала Девета.
   -- Возьмите с собой Уотса, его портфель, этих двух француз­
ских охотников и возвращайтесь скорее с подмогой. Мы здесь
долго не продержимся. А вам, Сорви-голова, предоставляется воз­
можность пострелять в ненавистных вами англичан,-- добавил
он, обращаясь к Жану.-- Посмотрим, какой вы хваленый герой?
   Поль и Леон наотрез отказались покинуть своего друга. Само собой остался и Фанфан. Логаан пожал Жану руку.
   -- Надеюсь, мы вас встретим,-- сказал он,-- вам нужно про­
держаться часа полтора. Мы поскачем полным аллюром, и, ду­
маю, судьба нас так быстро не разлучит.
   Логаан и его четверо подчиненных, подцепив лошадь с генера­лом Уотсом, переправившись через речку, помчались по вельду и скоро скрылись за степным перекатом. С основным отрядом оста­лись пулеметчики Хаессен и Отогер.
   Буры стали спешно готовиться к обороне. Напоенные лошади были отведены в лощину и спрятаны за кустами. Там же, непода­леку на холмике, установили пулемет, учтя широкий сектор об­стрела. Пушку установили по центру линии обороны, тоже в при­брежных кустах, чтобы она могла вести веерную стрельбу. Бойцы рассредоточились вдоль берега и принялись поспешно короткими лопатками рыть себе окопчики. Все делалось быстро и без суеты, что восхитило Поля и Леона и произвело впечатление даже на ви-
   46
  
   давших виды Сорви-голову и Фанфана. Лопаток у них не было, и им помогли вырыть окопчики четверо молчаливых сосредоточен­ных бура. Они же и расположились неподалеку, и Жан понял, что коммандант ему все же не доверяет. Сам Поуперс находился возле пулемета, на самой высокой точке и рассматривал в бинокль при­ближающего противника.
   Англичане неслись, как ветер. Они даже не выпустили вперед разведку и охранение. Да какое может быть охранение при бе­шенной скачке за убегающим врагом. Численное превосходство и самонадеянность и здесь сыграли с уланами злую шутку. Когда их первый отряд на взмыленных лошадях приблизился к речке, его солдаты слишком поздно заметили успевших достаточно хоро­шо замаскироваться буров. Пушка ударила картечью по задним рядам уланского эскадрона, а пулемет длинной очередью накрыл сбившихся на берегу для переправы всадников. Тут же открыли огонь стрелки. Ржание коней, крики, стоны, падение в воду тел людей и животных огласило просторы вельда звуками смерти. Красновато-желтая речная вода в мгновение ока стала бордовой и пенной от крови.
   Передовой эскадрон был уничтожен полностью буквально за две-три минуты. Оставшиеся в живых кони понеслись навстречу другим уланским эскадронам, навеяв на них паническое настрое­ние. Пушка буров вторым картечным выстрелом разметала еще несколько рядов противника. Пулемет бил теперь уже короткими очередями. А бойцы стреляли, выбирая себе жертву.
   Сорви-голова за этот короткий промежуток времени опусто­шил уже два раза магазин трофейного ли-метфорда. И ни один его выстрел не пропал даром. Это было похоже на тир, где мишенью служили мечущиеся в панике люди и кони. Но Жан понимал, что это только временный успех буров. Их внезапный огонь из заса­ды. Противник вот-вот придет в себя. А в мужестве англичанам отказать было нельзя. Так, собственно, и получилось. Потеряв в первые минуты около двухсот человек и несколько десятков ло­шадей, уланы не стали атаковать бурские позиции в лоб, а, отъе­хав на безопасное расстояние, спешились. Несколько офицеров собрались в кучку для совещания, и хоть до них было довольно далеко, Сорви-голова решил попробовать. Буры к этому моменту стрельбу прекратили, и два выстрела, раздавшихся с промежут­ком в несколько секунд, прозвучали резко в затихшем было степ­ном воздухе.
   Поуперсу в бинокль было хорошо видно, как два уланских офицера упали, а остальные разбежались в разные стороны, ук­рывшись за лошадьми.
   -- Кто стрелял? -- громко спросил коммандант.
Жан Грандье промолчал, зато за него ответил Фанфан.
   -- Капитан Сорви-голова -- очень меткий стрелок! -- воск­
ликнул юный парижанин.

47


   -- Я в этом убедился,-- удовлетворенно хмыкнул Поуперс.
   У англичан между тем началась перегруппировка сил. Их ос­талось человек восемьсот -- четырехкратное превосходство перед бурским отрядом. Большая их часть, с винтовками на изготовку, стала короткими перебежками возвращаться к берегу реки. Ос­тальные, вновь оседлав коней, разделились на два отряда и поска­кали в разные стороны вдоль реки, решив, наверное, перепра­виться через нее вне досягаемости бурского огня.
   Этот маневр понял и коммандант Поуперс. Он приказал полу­тора сотням буров на конях задержать английскую переправу с той и с другой стороны.

2

   Наступавшие в пешем строю кавалеристы выглядели довольно забавно. Двигаться им мешали сабли и шпоры, которые они не до­гадались отцепить, предпринимая эту рискованную с тактиче­ской точки зрения атаку. Их противник находился на правом, бо­лее высоком берегу. К тому же, закопавшийся в землю. Англий­ские уланы двигались по открытому степному простору и, хоть через каждые десять шагов плюхались в высокую траву вельда, все равно служили отличной мишенью для метких буров. И еще следует не забывать о пушке и пулемете. Хотя и у англичан пуле­метов оказалось три и, когда их притащили на линию огня, они стали поливать свинцом бурские позиции, стараясь в первую оче­редь вывести из стоя артиллеристов. И через некоторое время им это удалось. Пушка, выпустившая по англичанам еще три заряда картечи, внезапно смолкла: оба артиллериста были убиты. Это ос­ложнило положение буров. Английские пулеметчики открыли по ним бешенную стрельбу. Пули свистели над головами, вздымали фонтаны сухой красноватой земли. Свинцовый ливень обрушился на правый берег реки. Буры вжались в свои окопчики и только из­редка успевали выстреливать в сторону наступающего противни­ка. Правда, надо признаться, довольно метко. Но и у них тоже по­явились потери. Уже человек десять было убито и ранено.
   Сорви-голова стрелял из своего укрытия по уланам и еще ни разу не промахнулся. Рядом "в белый свет, как в копеечку" па­лил Фанфан. Леон и Поль, непривыкшие к таким передрягам, бо­ялись высунуть головы над брусвером. Особенно неприятно себя чувствовал Поль Редон. Это был для него, впрочем, как и для Ле­она Фортена, первый бой. Под обстрелом они не были ни разу, хо­тя в бытность свою в Клондайке, смерть гуляла рядом с ними в двух шагах. Но, когда вас преследует шайка бандитов -- это од­но, а когда ты попал под смертельный, свинцовый град -- это уже совсем другие ощущения. И, надо сознаться, далеко не приятные. Поля стало трясти. Он вжался в свой окопчик, ощущая всем те­лом летящие поблизости пули. Умирать он не хотел, а шансов
   48
  
   здесь, сейчас погибнуть у него было более чем достаточно. Не луч­ше себя чувствовал и Леон, но он собрал все свое мужество и по­давил в себе страх.
   Уланы приближались уже к самому берегу, и если не заставить замолчать их пулеметы, они смогут переправиться и тогда буров ожидает рукопашная схватка. Сорви-голова приподнял голову над бруствером. Над виском свистнула пуля, рядом в землю шмякнулась другая.
   Один английский пулеметчик засел за кустом, в метрах двух­стах, стрелял поверх голов своих наступающих товарищей. Дру­гие два постепенно продвигались вместе с атакующими, меняя по­зиции. Первый был не опасен, он создавал веерный эффект, когда два других тащили свои пулеметы поближе. Этим и решил вос­пользоваться Сорви-голова. Как только тыловой пулеметчик вы­пустил длинную очередь по позициям буров, Жан уловил продви­жение его коллеги и метким выстрелом свалил его. Третий из трав открыл бешенную стрельбу, стараясь подавить бурскую пу­леметную точку, которая наносила большой урон пешим уланам. Но пулемет буров замолчал сам по себе: заклинило механизм по­дачи ленты.
   Положение обороняющихся стало критическим. Они тоже нес­ли все более ощутимые потери. Коммандант Поуперс был ранен в руку и он, кое-как перевязав рану, палил из револьвера в уже за­бравшихся по колено в реку англичан.
   Справа и слева, дальше вдоль берега реки, почти одновременно вспыхнула яростная перестрелка. Это в бой с маленькими отряда­ми буров вступили фланговые силы улан. И тыловой пулеметчик за это время сумел подтащить свое оружие совсем близко к бере­гу. И тут его настигла меткая пуля капитана Сорви-голова. Буры взбодрились. И как только у англичан оказался один пулемет, винтовки буров заговорили с новой силой. Вся поверхность реки была уже усеяна трупами. Кое-кто пошел на дно, другие прибли­зились к берегу. Раненые захлебывались в кровавой воде. Но че­тыре сотни живых улан уже были на середине реки. Вода им до­ходила до пояса, и они под прикрытием огня своего последнего пулемета шли на приступ обороны горстки храбрецов, которая та­яла прямо на глазах.
  -- Эх, сейчас бы пушкой, да прямой наводкой! -- в сердцах воскликнул Фанфан, очередной раз ловко промахнувшись.
  -- А кто может стрелять из орудия? -- громко спросил Сорви­голова, выстрелив в уланского сержанта. Тот, взмахнув руками, скрылся под водой.
  -- Я могу! -- раздался рядом голос Леона Фонтена. И он ре­шительно, по-пластунски пополз к орудию.
  -- Я с тобой! -- вдруг заявил Поль Редон и, превозмогая страх, двинулся вслед за своим товарищем. Они один за другим подползли к орудию, отодвинули в сторону мертвых артиллери-

49


   стов. Леон навел орудийный прицел в гущу англичан. Поль тря­сущимися руками подал ему снаряд. Грохнув выстрел. Картеч­ные шарики разорвали речную поверхность на десятки водяных осколков, фонтаны песка и ила, уложив наповал с дюжину улан. Пулеметчик тут же открыл огонь по орудию. Оба пушкаря упали под прикрытие лафета. Но этого переноса стрельбы для Жана Грандье было вполне достаточно. Его точный выстрел поразил ан­глийского пулеметчика прямо в лоб.
   На берегу еще остались несколько десятков улан, которые ог­нем из винтовок тоже поддерживали наступление, но когда за­молчал последний пулемет, бурам стало гораздо легче. Правда, кое-кто из англичан пытался овладеть одним из пулеметов. Но тут точны были буры. Ясно, что пулеметы не должны были вновь заговорить. Дело приближалось к развязке. Но вот какой?
   Англичане полезли на берег; кто-то, стреляя из карабинов, кто-то, вытягивая из ножен сабли. Их расстреливали в упор. Они катились под ноги другим, упорно лезущим вперед с криками ярости и злобы.
   Это было какое-то безумие. Недаром говорят, что вид крови в сражении, массовые убийства и зверства на войне заставляют сол­дат терять человеческий облик. Воин превращается в безжалост­ного монстра, жаждущего убийств и, как маньяк ищущего новых жертв, где бы они не находились. Отсюда и расстрелы мирных жителей, насилие, пытки, казни. Война -- это проявление самых низменных качеств в человеке.
   Но война за свободу -- священна. Буры встретили последний, отчаянный штурм с мужеством, присущим их народу. Они отби­вались стойко и храбро. Почти все офицеры, командующие анг­лийской атакой, были убиты и ранены. Сейчас наступление, судя по всему, возглавлял молодой безусый лейтенант. Он первым за­брался на берег и с обнаженной саблей бросился на Жана в тот мо­мент, когда тот перезаряжал свою винтовку. Острый клинок го­тов был обрушиться на голову молодого француза, когда вдруг за­мер на взлете. Лейтенант увидел форму своего противника:
   -- Вы англичанин? -- удивленно воскликнул он.
   Сорви-голова не стал отвечать. Перед ним был враг. Винтовка не заряжена, штыка нет, и он ткнул улана стволом в пах. Тот за­орал от боли, выронил саблю и, зажавшись, упал рядом с окопчи­ком. Глаза у него выпучились и покраснели. Он надолго оказался небоеспособным.
   И в это время за спинами защитников вдруг послышался мно­гочисленный лошадиный топот и многоголосное "хурра!" разнес­лось по степи. Грянул мощный залп. Наступающие англичане стали опрокидываться в воду, а те, кто не успел дойти до середи­ны реки, поспешно повернули назад и тоже падали под меткими выстрелами, вовремя прибывшей подмоги буров. Их прискакало человек триста, и они спешились, открыли по врагу шквальный
   60
  
   огонь. Английский батальон был почти полностью истреблен. Фланговые отряды тоже разбиты. Человек сто оставшихся сломя голову помчались к своим лошадям под свист и улюлюканье бу­ров. Они преследовать их не стали, а занялись ранеными и убиты­ми. У англичан раненых было человек двадцать, у буров -- гораз­до больше. Всем им, как могли, сделали перевязки. Англичан ос­тавили на берегу, чтобы оставшиеся в живых забрали их с собой. Своих посадили на повозку со снарядами и пушкой. Вырыли большую братскую могилу для своих убитых (англичане занялись этим скорбным делом позже), прочли заупокойные псалмы и большой кавалькадой отправились восвояси.
   Сорви-голова в плен того английского лейтенанта не взял: так и оставил его приходить в себя на берегу. Он скакал по степи вме­сте со своими друзьями, и на душе у него было как-то неспокойно. Рядом, горделиво подбоченясь, ехал Поль. Он в душе ощущал се­бя героем. Леон хмурил свои белесые брови. Вся эта бойня ему бы­ла совсем не по нраву. Фанфан чувствовал себя неплохо. Он даже стал насвистывать марш Молокососов, но Сорви-голова его не поддержал, и Фанфан постепенно умолк.
   Их догнали фельдкорнет Логаан и коммандант Поуперс. Лога-ан дружески улыбнулся Жану, потом пожал ему руку.
   -- Я ваш должник,-- сказал Жан,-- если бы вы не подоспели,
нам пришлось бы очень туго.
   Поуперс тоже протянул левую, не раненую руку.
  -- Теперь я убедился, что вы тот самый Сорви-голова. Вы дей­ствовали отважно.
  -- Надеюсь, мы еще повоюем вместе?! -- ответил ему молодой француз.

61


   0x01 graphic
   52
  
   Часть вторая
   0x01 graphic
   NШ 1Ш

Глава I 1

   Штаб главнокомандующего армией Оранжевого свободного го­сударства коммандант-генерала Христиана Девета располагался в деревне Моодорп, стоящей неподалеку от берега реки Моодер в его верхнем течении. Трехтысячный корпус буров был рассредо­точен по окрестностям. В самой деревне находилось около тысячи бойцов и личная охрана генерала: двести полицейских из Блюм-фонтейна, которые в отличие от остальных буров, носили одина­ковую форму и знаки различия: погоны, галуны, шевроны и на­шивки. За время боевых действий эта униформа на полицейских порядком поизносилась, но они до сих пор выглядели молодцами, патрулируя широкие пустынные улицы деревни. Когда вернув­шийся после боя отряд вместе с подкреплением проехав брандвах­ты мелкой рысью вошел в Моодорп, то на окраине их встретили

53


   около двадцати полицейских в синих мундирах. На головах их красовались бурские шляпы с кокардами. За плечами висели ма-узеровские винтовки, на боках -- револьверы. Возглавлял пат­руль бородатый лейтенант небольшого роста с густыми светлыми усами, крепко сидящий в седле. Он отдал честь комманданту По-уперсу и фельдкорнету Логаану, которых знал лично. Они обме­нялись несколькими фразами, после чего лейтенант стянул с го­ловы шляпу. То же проделали его подчиненные, отдавая долг па­мяти погибшим в бою соплеменникам.
   Лейтенанта звали Лео Спейч. Он и еще двое полицейских от­правились с отрядом к центру деревни и через несколько минут все конники остановились и спешились возле большого двухэтаж­ного дома. Над фасадом, увитым виноградом, под легким, про­хладным, вечерним ветерком слегка трепетал флаг, переплетаясь белыми и оранжевыми полосами. Рядом с невысоким забором сто­яла коновязь. Десятка два лошадей фыркали и постукивали ко­пытами по усыпанной их же "яблоками" красноватой земле.
   Напротив дома, на другой стороне широкой, похожей на пло­щадь, улицы находилась небольшая церквушка, неподалеку от нее -- кузня и чуть в стороне "еетхейз" -- трактир, сейчас за­крытый от соблазнов приказом командующего. Сам штаб Христи­ана Девета был окружен невысоким частоколом, кое-где поло­манным. Перед большим кустом цветущих алых роз была обору­дована пулеметная точка. Виднелся не зачехленный ствол "Максима", за ним двое полицейских. Второй пулемет находился по другую сторону дома. А третий торчал из чердачного окна. Не­сколько полицейских сидели на скамейке возле коновязи и, когда отряд подъехал ближе, они поднялись ему навстречу. Раздались приветствия, дружеские рукопожатия и объятия. Буры не стесня­лись своих чувств. Из-за штаба и еще откуда-то через минуту-другую набежало множество бойцов. Большинство из них были бородаты, носили потертую гражданскую одежду. И только пат­ронташ, винтовки да нашивки на рукавах говорили о их воинской службе отечеству, которое было захвачено врагом, но его поддан­ные не покорились захватчикам и не дают им покоя ни днем ни ночью.
   Шум сотен голосов заполнил площадь возле церкви и штаба. Люди пришли встречать вернувшийся с задания изрядно поредев­ший отряд и их спасителей, вовремя выехавших им на помощь. Их по дороге и встретил фельдкорнет Логаан и его друзья, конво­ирующие в штаб генерала Уотса. Перепоручив его доставку Эйге-ру Строкеру, Логаан вернулся к берегу реки вместе с отрядом под­моги. И, как известно, вовремя.
   Теперь все трансваальцы стояли рядом, снова встретившись, окружив тесным кольцом четырех французов, на которых собрав­шиеся оранжерийские буры, поглядывали не вполне дружелюб­но. Особенно на Жана Грандье и Фанфана из-за их английской
   64
  
   формы. Многие принимали их за пленных и высказывались дале­ко нелицеприятно. Вспыльчивый молодой парижанин обижался и краснел, сжав кулаки. Да и самому Сорви-голове было неприят­но слышать оскорбления от тех, за кого он сражался и проливал кровь.
   Логаан и его компания, как могли сдерживали порывы своих сподвижников, но немногие верили их разъяснениям, хотя обид­ные слова в адрес незнакомцев стали слышаться все реже. И вдруг шум совсем утих. Лица бойцов повернулись в сторону штаба. На крыльце появилась небольшая группа, по виду явных команди­ров. Впереди всех стоял худощавый человек с длинной редкой бо­родой и умными проницательными глазами. На нем был надет по­лувоенный френч, подпоясанный широким кожаным ремнем с кобурой на боку. На левом рукаве проглядывался шеврон с полоса­тым флагом Оранжевой республики и большой золотой звездой над ним. Бойцы хорошо знали своего командующего генерала Христи­ана Девета. Сорви-голова, Фанфан, а тем более Поль Редон и Леон Фортен видели его впервые.
   Девет поднял вверх правую руку, окончательно привлекая к себе внимание. Над площадью воцарилась мертвая тишина. Из толпы вперед вышел командант Поуперс. Правая рука его висела на перевязи. Он отдал честь левой. И негромким голосом доложил командующему все обстоятельства операции, потом, подойдя по­ближе, уже совсем тихо сказал несколько фраз, оглянувшись при этом на стоящих неподалеку в окружении трансваальцев моло­дых французов. Девет тоже посмотрел туда и чуть заметно улыб­нулся, кивнув головой Поуперсу.
  -- О нас говорят,-- догадался Фанфан.
  -- Это радует,-- отозвался Сорви-голова.
   Девет сделал шаг вперед и тихим голосом, немного картавя, произнес:
   -- Помолимся за упокой души наших славных воинов, пав­
ших смертью храбрых в сегодняшней битве с захватчиками.
   Из группы трансваальцев вышел пастор Вейзен. Он достал из кармана небольшое Евангелие в черном кожаном переплете, на­шел нужное место и голосом, полным торжественной печали, стал читать псалом. Буры, склонив обнаженные головы, шепотом по­вторяли слова царя Давида, обращенные к Богу -- воителю и за­ступнику с призывами о спасении и утешении усопших и укреп­лении духа живых в борьбе за правое дело.
   Летнее огненное солнце садилось за степной горизонт плавно и быстро и, как всегда в тропических краях, на молящихся накати­лись скорые сумерки.
   Ни Сорви-голова, ни Фанафан, ни Поль с Леоном не считали себя верующими. Они мыслили категориями науки и прогресса, отодвигая на задворки сознания мысли о существовании и незри­мом присутствии какой-либо Духовной Сущности, влияющей на

55


   жизнь всей Вселенной и отдельных людей. Бог был для них мифо­логической категорией, никак не связанной с реальной, и, под­час, страшной действительностью, царящей на Земле. Но побы­вав больше года среди буров, беззаветно верующих в своей массе, в Божье провидение, Жан Грандье уже не так иронично и скепти­чески относился к их почти фанатической религиозности. Вера укрепляла их в труднейшие времена испытаний, выпавших на до­лю маленького народа, окруженного враждебными племенами и гонимого алчными завоевателями. Буры считали себя избранным народом, подобно библейским иудеям, стремящимся к "земле обе­тованной". "Великий трек" из Капской колонии на север казался похожим на Исход из Египта. "Земля обетованная" отыскалась. Наладилась новая, трудная, но свободная жизнь. Но их не захоте­ли оставить в покое. До них и здесь добрались хищные лапы гони­телей. И буры все как один встали на защиту своей земли. Они считали эту войну очередным испытанием божьим и терпели му­ки и лишения со стойкостью и мужеством первых христиан. Мо­литва между тем была закончена. Пастор Вейзен возвратился в круг своих земляков. Буры надели на головы шляпы. Христиан Девет обратился к ним с короткой речью:
  -- Африкандеры! Сегодня в жестоком бою мы потеряли много своих товарищей. Это невосполнимая потеря. Гибнут наши луч­шие бойцы. И пусть захватчиков убито гораздо больше, эта победа не доставляет мне радости. Она куплена ценой жизней граждан нашего Свободного Оранжевого государства. Единственное, что утешает меня,-- гибель их не напрасна. Их кровь слилась с кро­вью борцов за нашу свободу, погибших за эти полтора года войны. Священной войны за независимость. Я верю, что мы отстоим свое право и изгоним захватчиков с родной земли. Свобода или смерть!
  -- Свобода или смерть! -- хором повторили бойцы, вскинув вверх зажатые в руках винтовки. Когда крики утихли, Христиан Девет снова поднял руку.
  -- И еще одно сообщение,-- более спокойным тоном сказал он.-- Во время операции по захвату спецпоезда нами взят в плен генерал Уотс, адъютант фельдмаршала Китченера с ценными до­кументами. И еще: из того же поезда к нам перебрался бежавший из английского плена знаменитый командир разведчиков капи­тан Сорви-голова со своими товарищами-французами. Вот он сто­ит в первом ряду в форме убитого им английского офицера. Он от­лично проявил себя в последнем бою.
   Все повернулись на жест Девета. Некоторые из задних рядов даже приподнялись на цыпочки, чтобы разглядеть знаменитого Брейк-нека, как называли Жана Грандье англичане. Многие из буров были наслышаны о нем. Раздались сначала несмелые апло­дисменты, перешедшие в овацию. Обычно сдержанные в своих по­рывах буры почему-то не удержались и в едином порыве заапло-
   66
  
   дировали Жану. Он был смущен и даже покраснел, как совсем не­давно Фанфан, под перекрестной бранью этих же самых людей.
   -- Все это я опишу в своем репортаже из Южной Африки,-- на самое ухо Жану проговорил Поль и после паузы добавил,-- ес­ли только останусь жив.
   Их пригласили на кригсраад -- военный совет. Из всех транс-ваальцев на нем должен был присутствовать только Пиит Логаан, имеющий звание фельдкорнета. Остальные, дружески попрощав­шись с французами, разошлись по своим постоялым домам. Де-вет, знакомившись, крепко пожал руку Жану. Тот ответил таким же крепким рукопожатием. Они друг другу явно понравились: худой, жилистый еще достаточно молодой бур и почти совсем юноша -- француз, но с настоящим зрелым мужским характе­ром. Девет познакомился и с друзьями Жана: Полем Редоном, Ле­оном Фортеном и, наконец, Фанфаном. Затем все вошли сначала на террасу, а затем в прохладный холл, освещенный гирляндой свечей в подсвечниках, стоящих по всей комнате: на буфетах и шкафах, на пианино и на зеркальном трюмо. Два подсвечника на­ходились на большом обеденном столе, стоящем в центре холла. Стол был сервирован для ужина. Его украшали бутылки с вином, консервные банки с тушеной говядиной, бутерброды с бужени­ной, овощное рагу и вазы с фруктами. Адъютанты генерала про­вели усталых и, надо признаться, достаточно грязных гостей в ванную комнату, где была уже приготовлена горячая вода, мыло и полотенца.
   Французы, Поунерс и Логаан умылись и почувствовали себя гораздо бодрее. Комманданту Поуперсу личный врач Девета сде­лал заново перевязку и примерно через полчаса все оказались в знакомом холле, где на столе уже источали парное благоухание куски поджаренного мяса, политые соусом. Фанфан глядел на пи­щу глазами людоеда, постоянно сглатывая слюну. Да и остальные присутствующие сильно проголодались. Девет пригласил всех к столу. После молитвы генерал наполнил бокал сухим вином (ни­чего другого генерал не пил). Все последовали его примеру. Девет провозгласил тост за свободу и независимость бурских республик. Все поддержали этот тост и дружно осушили свои бокалы.
   Вино легкой волной ударило Жану в голову. Лица сидящих ря­дом друзей и чуть поодаль -- бурских военачальников слегка рас­плылись, потеряв четкие очертания. На душе стало как-то легко и спокойно. Он в кругу близких людей. Прошли месяцы англий­ского плена и он вернулся, чтобы вновь стать воином свободы и справедливости. С ним рядом, волею судьбы, его старые друзья Леон и Поль и проверенный в боях и лишениях Фанфан. Фортуна опять повернулась к нему лицом. Он молод, богат и по-своему сча­стлив. Чего еще ему нужно в жизни.
   Обед между тем вступил в стадию обильного поглощения яств. Вино разрушило последнюю преграду между гостями и хозяева-

67


   ми. Они стали знакомиться ближе, проникаясь взаимными сим­патиями. Сорви-голова беседовал попеременно то с Пиитом Лога-аном, то с Поуперсом, когда, наконец, сам Христиан Девет обра­тился к нему через стол:
  -- Я хочу выпить за вас, капитан. За вашу храбрость и само­отверженность. Ведь на всех фронтах в прошлом году о вас ходи­ли легенды. Теперь, надеюсь, вы не дадите им утихнуть?
  -- Я приложу к этому максимум усилий, генерал,-- сказал Сорви-голова и чокнулся с Деветом бокалами. Все тоже выпили и немного охмелели. Началась перекрестная беседа, в которой не участвовали только Леон и Поль, которые не знали африкаанс. Леон Фортен сидел молча, держа на коленях свой саквояж с бус­солью и рукописью Жана внутри. Поля после выпитого стало кло­нить ко сну и он начал клевать носом.
   Вдруг кто-то из присутствующих на ужине коммандантов вспомнил о генерале Уотсе, сидящем под арестом в одной из ком­нат особняка.
  -- Может, пригласим его к столу? -- предложил коммандант Поуперс.-- Он хоть и враг, но враг благородный. Добровольно от­дал мне секретные документы ради жизни своих солдат и офице­ров.
  -- Что же, нужно проявить гостеприимство,-- согласился Де­вет.-- Приведите генерала,-- обратился он к своему адъютанту, сидящему с края стола.
   Адъютант поспешно встал и скрылся за боковой дверью и че­рез несколько минут вернулся, сопровождая сухого, жилистого генерала Уотса. Тот застегивал верхнюю пуговицу на своем френ­че, увешенном орденскими планками. Руки у него были с тонки­ми холеными пальцами. Уотс остановился возле стола и картинно поклонился присутствующим, но всем своим видом английского аристократа давая понять, что волей случая оказался среди низ­ших по своему статусу и положению людей, словно среди каких-нибудь папуасов Новой Гвинеи. Его взяли в плен эти папуасы, и он вынужден терпеть их присутствие рядом со своей персоной.
  -- Присаживайтесь, генерал,-- дружелюбно предложил Де­вет, указывая Уотсу на свободный стул, стоящий рядом с Леоном Фортеном.
  -- Благодарю,-- процедил сквозь зубы Уотс и, внимательно рассмотрев сиденье стула, чопорно присел на его краешек.
   Две молчаливые бурские женщины, прислуживающие за сто­лом, поставили перед генералом бокал и столовый прибор. Одна из них налила в бокал вина. Другая положила на тарелку рагу и мясо.
   -- Угощайтесь,-- снова предложил Девет.-- Поверьте, вино
очень неплохое, а рагу и мясо просто превосходны.
   В английском генерале боролись два чувства. Презрение к си­дящим вокруг и естественный человеческий голод. Победило вто-
   68
  
   рое желание. Уотс пригубил бокал. А затем выпил его до дна. Че­рез минуту-другую его бледное худое лицо покрыл румянец. Ге­нерал, еще немного помявшись для порядка, принялся погло­щать рагу, глядя прямо перед собой в тарелку. Опустевший бокал генерала снова наполнили. И почти тут же он опять опустел. Уотс вошел во вкус и даже на десерт съел одно яблоко. Затем закурил сигару и откинулся на спинку стула. Буры тоже закурили свои трубки. Ароматные клубы дыма поплыли по холлу, преломляясь в мерцающем отблеске свечей переливчатыми, туманными узора­ми. На душе у Жана стало еще спокойнее. Сытный обед его размо­рил и ввел в какое-то полусонное состояние. Прошедший полный событий день утомил его. Откровенно говоря, хотелось лечь в по­стель и уснуть крепким беспробудным сном, но за столом возник разговор и Жан даже встряхнул головой, чтобы уловить его содер­жание. Беседа велась, в основном, между Деветом и Уотсом на ан­глийском языке. Остальные бурские военачальники, видно, его знали плохо и молчали.
  -- Генерал,-- сказал Девет,-- вы довольны обедом?
  -- Благодарю,-- ответил Уотс, пуская струю дыма в потолок.
  -- Тогда позвольте задать вам несколько вопросов, чтобы разъяснить кое-какие сомнения, возникшие у меня при нашем первом знакомстве несколько часов назад.
   Уотс положил сигару на край пустой тарелки и молча, с высо­комерием кивнул. Девет слегка заметно ухмыльнулся в свою бо­роду, потом разгладил ее рукой и в упор взглянул на английского генерала.
   -- Вы являетесь личным адъютантом лорда Китченера?
Уотс опять молча кивнул головой.
   -- Он вам поручил доставить в Преторию стратегический план
окончательного разгрома войск генерала Луиса Бота, разработан­
ный генеральным штабом?
   Уотс снова кивнул головой.
   -- Вы, естественно, понимали, какой это важный документ и
как нежелательно, чтобы он попал в наши руки. Но он попал.
И вы отдали его добровольно. Почему?
   Уотс отвернул лицо от пристального взгляда Девета.
   -- Я вынужден был это сделать в связи с угрозой применения
насилия против моих солдат и офицеров, находившихся в поез­
де,-- негромко сказал генерал и чуть заметно усмехнулся.
   Сорви-голова заметил эту усмешку. Возможно, заметил ее и Девет.
  -- Но вашим людям ничего не угрожало. Мы не собирались их расстреливать,-- в разговор вмешался коммандант Поуперс.
  -- Но я-то об этом не знал,-- резюмировал Уотс и снова затя­нулся сигарой, явно удовлетворенный.
   Но все его поведение показалось Жану Грандье неестествен­ным. Каким-то фальшивым, несмотря на простую логику гене-

69


   ральских рассуждений. Это, видно, чувствовал и Девет. Он не­сколько минут молчал. Затем снова обратился к Уотсу:
  -- Если вы, генерал, сказали нам всю правду, в чем я очень со­мневаюсь, мы намерены предложить вашему командованию об­мен вас на нашего генерала Принслоо, взятого в плен в прошлом августе, но если раскроется, что вы нас обманули...
  -- Вы меня расстреляете?! -- закончил фразу Уотс.-- Какой смысл мне вас обманывать? Ведь вы получили подлинные доку­менты. На них настоящие подписи и печати. И существуют они в единственном экземпляре.
  -- Неужели вы, генерал, думаете, что мы настолько наивны, чтобы поверить вам,-- ироничным тоном произнес Девет.-- Хотя я понимаю логику вашего начальства: буры, неотесанные мужи­ки, легко клюнут на удочку... Они нас, как всегда, недооценили. Уж больно все прямолинейно. Признайтесь, что существовал и другой план. Настоящий. Где же он?
  -- Я его уничтожил,-- после паузы проговорил Уотс.-- Так было предписано по инструкции. В случае нападения подлинные документы уничтожить. Так я и сделал, когда поезд попал в заса­ду. Можете меня за это расстрелять. Но я выполнял свой долг сол­дата и патриота империи.
   Уотс сделал высокомерное лицо и отвернулся от Девета, уста­вившись оловянным взглядом на сидящего рядом с ним Леона Фортена. И вдруг взгляд его изменился. Из непроницаемого в од­но мгновение он превратился в испуганный. Пальцы, держащие сигару, затряслись мелкой дрожью. Он смотрел на саквояж, кото­рый держал на коленях Леон Фортен. Это было всего несколько секунд. Затем Уотс снова взял себя в руки. Но этих секунд оказа­лось достаточно, чтобы Сорви-голова понял все. Он поднялся с полной уверенностью в своей правоте. Все сидящие за столом по­вернули к нему головы.
   -- Господин командант-генерал,-- произнес Жан Грандье,--
я, кажется, знаю, где находится подлинный план, вернее его ко­
пия.
   Девет молча и внимательно взглянул на Сорви-голову. Тот ука­зал в сторону Леона. Леон удивленно поднял брови. Очнулся от полусна Поль Редон и тоже с любопытством посмотрел на Жана. Уотс, очевидно, только в первый раз разглядел Жана Грандье в форме английского капитана. На лице его появилось выражение растерянности и недоумения, сменившееся ненавистью, когда Со­рви-голова сказал:
  -- Мне кажется, копия плана находится в этом саквояже.
  -- Почему вы так решили? -- спросил Девет.
   -- Это просто догадка и ее нужно немедленно проверить.
Жан встал из-за стола, подошел к Леону, взял саквояж и при
   свете свечи стал его внимательно осматривать и ощупывать. И почти тут же радостное восклицание слетело с губ Жана Гран-
   60
  
   дье. Верхняя часть одной из кожаных стенок саквояжа была у са­мых металлических застежек аккуратно надрезана, образовав не­что подобное кармана. Жан засунул туда руку и извлек большой водонепроницаемый конверт с гербом Великобритании и над­писью: "Лорду Китченеру в собственные руки. Совершенно сек­ретно".
   Все собравшиеся удивленно переглянулись.
  -- Вот так фокус! -- восторженно воскликнул Фанфан.
  -- Браво, Жан! -- захлопал в ладоши Поль Редон.
  -- У меня просто нет слов, чтобы выразить свое восхищение,-- Девет подошел и крепко пожал руку капитану Сорви-голова.
   -- От имени командования обеих республик благодарю вас.
Жан Грандье скромно поклонился.
   Голова генерала Уотса в отчаянии упала на грудь. Зубы отку­сили кончик сигары. Она свалилась на пол.

2

   Жан спал почти половину суток в комнате наверху особняка. Им всем четверым отвели эту большую комнату за неимением других, свободных. Но нашим французам было не привыкать жить и вообще в отсутствии всякого комфорта. Мягкие чистые по­стели показались им райскими кущами, и они нежились в них до середины следующего дня. Обед им принесли прямо в постель те самые пожилые бурские женщины.
  -- Красота,-- блаженно проговорил Фанфан,-- прямо как в гостинице "Националь",-- хотя, как известно, юный парижанин ни в каких гостиницах раньше не жил, а жил просто на улице, где его подобрал Жан Грандье.
  -- Слушай, хозяин,-- обгладывая индюшачью косточку, за­дал Фанфан мучающий его с самого утра вопрос,-- а как ты дога­дался, что эти документы в саквояже? И кто их туда положил?
  -- Да, Жан,-- поддержал Леон,-- мне интересен ход твоих умозаключений. Я не предполагал, что у тебя так развита логика.
   Жан поправил за спиной подушку и блаженно вытянул ноги.
  -- Собственно, никаких умозаключений не было,-- с улыбкой проговорил он.-- Как я тогда сказал, была всего лишь догадка. Знаете, как озарение. Я перехватил взгляд генерала Уотса, когда он смотрел на саквояж. Во взгляде был страх. А в чьих руках на­ходился саквояж до того, как попал к нам с Фанфаном?
  -- У этого самого Бернетта-бандита! -- воскликнул Фанфан.
  -- А он украл его в Кейптауне у Леона.
  -- Как туда были засунуты секретные документы? -- спросил Поль Редон, причесывая свою темноволосую шевелюру.
  -- Об этом можно было только догадываться. Как нам извест­но, Барнетт из бандита превратился в офицера по особым поруче­ниям, с неведомой пока целью посланного Сесилем Родсом в

61


   Блюмфонтейн. Ну, и, очевидно, где-нибудь у Родса в особняке они и познакомились с генералом Уотсом. И кому-то из них при­шла в голову мысль подстраховаться на случай, если наши друзья буры совершат то, что они и совершили,-- затормозили этот спец­поезд. Фальшивый план Уотс официально вручает, предваритель­но уничтожив настоящий. А Барнетт, в случае благоприятных об­стоятельств, доставляет копию по назначению: Лорду Китченеру в собственные руки.
  -- То-то я помню, как Барнетт ухватился за саквояж, когда удирал от нас,-- сказал Фанфан.
  -- Если бы его не подстрелил наш журналист-фельдкорнет, он бы сейчас двигался в сторону Претории,-- закончил Сорви-голова.
  -- Интересно, где он сейчас зализывает свою рану? -- ритори­чески спросил сам себя Поль и поднялся с кровати.-- Пора начи­нать боевые будни. Я думаю, здесь нас просто так кормить долго не будут?
  -- Ну пока что мы в лагере буров гости и достаточно почетные, благодаря авторитету нашего Жана,-- улыбнулся Леон.
  -- Но мы прибыли сюда не отдыхать, а воевать,-- сказал Жан,-- во всяком случае, мы с Фанфаном. А какие планы у вас с Полем, я не знаю. Ведь первоначальный: об отправке меня во Францию, естественно, отменяется. Вы можете возвращаться в Кейптаун. У вас же есть пропуск в оккупационную зону и обрат­но. Я бы вам советовал уехать. Здесь идет война. Вас могут убить. Марта и Жанна овдовеют. А мне бы очень не хотелось винить в этом себя.
   Леон и Поль явно призадумались над словами своего друга. И в самом деле, они решили вызволить Жана из английского плена путем подкупа, а вышло, что оказались в центре смертоносного сражения. На их глазах погибли сотни человек. Такое они видели впервые. Их самих чуть не убили. В особенный ужас пришел Поль Редон. Его всю ночь мучили кошмары. По нему стреляли английские уланы. Они же рубили его в капусту своими острыми саблями. Он несколько раз просыпался в холодном поту. Теперь он думал, что, может быть, Жан прав. Они с Леоном совсем недав­но женились. У обоих жены находятся "в положении" и вот-вот должны родить им наследников. Как бы в самом деле так не слу­чилось, что наследниками они станут по-настоящему вскоре по­сле рождения. Дети не увидят своих отцов, а любящие жены -- мужей. Жан и его друг освободились из плена и решили продол­жить воевать. Но причем здесь они? Они выполнили, хоть и кос­венно свою миссию. Жан вправе распоряжаться своей жизнью сам. А у них семьи. Гибнуть? Ради чего? Но с другой стороны: им ли пристало бояться смерти, которая почти каждый день ходила за ними по пятам в далекой Америке? Неужели они сейчас стру­сят и оставят своего друга? Ведь они обещали женам вернуться вместе с ним во Францию. И они должны выполнить свое обеща-
   62
  
   ние. Иначе они перестанут уважать себя, и им до конца жизни бу­дет стыдно за свое малодушие. Они должны остаться, и если по­гибнуть, то погибнуть как бойцы, а не как трусы, спасающие свою шкуру.
   Поль Редон посмотрел на Леона Фортена и прочитал в его си­не-зеленых глазах ответ, который и был сказан Жану Грандье:
   -- Мы остаемся с тобой, до конца.
   Три руки сплелись в один узел. Сверху легла еще одна. Это Фанфан положил свою ладонь с виноватой, но прямодушной улыбкой.
  -- Прости, хозяин,-- сказал он,-- не мог удержаться. Твои друзья -- молодцы!
  -- Я всегда знал об этом,-- ответил Сорви-голова.
   В дверь постучали. Вошел один из адъютантов Христиана Де-вета и пригласил "господина капитана" к коммандант-генералу, который хочет с ним поговорить. Сорви-голова оделся быстро в ставший уже своим английский мундир, взял со стола шляпу и, махнув рукой друзьям, спустился вслед за адъютантом в холл, где за обеденном столом сидели: Девет, коммандант Поуперс и фельдкорнет Логаан, которые встретили появление Жана улыб­ками и рукопожатиями. Сорви-голова уселся на предложенный ему стул, положив на колени шляпу.
   Девет несколько минут молчал, поглаживая свою длинную бо­роду нервными пальцами, затем пристально поглядел на Жана.
  -- Скажите, капитан, что вы намерены делать дальше? Уез­жать на свою Родину вместе с вашими друзьями или продолжать помогать нам в борьбе с оккупантами?
  -- Генерал, мы только что переговорили об этом. Там, навер­ху. Мы все четверо намерены перейти под ваше командование. Располагайте нами,-- сдержанно ответил Жан.
  -- Ну, что же, я предполагал и такой ответ. Благодарю вас за мужественное решение. Сейчас нам необходимы преданные и сме­лые люди, готовые отдать жизнь за дело свободы. И в связи с ва­шим ответом у меня к вам есть очень важное задание. Я доверяю вам доставку того пакета с секретным планом, который вы вчера обнаружили в саквояже своего друга, лично коммандант-генера­лу Луису Бота.
  -- Готов хоть сейчас отправиться в путь! -- воскликнул Со­рви-голова, приподнявшись со стула.
  -- Выступать нужно, как можно скорее, но доставка пакета это только часть задания...-- Христиан Девет внезапно замолчал, словно передумал говорить дальше. Молчание продолжалось, на­верное, целую минуту. Девет молчал и глядел вниз на матовую поверхность стола. Наконец он поднял глаза на Жана Грандье и сказал: -- Вы слышали что-нибудь о концентрационных лагерях?
  -- Это что-то вроде резерваций? -- предположил Жан, кото­рый знал об этом нововведении англичан понаслышке.

63


  -- Да, но только на очень небольшой территории, огорожен­ной со всех сторон колючей проволокой и охраняемой войсками. Это изобретение лорда Китченера с полного согласия министра колоний Чемберлена. В эти лагеря согнали за последние месяцы огромное количество наших женщин и детей. Там морят их голо­дом. Маленькие дети умирают сотнями.
  -- Какой кошмар! -- воскликнул Сорви-голова.-- В это труд­но поверить! Для чего же англичане позволили себе такое варвар­ство?
  -- Чтобы вынудить наши войска, ведущие партизанскую вой­ну, сложить оружие и сдаться. В честном бою нас англичане побе­дить не могут. И они прибегают к геноциду против женщин и де­тей!
  -- После этого они вообще недостойны звания великой на­ции! -- снова в гневе воскликнул Сорви-голова, сжав кулаки.
  -- Я разделяю ваше негодование,-- сказал Девет,-- но, к со­жалению, это ужасная реальность. И мы ничем не можем помочь нашим матерям, женам и сестрам.
  -- Почему? Нужно нападать на эти лагеря, уничтожать охра­ну и освобождать заключенных!
  -- Этого только и хотят англичане, чтобы мы делали такие рейды. Но рядом с каждым лагерем сконцентрированы войска, которые жаждут заманить нас в ловушку и перебить. Рисковать своими людьми я не могу. И потом, если даже мы захватим бли­жайший к нам лагерь и освободим несколько тысяч человек, да­леко ли мы с ними уйдем от преследования? Они истощены, им необходимо продовольствие, медицинская помощь. Потребуется сотни фургонов и повозок, а где их взять? Англичане подло игра­ют на наших чувствах, а наши сердца разрывает боль и бессилие помочь женщинам и детям, умирающим в этих лагерях.
   И Девет снова склонил на грудь голову. Жана Грандье душил гнев. Мыслимое ли дело: на заре двадцатого века, обещающего развитие всемирного прогресса и гуманности, представители од­ной из великих держав додумались до такого бесчеловечного изо­бретения, весть о котором, наверняка, привела все цивилизован­ное человечество в неописуемый ужас. Какие ультимативные но­ты протеста должны уже лететь со всех концов Земли в Лондон от глав государств. Великобританию просто обязаны исключить из всех международных организаций. Объявить ей всеобщий бойкот за такие азиатские средневековые методы ведения войны против маленького белого народа, борющегося за свою независимость.
   Если бы Жан Грандье мог представить, какие еще кошмары и ужасы ожидают народы Земли в наступающем веке "прогресса, просвещения и гуманности"! Какие концентрационные лагеря бу­дут сооружены в центре Германии и на бескрайних просторах Рос­сии! Сколько миллионов людей в них погибнет! Пример лорда
   64
  
   Китченера стал заразительным. А зараза, как известно, имеет свойство распространяться в виде эпидемии...
   Девет снова поднял голову и взглянул на Жана. Долго и испы­тующе, словно оценивая. Потом заговорил:
  -- Так вот, относительно второй части задания. Точнее будет сказать, она станет первой, если, конечно, вы согласитесь. Я не могу и не смею вам приказывать. Я могу только попросить сам и передать слова Луиса Бота. Он, естественно, имел в виду не вас, а того, кто решится выполнить его просьбу с риском для свободы, а может быть, и жизни.
  -- Рисковать жизнью мне приходилось неоднократно, гене­рал,-- спокойно сказал Сорви-голова,-- излагайте суть вашего задания или просьбы, как хотите.
  -- Недалеко отсюда, под Блюмфонтейном, находится концен­трационный лагерь женщин и детей. До него отсюда по прямой около семидесяти километров. Нужно будет проникнуть в этот ла­герь и вызволить из плена... внучку президента Крюгера...
   Жан Грандье удивленно поднял брови.
  -- Как же внучка президента попала в руки англичан? Ведь, насколько я знаю, вся его семья уехала с ним в Европу.
  -- Да, но, как видите, не вся. У президента Крюгера -- три внучки. Две девушки как девушки: занимались они вязаньем, ру­коделием, домашним хозяйством. А вот последняя младшая Жо­ржа -- оказалась необыкновенной: она сбежала из дома на вой­ну, переодевшись мужчиной. Такие случаи иногда встречаются: решают девицы повоевать. Но их быстро раскрывают и возвраща­ют в родительский дом. Но Жориса непонятным образом уберег­лась от разоблачения. Она воевала сначала под Ледисмитом, а за­тем под Кимберли. Там вместе с армией Кронье она попала в плен. Вот только тут англичане и распознали, что она девушка. Но кто она на самом деле, Жориса не сказала. Ее сначала держали на ферме вместе с захваченными женами бойцов генерала Кронье, а затем, когда Китченер приказал создавать лагеря для женщин и детей, Жорису отправили в этот лагерь. Только тогда выяснилось, что она -- внучка Крюгера. У нас в лагере есть осведомитель. Че­рез него мы узнали, что Жориса там. Уезжая в Европу, Крюгер попросил Луиса Бота узнать о судьбе своей внучки. Мы уже пред­лагали за ее освобождение приличный выкуп. Но англичане, по неведомым нам причинам, не соглашаются. Не соглашаются они и на обмен даже на несколько пленных офицеров.
  -- А какова же моя конкретная задача? -- спросил Жан.
  -- Вы в вашей форме и с вашими документами легко проник­нете в лагерь, отыщите там Жорису и по подложному предписа­нию увезете ее с собой в то место, где будет ждать вас отряд, с ко-

66


   торым вы и отправитесь в Трансвааль к Луису Бота с секретным пакетом и внучкой президента.
   -- А возглавлять этот отряд будем мы,-- сказал Пиит Логаан, показывая на себя и комманданта Поуперса.

Глава II 1

   Они скакали по вельду уже более часа. Небольшой конный от­ряд, экипированный по всем правилам длительного похода. У каждого имелась вторая запасная лошадь, к седлу которой был привязан мешок с продуктами, фляга с питьевой водой, войлоч­ное одеяло и карабин с сумкой, набитой патронами. На запасной лошади Хаессена висел зачехленный пулемет, а у Отогера две ко­робки с пулеметной лентой. Кстати, выяснилось, почему замол­чал пулемет Хаессена в том бою возле реки. В горячке боя заря­жающий Отогер всунул ленту обратной стороной и пулемет закли­нило. Отогеру было стыдно до сих пор за свою промашку, и он скакал молча, опустив рыжеволосую, курчавую голову, не глядя по сторонам. Остальные буры тоже были не особенно разговорчи­вы. Чернобородый Строкер ехал рядом со своим приятелем Пии­том Логааном, с которым они изредка перебрасывались незначи­тельными фразами на африкаанс. Пастор Вейзен двигался чуть в стороне. Его лицо казалось возвышенно-непроницаемым. Только губы еле заметно шевелились, словно Вейзен читал какую-то мо­литву. Так, скорее всего, и было. В самый последний момент к от­ряду примкнул полицейский лейтенант Спейч. Он сказал, что ре­шился на этот поход добровольно, но принял он это решение после того, как побывал на приеме у Девета и они долго беседовали. Он старался ехать, как можно ближе к Жану Грандье. То ли его на­значили личным телохранителем капитана Сорви-голова, то ли он просто наблюдал за ним. Пока было непонятно. Оживленными казались только французы да горнист Ольгер фан Шейтоф, кото­рый, судя по раскрасневшемуся лицу и слегка затуманенным гла­зам, перед выездом из Моодорпа успел с утра пораньше прило­житься к своей фляге, в которой булькала явно не вода. Он несколько раз пытался заговорить с замыкающим движение Эд­вардом Фардейценым, но тот с высокомерным выражением на ли­це односложно отвечал на фразы горниста, труба которого висела у него за спиной. Для чего он взял ее в поход было непонятно. Мо­жет, просто не хотел расстаться с любимым инструментом?
   Возглавлял движение коммандант Поуперс. Правая рука его висела на перевязи, но говорили, что он умело мог стрелять и с ле­вой руки. На левую сторону он и перевесил револьверную кобуру и последнее время частенько поглядывал в бинокль, обозревая
   66
  
   впереди бескрайний степной горизонт, покрытый начинающими уже рыжеть высокими травами. В любой момент могли показать­ся конные разъезды англичан, а столкнуться с ними не входило в планы маленького бурского отряда. Отряд двигался к совершенно определенной цели: в пятнадцати километрах от концентрацион­ного лагеря находилась разрушенная и сожженная англичанами ферма, где отряд будет ждать возвращения капитана Сорви-голо-ва с рискованного и даже, наверняка, смертельного задания. Ведь по законам военного времени переодетый в военную форму про­тивника шпион или диверсант, не мог являться военнопленным и приговаривался к расстрелу. И Жан Грандье был прекрасно осве­домлен об этом законе. Но все же он шел на риск. Он привык ри­сковать. Так уж он был устроен.
   До фермы оставалось примерно километра два, когда Поуперс заметил в бинокль большой отряд кавалеристов, движущихся по проселочной дороге навстречу бурам. Что это англичане, сомне­ний не было. Когда они приблизились, в бинокль стали заметны серо-зеленые доломаны и каски с конскими хвостами на макуш­ке. Драгуны. Человек шестьдесят-семьдесят. Они, видно, тоже заметили маленький бурский отряд, и с шага перевели коней на крупную рысь, по ходу движения растекаясь полумесяцем, чтобы взять в кольцо взвод противника. Этого только не хватало.
   -- Быстрее к ферме! -- закричал, привстав на стременах, По­уперс.-- В поле они перебьют нас, как куропаток!
   Все дали своим коням шенкеля. И началась бешеная скачка. Драгуны находились в полутора километрах от отряда Поуперса, и кони их выглядели свежее. И скакали они налегке, без привя­занных к дугам запасных лошадей и поклаже на них.
   Бурский отряд растянулся длинной неровной цепочкой. Сразу же стали отставать пулеметчики со своим тяжелым грузом. Да и Поль с Леоном, не привыкшие к интенсивной скачке, не могли справиться каждый с парой своих лошадей. Запасные кони на ко­роткой привязи то отставали, то вырывались вперед, мешая ос­новным лошадям ровно и быстро бежать.
   Расстояние между двумя отрядами неуклонно сокращалось. Драгуны на ходу сняли со спин карабины и открыли по бурам огонь. Пули засвистели над головами преследуемых. Но, как обычно при скачке, меткостью стрелявшие не отличались. Скорее всего, стрельба носила психологическое значение: посеять пани­ку. Но этого стрелявшие вряд ли добились. Они имели дело хоть не с профессиональными военными, но с людьми мужественны­ми. И их не испугало привычное пение смерти. И все же необхо­димо было что-то предпринимать. Если скачка продолжится в та­ком же темпе, то избежать открытого боя в чистом поле будет не­возможно. А тут у англичан -- подавляющее преимущество. С близкого расстояния они не промахнутся и уничтожат весь от­ряд специального назначения в самом начале похода. Такого раз-

67


   вития событий допускать было нельзя. Это прекрасно понимали все. И тогда коммандант Поуперс, скачущий впереди, увидев в стороне небольшую лощину, повернул туда свою лошадь. За ним устремился и весь остальной отряд, скрывшись от глаз неприяте­ля. Всадники остановились и через минуту, по знаку Поуперса, повернули в обратную сторону, оставив на другом склоне лощины пулеметную засаду, спрятанную в кустах. С пулеметчиками оста­лись Логаан и Шейтоф. Остальные спешились по другую сторону лощины и, укрывшись за крупами лошадей, приготовились к бою.
   Через несколько минут около сорока английских драгун на полном скаку спустились в лощину и тут же попали под перекре­стный огонь. Англичане валились с лошадей под точными выстре­лами. Раненых среди них не было. Все они были убиты в течение одной-двух минут. Кони, лишенные седоков, с диким ржанием уносились в степь. Оставшиеся человек двадцать-тридцать из дальней группы окружения, услыхав выстрелы, поспешили на помощь своим. Их тоже встретили дружным ружейно-пулемет-ным огнем, уложив на месте десятка полтора. Бойня получилась ужасная. По лощине ручьями текла кровь, в которой в беспоряд­ке валялись красивые молодые парни с дырками во лбах и груди. Полю Редону было страшно и отвратительно. Он так же, как и Ле­он Фортен, ни разу не выстрелил.
   Сорви-голова обратил на это внимание, но ничего не сказал, понимая состояние своих друзей, впервые попавших на войну. На войне убивают и убивают порой безжалостно. К такому нужно еще привыкнуть. Сам же Жан стрелял без промаха, словно в тире. Англичане успели сделать в ответ всего несколько выстрелов, ра­нив одну лошадь, да пуля пробила шляпу на голове пастора Вей-зена, который, даже стреляя по врагу, читал про себя молитвы, прося у Бога прощения. Разгром английских драгун был быстрым и ужасающим. Оставшиеся в живых десять-пятнадцать человек поспешно повернули своих коней и дали стрекача, потеряв по до­роге еще троих, убитых в спину.
   Победители снова уселись на коней и, стараясь не смотреть на гору трупов, поспешно покинули место боя. Но поехали они не в сторону фермы, а под прямым к ней углом, чтобы сбить с толку удравших драгун, которые остановились на безопасном расстоя­нии и стали наблюдать за уходящим по вельду бурским отрядом, разгромившим их дозор. Пришлось делать большой крюк. Солнце стояло уже высоко и пекло нещадно. Только широкополые шля­пы защищали от палящих лучей. Под копытами коней шелестели высокие травы, которые им доходили до щиколоток. Горизонт впереди, словно мираж, колыхался и растекался в жарком возду­хе. Хотелось пить, и кое-кто уже приложился к фляге. Особенно постарался Шейтоф. Он был изрядно навеселе и затянул какую-то
   68
  
   протяжную бурскую песню. Буры подхватили ее негромко, но до­вольно дружно. Французы, не зная слов, помалкивали.
   Поуперс постоянно оглядывался, и когда англичане исчезли с горизонта, повернул отряд назад к ферме. Он хорошо знал эти ме­ста, и потому отправился вместе с отрядом трансваальцев в каче­стве не то командира, не то проводника.
   Сперва показались запущенные, поросшие сорняком поля с уцелевшими негритянскими хижинами. В них, естественно, ни­кто не жил -- негры давно разбежались. Над полем на небольшой высоте парила пара орлов-падалыциков. Видно, заприметили ка­кую-нибудь дохлятину. Здесь ее сейчас много. Наконец, отряд приблизился к постройкам фермы. Вернее к тому, что от них ос­талось. Лучше всех сохранился остов большого каменного дома с высокой голландской крышей, покрытой закопченной красной черепицей. Внутри дома все выгорело. Стекла окон лопнули от ог­ня. Стены покрылись черной копотью. Деревянные крыши заго­нов для скота, зернового сарая и других помещений сгорели и об­рушились. Высокая каменная стена в некоторых местах оказа­лась проломленной. Одна створка больших тяжелых ворот валялась на земле, вторая еле висела на петле. Англичане порабо­тали здесь "на славу". Впрочем, и другие окрестные фермы вы­глядели не лучше. Тактика "выжженной земли" применялась на практике с усердием и методичностью. Отряд въехал через со­рванные ворота и спешился за домом. В дальнем углу двора нахо­дился колодец, оказавшийся целым, не засыпанным. И даже со­хранилось ведро. Лошади были напоены. Люди умылись и улег­лись, расстелив одеяла, на траве в тени дома. Открылись вещевые мешки, появились куски вяленого мяса, билтонга, горбушки ноз­древатого маисового хлеба резались ножами. Буры, уставшие по­сле полудневного перехода и кровопролитного короткого боя, за­кусывали, запивая незамысловатый обед, кто водой, кто кафр­ским пивом, а кто, как фан Шейтоф, слегка приложился к фляге с самоварным виски, названным в этих местах "зельфхааст". Ве­лась неторопливая беседа. Трансваальцы отдыхали и расположи­лись они здесь надолго, до возвращения капитана Сорви-голова. Если же он не вернется к утру, то коммандант Поуперс отправит­ся с английским секретным пакетом уже без Жана Грандье. Французы и три бурских офицера сидели тесной кучкой. Им нуж­но было обсудить все детали предстоящей операции по проникно­вению в концентрационный лагерь. Решили не отправлять Жана одного. Это очень рискованно. Нужна подстраховка. Фанфан вы­сказался сразу в свою пользу:
  -- Я тебя, хозяин, не брошу. В случае чего -- прикрою. Ты же меня знаешь...
  -- Нет, Фанфан,-- прервал его излияния Сорви-голова,-- с тобой нас быстро раскусят. Ты слишком молод и совершенно не

69


   похож на англичанина. Да и язык ты знаешь через пень-колоду. А акцент. Ты только рот раскроешь, как нас с тобой свяжут. Леон и Поль по тем же причинам тоже отпали.
  -- Тогда поеду я,-- Пиит Логаан достал из вещмешка мундир английского лейтенанта.-- Я его заранее припас, предвидя такой оборот.
  -- Вы знаете английский? -- спросил его Жан.
  -- Почти в совершенстве. Ведь я наполовину англичанин. Я родился в Капштадте. Отец по профессии был горный инженер, женился на дочери бурского фермера, а тот с семьей решил по­даться в Трансвааль. Отец увязался за тестем. Да так, собственно, захотела и моя мать. Она была очень привязана к своей семье. Долго добирались. Жили сначала здесь, под Блюмфонтейном, за­тем перебрались в Йоханесбург. Там отец устроился инженером на золотоносный рудник и погиб в шахте под завалом лет восемь назад. Мать умерла за год до войны. По отцовскому пути я не по­шел. Стал журналистом. Сначала работал в йоханнесбургском "Обозревателе", затем перешел в газету "Бюргер". Избран фельд-корнетом от центрального дисткрита. Воевал под Ледисмитом, за­тем был направлен сюда, в Оранжевую республику, в корпус Хри­стиана Девета.
  -- Ну, что же, переодевайтесь, Пиит,-- сказал Поуперс, одной рукой раскуривая зажатую в зубах трубку. Потом повернулся к сидящим неподалеку Строкеру и Фардейцену: -- Ребята, встань­те на пост. Вдруг англичане пожалуют.
   Фардейцен недовольно надул губы. Но пререкаться не стал и нехотя отправился к воротам, держа карабин за ствол. Он попал в отряд случайно и считал себя личностью независимой, непод­верженной строгой воинской дисциплине. Эйгер Строкер распра­вил свою густую черную бороду и, улыбнувшись сквозь нее Жану Грандье, отправился в противоположную сторону к одному из провалов. Жаркое южноафриканское солнце перевалило на небо­склоне вторую половину своего пути.

2

   Заместитель начальника лагеря лейтенант Генри Ньюмен только что приступил к ужину в своей комнате, расположенной в здании комендатуры. Ему подали ростбиф с бататом и помидор­ный салат, приправленный сладким перцем и луком. На закуску на столе стоял голландский сыр и рыбные консервы. Для бодро­сти духа в центре красовалась уже начатая бутылка шотландско­го виски и кувшин апельсинового сока. Все скромно, по-спартан­ски. Ньюмен был достаточно молод: ему не исполнилось и двадца­ти пяти лет, и своим недавним назначением он поначалу очень гордился. Пока не стал жить в пределах лагеря. И тогда он каж­дый вечер стал прикладываться к спиртному. Сейчас, после почти
   70
  
   полугода службы на этом посту, необходима уже почти целая бу­тылка. Иначе нервы не выдержат ежедневно наблюдать за проис­ходящим здесь. С другой стороны, он понимал, что начинает спи­ваться. Но он все-таки человек, а не бесчувственный чурбан, ка­ким являлся сам начальник Джон Бедфорд. Того ничего не трогало. А он не мог на весь этот кошмар спокойно смотреть. Дети и женщины в лагере мерли, словно мухи. Похоронная команда не успевала копать новые могилы. И неудивительно. Кормили буров тухлой маисовой похлебкой и черствым хлебом. И всего лишь раз в сутки. От такой, с позволения сказать "пищи" загнется и здоро­вый мужчина, а не то что слабые женщины и дети. Все до двух лет вымерли поголовно. Но, как говаривал главнокомандующий лорд Китченер: "Лагеря -- это не место для отдыха. Они созданы для того, чтобы враг сдался".
   Но буры что-то сдаваться пока не собираются. То в одном месте нападут, то в другом. А командование держит в Блюмфонтейне целую дивизию: ждет, когда Девет придет лагерь освобождать. Только он, конечно, не придет. У него тоже разведка работает будь здоров. Да и куда потом с женщинами и детьми? Так что на­прасно они там сидят в полной боеготовности и вызывают каждую неделю Бедфорда на доклад. Вот и сегодня он уехал. Вернется только поутру, а может и к ленчу. Как не хочется делать утрен­ний осмотр. Даже формально. Не пойдет он в этот клоповник. Так какую-нибудь заразу подцепить недолго. Чувствует, напьется он сегодня. В одиночку. И гость куда-то пропал. Видно, опять допра­шивает. Неприятный тип, даже отвратительный. Сидеть с ним за одним столом? Нет уж, лучше бы скорее уезжал. И он следом за ним напишет рапорт. Подальше отсюда. Хоть в действующие вой­ска. Ньюмен дрожащей рукой налил почти до краев стакан виски и, расплескивая содержимое по подбородку и столу, влил в себя огненную жидкость, запив ее из другого стакана апельсиновым соком. Сыр был съеден наполовину после первого "захода". Нью­мен дожевал остатки. В голову ударила волна опьянения. Мысли стали путаться и обрываться, как хвосты у ящериц. Нужно было приниматься за ростбиф. Но тут сквозь пелену и гул опьянения донесся далекий собачий лай, хотя сторожевые собаки находи­лись совсем близко: в шагах двадцати рядом с воротами. Может, Бедфорд возвратился? На ночь глядя. В дверь комнаты постуча­ли. Вошел дежурный сержант Фибс. Он щелкнул каблуками сво­их сапог:
   -- Сэр! К вам двое офицеров. Предъявили документы с подпи­сями самого Милнера и Родса. Я думаю, важные чины.
   "Инспекция",-- промелькнула в затуманенной голове Ньюме­на паническая мысль. А он вдрызг пьяный. Выгонят со службы. Ну и пусть! Он сам хотел уходить. Теперь будет конкретный по­вод.

Л


  -- Пусть заходят,-- махнул он рукой Фибсу. И, когда тот скрылся за дверью, стал прикуривать сигару от керосиновой лам­пы, забыв откусить кончик. В тот момент, когда сигара все же бы­ла раскурена, вошли двое офицеров в широкополых шляпах. От­дали честь. Оба высокие. Один совсем молодой, а другой -- лет за сорок. Но молодой, очевидно, был главнее. Он сделал шаг вперед и, говоря с легким акцентом, спросил:
  -- Вы -- начальник лагеря?
  -- Я его заместитель,-- держась одной рукой за край стола, с трудом ответил Ньюмен.-- Начальник в отъезде.
  -- Я -- офицер по особым поручениям премьер-министра Кап­ской колонии сэра Милнера, капитан Роберт Смит. Это мой по­мощник, лейтенант Питер Логан. Вот мое удостоверение и пред­писание о передаче нам известной вам заключенной с особым ста­тусом для дальнейшего препровождения ее в Преторию к фельдмаршалу лорду Китченеру.
   Роберт Смит протянул Ньюмену две аккуратно сложенные бу­мажки. Тот дрожащими руками развернул одну из них. Буквы за­плясали перед глазами. Прочесть лейтенант Ньюмен ничего не смог и вернул документы, слегка при этом пошатнувшись.
  -- Распорядитесь сопроводить нас туда,-- сказал капитан, за­совывая бумажки в портмоне.
  -- Фибс! -- закричал Ньюмен и снова пошатнулся. В глазах у него двоилось.
   Вошел и вытянулся во фрунт Фибс.
   -- Проводи господ офицеров к этой... переодетой девке. Они ее
забирают с собой.
   Фибс, а следом за ним офицеры скрылись за дверью. Ньюмен облегченно вздохнул и сел на стул, едва не промахнувшись. "Сла­ва богу, не инспекция",-- подумал он, наливая в стакан из бутыл­ки остатки виски...
   Капитан Сорви-голова и Пиит Логаан вышли за сержантом Фибсом на территорию концентрационного лагеря. Лагерь был огорожен двумя рядами колючей проволоки, между которыми бе­гали свирепые псы. Над лагерем стоял многоголосый собачий лай. Часовые сидели в будках через каждые сто метров возле пу­леметов, направленных стволами внутрь территории. Наверное, боялись побегов истощенных женщин и детей. Этот лагерь был са­мым крупным в Оранжевой республике. В нем заточили более че­тырех тысяч человек. Остальные четырнадцать были меньшей концентрации: по полторы-две тысячи.
   Пламенеющий закат лег на крыши нескольких десятков бара­ков, сколоченных кое-как из гнилых досок, совершенно не подо­гнанных друг к другу. В некоторых местах щели оказались вели­чиной с палец, а то и больше. Но сейчас еще лето, а как же здесь жить зимой во время пронзительного ветра и холода? Или англи­чане надеются, что к этому времени никто уже не доживет?
   72
  
   Едва они вступили на грязную пыльную дорожку, ведущую вглубь лагеря, как из черного провала дверной прорези ближай­шего барака показались двое солдат, волочащих за ноги труп мо­лодой женщины. Голова ее со спутанными волосами бессильно болталась по запыленной красноватой земле. Длинная юбка за­дралась выше колен. Солдаты тащили мертвую женщину, как куль с мукой, вдоль барака и скрылись за углом.
   Жану Грандье стало не по себе. Муть давящим комом подкати­лась к горлу. Жан даже остановился. Он взглянул на Логаана. У того побледнело лицо и сжались кулаки.
  -- Что, первый раз такое видите? -- немного фамильярно спросил сержант Фибс.-- Их тут каждый день по десятку подыха­ет, а то и больше. Закапывать устаем...
  -- Молчать! -- заорал на него Логаан, хватаясь за кобуру. Со-рви-голова толкнул его в бок. Пиит опомнился и опустил руку. Они пошли дальше, следом за сержантом, который несколько раз опасливо оглянулся на Логаана. За вторым бараком в жухлой пыльной траве сидело несколько детишек лет 6-7 в грязной по­рванной одежде, исхудалых, со вспученными животами. Они ис­пуганно взглянули на военных и хотели уползти в дверь. Но Ло­гаан подойдя ближе, из вещевого мешка, который он нес с собой, стал раздавать им галеты. Дети сначала боязливо смотрели на пе­ченье, а потом протянули к нему грязные ручонки. А одна девоч­ка, хорошенькая и белокурая, даже сделала неумелый реверанс.
  -- Спасибо, господин офицер,-- тихо пробормотала она,-- мы очень кушать хотим.
   В глазах у Пиита Логаана стояли слезы. Он отдал детям все, что было у него в мешке. Сержант Фибс не посмел ничего сказать.
   Жан Грандье прекрасно понимал умом, что Пиит ведет себя не­осторожно, но сердце его так же сжималось от гнева, боли и со­страдания к невинным беспомощным детям, которых цивилизо­ванные варвары лишили домов, уютных мягких постелей, согна­ли, как скот в один хлев, и морят голодом, чтобы их отцы и старшие братья перестали сопротивляться нашествию этих бан­дитов на родную землю.
   Они зашли в третий по счету барак. Сразу же в ноздри пахнуло смрадом. Даже широкие щели в досках не могли его развеять. Почти в полной темноте на двухъярусных нарах сидели и лежали вповалку десятки женщин всех возрастов. Здесь же копошились дети. Совсем маленькие, лет трех-четырех, сидели на руках мате­рей. Отовсюду раздавался сдавленный детский плач, успокаиваю­щие женские голоса. В дальнем углу барака пели тихую протяж­ную песню. Слышался надрывный кашель и горестный стон. Вид­но, кто-то умер.
   -- Идите направо,-- сказал Фибс,-- там увидите дверь. Я по­
дожду вас снаружи, здесь такая вонь!
   И он поспешно вышел из барака. Жан Грандье и Пиит Логаан двинулись в указанном направлении. На душе у обоих было тяже-

73


   ло и муторно. Зрелище, которое они наблюдали, могло бы выве­сти из равновесия человека еще не потерявшего остатки сострада­ния к людским бедам. Сколько их случалось на протяжении всей истории человечества. Рушились города, гибли империи. Люди безжалостно убивали людей. Ради своих разбойничьих, злобных корыстных интересов, они без зазрения совести тушили Божью искру одним ударом, одним выстрелом. А могли долго и жестоко пытать: каленым железом, колесованием или просто голодом и холодом. Какая это тонкая изощренная наука -- уничтожать себе подобных, особенно слабых и беззащитных женщин и детей. Ан­гличане в этой войне нашли новый метод. Его потом переймут и разовьют до таких масштабов, что то, чему ужаснулись Жан и Пиит, тогда покажется неумелой забавой начинающих дилетан­тов. Всего-то согнали в лагеря 100 тысяч и умерло в них "каких-нибудь" 26 тысяч, из них "всего" 22 тысячи детей. Разве это циф­ры?! Потом станут считать миллионами. И никто этому не ужас­нется...
   Дверь оказалась выкрашенной в белый цвет. Она вела за капи­тальную перегородку, отделяющую дальнюю часть барака. За пе­регородкой слышался грубый мужской голос, выкрикивающий ругательства. И еще какие-то звуки, похожие на удары.
   Сорви-голова решительным движением дернул ручку двери на себя. Дверь со скрипом распахнулась, но человек, стоящий к ней спиной, этого не заметил. На нем были надеты галифе цвета хаки, вправленные в яловые сапоги. Но мундир отсутствовал. Одна бе­лая исподняя рубаха с засученными рукавами и широкие подтяж­ки на плечах, поддерживающие галифе. Левая рука его висела на перевязи, и он усиленно "работал" одной правой, нанося кому-то, заслоненному им, методичные пощечины, при этом требуя у того ответа. Ответом были слабые стоны. Стонала женщина.
   Сорви-голова не мешкал ни секунды. Он подскочил к истезате-лю и ударил его ребром ладони по сонной артерии. Тот вскрикнул от боли и грузно свалился на пол. Сорви-голова взглянул ему в ли­цо и был немало удивлен, когда узнал Френсиса Барнетта. Все по­вторилось, как тогда, в купе поезда. И удар он нанес в то же самое место. Только тогда он спасал Фанфана. А сейчас?
   Жан перевел взгляд на того, кто был заслонен спиной Барнет­та. Их взгляды встретились. Большие серо-зеленые глаза сидя­щей напротив девушки были наполнены слезами, болью и искор­ками уже светящейся радости и надежды на спасение. Лицо ее, в кровоподтеках и синяках, поначалу показалось некрасивым. Да и какая красота в избитом человеке? Девушка была привязана тол­стой бельевой веревкой по рукам и ногам к тяжелому дубовому стулу, прибитому ножками к полу. Но одежда на ней была муж­ская: длинные навыпуск брюки и порванная на груди серая ру­башка, и если бы не округлость уже сформировавшейся груди, она вполне бы могла сойти за юношу-подростка. Тем более это
   74
  
   сходство подчеркивали когда-то коротко стриженные светлые во­лосы, уже довольно отросшие и вьющиеся золотистыми кудряш­ками над ушами и на лбу.
   Что-то очень знакомое мелькнуло в памяти капитана Сорви-го-лова при виде этих золотистых завитков и этих больших серо-зе­леных глаз. И они еще больше расширились, когда взглянули на Жана Грандье.
  -- Это вы? -- прошептали разбитые, окровавленные губы де­вушки.
  -- Мы знакомы? -- спросил Сорви-голова и тут же понял, что они в самом деле знакомы. Они воевали бок о бок и под Ледисми-том, и под Кимберли, где была окружена армия генерала Кронье и в плен попали несколько молокососов, в том числе Сорви-голо­ва, Фанфан и Поль Поттер. Но им с помощью канадского капита­на Франсуа Жюно удалось бежать. А вот другие остались в плену. В том числе...
  -- Жорис! -- удивленно выдохнул из себя Жан.
  -- Да,-- тихо прошептала девушка,-- это я.
   Сорви-голова был немного ошеломлен таким открытием. Внуч­ка президента Крюгера служила под его началом, переодевшись мальчиком. Теперь он вспомнил, когда после приема у президен­та он возвращался по коридору во главе своих молокососов, то на лестничном пролете заметил молоденькую девушку в длинном платье и модной шляпке. Она так выразительно взглянула на не­го из-под полей шляпы вот этими самыми глазами. А через три-четыре дня, когда вербовка в отряд разведчиков шла уже полным ходом, на сборный пункт пришел высокий, стройный, белокурый подросток и записался в роту под именем Жориса. Жану Грандье и в голову не могло прийти, что Жорис -- это девушка, да еще внучка президента Трансвааля. Не догадался он и потом, в круго­верти боевой жизни. Жорис почти ничем не отличался от моло­дых буров. В мужестве и решительности ему отказать было нель­зя. Стрелял он метко. Все тяготы военной жизни нес безропотно. А ведь в армии буров было очень много женщин и детей. Особенно у Кронье. Потому-то он не сумел вырваться из окружения. Поме­шал огромный обоз, семьи и скот. Но Жорис или Жориса пред­почла воевать, а не варить похлебку.
   Сорви-голова ножом разрезал веревки на руках и ногах Жори-сы и помог ей подняться со стула. Пиит Логаан поддержал ее с другой стороны. Девушка попыталась улыбнуться своим спасите­лям разбитыми губами.
  -- Мы пришли за вами,-- сказал Жан,-- нужно поскорее вы­бираться из лагеря. Нам предстоит длинный путь. В Трансвааль к Луису Бота.
  -- Давай его привяжем к стулу пока не очухался,-- предло­жил Сорви-голова, поглядев на Барнетта.-- Опять он встал на мо­ем пути, а убить не могу, безоружного и беспомощного...

76


Глава III

1

   Засыхающие высокие травы вельда стелились под копытами лошадей лентами бурого серпантина, пересыпанного красноватой пылью. Солнце пекло нестерпимо, и только широкополые шляпы спасали от его испепеляющих лучей. Февраль -- самый жаркий месяц в здешних местах. Природа готовится к приходу осени и проливает на землю зной и сушь. Речки, и без того в этих местах неполноводные, почти окончательно мелеют и превращаются в мутные ручьи, лениво текущие между высоких берегов, порос­ших чахлыми кустарниками. В рощицах с увядшей листвой пря­чутся от жары павианы -- хитрые, жадные и наглые обезьяны. Антилопы наоборот предпочитают жаркие просторы вельда. Здесь им еще есть, где пастись, и они осторожно передвигаются небольшими группками, боясь попасть на глаза львицам или ле­опарду. Но тех в этой местности сейчас очень мало. Эхо войны распугало дикое зверье и оно ушло на восток, в сторону отрога Малути, ближнего хребта Драконовых гор в Басутоледе. Только стаи больших пятнистых гиен, называемых здесь "тигровым вол­ком", безбоязненно бродят по окрестностям в поисках добычи. При отсутствии крупных хищников они чувствуют себя хозяева­ми оранжерийской степи.
   Но все же близко к конному отряду, скачущему на северо-вос­ток по бескрайнему вельду, гиены не приближаются. Они только издали наблюдают за этими всадниками, некрупной рысью двига­ющихся вместе с запасными лошадьми в сторону истока реки Ка-ледон, берущей начало в горах на границе Оранжевой республики и Наталя. Их путешествие длится уже двое суток, а добраться до пункта своего назначения они предполагают дней за шесть-семь. Целая неделя скачки по степи и вдоль склонов Драконовых гор, для того чтобы попасть в лагерь армии генерала Луиса Бота под Эрмело у озер Крисси в самом центре истока реки Вааль.
   Впереди на буром жеребце скачет коммандант Поуперс. Пра­вая рука у него так и висит на перевязи. Кобуру он передвинул на левую сторону и она у него всегда расстегнута. Широкая седая бо­рода взлохмаченна, но глаза из-под густых бровей зорко смотрят вдаль. Хотя Поуперс и выслал дозор -- в него отправились Логаан и Строкер -- лицо его неспокойно. Крупных сил захватчиков в этих пустынных местах, очевидно, нет. Что им здесь делать? Но какой-нибудь разведывательный отряд вполне может проникнуть и сюда. Расслабляться нельзя. Глаз и ухо нужно держать востро. Вот Поуперс и вглядывается вдаль и по сторонам. Мало ли чего?
   За ним следом едут четверо французов. Вид у Леона, а особенно у Поля усталый: весь день с небольшими привалами скакать по жаре... но они стараются держаться непринужденно и иногда ве-
   76
  
   село переговариваются между собой. Частенько в разговор "встре­вает" Фанфан и со знанием знатока что-то рассказывает своим но­вым друзьям, проводя рукой по окрестностям.
   Жан Грандье едет рядом с Жорисой. Та уверенно держится в седле. Брюки она вправила в короткие замшевые сапоги со шпо­рами. Рукава у рубашки засучены. Под мышками выделяются темные пятна пота. На свою белокурую голову Жориса надела то­же мужскую шляпу. На луке седла лежит короткий маузеров-ский карабин. За спиной скатанное одеяло и замшевая куртка, уже изрядно потертая на рукавах. Избитое лицо стало постепенно заживать, благодаря стараниям пастора Вейзена, который едет в основной группе буров вместе с Шейтофом и Фардейценом. Поли­цейский лейтенант Спейч скачет чуть в стороне. Пуговицы своего синего мундира он расстегнул почти по пояс и подставил волоса­тую грудь встречному ветерку. И все же по его лицу текли тонень­кие струйки пота, и он частенько прикладывался к фляге с водой, чтобы унять сухость во рту.
   Замыкали кавалькаду пулеметчики Хаессен и Отогер. Видно было по всему, что тяжелый пулемет тяготил Хаессена. Он недо­вольно хмурил брови и иногда пощипывал темно-русые усы. Бо­роду он не носил, но усы имел солидные, щегольски закрученные вверх. Отогер понуро скакал на рыжеватой тонконогой лошаден­ке, придерживая ее бока стоптанными и какими-то несуразно большими сапогами. Его лохматая ярко-оранжевая шевелюра и худое, заросшее щетиной лицо выражали полное безразличие к своей персоне. За собой он не следил. Сапоги и шляпу с огромны­ми полями не чистил. Брюки из грубой материи на коленях заса­лились и покрылись степной пылью. Но он ее не стряхивал.
   Зато Эдвард Фардейцен был вылощен, как лондонский денди, и даже благоухал каким-то вонючим одеколоном, напрочь отбива­ющим запах пота. Он чему-то полупрезрительно улыбался, поиг­рывая на солнце своим золотым перстнем и иногда оценивающе поглядывая на едущую чуть впереди Жорису.
   Жан тоже изредка бросал взгляды на девушку. Он все никак не мог представить, что всего лишь год назад не отличал ее от парня, хотя сейчас, даже на поверхностный взгляд, ничего общего с мужчиной Жориса не имела. Или ему это так казалось, когда он узнал, кто она. Они с Логааном беспрепятственно вывезли Жори­су из лагеря. Заместитель коменданта Ньюмен был настолько пьян, что даже не смог выйти проводить их до ворот. Провожал сержант Фибс. На ферме их уже с нетерпением ждали и, перено­чевав, с восходом солнца отряд двинулся в свой длинный и опас­ный путь. Предстояло за неделю преодолеть почти пятьсот кило­метров. И это путешествие, конечно, не покажется легкой прогул­кой. В первый день очень торопились. Ждали погони. Ведь наверняка, пришедший в себя Барнетт, должен ее организовать. Но этот день прошел, как ни странно, без происшествий, почти в

Л


   непрерывной и утомительной скачке. Но никакой погони не на­блюдалось. Что настораживало Сорви-голову, да и остальных, на­верное, тоже. Только один Ольгер фан Шейтоф казался беспеч­ным и даже веселым. Причина его веселья была хорошо известна, но удивительно, как в таком виде и на жаре он оставался бодрым и твердо держался в седле.
   На ночлег остановились в рощице серебристой акации на бере­гу полузасыхающего ручья. Напоили лошадей и с закатом легли спать, завернувшись в одеяла. На часах попеременно стояли Фар-дейцен, Строкер и Отогер. Каждый по полтора часа.
   Утомленный долгой изнурительной скачкой Жан быстро ус­нул неподалеку от Жорисы, только успев ей пожелать спокойной ночи. Спал он без сновидений и внезапно проснулся, словно его выдернули из сна. Над вельдом стояла теплая ночная тишина. Не­бо сияло множеством ярких звезд. Дул легкий прохладный вете­рок, шевеля листьями акаций. В глубине рощи иногда фыркали спящие кони. Жан лежал на спине и смотрел в темное искрящее­ся звездами небо. Он находился в каком-то странном полубессоз­нательном состоянии, хотя обрел после сна яркость зрения и слу­ха. Но тела он своего словно не ощущал. Оно находилось где-то в стороне от зрения и слуха. И зрение устремилось в небосвод. Жан видел звезды так четко и так близко впервые в жизни. Он будто чувствовал их теплый, мигающий свет на своих зрачках. Он скользил взглядом по переливчатым огонькам, пока не остано­вился на четырех маленьких звездочках, образующих неправиль­ный ромб. Взгляд замер, не отрываясь от их слабого, по сравне­нию с остальным звездами, свечения. Да, это было непонятно, не­объяснимо. Почему среди множества звезд взгляд выбрал эти четыре, в общем-то, невзрачные и не очень яркие? Но объяснить себе Жан не мог и не желал никаких объяснений. Он просто смот­рел, не отрываясь, завороженно и вдохновенно. Он словно прикос­нулся к тайне мироздания. В голове у него вдруг прозвучали сти­хи, прочитанные накануне Пиитом Логааном, когда они возвра­щались вместе с Жорисой из лагеря на ферму. Настроение у Пиита после увиденного было ужасное. Он долго ехал молча, не обращая внимания на молодых людей, и глядел в ночное звездное небо. И вдруг негромко стал читать стихи:
   Ночь, полная созвездий, Какой судьбы, каких известий Ты широко сияешь, книга, Свободы или ига? Какой прочесть я должен жребий В полуночном, бездонном небе?'
   * В. Хлебников.
   78
  
   Жан Грандье смотрел, не отрываясь, на Южный крест и вдруг звезды потускнели перед его глазами, непонятным образом пре­вратившись в далекое женское лицо. Черты лица Жан не разгля­дел, но звезды, превращенные в глаза, запомнил. Видение дли­лось всего несколько мгновений. Звезды снова обрели реальность.
   И внезапно между ними четырьмя вспыхнула еще одна, пятая: красная, жгуче-огненная, похожая на каплю раскаленного метал­ла или каплю горячей крови, разбрызганную на поверхности не­босвода. Красная кровавая звезда озарила багряным светом окре­стности и медленно потухла, не оставив следа.
   Только перед отраженным взором еще некоторое время пылал ее тревожный отсвет. Потом Жан Грандье снова уснул со щемя­щим чувством какой-то неведомой тоски.
   И весь следующий день он ехал по степи с этим смутным ощу­щением, конкретного объяснения которому дать не мог. Мест­ность между тем к вечеру постепенно менялась. Все чаще в степи попадались рощицы и перелески, стоящие на небольших возвы­шенностях и окруженные высокими термитниками. Жухлая тра­ва приобрела свежий, зеленый оттенок. Ручьи и речки, встречен­ные в пути, казались более полноводными. Возвышенности посте­пенно переходили в холмы, обросшие кустарником. Вдалеке за холмами паслись стада антилоп и буйволов с телятами. Фан Шей-тоф предложил даже устроить на них охоту. Но Логаан и Поуперс не разрешили. Время терять было нельзя. Они должны успеть вовремя передать документы Луису Бота. Питались пока на при­валах из запасов, взятых в Моодорпе. Но они постепенно заканчи­вались, и естественно было через день-другой пополнить запасы дичью.
   Когда солнце позади стало медленно опускаться за степной го­ризонт, на его противоположной стороне показались верхушки гор, покрытых зеленой растительностью. Еще через час путешест­венники остановились на ночлег на берегу быстрой и почти по-горному шумной реки Каледон, несущей свои воды на юг, к реке Оранжевой. На другом берегу Каледона была уже территория ан­глийского Басутоленда. Но никаких постов англичан поблизости Поуперс не заметил, сколько не вглядывался в свой бинокль.
   Решили на всякий случай расположиться в широкой лощине метрах в двухстах от реки, чтобы не привлекать внимания с про­тивоположной стороны. Костер разжигать не стали. Поужинали всухомятку, запивая водой из фляг. Фан Шейтоф поделился со­держимым своей фляги со Строкером и они, сидя на траве, еще долго о чем-то беседовали вполголоса, прихлебывая из фляжного горлышка.
   Хаессен и Отогер расположились чуть в стороне. Пулеметчик сразу завалился спать, укрывшись одеялом. Ему нужно было ид­ти на пост под утро, в самый "сонливый" час, и он решил вы­спаться до этого. Отогер сам напросился у Поуперса в ночной до-

79


   зор, ссылаясь на бессонницу. И в самом деле, он не спал и сидел, прислонившись к стволу вавилонской акации, надвинув на лоб шляпу. Из-под полей шляпы он смотрел куда-то в надвигающую тьму и курил самокрутную сигарету, пуская дым себе под ноги.
   Фардейцен укладывался спать основательно. Он после ужина почистил зубы мятным порошком при помощи щетки, выкурив предварительно вечернюю трубку. Затем снял свои шнурованные высокие ботинки и тщательно вымыл в ручье ноги, побрызгав их одеколоном из бутылочки. Надел на ноги запасные носки, улегся под одеяло, накрывшись им с головой, чтобы не беспокоили мос­киты.
   Поуперс, Логаан и Спейч перед сном провели небольшое сове­щание. При свете припасенной для этого случая свечи проложили по топографической карте маршрут на следующий день. Отряду необходимо было преодолеть километров шестьдесят вдоль усту­пов Драконовых гор, вплоть до границы с Наталем, обойдя с вос­тока небольшой городок Гаррисмит, где наверняка расположен английский гарнизон.
   Пастор Вейзен долго молился, стоя на коленях возле ручья, втекающего в Каледон. Затем тщательно умылся, благословил своих друзей-соратников и лег спать, сложив руки крестом на груди.
   Французы тоже совершили омовение в ручье. Утомленные дол­гой изнурительной дорогой, Поль и Леон заснули почти мгновен­но. Фанфан пристроился рядом с Жаном, но словоохотливостью в этот вечер не отличался. Они перекинулись парой фраз и Фанфан "завалился на боковую", как он выразился перед отходом ко сну.
   Жориса что-то долго не возвращалась. Она ушла в сторону ре­ки, и Жан Грандье стал беспокоиться о ней. Некоторое время он еще сидел на своем одеяле, ожидая девушку, но потом все же под­нялся и, мягко вступая по траве, медленно пошел в ту сторону, где скрылась Жориса. Он шел осторожно, внутренне смущенно и как-то даже робко, но беспокойство пересиливало эти чувства. Лощина, поросшая кустами и одинокими ивами, стрекотала мно­жеством кузнечиков. На ближайшем дереве на одной пронзитель­ной ноте гудела цикада. Воздух был прохладен и свеж. Чувство­валась близость реки и гор. В стрекотание кузнечиков вплетался размеренный шум Каледона. Жан вышел к его каменистому бере­гу, раздвинув кусты и спугнув при этом какую-то ночную птицу, которая, рассекая крыльями недвижный воздух, на низком поле­те умчалась в сторону гор. А из-за них показался полный диск лу­ны, свет которой медленно окрасил ночную тьму в призрачный голубовато-золотистый цвет. И в этом свете на берегу реки стояла обнаженная девушка, заложив ладони рук за голову и подставив стройное тело вечерней речной прохладе и лунному свету.
   Жан замер, так и не опустив ветку кустарника, за которым стоял. Волна смущения ударила в голову, но он почему-то не от-
   80
  
   вел взгляда от Жорисы, хотя моральные правила должны были заставить его отступить назад. Но он смотрел, смотрел, не отры­ваясь, как девушка, постояв в такой позе еще несколько минут, медленно вошла в речную воду и, присев, стала плескаться возле берега, не решаясь, очевидно, заходить слишком далеко. И в са­мом деле, в центре реки течение было довольно сильным и навер­няка холодным.
   Жориса купалась в реке, освещенной лунным светом, и Жан следил за ней из-за кустов стыдливо и трепетно. Но, как оказа­лось чуть позже, за купающееся девушкой наблюдали еще два глаза. Злобные и ядовитые. Они следил за ней из-за прибрежного камня, все больше распаляя длинное чешуйчатое тело. Тело это свернулось в клубок за камнем, а над его поверхностью поднялась тупая глянцевая голова, изо рта которой раздвоенной молнией вылетал длинный язык, а на затылке раскрылся кожаный капю­шон -- явный признак агрессивного раздражения черной афри­канской кобры. Обычно кобра не нападает первой на людей, но тут, видно, обстояло иначе. Жориса своим купанием невольно вторглась в охотничьи угодья этой страшной ядовитой змеи. Чер­ная африканская кобра, в отличие от своей азиатской родственни­цы, часто селится возле водоемов и промышляет не только охо­той, но и рыбалкой. И, в основном, рыбачит по ночам, хватая спя­щую рыбу, потерявшую в темноте подвижность.
   Жан заметил голову змеи совершенно случайно. Жориса уже выходила из воды к своей одежде и наклонилась за полотенцем, когда тоже заметила готовую к прыжку кобру. Девушка замерла, в ужасе глядя на пресмыкающееся. И эта неподвижность спасла ей жизнь. Если бы она вскрикнула или дернулась, кобра броси­лась бы на нее, не раздумывая.
   А через мгновение в ночном воздухе раздались подряд два вы­стрела. Готовая к укусу голова змеи отскочила от шеи и плюхну­лась в воду. Жориса на обессиленных ногах опустилась на поло­тенце. Жан спрятал револьвер в кобуру и застыл в нерешительно­сти, не зная, как себя вести. Подходить к обнаженной девушке он не посмел, но и оставлять ее одну тоже не хотел. И тогда он оклик­нул ее:
  -- С вами все в порядке?
  -- Да,-- тихо ответила девушка, оглядываясь на кусты.
  -- Одевайтесь,-- сказал Жан,-- я подожду вас.
   Он отвернулся, но что-то внутри его так и порывало снова взглянуть на Жорису. Но он подавил в себе это желание. Разда­лись шелестящие шаги. Раздвинулись кусты. Жориса подошла вплотную и вдруг быстро и неумело поцеловала Жана в щеку. Влажные волосы ее пахли свежестью и мылом.
   -- Спасибо,-- сдавленным голосом сказала она.
   У Жана вспыхнуло лицо. Он смутился, может быть, впервые в жизни. И внезапно ему захотелось обнять девушку и прижать к

81


   себе. И тоже... поцеловать. Но, возможно, этот ее поцелуй только знак благодарности за спасение от смерти. И только. Жан пода­вил в себе и это желание, хотя оно распирало его душу.
   Со стороны лагеря послышались шаги приближающихся лю­дей. И вскоре в поле зрения появились три темных фигуры с вин­товками на изготовку. Спейч, Логаан и Строкер подошли вплот­ную. На их лицах читалась тревога.
  -- Что случилось? -- спросил Пиит.-- Кто стрелял?
  -- Я,-- ответил Сорви-голова и вкратце рассказал о происше­ствии, опустив подробности.
  -- Как бы эта стрельба не растревожила англичан на той сто­роне,-- озабоченно сказал Спейч.
  -- Если они там есть,-- добавил Строкер.
  -- Я думаю, не полезут они через речку,-- рассудил Логаан.-- Глубина здесь на середине изрядная, да и течение...
  -- Все же нужно последить за тем берегом,-- озабоченно ска­зал Спейч.
  -- Мы здесь останемся, а вы отведите Жорису и успокойте ее,-- Логаан дотронулся до руки Жана. Тот понимающее кивнул и взял под локоть девушку...
   В лагере спали только французы, которых, видно, нельзя было разбудить даже выстрелом из пушки. Фанфан громко заливисто храпел, лежа на спине. Буры были на ногах и готовые к любому повороту событий. Жан их успокоил, но все равно, пока не верну­лись трое дозорных, никто не лег спать. На той стороне реки не за­метили никакого движения. Значит, посты англичан, скорее все­го, отсюда далеко. Постепенно все вошло в нормальную ночную колею. На часы встал Хаессен, которого под утро должен был сме­нить Отогер.
   Жан и Жориса долго не могли уснуть. Они лежали рядом, в ка­ком-нибудь метре друг от друга. Жан слышал тихое дыхание де­вушки, а перед глазами все стоял ее обнаженный силуэт, осве­щенный лунным светом. Что с ним происходило, Жан не пони­мал. Раньше он думал только о приключениях, борьбе и славе. Им владели возвышенные, благородные чувства солидарности со сла­быми и угнетенными. Он готов был отдать свою жизнь во имя этой борьбы. Но с появлением Жорисы какое-то другое, непонятное, но манящее чувство все сильнее и сильнее стало "сосать" душу. И он не мог его пересилить или отогнать. И надо признаться, он это­го и не хотел. Сейчас он хотел дотронуться до ее руки и снова по­чувствовать на щеке поцелуй. И Жану от этого желания было и страшно и сладостно. Рука его сама, помимо воли, выскользнула из-под одеяла и двинулась в сторону лежащей на спине девушки. И вдруг пальцы встретились с тонкими трепещущими пальцами. Ладонь соединилась с ладонью.
   Они молча лежали, держась за руки и не решаясь ни на что другое. Они смотрели в звездное небо. И снова над их головами си-
   82
  
   ял Южный Крест. И они уже вдвоем смотрели на него, не отрыва­ясь. И вдруг, как и в прошедшую ночь, между золотым звездным ромбом вспыхнула кровавая красная звезда. Она висела несколь­ко секунд, а потом погасла, словно ее кто-то сдул с ночного небо­склона. Жану стало не по себе. И тут же он почувствовал голову Жорисы на своем плече. Дрожь пробежала по его телу, и он ощу­щал, что девушка тоже вся трепещет. Он повернул к ней лицо. Глаза Жорисы были закрыты. Дышала она часто и прерывисто. Губы заметно подрагивали. Что-то толкнуло Жана. Он прижался своими губами к девичьим. Поцелуй получился неудачным. Да разве был у него опыт? Жориса ответила также неумело, но голо­ва Жана тут же закружилась. И он, чуть не задохнувшись, снова поцеловал трепещущие губы Жорисы.
   Так они целовались несколько минут, уже по-настоящему об­нявшись, но еще прикрытые каждый своим одеялом.
   -- Я люблю тебя,-- тихо, с трудом выговорила Жориса.
Жан поначалу не понял фразы. Он опять поцеловал девушку в
   губы.
   -- Дай мне сказать,-- вдруг решительно прошептала она.
  -- Я люблю тебя уже давно. Ты мне очень понравился тогда... у дедушки, когда я тебя увидела на лестнице. И решила записать­ся в твой отряд. Но ты меня не замечал. Принимал за мальчика. А ты для меня стал всем! Понимаешь? Я за тебя умру, если на­до...-- и вдруг замолчала. Жан приподнялся на локте и взглянул на Жорису. У нее из глаз текли слезы.
  -- Я, наверное, дура, что тебе все рассказала,-- всхлипывая, проговорила она.-- Теперь ты меня станешь презирать. Женщина не должна открывать своих чувств первой.
   Жан не знал, что ответить. Он только молча, с нахлынувшей на него нежностью, принялся целовать соленое от слез девичье лицо.

2

   К середине четвертого дня путешествия отряд расположился на привал возле самого истока Каледона, вдоль берега которого всадники скакали с раннего утра. Их путь лежал в узкой речной пойме, с обеих сторон окруженной горами. Слева, по ходу движе­ния, они были невысоки и почти до самого верха обросшие расти­тельностью. Зато справа поднимались высоченные уступы гор Ма-лути с сияющим на солнце снежным пиком Шампейн-Касл. Эта гора виднелась отовсюду, хотя до нее от Каледона целых тридцать километров. Но почти три с половиной километра высоты. Такое зрелище впечатляет.
   Поль Редон с восторгом в глазах то и дело поглядывал на снеж­ный пик. Это третья по величине гора в Южной Африке. Выше ее только пик Табана и гора Монт-о-Сурс, да и то всего на 23 метра.

83


   Им еще предстояло увидеть и его. Обе горы расположены непода­леку и составляют главную часть хребта южной части Драконо­вых гор. Именно отсюда берет свое начало великая река Южной Африки Оранжевая.
   Поль, сидя на лошади, записывал в блокнот карандашом свои впечатления. Он вел дневник путешествия и твердо решил по воз­вращении во Францию написать об этом книгу. Леон Фортен про­сто любовался природой. Для него, ученого узкой специализации, больше подходила лаборатория с колбами и реактивами в них, чем горные отроги и бурные реки. Но за последние два года он ус­пел побывать и в Северной Америке и вот здесь, на Юге Африки. И для него открылась красота Земли. Вот только бы не было на ней войн и людских страданий. Замыкали движение Фанфан и наша влюбленная пара. Жан и Жориса ехали рядом, хотя идущая вдоль берега реки тропа была достаточно узкой и лошади шли по ней буквально бок о бок. Впрочем, их седокам этого и было нуж­но. Они ехали, держась за руки и смотря друг другу в глаза. Чувств они своих не скрывали, что в общем-то видели все участ­ники кавалькады. Буры добродушно посмеивались в бороды. Только один Пиит Логаан иногда внимательно и грустно погляды­вал на молодых людей через плечо и о чем-то вздыхал. Да и Фан­фан почему-то потерял свой обычный оптимизм и веселость и си­дел в седле, понурив голову.
   Когда остановились на привал на небольшой поляне, Фанфан расположился рядом с Полем и Леоном, демонстративно отвер­нувшись от Жана и Жорисы. Но Жан Грандье не замечал поведе­ния своего приятеля. Он был целиком и полностью занят Жори-сой. Он ухаживал за ней, помогая сойти с лошади, хотя девушка имела неплохие навыки езды верхом за время боевых действий в эскадроне Молокососов под личиной Жориса. Но сейчас прошлое словно было забыто и прежняя, переодетая в мужчину "амазон­ка" вдруг превратилась в хрупкую и почти беспомощную девуш­ку, доверяющую себя своему возлюбленному. Жорисе, видно, са­мой нравилась эта новая для нее роль и она играла ее, хотя и не­умело, но искренне.
   Но Жан никакой роли не играл. Он весь был поглощен вспых­нувшим в нем первым чувством, которое кипело в сердце горячей лавой. Вулкан любви прорвался сквозь корку юношеских амби­ций и комплексов. Несмотря на то, что Жан Грандье был развит не по годам не только физически, но и умственно, в психологиче­ском плане он во многом оставался на своем возрастном уровне и потому часто намеренно глушил в себе нарастающий прилив гор­монов, направляя их призывный клич на поле битвы к жажде по­двигов и приключений. Но вот прежний Молокосос Жорис пре­вратился в юную и достаточно симпатичную Жорису и судьба све­ла ее со своим бывшим командиром, в которого она была влюблена. И Жан ответил любовью на любовь. Он ее внутренне
   84
  
   жаждал. И весь его героизм, вся его бравада померкли перед веч­ным человеческим чувством.
   На привале они вместе с Жорисой пошли умываться к реке. Пили ее чистую горную воду. После разгоряченного движения они наслаждались прохладным покоем и радостным чувством близости друг с другом. Их лошади тоже пили, стоя рядом, по­фыркивая от наслаждения утоляемой жажды. Жан скинул мун­дир и сапоги, и они с Жорисой, взявшись за руки, стали бродить по воде рядом с берегом, ощущая ступнями мелкую речную галь­ку, изредка поглядывая друг на друга и при этом чему-то улыба­ясь. Теперь Жориса в глазах Жана казалась просто невероятно красивой. Ее избитое Барнеттом лицо совершенно зажило и по­крылось легким загаром. Короткие светлые волосы еще более уд­линились и закудрявились, что умиляло Жана. Серо-зеленые гла­за смотрели на него влюбленно и преданно. А под мужской, рас­стегнутой на верхние пуговицы рубашкой выделялась упругая и довольно полная грудь, от близости которой у Жана сдавливало дыхание и кружилась голова.
   Стоя по щиколотку в воде, они стали целоваться, все плотнее прижимаясь, и обоим от этих объятий и поцелуев было волную­ще-сладостно. Между ними еще стояла последняя грань. И они хотели и боялись преодолеть ее.
   На том берегу узкой реки, возле самого подножья холмов, бы­стро переходящих в горы, простирался луг, покрытый цветами. Над цветами порхали бабочки. Жан вброд перешел речку и при­нялся рвать благоухающие цветы. Насобирав их целую охапку, он вернулся к Жорисе, и она благодарно погрузила свое лицо в ог­ромный бархатистый букет. Так они и возвратились на стоянку, где буры на костре уже поджаривали какое-то животное, убитое в отсутствие наших влюбленных. Возле вертела хозяйничал Ольгер фан Шейтоф. Это он и убил зверя, который оказался большим аф­риканским муравьедом. Буры называют его "аарт-варк>>, что зна­чит "земляной поросенок". Хотя на свинью он мало похож. Если только немного рылом. Мясо у него очень вкусное, правда, чуть-чуть отдающее муравьиной кислотой. Шейтоф обнаружил его случайно возле термитника, где "поросенок" лакомился своим ос­новным деликатесом -- муравьями. Как он появился там днем -- не совсем понятно. Ведь муравьеды выходят за добычей, в основ­ном, ночью. Наверное, сильно проголодался. Это его и погубило.
   Увидев Жана и Жорису с букетом цветов, все сидящие возле костра, невольно заулыбались. Мрачным остался только Фанфан, да Фардейцен, покуривая свою трубку, скосил глаза на появив­шуюся пару и не улыбнулся. Отогера поблизости не было. Он опять стоял на часах. Влюбленных пригласили к трапезе, которая вот-вот будет готова. Они уселись рядом с Леоном и Полем. Леон дружески обнял Жана за плечи и прошептал на ухо: "Я одобряю

86


   твой выбор. Марта бы со мной согласилась". "Спасибо",-- также шепнул ему на ухо Жан.
   Между тем "поросенок" уже покрылся розовой корочкой и ис­пускал довольно аппетитный дух. После надоевшего всем за трое суток билтонга, вид жаркого вызывал повышенный энтузиазм. Шейтоф хотел было открыть часть "неприкосновенного запаса", хранящегося во фляге на запасной лошади Поуперса. Но комман-дант строго пресек эту попытку.
   -- Вы что с ума сошли! Разморит всех. Как дальше поедем?
Начинается самый трудный участок. Нужно к вечеру успеть к
Вильге.
   Пришлось есть "поросенка", запивая сочное кушанье речной водой. Когда с муравьедом было почти покончено, все, кто груп­пками, кто в одиночку улеглись в тени рощи африканских акций, растущих на этой горной поляне. Фанфан уселся между Полем и Леоном, но иногда бросал быстрые взгляды в сторону Жана, кото­рый был поглощен общением с Жорисой. Строкер и Шейтоф устро­ились рядом. Вскоре к ним присоединился Логаан. Они о чем-то пе­реговаривались, поглядывая на влюбленных. Наконец, Строкер поднялся и направился к своей запасной лошади, отстегнул от сед­ла планшетку и с туманной улыбкой, скрытой под густыми черны­ми усами и бородой, подошел к воркующей парочке.
   -- Извините, что потревожил ваше уединение,-- тихим голо­
сом сказал Эйгер,-- но вы меня вдохновили. Вы позволите, я на­
рисую ваши портреты?
   Жан и Жориса переглянулись. Жан прочел в глазах девушки согласие и кивнул Строкеру головой.
   -- Только рисуйте нас на одном листе,-- сказал он, улыбнув­
шись Жорисе.
   В планшетке у Строкера оказался толстый альбом наполовину изрисованный набросками и этюдами. Рисовал художник уголь­ным карандашом. Он попросил влюбленных посидеть некоторое время неподвижно. Во время работы Эйгер Строкер преобразился. Взгляд его стал пронзительным и каким-то просветленным. Ка­рандаш в его руке двигался быстро и расчетливо. Портреты были готовы в считанные минуты. Сходство оказалось потрясающим. На рисунке даже успел появиться букет цветов, а над ним улыба­ющаяся головка девушки. Нарисованный Жан поглядывал на нее вполоборота влюбленными глазами. Даже этот взгляд сумел пой­мать художник.
   Пока Строкер рисовал, фан Шейтоф стал негромко выводить на своей трубе какую-то красивую протяжную мелодию. Мелодия гулким переливчатым эхом отражалась от горных хребтов и ухо­дила куда-то в даль, в высоту, в голубое бескрайнее небо. Конеч­но, такой "концерт" проводить было очень рискованно. Вдруг трубу услышит патруль неприятеля. Правда, точный источник звучания определить будет очень сложно. Но трубные звуки на-
   86
  
   верняка насторожат англичан. Подумали сидящие возле догораю­щего костра об этом? Возможно, такая мысль мелькнула в их го­ловах. Но что-то другое -- светлое и возвышенное кружилось в прозрачном горном воздухе и не улетало далеко, как эхо трубы, а проникало в каждого из сидящих или лежащих на траве мужчин и мерцало в их душах искорками несбыточных грез и мечтаний. Они на короткое время забыли о своих собственных проблемах, о судьбе родной земли, стонущей под сапогами завоевателей, о трудном пути, еще предстоящем впереди. Внутри них мерцал по­лузабытый отблеск Любви. Отсвет счастья, что сверкал в глазах двух юных существ, которых рисовал художник Эйгер Строкер и для которых пела труба Ольгера фан Шейтофа.

Глава IV 1

   Лунная ночь легла на живописную долину у самого истока ре­ки Вильге, с трех сторон прикрытую горной грядой, расположен­ной на северо-востоке Оранжевой республики вблизи ее границы с Наталем. Там, по другую сторону гор находился Ледисмит -- город, полтора года назад приковавший к себе внимание всего ми­ра. В самом начале войны буры окружили его и держали в осаде целых пять месяцев. Но после поражения армии Кронье под Ким­берли, осада с Ледисмита была снята. Так началось отступле­ние -- первый шаг к поражению. Сейчас в обеих республиках хо­зяйничали англичане. Но в этой долине их нет и, очевидно, ни­когда не было. Единственный городок Гаррисмит остался позади. Отряд обошел его с юга еще до заката солнца и остановился на очередной ночлег в бассейне сливания двух рек.
   Поужинали остатками "земляного поросенка" и иссякших почти совсем припасов. И тут же сразу улеглись спать. Буры воз­ле небольшого костерка, а французы чуть в стороне -- на прогре­том за день холмике, у кустов опунции, в широких глянцевых ли­стьях которой будто в зеркалах отражался лунный свет.
   Луна, уже не совсем полная, только что взошла из-за гор, осве­щая долину матовым холодным светом. Но воздух еще держал дневное тепло. Кузнечики в траве стрекотали вовсю. Черными бесшумными призраками иногда проносились большие летучие мыши, ловя на лету ночных бабочек и жуков. Где-то далеко в го­рах надрывно "плакала" какая-то птица, но затем она стихла. В воздухе стояло прозрачное матовое спокойствие.
   Листья, освещенные лунным светом, замерли неподвижно, словно слепленные из воска. Благоухающий аромат летних гор­ных трав проникал в ноздри и слегка кружил голову. А может го­лова кружилась не только поэтому?

87


   Жан сидел рядом с Жорисой на пологом левом берегу реки Вильге. Правый берег отличался горной крутизной. На нем густо рос кустарник, а дальше и выше плотной темной гущей стояли деревья. Но сама река была тиха и неглубока. Идеальное место для купанья. Для этого и пришли на берег молодые люди и уже около получаса сидели на своих одеялах, держась за руки и не решаясь сделать первый шаг к воде. Наконец раздался тихий го­лос Жорисы:
   -- Отвернись, пожалуйста.
   Жан стал смотреть куда-то на прибрежные кусты и ему пока­залось, что кусты тихонько пошевелились, словно там копошился какой-то зверек. Но слова Жорисы снова развернули его голову к ней.
   -- Мы будем купаться?
   Она стояла на берегу абсолютно нагая, как тогда, сутки назад. Но Жану показалось, что с тех пор прошло очень много времени. Осталось сделать еще шаг...
   Увидев обнаженную девушку, Жан от смущенья снова отвел взгляд.
   -- Раздевайся,-- негромко сказала Жориса,-- я тебя мыть
буду.
   Жан почувствовал, как краска стыда ударила ему в лицо. Не­сколько минут он не решался снять с себя одежду, но затем со­брался с духом и стал медленно ее стягивать, повернувшись спи­ной к Жорисе.
   -- Иди сюда,-- чуть дрожащим голосом позвала девушка. Он,
в одних трусах, не глядя в сторону Жорисы, медленно вошел в
прохладную речную воду по колено и остановился, весь трепеща
от нахлынувшей на него робости. Жориса подошла к нему сзади,
и он почувствовал, как намыленная губка трет его спину и плечи.
Жан стоял почти не шевелясь, желая и боясь того мгновения, ког­
да руки, держащие губку, появятся у него на груди. Но так и слу­
чилось, и видел он только лучезарные глаза, смотрящие на него,
и ощущал близость влажного девичьего тела. А потом все погло­
тил сладостный и головокружащий поцелуй...
   Они спали, прижавшись друг к другу, укрытые теплым вой­лочным одеялом. Над ними раскинул свой звездный шатер небо­свод. Южный Крест глядел сверху на спящих влюбленных при­стально и тревожно. И снова, как и в прошлые две ночи, в небо с земли устремилась и кроваво вспыхнула красная звезда сигналь­ной ракеты. Но спящие ее, естественно, не видели.
   Они не видели, как из кустов по ту сторону реки неслышно вы­нырнуло несколько черных фигур, и также почти неслышно пере­брались вплавь через неглубокую речку и окружили спящую не­вдалеке от берега пару.
   Одна из черных фигур взмахнула рукой. Две накинули на го­ловы спящих концы одеял. Двое других стали принесенными с со-
   88
  
   бой ремнями быстро скручивать поверх одеял не проснувшихся влюбленных.
   Жан почувствовал, что его тело стягивается. Он проснулся и сначала не понял ничего. Жориса находилась в его объятиях. Их щеки прижались, их ноги сплелись. Но не по обоюдному жела­нию. Ноги, руки стягивали тугие путы. Затем их с Жорисой под­няли и куда-то понесли. Отбиваться было невозможно. Они были спеленуты, как младенцы.
   -- Кричи! -- прошептал Жан на ухо Жорисе.
   И они одновременно вдвоем, что было сил, закричали. И тут же получили увесистые удары по головам... Жан пришел в себя и по­чувствовал, что их одеяло промокло почти насквозь. Дышать ста­ло легче. Рядом застонала Жориса.
  -- Как ты? -- шепотом спросил Жан.
  -- Голова сильно болит,-- ответила девушка и заплакала.-- Куда нас несут? Кто?
  -- Если бы я знал,-- тихо ответил ей Жан и поцеловал Жори-су в губы.
  -- Мне страшно,-- прошептала она.
   Их еще долго несли куда-то вверх, наверное, в горы. А затем, как куль с мукой, бесцеремонно свалили на землю. Послышались какие-то голоса, говорящие на совершенно непонятном языке. Кто-то подошел к спеленутым пленникам и раза два ударил Жана в бок ногой. И, как показалось ему -- ногой босой. Раздался гру­бый мужской хохот. Хохоча, их стали развязывать. Жан скинул с себя одеяло, оставив укрытой Жорису. Над головой светлело не­бо, на фоне которого чернело несколько физиономий с белозубы­ми улыбками до ушей. От них скверно пахло. Жан вскочил на но­ги и что было силы ударил кулаком по одной из ухмыляющихся физиономий. Кафр завизжал и, плюясь выбитыми зубами, как столб опрокинулся на землю. Другие бросились на капитана Со-рви-голова, размахивая короткими копьями. Но они его просто не знали. Жан увернулся от нацеленного ему в грудь копья, схватил­ся рукой за древко и голой ногой ударил дикаря в намазанный жиром живот. Негр заорал, выпучив белки глаз, и свалился ря­дом со своим собратом, охая и скрежеща зубами. Третьего из на­падавших Жан ударил по курчавой голове плоской стороной ост­рия копья. Да так сильно, что древко переломилось и в руках мо­лодого француза осталась только короткая палка. Негр, охнув, сел на землю и завыл, держась за голову руками. И тут на Жана со всех сторон накинулись чернокожие воины. Свалили на землю и скрутили теми же самыми ремнями. Жорису они вытащили из под одеяла и снова принялись гадко хохотать. На Жорисе была надета мужская почти до коленей рубашка, под которой видне­лось нагое тело. Ее тоже бесцеремонно скрутили и привязали к одному из столбов, стоящих в центре большой поляны, окружен­ной со всех сторон поросшими лесом горами. По краям поляны

89


   прятались в кустах плетеные хижины, покрытые пучками широ­ких листьев. Под высокой раскидистой пальмой стояло строение, непохожее на остальные. Свитый, как и все, из веток, оно было обмазано глиной и даже покрашено в какой-то грязно-серый цвет. В строении имелись окна, правда, без стекол и что-то наподобие крыльца с навесом. Возле крыльца стояли часовые с копьями на караул. Они не принимали участия в укрощении капитана Сорви­голова, а замерли с важным надутым видом, только вращая бел­ками глаз.
   Жана привязали к соседнему столбу лицом к крашеному стро­ению. Один из связавших его подошел вплотную и, дыхнув в лицо каким-то жутким смрадом, проговорил на ломаном английском:
   -- У, пятка тебе жарить будем,-- и захохотал, брызжа воню­
чей слюной.
   Уже совсем рассвело. Но солнце пока отсюда не проглядыва­лось. Горы и деревья заслоняли от него поляну с туземной дерев­ней. Из хижин, видно привлеченные шумом, стали появляться заспанные женщины и дети. Дети разных возрастов были, как на подбор, пузатые и голые. Женщин отличали длинные обвисшие груди. За спинами у некоторых восседали младенцы. Все племя с любопытством и какой-то внутренней неприязнью окружило столбы с привязанными пленниками. Почти все молчали, и тиши­на эта показалась Жану Грандье зловещей. Время шло. Ничего не изменялось.
   И вот, наконец, лучи утреннего солнца пробились сквозь гус­тую листву и осветили крыльцо и высокий с человеческий рост вход в строение. Где-то за ним ударили невидимые барабаны, и все население деревни упало ниц на вытоптанную грязную землю. В дверном проеме показалась какая-то фигура в странном одея­нии. На ней был надет шитый золотом длинный турецкий халат, на плечах которого оказались пришиты золотые эполеты англий­ского генерала времен наполеоновских войн. Халат был подпоя­сан витым и тоже золотым ремнем с блестящей фигурной пряж­кой. На ремне висела простая кожаная кобура. Из нее торчала рукоятка револьвера. Сверху возвышался индусский тюрбан, ме­стами уже засаленный и грязный. В центре тюрбана на солнце сверкал фальшивый бриллиант. Тюрбан прикрывал до самого лба маленькую широкоскулую головку с узкими бегающими темно-карими глазами и рябым серо-желтым безволосым лицом. В узко-губом рту блеснул золотой зуб, когда вождь, выйдя на крыльцо своего дворца, хитро улыбнулся, увидев привязанных к столбам юных пленников. Он медленно, рассчитывая каждый шаг, спу­стился с крыльца, подошел ближе и снова улыбнулся, но уже бо­лее злобно и даже как-то кровожадно. И заговорил на хорошем английском языке, важно выпятив челюсть:
   -- Я, великий солнечный вождь Маршиш-хаан, взял в плен
вас -- распутных нечестивцев за то, что вы в пределах моих вла-
   90
  
   дений позволили себе глумление над нашими обычаями и закона­ми, отмывая свои грязные вонючие тела в священных водах реки Мош. А затем совершили на ее девственных берегах акт совокуп­ления, чем еще больше осквернили землю наших предков. Боги разгневались на вас, белые дикари, и я от их имени, как вождь и главный жрец племени, должен подвергнуть вас обряду очище­ния от скверны. Огнем и железом я изгоню из вас злых духов, и вы признаетесь, где спрятано грязное золото "Бородатой шля­пы". Девка! -- вдруг закричал вождь и ткнул пальцем, украшен­ным перстнем, в сторону Жорисы.-- Девка! Ты знаешь, где оно? Отвечай! Или тебе придется плохо! Мы будем пытать и мучить те­бя и твоего любовника, пока ты не скажешь. Я умею хорошо пы­тать белых девок,-- сладостно проговорив последнюю фразу, ря­женый вождь злорадно улыбнулся.
   Жана Грандье душил гнев, смешанный с осознанием нелепо­сти всего происходящего. Бутафорский, опереточный вождь не­гритянского племени, к тому же еще и цветной, а не черный, что выглядело вдвойне неправдоподобно вместе с его шутовским на­рядом и вполне нешуточными угрозами. Но вдруг он приступит от своих угроз к действиям. Вот тогда станет страшно. Страшно и больно. Особенно Жорисе. Ведь он от нее что-то хочет. Какого-то золота...
   Между тем ряженый желтый Маршиш-хаан подошел вплот­ную к Жорисе и стал руками ощупывать ее тело. При этом его жирные губы покрылись желтой слюной, изо рта высунулся длинный, тонкий, слюнявый язык. Карие глазки закатились от нахлынувшего на него вожделения.
  -- Хорошая девка,-- проговорил он,-- кричать громко бу­дешь. Тут прижигать буду и тут. Очень больно. Скажешь, где зо­лото?
  -- Не скажу,-- тихо, но твердо ответила Жориса и плюнула вождю в лицо.
   Тот обтерся рукавом турецкого халата и вдруг сильно вхлест ударил Жорису по лицу ладонью. Девушка вскрикнула.
   Сорви-голова рвался из своих пут. Но сыромятные ремни дер­жали его крепко. После этого удара Маршиш-хаан стал его злей­шим врагом. Как и Барнетт. Такого Сорви-голова не прощал. Он с ненавистью взглянул на вождя и тот почувствовал его взгляд. Маршиш-хаан повернулся к Жану и, брызгая желтой табачной слюной, проговорил:
  -- И до тебя дойдет очередь, французишка. Будет у тебя на груди звезда. Красная,-- и тоже ударил по лицу, чувствуя свою безнаказанность.
  -- Ты ответишь за это, подонок! -- закричал Сорви-голова.-- Ты измываешься над связанными! Развяжи меня. И дерись, как мужчина, а не как жалкий трусливый шакал!

91


  -- Сам ты шакал! -- выпучив насколько мог свои узкие глаз­ки из орбит, почти завизжал желтолицый вождь. Но потом опом­нился и, поглядев на своих поднимающихся с колен подданных, снова скорчил важную физиономию.
  -- Я вами займусь позже, развратники и прелюбодеи,-- зая­вил он.-- Постойте здесь на солнышке. Дозрейте, а уж к вечеру все расскажете, что знаете.
   И Маршиш-хаан, повернувшись кругом, словно на высоких каблуках, плавно двинулся в свой "дворец", расправив полы по­золоченного халата.
   Племя разбрелось по хижинам. Женщины занялись повсе­дневным делом, мужчины куда-то исчезли, наверное, пошли на охоту. И только дети иногда с любопытством подходили ближе и поглядывали на двух привязанных к столбам пленников.
   Солнце начинало припекать непокрытые головы Жана и Жо-рисы. Их медленно одолевала жажда. Девушка стала облизывать пересохшие губы, но это не спасало, а только усиливало сухость во рту. Жан тоже чувствовал себя неважно. Тело, связанное рем­нями, постепенно затекало. Ремни -- не веревки, их нельзя рас­слабить, как ни старайся.
   Да тут откуда-то стали слетаться мухи, оводы и слепни. Они бесцеремонно садились на лица, руки и ноги. Слепни принялись кусать, а мухи и оводы донимать своим жужжанием. С каждым часом, проведенным на солнцепеке, мучения молодых людей уси­ливались. Жан старался подбодрить Жорису ласковыми словами, но она уже стала терять самообладание. Часто мотала головой, чтобы отпугнуть назойливых насекомых. Но они не очень-то боя­лись этих слабых движений. Жориса заплакала, сначала тихо, а затем рыдания стали сотрясать связанное, искусанное тело. И, словно отвечая на эти рыдания, снова забили невидимые бараба­ны и на крыльце, в сопровождении черных слуг и служанок опять предстал Желтый вождь Маршиш-хаан. Но одет он был уже по-другому: в легкую, но тоже длинную накидку и широкополую со­ломенную шляпу. Двое здоровенных кафров стояли позади него и опахалами из страусиных перьев охлаждали его довольно упитан­ное тело. Двое служанок поставили на крыльцо низкий столик с фруктами и напитками в глиняных кувшинах. Демонстративно не обращая на пленников внимания, вождь по-турецки сложил ноги, уселся возле столика и стал поглощать фрукты, запивая их холодным соком. Иногда он, прекратив трапезничать, замирал, словно прислушиваясь к чему-то. И вот вдали послышался свист, потом еще один.
   Маршиш-хаан весь напрягся, вглядываясь в кусты, откуда спускалась вниз горная тропа. И теперь даже до слуха измученно­го Жана Грандье донесся слабый цокот лошадиных копыт, кото­рый с каждой минутой все усиливался. Наконец из кустов на по­ляну один за другим выехало несколько всадников в английских
   92
  
   мундирах. Впереди на вороном коне гарцевал офицер, при взгля­де на которого у Жана похолодело на сердце. Возглавлял малень­кий отряд англичан Френсис Барнетт.
   Маршиш-хаан вскочил на ноги и бросился навстречу. Он низко и подобострастно поклонился Барнетту и даже попридержал уз­дечку его коня, когда майор спрыгнул с него. Спешились и другие англичане. Их было человек десять. И еще двоих из них узнал Жан Грандье: лейтенанта Генри Ньюмена и сержанта Фибса. Вот тут ему стало совсем не по себе. Но окончательно Сорви-голове стало худо, когда он увидел в руках Френсиса Барнетта знакомый саквояж Леона Фортена.

2

   Барнетт был явно не в духе. Он что-то невнятно буркнул на по­добострастные приветствия Маршиш-хаана и сумрачно оглядел поляну. Узнав привязанных к столбам пленников, майор зловеще ухмыльнулся и направился прямо к Жану Грандье. Его усталое лицо с тяжелыми мешками под красными от бессонницы глазами обросло черной трехдневной щетиной. Мундир был покрыт крас­новатой пылью. Под мышками виднелись солевые разводы. От Барнетта пахло застарелым потом, смешанным со спиртным и та­бачным перегаром. Англичанин подошел вплотную и злорадно произнес:
   -- Ну, что, попался, гад! Теперь моя очередь над тобой поизде­
ваться. Уж я с тебя семь шкур спущу и с твоей шлюхи тоже. Ты
мне ответишь за убитых друзей. А за Боба особенно. Вырежу тебе
красную звезду на лбу.
   Жан молчал, отвернув голову от Барнетта. На душе у него бы­ло тоскливо и он собирал все свое мужество в кулак перед пред­стоящей пыткой. А что пытка будет, он уже не сомневался. А вслед за пыткой -- мучительная смерть. Уж живыми их Барнетт отсюда не выпустит. Барнетт между тем направился к Жорисе и, взяв ее грязной рукой за подбородок, рявкнул прямо в лицо:
   -- А ты, грязная потаскушка, расскажешь мне все, что не рас­
сказала, а потом тобой займется все племя. И самое лучшее, что
тебя ожидает: стать в гареме этого желтого вождя младшей на­
ложницей.
   Жориса тоже ничего не ответила. Она бы плюнула Барнетту в лицо, но рот пересох, как пересохли слезы на ее глазах. В них сверкала только ненависть. Бандит невольно отвел взгляд от этих ненавидящих его девичьих глаз.
   -- Ладно,-- сказал он.-- Мы устали с дороги. Передохнем и
вечером вами займемся вплотную.
   Все англичане во главе с Барнеттом, вслед за Маршиш-хаа-ном, вошли внутрь, очевидно, прохладного "дворца". Один толь­ко лейтенант Ньюмен задержался в проходе, посмотрел на Жана

93


   и, повернувшись, подошел к нему. Лицо у Генри тоже было уста­лое и заросшее щетиной и он оказался прилично пьян. В такую-то жару.
  -- Я из-за вас чуть не попал под трибунал,-- грустно сказал Ньюмен.-- Хорошо, этот Барнетт взял меня с собой в погоню за вами, а то бы тюрьмы мне не миновать. Кстати,-- Ньюмен огля­нулся по сторонам,-- в вашем отряде нашелся предатель. Он и от­дал саквояж. Мне вас и вашу даму очень жаль,-- добавил лейте­нант,-- Барнетт -- не человек. Он зверь.
  -- Я знаю,-- с трудом проговорил Жан.
  -- Вы мне почему-то симпатичны. Помочь я вам ничем не мо­гу. Я его боюсь. Ну, ладно, нужно идти,-- произнес Ньюмен после паузы.-- Крепитесь, будьте мужественны. Я постараюсь смяг­чить его.
  -- Это бесполезно,-- сказал Жан.-- Мы смертельные враги.
   Время тянулось медленно. Солнце жгло нестерпимо. Невыно­симо одолевали мухи и слепни. Страшно мучила жажда. Кожа на плечах и на груди Жана Грандье обгорела. Голова, напеченная солнечным жаром, гудела и кружилась. Жорисе было и того ху­же. Она несколько раз теряла сознание. Губы у нее потрескались и она что-то шептала ими, повернувшись лицом к Жану. Что она шептала, он разобрать не мог. Душа его разрывалась на части от жалости к любимой. О себе он уже почти не думал. Сейчас все мысли были устремлены к Жорисе. Ее любовь к нему, которую она хранила долгие месяцы боев и плена, вспыхнула в нем ответ­ным чувством. Их первая и, скорее всего, последняя ночь, кончи­лась вот этим самым кошмаром. И он еще не закончен. Скоро на­чнется самое ужасное. Шайка бандитов: белых, желтых, черных станет пытать его любимую, чтобы выведать у нее какой-то сек­рет. Ей будет больно, она будет кричать, а он будет смотреть на ее муки и не сможет ее защитить, даже ценой собственной жизни. Эта мысль приводила его в отчаяние, и от этого, что он был связан по рукам и ногам, она приобретала в его мозгу жуткие образы бу­дущей расправы над Жорисой.
   Между тем солнце постепенно опускалось за деревья, пока не скрылось за листвой и горной грядой. Стало гораздо прохладнее. Мухи и слепни уже не так донимали. Откуда-то в долину ворвался легкий ветерок и слегка остудил обожженные измученные тела несчастных юных пленников. Но их мученьям не пришел конец с этим ветерком. Опять заколотили барабаны. Опять площадка пе­ред "дворцом" вождя стала заполняться чернокожими жителями деревни, с угрюмым любопытством глазевших на привязанных к столбам белых юношу и девушку. На крыльце в расстегнутых мундирах появились заспанные англичане во главе с Френсисом Барнеттом. Солдаты, привыкшие к дисциплине, застегивали пу­говицы на доломантах и надевали на головы каски. Барнетт ос­тался "расхристанным и простоволосым". Он закурил сигару, с
   94
  
   наслаждением выпустив дым в теплый вечерний воздух. Генри Ньюмен на крыльцо не вышел. То ли досыпал, то ли допивал горькую, то ли просто не хотел наблюдать за пыткой и казнью. Позади, прислонившись к дверному косяку, стоял сержант Фибс. Лицо у него было сумрачным.
   Попыхивая сигарой, Барнетт спустился с крыльца и направил­ся к Жану Грандье. Выпустил ему в лицо струю дыма. Глаза у не­го были холодными и жестокими.
   -- Я буду задавать вопросы, а ты, щенок, и твоя сучка будете
отвечать на них правдиво, без утайки. Вопрос первый: у кого из
вашей шайки пакет с документами?
   Сорви-голова с трудом раскрыл пересохшие губы:
  -- А тебе не все ли равно. Тебе теперь до него не добраться.
  -- Мы скоро перебьем твою банду, как бешеных собак. Я вер­ну пакет и буссоль. Где она?
  -- А разве она не в саквояже? -- искренне удивился Жан Грандье.
  -- Он еще издевается! -- заорал Барнетт.-- В саквояже лежал камень и какая-то писанина!
  -- Уж не решил ли ты, что я заменил буссоль на камень,-- иронично, как только мог, проговорил Жан и добавил: -- У меня ее с собой нет.
   Эта фраза почему-то вызвала приступ ярости у Барнетта. Он набросился на Жана и принялся избивать его правой рукой и но­гами, а затем, подобрав упавшую на землю сигару, стал методич­но тыкать ее горящим концом в обгорелое на солнце тело юноши. Один раз то ли случайно, то ли нарочно он прижег еще не вполне зажившую рану на груди Жана, оставленную его же собственным стилетом.
   Сорви-голова при этих пытках не проронил ни звука. Он толь­ко крепко стиснул зубы, чтобы не закричать. Боль от ожогов была почти невыносимой, и только безграничная сила духа позволила Жану терпеть ее.
   Наконец, видно решив сделать паузу, Барнетт повернулся к Жорисе и крикнул ей:
  -- Ты скажешь? Иначе я уморю его и тебя тоже!
  -- Да,-- одними обтрескавшимися губами произнесла де­вушка.
  -- Вот и правильно,-- обрадовался Барнетт и подошел к ней.-- Говори мне на ухо.
   Жориса что-то прошептала в ухо майора. При этом сообщении он удивленно поднял брови:
  -- Врешь, наверное? -- проговорил Барнетт.-- Нужно про­дублировать проверку,-- сказал он, словно самому себе.
  -- Эй! -- крикнул англичанин, повернув голову в сторону хи­жины-дворца.-- Выходи!

96


   Забили припадочно большие африканские барабаны. Несколь­ко чернокожих воинов-басуто выскочили из толпы с копьями на изготовку и, топая в раскорячку голыми ногами, принялись тря­стись в каком-то воинственном танце. Толпа подбадривала их прихлопыванием и притопыванием.
   Стоящие на крыльце англичане расступились, потому что в черном дверном проеме показалась какая-то ряженая фигура. На ней была одета раскрашенная деревянная маска зверского вида. На голове красовались драные пучки страусиных перьев, из под которых в разные стороны торчал длинный лохматый черноволо­сый парик. Ниже голого пузатого торса висели кожаные лоскут­ки, образующие что-то наподобие юбки до коленей. К ногам возле лодыжек были прикреплены бубенцы. Они при каждом прыжке издавали дребезжащий звон, от которого тревожно заржали при­вязанные к деревьям английские лошади.
   Ряженая фигура, звеня бубенцами, спрыгнула с крыльца и включилась в танцевальный ритм. В одной руке у нее была зажа­та большая берцовая человеческая кость, а в другой факел. Он медленно разгорался кровавым пламенем, испускавшим вонючий черный дым. Маршиш-хаан, его Жан узнал почти сразу, принял­ся скакать в середине своего воинства, размахивая горящим факе­лом и костью, приводя себя в экстаз. При этом он что-то нечлено­раздельно кричал и улюлюкал, чем вызывал восторг у своих под­данных. Они тоже входили в прострацию, поднимая босыми ногами тучи пыли.
   Ритм ускорялся. Барабаны неиствовали. Танцоры бешено де­ргали потными черными телами, медленно приближаясь к привя­занным пленникам. Возглавлял ритуальное движение вождь-кол-ДУН.
   Двигался он прямиком к Жорисе, угрожающе выставив перед собой коптящий факел. В его намерения явно входило обжечь де­вушке лицо. Все ближе и ближе факельная копоть к лицу Жори-сы. Вот черный дым маслянисто коснулся ее светлых волос и они покрылись гарью.
   Жан не сдержался и что было сил пронзительно закричал. И, словно откликаясь на его отчаянный крик, в небе сверкнула мол­ния. Страшно треснул гром. От неожиданности Маршиш-хаан вы­ронил факел и уже подбирать его не стал, потому что молния по­вторила свою сверкающую атаку, а гром в одно мгновение разо­гнал все танцующее племя. Негры с суеверным диким ревом бросились к своим хижинам, побросав копья и барабаны. Даже англичане и те поспешили во "дворец". Первым бросился туда Барнетт. Завершал отступление почему-то опустившийся на ко­рячки Маршиш-хаан. Видно, ему так было удобней удирать. Че­рез минуту площадка опустела. Стало абсолютно темно: черная грозовая туча закрыла небо. И только яркие вспышки молний на мгновение озаряли пустую поляну. Но дождя пока не было. Но
   96
  
   вот-вот он хлынет. Лошади, привязанные к деревьям, от страха заливисто ржали и били копытами. И вдруг из кустов при очеред­ной вспышке молнии выскочила черная фигура и, согнувшись, подбежала к столбам. Физиономия негритянского подростка по­казалась Жану Грандье очень знакомой. И уже совсем знакомым оказался голос, которым заговорил чернолицый парень:
  -- Это я, хозяин,-- громким шепотом воскликнул молодой негр.
  -- Фанфан! -- Жан задохнулся от радости при виде своего юного друга.-- Как ты здесь оказался?
  -- Долго рассказывать,-- слегка замялся Фанфан и доба­вил:-- Нужно отсюда поскорее удирать.
  -- Само собой,-- согласился с ним Сорви-голова.-- У тебя есть чем разрезать ремни?
  -- Нож,-- коротко ответил парижанин, и через несколько мгновений Жан с трудом разминал свои затекшие руки и ноги.
   Между тем Фанфан уже разрезал путы Жорисы и та бессильно упала на землю. Подошедший Жан поднял ее на руки. Жориса была в полуобморочном состоянии и сама идти не могла.
   -- Садитесь на лошадь,-- проговорил Фанфан,-- и поезжайте
вниз по тропинке. Я вас догоню. У меня здесь еще есть дело.
   Сорви-голова не совсем понял, какое дело имел в виду Фанфан. Он очень устал и, откровенно говоря, плохо соображал. Он просто послушался друга и, усадив Жорису на ближайшую лошадь, с трудом забрался в седло. Фанфан отвязал поводья и хлопнул ла­донью по лошадиному крупу. Лошадь скорым шагом двинулась вниз по лесной горной тропинке, озаренной вспышками молний. Несколько крупных капель, проскочив темный лиственный по­кров, подняли пылевые бурунчики. Жан ударил лошадь голыми пятками ног. Он хотел до ливня проехать самое крутое место, ина­че спускаться станет очень тяжело. Сейчас только светлая пыль на тропинке была ориентиром в кромешной тьме. Да еще яркие вспышки молний. Голова Жорисы лежала у него на обожженной груди. Грудь, истыканная сигарой Барнетта, сильно болела. Жан инстинктивно отклонялся от встречных веток, но ехал почти со-намбулически, в полубессознательном состоянии. И тут хлынул ливень. Водяные потоки, конечно, сдерживали деревья, но все равно через несколько минут тропинка превратилась в малень­кую, но бурную речку. Лошадь стала скользить копытами и каза­лось вот-вот пойдет юзом и опрокинет седоков.
   Жориса пришла в себя и, подставив лицо струям дождя, стала жадно хватать и пить воду. Да и сам Жан слизывал капли, теку­щие у него по лицу. Жажда постепенно проходила, но не прохо­дило беспокойство. За Фанфана. Почему он остался в деревне? С какой целью? И что с ним сейчас? Эти вопросы стали мучить Жана Грандье под проливным дождем, на крутом спуске горного кряжа. Он часто оглядывался назад и усиленно прислушивался,

97


   но за шумом ливня и непроницаемой тьмой ничего не было ни видно, ни слышно.
   Жориса обняла Жана за шею, и он поцеловал ее в мокрые губы.
   -- Сзади скачет лошадь,-- проговорила девушка. Жан тоже
прислушался, но пока ничего не услышал. Может Жорисе почу­
дилось? Но через несколько секунд он и сам уловил конские шаги
и ржание. Неужели погоня? Она вполне логична. Барнетт не та­
кой трус, чтобы испугаться грозы. Выглянул, наверное, наружу и
увидел пустые столбы. Но лошадь, судя по всему, одна. Уж Бар­
нетт и не такой храбрец, чтобы преследовать своего врага в оди­
ночку. Наверняка прихватил бы с собой солдат. Значит, это мо­
жет быть только Фанфан.
   И в самом деле, через минуту их догнала лошадь, на которой восседал юный парижанин. Его намазанное сажей лицо под стру­ями дождя стало пегим с белыми разводами, что невольно вызва­ло улыбку у капитана Сорви-голова. И он еще обрадовался возвра­щению своего друга и спасителя.
   Фанфан между тем не выражал на своей полосатой физионо­мии никакого восторга. Наоборот, его лицо выражало тревогу.
  -- Быстрее! -- крикнул он подъезжая.-- За нами гонятся! А затем уже более тихо добавил:
  -- Я их обоих прирезал. Ножом.
  -- Кого? -- не понял Сорви-голова.
  -- Барнетта и того желтого вождя. И саквояж прихватил.
   Не поверить такому сообщению Жан не мог. В руке у Фанфана был зажат саквояж Леона Фортена.
   Вот это да! Вот это Фанфан! Вот, что за дело у него было в де­ревне. Он убил их обоих. Лучшего подарка Фанфан приготовить не мог. Но их преследуют и нужно уйти от погони.
   Жан заставил свою лошадь перейти на бег, что ей плохо удава­лось. Жориса молча прижалась к возлюбленному. Позади трусил на своей лошади Фанфан. Шума погони пока слышно не было. Но она могла появиться внезапно и тогда, наверняка, снова плен, пытки и казнь. К счастью, дождь постепенно прекратился. Гор­ная тропинка расширилась и стала более пологой. Затем деревья расступились, пошел высокорослый кустарник, и через несколь­ко минут хорошего хода лошади вынесли их к берегу реки. Пере­права заняла немного времени. И вот, когда они были уже на дру­гом берегу, из кустов выскочило несколько темных всадников с винтовками наперевес и за ними с десятка два черных пеших фи­гур с длинными копьями.
   -- Стойте! -- закричала знакомым голосом сержанта Фибса
одна из конных фигур.-- Вам от нас не уйти! Мы будем стрелять!
   И тут же раздался выстрел. Пуля свистнула над ухом Жана. Но у того не было оружия, чтобы ответить. Оставалось только удирать. Но удирать не пришлось.
   98
  
   -- Огонь! -- раздалось справа из-за прибрежных кустов. И тут
же желтые вспышки выстрелов и винтовочный треск осветили и
разорвали темную ночную тишину речной поймы. Несколько
всадников свалилось с лошадей. Черные фигуры, побросав копья,
с визгом бросились назад к лесу. Некоторые добежать не успели и
попадали под меткими выстрелами, невесть откуда взявшейся за­
сады. Оставшиеся в живых англичане последовали примеру своих
чернокожих союзников и, потеряв еще двух человек, скрылись в
зарослях.
   А из кустов уже показались люди в шляпах, в дождевых на­кидках, с винтовками в руках. Впереди шел Пиит Логаан, и даже в темноте было видно, как он улыбался. За ним показались Стро-кер и Шейтоф. Поль и Леон завершили группу встречающих.
   Спешившиеся Жан и Фанфан сразу попали в их объятия. Но когда они увидели грудь своего товарища, утыканную пятнами ожогов, гневу их не было предела.
  -- Я бы этого Барнетта собственными руками задушил,-- вос­кликнул Леон, сжимая кулаки.
  -- Такой возможности тебе больше не представится,-- сказал Жан.-- Барнетта убил Фанфан.
   Это известие обрадовало молодых французов. Леон и Поль по очереди стали пожимать руки, скромно опустившему голову Фан-фану, словно он совершил подвиг. Впрочем, убить убийцу и него­дяя -- это нечто сродни подвигу. Но особенно обрадовался Леон, когда увидел свой саквояж, который потерялся и возвратился к нему уже второй раз. Но, когда он раскрыл застежки, радость сменилась глубоким разочарованием. Буссоли в саквояже не бы­ло. Там лежала только рукопись Жана.
  -- Так ее забрал Барнетт? -- Леон от досады снова сжал кула­ки и даже скрипнул зубами.
  -- Барнетту вместо буссоли достался булыжник,-- сказал Жан, обнимая дрожащую Жорису.-- И, между прочим, кто-то передал ему саквояж. Кто-то из нашего отряда.
  -- Неужели у нас завелся предатель? -- Пиит недоверчиво мотнул головой.
  -- Мне об этом Ньюмен сказал по секрету. Помнишь пьяного заместителя начальника лагеря?
  -- Да, ситуация не из приятных,-- Строкер присоединился к разговору.
  -- Чего уж тут приятного,-- сказал Логаан,-- это известие подорвет наш моральный дух. А нам еще осталась треть пути. Са­мая опасная. И каждый день ждать удара в спину. От своего же товарища.
  -- Мне кажется, нужно помалкивать,-- сказал Строкер.-- Если предатель не кто-то из нас троих, то он, в конце концов, вы­даст себя.

99


  -- И даже комманданту ничего не скажем? -- спросил фан Шейтоф, почесывая бороду.
  -- Поуперсу, пожалуй, сообщить нужно,-- решил Логаан,-- но только конфиденциально.
   На том и порешили. Логаан и Строкер накинули свои дождеви­ки на плечи Жана и Жорисы. И все они отправились в лагерь. По дороге Логаан сообщил Жану, что их искали по окрестностям почти сутки. Была догадка, что молодые люди попали в плен к ту­земцам, но следы не находились и две поисковые группы мета­лись вдоль берега и даже углубились в горный лес, но никого не нашли. Их группа за день обшарила окрестности и поутру хотела продолжить поиски, но тут ударила гроза и они спрятались от до­ждя в кусты, как чуяли, прихватили с собой дождевики. И ведать не ведали, что пропавшие беглецы сами выскочат прямо на них. Вот уж повезло. Бывают же такие случаи.
   До их лагеря вдоль берега реки оказалось всего-то с километр. И лагерь был пуст. Вернее почти пуст. Когда они подъехали к зна­комому месту, им из кустов навстречу вышел Серж Отогер, держа свой маузер стволом на изгибе локтя. Плечи его покрывал влаж­ный дождевик. Лицо, как всегда, было угрюмым, и особой радо­сти по поводу возвращения пленников он не выразил.
  -- Нужно как-то известить наших, что мы вернулись,-- про­изнес задумчиво Логаан, спешиваясь рядом с Отогером.
  -- У меня есть ракетница,-- вдруг сказал тот.-- Мы договори­лись с коммандантом на этот случай. Разве он вас не предупре­дил? -- добавил Отогер и взглянул на Пиита. Тот отрицательно мотнул головой.
  -- Откуда у тебя ракетница? -- спросил Логаан.
  -- Мне ее Поуперс дал,-- ответил Отогер и опустил взгляд.
  -- Ну, что ж, тогда пускай свою ракету.
   Отогер вытащил из-под накидки большой толстоствольный пи­столет, достал из кармана патрон, вставил его в открытую казен­ную часть и, подняв ствол вверх в небо, нажал на спуск. Из ствола вырвалось пламя. Хлопнул тихий выстрел и длинная белая дуга вспыхнула наверху яркой красной звездой, осветив округу крова­вым отблеском.
   Все невольно подняли лица и следили за этой медленно падаю­щей и медленно догорающей звездой.
   Какие-то очень знакомые ассоциации возникли у Жана Гран-дье при взгляде на эту сигнальную ракету. Не такие ли он видел две ночи подряд, глядя в звездное небо. Они взлетали, как ориен­тир, как знак присутствия, как сообщение. Красная ракета. "Красная звезда". Ведь именно такое название носила шайка, возглавляемая Френсисом Барнеттом. Все дни он шел по их следу, но днем они погони не замечали. Значит, только ночью, ориенти­руясь по красной сигнальной звезде. Когда ракета потухла, Жан, не отпуская уставшую Жорису, громко проговорил:
   100
  
   -- Вы хотели знать, кто у нас в отряде предатель? Можете с
ним познакомиться,-- он пальцем указал на застывшего с ракет­
ницей в руках Отогера.
   Пауза длилась несколько секунд. Потом Строкер и Шейтоф бросились к предателю и с двух сторон схватили его за руки. Ото-гер сопротивления не оказал.
  -- Он обещал мне много денег, там, на ферме, когда я стоял на часах,-- бормотал Отогер, оправдываясь и опустив рыжую голо­ву. Шляпа свалилась с него до этого.-- Он тогда был один, без от­ряда,-- добавил Серж.
  -- И ты отдал ему мой саквояж?! -- гневно сказал Леон Фор-тен.
  -- Он мне за него тоже обещал заплатить.
  -- Куда же тогда девалась буссоль? -- спросил Поль Редон.
   -- Я саквояжа не открывал,-- искренне проговорил Отогер.
Послышался топот копыт и лошадиный храп. На поляну
   101
   въехали всадники во главе с коммандантом Поуперсом.
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
   0x01 graphic
   102
  
   Часть третья
   0x01 graphic
   |_и 1_и и и 1_и ч--/ 1_и 1_и ч_/ |_и 1_и 1_и !_• ч"/ 1_и 1_и 1_и

Глава I 1

   Озера Крисси открылись перед путешественниками на седьмой день во всей своей величественной красе. Расположенные в живо­писной долине у истока реки Вааль два больших и пять малых озер представляли собой словно замкнутую цепь почти идеально круглых водяных звеньев в зеленой окантовке ив и акаций.
   Поверхность ближайшего озера сверкала под солнечными лу­чами золотисто-голубоватыми искорками, маня предчувствием благодатной прохлады, спокойствия и отдыха. За неделю напря­женной скачки каждый из маленького бурского отряда мечтал о настоящем отдыхе. А когда цель путешествия почти достигнута, это желание обостряется до невиданных пределов. Все тело ломит от усталости. Вид седла вызывает неприятные, отталкивающие чувства. Хочется слезть с коня, пройти пешком эти последние ки-

103


   лометры среди высоких пахучих трав до самых берегов озера, раз­деться на берегу донага и броситься в прозрачную, прохладную воду, плавать и нырять там, выгоняя из тела налипшую, словно грязь, усталость.
   Озера лишь показались в далекой туманной низине. Всадники только приближались к ним, а их уже "вели" дозорные Луиса Бо­та, незаметно для посторонних глаз следящие за всеми тропинка­ми и дорожками, ведущими к последнему оплоту республикан­ской свободы и независимости -- укрепленному пункту на озерах Крисси. Буры и в самом деле укрепились здесь основательно. Си­стема траншей, дотов и других хитроумных коммуникаций дела­ла их позиции абсолютно неприступными. И англичане, зная это, естественно, на приступ не шли. Кончилось то время, когда чван­ливые английские генералы гнали на убой свои лучшие полки, уложив за полтора года войны почти 20 тысяч солдат и офицеров только убитыми. Да если прибавить более 60 тысяч раненых да около 10 тысяч пленных, то и вправду пировать от такой "пирро­вой победы" англичанам пока не хотелось. К тому же основные силы буров так и не были разгромлены, несмотря на тысячные жертвы. Есть от чего прийти в уныние и предаться пессимизму. Но с сопротивлением армии генерала Луиса Бота нужно было кон­чать как можно быстрее, чтобы не упали акции компаний, поста­вивших на скорую войну.
   Скорой войны не получалось. Лорд Китченер принялся воевать с женщинами и детьми, чтобы заставить сдаться их мужей, брать­ев и отцов. И потому те, кого не загнали в концентрационные ла­геря, пешком или на лошадях пробирались на озера Крисси и под прикрытием пушек и пулеметов армии Луиса Бота селились в этой живописной долине, создавая свой свободный от насилия и унижения лагерь беженцев, палатки и землянки которого раски­нулись вдоль берегов озер на многие километры.
   Зная это положение вещей, генеральный штаб Британской ар­мии разработал хитроумно-коварный план уничтожения послед­него очага сопротивления буров в Трансваале. Он был прост, подл и чудовищен одновременно. У беженцев катастрофически не хва­тало продуктов питания. Они повсеместно занимались огородни­чеством, выращивая овощи. Но вот хлеба, мяса и молока не было почти совсем. Волы и быки, с которыми армия Бота пришла сюда, полностью были съедены за первые полгода "сидения на озерах". Об увеличении их поголовья как-то не подумали. Тогда было не до этого. Зверей и птиц в окрестностях тоже перебили. Остальные дикие животные ушли из этих мест, чуя свою гибель. Иногда на ужин попадалась какая-нибудь залетная птица, или зверек, или озерная рыба. А так, в основном, обходились постной пищей, но предчувствие голодных дней уже витало над долиной озер Крис­си. Все окрестные фермы были сожжены и разрушены захватчи­ками. Фуражирные обозы часто не возвращались совсем, попав
   104
  
   в засаду, устроенную англичанами. Те грабили обозы, но свободно пропускали беженцев, прекрасно зная продовольственное поло­жение в стане буров. Женщины и дети составляли подавляющее большинство обитателей лагеря и страдали, естественно, сильнее мужчин. Но ни у кого даже не возникло мысли сдаться оккупан­там. Буры еще на что-то надеялись. Дух их еще не был сломлен, хотя надежды на сохранение независимости таяли с каждым днем. Но они еще надеялись, они не сдавались, они совершали дерзкие нападения на английские гарнизоны и блокгаузы, по­строенные захватчиками вдоль железнодорожных путей. Эти пар­тизанские вылазки наносили врагу существенный ущерб и приво­дили в ярость английского главнокомандующего лорда Китчене­ра. С сопротивлением буров нужно было кончать как можно быстрее. И тогда генеральный штаб придумал тот самый план, прочитав который генерал Девет, несмотря на свое хладнокровие, по-настоящему ужаснулся. В ужас пришли и другие бурские вое­начальники, а капитан Сорви-голова от возмущения долго не мог успокоиться. Он никак не хотел поверить, что в начале XX века в головы людей, считающих себя цивилизованными, могла прийти такая чудовищная затея.
   А "затея" состояла в следующем. Прекрасно осведомленный о полуголодном состоянии защитников района озер Крисси, ген­штаб предложил прислать им "в подарок" громадное стадо коров. Но не подумайте, что английские штабисты руководствовались чувством человеколюбия и гуманизма. Совсем наоборот. Этот "дар" почти ничем не отличался от всем известного "троянского коня". Только в деревянном коне прятались данайские воины, а в живом коровьем стаде должна была прятаться всё уничтожаю­щая "черная смерть", имя которой -- бубонная чума. Стадо, по замыслу штабных стратегов, должно быть заражено этой смер­тельной для всего живого болезнью. Наевшись мяса больных жи­вотных и напившись "ядовитого" молока, буры заразятся чумой. Эпидемию не смогут остановить их малочисленные врачи, и через два-три месяца основной очаг сопротивления армии Трансвааля будет ликвидирован без потерь со стороны английских войск.
   Было от чего ужаснуться бурским генералам. К военной стра­тегии и тактике этот чудовищный план никакого отношения не имел, а относился к преступлениям против человечества, которые покрывают несмываемым позором тех, кто задумал и осуществил подобные злодеяния.
   Жан Грандье дал себе слово: по возвращении в Европу напеча­тать фотокопию этого преступного плана во всех крупнейших га­зетах. Пусть мировая общественность содрогнется, узнав, до чего может дойти воспаленное воображение убийц в мундирах.
   Сейчас Сорви-голова рядом с Поуперсом, Логааном и Жорисой ехал на своей лошади впереди отряда, приближаясь к долине озер Крисси.

106


   Поль Редон, Леон Фортен и Фанфан скакали чуть позади. Ос­тальные растянулись нестройной цепочкой, в середине которой, понуро опустив рыжую курчавую голову, трусил в седле Серж Отогер. Его не стали судить по законам военного времени. А сам он поклялся искупить свою вину перед товарищами. Но пока с ним никто не разговаривал. Отогеру негласно объявили бойкот, и он поэтому переживал еще больше. Тропа привела отряд к густым зарослям мимозы. Внезапно кусты зашевелились, и человек трид­цать буров появились оттуда с винтовками наперевес.
  -- Кто такие? -- спросил перепоясанный двумя патронташа­ми загорелый почти до черноты бюргер с небольшой каштановой бородой. Судя по нашивке на рукаве куртки, это был капрал.
  -- Мы отряд специального назначения,-- ответил комман-дант Поуперс,-- направляемся с секретным донесением к главно­командующему Луису Бота от коммандант-генерала Христиана Девета. Вот его пропуск.
   Поуперс вытащил из планшетки свернутый лист бумаги и про­тянул его капралу. Тот долго по складам читал документ, затем вернул его, почесав в затылке, плюнул себе под ноги.
  -- Ну ладно, проводим мы вас к командующему, но только без оружия и не всех, а командиров. А это кто, пленные? -- вдруг спросил капрал, увидев Жана Грандье и Фанфана в английских мундирах.
  -- Нет,-- сказал Поуперс,-- это наши разведчики. Они были в тылу у англичан и добыли ценные сведения.
  -- А кто девица? -- снова спросил любопытный капрал.
  -- Это вам знать необязательно,-- обрезал Поуперс и добавил: -- Ведите нас к командующему.
  -- Ладно, поехали,-- обиделся капрал.-- Только путь не близкий. Мили три будет.
  -- Мы проскакали триста миль. Что такое три? -- ухмыль­нулся в бороду коммандант.
   В сопровождении капрала с философской фамилией Гегель и пятнадцати его подчиненных отряд миновал сторожевые посты и углубился в долину. Места и в самом деле здесь были очень живо­писные. Обилие воды всегда или почти всегда предполагает изо­билие растительности. И несмотря на то, что здесь были земли Высокого Вельда, природа украсила окрестности зеленью кустар­ников и рощиц: акации, мимозы, ивы шелестели своими листья­ми под легким освежающим озерным ветерком. Мелкие птички порхали среди листьев и ветвей, издавая мелодичные звуки. Все настраивало на идиллический лад.
   Но это была только иллюзия мира и спокойствия. Опытный взгляд капитана Сорви-голова уже издали заметил хорошо зама­скированные оборонительные сооружения. Вокруг были вырыты окопы, поросшие кустарником; виднелись блиндажи и дзоты, в амбразурах которых торчали зачехленные пулеметы. Орудия
   106
  
   были замаскированы на второй линии обороны. Последний ук­репленный район трансваальской армии каждый день ждал напа­дения. Если бы буры знали, какое им "нападение" приготовили англичане. Но они скоро об этом узнают. Все должны знать об этом задуманном чудовищном плане. Иначе он может осущест­виться.
   За оборонительными сооружениями раскинулся палаточный город. Это были целые улицы из палаток, между которых ходили вооруженные бородатые мужчины. Женщины в длинных юбках и голландских чепчиках варили что-то в котлах на кострах. Дети, как всегда беспечные и радостные, носились друг за другом в ка­ких-то своих играх. Некоторые из мужчин и кое-кто из женщин приветливо здоровались с капралом Гегелем и его бурами. Те в знак почтения приподнимали шляпы. Голова у Гегеля оказалась лысой с небольшим пушком на затылке. Но выглядел он не боль­ше, чем на сорок лет.
   Кавалькада обогнула одно из малых озер, усыпанное по берегу палатками беженцев, и углубилась в центр долины Крисси. Де­ревья и кустарник стали более редкими. Но все чаще за ними на­ходились дозорные. Несколько раз у Поуперса проверяли доку­менты, несмотря на присутствие капрала, которого дозорные, ка­жется, знали в лицо. Судя по всему, охрана центральных коммуникаций была поставлена со всей серьезностью. Это обрадо­вало капитана Сорви-голова. Значит, буры бдительность не поте­ряли.
   Палатка главнокомандующего была видна издали. Над ней раз­вевался национальный флаг. Четырехцветное полотнище плавно трепетало под легким ветерком, переливаясь красным, белым, си­ним и зеленым цветами. Возле палатки стояла охрана: два офицера йоханесбурской полиции. Луис Бота, так же, как и Христиан Де-вет, предпочитал иметь в личной охране более дисциплинирован­ных полицейских, чем простых бюргеров.
   Все спешились у длинной коновязи, где уже были привязаны несколько лошадей.
   -- У командующего военный совет,-- сказал один из полицей­
ских.-- Но он скоро кончится. Как о вас доложить адъютанту?
   Выслушав Поуперса, часовой скрылся за палаточным пологом. Через несколько минут он вернулся.
   -- Вас скоро примут,-- сказал он.-- Подождите здесь на ска­
мейке.
   Все уселись на длинную врытую в землю скамью.
   Жан рука об руку с Жорисой. Фанфан чуть поодаль с Полем и Леоном. Буры раскурили свои трубки, а Фардейцен вытащил из позолоченного портсигара турецкую папироску и прикурил ее от бензиновой зажигалки, которые тогда еще были в диковинку. Отогер присел на краешек и поглядывал исподлобья по сторонам. Лагерь жил обычной будничной жизнью. Кто-то отправлялся в

107


   караул, кто-то возвращался оттуда. Кто-то возле палатки разби­рал свою винтовку или пулемет. Скакали вестовые к палаткам офицеров. Чуть в стороне дымился костер. Возле него сидело не­сколько буров. Они о чем-то тихо разговаривали. Женщин и детей поблизости не наблюдалось. Здесь им, видно, находиться не пола­галось.
   Ждать пришлось недолго. Из палатки вышел безбородый мо­лодой человек, одетый по-военному. Он сказал несколько слов ча­совому, и тот подозвал Поуперса:
   -- Командующий ждет вас,-- произнес полицейский.
Решили пойти втроем: Поуперс, Сорви-голова и Жориса. Когда
   они входили в палатку, из-за дальней перегородки стали один за другим появляться бородатые генералы и комманданты. Один из них -- русоволосый гигант, взглянув на Поуперса, расплылся в добродушной улыбке:
  -- Тиль! -- воскликнул он, обнимая комманданта.-- Тиль, дружище, сколько лет сколько зим!
  -- Питер! -- радостно-удивленно воскликнул Поуперс.-- Вот уже не ожидал встретить тебя здесь! Ты что стал большим началь­ником?
  -- Генерал я теперь,-- пожал плечами Питер.
  -- А ведь начинал с простого бойца. Помнишь под Данди? В самом начале. Здорово мы тогда англичанам наподдали...
  -- Да, а вот теперь они нас обложили со всех сторон,-- уже не­радостно проговорил Питер.
  -- Ты здесь сейчас командуешь? -- спросил Поуперс.
  -- Нет, мы сейчас на Слоновой реке воюем,-- ответил Пи­тер,-- и воюем по-настоящему, не отсиживаясь в окопах, как здесь. Пока есть силы, англичан нужно зажать в клещи вдоль же­лезной дороги и гнать их из республик ударами, набегами, не да­вать им покоя, а не ждать, пока они нас голодом заморят! -- воз­бужденно воскликнул генерал и даже взмахнул рукой.
  -- Ты об этом говорил командующему? -- спросил Поуперс.
  -- Да, только что,-- в сердцах махнул рукой Питер.-- Но у него другое мнение.
  -- Ну, он стратег,-- проговорил Поуперс и, чтобы сменить те­му разговора, оглянулся на стоящую позади пару.
  -- Вот, кстати, познакомьтесь,-- улыбнулся он.-- Это знаме­нитый капитан Сорви-голова -- командир разведчиков. Он недав­но убежал из английского плена.
  -- Наслышан о вас,-- сказал генерал и, пожимая руку, пред­ставился: -- Петр Ковалев.
  -- Питер -- русский,-- опережая вопрос Жана, объяснил По­уперс,-- но он настоящий бур. Лет десять у нас живет.
  -- Восемь,-- поправил Питер и смущенно улыбнулся, словно извиняясь за малый срок проживания.
   108
  
  -- Мы с другом Дмитрием Бороздиным приехали сюда из Рос­сии. Есть там такой город Екатеринбург, на Урале. За золотом, конечно, приехали. Да так и остались здесь. На золотоносной шахте работали. Дмитрий тут даже женился. А когда война нача­лась, отсиживаться мы не стали. Ведь Трансвааль -- наша вторая родина. Да вот, Дима погиб под Преторией,-- грустно проговорил Петр, опустив голову.-- А я вот остался в живых. И воюю. Гене­рал,-- горестно выдохнул он*. И после небольшой паузы, как-то торопливо обменялся рукопожатиями с Жаном и Поуперсом и по­целовал руку Жорисе, которой даже не был представлен.
  -- Ну, мне пора,-- сказал Питер,-- а то Каамо, мой ординарец, заждался. Может, увидимся когда-нибудь? -- и генерал скрылся за пологом палатки.
  -- Странный какой-то генерал,-- проговорила Жориса.-- В глазах у него тоска.
  -- Но очень храбрый,-- произнес слышавший весь разговор адъютант, а потом добавил: -- Командующий ждет вас, господа.
   Луис Бота встал навстречу. Он во френче с маленькими пого­нами, как всегда, был элегантен и подтянут. Небольшая аккурат­ная бородка, пронзительный взгляд серых пристальных глаз.
   Жана он узнал сразу же и, выйдя из-за стола, обнял его по-оте­чески.
  -- Вы живы, мой мальчик,-- растроганно проговорил Бота.-- Я рад этому. Когда мне доложили, я, признаться, не поверил. Ведь тогда там, в ущелье, погибли все.
  -- Смерть меня пощадила, мой генерал,-- сказал также рас­троганный Жан Грандье.-- И моего лейтенанта Фанфана тоже. Мы сбежали из английского плена в Кейптауне, привезли вам секретный план генерального штаба и освободили из лагеря внуч­ку президента -- Жорису.
   Бота так же, как перед ним генерал Ковалев, галантно поцело­вал руку девушке. Та смущенно зарделась.
   Поуперс достал из планшета пакет, предназначенный Китчене­ру, и протянул его Луису Бота. Командующий раскрыл пакет и достал оттуда сложенный пополам лист. Развернул его и недо­уменно посмотрел на присутствующих.
  -- Здесь ничего не написано,-- сказал Бота, вертя лист в ру­ках.
  -- Не может быть! -- еще больше удивился Поуперс.-- Я не отпускал планшет из рук. Даже ночью.
  -- Вот, убедитесь сами,-- и Бота протянул комманданту со­вершенно чистый лист с гербовой печатью.
   * Олег Коряков. Странный генерал.

109


  -- Но ведь лист тот же самый,-- произнес Сорви-голова,-- вот и печать генштаба. Я получил пакет из рук генерала Девета. Его сургучовую печать вы только что сами сломали.
  -- Куда же тогда исчез текст? -- недоуменно спросил Поу-перс.
  -- Я догадываюсь, куда он пропал,-- Бота ущипнул тонкими ухоженными пальцами краешек своей бородки.
  -- Тайнопись! -- воскликнул озаренный Сорви-голова.
  -- Вне всякого сомнения,-- подтвердил командующий.

2

  -- Да, тут применены специальные чернила,-- задумчиво сказал Леон Фортен.-- Они реагируют на дневной свет и посте­пенно обесцвечиваются.
  -- Хитры господа англичане,-- произнес Поль Редон.
  -- Но мы хитрее их,-- улыбнулся Леон.
   Все они собрались в палатке, отведенной Леону, Полю и Фан-фану. Все, кто участвовал в походе из лагеря Девета в лагерь Бо­та. Так решили Сорви-голова и Поуперс. Один только Отогер си­дел под арестом в ожидании суда. На складном столике лежал лист бумаги с исчезнувшим текстом английского плана и не­сколько пузырьков и колб с разноцветными жидкостями. За день до этого Леон Фортен зашел в госпиталь и по поручительству Лу­иса Бота передал список реактивов, конечно, не рассчитывая, что они там найдутся. Но нашлись, правда, не все, заказанные Лео­ном. Молодой ученый надеялся, что и этого хватит, чтобы восста­новить утраченный текст. Леон уже вывел формулу восстановите­ля, но она не совпадала с полученными препаратами, и он целые сутки искал ингредиенты и вроде бы нашел, хотя до конца уве­ренным в этом не был.
   Он пипеткой смешал несколько капель из разных пробирок в одну колбу. Встряхнул состав и посмотрел его на свет, льющийся из окна палатки. Затем обмакнул кисточку в этот состав и, не спе­ша, аккуратно стал водить ею по листу бумаги. И на листе стали проявляться буквы. Сперва слабо, чуть заметно, но при повтор­ном покрытии текст секретного английского плана появился пол­ностью и достаточно четко.
   -- Браво, Леон! -- проговорил стоявший рядом Поль.
Сорви-голова пожал молодому ученому, другу и зятю руку:
  -- Спасибо,-- сказал Жан,-- теперь нужно отнести лист ко­мандующему и сделать фотоснимок.
  -- Позвольте мне с ним еще поработать до утра? -- спросил Леон.-- Он еще не закрепился.
   И Жан согласился.
   Все буры один за другим пожали Леону руку и гурьбой вышли из палатки. Остались только четверо французов и Поуперс. Жан
   110
  
   подошел к столу, чтобы взять лист, и увидел его опять совершен­но чистым.
   -- Вот так фокус,-- пробормотал Фанфан, который заглянул
ему через плечо.
   Леон озадаченно уставился на свою химическую лабораторию, а потом задумчиво проговорил:
   -- Значит, я чего-то не предусмотрел. Или концентрация сла­
бая, или ингредиенты не все собраны. Но за сутки я что-нибудь
придумаю.
   На том и порешили. Жан отправился в свою палатку, где его ожидала Жориса, а Леон засел за опыты и так просидел до позд­ней ночи. В палатке давно уже спали Поль и Фанфан, а Леон при свете ночника все смешивал реактивы и наносил состав на лист бумаги. И вот, наконец, за пару часов до рассвета из груди учено­го вырвалось известное всем восклицание "Эврика!". Текст в оче­редной раз появился и теперь уже не исчезал.
   Леон с удовлетворением потер руки, потом сладко потянулся, разделся и буквально рухнул на свою кровать. Он заснул полно­стью довольный своей работой, оставив лист на столе, окружен­ный пробирками и колбами.
   А еще примерно через час полог палатки слегка отодвинулся. Голова, прикрытая колпаком дождевика, внимательным взгля­дом осмотрела палатку. Человек в плаще бесшумно вошел внутрь и затаив дыхание остановился возле стола. Рука взяла лист, и он исчез за складками плаща. Человек так же бесшумно вынырнул наружу и растворился в предутренней тьме.
   Пропажу обнаружили, конечно, только утром, когда проснул­ся Леон. Поль и Фанфан крепко спали и никого не видели. Не встретил никого и ночной патруль, дежуривший в окрестностях. Командующий был сразу же извещен об этой краже. Он немедлен­но позвал к себе капитана Сорви-голова, Поуперса, Логаана и Спейча.
  -- Очевидно, в нашем лагере действует английский шпион,-- сделал вывод Бота.
  -- Нужно проследить за всеми выходящими из лагеря,-- предложил Жан.
  -- Без моего ведома уехать отсюда невероятно сложно,-- ска­зал генерал.
  -- Он может подкупить кого-нибудь на брандвахтах,-- пред­положил Поуперс.
  -- Там у меня надежные люди,-- покачал головой Бота,-- они не продаются.
  -- Собственно, круг подозреваемых очень узок,-- рассудил Сорви-голова.-- Скорее всего, план выкрал кто-нибудь из нашего отряда. Видно, Барнетт подкупил не только Отогера. И это он вы­крал буссоль Леона.

111


   -- Тогда сделаем так,-- заключил Бота,-- установим наблю­дение за всеми вашими бойцами. Предатель обязательно себя как-нибудь проявит.
   Но на протяжении целого месяца тот, кто украл лист, вел себя достаточно предусмотрительно, ничем себя не выдавая. Все бой­цы из отряда Поуперса исправно выполняли свои обязанности, ходили в дозоры, охраняли коммуникации. Военных действий практически не велось. Англичане словно бы оставили пяти­тысячный корпус буров в покое, а буры пока не решались на ка­кую-нибудь значительную вылазку. Английские войска были от озер Крисси на значительном расстоянии. Наступать Бота не мог, да и, видимо, не хотел, отправляя в рейды по вражеским тылам небольшие подвижные отряды, которые, напав на английские гарнизоны, как правило, возвращались в лагерь без значитель­ных потерь. Но такое британское долготерпение долго продол­жаться не могло. Стоило Китченеру посильнее навалиться на ар­мию Бота, и вряд ли его эталонированная оборона выдержала бы длительную осаду. Но Китченер выжидал. Может, ждал все еще тот перехваченный план. Но то, что его перехватили, наверняка известно лорду. Пленение генерала Уотса, исчезновение связного Сесиля Родса Барнетта -- факты достаточно убедительные, чтобы понять это.
   Сейчас единственная ценность плана -- в его публичном обна­родовании в мировой прессе, о чем и думал Сорви-голова. Может, тот, кто украл лист, тоже решил где-нибудь его напечатать?
   Такие мысли иногда приходили к Жану Грандье, но внутренне он уже смирился с исчезновением листа с проявленным текстом. Вообще-то ему теперь было не до этого. Он наслаждался своим "медовым месяцем" с Жорисой. Они жили вдвоем в отдельной па­латке на берегу одного из озер. И Жан был счастлив, узнав, что такое семейная жизнь. Хотя официально они не были обвенчаны и жили, по словам пастора Вейзена, в "грехе плоти", они уже счи­тали себя мужем и женой и не обращали внимания на неодобри­тельные взгляды, брошенные в начале их поселения некоторыми из строгих патриархальных соседок по палаточной улице, раски­нувшейся вдоль берега озера. Но, когда те узнали, кто эта юная "грешница и прелюбодейка", живущая с иностранцем, взгляды суровых бурских женщин смягчились. Своего президента они очень любили, а его внучка оказалась веселой, доброй и общи­тельной. И все же пастор Вейзен, почти каждый день заходивший в палатку к молодоженам, чтобы направить их на путь истинный, предлагал им венчание. Но ни Жан, ни Жориса почему-то с этим обрядом не торопились, хотя, в принципе, уже были готовы навек соединить свои руки и сердца.
   Дни проходили за днями. Вечерами часто все, познакомивши­еся в пути, встречались в палатке Поуперса и Логаана. Она стала своеобразным клубом, где обсуждались последние события, про-
   112
  
   исшедшие в лагере, и слухи, доходившие из других частей Юж­ной Африки и даже остального мира.
   По слухам, президент Трансвааля Пауль Крюгер наносит визи­ты главам государств Европы с просьбой повлиять на Великобри­танию дипломатическим путем и даже, если можно, угрозами экономических и политических санкций. Император Германии Вильгельм II якобы дал согласие стать посредником для заключе­ния почетного для буров мира. Германия, Голландия и Франция будто пригрозили высадкой многочисленного десанта в районе Капштадта и дальнейшего его продвижения на помощь зажатой здесь армии Бота. Эти слухи вселяли искорку надежды в почти безнадежно проигранное дело буров. Европейские государства, на самом деле, никакой помощи оказывать не собирались и, кроме сочувственных слов, ничего не предпринимали, чтобы облегчить участь борцов за свободу и независимость. Трансвааль и Оранже­вая республика были брошены на произвол судьбы.
   Жан Грандье, может быть, единственный среди всех своих ста­рых и новых друзей реально понимал это положение вещей. Но в разговорах в палатке свое мнение не высказывал. Людям свойст­венно даже в самом безнадежном положении утешать себя.
   И участники таких встреч утешали и развлекали себя, как мог­ли. Игра в карты при свечах, шахматы, лото и, конечно, длитель­ные разговоры и споры занимали их свободное вечернее время.
   Поль Редон и Леон Фортен редко посещали эти мероприятия. Поль взялся за написание книги о своем посещении Южной Аф­рики. Для этого он пользовался не только своими записями, но и записками Жана Грандье.
   Жан охотно отдал их своему другу, представляя, какой сенса­цией станет книга Поля Редона после ее опубликования во Фран­ции. О своей литературной славе Жан как-то не думал. Почти все мысли его сейчас были устремлены на Жорису, любовь к которой с каждым днем разгоралась все сильнее. Она наполняла его душу нежностью, и он пытался уберечь свою юную жену от трудностей. Но Жориса, как выяснилось, трудностей не страшилась. Она уме­ло и рачительно вела их маленькое "палаточное" хозяйство. Гото­вила на костре незамысловатую пищу, стирала белье и даже раз­вела за палаткой небольшой огородик, где уже росли кое-какие овощи. Как-то Леон Фортен, взявшийся за продолжение своих на­учных изысканий, после напряженного рабочего дня отправился побродить с ружьем по окрестностям самого большого озера под названием Криссисмер, которое находилось всего в километре от их маленького озера. У него был специальный пропуск, подписан­ный самим Луисом Бота, иначе бы его задержал один из патру­лей, дежуривших по всему периметру обороны. Никого из живно­сти он в этот день подстрелить не сумел, но уже на обратном пути в кустах обнаружил пару запутавшихся в чьих-то силках цеса­рок. Вначале Леон захотел их убить и взять себе на ужин. Но по-

113


   том вдруг вспомнил про Жана и Жорису и, засунув птиц в мешок, при возвращении подарил их юной паре. Цесарки оказались раз­ного пола. Им подрезали крылья, посадили в загон. И, как ни странно, курочка стала нестись. У молодой четы в рационе появи­лись яйца. За этот подарок Жориса, да и Жан тоже, были очень благодарны Леону.
   Иногда к ним в гости заходили Пиит Логаан, Эйгер Строкер и Ольгер фан Шейтоф.
   Пиит, как выяснилось, оказался неплохим поэтом. Стихи он сочинял на двух языках: голландском и английском. Вернее, пе­реводил с одного на другой.
   Шейтоф где-то отыскал гитару, на которой он играл не хуже, чем на трубе. В свободные от дежурств вечера они вместе с Пии­том сочиняли песни на его стихи. Их набралось уже с десяток. Ко­нечно, песни были самодеятельные, любительские, но авторам очень хотелось с кем-нибудь поделиться своим творчеством. И они выбрали для прослушивания Жана и Жорису. Художник Строкер тоже оказался неплохим музыкантом. Он подыгрывал своим друзьям на губной гармонике. Музыкальное трио явилось в один из вечеров без приглашения и подшофе. Жориса как раз кормила своих цесарок, а Жан копался в огороде. Гости оторвали их от важных дел, но молодые люди были им очень рады. Вечер выдался пасмурный и прохладный, и потому решили исполнить камерный концерт внутри палатки. Буры принесли с собой "для вдохновения" бутылочку английского виски. Где они ее раздобы­ли, осталось секретом. Пьянство в армии Луиса Бота пресекалось строго.
   Расселись на складных стульях. "Пригубили" по стаканчику. Пили, в основном, музыканты. Жан и Жориса и в самом деле только пригубили из своих рюмок.
   На стенке палатки, над кроватью, они прикрепили свой совме­стный портрет, нарисованный Строкером. Ему явно понравилось такое отношение к его живописи.
   Логаан достал из бокового кармана своего френча небольшой блокнот. Раскрыл его на нужной странице и, смущенно улыбнув­шись, проговорил:
   -- Мы хотели бы спеть вам песню о любви. Пусть это чувство никогда не покидает вас и останется в ваших детях. Пусть они лю­бят вас и никогда не предадут...
   Шейтоф перебирал пальцами гитарные струны, извлекая кра­сивую, переливистую мелодию. Губная гармоника Строкера изда­ла глубокий вибрирующий звук. Логаан, заглядывая для верно­сти в блокнот, запел, выбивая пандерой ритм по колену:
   Весь Мир сосредоточен на тебе. И словно нет далеких измерений. Нет разрушений, новых нет творений В пленительной покорности судьбе.
   114
  
   Весь Мир сосредоточен на тебе.
   Ты как конечный пункт моих свершений,

Ты как начальный символ вдохновений,

   Ты как победа в праведной борьбе.
   И кажется -- не будет больше бед,
   Когда ты рядом каждое мгновенье,
   Я чувствую твое прикосновенье:
   Весь Мир сосредоточен на тебе!
   Своим голосом Логаан владел неважно, хотя в музыкальном слухе ему отказать было нельзя. И вдохновенье, с которым он пел, завораживало. Песня очень понравилась Жану и Жорисе. Они, сидя на кровати, дружно зааплодировали музыкантам и пев­цу. Те поднялись со своих стульев и чинно поклонились. Затем приняли еще по стаканчику и уже стали настраиваться на испол­нение следующей песни, когда за палаткой послышались топот копыт и лошадиное ржание. Всадник спешился рядом и, несколь­ко раз громко кашлянув, вошел, отодвинув полог палатки. Это был бур лет тридцати с темно-коричневой, хорошо постриженной бородой в элегантном, перепоясанном ремнем, мундире.
   -- Мне нужен капитан Сорви-голова,-- сказал он, снимая
шляпу.
   Жан поднялся с кровати.
  -- Вас срочно вызывает к себе командующий,-- сказал орди­нарец и вышел наружу.
  -- Вот и задание,-- произнес Жан Грандье, целуя Жорису в щеку.
  -- Ну а наш концерт окончен,-- проговорил Ольгер фан Шей-тоф, убирая свою гитару в кожаный чехол.

Глава II 1

   -- Вы должны отправиться на Олифант-ривер, мой маль­
чик,-- сказал Луис Бота, пожимая руку Жану Грандье.-- Там
рассредоточена бригада генерала Питера Кофальофа. Вы отыщете
его и передадите вот этот пакет. В нем оперативные сведения о
планах английского командования по окружению и разгрому ча­
сти генерала. Возьмите с собой несколько человек, надеюсь, знае­
те кого. На все сборы вам два часа. Придется ехать ночью. Так
безопасней. Я пошлю с вами человека, хорошо знающего те места.
Он даже ночью проведет вас по тропам. До штаба генерала отсюда
миль шестьдесят. К середине завтрашнего дня вы должны туда
добраться, если не случится ничего непредвиденного. От вашей
миссии зависит судьба бригады.

116


  -- Я все понял, мой генерал,-- по-военному отдал честь капи­тан Сорви-голова.-- Разрешите, я возьму с собой тех, с кем я сюда прибыл. Я их знаю хорошо.
  -- Но ведь вы предполагали, что среди них может оказаться предатель, укравший английский план.
  -- Может быть, в этом походе этот человек как-то выявит себя.
  -- Ну что ж, вам, как говорится, и карты в руки. Желаю уда­чи,-- и снова Бота крепко пожал Жану руку. Затем позвал адъю­танта: -- Пригласите, пожалуйста, проводника.
   Через несколько минут за перегородку зашел какой-то бур. При слабом свете керосиновой лампы Жану он поначалу показал­ся незнакомым. Но, когда тот снял шляпу, обнажив лысину, ка­питан Сорви-голова признал в нем капрала Гегеля... Они тоже об­менялись рукопожатиями...
   -- Я поеду с тобой,-- заявила Жориса и стала решительно со­
бираться в дорогу. Она переоделась в свой мужской костюм и не
слушала слабых возражений Жана. И он этому, в общем-то, был
даже рад. Оставлять любимую одну он не хотел. Если вместе,
так -- вместе. И он в знак согласия расцеловал Жорису. Она при­
жалась к мужу трепетным, уже не девичьим телом. А ей-то всего
шестнадцать лет. Но в Африке девушки развиваются гораздо бы­
стрее.
   Ехать согласились все. Даже почему-то Фардейцен, который перед этим прямо заявлял, что устал от всяких путешествий и сражений. Он мирный коммивояжер, коммерсант, а не солдат и он лучше отсидится здесь до окончания войны, когда можно будет свободно торговать с англичанами, а не убивать их. Такие "под­рывные" речи не понравились комманданту Поуперсу и он при­грозил Фардейцену трибуналом. Кстати, Отогера тот самый три­бунал приговорил к... изгнанию. Ему к запястью приложили специальную несмываемую печать, дали двухдневный запас про­довольствия и пять патронов к винтовке. А потом выдворили за пределы лагеря. Он мог вернуться назад только через полгода, чтобы стереть печать специальным составом. Ни один бурский от­ряд, ни одна семья не должна за это время принимать к себе из­гнанника. Некоторые из них переходили к англичанам. Другие забирались в густые леса или горы и вели там уединенный образ жизни. Их были единицы. Их презирали все. Предать свой народ во время беды, есть ли что-нибудь более достойное презрения.
   Выехали из лагеря уже в полной темноте. Март -- первый осенний месяц, и уже начинают дуть прохладные юго-восточные ветры. Ночи не такие теплые, как летом, но днем по-прежнему жарко, ведь тропики здесь совсем недалеко, хотя климат в высо­ком вельде несколько иной, особенно в долине озер Крисси. Ми­новали последние бурские посты и брандвахты и при свете луны поскакали вереницей по травянистой степи, ориентируясь на гору Брейтен, хорошо видимую на ночном горизонте.
   116
  
   Неподалеку от ее подножия берет свое начало река Вааль. Гору отряд обогнул уже далеко за полночь. Затем переправились через узкую в своем истоке речку Комати и скорой рысью двинулись к реке Олифант, чтобы потом вдоль ее берега добраться до штаба ге­нерала Ковалева, полновластного хозяина этих мест. Он, в отли­чие от самого Боты постоянно донимал английские гарнизоны дерзкими ударами. Бригада Ковалева сумела даже разгромить с десяток блокгаузов -- железобетонных укреплений, которые анг­личане соорудили через каждые полтора километра вдоль важ­нейших коммуникаций: железных дорог, телеграфных линий, крупных населенных пунктов. Об эти крепости, по их замыслу, должны были разбиться мужество и отвага трансваальских бой­цов. Но русский бур Ковалев доказал им, что и эти стены можно пробивать смелым напором и умелой тактикой. К сожалению, его наступательный порыв не был поддержан другими армиями бу­ров, которые по-прежнему придерживались оборонительной док­трины.
   И англичанам такая активность небольшого, но очень настыр­ного соединения противника, очень не нравилась. Они решили разгромить бригаду Ковалева решительным ударом. Они тайно сосредоточивали силы на предполагаемых местах дислокации бурских коммандо. Но все тайное иногда становится явным. У Луиса Бота в штабе английской дивизии, очевидно, был осведо­митель. Он и известил командующего о наступлении англичан на бригаду Ковалева. И Жан Грандье со своим отрядом должен был предупредить генерала об этом наступлении.
   Они скакали всю ночь напролет и к утру стали уставать. Осо­бенно притомились музыканты, не успевшие отдохнуть после концерта под "спиртным градусом". Шейтоф и Строкер, сидя в седле, откровенно клевали носами, засыпая на ходу. Логаан тоже сдерживался с трудом, частенько мотая головой, чтобы отогнать дрему. Да и остальные, признаться, чувствовали себя не намного лучше. Ночью обычно полагается спать. Но воинская служба не знает различия между днем и ночью. И отряд, возглавляемый не­утомимым проводником -- капралом Гегелем, без остановки и привала скакал по освещенному луной вельду на северо-запад, ту­да, где кончается степь и начинаются леса.
   Но до леса они добраться не успели. Когда солнце за их спина­ми вынырнуло из-за горизонта красно-оранжевым шаром и осве­тило степь своими длинными сверкающими лучами, коммандант Поуперс увидел в бинокль на западном горизонте довольно круп­ный кавалерийский отряд.
  -- Уланы,-- произнес Поуперс,-- но они пока нас не заметили.
  -- Скоро заметят,-- сказал Сорви-голова,-- солнце им сейчас светит прямо в глаза. Но оно поднимется выше.
  -- Нужно удирать,-- вставил свое слово Фанфан.

ш


   -- До леса по прямой мили четыре-пять,-- прикинул на глаз
Логаан,-- можем успеть, если нас не засекут.
   Но их все-таки заметили. Английский эскадрон насчитывал человек сто. Увидев на горизонте такой малочисленный отряд противника, уланы смело бросились преследовать его. Их кони были более свежими, чем утомленные бурские. Расстояние между уходящими и их преследователями сокращалось буквально на глазах. А до спасительного леса оставалось еще очень далеко.
   -- Нужно их задержать! -- крикнул Поуперс скачущему ря­
дом Жану.
   -- Дотянем до кустарников! -- крикнул в ответ Жан.
Россыпь этих кустарников раскинулась в километрах полуто-
   ра-двух как преддверие крупного лесного массива. Но до этих ку­стов надо было еще доскакать. Над головами засвистели пули. Англичане на ходу открыли огонь. Когда до кустарника остава­лось примерно метров пятьсот, конь под капитаном Сорви-голова неожиданно споткнулся, попав ногой в ямку, вырытую каким-то степным зверьком. Жан скакал в конце кавалькады, собираясь первым вступить в бой с уланами. И коварный случай в самом де­ле дал ему такую возможность. Но он оказался не первым.
   Лошадь Жана упала на колено. Он не удержался в седле и, пе­ревернувшись через лошадиную голову, свалился на землю, силь­но ударившись левым боком и рукой. Боль пронзила локоть. Рука почти тут же онемела. Онемело и все тело. Жан неподвижно сидел на земле. Боли он уже не чувствовал. Он не чувствовал ничего. Это было странное ощущение -- отсутствие всех ощущений. Он безразличным взглядом смотрел, как его лошадь встает с колена и, похоже, неспешно движется вслед за ускакавшим отрядом, ко­торый словно не заметил потери одного из своих. Окружающее воспринималось будто в замедленных кадрах синематографа, ко­торый ему удалось посмотреть еще в Париже. И так же, как и там, сейчас вокруг стояла полная тишина. И в этой тишине на Жана из ближайшей лощинки медленно выплыли четыре громадных лошади со всадниками, державшими в руках длинные острые копья, которые были нацелены Жану в грудь. А он отрешенно на­блюдал за приближением смерти, взирая совершенно безразлич­ным остановившимся взглядом. Сейчас копья пронзят его. И вдруг первый из всадников выронил копье и тяжелым кулем сва­лился с коня. Следом за первым, медленно взмахнув руками, упал на круп своей лошади другой всадник. Двое остальных под­няли коней на дыбы, но один не справился с поводьями и грох­нулся на поросшую пыльной травой землю, прямо затылком, по­теряв каску.
   И словно от этого падения слух снова возвратился к Жану. Те­лу вернулась подвижность и боль в левой руке. А правая -- уже расстегивала кобуру, ухватилась за рукоятку револьвера, кото­рый выскочил из кобуры и словно бы сам два раза выстрелил в
   ш
  
   четвертого улана. Тот рухнул рядом со своим соратником, убитый наповал.
   Сорви-голова инстинктивно оглянулся назад. За его спиной на коне возвышалась Жориса с еще дымящимся у ствола карабином в руках.
   К ним скорой рысью возвращались Логаан, Фанфан и Строкер.
  -- Прыгай ко мне на коня,-- сказала Жориса.
  -- С тобой все в порядке, хозяин? -- озабоченно проговорил Фанфан, подъехавший первым.
   Лошади маленького уланского авангарда успели ускакать в степь. Нужно было торопиться. Основные силы эскадрона вот-вот должны появиться в лощинке. Фанфан помог Жану забраться на круп коня Жорисы. Строкер и Логаан хотели уже поворачивать назад, когда Пиит случайно взглянул на лежащего без сознания улана, единственного оставшегося в живых. Это был молодой че­ловек, почти юноша, в форме лейтенанта. Лицо Пиита при взгля­де на него передернулось гримасой боли и узнавания. Он поспеш­но спрыгнул с коня, подбежал к лежащему улану и поднял его на руки. Строкер тоже, видно, узнав, спешившись, стал помогать укладывать лейтенанта на круп лошади Пиита.
   -- Зачем вам этот англичашка? -- удивленно воскликнул
Фанфан.-- Улепетывать нам надо. Быстрее.
   Пиит Логаан поднял на Фанфана взгляд полный горечи и боли.
   -- Это мой сын,-- тихо сказал он и опустил взгляд.
   И почти тут же посетило узнавание и Жана Грандье. В непод­вижном лице молодого улана он узнал того лейтенанта, с которым столкнулся во время сражения на берегу реки и которого так лов­ко лишил возможности сопротивляться. И он оказался сыном фельдкорнета Логаана. Жан, сидя позади Жорисы, несколько раз бросал взгляды на Логаана. Тот придерживал за ремень мундира лежащего поперек лошади сына. Логаан смотрел неподвижно пе­ред собой, даже не оглядываясь назад, где англичане, примчав­шиеся к месту первой стычки, разворачивались для атаки на за­севший в кустах крошечный бурский отряд.
   Отставшие прибыли как раз вовремя. Едва они успели спе­шиться и залечь, как ветки кустарника, срезанные английскими пулями, стали сыпаться им на головы. Буры пока не отвечали, желая подпустить англичан поближе. Жан лежал рядом с Жори-сой в зарослях. Солнечные лучи, слабо пробиваясь сквозь ветви и листву, бросали блики на лицо молодой женщины. Лицо у Жори­сы было сосредоточенно-напряженным. Губы плотно сжаты. Гла­за устремились в сторону англичан. Приклад карабина прижат к плечу. Отросшие белокурые волосы сбились на лоб. Словно заново произошло перевоплощение. И перед командиром Молокососов снова подросток Жорис, совсем недавно спасший ему жизнь. В ду­ше у Жана что-то екнуло. Он за месяц совместной жизни так при­вык к ласковой и доброй девушке, что теперь на несколько секунд

119


   даже перестал ее узнавать в этом сосредоточенном и хмуром маль­чишке, готовом в любую минуту открыть огонь из своей винтов­ки.
   Жориса словно уловила его взгляд и, повернув лицо к мужу, улыбнулась ему слегка натянутой улыбкой.
  -- Я люблю тебя,-- прошептала Жориса и чмокнула Жана в щеку. Он прижал ее к себе здоровой правой рукой. Левый локоть ныл надсадно и пульсирующе. То ли он сломан, то ли вывихнут?!
  -- Мы можем погибнуть,-- сказал Жан, чувствуя прилив горькой нежности.
  -- Зато вместе,-- ответила Жориса и снова поцеловала его.-- Я целый месяц была твоей,-- она сделала паузу, словно раздумы­вая, а потом произнесла: -- Мне кажется, у нас будет маленький.
   Жан поначалу не понял смысла этой фразы, а когда осознал его, в душу хлынул светлый поток неведомой доселе радости. Жан стал неистово целовать лицо Жорисы и даже не обратил вни­мания на пулю, разорвавшую ветку в нескольких сантиметрах от его головы. Он был счастлив.

2

   Между тем уланы за это время почти завершили полуокруже­ние кустарника, где засели наши герои. Основные силы эскадро­на, человек шестьдесят, подготовились для атаки в лоб. Два отря­да по двадцать человек объехали буров с боков, как и требовала тактика подобного боя, и ждали только сигнала. И вот раздался пронзительный свист. Уланы с трех сторон помчались на кустар­ник, прижав головы к шеям своих коней и выставив вперед щети­ну копий.
   -- Огонь! -- раздался голос Поуперса.
   Заработал пулемет Хаессена. Кони первого ряда стали один за другим опрокидываться с жалобным ржанием, убитые или ране­ные. Всадники выскакивали из седел и падали на землю под ко­пыта других лошадей.
   Жан и Жориса перестали целоваться. Влюбленная будущая мать снова превратилась в сосредоточенного юношу-стрелка. Ка­рабин в ее руках частил, посылая пулю за пулей в атакующих улан. У Жана в руке был только револьвер, годный лишь для ближнего боя. До англичан же сейчас метров триста. К тому же обзор из кустов недостаточно широк, но все же Сорви-голова не захотел отставать от Жорисы. Он поймал на мушку одного из улан и выстрелил. Улан выронил пику и медленно сполз со скачу­щего коня.
   Первая атака улан захлебнулась. Они потеряли человек пят­надцать убитыми и ранеными. До кустов никто из них не добрал­ся. Да и как достанешь пиками спрятавшихся за ветками людей, да еще стреляющих почти в упор. Конная атака оказалась беспер-
   120
  
   спективной. Уланы отъехали на расстояние выстрела и затеяли с бурами интенсивную перестрелку, очевидно, желая выбить их из кустов. Но это тоже пока не удавалось. Буры и французы отстре­ливались метко. В результате этой перестрелки еще пять улан бы­ло убито и двое ранено. Английская пуля пробила Шейтофу пле­чо, а щепка отстреленной ветки попала Спейчу в лоб и до крови рассекла его.
   Наступило если не равновесие сил, то равенство позиций. Ула­ны не решались атаковать, буры не могли продолжить свой путь. Это обстоятельство начало сильно нервировать капитана Сорви­голова. Он задерживался с выполнением задания, что могло по­ставить под удар бригаду Ковалева. Нужно было что-то предпри­нимать.
  -- Я прорвусь к лесу,-- сказал он Жорисе.
  -- Я с тобой,-- она ухватила его за руку своей сильной ла­донью.
  -- Тебе нельзя,-- сказал Жан решительно.-- Тебя могут убить. А ты теперь не одна,-- и поцеловал ее в губы.
  -- Убить могут и здесь,-- сверкнула глазами Жориса,-- а без тебя я не останусь, так и знай!
  -- Ну, что с тобой поделаешь,-- сдался Жан.-- Нужно полз­ком добраться до лошадей. Вон за теми кустами они стоят,-- он, развернувшись, показал пальцем через плечо. Затем крикнул в сторону, где изредка звучали винтовочные выстрелы:
   -- Коммандант! Прибавьте огня! Нам к лошадям доползти
надо!
   Его товарищи поняли все верно. Огонь из кустов стал усили­ваться на все три стороны. Англичане, залегшие в траве за кочка­ми, тоже принялись усиленно палить. Впрочем, без особого ус­пеха.
   -- Ну, с богом,-- проговорил Жан Жорисе на ухо, поцеловал
ее и первый выполз из кустов.
   Ползти сто метров, опираясь на одну руку, было нелегко. Со-рви-голова делал небольшие передышки, одновременно поджидая Жорису. Они пока не были замечены ни одним из боковых взво­дов. Но на этом участке трава была не высокой, и в любой момент ползущую пару могли обнаружить. И хоть уланы особой метко­стью никогда не отличались, но, как известно, пуля -- дура...
   Когда до кустов, где были привязаны лошади, оставалось мет­ров двадцать, над их головами противно засвистели дурацкие пу­ли. Встревоженные выстрелами и почуявшие приближение лю­дей, лошади за кустами стали фыркать и негромко ржать. Жан и Жориса выбрали двух первых попавшихся, вскочили на них и по­мчались в сторону темнеющего вдали леса.
   Боковая группа англичан дала по ним залп, но, к счастью, ни одна пуля не задела молодых смельчаков. Они неслись дальше, прижавшись к лошадиным шеям. И тогда правый взвод улан по-

121


   гнался за ними, сделав обходной маневр, чтобы не попасть под об­стрел со стороны буров.
   Уйдя из зоны поражения, уланы пустились вскачь и стали со­кращать расстояние до беглецов. Юные влюбленные, чувствуя это, подгоняли своих лошадей ударами каблуков по бокам и ладо­нями по спинам. Но усталые бурские лошади, несмотря на все старания, явно проигрывали английским скакунам. А до спаси­тельного леса было еще далеко.
   Уланы на ходу стали снова стрелять, но пока "мазали", что нельзя сказать о Жорисе, которая, обернувшись на ходу, "сняла" двух ближайших врагов точными выстрелами. Но через несколь­ко минут она стала заметно отставать от Жана, и тому пришлось придерживать своего коня.
   И потому расстояние между преследователями и преследуемы­ми дошло до критической отметки. Дальше их можно будет рас­стрелять без помех, но старший сержант, командир взвода, решил взять беглецов живыми. Взмахом руки он запретил своим подчи­ненным стрелять, а сам выстрелил два раза в лошадей. В лошадь Жорисы попал. Раненое животное проскакало еще несколько де­сятков метров и рухнуло, придавив ногу девушки.
   Сорви-голова круто развернул своего коня, спрыгнул с него и подбежал к придавленной мертвой лошадью Жорисе.
   -- Как ты? -- воскликнул он, пытаясь вытащить ее из-под тя­
желой туши. Но одной рукой у него это не получалось.
   Приближающиеся уланы, поняв, что жертвы от них никуда не уйдут, перешли с галопа на легкую рысь. С хохотом и свистом они отстегнули свои пики. Кто-то из них крикнул слово, от которого у Жана кровь застыла в жилах. "Р1§8^1ск1п§>> -- "подколем сви­нью" -- свирепая игра английских улан. Он испытал ее тогда, в плену под Ледисмитом, и, если бы не вмешательство генерала Ву-да, он был бы проткнут копьем зверей в мундирах. Но кто сейчас поможет ему и Жорисе? Только они сами себе. Сорви-голова вы­хватил из кобуры револьвер. В нем семь патронов и четыре запас­ных обоймы, патроны в которых соединены по кругу ячейками: новое изобретение фирмы "Маузер".
   Жан еще раз взглянул на придавленную лошадью Жорису. Та, болезненно улыбаясь ему, пыталась развернуть ногу, одновремен­но перезаряжая свой карабин. Перевернуться ей с трудом уда­лось, а вот вытащить ногу она не смогла.
  -- Я люблю тебя, солнышко мое! -- воскликнул Жан, прогла­тывая комок жалости к любимой, да и к себе, признаться, тоже.
  -- И я тебя, радость моя! -- как эхо откликнулась Жориса.
  -- Не дадимся им живыми! -- твердо произнес Сорви-голова, направляя свой револьвер на ближайшего улана.
   О, если бы уланы знали, с каким стрелком имеют дело, они не гарцевали бы так самонадеянно всего в какой-нибудь сотне мет­ров от Жана. Их семнадцать наглых молодых парней. Мозги у них затуманены принятым с утра для храбрости стаканчиком ви-
   122
  
   ски. И они подколют без помех этих двух юных "поросят", кото­рые, по их мнению, лишились всякой способности к сопротивле­нию. Как они жестоко ошиблись.
   Сорви-голова, практически не целясь, навскидку, как это про­делывают ковбои с Дикого Запада Северной Америки, выстрелил пять раз подряд.
   И ни разу не промахнулся. Пятеро улан, выронив пики, свали­лись со своих коней. Двое были убиты, трое тяжело ранены. Сле­дом раздались еще два выстрела. Стреляла из своего карабина Жориса. Один улан, как тряпичная кукла, от сильного удара вы­скочил из седла. Под другим рухнул конь и при падении подмял под себя всадника. Им оказался старший сержант. Расплата к не­му пришла очень быстрая и совершенно справедливая.
   Потеряв буквально за несколько секунд семерых человек, ос­тавшиеся уланы остановили коней, прекратив лобовую атаку. Они вдруг поняли, что имеют дело не с беспомощными юнцами, а с меткими опытными стрелками. И подставлять свои лбы под пу­ли не захотели. Они развернули коней, отъехали на безопасное расстояние и принялись грязно ругаться, обещая скорую и безжа­лостную расправу над своими обидчиками. Улан мучила злоба и стыд за только что проигранный бой с двумя ловкими парнями, в несколько мгновений отправившими на тот свет чуть ли не поло­вину их взвода. Такой позор требовал мщения. Перестав ругать­ся, уланы посовещались, решили сменить тактику. А тактика эта была проста и незамысловата. Уланы разделились на три малень­кие группы. Четверо, спрятавшись за коней, открыли стрельбу по нашей паре, заставив Сорви-голову укрыться за мертвую лошадь Жорисы, рядом с ней. Жориса к тому времени почти высвободила ногу из-под лошадиной туши. Еще несколько усилий, и Жан ос­вободил сильно онемевшую к тому времени ногу Жорисы. А нуж­но было доползти под выстрелами до лошади Жана, которая уска­кала метров на сто вперед и стояла там, мотая головой и колотя по земле копытом. К тому же две другие группы улан по три че­ловека в каждой с флангов стали опасливо приближаться, держа на взводе карабины.
   Пули свистели над головами. Жан и Жориса ползли рядом, не поднимая голов, что позволяла делать довольно густая и высокая трава. Но ползли они медленно, в конце концов, потеряв ориен­тир -- лошадь. Англичане же хорошо видели шевелящуюся тра­ву и снова, осмелев, отстегнули свои пики. Жан вовремя услышал приближающийся лошадиный топот. Он поднял голову и увидел в метрах двадцати справа от себя три мчащихся на него лошади. В его револьвере оставалось два патрона. Два улана были убиты наповал. С третьим покончил выстрел Жорисы. Но трое других улан слева и четверо с тыла, примчавшиеся к ним на помощь, оказались очень близко. На их лицах читалась ярость и жажда крови. Сейчас пики проткнут юную пару, а лошадиные копыта их растопчут.

123


Глава III

1

   И тут неподалеку раздался залп. Уланы все, как один, попадали с коней. Они были изрешечены пулями. Из ран потекла кровь, про­питав мундиры и затем забрызгав траву. Один улан свалился в двух шагах от Жана и Жорисы. Во лбу у него зияла дырка от пули, глаза остекленели. Пика, предназначенная кому-то из них двоих, воткнулась рядом в землю. Сорви-голова приподнялся над травой, увлекая за собой Жорису. Она встала, удивленно оглянувшись во­круг. Со стороны леса к ним приближался небольшой кавалерий­ский отряд. Жан сразу узнал буров. Они ехали, растянувшись во фронт цепью, не пряча пока винтовки. Молодые люди двинулись им навстречу. Жориса немного прихрамывала, и Жан поддержи­вал ее здоровой правой рукой.
   Впереди на гнедом коне ехал человек в широкополой шляпе и в грубой суконной куртке. Светлая борода и усы окаймляли еще достаточно молодое загорелое лицо. На воротнике куртки под солнцем блеснула большая золотая звезда.
   Сорви-голова узнал бородача, с которым познакомился в па­латке коммандант-генерала Бота. Это был генерал Ковалев. Неве­роятная удача.
   И он тоже узнал капитана Сорви-голова. Несомненно. Он удив­ленно приподнял брови, а затем широко и радостно улыбнулся. Спешился, отдав поводья молодому негру, одетому как бур.
   -- Не ожидал вас встретить здесь, капитан,-- сказал Ковалев,
протягивая руку.
   Жан на минуту отпустил Жорису и крепко пожал сильную ла­донь.
   -- Як вам с пакетом от командующего,-- Жан после рукопо­
жатия отдал генералу честь. Он вытащил из планшета конверт и
протянул его Ковалеву. Тот тут же вскрыл конверт и пробежал се­
рыми внимательными глазами по тексту.
   Затем повернулся в сторону сидящего на коне негра и, протя­нув ему пакет, сказал:
  -- Каамо, скачи к Диппенбеку и передай, чтобы он рассредо­точил свое коммандо вдоль реки и выставил дозоры. Скоро ожи­даются незваные гости.
  -- Я мигом, Питер! -- как-то не по-военному воскликнул негр и, развернув коня, умчался в сторону леса.
   Ковалев проводил его взглядом. Затем снова обернулся и заме­тил, что лицо Жорисы на секунду исказила гримаса боли.
   -- Вы не ранены, мефроу? -- озабоченно спросил он.
Жориса отрицательно покачала головой и прижалась к Жану.
   Ей, видно, было не по себе после пережитого.
   -- Лошадь придавила ей ногу,-- сказал за Жорису Жан.
   124
  
  -- У нас есть врач,-- озабоченность не сходила с лица гене­рала.
  -- У нас тоже свой врач и священник,-- ответил Сорви-голо-ва,-- только ему и остальным моим друзьям сейчас несладко -- их уланы обложили в километре отсюда.
   Генерал прислушался. Издали слабо доносились хлопки вы­стрелов.
   -- Да, нужно помочь,-- решительно сказал Ковалев и, повер­
нувшись к своему сопровождению, немного повысил голос: -- Па­
уль, вызывай наших из леса.
   Молодой безбородый бур поднес к губам драгунский рожок и несколько раз мелодично дунул в него. И почти тут же на лесной опушке появился большой отряд всадников и рысью поскакал к своему генералу...
   ...Помощь появилась как раз вовремя. У отряда Поуперса за­канчивались патроны, а уланы подползли почти вплотную, ранив самого комманданта и Поля Редона. И хотя раны у обоих были не­значительными, положение маленького отряда оказалось почти безвыходным. Уланы готовились к решительному штурму. Но вместо этого они, едва завидев кавалеристов генерала Ковалева, помчались сломя голову к своим лошадям. Потеряв во время бег­ства еще человек десять, уланы вскочили на коней и, как выра­зился, обнимая своего капитана Фанфан, "дали стрекача". Затем Сорви-голову обнимали Леон Фортен и раненный в плечо Поль Ре-дон, потом очередь дошла до буров. Но по-братски его заново при­ветствовали только Строкер, Шейтоф и Логаан. Остальные огра­ничились снятыми шляпами и кивками голов. Поуперс тепло поз­доровался с Ковалевым.
   Пастор Вейзен сразу заметил, что левую руку Жан держит не­естественно неподвижно. Он помог снять ему куртку и осмотрел локоть.
   -- Это всего лишь вывих,-- успокоил Вейзен,-- и с божьей
помощью мы его сейчас вставим на место,-- и он вдруг резко дер­
нул Жана за предплечье.
   У того потемнело в глазах, и он осел на руки Фанфана, стояв­шего позади. Вейзен вытащил из своей сумки пузырек с англий­ской солью, открыл его и поднес к носу Жана. Он чихнул и при­шел в себя. Локоть еще болел, но уже легко двигался.
   -- Спасибо,-- сказал Жан,-- посмотрите теперь Жорису,-- и,
превозмогая боль, помог слезть ей с коня.
   У Жорисы оказался ушиб бедра. Тоже ничего страшного.
   Пастор Вейзен после этого стал врачевать раны остальным. За­кончив со своими медицинскими обязанностями, он взял на себя религиозные, отслужив молебен о даровании Господом победы и за упокой павших в этом бою. Буры встали вокруг пастора Вейзе-на, сняв шляпы и опустив головы, и повторяли слова молитвы. Затем все дружно запели псалом. Французы тоже сняли шляпы,

126


   но встали чуть сзади. Генерал Ковалев находился по другую сто­рону круга вместе со своими бойцами, но, видно по всему, в мо­лебне участия не принимал. Он стоял молча, скрестив руки на груди. И еще два человека находились вне молельного круга: Пи­ит Логаан и молодой английский лейтенант -- его сын. Отец вро­де пытался включиться в общую молитву, но это у него не полу­чалось. Сын вообще демонстративно отвернулся от псаломопевцев и стоял, набычившись, засунув руки в карманы брюк-галифе. Су­дя по всему, между отцом и сыном произошел какой-то неприят­ный разговор, потрясший Пиита Логаана. Это чувство ярко отра­зилось на его лице, побледневшем, несмотря на загар.
   Между тем молебен закончился, и буры отправились на поле сражения, где лежало около тридцати английских улан. Еще че­ловек пять было ранено, но неопасно. Им оказали первую по­мощь, посадили на коней и отпустили вслед за скрывшимся ос­татком эскадрона, посвистев вдогонку. Чуть позже был отослан и старший сержант, извлеченный из-под лошади. Затем буры ко­роткими лопатками стали копать две братские могилы: одну воз­ле кустов, а вторую, поменьше, неподалеку от леса. Убитых за­бросали красноватой землей. Пастор Вейзен прочел заупокойную молитву, все надели на головы шляпы и хотели уже двинуться в путь, и тут Пиит Логаан обратился к генералу Ковалеву, показы­вая на стоящего в стороне сына:
  -- Этот лейтенант тоже хочет отправиться к своим.
  -- А его никто не удерживает,-- пожал плечами генерал.
  -- Дело в том, что он... мой сын,-- после небольшой паузы произнес Логаан.
  -- Ах, вот в чем дело,-- немного нахмурился Ковалев.
  -- Я вас понимаю. В моральном смысле.
  -- Все зависит от вашего решения, господин генерал,-- ска­зал Пиит и посмотрел Ковалеву в глаза.
  -- Нет уж, свои семейные проблемы вы решайте сами,-- мах­нул рукой тот.
   Логаан отдал ему честь и, развернувшись, подошел к стояще­му "руки в брюки" лейтенанту.
   С минуту они о чем-то тихо и явно неприязненно говорили, за­тем Пиит подвел к лейтенанту коня. Сын, не попрощавшись, вскочил на него и, не оглядываясь, поскакал вслед за еще види­мой вдалеке группой раненых улан. Логаан несколько минут смотрел на удаляющегося всадника, но тот так и не обернулся, хо­тя наверняка чувствовал отцовский взгляд.
   Пиит опустил голову и медленно вернулся к остальным, кото­рые, кроме Сорви-головы, уже сидели на своих лошадях. Жан хо­тел сказать Пииту несколько сочувственных слов, но, взглянув на него, промолчал. Тут слова были не нужны. Все и так было ясно.
   Кавалькада двинулась в сторону видневшегося на горизонте леса. Здесь кончался высокий вельд и начиналась лесостепная зо­на -- бушвельд, постепенно переходящая в Лиденбургские горы,
   126
  
   покрытые смешанным лесом. А дальше на север, за изгибом реки Олифант,-- тропическая зона. Там -- вечное лето. Но бригада ге­нерала Ковалева хозяйничала за речной излучиной, там, где реку пересекает железная дорога Претория--Лоренсу--Маркеш. Мост возле городка Олифансфонтейн был взорван, и англичане никак не могли его надолго восстановить. Буры Ковалева уже три раза приводили его в негодность. Тогда мост окружили блокгаузами, но и это его не спасло. Недели две назад коммандо Яна Коупер-са -- ближайшего друга и сподвижника генерала -- разгромило гарнизоны блокгаузов, и снова мост был взорван. И, взбешенный подобной дерзостью, Китченер приказал командиру дивизии, сто­ящей под Витбанком, генералу Торнейкрофту, не считаясь с поте­рями, уничтожить бригаду Ковалева.
   Но тот, предупрежденный Бота через Жана Грандье, вернулся на свою базу вовремя: за двое суток перед наступлением анг­личан.

2

   Полк Джеймса Лесли поднялся по тревоге перед рассветом. Сонные солдаты долго не могли построиться в колонны, а когда построились, не смогли сразу взять маршевый темп. Полк на этом потерял полчаса, а нужно было преодолеть до рассвета пятнад­цать километров и атаковать лагерь буров, расположенный на по­ляне возле деревни. Там разведывательный дозор видел палатки и фургоны. Там должен был находиться штаб генерала Ковале­ва -- неуловимого бурского военачальника, держащего в напря­жении и страхе все окрестные британские гарнизоны. Теперь с Ковалевым должно быть покончено раз и навсегда. Так на послед­нем совещании в штабе дивизии сказал генерал Торнейкрофт. Ме­сто предполагаемого нахождения соединения буров по оператив­ному плану должно быть окружено до рассвета силами четырех полков и батальона драгун и по общему сигналу красной ракеты уничтожено плотным огнем и штыковой атакой.
   На востоке уже забрезжил рассвет, а полк Лесли еще не вышел к намеченным позициям. И потому полковник нервничал. Вид солдат, нестройно шагавших лесной дорогой, его раздражал. Шли они расхлябанно и понуро, стволы винтовок смотрели в разные стороны. И это на глазах у полкового командира!
   Туманный, еще не проснувшийся лес, мрачно темнел по обе стороны дороги, петляющей вдоль берега мерно рокочущей Оли-фант-ривер. Здесь можно ожидать чего угодно, даже засады.
  -- Майор Гоббс! -- окликнул Лесли командира первого ба­тальона.-- На ту сторону реки выслана охрана?
  -- Безусловно, господин полковник. Во всяком случае, я так полагаю.

127


  -- Безусловно, или вы так полагаете? -- Лесли почувствовал прилив раздражения.-- У нас лесная прогулка или боевой по­ход?!
  -- Я думаю, лейтенант Ньюмен догадался,-- испуганно прого­ворил Гоббс.
  -- Лейтенант Ньюмен! -- уже совсем разозлился Лесли.-- Да он с утра, наверное, догадался только хлебнуть виски!
   Лесли терпеть не мог вечно пьяного лейтенанта Генри Ньюме­на, отправленного совсем недавно в его полк из Оранжевой ре­спублики за какую-то провинность. Пьяница был изрядный, и никакие душеспасительные беседы ему уже не помогали. Каков пример для подчиненных! Ему поручить-то ничего нельзя. А Гоббс, болван, на него положился. "Элементарных вещей без ме­ня сделать не могут",-- зло подумал Лесли и, ударив шпорами коня, пустил его рысью вдоль маршевых рот.
   Проехал он недолго. Дорога спустилась вниз к реке, и там возле брода уже скопились привязанные к лошадям пушки; пехотинцы толпились на берегу, курили, перешучиваясь с артиллеристами. Полковник мог проехать мимо, но злость на Гоббса требовала вы­хода. К тому же Лесли увидел возле переправы того самого Ньюме­на, неуверенно сидящего на коне. Точно, опять пьян с утра.
   Лесли въехал в самую гущу солдат и заорал на них, словно ка­кой-нибудь сержант:
   -- Вы что, штаны боитесь замочить? А ну, марш вперед!
Солдаты неохотно побрели в воду. Заусердствовали сержанты,
   стали подгонять рядовых.
   И тут у самой переправы разорвался снаряд, убив сразу с деся­ток солдат. Остальные бестолково заметались, не зная, что пред­принять. Второй снаряд разорвался на другом берегу. Бурские пушкари взяли переправу в артиллерийскую вилку.
   "Так и знал, что будет засада! -- лихорадочно стал соображать Лесли, проклиная Гоббса и заодно с ним Ньюмена.-- Сумеем ли вырваться?"
   Но надежды на прорыв разрушились почти тут же, когда весь лес вдоль дороги затрещал сотнями выстрелов. Солдаты стали па­дать как снопы.
  -- Залечь в кустах! -- заорал, выпучив глаза, полковник и увидел, как к нему, прижавшись к лошадиной шее, мчится опе­редивший свой батальон майор Гоббс.
  -- Назад! -- бешено закричал полковник, и Гоббс то ли от вы­стрелов, то ли от испуга свалился с лошади неподалеку, но тут же вскочил бледный как сама смерть. Сзади кто-то тоже подъехал почти вплотную. Лесли оглянулся. Это был лейтенант Ньюмен. На его лице блуждала неопределенная улыбка, а изо рта за версту несло перегаром.
   128
  
   -- Господин полковник,-- пробормотал он заплетающимся
языком,-- прикажите играть отступление. Мы пропали.
   "Да мы пропали,-- повторил про себя за Ньюменом Лесли,-- они поджидали нас с ночи".
   Вокруг него свистели пули, но странно -- ни одна не попала в полковника. Это при меткости буров. Тем более, что он на виду, на коне. Солдаты побросались в траву и кустарник вдоль берега реки. Некоторые пытались стрелять по лесу, но противник был невидим, а они перед ним лежали как на ладони. Внезапно вы­стрелы прекратились.
  -- Эй! -- раздался из-за деревьев голос.-- Сдавайтесь! Вы ок­ружены!
  -- Британцы не сдаются! -- пьяно выкрикнул позади Лесли Ньюмен, но тут же схватился рукой за грудь и стал сползать с ло­шади. Выстрела полковник не слышал. Он поспешно соскочил с коня и отполз за кусты. Рядом с ним оказался майор Гоббс. Глаза его испуганно сверкали.
  -- Видите, в каком мы оказались положении Гоббс,-- зло про­ворчал Лесли.-- И все из-за вас. Что теперь прикажете делать?
  -- Не знаю, господин полковник,-- пролепетал майор,-- мо­жет, как-нибудь прорвемся?
  -- Попробуйте, прорвитесь, если мы прижаты к реке и на том берегу тоже они засели. Наверняка.
  -- Перебьют они всех нас,-- пробормотал Гоббс.
   "Да уж перебьют -- это точно,-- подумал Лесли,-- и меня не убили только потому, что ведь нужен же кто-то, кто даст распоря­жение выкинуть белый флаг".
   -- Вам на раздумье две минуты! -- снова послышался из-за
деревьев тот же голос.
   Лесли тяжело и протяжно выдохнул, принимая решение:
   -- Ну, давайте, Гоббс, снимайте свой шарф и идите, узнайте,
что им нужно? Какие у них условия?
   Гоббс сдернул с шеи шарф и, размахивая им, встал из-за кус­тов*...
   ...Солдаты поднимались, бросая на дорогу винтовки и поспеш­но задирая вверх руки. Из-за деревьев появилось несколько де­сятков буров, которые свои ружья держали на изготовку. Коман­довал сдачей в плен молодой человек лет двадцати с красивым безбородым лицом. Рядом, не отставая от него, находился черно­волосый, подвижный подросток и еще двое молодых людей в охотничьих костюмах, явно не бурской наружности. Один был высок и белокур, а другой, напротив, среднего роста с тонкими чертами лица и узкой клиновидной бородкой. Говорили они меж­ду собой по-французски. В этом Лесли разобрался сразу. Молодой
   * О. Коряков. Странный генерал.

129


   человек во френче отдал честь полковнику. Тот протянул ему ре­вольвер и саблю. То же самое проделал Гоббс. И тут молодой француз увидел бездыханно лежащего лейтенанта Ньюмена. Он наклонился над ним, еще более узнавая, снял шляпу и поклонил­ся убитому. Дал какое-то распоряжение на африкаанс, стоящим невдалеке бурам. Затем, перейдя на английский, предложил офи­церам следовать за ним.
   Шли они в сопровождении четырех французов по лесной тро­пинке довольно долго, и Лесли даже показалось, что их конвой заблудился. Ведь они иностранцы, откуда им знать местные леса. Но юноша во френче ориентировался по компасу и шел уверенно. Примерно через час они вышли на поляну, где вокруг стояли бур­ские повозки, белели палатки, горели костры. Эх, не туда они на­ступали. Бурский стан в противоположной стороне. Опять их об­манул неуловимый генерал Ковалев. Обманул и разгромил. И те­перь они в плену.
   Возле центрального костра сидел на складном стуле какой-то бородатый бур и шурудил в нем веткой, иногда морщась от попа­дающего в глаза дыма.
   Увидев идущих к ним людей, он поднялся со стула и, улыбаясь, пожал руки молодому французу и его землякам. Затем неприяз­ненно взглянул на английских офицеров, но все же вежливым же­стом показал на лежащее по другую сторону костра бревно:
   -- Присаживайтесь, господа,-- сказал бур по-английски, а за­тем снова обратился к молодому французу: -- А вам, капитан, большое спасибо за проведенную операцию. Вы вновь оправдали свое прозвище -- Сорви-голова.
   Молодой человек отдал ему честь. Его спутники сложили лич­ное оружие пленных рядом со стулом бородатого бура. И, перейдя на родной французский, стали удаляться, оживленно переговари­ваясь. И тут из ближайшей палатки навстречу им выскочила явно девица, переодетая в мужской костюм, и бросилась на шею капи­тану. Он обнял ее за талию и поцеловал в губы.
   Сорви-голова -- Брейк-нек. Где-то Лесли слышал это прозви­ще. Да, да, теперь он припоминает. Не тот ли это дерзкий и сме­лый мальчишка, что вынес приговор пяти членам военно-полево­го суда, собравшегося по делу какого-то бура, отравившего два де­сятка лошадей артиллерийской батареи. Бура тогда, помнится, расстреляли. А мальчишка этот поклялся отомстить и пригово­рил пятерых офицеров к смерти. Многие в дивизии тогда потеша­лись над его посланиями. И потешались напрасно. Не прошло и полгода, как все пятеро погибли от руки этого Брейк-нека. И вот теперь он здесь, в Трансваальском лесу, под командой генерала Ковалева. Ба, да неужели этот русобородый бур -- тот самый ге­нерал?!
   130
  
   И как бы подтверждая его догадку, к костру на коне подскочил какой-то боец:
  -- Генерал! -- с радостным придыханием воскликнул он.-- Солдаты разбежались. Бросили обоз.
  -- Молодец, Ян! -- воскликнул Ковалев.-- Теперь подождем вестей от Диппенбека,-- сказал он более тихо.
   Ждать пришлось недолго. На поляну выскочил еще один всад­ник. Им оказался молодой негр, одетый, как бур.
   -- Питер! -- закричал он.-- Победа! Драгуны показали хво­
сты своих лошадок! -- и негр белозубо засмеялся.
   Лесли понял, что разбит батальон прикрытия. И у него на ду­ше стало не то, чтобы веселее, а полегче что ли. Ведь не только его полк попал в засаду.
   И Лесли с некоторым уважением посмотрел на генерала Кова­лева. Тот был явно доволен исходом дела. Когда он взглянул на своих пленников, в его глазах даже появились веселые искорки.
  -- Ну что, господа, не хотите ли кофе? -- гостеприимно про­изнес генерал.-- А то вы, наверняка, не успели позавтракать.
  -- Каамо,-- обратился он к молодому негру,-- принеси нам кружки,-- и снял с костра висевший над ним котелок с булькаю­щим напитком. Когда стальные кружки были наполнены густой темной жижей, генерал стал прихлебывать ее, искоса поглядывая на англичан. Те держали свои кружки в руках, не зная присоеди­ниться ли им к трапезе?
   Наконец, Лесли для порядка пригубил обжигающую, мало по­хожую на кофе жидкость и задал тревожащий его все это время вопрос:
   -- Скажите, генерал, какова будет судьба наших людей и лич­
но нас с майором?
   Ковалев, видимо, неохотно оторвался от своего занятия и не­много иронично посмотрел на офицеров:
  -- А вы как думаете, господа, что я с вами должен делать? У меня нет мест концентрации всех ваших солдат. Как мне изве­стно, их почти четыре полка.
  -- Вы нас всех... расстреляете? -- Лесли чуть не выронил из дрожащей руки тяжелую кружку.
  -- Побойтесь Бога, полковник! -- насмешливо воскликнул Ковалев.-- За кого вы нас принимаете? Буры не расстреливают пленных. Вы же сами знаете. Мы всех ваших людей проводим за опушку леса. И маршируйте себе назад, хорошо бы до самой Анг­лии. Но, естественно, без оружия. Оно нам пригодится. У буров и так много забот,-- добавил он, уже нахмурившись,-- и поверьте мне, забот горьких,-- и снова стал пить кофе, глядя на огненные всполохи костра*.
   * О. Коряков. Странный генерал.

131


Глава IV

1

   Кочевая жизнь бригады генерала Ковалева закрутила в сума­тохе воинских будней наших героев. Партизанская жизнь -- во­обще существование малокомфортное. Леса вдоль Слоновой реки не то чтобы совсем непроходимые, но достаточно густые. В них можно укрыться не одной армии, и англичане после разгрома экс­педиционного корпуса Торнейкрофта стали побаиваться появ­ляться в тех местах. Но все равно бурам Ковалева нужно было со­хранять мобильность во избежание непредвиденных ситуаций.
   Ночлег меняли почти ежедневно, не задерживаясь на одном месте надолго. Хозяйство у генерала было обширное, разбросан­ное по большой территории, и штаб, к которому были приписаны Сорви-голова и его друзья, постоянно перемещался от одной де­ревни к другой, от одного коммандо к другому. На совещаниях со­гласовывались боевые операции против оккупантов. Их подготав­ливали очень тщательно. Ковалев и комманданты подолгу колдо­вали над картой: искали обходные пути и пути отступления и рассредоточения бойцов по многочисленным схронам, разбросан­ным в окрестностях Олифант-ривер. Так что после проведенной операции соединение генерала Ковалева словно бы растворялось в лесной чащобе. Но по первому сигналу снова становилось боеспо­собным, готовым нанести урон захватчикам.
   Капитану Сорви-голова вместе с Фанфаном, Леоном, Полем и бурами из отряда Поуперса была поставлена задача координиро­вать действия между коммандо. То есть, попросту, они были курьерами генерала Ковалева. В этих почти постоянных передви­жениях Жориса всегда была рядом с Жаном. Скакала на лошади, как заправский кавалерист. Жан неоднократно просил ее войти в свое положение и остаться в центральном лагере, но упрямая внучка президента, видно, была вся в деда. Она наотрез отказыва­лась сидеть в палатке и не отставала ни на шаг от мужа. Хотя иногда ее мучили приступы тошноты, Жориса не подавала виду и всегда была рядом с любимым. Да и самому Сорви-голове стано­вилось от этого как-то легче. Не нужно постоянно думать и беспо­коиться. Как там она? Она здесь, рядом: каждый день, каждую ночь.
   Леон и Поль давно уже втянулись в суровый быт бойцов парти­занского отряда. Они быстро адаптировались, отвыкли от ком­фортного существования парижских рантье, и стойко переносили все тяготы кочевой жизни. Но обоих все чаще охватывала тоска по родине -- любимой Франции. Боязнь погибнуть и больше не увидеть ее особенно преследовала сентиментального Леона. Он по­стоянно вспоминал свою Марту, которая вот-вот должна разро­диться от бремени, и даже стал завидовать своему шурину Жану,
   132
  
   супруга которого всегда находилась рядом, а его -- за тридевять земель, в неведении о судьбе мужа. Ведь Леона и Поля послали выручить Жана и привезти его домой, а вместо этого они сами включились в боевые действия, конец которым, видно, еще да­лек. Леон тосковал по дому и жене. То же самое испытывал и Поль. И только азарт журналиста и исследователя не давал ему впасть в уныние.
   Фанфан испытывал совсем другие чувства. Он ощущал себя по­кинутым и одиноким. Полтора года он был преданным другом и помощником капитана Сорви-голова, он делил с ним кусок хлеба и тяготы войны и готов был умереть за своего командира и верно­го товарища. Они вместе проливали кровь в борьбе за свободу бу­ров и поклялись быть вместе до конца. И тут появилась эта деви­ца. И он, Фанфан, оказался лишним. Она стала для Жана Грандье не только женой, но и лучшим другом. Есть от чего разорваться сердцу мальчишки с улицы Гренета. С какой-то ревнивой зави­стью он следил за влюбленными тогда, на берегу реки Вильге, и видел все, что между ними произошло. Но если бы не это странное подглядывание из-за кустов, он никогда бы не узнал, куда утащи­ли спящую пару черные воины басуто. Он не мог бросить в беде своего капитана и спас его и Жорису от гибели, а заодно зарезал их мучителей: Барнетта и того, желтого вождя. Теперь он немного успокоился и стал привыкать к присутствию этой женщины ря­дом с капитаном Сорви-голова. Но иногда иголочка ревности и обиды прокалывала душу преданного Фанфана. И все же он дал себе слово не покидать своего друга и благодетеля, пока тот его не прогонит.
   Но Жан Грандье словно не замечал перемен в своем лейтенанте и ординарце, хотя и перестал уделять ему прежнее внимание. Ка­питана поглотила любовь.
   Однажды во время одного из переходов в коммандо Яна Коу-перса посланный в дозор Фанфан, медленно продвигаясь вместе со Строкером вдоль лесной дороги, вдруг услышал фырканье ко­ней, цокот копыт, скрип колес и тихий английский говор. Через несколько минут в поле их зрения появилось с десяток повозок, запряженных лошадьми и окруженных с обеих сторон двумя взводами драгун.
   "Продовольственный обоз",-- решил Фанфан. Переглянув­шись со Строкером, они как можно тише пустили своих коней в сторону поляны, где на привале отдыхал отряд, возглавляемый Сорви-головой. Поуперс в этот день остался в штабе Ковалева.
   Перейдя с шага на рысь, дозорные примчались на поляну и со­общили Жану о приближающемся обозе.
   Сорви-голова от этого сообщения так внутри и загорелся. Ведь была явная возможность перехватить английский обоз и попол­нить запасы буров трофейным продовольствием и оружием. Он приказал своему отряду пешком выдвинуться к лесной дороге и

133


   рассредоточиться вдоль нее. Пулеметчику Хаессену и ставшему его вторым номером Фардейцену было приказано отсечь отступле­ние драгун.
   Затаились в придорожных кустах по обе стороны дороги. Жда­ли, затая дыхание. Жориса лежала рядом с Жаном, то погляды­вая сквозь прицельную планку карабина на дорогу, то оборачива­ясь в сторону мужа и бросая на него взгляд, полный нежности. Слева притаился Фанфан. Дальше кусты скрывали других бой­цов. Ждали недолго. Из-за поворота показались лошади, а следом повозка, укрытая брезентом. По бокам с винтовками на локтевых сгибах ехали два драгуна в надвинутых на лбы касках. Мятые мундиры, усталый вид. Возница, тоже драгун, лениво встряхивал вожжами. Лошади шли неспешным шагом. Следом в таком же по­рядке двигалась следующая повозка с охраной по бокам.
   Жан пропустил первую повозку, предоставив ее Фанфану, и навел прицел своего маузера на драгуна возле второй повозки. Раздался выстрел. Драгун мешком свалился с коня. И тут же от­крыли огонь другие бойцы.
   Несколько драгун упало с лошадей, остальные спрыгнули са­ми и, спрятавшись под остановившиеся повозки, стали стрелять по придорожным кустам. Перестрелка продолжалась уже минут пять, не принося ни той, ни другой стороне существенного урона. Только мелкие выстрелы капитана Сорви-голова достигали цели. Для остальных драгуны, укрывшиеся за толстыми колесами, бы­ли пока неуязвимы.
   И вдруг из-за поворота послышался топот множества ног, и на дороге показались несколько рядов английских пехотинцев с примкнутыми штыками. Они быстрым шагом спешили на по­мощь своим.
   "Вот и нас обманули",-- мелькнуло в голове у Жана, и он на­вскидку выстрелил в офицера, возглавлявшего наступление. Тот упал под ноги к своим солдатам. Силы были явно неравные. "Нужно удирать",-- решил Жан и три раза пронзительно свист­нул. Это был сигнал к отступлению. Все стали поспешно отпол­зать в лесную чащобу. И тут до Жана Грандье донеслась короткая пулеметная очередь. Неужели Хаессен и Фардейцен не слышали его свист? Пулемет еще раз коротко затрещал и вдруг заглох, словно захлебнулся. Раздавались только выстрелы английских ли-метфордов. Англичане палили напропалую по внезапно исчез­нувшему противнику.
   Когда часа через два, поблуждав по лесным зарослям, Жан, Жориса, Фанфан, Леон и Поль наконец добрались до поляны, где под присмотром капрала Гегеля находились их лошади, то увиде­ли там всех своих товарищей-буров, кроме двух пулеметчиков. Их ждали еще несколько часов, да так и не дождались, и продол­жили свой путь в коммандо Яна Коуперса. Видно по всему, Хаес­сен и Фардейцен погибли, как говорится, смертью храбрых.
   134
  
   Поздно вечером все собрались в палатке в лагере Яна Коуперса помянуть убиенных. Сам коммандант -- светловолосый бур лет тридцати пяти -- принял участие в поминовении. Сидели за боль­шим складным столом. На нем горела керосиновая лампа, стояли фляги с местным самогоном "зелфхааст", металлические круж­ки, вяленое мясо "билтонг", хлеб, бататы, кое-какие овощи, лес­ные ягоды, грибы.
   -- Вполне съедобно,-- определил Фанфан, успев попробовать всего понемногу.
   Пастор Вейзен каждому из присутствующих вручил по свечке. Притушили фитилек лампы. Зажгли свечи. Их колеблющийся свет плясал на лицах людей, которые за каких-нибудь два месяца стали для Жана Грандье близкими, почти родными. Старые дру­зья Леон и Поль, дружище Фанфан, Жориса. Ее ласковая ладонь на его руке. И новые друзья-буры: Логаан, Строкер, Шейтоф, Спейч, Вейзен. Теперь двоих нет с ними. Они погибли, защищая свободу. Мир их праху.
   Все пропели псалом, налили в кружки пахучего самогона и вы­пили за упокой душ. Крепкий напиток обжёг горло. Дыхание пе­рехватило. Алкоголь ударил в голову. Но на душе у Жана стало как-то поспокойнее или полегче. На войне, к сожалению, убива­ют. И не только незнакомых, но даже самых близких друзей. Хо­рошо, что пока его близкие друзья живы и здоровы. И сидят ря­дом с ним за поминальным столом. Дай бог им выжить и вместе вернуться на Родину.
   После поминального ужина все вышли из палатки под ночное звездное небо перекурить. Жан оказался рядом с Пиитом Логаа-ном. Тот в последние дни, с тех пор как они прибыли в корпус Ко­валева, был мрачен и неразговорчив. Он словно углубился в свои мысли, и мысли, судя по всему, безрадостные. И, конечно же, они были связаны со встречей отца и сына -- английского лейтенан­та. Жан понимал всю глубину драмы Логаана. Отец и сын воюют на разных сторонах. Один -- за свободу, другой -- за порабоще­ние. Один -- за буров, другой -- за англичан. Быть врагами, буду­чи родными по крови,-- есть ли что-нибудь прискорбнее и горше. Особенно для отца, лелеющего надежды найти в сыне своего про­должателя, сподвижника и наследника. Но в жизни порой бывает иначе. Совсем иначе.
   Логаан был немного пьян и потому, наверное, стал откровен­ным с Жаном Грандье. Они отошли за палатку. Отсвет лагерных костров создавал вокруг красноватый полумрак, в котором иног­да мелькали человеческие тени или тени лошадей на фоне более светлых палаток, похожих на каменные глыбы. А по краям крас­новатой поляны громадными черными исполинами стояли де­ревья. Под действием паров спиртного вся ночная обстановка бур­ского лагеря выглядела таинственно и размыто, словно смотре­лась сквозь мутное стекло.

136


   Рядом разгорался и притухал огонек самокрутной сигареты во рту Пиита Логаана. Некурящий Пиит нервно вдыхал и выдыхал сизый табачный дым.
   Жан молчал. Он ждал, когда Логаан заговорит первым.
   -- Не знаю, как и начать,-- тихо сказал тот, затушив сапогом
самокрутку. А затем взглянул на Жана и спросил: -- Что вы ска­
жете о моем сыне?
   Жан пожал плечами. Давать оценки людям, видя их один-два раза в жизни и не успев даже перемолвиться словом, он не решал­ся. Он так и сказал Пииту, упомянув о той первой встрече с его сыном во время сражения на реке. Он почему-то тогда пожалел этого лейтенанта, словно ему кто-то подсказал...

2

   -- Я первым браком был женат на англичанке,-- начал свой
рассказ Логаан,-- познакомился с ней в редакции нашей газеты
в Йоханнесбурге сразу после окончания первой Войны ! -';
гличане побежали из Трансвааля. Я тогда был начинающим ре­
портером в только что открывшейся газете. Было мне всего двад­
цать лет. Много амбиций. Жажда славы. Сочинял стихи и уже
считал себя поэтом. И, конечно, жаждал любви. В этот день, кро­
ме меня, в редакции никого не было. Я сидел за столом и писал
какой-то репортаж о местных жуликах, укравших у окрестного
фермера двух быков и корову. Йоханнесбург представлял тогда
маленький захолустный городишко с одноэтажными деревянны­
ми домиками и церковью на площади. Это сейчас он так разросся,
когда золото стали качать тоннами.
   Скрип половиц и стук каблуков отвлек меня от творческих по­туг. Я поднял взгляд. Передо мной стояла девушка в длинном платье и модной шляпке. Остроносое личико и упрямые серые глаза. Губы тоже тонкие. На них вызывающая и какая-то презри­тельная улыбка. В руках, обтянутых перчатками, ридикюль, из которого она уже вытащила несколько сложенных листов бумаги.
   -- Вы редактор этой газетенки? -- вызывающе спросила она
и, не дожидаясь ответа, сунула мне в лицо листы.-- Вы должны
напечатать статью моего друга Рейдера Хаггарда ! **
   ют, как о них отзывается известный писатель!
   Я пробежал глазами текст, напечатанный на "Ремингтоне". Несомненно, чувствовалась рука мастера, но факты прошедшей войны преподносились тенденциозно, с британской, консерватор­ской точки зрения. Да это было понятно: ведь автор находился в
   * Имеется в виду Первая англо-бурская война 1880-1881 гг. ** Р. Хаггард -- английский писатель, несколько лет прожил в Южной Аф­рике.
   136
  
   окружении Теофила Шепстона* в дни аннексии Трансвааля в 1877 году.
   Я сказал молодой даме, чтобы она зашла дня через три, когда вернется редактор. Она фыркнула, развернулась, раскрутив юб­ки, и скрылась за дверью. Остался только запах духов. Не знаю уж, чем она меня заворожила, да только я о ней думал все эти три дня.
   Редактор статью отверг, что было вполне естественно, и, когда я вернул ее пришедшей девушке, она, с презрением посмотрев на меня, произнесла:
   -- Я знала, что буры -- грязное, неотесанное мужичье, но вы произвели на меня неплохое впечатление. Я ошиблась! Вы такой же, как все!
   И выбежала из редакции. Я бросился следом. Догнал ее на ули­це. Стал извиняться и за себя, и за редактора. Она немного успо­коилась и даже снисходительно улыбнулась, узнав, что я наполо­вину англичанин. Позволила проводить себя до дома. Жила она вместе с родителями в особняке, построенном сразу после аннек­сии. Звали ее Лиз Тейшер. Она была старше меня на два года. Но это обстоятельство не было для меня препятствием. Я влюбился. Она снисходительно отнеслась к моим чувствам. Как всякой жен­щине, Лиз нравились стихи, посвященные ей. Я их выдавал по нескольку в день и даже напечатал подборку в своей газете. Это окончательно размягчило ее твердое сердце, и через три месяца после нашего знакомства она согласилась выйти за меня замуж. Как ее, так и мои родители довольно прохладно отнеслись к наше­му решению. Особенно ее, достаточно состоятельные, они намере­вались уехать из Трансвааля в соседний Наталь, предварительно продав особняк. Решения они своего не изменили, но перед отъез­дом оставили дом нам. Там мы после свадьбы и поселились. Но се­мейная жизнь, как говорится, не сложилась. У Лиз оказался очень неуживчивый характер. Она постоянно устраивала сканда­лы и истерики по любому поводу и даже без повода.
   Через год у нас родился сын -- Стейс. Я думал, что Лиз изме­нится к лучшему. Но скандалы и истерики продолжались. Сына я полюбил самозабвенно и только ради него не уходил от бешеной фурии, в которую превратилась жена.
   Мальчик рос нервным и болезненным. А когда ему исполни­лось пять лет, его мать неожиданно решила отправиться в Анг­лию, чтобы поднять свой уровень образования, как она мне заяви­ла, получив накануне какое-то письмо. Сына она оставила мне, обещав в скором времени вернуться. Признаться, я с облегчением
   * Т. Шепстон -- чрезвычайный комиссар Великобритании по делам Трансва­аля (1877-1879).

137


   отпустил ее. Мои нервы были основательно измотаны после шести лет проживания с этой истеричной особой.
   Она исчезла на целых три года. И эти годы были самыми сча­стливыми в моей жизни. Сын был всегда рядом со мной. Мы сде­лались настоящими друзьями. Он подражал мне во всем, даже стал сочинять в семь лет какие-то детские стишки.
   Все рухнуло в один совсем не прекрасный день. Вечером возле нашего дома остановился экипаж. Я в этот момент сидел за пись­менным столом и работал над статьей для газеты. Сын уже лежал в своей кроватке, но еще не спал: читал какую-то книжку. Вбе­жал взволнованный слуга Сестане и заговорил прямо с порога, вращая белками глаз:
   -- Баас, приехала хозяйка, а с ней какой-то важный-важный
господин. Они ждут внизу.
   У меня екнуло сердце. Ничего хорошего от этого внезапного приезда мне ждать не приходилось. Но я взял себя в руки и спу­стился в холл. Лиз стояла, надменно глядя на меня. Ее придержи­вал за локоть какой-то субъект с густой черной бородой и непри­ятным колючим взглядом. Он представился как Френсис Бар-нетт...
  -- Френсис Барнетт? -- удивленно воскликнул Сорви-голова, прерывая рассказчика.-- Вы не ошиблись?
  -- Нет,-- пожал плечами Логаан,-- у меня хорошая память на имена и фамилии.
  -- А на лица? -- спросил Жан,-- вы не припомните сходства "вашего" Барнетта и того английского офицера, который воткнул в меня стилет возле поезда, когда мы с вами познакомились?
  -- Да, лица чем-то похожи,-- напряг память Пиит,-- но у офицера не было бороды, да и потом прошло много лет с той встречи.
  -- Так или иначе, такое совпадение имени и фамилии край­няя редкость,-- рассудил Сорви-голова.-- Возможно, главарь шайки "Красная звезда" и "ваш" бородатый Барнетт -- одно и то же лицо.
  -- Да уж, типом он оказался крайне неприятным,-- продол­жил Логаан,-- под стать моей жене. В этом смысле они были иде­альной парой. И наверняка он был разбойником и злодеем, похи­тителем моего сына.
  -- Вашего сына похитили? -- удивился Жан.
  -- Сразу же после появления Лиз потребовала покинуть ее дом и вернуть ей сына. Дом и в самом деле принадлежал ей, но сы­на я отдавать категорически отказался. И законы Южно-Афри­канской Республики были на моей стороне. Лиз -- подданная Ве­ликобритании, мы с сыном -- граждане ЮАР. Забрать Стейса че­рез суд она не могла. Мы переехали в дом моих родителей, а Лиз несолоно хлебавши отправилась вместе с Барнеттом в Наталь к ее родителям. Я немного успокоился, но оказалось, что рано. В одну
   138
  
   из ночей месяца через два меня разбудил какой-то неясный шум в комнате сына, которая находилась рядом с моей. Я бросился ту­да, но в коридоре было темно, и меня там ждали. От сильного уда­ра по голове я потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил комнату сына пустой. Его похитили, и я догадывался, чья это ра­бота. Поиски ничего не дали. Адреса родителей Лиз в Натале я не знал. Она его тщательно скрывала от меня. И, видно, не напрасно.
   Я потерял следы сына на долгие восемь лет. Постепенно тоска по нему стала утихать. События в нашей стране развивались стре­мительно, и после разгрома рейда Джеймсона все уже открыто го­ворили о неизбежности новой войны.
   В мае 99 года в центральной публичной библиотеке открылась выставка картин Эйгера Строкера. Вместе с ним я представлял свой стихотворный сборник.
   Народу собралось много. Присутствовал даже министр образо­вания и культуры. Пришли интеллигенты из буров и уитленде-ров. Сначала Строкер показывал свои картины, затем я читал сти­хи из сборника. И почти сразу обратил внимание на юношу, не спускающего с меня взгляда. Сердце мое забилось, готовое вы­рваться из груди. Я узнал сына. Он сам подошел ко мне на фур­шете: высокий, сильный, но с каким-то надменно-презрительным материнским выражением на тонкогубом лице. От него сквозило отчуждением. Это был чужой мне человек. И в словах его слыша­лось высокомерие. Сверхмерное самолюбие просматривалось в каждом жесте, в каждом взгляде. Стейс снисходительно принял от меня книгу стихов и небрежно засунул ее в карман военного френча. Я спросил его о матери и отчиме. Он отвечал односложно. Да, его мать жива и здорова. Живет в Натале. Барнетт принимал участие в рейде Джеймсона, попал в плен, но бежал сначала в Ин­дию, а затем в Европу. От него пришло из Франции письмо, напи­санное где-то в апреле 98 года...
  -- Вне всяких сомнений -- это он! -- снова воскликнул Со-рви-голова, опять перебивая Логаана.-- Он тогда шантажировал моего отца, доведя его до самоубийства, а потом со своей шайкой отправился за нами в Клондайк!
  -- Ну, тогда все встает на свои места,-- сказал Пиит,-- мы расстались с сыном в тот же вечер, и я ничего не знал о его судьбе вплоть до того недавнего боя, где он на ваших глазах упал с коня. Вы видели, что между нами состоялся неприятный разговор. И он касался моей второй жены Эльзы и нашего с ней сына. Через год после похищения я встретился с милой девушкой -- дочерью гор­ного мастера из буров. Мы полюбили друг друга и стали жить вме­сте. Эльза родила мне сына, которого я тоже очень люблю. Она была со мной на той выставке в библиотеке, и они со Стейсом по­знакомились. И я тогда уловил, что моя жена ему очень не понра­вилась. Скорее всего -- это остатки детской ревности, но они, ка­жется, могут погубить мою семью. Я спросил Стейса, был ли он в Йоханнесбурге после его падения? Он ответил утвердительно и да-

139


   же сказал, что видел Эльзу и своего брата. И затем добавил с лег­кой усмешкой, что они теперь спасены от превратностей войны: он помог отправить их в концлагерь...
   Логаан сделал паузу. И неяркий свет звезд блеснул в его глазах двумя слезинками.
  -- Какая подлость! -- выговорил с трудом Жан.
  -- Я хочу убить Китченера,-- вдруг твердым голосом произ­нес Логаан. А затем сильно и горячо схватил Жана за руку.-- Вы поможете мне? -- спросил он, в упор взглянув на молодого фран­цуза.
   Сорви-голова вначале опешил. Такое ему никогда не приходи­ло в голову. Как добраться до английского главнокомандующего? Ведь его тщательно охраняют. Немыслимо. Невозможно такое предприятие. Это всего лишь эмоции. Логаан выпил, его душев­ная боль обострилась, но завтра утром пересилит здравый смысл.
   -- Я не пьян,-- словно отвечая на мысли Жана, сказал Пи­
ит.-- У меня есть план, но без вашего участия он неосуществим.
   Он засунул руку в карман своей куртки и вытащил оттуда сло­женный в несколько раз бумажный лист. Развернул его. Им ока­залась газета. В тусклом отблеске костров Жан прочитал назва­ние "Стар". Логаан, напрягая зрение, а, скорее всего, уже наи­зусть прочел на первой полосе заинтересовавшую его заметку:
   "12 апреля сего года в связи с очередной годовщиной аннексии бывшей Южно-Африканской республики (Трансвааль) и вхожде­нием ее в состав Британской империи, главнокомандующий на­шими доблестными войсками лорд Горацио Герберт Китченер да­ет официальный прием в своей резиденции -- правительственном дворце г. Претория".
  -- Вы хотите, чтобы мы проникли на этот прием,-- догадался Сорви-голова.
  -- С вашими документами и в вашей английской форме мож­но вручить тот фальшивый план, который Поуперс отобрал у ге­нерала Уотса, предварительно попросив индивидуальной аудиен­ции. Я спрячу под одеждой маленький револьвер и убью Китчене­ра. Уж, поверьте, не промахнусь.

Глава V 1

   Поезд приближался к Претории. Он стал ходить от Витбанка всего две недели назад, когда вдоль полотна через каждые полто­ры тысячи ярдов были установлены блокгаузы, а между ними днем и ночью курсировали часовые. Пассажирами поезда из трех вагонов и паровоза были, в основном, английские офицеры, от­правляющиеся на побывку из своих гарнизонов в районе Витбан-
   140
  
   ка и возвращающиеся обратно. Поезд ходил всего раз в неделю, но все равно в вагонах оставались свободные места. Партизаны не да­вали захватчикам расслабиться, и отпуска офицеров были край­ней редкостью.
   В этот прохладный, ветреный, осенний апрельский день сред­ний вагон оказался полупустым. На скамейках расположились десятка два офицеров разных родов войск, которые образовали несколько групп. Кое-кто играл в карты, человек пять в углу от­кровенно выпивали, рассказывали друг другу анекдоты, при этом пьяно и заливисто хохоча. Несколько офицеров дремали, присло­нившись головами к оконным стеклам, кое-где пробитым пулями и наскоро заклеенным замазкой. Поезд шел медленно, словно опасаясь внезапного нападения. Но почти за шесть часов хода от Витбанка до Претории на него никто не напал.
   Кое-кто из офицеров мужским взглядом обратил внимание на юную даму в обществе молодого капитана и майора средних лет. Они расположились отдельно в противоположном, совсем пустом углу вагона, возле бокового окна. Молодой капитан со светлыми усиками над верхней губой и дама в модной шляпке и элегантном платье из дорогого бархата сидели рядом, почти всю дорогу дер­жась за руки, часто бросая друг на друга взгляды, полные нежно­сти. Майор с худым удлиненным лицом занял противоположную скамейку. Он выглядел грустно и отрешенно смотрел в окно, где медленно один за другим проплывали бетонные блокгаузы на фо­не низких пологих холмов, окружающих бывшую столицу Транс­вааля, превращенную сейчас в резиденцию оккупационных анг­лийских властей. Над холмами, почти задевая их макушки, про­носились, гонимые ветром, серые тучи, вот-вот готовые брызнуть мелким осенним дождем.
   Картина за окнами казалась тоскливой и безрадостной, очень схожая с душевным состоянием Пиита Логаана. Он понимал, что едет почти на верную смерть. Даже если он убьет Китченера, то вряд ли ему и его спутникам удастся выбраться из правительст­венного дворца. Пиит внутренне уже сожалел, что ввязал в эту яв­ную авантюру Жана и его суженую.
   Собственно, Жориса сама потребовала взять ее с собой, когда Сорви-голова сообщил ей о плане убийства Китченера. Она кате­горически заявила, что одного Жана не отпустит. К тому же ее, женщину, на входе обыскать не посмеют, и она пронесет под ли­фом еще один револьвер, если Логаан вдруг промахнется или про­изойдет осечка. И последний аргумент, который привела Жориса: она внучка президента Крюгера и знает в правительственном дворце каждый уголок.
   Жан уже в который раз уступил напору своей супруги. Не­сколько дней ушло на приготовление. Стирались, сушились и гла­дились мундиры офицеров. Долго искали подходящее платье для Жорисы. Нельзя же было ее отпустить в мужском костюме.

141


   В конце концов, коммандант Ян Коуперс вспомнил, что на дне его походного сундучка лежит совершенно новое платье и шляпка его младшей сестры, которая сейчас находится в лагере Луиса Бота. Платье она заказала себе перед самой войной, да оно так и оста­лось ненадеванным, и она забыла его в сундучке брата Яна.
   Платье пришлось Жорисе впору. В том же сундучке Коуперса нашлись еще длинные перчатки и высокие ботинки на шнурках. Девушка была "экипирована по всем правилам", как с ироничной ревностью высказался Фанфан. Он предложил себя "для подстра­ховки". Леон и Поль тоже высказались в подобном смысле.
   Но тут Сорви-голова был непреклонен. Рисковать жизнью сво­их старых друзей он не хотел. Но проводить себя, Жорису и Лога-ана позволил. Выехали большой дружной кавалькадой в сторону Витбанка. Провожать "террористов" отправились не только французы, но и буры из отряда Поуперса, который успел к этому времени вернуться из штаба Ковалева и теперь скакал вместе со всеми. Предварительно разведчики узнали о времени движения поезда на Преторию и, естественно, подгадали отъезд под него. Для Жорисы, одетой в платье, где-то нашлось женское седло и она ехала, свесив обе ноги с одного лошадиного бока.
   Расстались на краю зарослей кустарника (буша). Жан и Лога-ан пожали оставшимся руки, а молодой француз еще и обнял по­очередно своих друзей-соотечественников. Леон посмотрел на Жана печальным взглядом:
  -- А если ты не вернешься,-- тихо спросил он,-- что я тогда скажу Марте?
  -- Неужели ты не найдешь слов? -- в тон ему сказал Сорви­голова.
  -- Тобою должна гордиться Франция! -- воскликнул импуль­сивный Поль, обнимая друга.
  -- Лучше вы меня не забывайте,-- произнес в ответ Жан.-- А у Франции были более великие сыны.
  -- Береги себя, хозяин,-- сдавленным голосом сказал Фан­фан,-- мне будет сильно тебя не хватать.
  -- Спасибо, дружище,-- тоже растрогался Жан,-- прости, ес­ли что не так. Я постараюсь вернуться, и мы еще повоюем.
   Фанфан немного замялся, затем тихо проговорил:
  -- И ты меня прости, хозяин... Я... я тогда видел вас там, у ре­ки. Следил, как дурак. И, когда вас схватили, пошел следом...
  -- За это я тебе должен быть благодарен. Ты спас нам жизнь,-- искренне произнес Жан и прижал курчавую голову Фанфана к своей груди...
   Вечерело. До Витбанка оставалось еще миль пять. Когда подъ­ехали к первым английским постам, стало уже по-настоящему темно и прохладно. Через посты их пропустили беспрепятствен­но. Удостоверение Роберта Смита с подписью Сесиля Родса и Мильнера действовало безотказно. Логаан "повысил" себя до
   142
  
   майора, ввинтив в погоны две золотые звезды. У него тоже было удостоверение Френсиса Нортона, которое Сорви-голова отобрал у Барнетта в вагоне и отдал Логаану перед отправлением из лагеря Коуперса, про которое Пиит ничего не знал и потому, получив его, стал сожалеть о том, что уговорил Жана Грандье на свою авантюру. Но было уже поздно. Теперь они действовали вместе. Они переночевали в маленьком постоялом дворе недалеко от стан­ции и рано утром, купив билеты, сели на поезд, отправляющийся в Преторию.
   Город был застроен в основном одноэтажными домами и вилла­ми в голландском стиле с высокими черепичными крышами и коньками над ними. Он утопал в садах и парках и недаром назы­вался "цветком Трансвааля". Широкие улицы, булыжные мосто­вые и тротуары, вдоль которых журчала вода в оросительных ка­навах. Сейчас, после прихода англичан, канавы эти выглядели неухоженными. Вместо чистой воды в них текла какая-то зловон­ная муть. Да и сам город казался каким-то запущенным. Боль­шинство улиц, кроме центральной, заросло травой. Выглядели они безлюдно, словно столицу покинули все жители. Видно, насе­ление Претории пряталось по домам или было интернировано анг­лийскими властями в ближайший концлагерь для "избежания превратностей войны" с заменой оных на холод и голод в дыря­вых бараках. Воистину, это "высший гуманизм" оккупантов. Те­перь основное население города состояло из солдат и офицеров английского гарнизона, чиновников, чернокожих слуг и девиц легкого поведения для увеселения подданных Британской импе­рии. В городе сразу после прихода англичан был открыт публич­ный дом, несколько пабов и казино. Ночная жизнь там бурлила, как в вонючей клоаке. Строгий патриархальный город менее чем за год превратился в рассадник пьянства и разврата.
   Жан, Жориса и Пиит прямо с вокзала решили пройтись по улицам пешком. Но, когда они подходили к центральной Церков­ной площади, стал накрапывать мелкий осенний дождик, кото­рый усилил тоскливое настроение Логаана, но не уменьшил в нем решимости довести задуманное до конца.
   Церковь возвышалась на краю площади неподалеку от прези­дентского дворца, над которым колыхался крестообразный бри­танский флаг. Она была построена сразу после основания Прето­рии трек-бурами во главе с Андеасом Преториусом. Строили цер­ковь тщательно и основательно несколько лет из местного светло-коричневого базальта, прочного, как гранит. Религиозные буры каждый вновь заложенный город начинали со строительства церкви, чтобы христианство прочно основалось на этой дикой земле, ставшей для переселенцев их новой родиной.
   Жан Грандье залюбовался величественным зданием Претори­анской церкви. Он даже снял свою английскую шляпу, и рука са­ма поднесла двуперстие ко лбу. Рядом истово перекрестился Пиит

ш


   Логаан. Не отстала от мужчин и Жориса, несмотря на то, что этот внезапно возникший религиозный порыв мог привлечь внимание какого-нибудь соглядатая. К счастью, Церковная площадь в этот момент оказалась почти полупустой. Только возле президентско­го дворца неподвижно стояли два часовых, которые охраняли за­пертые металлические ворота, переходящие с двух сторон в высо­кий забор, наполовину скрывающий слегка помпезное здание с куполом и портиком над центральным фронтоном. С левой сторо­ны возвышался гранитный пьедестал, предназначенный для па­мятника Полю Крюгеру. Памятник еще живому президенту так и не был воздвигнут.
   Все изменилось в столице Трансвааля. В президентском двор­це -- резиденция английского главнокомандующего лорда Кит­ченера, голландская реформаторская церковь закрыта, а напро­тив нее открыт публичный дом. Рядом с ним пивная и казино -- "продукты цивилизации",-- как выражался главнокомандую­щий, имея в виду и концлагеря тоже.
   Дождь между тем припустил сильнее, и наша троица вынуж­дена была отправиться в гостиницу, которая находилась на сосед­ней с Церковной площадью улице. Они приехали в Преторию за полутора суток до назначенного Китченером приема, чтобы при­выкнуть к обстановке и найти возможные пути к бегству, если их не схватят на месте сразу после убийства главнокомандующего.
   Отдохнув после дороги, они спустились к обеду в ресторан, рас­положенный на первом этаже двухэтажного здания небольшой гостиницы. Ресторан оказался полупустым. В дальнем углу обе­дала группа офицеров. Они обратили внимание на вошедшую в зал Жорису. И лишь один из них, пожилой полковник, сидевший спиной ко входу, не обернулся на новых посетителей.
   И только когда трое наших друзей, отобедав, стали покидать ресторан, он повернул голову и посмотрел им вслед. При взгляде на Сорви-голову что-то дрогнуло в полупьяных глазах полковни­ка Лесли, но потом он решил, что обознался и налил себе еще коньяку, а через несколько минут совсем забыл о похожем на ко­го-то молодом капитане и его юной даме, тоже на кого-то похо­жей.
   Ни Жан, ни Логаан не заметили Лесли, не обратила на него внимания и Жориса. Они поднялись к себе в номера и заперлись там, решив вполне резонно не мелькать лишний раз перед глаза­ми врагов. Можно было лечь спать, но Пииту Логаану не спалось. Вообще-то было еще рано: около восьми вечера, но темнота уже накатилась на окна и вместе с мелким осенним дождем еле слыш­но билась по стеклу его одноместного номера веточкой акации, растущей в сквере, почти вплотную к гостинице. За окном сквозь густую дождливую тьму с трудом просматривались очертания президентского дворца. На третьем верхнем этаже кое-где был ви­ден тусклый свет. Город же не освещался совершенно. Светились
   144
  
   только газовые рожки у пабов да мерцал красный фонарь над две­рью публичного дома.
   Пиит долго стоял у окна и смотрел в водянистую тьму, мыслен­но перенесясь в завтрашний день. Скорее всего, завтра он погиб­нет. Но лучше он погибнет один, чем вместе с ним эти двое юных влюбленных, которым нужно еще жить и растить детей. Но как уговорить их не идти завтра с ним? Жан отвергнет его аргументы, а Жориса будет на стороне супруга. Тогда их нужно изолировать. Но как?
   Пиит отошел от окна, сел возле стола на старый скрипящий де­ревянный стул. На столе в бронзовом, облитом воском подсвечни­ке стояла наполовину оплавленная свеча. Рядом находилась пе­пельница и спичечный коробок, тоже наполовину пустой. Затер­тая малиновая бархатная скатерть была также облеплена пятнами свечного воска. Истоптанный ковер на полу, видно, тоже давно не вытрясали. Логаан зажег свечу. Ее переливчатый неяр­кий отблеск тускло осветил мрачный гостиничный номер, в кото­ром, наверняка, жили тараканы, а то и блохи и клопы. Ночь по­кажет. Он достал из планшета лист бумаги и затупившийся ка­рандаш. Положил лист и карандаш на стол и долго сидел, глядя на огонь свечи, о чем-то думая. Затем взял карандаш и вывел на нем одну строку, потом другую. Он писал стихи:
   В этом мире двое Тишиной просвечены. Их такая доля -- Жить в безмерной вечности. Их такая участь: Руки греть любимые, Радуясь и мучаясь Горестями мнимыми. Двое, только двое... А вокруг столетия Огненной звездою Падают в бессмертие. Двое, только двое, В буре человечества Вечною любовью Навсегда просвечены.
   Когда он закончил писать, свечка почти догорела. Пора было ложиться спать. Пиит потушил свечу, разделся и улегся на скри­пящую кровать, на удивление чистую простыню, укрылся второй простыней, а сверху тяжелым ворсистым одеялом и, заложив ру­ки за голову на подушке, стал смотреть в потрескавшийся белый мелованный потолок, на который окно отбрасывало какие-то не­ясные светлые блики.
   За стеной, в комнате юной пары, монотонно-тягуче скрипела кровать. Пиит понимающе улыбнулся, повернулся на бок и ук-

146


   рылся одеялом с головой. Сон пришел не сразу. Свои завтрашние действия он сознавал не ясно, в зависимости от обстоятельств. Но ясно понимал: спастись у него шансов немного. Почти никаких. Он рискует своей жизнью и не имеет никакого права рисковать жизнями Жана и Жорисы. Он этого не должен допустить. Про­стой, но, кажется, надежный план наконец созрел в его голове. И он, уверенный в успехе, спокойно заснул.
   Утром Пиит Логаан проснулся в каком-то приподнятом на­строении. Причины такого пробуждения он понять не мог. Не бы­ло у него этих причин. Просто он знал свойства своего организма, который, помимо воли, сам концентрировал все психологические силы в ответственные жизненные моменты. Пиит вскочил с кро­вати. До назначенного в газетном объявлении времени оставалось еще восемь часов, и нужно было окончательно подготовиться к приему у Китченера.
   Юная чета, судя по скрипу кровати за стеной, еще не вставала. Пиит не стал их тревожить. Что ж, дело молодое. Пусть потешат­ся. А ему нужно провести обследование местности вокруг дворца, этакую рекогносцировку, чтобы в случае удачного исхода попы­таться куда-нибудь незаметно скрыться, а затем вывести из-под удара Жана и Жорису. Логаан долго кружил по Церковной пло­щади и только к ленчу вернулся в гостиницу, где его с нетерпени­ем ожидали молодые люди. Они спустились в ресторан и заказали еду. Пиит из принесенной с собой корзины достал бутылку очень дорогого портвейна и почему-то три бокала из темного, почти чер­ного стекла. Он разлил вино по этим бокалам, явно себе не доли­вая. Поднял свой и провозгласил тост:
   -- За успех нашего предприятия! -- и чуть-чуть пригубил портвейн.
   Весь этот странный церемониал показался Жану Грандье очень подозрительным, и он незаметно толкнул сидящую рядом Жорису. Потом предупредительно слегка качнул головой, когда девушка хотела выпить вино. И тут же об этом пожалел, взглянув в глаза Пииту. Понял, что ничего плохого и страшного тот в бу­тылку не подсыпал. Скорее всего, только снотворное, чтобы они заснули, и Логаан отправился во дворец один. Лучше бы Жориса выпила это вино, но теперь было поздно. Она поставила на стол свой черный бокал.
   Разговаривать на эту тему Жан с Пиитом не стал. Он разгадал его замысел, и Пиит это понял без слов. Но у него был припасен запасной вариант. Когда с едой было покончено, они снова подня­лись в свои номера. Примерно через час Пиит зашел к молодой че­те, чтобы уточнить время выхода на операцию. Они проговорили несколько минут. Затем Логаан ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Прошел еще час. Жан и Жориса сидели на кровати и цело­вались.
   146
  
  -- А, может, ты останешься? -- предложил Жан, понимая, какой получит ответ.-- Нас ведь могут арестовать и расстрелять по законам военного времени.
  -- Ну и пусть! -- упрямо мотнула головой девушка.-- Лишь бы только с тобой!
  -- Но ведь ты не одна,-- Жан положил ей руку на живот.
  -- Я не хочу, чтобы у нашего ребенка не было отца,-- твердо ответила Жориса,-- а без тебя я жить не стану!
  -- А ведь Логаан хотел нас усыпить,-- после паузы и поцелуя, сказал Жан.-- Он добавил в вино снотворное, я в этом уверен. Пиит хотел нас спасти от нас самих.
  -- Он поэт,-- проговорила Жориса,-- а они странные люди. Стихи вот мне за обедом подарил,-- она развернула листок,-- про нас с тобой. Красивые стихи.
  -- Подумал, наверное, что мы передумаем и останемся, про­чтя это стихотворение,-- грустно улыбнулся Жан.
  -- А мы не передумаем! Да? -- Жориса посмотрела ему прямо в глаза.-- Я должна этому Китченеру отомстить! И за себя, и за мою семью, за народ мой, и за Родину мою! Я правильно говорю?
  -- Ты у меня умница,-- Жан снова поцеловал ее в губы,-- и очень смелая... А, может, все-таки, останешься? -- предпринял он последнюю попытку.-- У меня сердце за тебя разрывается. Почти, как тогда -- на поляне, в горах...
  -- Все будет хорошо, любимый мой,-- Жориса прижалась всем телом к Жану. От ее волос пахло неуловимым, пряным аро­матом. Но все тело ее дрожало. Он обнял ее и стал, целуя, гладить по светлым, завитым волосам. Душу сдавил комок боли, смешан­ный с горькой нежностью. Что он делает? Добровольно позволяет любимой, единственной женщине, будущей матери его ребенка идти в самое логово врага. Да пропади пропадом этот Китченер, его генералы, офицеры и солдаты! Пропади пропадом вся Британ­ская империя с ее колониями! Лишь бы была жива и здорова она -- ласковая, драгоценная, ненаглядная, родная! Жена! Прав Логаан! Тысячу раз прав! Нужно уберечь ее любым способом. Свя­зать, в конце концов!.. Стоп! Что ты хочешь себе позволить, Со-рви-голова? Совсем потерял голову. Ты приехал в эту страну бо­роться с ее поработителями, ее захватчиками. Но ты иностранец. А Жориса родилась и жила здесь в Трансваале, в Претории. Ее родной город в руках оккупантов. Разве она не имеет права бо­роться с ними? Твое дело -- защитить ее, но не ценой насилия против свободы выбора. Она решила идти вместе с ним. Он может ее отговаривать, но не крутить ей руки. Даже из самых добрых по­буждений.
   Жан крепко поцеловал Жорису в губы, приняв решение не препятствовать ей. Часы на стене номера мерно пробили четыре раза. Пора бы уж Логаану прийти за ними, как и было согласова­но. Но прошло еще пятнадцать минут, затем полчаса, а стука в

ш


   дверь все не было слышно. Тогда Жан решил сам пойти в номер Логаана. Заснул Пиит там, в самом деле, что ли?
   Ключ торчал из замка в двери, но почему-то не поворачивался. Хотя дверь была заперта. Сделав несколько бесплодных попыток отпереть дверь, Жан вытащил ключ из замочной скважины и только тут разглядел на нем бляху с цифрами. С цифрами номера Пиита. Он их запер, подменив ключи. Очень ловко и незаметно. И сейчас уже, наверное, движется в сторону президентского двор­ца. Самое время.
   Жориса по странной улыбке Жана, вертящего в руках ключ, поняла все. Она поднялась с кровати и подошла к окну:
  -- Нам нужно спуститься вниз и догнать его,-- решительно произнесла девушка.
  -- Нас могут увидеть с нижнего этажа,-- сказал Жан,-- там как раз ресторан.
  -- Рискнем? -- ободряюще улыбнулась Жориса.
  -- Ну, что же,-- согласился Сорви-голова,-- только я спуска­юсь первым...
   ...Полковник Лесли смотрел через широкое ресторанное окно на мокрый после дневного дождя гостиничный сад. Его столик был как раз приставлен к окну.
   Лесли почти уже осушил второй графинчик коньяку и был в расслабленном расположении духа. Отпуск завтра кончался. Нужно возвращаться в полк, где его авторитет заметно пошатнул­ся после пленения в лесу на берегу Олифант-ривер. Он уже соби­рался просить генерала Торнейкрофта перевести его в другую часть, но тот дал ему недельный отпуск в Преторию. А что делать в этой деревне? Только пить коньяк в ресторане. Чем полковник Лесли усиленно и занимался всю отпускную неделю, то в обще­стве таких же офицеров-отпускников, то, как сейчас, в гордом одиночестве.
   Сверху свалился и стал медленно раскачиваться на уровне се­редины окна какой-то белый рукав с узлом на конце. "Скручен­ная простыня",-- догадался Лесли. По простыне кто-то опускал­ся. Появились мужские сапоги, и офицер в капитанском мундире спрыгнул на землю. "Словно любовник удирает от мужа,-- ус­мехнулся про себя Лесли, а потом удивился.-- Но ведь здесь же гостиница, можно выйти и через дверь".
   Лицо "любовника", когда тот протянул вверх руки, кого-то еще страхуя, показалось ему удивительно знакомым. Сквозь ту­ман опьянения он стал вспоминать, где видел это юное, почти мальчишеское лицо с небольшими усиками? И видел недавно.
   На верхней части окна показались женские ботинки и подол бархатной юбки. Молодая девушка в элегантной шляпке спусти­лась в объятия офицера, и они оба поспешно скрылись из поля зрения Лесли. Только покачивался узел скрученной простыни. Где же он видел этого капитана, да и девицу, кстати, тоже? Ага,
   ш
  
   вчера во время обеда. Это были они, но лица-то очень знакомые, виденные им до вчерашнего вечера. На раздумье ушло несколько секунд. И вдруг перед глазами полковника всплыл молодой чело­век во френче, который пленил его на берегу реки и вместе со сво­ими друзьями-французами доставил в лагерь генерала Кофалефа. Одно и то же лицо. Да и девица -- та самая, что выбежала тому навстречу из палатки. Бурские шпионы! В центре Претории.
   Лесли вскочил из-за стола, опрокинув стул и расплескав из рюмки остатки коньяка. Официант недоуменно посмотрел на пья­ного полковника, бегущего через зал к выходу. Ему показалось, что полковник убегает от него, чтобы не расплачиваться. Но дого­нять его не стал, зная, что тот живет в гостинице. Так что Лесли беспрепятственно выбежал из дверей на улицу, свернул за угол и увидел удаляющуюся по скверу в сторону Церковной площади па­ру. Лесли прибавил скорость и на самом краю парка догнал шпи­онов. Сейчас он их арестует. В отместку.
   -- Стоять! -- заорал он пьяным голосом и автоматически
схватился за кобуру. Но кобуры на месте не оказалось. Он вспом­
нил, что оставил свой револьвер в номере, когда спускался в ре­
сторан.
   Молодой капитан обернулся первым и в отличие от Лесли имел при себе револьвер. Тот почти мгновенно оказался в его руке. Гул­кая вспышка, удар в грудь, тьма в глазах. Полковник Лесли пе­рестал существовать на свете...
   -- Уходим, скорей! -- проговорил Сорви-голова Жорисе, пря­
ча револьвер в кобуру. Он даже не посмотрел на того, кого убил.
А надо было бы. Но Жан опасался, что выстрел кто-нибудь услы­
шал, и сейчас сюда сбегутся люди. Что было вполне логично.
   Но счастливая звезда его опять не подвела. Никого, видимо, этот выстрел не всполошил.
   Жан и Жориса перешли Церковную площадь и увидели Лога-ана, который приближался к охраняемым воротам президентско­го дворца. Жан окликнул его. Логаан оглянулся и досадливо взмахнул руками. Но остановился, поджидая пару.
  -- Все-таки убежали,-- с огорчением произнес он.
  -- А вы хотели от нас избавиться? -- невесело усмехнулся Со­рви-голова.
  -- Я хотел вас уберечь,-- грустно проговорил Логаан.
  -- Мы постараемся сберечь друг друга,-- парировал Жан, а затем, оглянувшись по сторонам, добавил:
  -- Ну, надо идти в пасть к зверю, а то часовые уже подозри­тельно на нас поглядывают.
   Они продолжили свой путь до ворот уже втроем.
   Показали на входе документы, подписанные Сесилем Родсом, и беспрепятственно прошли во двор президентского дворца, со­ставляющего центральную часть большого правительственного корпуса зданий, тянущегося на целый квартал. Вся эта громад-

149


   ная территория была напичкана охраной. А сегодня она была еще более усиленной. По широкой каменной лестнице наши "террори­сты" поднялись к центральному входу, где тоже стояли часовые. Площадка перед входом уже заполнилась пустыми экипажами. Другие только что подъезжали. К ним подбегали солдаты и как лакеи отворяли дверцы. Из экипажей выходили джентльмены в военной форме, которые помогали спускаться дамам в парче и бархате.

Глава VI 1

   Окна дворца в отличие от вчерашнего вечера были ярко осве­щены. На входе двое офицеров из личной охраны Китченера при­няли от Жана и Пиита их револьверы, но обыскивать не стали. Жорисе они вежливо поклонились. Путь в президентский дворец был свободен. И наши герои по широкой, несколько помпезной лестнице, устланной сине-красным ковром, поднялись на второй этаж в зал для приемов.
   Сорви-голова этот зал знал хорошо. Именно здесь его и его "Молокососов" принимал президент Крюгер после приезда их в Преторию. Но сейчас зал изменился до неузнаваемости. Исчез массивный стол президента и громадный книжный шкаф. На ши­роких окнах висели тяжелые бархатные гардины, а на стенах по­явились портреты каких-то суровых стариков и старух, очевидно, предков лорда Китченера.
   Зал тихо гудел, как улей, голосами присутствующих генера­лов, офицеров и немногочисленных дам. Представители сильной половины здесь явно оказались в подавляющем большинстве. Об­деленные вниманием дам джентльмены собирались небольшими группами, частенько чокаясь друг с другом бокалами с шампан­ским, которые разносили по залу слуги в лиловых ливреях и па­риках по моде конца позапрошлого века. Один из таких лакеев оказался возле наших друзей с подносом, уставленным бокалами с пузырящимся напитком. Они не отказались и сдвинули хру­стальное стекло в один мелодичный звон.
   -- За наш успех и вашу любовь,-- тихо произнес Пиит и вы­пил шампанское одним залпом.
   Жан и Жориса последовали его примеру, чтобы успокоить внутреннюю дрожь, охватившую их в ожидании появления Кит­ченера. А что того не было в зале, ясно просматривалось с первого взгляда. В дальнем углу под развернутым британским флагом расположился небольшой полковой оркестр. Музыканты тихо на­страивали свои инструменты, готовясь к торжественной части. Наконец, из боковой двери появился увешенный аксельбантами и
   160
  
   галунами капельмейстер. В зале воцарилась тишина. Дирижер взмахнул жезлом. Грянул гимн "Боже, храни короля". Имелся в виду новый король Великобритании Эдуард, сменивший почив­шую в бозе королеву Викторию. Офицеры вытянулись во фрунт. Дамы почтительно склонили головы. Из-за центральной тяжелой дверной портьеры показался человек в фельдмаршальском мун­дире и с совершенно невзрачной физиономией, на вид лет пятиде­сяти. Его сопровождала сухопарая английская леди примерно то­го же возраста. Они остановились на входе, дослушав гимн до конца. Затем по кругу принялись приветствовать приглашенных. Когда они приблизились вплотную к нашим героям, Пиитер Ло-гаан сделал несколько шагов навстречу, щелкнул каблуками сво­их сапог и хотел было представиться Френсисом Нортоном, когда за спиной Жана Грандье раздался хорошо знакомый голос, от ко­торого Жан внутренне похолодел:
   -- Разрешите вам представить, милорд, бурских диверсан­
тов,-- и тут же резкий крик: -- Взять их!
   Сорви-голова оглянулся. За его спиной стоял живой и здоро­вый Френсис Барнетт. Секунда ошеломления, а затем кулак юно­го атлета сокрушительно бьет в челюсть. Барнетт клацнул зубами и деревянным истуканом рухнул на пол зала.
   Логаан засунул руку в мундир, где у него был спрятан малень­кий револьвер. Но охрана Китченера не дремала. Несколько чело­век вцепились в Пиита мертвой хваткой. Они повалили его на пол и скрутили руки за спиной. Револьвер отобран. Но Сорви-голова отбивался пока успешно. Уже трое или четверо англичан валя­лись на полу, оглушенные точными ударами капитана разведчи­ков. Но силы, конечно же, не равные. Как ни ловок и силен Жан, ему все равно не справиться с толпой офицеров, которая, в конце концов, свалила его на пол. Бурские диверсанты обезврежены.
   И тут прогремел выстрел и вместе с ним звонкий девичий го­лос:
  -- Да здравствует свобода! -- выкрикнула Жориса, разряжая свой пистолет в Китченера, отошедшего во время драки на середи­ну зала. Тот пошатнулся и схватился рукой за левое плечо. Жори­са его только ранила. Ее тут же схватили. Она сопротивления не оказала, а только напряженно-беспокойным взглядом посмотре­ла, как поднимают связанного по рукам и ногам Жана. Их взгля­ды встретились.
  -- Я люблю тебя! -- воскликнула Жориса.
  -- И я тебя! -- как эхо отозвался Жан.
  -- Ведите их в подвал! -- приказал адъютант Китченера. Са­мого лорда уже уложили на софу, и срочно вызванный врач делал главнокомандующему перевязку простреленного плеча.
   Логаана, Жорису и Жана окружили офицеры охраны и бук­вально потащили на выход из зала.

161


   Возле дверей Логаан, сам не зная почему, оглянулся. У порть­еры стоял его сын Стейс под руку со своей матерью. Лицо Лиз вы­ражало ироничное презрение к бывшему мужу. Стейс смотрел от­чужденно, словно мимо отца. Только конвульсивно дергалось ле­вое нижнее веко, да чуть-чуть дрожали пальцы рук. Все это Пиит Логаан успел заметить одним взглядом, когда его и молодую пару тащили к парадной лестнице. Толчками и окриками спустили вниз в холл, повернули налево. Кто-то из офицеров открыл под лестницей дверь, ведущую вниз в темный гулкий коридор-подвал с несколькими дверями, слабо выделяемыми на фоне более свет­лых стен. Перед одной из дверей движение затормозилось. Плен­ников грубо обыскали. Жориса обыскивать себя не позволила, на этот раз энергично отбиваясь. Офицеры оставили ее в покое.
   Всех троих втолкнули в кромешную тьму спертого воздуха ма­ленькой кладовки. Захлопнулась дверь, клацнул и провернулся замок. Они остановились возле самого входа, взявшись за руки, чтобы не потеряться в полной темноте. Постепенно глаза стали к ней привыкать, и пленники тут же поняли, что они в этой кладо­вой не одни. В углу кто-то тяжело со свистом дышал: то ли от страха, то ли почему-то спал в неурочное время. Чувствовался затхлый запах грязного человеческого тела, смешанный с заста­релым ароматом какого-то одеколона, и оттого в этом сочетании особенно отвратительный, вонючий.
  -- Кто здесь? -- спросил Логаан, развязывая путы у Жана.
  -- А вы кто? -- после некоторого молчания хрипло прогово­рил удивительно знакомый голос.
  -- Мы пленники англичан,-- сказал Сорви-голова.
  -- Я тоже,-- произнес голос. И Жан узнал говорившего не только по интонации, но и по запаху одеколона. И он уже не со­мневался, что в углу на соломе лежит погибший смертью храбрых пулеметчик -- коммивояжер Эдвард Фардейцен.
   Узнал его также и Пиит Логаан.
  -- Как вы здесь оказались? -- удивленно спросил он.
  -- Я попал в плен,-- с придыханием проговорил Фардейцен и вдруг закашлялся глухо и надсадно.
  -- Вы больны? -- спросил Сорви-голова.
  -- Да и очень тяжело. Близко ко мне не подходите. Придется разговаривать так. Я вас тоже узнал. И я все расскажу. Надеюсь, вам это интересно.
  -- Смотря что,-- сказал Пиит, усаживаясь в темноте на дере­вянный пол возле двери. Жориса и Жан сели рядом.
  -- Вы же хотите знать, как я оказался здесь, в подвале прези­дентского дворца? -- с остатками внутреннего вызова негромко воскликнул Эдвард.
  -- Мы вас слушаем,-- Жан прислонился головой к двери. Жо­риса прижалась к нему. Он обнял ее за плечи.
   162
  
   Жан еще никак не мог отойти от пережитого. Внезапное появ­ление живого и невредимого Барнетта опять всколыхнули успо­коившиеся было частички души, связанные с этим бандитом. Значит, Фанфан не убил его. Конечно же, ему это только показа­лось. Он только ранил Барнетта. И тот будет мстить своим плен­никам. Безжалостно мстить. А тут еще один оживший убиенный. Интересно послушать его рассказ.
  -- Я заподозрил Отогера почти сразу,-- хриплым голосом на­чал Фардейцен.-- Но поначалу не знал, что за ним слежу не толь­ко я один.
  -- Был еще кто-то другой? -- спросил Логаан.
  -- Догадайтесь,-- предложил Эдвард.
  -- Хаессен,-- уверенно предположил Сорви-голова.
  -- Он самый,-- подтвердил Фардейцен.-- Он, оказывается, видел, как этот англичанин давал Отогеру деньги, и решил по-шантажировать его. Отогер-байвонер* -- беден как церковная мышь, вот и клюнул на фунты.
  -- Друзей своих, земляков предал,-- возмущенно бросил Ло­гаан.
  -- Сейчас, господа, время прагматизма, а не романтики,-- на­зидательно сказал Фардейцен.
  -- Так зачем же буры головы свои кладут за Родину и свобо­ду? -- возмутился Жан.-- Сдались бы англичанам и договори­лись полюбовно.
  -- Еще договорятся, будьте уверены,-- в голосе коммивояже­ра прозвучала ирония.-- Войне скоро конец. Проиграли мы ее. Разве не ясно? Да и не нужна нам эта война была. Все амбиции президента. Свобода, независимость! А сам думал, как бы англи­чан со Столовой горы сбросить. "От Замбези до бухты Саймоне -- Африка для африкандеров!"'"' Да как мы без Британии с этой страной справимся? Как негритосов в узде станем держать? Ведь их миллионы. И они рады без памяти, что белые друг друга уби­вают.
  -- Так что же вы с такими убеждениями в кладовой темной сидите? -- с ехидством спросил Логаан.-- Давно бы уж у Китче­нера в адъютантах ходили. Он предателей любит.
  -- Тут, господа, вмешалась злодейка-судьба,-- горько хмык­нул в темноте Фардейцен.-- На свою беду я подслушал разговор Отогера и Хаессена. И в голову мне пришла мысль пошантажиро-вать шантажиста. Я знал о хранящейся в саквояже буссоли, реа­гирующей на золото. И решил погреть на этом руки. Я потребовал у Хаессена войти к нему в долю при сделке между Отогером и Бар-неттом после похищения саквояжа. А сам до того вытащил оттуда
   * Байвонер -- обезземеленный фермер. ** Я. Руес и Я. Смете. Столетие ошибок.

163


   буссоль, разрезав дно, когда Фортен спал, и сунул на ее место ка­мешек. Хаессен ничего об этом не знал и поделился со мной фун­тами Отогера.
  -- Теперь понятно, кто украл план английского штаба из па­латки! -- воскликнул Сорви-голова.
  -- Каюсь, идея была моя, но стащил листок Хаессен, так как был у меня на крючке. Я договорился с ним при удобном случае добраться до Претории и написать оттуда письмо Китченеру с предложением выкупить этот план, в противном случае угрожая разослать его фотокопии по всем крупнейшим газетам мира, как вы и хотели, Жан.
  -- Да, шантажист вы немелкого масштаба,-- произнес Сорви­голова.
  -- Благодарю,-- невидимо ухмыльнулся Фардейцен, приняв восклицание Жана за похвалу.-- Поначалу удрать от вас было не­возможно. Мы бы сразу раскрыли себя. Шанс представился, ког­да мы отправились из лагеря Бота в бригаду Ковалева. Мы искали только момент исчезнуть незаметно. Лучше всего "геройски по­гибнуть". Так и случилось при засаде на обоз.
   Пока вы участвовали в перестрелке, мы для порядка дали оче­редь в воздух и, бросив пулемет, сбежали с места боя. Пробирались по лесу, бушу и вельду несколько дней. Чуть не попали в лапы к ан­глийскому разъезду. Застрелили двух йоменри*, которые решили отдохнуть в кустах. Забрали лошадей и их форму и почти беспре­пятственно прибыли в Преторию. Тут у моего друга на окраине имеется небольшой домик. Друг этот, наверняка, где-нибудь вою­ет, он фанатичный патриот, в отличие от меня. И к тому же -- хо­лостяк. Я надеялся -- англичане не заселились в его доме. Так и оказалось. Домик не привлек никого из офицеров. Мы с Хаессеном поселились в нем и в первый же день послали письмо на имя Кит­ченера с нашими предложениями. Назначили свидание с его пред­ставителями. В условленное место пришел этот самый Барнетт. С ним разговаривал Хаессен, а я следил издали. На другой день до­говорились обменять деньги на план. Я понимал, что доверять ни Китченеру, ни Барнетту нельзя, и потому встреча произошла на пустыре за городом, где был хороший обзор и трудно организовать засаду. Но засаду организовали возле нашего дома, когда мы воз­вратились с деньгами. Наверняка, проследили за Хаессеном нака­нуне. В перестрелке Хаессена убили, а меня взяли в плен. Появил­ся Барнетт и потребовал отдать буссоль. Я сделал вид, что не пони­маю, о чем речь. Они перерыли весь дом и обыскали с ног до головы меня и убитого Хаессена. Но ничего не нашли. И тогда сопроводили меня в президентский дворец на прием к самому главнокомандую­щему лорду Китченеру. Он долго расспрашивал меня об этом штаб-
   * Йоменри -- английская добровольческая конница.
   164
  
   ном плане. Не сделал ли я с него фотокопию, прежде чем предло­жить ему сделку. И я пожалел, что так не поступил. Китченер меня разочаровал. Абсолютно серая, невзрачная личность. Про буссоль он не спросил. О ее существовании он, очевидно, не знал.
   Зато Барнетт терзал меня расспросами почти ежедневно, но не добился ничего. Я -- орешек твердый. Держусь стойко. Но вот за­болел и, чувствую, серьезно. Барнетт не мог найти ко мне подхо­да. Буссоль ему не достанется,-- Фардейцен замолчал, тяжело дыша и покашливая, потом, видно, приняв решение, снова заго­ворил: -- Я отдам буссоль вам. Вы, наверное, знаете, где ее при­менить?
  -- Она сейчас у вас? -- удивленно воскликнул Жан.
  -- Я всегда носил ее с собой.
  -- Но вас же, как вы сказали, тщательно обыскали.
  -- Не так тщательно, как должны бы. Они не обратили внима­ние на мою обувь. У меня в каблуках тайники. В одном из них я спрятал буссоль.
   Послышалась какая-то возня и скрип, словно отвинчивалась ржавая гайка.
   -- Возьмите,-- сказал Фардейцен, протягивая в темноте неви­
димый предмет.
   Жан Грандье поднялся и на ощупь дотронулся до холодной ру­ки Эдварда. На его ладони он ощутил небольшую коробочку, гладкую и теплую, словно она грелась изнутри. Жан взял с ладо­ни эту коробочку и вернулся на свое место рядом с Жорисой. За­тем спросил Фардейцена:
  -- Почему вы ее отдали нам?
  -- Я догадался, что внучка президента владеет какой-то серь­езной тайной, а этот Барнетт тоже хочет узнать ее, потому он и преследовал наш отряд после того, как вы освободили Жорису из лагеря. Я выяснил также, что эта буссоль -- открытие Леона Фортена, имеет необычные качества -- она реагирует на золото. И ее ищет Барнетт. А из этого всего я сделал вывод, что тайна, из­вестная Жорисе, связана с золотом, в чем ничего удивительного нет. И это золото где-то спрятано, без буссоли его не отыщешь. Но я этой "золотой тайны" не знаю и вряд ли узнаю. Меня отсюда не выпустят, даже если бы я отдал Барнетту буссоль. Я осведомлен слишком хорошо и могу проговориться, и эта информация дойдет до Китченера, что совсем не входит в планы Барнетта. Он решил прихватить золотишко себе. И со мною не поделится ни при ка­ких условиях. Не убивает меня лишь потому, что все еще надеет­ся узнать, где прибор. Вы знаете тайну этого золота, и если вырве­тесь отсюда, то можете его найти и использовать во благо. Как видите, я не такой уж пропащий и алчный тип. Особенно изменя­ется психология после сидения здесь впотьмах и ощущения неиз­лечимости своей болезни. Становишься альтруистом.

166


  -- Спасибо,-- искренне произнес Жан,-- если останемся жи­вы, мы вас не забудем.
  -- Не стоит благодарности,-- снова незримо усмехнулся Эд­вард Фардейцен,-- шансов выбраться отсюда у нас у всех немного, практически никаких. Уж Барнетт никого добровольно не отпу­стит. А вы его первые враги. Он в живых нас оставлять не собира­ется. Ему только буссоль нужна. А может, стоит поторговаться? Выиграть время? -- вдруг другим тоном проговорил Эдвард.
  -- Вы противоречите самому себе,-- вмешался в разговор Ло-гаан.-- Если мы будем торговаться и тянуть время, то дойдем до вашего состояния. Нужно напасть на конвой, когда он придет за нами.
  -- Я знаю еще один выход из этого коридора,-- вдруг сказала Жориса.-- Там в конце замаскированная дверь. Она ведет в под­земный переход до самой церкви.
  -- Причуды вашего деда? -- хмыкнул в темном углу Фардей­цен.
  -- Нет, этот переход соорудил его предшественник Бюргере* перед самой аннексией. Он боялся сторонников моего деда, кото­рые были против власти англичан.

2

   На двери заскрежетал замок. Его открывали. Сорви-голова, Логаан и Жориса вскочили на ноги. Мужчины встали по обе сто­роны двери. Жорису Жан отвел к себе за спину. За разговором с Фардейценом они потеряли счет времени и не знали: поздняя ночь сейчас или раннее утро. Но, даже не договариваясь, они ре­шили действовать быстро и слаженно. Им было нечего терять.
   Дверь с протяжным скрипом открылась. В кладовую ударил луч керосинового фонаря, осветивший лежащего в углу исхудав­шего бородатого Фардейцена. В дверной проем заглянула какая-то темная фигура. Сорви-голова и Логаан с двух сторон наброси­лись на англичанина. Сильные руки Жана Грандье сжали ему горло. Англичанин захрипел и выронил фонарь, который подхва­тил Пиит. Неяркий отблеск краем осветил лицо хрипящего, и Ло­гаан, воскликнув от удивления, свободной рукой схватил Жана.
   -- Отпусти его! -- воскликнул Пиит. Сорви-голова ослабил
хватку, удивленно обернувшись к Логаану. Тот, не говоря ни сло­
ва, осветил вплотную лицо англичанина. Перед ним был его сын
Стейс. Через минуту его привели в себя, вытащив в коридор.
Стейс с трудом глубоко вздохнул и, потирая сдавленную шею,
пробормотал:
   А. Бюргере -- президент Трансвааля (1872-1877).
   166
  
   -- Уходите. Сейчас здесь будет Барнетт. Он хочет вас расстре­
лять.
   -- Спасибо тебе, сын,-- проговорил Пиит Логаан.
Стейс опустил взгляд, не глядя отцу в глаза.
  -- Прости за твою семью,-- пробормотал он.-- Что-то на меня нашло. Сам не знаю. Злоба, ревность детская. Если останусь жив, я их оттуда вызволю. Обещаю.
  -- Идем с нами,-- предложил Логаан,-- мы знаем тайный вы­ход.
  -- Нет, я останусь здесь и постараюсь задержать Барнетта. Ведь он как-никак мой отчим. Он тронуть меня не посмеет. У ме­ня нет с собой револьвера,-- добавил он,-- вот только эта саб­ля.-- Стейс вытащил из ножен клинок.-- Возьми, может, приго­дится.
   Пиит зажал в руке саблю. Фардейцен в углу каморки не прояв­лял признаков активности.
  -- Я буду для вас обузой,-- сказал он, предвосхищая предло­жение Жана Грандье.
  -- Но вас же расстреляют,-- воскликнул Сорви-голова.
  -- Может, бог милует. Но для меня расстрел даже лучше, чем гниение заживо. Уходите! -- махнул он рукой.-- Я слышу, они идут,-- и уронил голову на солому.
   После этих слов Жан схватил Жорису за руку и окликнул Пи­ита, который прощался с сыном. Нужно было торопиться. Они втроем устремились по коридору в сторону светлеющей тупико­вой стены. Жориса подбежала к ней первой и стала что-то по­спешно искать между выступами лепнины, украшавшей стену по краям. На поиски ушла почти минута. И вдруг основная коридор­ная дверь резко распахнулась, и вошло несколько вооруженных людей. Возглавлял их Френсис Барнетт. Оглянувшись, Жан сразу узнал его фигуру даже в полутьме. Стейс загородил ему путь и что-то проговорил. Потом раздался крик Барнетта: "Предатель!" и удар, от которого Стейс рухнул на пол коридора.
   Барнетт, перешагнув через него, выхватил из кобуры револь­вер.
   -- Огонь! -- гулко разнесся по коридору его голос. И выстре­
лил первым. Пуля ударила в лепнину над головой Жорисы. И в
этот момент послышался скрип какой-то застарелой пружины.
В стене образовался неширокий абсолютно черный проход. Жори­
са смело нырнула в него. За ней с керосиновым фонарем устре­
мился не видевший избиения сына Логаан. Последним скрылся
Сорви-голова. И тут прогремел залп. Жан почувствовал удар в ле­
вое плечо и жгучую боль. Он был ранен. Но, превозмогая эту боль,
он помог Логаану захлопнуть небольшую, но толстую дверцу. Ра­
на жгла. По рукаву мундира потек теплый ручеек. Немного за­
кружилась голова. Но он ничего не сказал своим друзьям. Он да­
же не вскрикнул, когда пуля попала в плечо. И все же Жориса по-

167


   чувствовала неладное. Она повернулась к Жану, взяла фонарь у Логаана и осветила лицо мужа.
   -- Ты ранен,-- с беспокойной уверенностью произнесла Жо-
риса. Жан молча кивнул головой и повернулся к ней плечом, по­
казывая рану.
   В дверь уже стучали наперебой прикладами винтовок.
   Логаан помог снять с Жана мундир и левый рукав рубашки, пропитанный кровью. Рана кровоточила, но, к счастью, была сквозная. Жориса сняла с себя длинный широкий пояс и умело, как заправская сестра милосердия, перевязала рану.
  -- Как ты себя чувствуешь? -- спросила девушка.
  -- Сносно,-- попытался улыбнуться Жан,-- идти смогу.
  -- Ну, тогда пошли,-- проговорил Логаан, понуря голову, и словно про себя добавил: -- Нужно было его с собой забрать. На­стоять.
  -- Барнетт его только ударил,-- попытался успокоить Жан Логаана.
  -- Хорошо бы, только,-- горько пробормотал Пиит.
   Они отправились по неширокому базальтовому подземному хо­ду, покрытому толстым слоем пыли внизу и увешанному поверху грязными лоскутами паутины. То и дело с противным визгом до­рогу им перебегали большие рыжие крысы с горящими красными глазами. Но проход оказался на удивление сухим. Претория сто­яла на обезвоженных горных породах среди холмов. Беглецы шли по этому проходу минут семь, не больше, но из-за крыс Жориса натерпелась страха:
   -- Они похожи на английских "томми"*,-- прошептала она на
ухо Жану, прижавшись к его здоровому плечу.
   Несколько ступенек вели к небольшой двустворчатой дверце, свободно вращавшейся на поржавевших петлях, которая отвори­лась в одно из подсобных помещений церкви.
   Логаан, предполагая преследование, решил прикрыть дверцу тяжелым резным шкафом, стоящим неподалеку. Но он не успел вместе с Жаном даже сдвинуть шкаф с места, когда обе створки резко отошли в стороны и наружу вылезла красная от напряже­ния, бега и злобы физиономия Френсиса Барнетта. Следом за ним с винтовками наизготовку выбрались четверо солдат. Фонарь све­тил им прямо в лица.
   Они полукольцом окружили беглецов, не успевших даже от­скочить от шкафа. Жориса, стоявшая чуть в стороне, кинулась к Жану и прижалась к нему, с ненавистью глядя на Барнетта.
   -- Ну, вот и все! -- удовлетворенно проговорил тот.-- Попа­
лись, голуби! Удрать от меня захотели. От меня не удерешь! На­
ступил час расплаты. За все! А ну, шагайте... под своды! Там и ля-
   "Томми" -- прозвище английских солдат.
   168
  
   жете на алтарь вашей свободы! -- и Барнетт вдруг захохотал ка­ким-то нервным истерическим смехом, размахивая револьвером.
   Солдаты винтовочными стволами стали подталкивать пленни­ков в церковный зал, из которого куда-то была вынесена большая часть скамей. В церкви царил какой-то невообразимый беспоря­док. Оставшиеся скамьи были или сдвинуты или вовсе переверну­ты. Кафедра разломана на части. Словно сам сатана в яростной ненависти крушил здесь все подряд. Даже витражные окна кое-где зияли выбитой ночной чернотой. По залу гулял холодный осенний ветерок. Пленников подтолкнули на амвон и подвели к алтарю. Над ним под самым сводом находилось большое, судя по всему, деревянное распятие. Спаситель был изображен в челове­ческий рост с терновым венцом на голове в момент наивысших мук.
   Все трое, взойдя на алтарь, не могли не перекреститься, что вызывало новый прилив истерического смеха у Барнетта, держа­щего в руке керосиновый фонарь:
   -- Молитесь, молитесь! Может, он придет к вам на помощь, и
наши пули застрянут в стволах. То-то будет чудо!
   Они повернулись к своим палачам лицом. Жан обнял Жорису за плечи, затем стал медленно заслонять ее собой. Жориса поняла его порыв.
   -- Не надо, любимый,-- тихо произнесла она,-- мы умрем
вместе,-- на глазах ее выступили слезы.
   Жан крепко поцеловал ее в дрожащие губы. И тут снова раздался ехидный голос Барнетта.
  -- Ну, хватит, голубки! Поворковали последний раз. Готовь­тесь к чуду переселения в мир иной. Но я могу вас и пощадить, ес­ли ты, девка, на этот раз мне скажешь правду. Тогда ты меня об­манула. Я здесь перерыл и перекопал все. Нет в церкви никакого золота. Отвечай, ты знаешь, где оно! -- и Барнетт осветил лицо Жорисы фонарем.
  -- Мне нечего больше сказать,-- твердым голосом сказала Жориса.-- Вы -- бандит, убийца и негодяй! Вам не достанется это золото! Оно принадлежит Трансваалю и Богу! Но не вам и ва­шим хозяевам.
  -- Ну, что же,-- Барнетт злобно сверкнул в темноте глаза­ми,-- тогда пощады не ждите! -- Он вытащил из ножен саблю. Вторая, отобранная у Логаана, находилась у английского сержан­та. Солдаты взяли стоящих у алтаря на прицел. Барнетт взмахнул саблей. Сейчас раздастся залп. И в это время вперед сделал шаг Пиит Логаан.
  -- Стойте, Барнетт! -- сказал он.-- Вы ищете буссоль, чтобы найти золото. Если я вам скажу, где буссоль, вы пощадите эту юную пару? И отпустите их? Меня вы можете расстрелять, если уж вам так хочется крови. Согласны вы на такую сделку? Вы же деловой человек. Или я ошибаюсь?

169


   Барнетт опустил саблю. Солдаты приставили приклады винто­вок к ногам. На лице Барнетта сверкнула хитрая улыбочка, едва заметная в полумраке.
  -- Хорошо,-- сказал он,-- если вы скажете, где буссоль, я от­пущу вас всех, но только, когда буссоль будет в моих руках. Даю слово британского офицера.
  -- Не верьте ему, Пиит! -- воскликнул Сорви-голова, но Лога-ан уже показал пальцем на Жорису.
  -- Буссоль у нее,-- сказал он Барнетту и, повернувшись к мо­лодым людям, добавил: -- Я хочу вас спасти. Никакое золото не стоит ваших жизней.
   Барнетт как хищник подскочил Жорисе.
   -- Давай! -- он протянул трясущуюся от нетерпения ладонь.
Девушка презрительно взглянула на англичанина и, вынув из
   лифа коробочку с буссолью, бросила ее в руку Барнетта. Тот от­крыл коробочку и, осветив ее фонарем, удовлетворенно хмыкнул:
  -- Она,-- потом посмотрел на пленников и, ехидно ухмыля­ясь, добавил:
  -- Ну, теперь вы мне совсем не нужны. Отпускать мне вас нет резона. И потом, что я скажу главнокомандующему лорду Китче­неру? Что отпустил восвояси троих убийц, покушавшихся на его жизнь? Тогда расстреляют меня как соучастника. Так что, не обессудьте, господа бурские диверсанты, я вынужден выполнить свой долг и достойно наказать вас за попытку убить фельдмарша­ла Китченера.
  -- Но вы же дали слово! -- возмущенно воскликнул Логаан.
  -- Это я сделал сгоряча, не обдумав до конца щекотливости ситуации. Прошу меня извинить,-- и Барнетт издевательски по­клонился. Он уже засунул пистолет в кобуру и держал в руке только саблю и фонарь, снова решив командовать расстрелом. Солдаты опять взяли свои жертвы на прицел. Жориса, Жан и Пи­ит сомкнулись вместе руками и, попрощавшись, гордо подняли головы, ожидая гибельного залпа. Барнетт взмахнул саблей.
  -- Да здравствует свобода! -- как один воскликнули все трое. И тут случилось что-то невероятное. Раздался пронзительный крик: "Не-е-ет!",-- и под выстрелы бросился какой-то человек. Откуда он взялся, никто не понял. Две пули попали ему в грудь. Третий солдат от этого крика вздрогнул и выстрелил куда-то в сторону. Четвертый -- сержант находился чуть в стороне от рас-стрельной команды и держал свою винтовку возле ног.
   Жан Грандье взглянул на того, кто заслонил их от пуль. И уз­нал... Фанфана. Верный друг спас своего командира и еще стоял на ногах, шатаясь. Потом стал медленно оседать в двух шагах от поспешно перезарежающих винтовки солдат. Но завершить рас­стрел те не успели. Со стороны боковых дверей, гулко ухнув под сводами церкви, сверкнул винтовочный залп. Солдаты и сержант, убитые наповал, попадали на пол.
   160
  

Глава VII

1

   Барнетт остался невредим. Он испуганно взглянул туда, отку­да раздался залп и, швырнув фонарь в угол, кинулся в сторону к подземному ходу. Фонарь погас, но почти в полной темноте Жан заметил метнувшийся силуэт Барнетта и в два прыжка настиг бандита. Тот пытался отмахнуться саблей, но получил такой удар в челюсть, от которого рухнул как подкошенный на пол. И это уже второй раз за день. Подоспел Логаан. Вдвоем они обезоружи­ли Барнетта, вынув из кобуры револьвер.
   А к ним в полутьме уже подбегали какие-то люди, пахнущие потом и порохом. Чиркнула спичка, тускло осветив церковный свод. Жан повернулся и узнал держащего спичку Поля Редона. Рядом с ним стоял Леон Фортен. За ними просматривались силу­эты Строкера, Шейтофа и Поуперса. Чуть в стороне был заметен лейтенант Спейч, а дальше стоял пастор Вейзен. У всех в руках были зажаты винтовки.
  -- Как вы здесь оказались? -- воскликнул Сорви-голова и по­том горестно спохватился:
  -- Что с Фанфаном?
   Все окружили лежащего на полу юного парижанина. Пастор Вейзен зажег свечной огарок и наклонился вместе с Жаном над умирающим. А что Фанфан умирал, было уже несомненно. Одна из пуль попала ему прямо в сердце. Другая, судя по всему, проби­ла легкое. Фанфан хрипел, на губах у него выступила кровавая пена. Но, почувствовав отблеск свечи, он открыл глаза и уже по­мутневшим взором увидел склонившегося над ним Жана.
   -- Хозяин,-- прошептал он немеющими губами.-- Ты...
жив... Как хорошо... И она жива? Люби ее... И... не забывай ме­
ня...
   Его глаза остекленели. Хриплое дыхание затихло. Жан схва­тился руками за голову. Из глаз его брызнули слезы. Сзади к нему подошла Жориса и обняла за плечи. Она тоже тихо плакала. Па­стор Вейзен негромко читал заупокойную молитву, держа в руках зажженную свечу. Все стояли, опустив обнаженные головы. Фан-фана укрыли плащом комманданта Поуперса.
  -- Нужно бы его похоронить,-- проговорил, вытирая слезы, Жан.
  -- Нам нельзя выходить наружу,-- сказал Поль Редон,-- как бы мы своей стрельбой не всполошили англичан.
  -- Эти стены заглушают звуки,-- успокоил их пастор,-- и я знаю здесь, в самой церкви, склеп. Можно положить его туда.
   Возле оглушенного и связанного Барнетта оставили Шейтофа. Жан и Логаан подняли начинающее коченеть тело Фанфана и по­несли его вслед за Вейзеном к одной из ниш в стене, слева от ал-

161


   таря. Остальные шли позади. Совместными усилиями подняли довольно тяжелую каменную плиту и бережно опустили Фанфана в глубокий, пустой склеп. Для кого его соорудили строители, бы­ло загадкой. Видно, он предназначался волею судьбы стать по­следним приютом веселому юноше с парижской улицы Гренета, геройски погибшему за тридевять земель от своей родины, в дале­ком африканском краю. За его свободу он отправился воевать вместе со своими другом и командиром, который сейчас в слезах стоял над его могилой. Фанфан спас ему жизнь, пожертвовав своей. Сорви-голова поклялся себе, что никогда этого не забудет. Да и как такое можно забыть?
   С тяжелым сердцем Жан Грандье вернулся к алтарю. Пастор зажег и расставил вокруг него принесенные с собой свечи. Но их было всего три, чтобы более яркий свет не привлек внимания анг­лийского патруля на площади. Трупы солдат и сержанта отнесли в одно из подсобных помещений. Хоронить их было негде. Бар-нетт, связанный и с кляпом во рту, сидел в углу и в злобном бес­силии вращал глазами, глядя на своих врагов. Он уже пришел в себя после удара Жана. Крепкая же у него челюсть. Пастор Вей-зен стал вести заупокойную службу. Все присутствующие собра­лись вокруг него. Даже Шейтоф бросил охранять Барнетта и при­двинулся ближе. Мерцающие отблески свечей переливались на опущенных в молитве лицах. И с каждой минутой на душе у Жа­на становилось легче. Она словно очищалась от тоски и скорби. Светлый, чистый дух Фанфана как будто находился рядом с ним и невидимой, легкой рукой успокаивал горестную боль сердца. Своим плечом Жан чувствовал плечо Жорисы, и это ощущение тоже успокаивало его, возвращало надежду и восстанавливало си­лы. Жан сжал в своей руке холодную ладонь Жорисы. Они подня­ли головы, переглянулись, слегка улыбнулись друг другу, бессло­весно принимая общее решение.
   Они подошли к пастору, когда тот закончил читать псалом.
   -- Обвенчайте нас,-- тихо попросил Жан.
   Вейзен взглянул на них своими красивыми синими глазами.
   -- Я ждал этого,-- проговорил он очень серьезно,-- и я рад
этому,-- и осенил их крестным знаменем.-- Благословляю ваш
брак именем Господа нашего Иисуса Христа, Спасителя и Исце­
лителя душ наших, любящего нас небесной любовью. И вы так же
любите, чтите и берегите друг друга до скончания дней. Аминь.
   Теперь они сами осенили себя крестным знамением и поцело­вались под одобрительный шепот, стоящих позади друзей. Затем, те стали поздравлять обвенчанных. Леон Фортен и Поль Редон по очереди обняли Жана и галантно поцеловали руку Жорисе. Тоже самое по одному сделали и буры. Последним должен был подойти Пиит Логаан, но вместо того, чтобы присоединиться к поздравле­ниям, он вдруг с криком бросился в сторону затемненного боково­го выхода, куда перед этим метнулась фигура оставленного без
   162
  
   присмотра Френсиса Барнетта, сумевшего развязать путы. Пиит догнал его возле самой двери, сбил с ног. Но у Барнетта в руке оказалась сабля Стейса, которую уронил убитый сержант. Уже, лежа на полу, бандит извернулся и нанес Логаану удар по икре, чуть выше сапога. Пиит вскрикнул от боли и обеими руками за­жал рану на ноге. Барнетт вскочил. Острое лезвие взвилось над головой Логаана...
   Но ударить Барнетт не успел. На пути стали встала другая сталь. Сорви-голова спас своего старшего друга. Он вовремя заме­тил прислоненную к стене саблю Барнетта и парировал его удар. Остальные даже не успели ничего сообразить -- так все это быст­ро случилось. Барнетт, взревев от ярости, попытался снова уда­рить. И опять удар был отбит. Спохватившиеся буры отрезали Барнетту путь к бегству через подземный ход и направили на него свои винтовки.
  -- Капитан, отойдите в сторону! -- крикнул коммандант Поу-перс.-- Сейчас мы с ним покончим!
  -- Нет! -- резко ответил Сорви-голова, отбивая очередной удар англичанина.-- Это мое дело! Я должен его завершить!
   Буры окружили место схватки возле алтаря широким полу­кольцом, не опуская винтовок. Леон Фортен отвел Жорису за их спины. Юная женщина с тревогой стала следить за поединком своего мужа. И поединок пока складывался не в его пользу. Бар­нетт прекрасно понимал, что у него шансов остаться в живых -- нет никаких. Если его не убьет этот мальчишка Грандье, то при­кончат буры, стоящие вокруг. И поэтому он твердо решил "взять с собой" своего злейшего врага, чтобы оставить вдовой его жену, сразу после венчания. Так он отомстит им обоим. И потому он со­брал всю свою злобу и ненависть и накинулся на Сорви-голову, нанося ему мощные, яростные удары. Жан едва их успевал отра­жать, отступая все дальше, в глубь алтаря. В коллеже Сен-Барб он был неплохо обучен фехтованию, но боевая сабля -- это совсем не то, что спортивная. И когда перед тобой не соперник-приятель, а дикий безжалостный враг, бандит, загнанный в угол зверь, убийца, который знает, что терять ему нечего, нужно его побе­дить, и не просто победить, а убить, потому что иного исхода быть не должно. Один из них должен погибнуть.
   Сорви-голова отбивался от Барнетта, с каждым мгновением те­ряя силы. Рана в левом плече, которая стала немного утихать, при резких движениях открылась и зажглась снова. И по закону подлости именно туда и попал клинок Барнетта, скользнув по лез­вию сабли Жана. У него потемнело в глазах от боли. Рассеченный мундир на плече опять стал пропитываться кровью. Уже слабею­щей рукой Жан с трудом парировал очередной выпад Барнетта. И тот почувствовал это и с утроенной силой стал наносить удары, и только остатки воли позволяли молодому французу отдалить свою гибель. А она приближалась с каждым замахом сабли англи-

163


   чанина. Он уже предчувствовал победу. На его худом безбородом лице злобная гримаса отражала всю ненависть и жажду убийства своего врага. Сорви-голова был прижат к стене под распятием. Он отмахивался от Барнетта почти вслепую, уже теряя сознание. Его друзья, в ужасе оцепенев, смотрели на финал, который вот-вот окончится гибелью мужественного юноши. Жориса готова была броситься на помощь мужу, но Леон и Поль, стоящие рядом, крепко держали ее за локти, не позволяя сорваться с места. Всех, кроме Жорисы, словно охватил паралич. Что-то не давало им вы­стрелить в спину Барнетту, который уже вплотную приблизился к Жану, чтобы прикончить его.
   -- Умри! -- заорал бандит, широко размахнувшись, чтобы на­
нести последний, смертельный удар.
   И тут все заметили, как из проколотого бока статуи распятого Спасителя выскользнула красноватая маслянистая капелька. Она с невероятной скоростью пересекла ногу Христа и упала на обна­женную голову Жана Грандье. И в то же мгновенье клинок фран­цуза сильным быстрым и точным движением руки пронзил горло Френсиса Барнетта. Бандит захрипел. Ноги его подкосились. Ру­ка выронила саблю. Он рухнул на колени. Из его рта и горла хлы­нули потоки крови. Он упал лицом вниз, конвульсивно дергая ру­ками и ногами. А потом замер возле сапог Жана Грандье, кото­рый, тоже бессильно уронив саблю, стоял, прислонившись к стене алтаря.
   И тут раздался голос пастора Вейзена:
   -- Сила Господа нашего Иисуса Христа неистребима!

2

   Жориса бросилась к Жану. Обняла его за шею, осыпав бледное лицо поцелуями. Следом подбежали Поль и Леон. Они бережно помогли Жану присесть, положив на пол плащ. Жориса уселась рядом, прижавшись к груди мужа. Пастор Вейзен сделал ему перевязку, затем перебинтовал ногу Пииту Логаану. Раны, нане-сеные Барнеттом, оказались неглубокими как в том, так и в дру­гом случае, но тем не менее Логаан охромел на правую ногу, и его тоже усадили в угол, дав отхлебнуть бренди из фляжки Поуперса. Коммандант поднес также флягу и Жану. Крепкий напиток об­жег рот и горло и прояснил сознание. Сорви-голова пришел в се­бя. Он ласково улыбнулся Жорисе и своим друзьям-французам. Потом посмотрел на лежащий рядом труп Барнетта и тихо про­шептал:
  -- Отец, ты отомщен.
  -- Ты отомстил и за меня,-- сказал Леон Фортен,-- ведь, так сказать, по милости этого бандита, я тогда оказался в тюрьме, об­виненный в убийстве.
   164
  
  -- И я отомщен тоже,-- проговорил Поль Редон.-- От твоей руки погиб не только Барнетт, но и Боб Вильсон, который тяжело ранил меня ножом.
  -- А мы должны быть вам благодарны,-- сказал Жан.-- Вы и главное Фанфан, спасли нас от смерти.
   Когда Жан произнес имя Фанфана, лицо его опять помрачне­ло. Он опустил голову на грудь и погладил волосы Жорисы. За­тем снова поднял взгляд на друзей.
  -- Как же вы здесь оказались? -- спросил Сорви-голова.
  -- Когда вы втроем уехали,-- начал Поль,-- мы с Леоном по­няли, что можем никогда тебя больше не увидеть. У тебя были все шансы погибнуть вместе с Жорисой и Пиитом. А такой исход не входил в наши планы. Ведь у нас была задача -- вернуть тебя до­мой живым. Мы решили последовать за вами. Ну, а наши друзья-буры нас одних не отпустили.
  -- И мы отправились следом,-- продолжил Леон,-- только вы, если не ошибаюсь, поехали в Преторию на поезде. Ну, а мы по старинке на наших лошадках. И передвигались ночью, а днем от­сиживались в каких-нибудь кустах или на разграбленных фер­мах. На третью, сегодняшнюю, ночь мы подъехали к пригородам Претории.
  -- Повезло нам,-- снова взял слово Поль,-- ни один англий­ский патруль нас не заметил. Мы оставили лошадей в саду, возле какого-то пустующего дома и пешком проскочили все блокпосты. Часовые на них, наверное, спали. Пастор Вейзен предложил ук­рыться в церкви на площади. Он знал, где лежит ключ от боково­го входа. В темноте пробирались глухими переулками. Два раза чуть не налетели на патрули. Но обошлось.
  -- Мы хотели поутру разузнать, что с вами сталось,-- сказал Леон.-- И, если вы попались, отбить вас у конвоя. Но, когда вош­ли в церковь, то увидели гнусную сцену вашего расстрела. Пер­вым сообразил Фанфан...
  -- Он погиб как герой-мученик, спасая жизни ближних сво­их,-- вступил в разговор стоящий неподалеку пастор Вейзен.-- Дай Бог пребывать ему в Царствии Небесном, среди вечного бла­женства. Он этого заслужил.
  -- А Барнетт сейчас уже, наверное, в аду жарится,-- не со­всем к месту высказался Поль Редон.-- Люди гибнут за металл.
  -- Да, кстати,-- сказал Жан, обращаясь к Леону,-- твоя бус­соль у Барнетта в кармане.
   Фортен подошел к трупу англичанина, присев на корточки, не­решительно засунул руку в левый боковой карман френча убито­го. Вытащил оттуда коробочку и открыл ее.
  -- Здесь где-то спрятано золото,-- проговорил Жан,-- мо­жешь, если хочешь, проверить свой прибор.
  -- Ну, что ж, давайте попробуем,-- сказал Леон и направился к центральному входу.

166


  -- Начнем отсюда, по кругу,-- Леон отпустил зажим стрелки, и та, немного покачавшись, остановилась на середине латунного измерителя -- лимба.
  -- Здесь ничего нет,-- бормотал Леон, медленно обходя все церковные уголки по левую сторону от входа. Рядом с ним, держа свечу, шел Поль Редон.
   Так они постепенно снова приблизились к алтарю. И вдруг стрелка на лимбе завертелась, как стрелка компаса возле магнит­ной аномалии. Леон и Поль остановились и стали оглядываться по сторонам.
  -- Золото где-то тут,-- проговорил Леон.
  -- Может, оно зарыто под алтарем? -- предположил Поль.
   Золотоискателей с любопытством окружили все буры. Они ста­ли высказывать предположения о местонахождении сокровищ. Шейтоф уже собирался собственным ножом вскрывать каменные плиты пола. Но его остановил пастор Вейзен:
  -- Я не хочу, чтобы блеск золота затмил вам глаза в Божьем храме. Золото принадлежит церкви. Оно здесь и останется.
  -- Но нам интересно на него поглядеть,-- сказал лейтенант Спейч.
  -- Если оно зарыто, непозволительно рушить пол и стены,-- ответил пастор.
  -- А если не зарыто? -- воскликнул Леон Фортен, подходя вплотную к тому месту, где все еще сидели на полу Жан и Жори-са. Он посмотрел на свою буссоль, а затем поднял взгляд на рас­пятье.-- Вот оно -- золото президента Крюгера! -- дрогнувшим голосом произнес Леон.
  -- Где? -- не понял, стоящий рядом Поль.
  -- Из него вылито распятье.
  -- Не может быть? -- удивился журналист.
  -- Дайте мне нож,-- попросил молодой ученый Шейтофа. Тот протянул ему широкий охотничий кинжал.
   Леон Фортен, приподнявшись на цыпочки, дотянулся до ниж­ней части креста и поскоблил острием ножа уголок. Толстый слой краски "под дерево" в том месте отвалился, и в тусклом свете до­горающих свечей заблестела узкая полоска чистого золота. Даже Жан и Жориса поднялись в полный рост, чтобы посмотреть на этот завораживающий блеск. Французы знали его притягатель­ную силу. Она открылась им в далеком отсюда Клондайке, когда в Медвежьей пещере они обнаружили несметные залежи, назван­ные "Мать золота". Примерно то же они испытывали и сейчас, глядя всего лишь на тонкую блестящую линию, но воображение уже снимало весь слой краски, и они представили, как сияет по-настоящему огромное золотое распятье.
   И тут под крест вступил пастор Вейзен. Он поднял руку, чтобы все оторвали взгляды от золотой полоски и посмотрели на него.
   166
  
  -- Давайте поклянемся именем Господа нашего Иисуса Хри­ста, что никто из присутствующих не выдаст тайны этого рас­пятья. Иначе, оно попадет в жадные руки англичан, и символ на­шей веры переплавят в золотые слитки. У них и так теперь много золота на Витватерсранде'. Клянитесь! -- повысил он голос и под­нял перед собой вверх пальцы в крестном знамении. Все, даже си­дящий в углу Пиит Логаан, сделали то же самое.
  -- Клянемся! -- эхом раздался под сводами одновременный возглас.
  -- А теперь нужно снова скрыть эту золотую полоску. Помоги­те мне,-- попросил Вейзен Шейтофа и Строкера, стоящих побли­зости, и затем взял у Поля Редона свечу.
   Строкер и Шейтоф поняли, что от них хочет пастор. Строкер нашел на полу кусочек отлетевшей краски. Затем принял у Вей-зена свечу и взобрался на плечи Шейтофу. Тот поднял его к само­му углу с открытой золотой полоской. Строкер обкапал ее свеч­ным воском. Потом очередь дошла до кусочка краски. Он почти ровно встал на место. Несколько движений пальцев художника, и снизу царапина Леона Фортена стала совершенно незаметной. За­тем Строкер почему-то протер платком ногу Спасителя.
   Труп Барнетта оттащили в подсобное помещение и положили рядом с убитыми солдатами. Потом провели маленькое совеща­ние.
  -- Нужно выбираться из города, пока еще не рассвело,-- ска­зал Поуперс.
  -- Под утро самый сладкий сон,-- согласился с ним лейтенант Спейч.-- Англичане, кстати, это тоже знают.
  -- Как бы нам незаметно пересечь площадь, иначе беды не ми­новать,-- проговорил Строкер.
  -- Вы забыли, что у нас Пиит ранен в ногу,-- сказал Жан,-- нам нужно достать повозку или карету какую-нибудь.

Глава VIII 1

   Тусклый осенний рассвет пробился сквозь густое, тяжелое ма­рево ночи, проявив на фоне неба очертания скалистых холмов к северу от города. Пора было уходить. Все тихонько выбрались че­рез боковую дверь в густой садик за церковью. Строкер и Шейтоф с двух сторон поддерживали сильно хромающего Логаана. Из-за ограды сада в сером свете наступающего утра Церковная площадь виднелась как на ладони. Правительственный президентский дво­рец с потухшими провалами черных окон. Рядом с ним -- гранит-
   * Золотоносный район Трансвааля.

167


   ный постамент под памятник президенту Крюгеру. Бронзовый "дядя Поль" встанет на него позже в своем сюртуке, цилиндре, опираясь на трость. И будет смотреть на свой город, который он покинул навсегда.
   Темные окна здания банка белели лишь квадратами металли­ческих решеток. Только вестибюль центральной гостиницы, не­смотря на ранний час, был ярко освещен. Над входом красной звездочкой горел фонарь. Англичане здесь, на первом этаже, от­крыли публичный дом, который пользовался повышенной попу­лярностью у офицеров преторианского гарнизона. Сейчас возле подъезда стояла коляска типа "фаэтон" с откидным верхом. На облучке, опустив голову в широкополой шляпе, сидел кучер-негр, погруженный в утреннюю дрему. Видно, дожидался всю ночь сво­его хозяина, занятого непотребными развлечениями. Две лошади тоже стояли, понурив головы.
  -- Вот то, что нам нужно,-- проговорил Сорви-голова,-- я к вам сейчас подгоню эту коляску. Уместимся мы все в ней?
  -- В тесноте -- не в обиде,-- ответил поговоркой Поуперс,-- но мы тебя, на всякий случай, подстрахуем. Будем держать вход на мушке.
  -- Надо обойтись без стрельбы и шума,-- предупредил Жан и, поцеловав в щеку Жорису, вышел из-за ограды церковного са­дика.
   Он неспешной походкой уставшего после ночного дежурства офицера стал пересекать площадь. Жан и в самом деле очень ус­тал. За прошедшие вечер и ночь он пережил столько событий и потрясений, что организм уже не справлялся с физической и пси­хологической нагрузкой и требовал отдыха. Но до отдыха, судя по всему, было еще далеко. Сорви-голова взял себя в руки и уже бо­лее твердым шагом подошел к фаэтону. Кучер даже не пошеве­лился. Он заливисто храпел и удивительно, как еще не свалился на мостовую. Сорви-голова хотел уже вскочить на подножку, а за­тем на облучок, чтобы слегка придушить спящего кучера, когда краем глаза заметил выходящего из подъезда джентльмена в сюр­туке, полосатых панталонах, шляпе и с тросточкой в руке. Тот то­же заметил, стоящего возле коляски офицера, и, обойдя ее сзади, вежливо приподнял шляпу:
   -- Могу вас подвезти, сэр,-- сказал он знакомым голосом.--
Сорви-голова взглянул на него, и рука сама метнулась к кобуре с
револьвером.
   Перед Жаном стоял живой и невредимый Маршиш-хаан -- вождь басуто. Мучитель и враг. Тот тоже узнал капитана Сорви­голова. В его узких азиатских глазках забились искорки страха, и он уже хотел броситься наутек, но черный зрачок револьверного ствола парализовал его желание. Как и голос Жана Грандье:
   -- Ни с места! -- тихо, но твердо и сурово произнес Жан.
   168
  
   Маршиш-хаан упал на колени и стал целовать сапоги Сорви­головы, орошая их горючими слезами:
   -- О, господин, не убивай меня! -- причитал вождь, хныча и
унижаясь.-- Это проклятый англичанин Барнетт заставил меня.
Посулил мне золото. Много золота. Я бедный, маленький чело­
век. Прости меня, господин!
   Жан брезгливо отступил на шаг. Маршиш-хаан подполз сле­дом и попытался снова поцеловать сапог.
   -- Вставай! -- приказным тоном сказал Сорви-голова.-- Са­
дись в коляску и прикажи кучеру ехать в сторону церкви.
   Вождь поспешно вскочил с коленей и подобострастно, сняв шляпу, раскланялся, словно лакей:
   -- Вы первым садитесь, мой господин. Я следом за вами...
   И Жан поставил стопу на подножку коляски, взглянув на ку­чера. Он отвел взгляд всего на секунду-две. И этого было вполне достаточно. Из тросточки Маршиш-хаана выскочило тонкое, ост­рое лезвие, словно змеиный зуб. Он метился в сердце, но Жан в последнюю долю секунды успел увернуться. Лезвие разорвало мундир и обожгло бок.
   -- Сдохни!..-- успел визгливо выкрикнуть вождь.
   И тут же револьвер Сорви-головы уперся ему в грудь и два раза гулко рявкнул. Злобное лицо Маршиш-хаана из желтого превра­тилось в бордовое. Черные узкие глазки выкатились из орбит. Он захрипел, оседая на мостовую. На белой манишке выступило кро­вяное пятно, похожее на большую красную звезду. Тросточка-нож упала следом, шипуче выбив из булыжника искру. Пальцы, украшенные перстнями, заскребли ногтями по булыжной мосто­вой и скрючились, судорожно замерев.
   И тут раздался крик, эхом отразившийся от стен гостиницы. Это кричал, удирая, проснувшийся кучер-негр, потерявший во время бега шляпу.
   -- Ой-ой! Помогите! -- орал кучер.-- Моего хозяина убили!
Со стороны церковного садика хлопнул выстрел. Кучер на бегу
   споткнулся и молча ткнулся лицом в мостовую. Но его крик и вы­стрел всполошил часовых возле правительственного дворца. Они заметались около ворот. Сорви-голова одним прыжком вскочил на козлы и ударил вожжами лошадей. Они неохотно двинулись, явно застоявшись за ночь. Но затем прибавили ход и быстро под­везли коляску к церкви. Из палисадника, держа наперевес вин­товки, появились Поуперс и Спейч. Следом Строкер и Шейтоф под их охраной усадили раненого Логаана. Затем выбежала Жо-риса. Она метнула в сторону Жана восхищенно-влюбленный взгляд, еще не зная, кто был тот, лежащий сейчас неподвижно на мостовой возле гостиницы. Потом в коляску залезли Поль и Леон со своим саквояжем. Последним вышел пастор Вейзен. Подняли над коляской черный брезентовый верх. Сорви-голова хлестнул коней кнутом, и те взяли с места в карьер. Коляска понеслась на

169


   мягком резиновом ходу мимо президентского дворца. Оттуда уже выскакивали солдаты охраны, стреляя на бегу. Из коляски по ним дали залп. Несколько солдат упало. Остальные открыли бес­порядочный огонь, не понимая даже, в кого они стреляют.
   Кони неслись вперед, управляемые капитаном Сорви-голова. Он гнал их на восточную окраину города, который, конечно, знал недостаточно хорошо. Но Претория была похожа на большую де­ревню. Здесь заблудиться невозможно. Жан опасался только кавалерийской погони, что поднимет на ноги пока еще спящий город.
   Так, собственно, и получилось. Англичане организовали пре­следование. Правда, разбуженный по тревоге драгунский эскад­рон значительно отстал, пока седлал коней. Он стал настигать бег­лецов уже на самой окраине. Коляска была явно перегружена. В ней, плотно прижавшись, сидело девять человек на коленях друг у друга. Десятым, в качестве кучера, на облучке сидел Сорви-го­лова. Обе лошади от такого избыточного веса не могли долго де­ржать быстрый темп и замедлили свой бег. На губах у них стала выступать пена -- явный признак усталости. Драгуны же, напро­тив, скакали на отдохнувших за ночь конях. И на каждом из них был всего один всадник. Так что запас времени, данный нашим друзьям, исчерпался очень быстро.
   Расстояние между перегруженной коляской и драгунским эс­кадроном стремительно сокращалось. У преследователей к тому же было почти десятикратное превосходство в численности. Ши­рокая, заросшая травой улица, на которой бегство и погоня долж­ны, по всей видимости, перерасти в свою драматическую стадию, выходила на большой загородный пустырь, превращенный окку­пантами в свалку. За свалкой находилась оборонительная линия Претории, состоящая из блокгаузов, снабженных пулеметами и орудиями.
   Как преодолеть это плотное кольцо с тыла на легкой перегру­женной коляске десятерым беглецам и двум уставшим лошадям, когда позади их преследует целый эскадрон драгун? Задача, в об­щем-то, невыполнимая и гибельная для отчаянных смельчаков. Надежда только одна -- на внезапное появление у оборонитель­ных сооружений в этот ранний час, когда даже часовые впадают в дрему, а в блокгаузах солдаты спят вповалку. Главное, не раз­будить их перестрелкой с драгунами.
   Сорви-голова оглянулся. Его друзья опустили брезентовый верх и, развернувшись, направили свои винтовки на догоняющих драгун. Те скакали длинной вереницей, и до их авангарда было метров пятьсот. Расстояние это с каждой секундой неумолимо со­кращалось, но еще оставалось достаточным, чтобы не потерять мизерных шансов на прорыв. Если только не начнется стрельба с той или другой стороны.
   -- Не стреляйте! -- крикнул Сорви-голова.
   170
  
   Поуперс, Строкер и Фортен повернули головы на голос. Жори-са и Логаан сидели на полу коляски.
  -- А если они начнут первыми? -- воскликнул Поуперс.
  -- Тогда мы пропали! -- в тон ему выкрикнул Жан. Он снова повернулся к лошадям и хлыстнул их кнутом по спинам. Лошади из последних сил рванулись вперед между дымящимися холмами мусора.
   У беглецов здесь появилось преимущество. Вонючий мусорный дым покрыл их своеобразной завесой, скрыв от взора преследова­телей. Сорви-голова поблагодарил провидение за такой подарок. Дым увеличивал шансы на спасение. И еще им стал помогать лег­кий утренний ветерок, веющий сзади и сдувающий дым в сторону оборонительных сооружений. До них оставалось не более трехсот метров, когда драгуны, потерявшие из виду беглецов, открыли беспорядочную стрельбу. Чего Сорви-голова опасался, то и случи­лось. Но они уже влетели в оборонительную полосу, снова подняв верх коляски. Из блиндажей и блокгаузов выскакивали заспан­ные солдаты и офицеры. Они ничего не понимали. Отовсюду раз­давались крики. Началась паническая стрельба. Мусорный дым не давал англичанам сориентироваться в нахождении противни­ка. Где-то послышался голос: "Буры наступают!" По всей линии затрещали винтовочные выстрелы. В серый утренний сумрак за­пустил длинную очередь ближайший пулемет. В общем, случи­лось настоящее столпотворение, которое почти всегда происходит при внезапном ночном или рассветном нападении.
   И Жан решил, что этот, пока неопасный, но шумный концерт, им только на руку. Странно, но коляску, набитую людьми, пока никто не заметил, хотя она мчалась вдоль окопов второй линии обороны. Сорви-голова лихорадочно искал проход, по которому из тыла к передовой линии подтягивают орудия и в наступление идет кавалерия. И вот сквозь дымовую завесу капитан разведчи­ков заметил неширокую колею, проложенную орудийными коле­сами между траншеями. Орудия завозили в блокгаузы для при­цельной стрельбы по восточной равнине на случай нападения на Преторию какого-нибудь отчаянного бурского генерала.
   Сорви-голова без колебаний направил туда лошадей. В тран­шее уже стояли солдаты. Они с удивлением наблюдали, как мимо них промчалась коляска, управляемая офицером. И по этой при­чине никто из них не выстрелил по ней. Все ждали появления противника с фронта, но не с тыла и на рессорном фаэтоне.
   Двести метров между второй и первой оборонительной линией кони промчались на втором дыхании и так же беспрепятственно преодолели и передовые траншеи, не вызвав подозрения у стре­лявших наугад по воображаемому врагу английских пехотинцев. Им даже в голову не могло прийти, что мягкая коляска, выско­чившая в степь через проход в проволочных заграждениях, бит­ком набита бурскими партизанами. Но в этом их вскоре убедили

171


   мчавшиеся следом драгуны. Солдаты, тем не менее, сообразили поздно. Да и то не все. Запоздалые выстрелы, пущенные вдогон­ку, не причинили нашим беглецам никакого вреда. Но драгун­ский эскадрон решил до конца выполнить свою задачу и завер­шить погоню. Она уже продолжалась по бескрайнему вельду. Ко­ляска подскакивала на кочках, проваливалась в ямки, вызывая неприятные ощущения у пассажиров и особенно у Жорисы, кото­рую начало тошнить. Словно чувствуя это, Жан выехал на просе­лок. Коляска пошла мягче, но драгуны неумолимо ее настигали. Опять был откинут верх, и все знали, что боя уже не избежать.
   Драгунский эскадрон растянулся по степи, смыкаясь и размы­каясь. Но в авангарде на вороном жеребце мчался командир эс­кадрона -- усатый майор, старый вояка и пьяница. Он еще перед самой тревогой хватил полбутылки виски, и хмель все шумел у него в голове, делая его бесшабашным и отважным. Майор вы­рвался далеко вперед. А с ним еще пятеро молодцов, не желаю­щих отставать от своего начальника. Эти герои, прижавшись к крупам своих коней и, отцепив от мушкетонов карабины, приго­товились к решающему броску. Но даже выстрелить ни разу не успели. Из коляски раздался дружный залп. Все шестеро драгун во главе с майором на полном скаку свалились с лошадей, убиты­ми или тяжело раненными. Их кони по инерции умчались в сто­рону от дороги. Следующая группа резко затормозила, осадив ло­шадей, чтобы помочь своему командиру. Снова из коляски гряну­ли выстрелы. Падающие люди, хрипящие кони -- все смешалось в одуряющем хаосе смерти. Из второй группы драгун в живых ос­тались только двое. К ним присоединилось еще человек сорок из отставших. Они приподнялись на стременах и открыли по коля­ске беглый огонь в то время, как еще примерно сорок всадников стали обходить движущийся экипаж с флангов.
   Пули, визжа, пролетели над головой Жана. За его спиной кто-то глухо, болезненно вскрикнул. Сорви-голова оглянулся. Ком-мандант Поуперс поник головой, упав на руки Строкера и Шейто-фа. Левый рукав куртки Тиля возле плеча окрасился багряным пятном. Пастор Вейзен, сидящий рядом, тут же стал перевязы­вать рану. Фланговые отряды драгун между тем уже скакали поч­ти на одной линии с коляской. Но до них с той и другой стороны было метров двести. И за свою самонадеянность драгуны тут же поплатились. С двух сторон по ним был открыт точный убийст­венный огонь, сбивший с лошадей еще по десятку всадников. По­теряв почти половину своего состава, оставшиеся в живых реши­ли прекратить преследование такого опасного противника и по­вернули своих лошадей назад в сторону города. Проводив их взглядом и дав в их сторону для порядка еще несколько выстре­лов, наши друзья приветствовали бегство врага радостными кри­ками. Сорви-голова придержал за уздцы вконец уставших лоша­дей, и коляска размеренно покатила по проселку на восток.
   172
  

2

   Путешествие продолжалось уже около часа и пока проходило спокойно. Но каждый из сидящих в коляске знал, что так долго продолжаться не может. Они находятся на оккупированной вра­гами территории, неподалеку от железной дороги, охраняемой очень тщательно. В любой момент они могут наскочить на какой-нибудь разъезд, которыми кишат окрестные места. И тогда снова погоня, снова бой с неизвестным финалом, возможно с более пе­чальным, чем предыдущий.
   Коммандант Поуперс был ранен серьезно. Пуля перебила ему ключицу, задев вену. И хоть пастор Вейзен пережал ее и забинто­вал, кровь сильно сочилась сквозь бинты. Необходимо было хи­рургическое вмешательство, иначе Поуперс истечет кровью. По­ложение оказалось угрожающим. А на коляске до передовых по­зиций генерала Ковалева еще ползти и ползти, отбиваясь от многочисленных конных разъездов англичан.
   И, словно подтверждая эти мысли, из ближайших кустов на дорогу выехал уланский взвод. Хорошо еще верх коляски оказал­ся снова поднятым и уланы смогли заметить в ней только сидя­щих на полу Логаана в форме майора и Жорису, окруженных не­сколькими парами сапог.
   Младший лейтенант -- командующий разъездом -- подъехал ближе и, отдав капитану Сорви-голова честь, вежливо попросил у него документы, которые у того были отобраны еще в президент­ском дворце, в ставке Китченера. Пока Жан рылся по карманам в поисках несуществующего пропуска, из коляски грянул друж­ный залп, сваливший с коней большую часть взвода. Оставшиеся в живых не успели даже вскинуть свои карабины, как были уби­ты вторым залпом. Уцелел только младший лейтенант, который безропотно сдал свой пистолет и саблю, видя печальный конец своих подчиненных.
   Все, кроме раненых и пастора Вейзена, выбрались из коляски, чтобы размять затекшие ноги. Лейтенант слез с лошади и стоял с поднятыми руками. Его молодое круглое лицо слегка побледнело при виде грозных бородачей, появлявшихся из маленькой коля­ски с винтовками наперевес, словно гномы из шкатулки с секре­том. Спейч и Шейтоф отправились осматривать поверженных улан. Трое из них были легко ранены, остальные убиты. Раненых перевязали, а затем связали спинами друг к другу, поместив в па­ру и младшего лейтенанта. Им был представлен шанс, в конце концов, развязать зубами путы. Но это должно было случиться только через несколько часов.
   Потом, возле коляски собрался непродолжительный совет, на котором Сорви-голова высказал пришедший к нему в голову план:

ш


  -- Чтобы побыстрее добраться до Витбанка, нужно захватить поезд. Он, должно быть, уже вышел из Претории. Я запомнил его расписание на вокзале. Нам нужно торопиться. Тут недалеко,-- Жан указал на карту, отобранную у младшего лейтенанта,-- тут недалеко станция Рейтон. Поезд там стоит полчаса.
  -- Но нас же арестуют на подъезде к станции,-- сказал Поль Редон.
  -- У вас с Леоном есть пропуска в зону оккупации,-- напом­нил ему Жан.-- Ну, а мы воспользуемся документами этого сим­патичного лейтенанта и формой этих парней,-- он взглянул в сто­рону лежащих на траве мертвых улан.-- Согласны? -- Жан по­вернулся к друзьям.
   Все закивали головами. Только пастор Вейзен отрицательно ею мотнул.
   -- Я останусь в своей одежде. С вашего позволения, мы с Поу-
персом будем изображать пленных.
   Переодевание заняло минут пятнадцать. Собственно, переоде­вались до конца в уланские мундиры только трое: Строкер, Шей-тоф и Спейч. И выглядели буры в них, как в маскарадных костю­мах. Средних лет уланы, заросшие густыми бородами, сразу мог­ли вызвать подозрение. У англичан, обычно, такие типажи встречаются крайне редко. Но ничего поделать было нельзя. Бриться и стричься -- никогда. Да и нечем. Надежда только на УДачу.
   Оседлали уланских коней. На облучок коляски уселся Леон Фортен. Он, как заправский кучер, хлестнул коней, и коляска в сопровождении кавалерийского эскорта покатила в сторону стан­ции Рейтон, до которой оказалось не более пяти километров.
   Как ни странно, все посты и заслоны они проехали благополуч­но. Пропуска Леона и Поля и удостоверение младшего лейтенанта улан, что присвоил себе Жан, вывернув из мундира две звездоч­ки, не вызвали у часовых сомнений.
   Станция Рейтон представляла из себя довольно большое зда­ние в голландском стиле, сделанное из традиционного в здешних местах базальтового кирпича. На втором этаже размещалась ко­мендатура небольшого английского гарнизона. Внизу -- зал ожи­дания. До прихода поезда из Претории оставалось минут десять, когда на площадку въехала легкая коляска фаэтон, запряженная парой лошадей, сопровождаемая бородатыми уланами и всадни­ком, похожим на охотника-аристократа. Возглавлял эскорт моло­дой лейтенант на кауром жеребце. Он первым спрыгнул с него и, подойдя к остановившейся коляске, подал руку, на которую опер­лась, спустившись на мостовую, молодая дама в зеленом бархат­ном платье и шляпке с бумажными цветами на тулье. Следом за ней с помощью подоспевших улан выбрался высокий майор, силь­но прихрамывающий на правую ногу. Потом из коляски показа­лись два бура. Один более молодой, похожий на священника, при-
   174
  
   держивал пожилого, раненного в плечо. С облучка быстро соско­чил кучер -- светловолосый и широкий в плечах.
   Вся эта странная компания последовала в полупустой зал ожи­дания и расселась там по скамейкам. Через минуту, переговорив о чем-то между собой, со скамейки встали лейтенант и дама и от­правились на перрон, чтобы осмотреться.
   Жан вел Жорису под руку вдоль платформы, быстрым взгля­дом разведчика осматриваясь по сторонам. На перроне в красной фуражке стоял начальник станции, разговаривая с каким-то пе­хотным капитаном. Неподалеку находились двое часовых. Они стояли, словно истуканы, глядя прямо перед собой. А возле забо­ра, окрашенного в желтый цвет, сидел бородатый нищий, поло­жив перед собой шляпу. Сорви-голова мельком взглянул на нище­го. И черты его грязного лица, обросшего спутанными рыжими волосами, показались ему чем-то знакомыми. Жан пригляделся попристальней и узнал в нищем Отогера, подвергнутого остракиз­му два месяца тому назад. Жан слабо сжал локоть Жорисы, пока­зав легким кивком на Отогера. Жориса тоже узнала предателя.
   -- Что же нам делать? -- тихо прошептала она.-- Он может
нас выдать.
   Жан еще не успел принять решение, когда Отогер, ухватив свою шляпу, поднялся и демонстративно медленно пошел через палисадник к зданию станции, очевидно, метя в комендатуру.
   -- Оставайся здесь,-- шепнул Жорисе Сорви-голова и устре­
мился вслед за нищим.
   Он догнал Отогера возле выхода из станционного палисадника, заросшего кустами акации. Услышав позади шаги, Отогер огля­нулся. В его глазах мелькнул страх. Рука метнулась в карман грязной куртки. Но было поздно. Сорви-голова нанес ему удар ре­бром ладони по шее. Отогер охнул и свалился на землю. Жан от­тащил его в кусты.
   И тут ему впервые вдруг стало плохо. Приступ дурноты и сла­бости прокатился по всему телу, и Жан с трудом удержался, что­бы не сесть на землю рядом с оглушенным Отогером. Но слабость стала медленно проходить. Дурнота откатилась от горла, и только голова была какой-то тупой и гудящей, словно внутри нее ударял тяжелый колокол и звук от него не мог вырваться наружу.
   Превозмогая этот гул, Жан нетвердой походкой возвратился к ожидающей его на перроне Жорисе. Она сразу заметила в нем из­менение.
   -- Что случилось? -- прошептала Жориса, заглядывая ему в
глаза.
   Жан не успел ничего ответить, потому что невдалеке послы­шался свист и перед станцией показалось черное полукруглое ры­ло паровоза с дымящейся над ним трубой. Из окошка кабины вы­глядывал закопченный машинист в засаленной кепке. К паровозу

176


   было прикреплено всего два вагона, и те казались полупустыми: в окнах виднелось всего несколько силуэтов.
   Из здания станции на перрон вышли немногочисленные пасса­жиры. Последней появилась живописная компания переодетых партизан, которая присоединилась к стоящей на платформе паре. Поуперс выглядел очень плохо. Лицо его побледнело. Он едва держался на ногах, находясь в полуобморочном состоянии от по­тери крови. Пастор Вейзен с трудом его поддерживал.
   Они оказались возле дверей первого вагона, откуда уже спрыг­нул проводник в черном форменном кителе и в армейском шлеме на голове. Он развернул на низкую платформу складную поднож­ку и встал рядом, ожидая посадки пассажиров. Леон Фортен по­дошел вплотную к Жану и протянул ему пачку билетов.
   -- Не будем пока рисковать,-- тихо сказал он,-- доедем до
Витбанка, а там видно будет.
   Жан согласно кивнул головой и под руку с Жорисой двинулся к вагону. Вслед за ним потянулись остальные партизаны. Провод­ник с почтением принял билеты у молодого лейтенанта и удивлен­но взглянул на странную группу, следовавшую за офицером. Вид­но, в его душу вкрались сомнения. Сорви-голова об этом догадал­ся и, чтобы успокоить проводника, негромко ему сказал:
  -- Мы возвращаемся в Витбанк со спецзадания генерала Той-нейкрофта. Это два бурских командира, захваченных нами. Наш майор ранен в бою. Мы очень устали.
  -- Располагайтесь в моем вагоне поудобнее, господа,-- отдав честь, произнес проводник и облегченно вздохнул,-- до Уэкфилда поезд проследует без остановок. А там и Витбанк недалеко.
   Первыми занесли раненых Поуперса и Логаана. За ними под­нялись в вагон остальные. Жан и Жориса завершили посадку. Ва­гон, как и предполагалось, оказался полупустым. В нем находи­лось всего несколько офицеров, возвращавшихся из отпуска в свои части под Витбанком. Во втором вагоне расположилась охра­на поезда из двадцати гражданских волонтеров -- воинов столь же доблестных, как и беспечных. Уже от самой Претории они уто­ляли жажду крепким элем во главе со своим командиром -- быв­шим лондонским клерком.
   Наши удачливые пока герои расположились в дальнем углу ва­гона, чтобы не привлекать внимания английских офицеров.
   Через несколько минут паровоз дал гудок и мягко тронулся, потащив за собой вагоны. Прямо от станции он стал набирать ход, свистя и густо дымя трубой. Колеса бились на стыках назойливой скороговоркой. После отъезда прошло минут сорок. И вдруг Жа­ну второй раз за этот день стало плохо. И еще хуже, чем тогда, в скверике на станции. Все тело бросило в жар, и оно словно оцепе­нело. В голову снова колокольным ударом проник гул. Сидя на скамейке, Жан пошатнулся, привалившись к Жорисе.
   -- Что с тобой? -- испуганно проговорила она.
   176
  
   -- Не знаю,-- пробормотал он,-- жар, слабость и голова гу­
дит.
   -- Заболел, наверное? -- сказал, сидящий рядом Шейтоф.
Все остальные тоже обратили внимание на состояние Жана.
   Каждый старался ободрить его и успокоить. Ольгер Шейтоф даже поделился своими запасами виски, от глотка которого Жану ста­ло немного легче.
   -- Ты, наверное, очень устал?! -- высказал предположение
Поль Редон.-- Тебе нужно поспать, да и всем нам тоже.
   Все согласились с этим предложением. Бодрствовать остались Строкер и Спейч. Остальные, включая раненого Поуперса, задре­мали, положив головы друг другу на плечи.
   Во сне на Жана навалилась череда кошмаров. Его поочередно убивали: то Барнетт, то Маршиш-хаан, а то и сам лорд Китченер из старинного дуэльного пистолета. В промежутках между убий­ствами мелькали лица Жорисы, Логаана, Леона, Поля и почему-то его тезки президента Крюгера. Появлялось и исчезало лицо Фанфана. Тот улыбался ему печально и манил рукой, словно звал куда-то. Но Жан за ним идти не хотел, хоть и сделал несколько шагов за уходящим вдаль Фанфаном. Но остановился возле глу­бокого обрыва. Перед ним сияло золотое распятие. И от его осле­пительного блеска даже во сне закрылись глаза. И открылись на­яву.
   Жан проснулся. На его плече, тихо дыша, спала Жориса. На­против, склонив друг к другу головы, похрапывали Шейтоф и Строкер. Логаан дремал, прислонившись к окну. Леон и Поль прикорнули на боковой скамейке. Между Вейзеном и Спейчем, опрокинув назад седобородую голову, обмякнув в неестественной позе, сидел коммандант Поуперс и неподвижно смотрел в потолок вагона открытыми глазами. Он был явно мертв.
   Сорви-голова растолкал пастора Вейзена. Тот проснулся и сра­зу же взглянул на Поуперса. Его взгляд потемнел.
   -- Я этого боялся больше всего,-- с придыханием сказал Вей-
зен и перекрестился.
   И тут же один за другим стали просыпаться остальные. Они смотрели на мертвого и все как один осеняли себя крестом. Поу­перса уложили на свободную скамью.
  -- Витбанк, Витбанк,-- раздался по вагону голос проводни­ка.-- Прибываем через десять минут.
  -- Что будем делать? -- спросил Логаан, глядя на Жана.
  -- Нужно действовать и немедленно! -- решительно сказал Сорви-голова. Чувствовал он себя неважно, но силы воли ему бы­ло не занимать.
  -- Вы трое,-- он обратился к переодетым в улан Спейчу, Стро-керу и Шейтофу,-- блокируете охрану. Если станут сопротив­ляться -- стреляйте. Тут главное -- внезапность. Кто возьмет на себя машиниста? -- спросил Жан.

ш


  -- Я,-- сказал Леон.-- В случае чего заменю его, и мы проско­чим Витбанк на всех парах.
  -- Тогда на нас пятерых -- пассажиры-офицеры. Пиит, вы можете передвигаться? -- спросил Жан у Логаана.
  -- Конечно, я не так серьезно ранен,-- ответил тот.
   -- Хорошо, тогда действуем по команде. Быстро и слаженно.
Первыми проскочили в соседний вагон переодетые "уланы".
   Пьяные охранники-добровольцы, увидав в проходе трех свире­пых, вооруженных до зубов бородачей, подчинились их приказу и побросали свои винтовки. Лишь их командир -- бывший клерк проявил героизм, попытавшись вытащить револьвер из кобуры, но был тут же застрелен лейтенантом Спейчем.
   Выстрел услышали сидевшие в вагоне офицеры. Кое-кто из них поднялся со скамеек, но тут же сел, увидев перед глазами черные зрачки стволов.
   Сорви-голова сделал шаг вперед.
   -- Господа! -- громко произнес он.-- Поезд захвачен предста­
вителями бурского сопротивления. Прошу во избежание крово­
пролития сдать оружие. В противном случае мы открываем огонь
на поражение!
   Никто из офицеров не захотел получить пулю в лоб. Они стали сдавать свои револьверы и сабли. Их рассадили плотно одной ку­чей в дальнем углу вагона. Проводник попытался спрятаться, но Леон Фортен поймал его за шиворот своей могучей рукой и велел открыть дверь, ведущую к паровозу. Леон по лесенке забрался на тендер, полный угля и, пачкая о него сапоги, подобрался к каби­не, боковое окно в которой было открыто. Не раздумывая, рискуя свалиться на полном ходу под откос, Леон ухватился за поручень и влез ногами вперед в окно кабины.
   Машинист и его помощник остолбенели, увидев появившегося в окне человека -- широкоплечего, сильного и решительного. Да еще вооруженного револьвером. Леон навел на машиниста свое оружие.
   -- Витбанк проезжаем транзитом! -- немногословно приказал
он.
   Городок проскочили, не сбавляя скорости, чем вызвали нема­лое удивление стоящих на платформе встречающих. Дальше железнодорожный путь шел на Миддельбург, последний населен­ный пункт, находящийся под контролем англичан. По плану Жа­на Грандье -- они должны будут сойти чуть дальше, на берегу ре­чки Клейн-Олифанс, а там до основного лагеря генерала Ковалева миль десять. Можно и пешком дойти.
   Но пешком идти не пришлось. Поезд мчался, поглощая кило­метры. Сорви-голова рядом с Жорисой, Полем Редоном, Пиитом Логааном и пастором Вейзеном сидели на скамейке и, не выпу­ская оружия, следили за офицерами, сидящими плотной груп­пой. Ладони те заложили за головы и находились в такой неудоб-
   178
  
   ной позе уже около часа. Руки у многих стали затекать. Но они боялись их опускать, опасаясь расстрела захватившими их парти­занами. Тем более, им обещали сохранить жизнь и выпустить из вагона, когда буры окажутся в безопасности. И они вынуждены были терпеть, чувствуя с каждым километром приближение сво­его освобождения.

Глава IX 1

   Их всех, включая добровольческую охрану, высадили сразу за Миддельбургом. Англичане, по привычке сбившись в кучку, не­стройно поплелись в сторону городка, до которого было километ­ра четыре. Они уносили с собой тело убитого добровольца-клерка.
   На берегу речки партизаны вырыли могилу для комманданта Поуперса. И несколько минут постояли над ней в молитве. Нужно было отправляться в пеший переход к лагерю Питера Ковалева. И тут Жану опять стало плохо. Симптомы остались теми же са­мыми, что и в два предыдущих раза. Но действие их оказалось бо­лее тяжким. Видно по всему, неизвестная болезнь проявлялась по нарастающей. Жан осел на руки своих товарищей. Его тело охва­тил какой-то необъяснимый паралич. Гул пронесся по голове, а затем затих где-то в необозримых глубинах мозга. Жан все видел и слышал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Это было странное чувство, словно его запеленали в тугой кокон. Наверное, так ощущает себя гусеница, превращаясь в куколку. Он видел, склонившиеся над ним лица друзей, отдельно замечая испуган­ные глаза Жорисы. Он слышал их голоса, но словно бы не пони­мал смысла сказанного. Голоса говорили о нем, но ему теперь бы­ло все равно.
  -- Он умирает? -- Жориса в слезах прижалась к Пииту Лога-ану.
  -- Не знаю,-- ответил тот, гладя ее по голове, как маленького ребенка. Шляпу Жориса уронила на землю.-- Но с ним произош­ло что-то нехорошее,-- добавил Пиит, глядя на неподвижно ле­жащего Жана.
  -- Он дышит,-- сказал Поль Редон, наклонившись над своим другом,-- дышит, но тихо, почти незаметно.
  -- Что это за болезнь такая непонятная? -- удивленно пожал плечами Шейтоф.
  -- А может, он ранен был, да нам не сказал? -- предположил Строкер, в недоумении почесывая свою черную бороду.
   -- Давайте его осмотрим,-- предложил лейтенант Спейч.
Поль расстегнул на Жане пуговицы мундира, затем рубашки.
   Все тело капитана Сорви-голова было испещрено шрамами от

179


   многочисленных ранений. Но все раны давно зажили, кроме двух: одной на левом плече от пули, а другой -- на левом боку. Эта была небольшой и неглубокой, словно по ребрам кто-то корот­ко чиркнул очень острым скальпелем. Края раны не затянулись, и изнутри уже сочился похожий на яд желто-зеленый гной.
   -- Дело рук дьявольских,-- произнес за спинами, взглянув на
эту странную рану, пастор Вейзен.
   -- Маршиш-хаан! -- воскликнула, догадавшись, Жориса.
Жан еще в поезде успел ей рассказать об этой неожиданной
   встрече на Церковной площади, возле коляски. Не сказал он толь­ко об ударе Маршиш-хаана тросточкой-стилетом. Видно, не при­дал этому значения. Но Жориса догадалась сама. И еще ей под­сказала разрезанная точно по ране рубашка.
  -- Он отравлен! -- почти закричала она и зарыдала на груди у Логаана.
  -- Какой-нибудь алкалоид замедленного действия,-- в горест­ной задумчивости произнес незаметно появившийся Леон Фор-тен. Он отпустил машинистов и присоединился к остальным, за­метив, что те склонились над упавшим Жаном.
  -- Яд уже пошел в кровь,-- тихо, чтобы не слышала Жориса, сделал вывод Поль,-- теперь его спасти может только чудо.
  -- Некоторые алкалоиды не убивают,-- проговорил Леон,-- они лишь вызывают длительный паралич. Возможно, это тот слу­чай?
  -- Я его здесь не оставлю! -- заливаясь слезами сказала Жо­риса.
  -- Куда же нам его нести? -- спросил Шейтоф.
  -- Мы должны вернуться во Францию! -- решительно прого­ворил Леон Фортен.-- И мы доставим туда нашего Жана -- жи­вым или мертвым. Лучше, конечно, живым,-- добавил он, и на его глаза тоже навернулись слезы.
  -- Мы доберемся на этом поезде до Лоренсо-Маркиша,-- ска­зал Поль Редон,-- а там зафрахтуем пароход.
  -- Мы с вами должны расстаться, друзья,-- обратился Леон к бурам.-- Спасибо вам за помощь. Мы вас никогда не забудем.
   Буры переглянулись между собой. И за всех сказал Пиит Ло-гаан:
   -- Спасибо вам, Леон, за лестные слова. Но вы поблагодарите
нас за помощь в порту Лоренсо-Маркиша, когда вы в целости и со­
хранности сядете на корабль. Мы друзей в беде не бросаем. И раз­
ве вам в этой поездке не понадобятся пять метких ружей?
   Растроганные Леон и Поль по очереди обняли всех пятерых. По­том Жана подняли несколько пар бережных рук и вновь занесли в первый вагон. Второй за ненадобностью был отцеплен. Пополнены из реки запасы воды. Угля оказалось вполне достаточно. Они рас­считывали доехать за десять часов до Лоренсо-Маркиша, до кото­рого от Миддельбурга было около 375 километров. Эта местность
   180
  
   почти не контролировалась англичанами. Кое-где разбросанные вдоль дороги аванпосты и блокгаузы, часто подвергались налетам окрестных партизан. Но железную дорогу те разрушить не смогли, и поезда англичан иногда прорывались до Мозамбикской границы. На эту удачу и рассчитывали Поль и Леон, забираясь в кабину па­ровоза. Он дал гудок и, набирая скорость, помчался по бескрайне­му бушвельду, постепенно переходящему в холмы и невысокие от­роги севера Драконовых гор. Путь шел вдоль бурной, своенравной речки Инкомати, над которой нависали голые скалы. Вечерело. Стал накрапывать мелкий осенний дождь. Он вместе с копотью па­ровозного дыма попадал Леону Фортену в лицо, делая его грязно-пегим. Не лучше выглядел и Поль Редон, взявший на себя тяже­лый труд помощника-кочегара. Он старался изо всех сил, загру­жая углем пышущую жаром топку. Пот ручьями тек по его измазанному угольной пылью лицу, засыхая на нем светлыми, со­левыми подтеками. Но Поль его даже не вытирал.
   В вагоне царила напряженная печаль. Жан Грандье неподвиж­но лежал на скамейке с закрытыми глазами и казался мертвым, только еле заметное дыхание из чуть приоткрытого рта да ните­видный пульс на запястье говорили, что в капитане Сорви-голова еще теплится искорка жизни. Но каждую минуту она может угас­нуть. Рядом с мужем сидела Жориса с заплаканным, осунувшим­ся лицом. Пиит Логаан успокоительно держал ее руки в своих. На душе у него было тяжело. Он как родных детей полюбил этих юных возлюбленных: мужественного легендарного командира разведчиков и славную девушку -- внучку президента Крюгера. Сейчас их счастье, которому Пиит так радовался и по мере сил оберегал, висело на волоске. Жан мог в любую минуту умереть, и Логаан не знал, как спасти своего юного друга.
   На соседней скамейке сумрачно сидели Строкер, Шейтоф и Спейч. Они молча глядели в окно. К темному стеклу прилипали и стекали вниз капельки дождя, словно это были слезы. Так же плакали души трех взрослых сильных мужчин-бойцов, не бояв­шихся своей смерти, но со страхом ждущих смерти лежащего на скамейке юноши-француза, которого каких-нибудь четыре меся­ца назад они совсем не знали, а, познакомившись, привязались к нему душами художника, музыканта и солдата. Сейчас их души плакали и молили Бога о спасении жизни капитана Сорви-голова.
   Молился о нем и пастор Вейзен. Он расположился в стороне и, раскрыв Новый Завет, неслышно шевеля губами, почти непре­рывно читал молитвы и псалмы за здравие, обвенчанного им мо­лодого человека. Какая-то мысль не давала до конца пастору уг­лубиться в смысл читаемых молитв.
   Сначала он не улавливал ее, но вдруг перед мыслимым взором Вейзена всплыла летящая из подреберья по ноге Спасителя на распятии маслянисто-кровавая капля, попавшая на темя Жана. И затем платок Эйгера Строкера, которым он вытер след этой кап-

181


   ли. Пастор Вейзен понял все. Вот почему Жан до сих пор не умер, хотя страшный яд давно попал ему в кровь. И вот, где спасение и исцеление.
   Пастор Вейзен поднялся со своего места и подошел к сидевше­му с краю Строкеру, наклонился к его уху и что-то тихо сказал. Художник понимающе кивнул головой и вытащил из бокового кармана уланского мундира аккуратно сложенный носовой пла­ток. Строкер передал его пастору. Тот подвинулся к Жану чуть впереди сидящей у него в ногах Жорисы и расстегнул рубашку умирающего. Ранка на боку все так же гноилась, хотя гной уже убирали два раза. Пастор развернул платок. На его внутренней стороне виднелись явные маслянисто-кровавые следы. Вейзен прочитал молитву, перекрестил лежащего на скамейке Жана и приложил платок к ране. Затем перебинтовал туловище капитана Сорви-голова вместе с платком.
   Все остальные с любопытством наблюдали за действиями пас­тора. В заплаканных глазах Жорисы мелькнула надежда. Между тем пастор внимательно следил за Жаном. И на глазах его бледное лицо стало приобретать розовый оттенок. Дыхание стало более ровным и глубоким, поднимая грудь.
  -- Слава нашему Спасителю и Исцелителю Иисусу Христу! -- провозгласил, встав, пастор Вейзен и истово перекрестился. Все сидящие в вагоне сделали то же самое.
  -- Теперь он будет спать,-- сказал пастор,-- долго спать.
   Из глаз Жорисы снова брызнули слезы. Но это были слезы Ве­ры, Надежды и Благодати.
   Поезд, между тем, поглощал ночное пространство. Он мчался, как черный огнедышащий дракон, разгоняя окрестное зверье и пугая немногочисленных людей, кое-где еще живущих на полу­станках. Леон Фортен зажег прожектор на носу паровоза и почти непрерывно давал гудок, который отражало эхо Драконовых гор. Поезд и горы словно слились в одну стихию. Стали единым це­лым. Драконовы горы пока держали этого гудящего и грохочуще­го дракона. Но к утру они отпустят его на волю к океанской бес­крайней глади. Так думал Леон Фортен, глядя из окна паровоза в ночную горную даль.
   Внутри вагона все спали, устав от дневных треволнений. Спал Пиит Логаан, положив под голову свой майорский мундир. Его лицо во сне иногда передергивалось. Наверное, побаливала рана на ноге. Спали, разнотонно похрапывая, Спейч, Строкер и Шей-тоф. Спал пастор Вейзен, не выпуская из рук Евангелие. Спала Жориса, как маленькая девочка, свернувшись клубочком непода­леку от Жана и всхлипывая сквозь сон. Спал и сам капитан Со­рви-голова. Спал крепким, беспробудным сном. В его отравлен­ном ядом организме происходили неведомые, но благодатные про­цессы. Яд улетучивался, отступал под натиском исцеляющей силы. Приближалось утро...
   182
  

2

   Поезд подъезжал к Претории. На каждой станции вагоны по­полнялись празднично одетыми пассажирами. В основном это бы­ли окрестные фермеры: степенные бородатые отцы семейств, их жены в модных платьях и накидках и дети в добротных костюмчи­ках и легких пальто. На воздухе прохладно -- утро самого послед­него майского дня. В Южной Африке наступила зима. Но солнце светит ярко в совершенно безоблачном небе, создавая ощущение праздника. И в самом деле -- люди ехали на праздник. В свою сто­лицу, возрожденную заново. Через восемь лет. Тогда, в 1902 году, буры подписали унизительную капитуляцию. Британская воен­ная машина после почти трех лет позорной войны наконец-то суме­ла раздавить независимость двух республик. Им предоставили " ав­тономию" в рамках колоний. Затем пытались безуспешно ассими­лировать, заставляя буров забыть свой родной язык, навязывая везде английский. Но ничего из этой затеи не вышло. Африканде­ры, проиграв войну в Трансваале и Оранжевой республике, выиг­рали ее во всей Южной Африке. Войну без армий и сражений. Вой­ну политических компромиссов и твердого духа бурского национа­лизма, сломившего британский консервативный либерализм.
   Вся Южная Африка объединилась в Союз. И люди ехали на праздник провозглашения Южно-Африканского Союза.
   Среди пестрой публики выделялась семья, внешне непохожая на остальных, ехавших в этом поезде. Это были иностранцы и ино­странцы очень богатые, судя по дорогим кожаным чемоданам, ле­жащим на багажной полке. С краю сидел белокурый мальчик лет семи-восьми в морском костюмчике и бескозырке. Сверху на плечи был накинут плащик с меховым воротничком. Мальчик держал в руке игрушечную саблю. Его другую руку придерживала молодая миловидная дама, с лицом, прикрытым полупрозрачной вуалью. На ее голове красовалась шляпа со страусиными перьями. На коле­нях она держала зонтик в тон своему дорожному замшевому костю­му, слегка скрывающему большой круглый живот. Одна ее рука, держащая сына, была обтянута кожаной перчаткой, вторую, обна­женную, сжимал в своей ладони загорелый молодой человек с не­большими светлыми усиками над еще по-юношески припухлыми губами. Но упрямый подбородок и пронзительный взгляд ярко-си­них глаз указывали на то, что это уже зрелый, опытный мужчина с твердым и решительным характером. Одет он был тоже в дорож­ный полувоенный френч и широкополую шляпу с чуть загнутыми полями. В свободной руке он держал трость с набалдашником, изо­бражавшим лошадиную голову.
   Молодой человек частенько поглядывал на сына и жену. Та от­вечала ему нежной улыбкой счастливой женщины. И он еще крепче сжимал ее руку, получал в ответ такое же крепкое руко­пожатие.

183


   Показались пригороды Претории. Блокгаузы и другие оборо­нительные сооружения были давно уже снесены. Пустырь, быв­ший ранее свалкой, застроен новыми коттеджами. Они были вид­ны чуть в стороне. Воспоминания нахлынули на молодого челове­ка и на его жену. Они возвращались через девять лет в края, где их свела судьба, где к ним пришла любовь, когда вокруг царила смерть. И на ее губительном фоне они еще сильнее почувствовали приход Любви, связавшей их навеки. Он вспомнил, как очнулся в каюте корабля и увидел ее глаза, вспыхнувшие радостью его пробуждения от смертельного сна. Позади просматривались лица двух его друзей, но ее лицо, ее глаза, казалось, заполняли все про­странство корабельной каюты. В ее глазах стояли слезы, слезы вновь обретенного счастья.
   Во время длительного плавания он постепенно возвращался к жизни. Сначала спускался с койки и с помощью друзей медленно ходил по каюте. Затем стал выходить на палубу парохода и даже прогуливался по ней об руку с женой. И, когда на горизонте пока­зались краны Марсельского порта, Жан Грандье почувствовал се­бя совсем окрепшим. Он сошел на родную землю почти той же бодрой юношеской походкой, которой поднимался на борт паро­хода, уплывая в далекую Южную Африку почти два года назад. Он вдыхал воздух любимой Франции как живительный нектар, и всю дорогу от Марселя до Парижа был весел и шаловлив, словно мальчишка, к общей радости Жорисы, Леона и Поля.
   На вокзале П.Л.М. их уже встречали: Марта, Жанна, ее отец Дюшато. Не было только Ластанга, который не сумел приехать из Канады, обремененный заботой об их совместном золотом при­иске. Сколько было объятий, слез, поцелуев после столь долгой разлуки. Леон и Поль приехали вовремя. Леон стал отцом белоку­рой девочки, а Полю Жанна подарила черноволосого сына -- точ­ную копию Редона. И он этим сходством очень гордился.
   А затем в большом уютном доме, перестроенном из виллы Кар­мен, где поселились все три семьи, стали собираться гости. Звуча­ли рассказы о приключениях в Южной Африке. Рассказчиком был, в основном, Поль Редон, который одновременно писал цикл очерков об англо-бурской войне по впечатлениям очевидца. Он ис­пользовал и записи капитана Сорви-голова, сделанные им в тюрь­ме на Кейптаунском маяке. Но Поль Редон был все же журналист, а не писатель, и однажды, на одном из званых вечеров, Поль по­знакомил Жана Грандье с человеком средних лет, обладателем роскошных усов:
   -- Луи Анри Буссенар -- беллетрист,-- представился тот.
   Жан читал кое-какие его произведения еще будучи учащимся коллежа Сен-Барб и втайне мечтал познакомиться с этим писате­лем. И вот, наконец, случай представился. Буссенар оказался ин­тересным собеседником, и после нескольких встреч Жан отдал ему свою рукопись.
   184
  
   -- Я напишу о вас книгу,-- пообещал Луи Буссенар и не обма­
нул, сдержал свое слово, написав даже две книги: "Ледяной ад"
и "Капитан Сорви-голова". Несколько экземпляров с автографом
он подарил своему герою и его друзьям, за что Жан ему был очень
благодарен.
   Только через полгода после рождения сына, Жан и Жориса от­правились вместе с ним в Женеву, где обосновался вместе с семей­ством Поль Крюгер -- президент уже несуществующей республи­ки Трансвааль. Вожди буров подписали капитуляцию, и Жориса захотела быть рядом с дедом в самые трудные для него дни. Он еще больше постарел и осунулся. Глубже стали морщины на его тяжелом лице, окаймленном редкой седой бородой. Он обнял внучку, и на красных, воспаленных бессонницей глазах выступи­ли две мутноватые слезинки. Жана он узнал почти сразу и тоже обнял как дорогого и близкого ему человека:
   -- Рад вас видеть, мой мальчик,-- с трогательной гримасой
проговорил Крюгер,-- спасибо, что вы не жалели себя в нашем
святом деле. Спасибо, что спасли мою внучку. Спасибо за правну­
ка,-- и он осторожно поцеловал в щечку маленькое живое суще­
ство, которое протянула ему Жориса.
   Потом та познакомила Жана с родителями и двумя старшими сестрами. Пауль Крюгер умер через два года, отказавшись вер­нуться в Трансвааль.
   И еще одного человека они случайно встретили в Женеве. На берегу озера стоял в задумчивости русобородый господин со зна­комым обоим супругам лицом. Жан, боясь ошибиться, подошел к нему сбоку. Господин оглянулся. Их глаза встретились. И они уз­нали друг друга: капитан Сорви-голова и генерал Ковалев. Они дружески обнялись, а затем, проводив Жорису в резиденцию де­да, долго сидели в одном из кафе, вспоминая минувшие дни. Ко­валев покинул Трансвааль в конце 1901 года. Пробирался тайны­ми тропами, опасаясь засад племени зулусов, служивших англи­чанам. Он даже лишился пальца в одной из стычек. Приехав во Францию, Ковалев оказался без средств к существованию и, кое-как добравшись до Женевы, хотел попросить помощи у Крюгера, да как-то не решался -- самолюбие держало. Случайная встреча с Жаном Грандье устранила эту проблему. Жан выписал на имя Петра Ковалева чек на 500 тысяч франков, что позволяло ему без­бедно жить в любой столице мира. Но Ковалев, искренне поблаго­дарив Жана за дар, решил отправиться на Родину, в Россию.
  -- Я нужен там,-- сказал он,-- в России назревают грандиоз­ные события. Страна на пороге революции.
  -- Вы станете революционером? -- искренне удивился Жан.
  -- Я еще не решил,-- ответил Петр,-- но оставаться в стороне не хочу. Я -- воин, а воин должен сражаться и погибнуть в бою.
   Он погиб через три года, отстреливаясь от жандармов на одной из улочек Санкт-Петербурга.

186


   Пожив два месяца в Женеве, Жан с семейством возвратился в Париж, на виллу Кармен и зажил размеренной жизнью рантье и буржуа. Он воспитывал сына и внешне был примерным семьяни­ном: любящим супругом и отцом. Он не чаял души в жене и сыне. Но внутри еще не погас огонек жажды путешествий и приключе­ний. И он спустя пять лет после возвращения во Францию пред­принял вместе с Полем и Леоном экспедицию в Индию на поиски золота раджи Бахадур-шаха, по легенде зарытого им в Дели при штурме города англичанами в сентябре 1857 года, во время си-пайского восстания. Золота, даже с помощью буссоли Леона, они не нашли, но зато через полгода вернулись к своим женам, пол­ные впечатлений и с индийскими сувенирами.
   За время этого путешествия воспоминания о Южной Африке стали размываться, но внезапно напомнили о себе зеленым кон­вертом с приглашением на торжества по случаю провозглашения Южно-Африканского Союза. Приглашение было подписано Луи­сом Бота. И, хотя Жориса была уже на девятом месяце беремен­ности, она настояла на своей поездке на родину вместе с мужем и сыном.
   ...На вокзале они взяли моторное такси, которые недавно по­явились в Претории. Цивилизация дошла и сюда. Такси быстро доставило их до Церковной площади. А она уже была запружена моторами, кэбами и конками, из которых выходила празднично разодетая публика, сливающаяся с толпой возле президентского дворца. Под постаментом памятника Крюгеру находилась укра­шенная цветами и разноцветными лентами трибуна, на которой стояли какие-то люди в котелках и смокингах. Трибуну плотным кольцом окружали полисмены в шлемах.
   Жан, Жориса, их сын и слуга с чемоданами сумели пробраться в первый ряд прямо перед оцеплением. Жан поднял на руки сына и взглянул на трибуну. Луиса Бота он узнал почти сразу. За де­вять лет он почти не изменился. Только чуть поседела бородка и усы, и выглядел бывший главнокомандующий в гражданской одежде более солидно. Еще бы, ведь его назначили первым премьер-министром Южно-Африканского Союза. Англичане и бу­ры решили объединиться, чтобы устранить свои разногласия. Не всем бурам, правда, это стало по нраву. Многие не захотели ми­риться с властью англичан и даже не мыслили ни о каком "брата­нии" со своими злейшими врагами.
   На трибуне Луис Бота держал речь. Он рассказал о тяжелом и тернистом пути Южной Африки к этому объединению, через вой­ны, лишения и жертвы, которые были не напрасны. Четыре коло­нии соединились в один союз под эгидой Британской короны, кото­рую здесь представляет генерал-губернатор сэр Альфред Литтель-тон (кивок в сторону человека в расшитом галунами мундире. Тот благосклонно раскланялся). Раздались жидкие аплодисменты.
   -- Свобода взойдет над Южной Африкой! -- закончил Луис Бота.-- Как всходит солнце из утренних облаков, и как она взош-
   186
  
   ла над Соединенными Штатами Америки и тогда она поднимется над всей нашей землей! -- Здесь раздались уже дружные и про­должительные аплодисменты.
   Оркестр, стоящий чуть в стороне, грянул гимн "Правь, Брита­ния!" Англичане сняли шляпы, буры этот жест игнорировали.
   Луис Бота взглянул вниз с трибуны. Его взгляд встретился с глазами Жана Грандье. Бота его узнал. Это было несомненно. Премьер-министр радостно взмахнул рукой и с неподобающей его статусу поспешностью быстро спустился с трибуны. Проскочил мимо полицейских из оцепления и заключил Жана Грандье в объ­ятия.
  -- Сорви-голова! -- воскликнул он.-- Вы все-таки приехали! Как я вас рад видеть!
  -- Я тоже, мой генерал,-- ответил Жан.-- Поздравляю вас с назначением.
  -- Спасибо! Надеюсь, что дальнейшая судьба нашей страны будет более благополучной.
   Бота галантно поцеловал руку Жорисе, потрепал по щеке мальчугана и махнул ладонью кому-то возле трибуны. Подбежал расторопный адъютант со складным стулом и каким-то свертком под мышкой. Жориса уселась на стул, а Бота развернул сверток. Жан увидел и вспомнил картину, написанную Эйгером Строке-ром на берегу реки во время их путешествия из Оранжевой рес­публики в Трансвааль. Жориса тоже узнала эту картину и благо­дарно взглянула снизу на Луиса Бота.
  -- Она висела у вас на стене в палатке, когда вы уехали,-- сказал тот,-- я решил ее сохранить до вашего возвращения. Да, кстати,-- добавил он,-- вечером в правительственном дворце прием. Вы мои почетные гости.
  -- Я хотел бы до этого встретиться со своими друзьями,-- ска­зал Жан,-- но не знаю, живы ли они, и где их искать?
  -- Уж не о нас ли вы говорите, капитан? -- вдруг позади сре­ди людского гула раздался громкий голос.
   Жан обернулся. На него смотрел, улыбаясь, Пиит Логаан. Он немного постарел и похудел, но серые глаза горели все тем же внутренним огнем. Рядом с ним стояла достаточно молодая сим­патичная женщина и юноша лет пятнадцати, очень похожий на отца. И они тоже улыбались.
  -- Нас послали на розыски,-- сказал после крепкого рукопо­жатия Пиит.-- Мы узнали, что вы приезжаете. Наши уже, навер­ное, скоро соберутся. Приглашаем вас в компанию старых знако­мых. Не откажетесь?
  -- Да как мы можем отказаться! -- воскликнул Жан.
  -- Ну, чувствую, я здесь становлюсь лишним,-- усмехнулся в бородку Луис Бота.-- Меня ждут государственные заботы. До встречи на приеме,-- добавил он, пожал руки мужчинам, а дамам поцеловал и возвратился на трибуну.

187


   Жан послал слугу с чемоданами в гостиницу. Они с трудом пробрались сквозь толпу. Пиит под руку с женой и сыном, вел семью Грандье через широкую площадь прямо к церкви. Церковь с тех пор совсем не изменилась. Только на коньке фасада был ус­тановлен позолоченный крест, сиявший в лучах яркого зимнего солнца.
   Калитка в церковный палисадник осталась приоткрытой, и все дружно пошли по вымощенной плитами тропинке, обсаженной кустами цветущих роз, в глубь сада, где находилась овальная бе­седка с широкими стеклянными окнами. Дверь в беседку тоже была приоткрыта.
   -- Проходите,-- сказал Логаан, пропуская вперед Жорису с сыном и Жана.
   Из-за круглого стола, уставленного бутылками и закусками, навстречу с радостными приветствиями поднялись его друзья: Строкер, Шейтоф, Спейч. Здесь оказался даже капрал Гегель, еще более полысевший. Все пришли с женами и детьми. У Стро-кера это были две взрослые девицы и дородная жена-блондинка. У Шейтофа, наоборот, жена была худая, черноволосая, с тонкими чертами лица. Взрослая дочь -- копия музыканта, сын -- выли­тая мать. Лейтенант Спейч в гражданской одежде сидел рука об руку с молоденькой девицей, которую он представил как невесту. Девица при этом потупила взгляд.
   Возглавлял праздничный стол одинокий пастор Вейзен. Он вы­шел навстречу вошедшим и, осенив их крестным знамением, трижды расцеловал в щеки. После взаимных приветствий, руко­пожатий и поцелуев все расселись вокруг стола. Пастор Вейзен, прочитав молитву, провозгласил тост за возвращение капитана Сорви-голова и за встречу старых друзей. Все выпили, стали заку­сывать. Началась застольная беседа.
   За время их расставания жизнь, естественно, у каждого сло­жилась по-своему. Логаан, сидевший по правую руку от Жана, вкратце рассказал ему о себе и остальных друзьях и событиях, произошедших с ними, после того, как Жан потерял сознание в поезде. Они все же прорвались через Мозамбикскую границу и сдались португальским властям. Поль, Леон, Жориса со спящим Жаном через три дня уплыли на корабле во Францию. А буров португальцы отправили в специальный лагерь для интернирован­ных неподалеку от Лоренсо-Маркиша, где они и находились до конца войны, целый год. Затем возвратились к родным пепели­щам. Страна и в самом деле превратилась в сплошное пепелище. Большинство ферм было сожжено оккупантами. Скот почти весь уничтожен. Тысячи женщин и детей умерли в концлагерях. "Ми­лосердные" победители выдали бурам компенсацию, но это были крохи в пустыне разорения и голода. Затем начались годы навя­зывания английского языка в обеих республиках. Логаан и его семья, которая, к счастью, выжила в лагере, осталась без средств к существованию. Работать в англоязычной газете он не хотел.
   188
  
   Перебивались случайными заработками. Иногда им помогал Стейс, дослужившийся до капитана. Сейчас он в Англии. Туда же уехала и его мать. У Строкера и Шейтофа дела обстояли примерно так же. Художник рисовал на улицах Йоханнесбурга портреты, а музыкант рядом играл на своей трубе. Тем и жили. Потом дела стали постепенно налаживаться. Снова разрешили использовать африкаанс. Луис Бота и Ян Смэтс* создали Народную партию. Стала выпускаться газета. Пиит Логаан получил в ней долж­ность. Сейчас он редактор. Выпустил еще две книги стихов и роман, посвященный Жану Грандье, под названием "Капитан Сорви-голова возвращается". Логаан протянул Жану том с золо­тым тиснением на обложке. На титульном листе под портретом автора стояла дарственная подпись. Жан в обмен вручил Пииту повесть Луи Буссенара и книжку очерков Поля Редона.
   Эйгер Строкер подарил семейству Грандье небольшую картину с пейзажем одного из озер Крисси.
   -- Чтобы вы не забывали наши края,-- сказал он, улыбнув­
шись в бороду.
   Между тем постепенно стало темнеть. На столе зажглись све­чи. И тут со своего места снова поднялся пастор Вейзен. В руке он держал бокал с вином.
   -- Я хочу, чтобы мы вспомнили о тех, кого нет сейчас с нами.
О наших друзьях, погибших в той жестокой войне. Пусть Господь
упокоит их души.
   Жану Грандье вспомнилась безымянная могила комманданта Тиля Поуперса на берегу речки Клейн-Олифантс и недалекий от­сюда склеп, где должно лежать тело его юного друга и побратима Фанфана. Не перенесли ли его куда-нибудь на кладбище?
  -- Нет,-- ответил Вейзен на вопрос Жана,-- он остался там. Его только переложили в гроб и замуровали совсем недавно, когда я стал настоятелем этого храма.
  -- Мы хотим пойти туда,-- сказал Жан, переглянувшись с Жорисой.
  -- Мы пойдем туда все,-- произнес пастор Вейзен,-- сегодня я отменил вечернюю службу, чтобы уделить время вам -- моим друзьям.
   Он первым вышел из-за стола. За ним поднялись остальные.
  -- Вы не знаете, какова судьба Фардейцена? -- спросил Жан Логаана на выходе из беседки.
  -- Точно не скажу,-- ответил Пиит,-- но, по слухам, он жив и занимается коммерцией где-то в Капской колонии. И, говорят, процветает.
   В церковь зашли через боковой вход. Служители уже зажгли повсюду свечи. Их мерцание колыхалось по стенам, сводам и ал-
   * Ян Смэтс -- один из героев англо-бурской войны, генерал, видный политиче­ский деятель ЮАС.

189


   тарю со знакомым всем распятием. Мужчины сохранили тайну, не открыв ее, видно, даже своим семьям. Но вошедшие сначала остановились возле склепа, склонив непокрытые головы перед по­следним приютом юноши из парижской окраины, отдавшего свою жизнь за друга в стенах этой церкви. И друзья пришли ему покло­ниться.
   -- Фанфан, отдай честь этой могиле,-- тихо сказал Жан Гран-
дье, обращаясь к своему сыну.
   И маленький Фанфан отсалютовал своей игрушечной саблей праху и памяти того, чье имя он носил. Затем все отправились к ал­тарю, где пастор Вейзен решил отслужить молебен. Под церковны­ми сводами чисто и явственно раздавались слова молитвы и псал­мов. Потом все присутствующие запели песню, слова которой раз­дал Пиит Логаан. Строкер и Шейтоф аккомпанировали поющим:
   Просветление после дождя, Очищение после горенья. Сила Божия -- как вдохновенье, Как творение первого дня. Ты -- сверканье небесных вершин. Ты -- святая и чистая Благость. Счастлив я, что во мне ты осталась Как движение грешной души. Счастлив я, что во мне ты живешь Просветлением, радужным светом. Сила Божия -- будешь ответом На обман и антихриста ложь.
   Повторяя слова песни, проникающие к нему в самую душу, Жан держал в левой руке аккуратно сложенный носовой платок. На нем сохранились маслянисто-кровавые разводы, при при­стальном рассмотрении очень похожие на лик Спасителя. С этим платком Жан не расставался теперь никогда. В Индии, наверня­ка, его присутствие уберегло всех троих друзей от неминуемой ги­бели от рук мусульманских фанатиков. После этого случая Жан стал глубоко и искренне верующим и щедро занялся христиан­ской благотворительностью. Решил он пожертвовать большую сумму и на эту церковь, что стала самой близкой и дорогой для не­го и Жорисы...
   ...И тут Жориса вскрикнула и схватилась за низ живота. Жан успел подхватить ее на руки. Он, окруженный обеспокоенными друзьями, перенес ее на скамейку, положив под голову свой френч. Жориса вскрикивала и стонала, изгибаясь всем телом. Ее большой живот заметно вибрировал и дрожал.
  -- Нужен врач или акушер,-- воскликнул взволнованно Жан.
  -- Я -- акушерка,-- сказала худенькая черноволосая жена Шейтофа.-- Мужчины, отойдите подальше! -- приказным тоном добавила она.-- Принесите теплой воды и чистые простыни! -- обратилась она к служителям, подошедшим по ее жесту.
   190
  
   Простыни нашлись довольно быстро. Воду пришлось подогре­вать. Детей увели в беседку. Жана бросало то в жар, то в холод. Он вместе с остальными мужчинами стоял в дальнем углу церкви, повторяя про себя слова молитвы, обращенной к Божьей Матери. Пиит Логаан успокаивающе положил руку ему на плечо.
   -- Все будет хорошо,-- тихо сказал он ему на ухо.
Строкер, Шейтоф, Гегель и Спейч стояли чуть в стороне и о
   чем-то вполголоса переговаривались. Женщины окружили роже­ницу и акушерку. Пастор Вейзен взошел на алтарь и молился, по­вернувшись лицом к распятию.
   Роды проходили почти час. Жориса кричала, звала Жана. Тот рвался к ней, но Логаан уже обеими руками удерживал его по­рыв. И вот, наконец, глубокий, облегченный стон женщины за­хлестнул тонкий детский плач. Жан всем телом подался вперед и Пиит не удержал, да и не хотел уже удерживать его.
   -- Поздравляю,-- громко сказала акушерка.-- У вас роди­
лась девочка! -- и она показала подбежавшему Жану маленькое
со сморщенным личиком существо, завернутое в белоснежную
простыню.
   Жан взял дочь на руки и вместе с ней опустился на колени пе­ред лежащей в успокоительном изнеможении Жорисой. Она сла­бо и немного отрешенно улыбнулась ему. И он поцеловал ее в эту улыбку.
   Потом, когда Жориса вместе с дочкой уснула, Жан вышел на улицу. Друзья, поздравив его, не пошли следом, понимая его со­стояние. Прохладный ночной воздух стал охлаждать разгорячен­ное волнением тело. Жан вдохнул этот воздух глубоко и сладостно и поднял взгляд наверх, в бескрайнее звездное небо. И там, на фо­не позолоченного церковного креста, он сразу же заметил четыре неяркие звездочки, сияющие ровным и спокойным светом.
   В этот момент над Преторией взвились разноцветные огни праздничного фейерверка...
   0x01 graphic

191


КАПИТАН СОРВИ-ГОЛОВА

   Слова и музыка П. Лагуна
   1.
   Ты за свободу в Трансвааль уехал воевать,
   На край Земли, в такую даль -- на карте не сыскать.
   Ты бесшабашен был и смел: тебя прозвали там
   За много подвигов и дел -- отважный капитан.
   Припев:
   Капитан Сорви-голова, капитан Сорви-голова!
   Не играл ты в слова, не ломал ты дрова без причины.
   Капитан Сорви-голова, капитан Сорви-голова!
   Ты был юн, но молва называла тебя настоящим мужчиной.
   2.
   Захватчики, узнав твой нрав, боялись как огня, Что где-то средь высоких трав их встретит западня. Немало бестолковых лбов дырявил твой наган. Ты в битве не щадил врагов -- отважный капитан.
   Припев.
   3.
   Ты в дружбу верил горячо и верил ты в любовь. Ты другу подставлял плечо и лил за друга кровь. В огне сражений ты нашел единственную ту. Над ней прекрасный ореол примерил, как фату.
   Припев.
   4.
   Душою ты был словно сталь, а сердцем -- как цветок. И не забыл тебя Трансвааль, хоть ты давно умолк. По Южной Африке молва шумит, как океан,-- Твоя не сникла голова, отважный капитан!
   Припев.
  

ПЕСЕНКА ФАНФАНА

   1.
   Хоть мужа моей мамы и звать я должен папой,
   Скажу: любви ко мне он не питал.
   Однажды добрый дав пинок, меня он вывел за порог
   И, сунув мелкую монету, заорал:
   "Проваливай ко всем чертям! Иди, живи, как знаешь сам!..
   Вперед, Фанфан! Вперед, Фанфан по прозвищу Тюльпан!
   2.
   И жил я на вокзале, мечтая о Трансваале,
   Хотел туда добраться по воде.
   Я рвался на край света. Но вот пришла карета,
   И вышел из нее отважный Жан Грандье.
   Меня с собой он взял в Трансвааль,
   И из души ушла печаль.
   На бурский фронт вперед, Фанфан по прозвищу Тюльпан!
   3.
   Отряд Молокососов был создан без вопросов.
   Создал его Жан -- юный капитан.
   Разведчики лихие -- ребята неплохие,
   И с ними вместе -- весельчак Фанфан.
   В боях нам было нелегко, хоть не просохло молоко,
   Как говорили, на губах. Но я не знал, что значит страх.
   Вперед, Фанфан! Вперед, Фанфан по прозвищу Тюльпан!
  
   ТРАНСВААЛЬ

Русская народная песня

   1.
   Трансвааль, Трансвааль -- страна моя, ты вся горишь в огне. Под деревцем развесистым задумчив бур сидел.
   2.
   О чем задумался, детина? О чем горюешь, седина? Горюю я по Родине. И жаль мне край родной!
   3.
   Сынов всех десять у меня. Троих в живых давно уж нет. А за свободу борются шесть юнош остальных.
   4.
   А младший сын -- двенадцать лет -- просился на войну. Но я сказал, что нет и нет -- малютку не возьму.
   5.
   "Пусти, отец,-- он мне сказал,-- я не могу терпеть, За Родину свою в бою готов я умереть".
   6.
   Я выслушал слова его. Обнял, поцеловал.
   И в тот же день пошли мы с ним на партизанский стан.
   7.
   Когда же при сражении он ранен был всерьез, Малютка на позицию ползком патрон принес.
   8.
   Трансвааль, Трансвааль -- страна моя,
   Ты вся горишь в огне.
   Под деревцем развесистым задумчив бур сидел.
  

ОТВЕРЖЕНИЕ

   Разрушен сказочный дворец: Вокруг хрустальные осколки. Они невероятно колки, Под ними кровь людских сердец.
   Здесь Южной Африки жара Мгновенно превратилась в холод. Оледенел огромный город, Узнав, что смерть опять скора.
   Она опередила всех, Обрушив сверху свод хрустальный, Своей сноровкою банальной Сломав счастливый детский смех.
   И стала теплая вода Кровавым льдом. И крики, стоны Оповестили "День влюбленных", Что вновь нагрянула беда,
   Что русский яростный февраль Не принял южной сказки душу И он безжалостно разрушил Нездешний аквапарк "Трансвааль".
   * * *
   Но тот из пепла восстает, Как Феникс -- сказочная птица. И в даль прекрасную зовет, Чтоб там навек преобразиться.
  
   ГРЯЗНЫЙ ЮБИЛЕЙ
   ЛЕВ НИКУЛИН
   Юбилей, как правило,-- приятное событие. Радостно отпразд­новать историческую дату, связанную с рождением великого чело­века или с замечательным открытием -- благодеянием для челове­чества,-- или же с победой народа над угнетателями. В 2002 году исполнился юбилей несколько иного характера -- 100-летие со дня окончания англо-бурской войны.
   А ведь и правда, была такая война, затеянная неким миллионе­ром -- колонизатором Сесилем Родсом и министром колоний Джо­зефом Чемберленом! Англичанам потребовались алмазные при­иски и золотые россыпи двух южноафриканских республик -- Трансвааля и Оранжевой,-- принадлежащие голландским и фран­цузским переселенцам.
   Тогда на всех площадях и улицах пели:
   Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне...
   В те годы мальчуганы на окраинах Москвы играли в англичан и буров и никто не хотел быть англичанином, а хотел быть храб­рым и мужественным буром. Вспоминают, как мальчики, забрав с собой полфунта чайной колбасы, булку и перочинный нож, тай­ком отправлялись на помощь доблестным бурам в Южную Афри­ку, как их ловили в Кунцеве и благополучно доставляли родите­лям. Вспоминают и о том, как на заводах, на дымных окраинах, на пристанях рабочий люд радовался неудачам британских хищ­ников и победам буров...
   11 октября 1899 года британское правительство начало эту грязную войну. Она длилась 31 месяц и кончилась 31 мая 1902 го­да. Огромная колониальная империя с первым в мире, по тем вре­менам, флотом и превосходно вооруженной армией обрушилась на маленькие южноафриканские республики с полумиллионным населением, почти три года воевала с ними, наконец одолела их и присоединила к Британской империи.
   Обратимся к русским журналам того времени, перелистаем по­желтевшие страницы московского художественно-литературного и юмористического журнала "Искры" за 1901 год.
   В номере от 6 мая 1901 года находим презабавную статистиче­скую таблицу:
   "Некий досужий статистик утверждает, что англо-трансвааль-ская война -- миф и что давным-давно на свете нет ни одного бура.
   Два года кряду этот господин терпеливо подсчитывал по анг­лийским телеграммам убитых, раненых и плененных буров, и вот полный его счет:
   196
  
   Убито буров 3 406 200 человек
   Взято в плен 862 000
   Ранено 1 375 035.
   Как видите, выбыло из строя свыше пяти с половиной милли­онов буров.
   Война же продолжается.
   Спрашивается: с кем воюют англичане, если известно, что до начала войны всех буров было никак не больше полмиллиона?
   Очевидно, с призраками".
   Заодно юмористический журнал советует британскому главно­командующему лорду Китченеру подать петицию об организации "Общества защиты английской армии от буров".
   Не без язвительности сообщается о проекте разделения британ­ской армии на шесть корпусов с шестью генеральными штабами:
   "Это вызвано тем обстоятельством, что при старой организа­ции буры колошматили англичан преисправно... Будет ли разби­та армия на шесть корпусов или шестьдесят шесть,-- важно, что­бы эту армию не разбивали противники".
   Но, пожалуй, самое язвительное, что было опубликовано век назад в "Искрах", так это:
   "ПОДЛИННЫЕ ТЕЛЕГРАММЫ КИТЧЕНЕРА И ЧЕМБЕР-ЛЕНА:
   "Претория, главнокомандующему Китченеру. Биржа хуже и хуже. Наши бумаги опять упали. Необходима победа. Телеграфи­руйте успокоительное. Чемберлен".
   "Лондон, лорду Чемберлену. Успокоительное телеграфирую. Кавалерия Френча, преследуя неприятеля, наткнулась на буров, но стремительно отступила, бросив весь обоз, так что потерь не было. Распубликовывайте немедленно победу: "После бомбарди­ровки и блестящей атаки кавалерии Френча лагерь буров сдался. Наша добыча 33372 патрона, 432 ружья, 221 лошадь У нас потерь нет. Китченер".
   "Претория, генералу Китченеру. Распубликовал, да никакого толка -- не верят. Принимайте же, наконец, энергичные меры. Чемберлен".
   "Лондон, лорду Чемберлену. Принял меры. Издал проклама­цию. Приказал всем бурам немедленно сдаваться. Китченер".
   "Претория, генералу Китченеру. Превосходно! Давно бы так. Телеграфируйте скорее, подействовала прокламация? Извините, генерал, но вы совсем завяли там, в вашей Претории. Возьмите пример с Робертса. Распоряжайтесь смелее, ведь республики за­воеваны. Чемберлен".
   "Лондон, лорду Чемберлену. Черта с два завоеваны! Ваш Ро­берте объявил, что завоевал республики, да и уехал, а меня тут после него полтора года побежденные поджаривают! Я тоже объ­явлю, что покорил всех буров окончательно, и уеду. Китченер".

197


   Так высмеивал русский дореволюционный журнал англий­ских империалистических хищников. Возмущение русской чита­ющей публики английской политикой колониального грабежа было так велико, что журналы и газеты зло острили над Джоном Булем и его неудачами в Южной Африке.
   31 мая 1902 года, век назад, был наконец подписан мир. Буры вынуждены были отказаться от независимости, признать себя подданными Британской империи.
   Говорят, что не принято напоминать о таких датах юбилярам, что это нетактично. Виновники подобных событий обычно застен­чиво уклоняются от торжеств, не пускают фейерверки, не высту­пают с хвастливыми речами. Но мы тем не менее хотим освежить в их памяти эту позорную дату. Ценой громадных усилий всей Британской империи была куплена трансваальская победа. Этот сомнительный военный успех был несомненным политическим провалом, и притом не только английских колонизаторов, но и колонизаторства вообще.
   0x01 graphic

Горе-богатырь

   198
   Ухватил было обеими руками обе республики, да и сам попался. (Карикатура воспроизведена из журнала "Искры" N 6, 1901 г.)
  
   0x01 graphic
   0x01 graphic
   ЮЖНАЯ АФРИКА (иллюстрации)
   Столовая гора
   Бурский трек
   199
  
   Президент Пауль Крюгер
  
   0x01 graphic
  
  
   0x01 graphic
   Христиан Девет
   200
  
  
  
   0x01 graphic
   ш
  
   Генерал Луис Бота и его штаб
  
   0x01 graphic
   " л
   •Л".'-чл;?'--'.-:--й-й.':
  
  
  
  
   Буры в ожидании атаки
   201
  
   202
   СОДЕРЖАНИЕ

О

   Часть первая КРОВОСОСЫ

и

1

о

   Часть вторая БОРЬБА ЗВЕЗД
   1

о

   Часть третья ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА
   8
  

о

   Автор выражает благодарность И .И. Дерипалко за финансовое обеспечение издания

О

   Личное посвящение Саше Дерипалко: "Читай хорошие книги". Отец

О

   Павел Адамович ЛАГУН КАПИТАН СОРВИГОЛОВА. ВОЗВРАЩЕНИЕ

повесть

   Корректор Л.В. Фролова Компьютерная верстка Т.С. Сжерчко

Формат 60x90/16. Печ. л. 12,75.

Печать офсетная. Бумага офсетная N 1.

Тираж 700 экз. Заказ N 239.

ИПП "Гриф и К", г. Тула, ул. Октябрьская, 81-А.


   АНГЛО-БУРСКАЯ ВОЙНА 1899-1902 гг.
   0x08 graphic
м.ДоОЬЪк Надежды
   РГ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"