Серый свет, пробиваясь через плотные тучи, обозначал рассвет. Вокруг кое-как угадывались деревья, и за ними постройки станции; орали вороны, вдалеке шипел паровоз. Елыш повёл носом, определяя температуру, и счёл, что она может быть и ниже льда. Как бы там ни было, следовало проверить более тщательно. Мотая огромным рыже-серым хвостом, грызь перебрался через талый сугроб и прямо лапой ощупал ледяную колею - сейчас, по подтаявшему, она была совсем ледяная. Сыро, но ещё не рыхло, подумал грызь, и почесал сразу за двумя ушами.

Чесал он за ушами ещё с вечера, как приехал на Триельскую, и находился между двух веток - то ли закруглиться и гнать домой, то ли ещё дать песка, пока колея держится. Неопытное ухо сказало бы, что колее уже погрызец, да и вообще месяц проталень в лесу, что там цокать. На самом деле, утрамбованная лыжами колея могла растаять через неделю после того, как растает снежный наст. Елыш лично помнил, как "лемминг", на котором он тренировался на мышиниста, ехал восвояси по ледяной колее в окружении свежей зелёной травки! Впрочем, такие вопросы решались не только по наитию, но и по наблюдениям за погодой.

Вслуху таких данных грызь вспушился, что впрочем он наверняка сделал бы и без этих данных, но не в этом соль. Он решил пойти покормить себя, а потом зайти в контору станции, узнать как с погодой. Это было достаточно надёжно, поезд отсюда до Щенкова идёт от силы два дня, а в большом цокалище Щенков есть выслушивающие службы, следящие за погодной обстановкой. Хотя опять-таки, это больше относится к "леммингам" с их тяжестью, а мышиным проще самим послушать. В любом случае, Елыш снова влез в постоялое гнездо, врытое под песчаную насыпь, и при свете еле-еле заметного масляного фитилька на стене протиснулся на кухню, где уже стучала деревянная ложка. Она собственно стучала не сама по себе, как и предполагалосиха, а из-за того, что её держал в лапе пожилой грызь, лопавший щи.

- О, боржичъ! - потёр лапы Елыш, цокая негромко, потому как за стенами наверняка сурковали.

- Сто пухов, - отозвался грызь, - Вон в чугуне скраю, наливай.

- А хузяйка где? - осведомился Елыш, - Чисто из академического интереса?

- Чисто из академического интереса - суркует.

- Тогда в пух.

Елыш налил еды в глиняную миску, какую тут немудрено взять с сушилки, и слопал. Затем, порывшись в карманах порток, нашёл три единицы бобра и бросил в банку на окне. Далее он ополоснул миску и туда же накатил чаю из громадного самовара. Грызь думал спросить деда, что тот думает по поводу снега, но тот сам завозился:

- А ты это, мышинист чтоли?

- Сто пухов, - сознался Елыш, - Вот думал, завязывать, или куда.

- Ну это как пушеньке угодно, но колея ещё недели две будет, - цокнул грызь, - А вообще с Сушнячихой недопесок, вот про что цоцо.

- С Сушнячихой? - почесал ухи Елыш, - Это за Чиховым?

- Ну да. Те мышинисты, которые там трясли, месяца на два раньше закончили, потому как у них мышь сломалась. Кой-чего подтащили, но там ещё изрядно осталось, если не вывезти, то мимо пуха, а мышей свободных нет.

- Хмм... - глубокомысленно заявил Елыш, хлебая чай, но потом его хохолок приподнялся, - Изрядно это в пух, может и успеем фугануть.

- Только ещё учти, - хмыкнул старый грызь, - Что месяц туда вообще никто не ездил, колея того.

- Что того?

- Это тебе и предстоит выяснить, что того, если поедешь.

- Да скорее всего поеду. А с кем доцокаться?

- Даю ухо на отрыв, что не успеешь дойти до мыши, как, - уверенно цокнул грызь.

- Тогда хруродарствую за цоцо.

Елыш взбодрился, потому как в последнее время немало ездил порожняком, или подвозя случайных попутчиков, что не совсем в пух. Точнее в пух, но не по середине - по середине это когда все пять саней загружены полностью в обе стороны! С таким песком грызь вылез из гнезда, столкнувшись нос к носу с медвежонком, который залезал в гнездо, и пошёл к своей мыши. Это была ещё удача, что на станции имелись доски, чтобы подложить под лыжи, иначе примёрзнет намертво! Как и предуцокивал дедок, дойти до мыши он не успел - сбоку тут же подбежала грызуниха и чуть не в прямом смысле схватила его за уши:

- Надобность-в-мыши-очень-большаяяя! - протараторила белка, размахивая лапами, - Нету-транспорта-ни-пуха-всю-зимууу-ОЯгрызу!

- Кло, кло, - квохтнул Елыш, - Это про Сушнячиху?

- Да, - успокоилась грызуниха, - Смотаешься? Только колея там не совсем в пух.

- А сколько мотаться?

- Ну, пойдём уточним, сколько.

- А чего там такое вообще? - уточнил Елыш.

- Да всё что обычно, орехи, сухари, масло. А обратно из Сушнячихи, как понимаешь, можно везти только сушёности.

- Сушёности, - прикинул грызь, - Надеюсь, в мешкахъ?

- В, - цокнула белка, вспушившись.

Грызуниха была вполне рыженькая, пуховая и симпатичная, так что Елыш с удовольствием уставился на неё одним глазом, а другим смотрел за дорогой, чтобы в дерево не влететь. Он нашёл, что она похожа на его согрызунью Майру... впрочем, он сам и поправился, что после некоторого времени любая белочь начинала казаться похожей на неё. Согрызунья раньше трясла на станции в столовой, но теперь уже слиняла домой, потому как весна на ушах, пуха ли. В частности этим были вызваны сомнения, тягать или не тягать, но теперь сомнений практически не осталосиха.

Лушка, та самая грызуниха, что сторожила мышей на станции, провела Елыша на склад, показать собственно ту кучу, что следовало эт-самое, переместить. Куча довольно-таки впечатляла - штук десять бочонков масла, мешки сушёного топа в количестве двадцати, свекольный сахар в плетёных ящиках из лыка, также двадцатеро. Орехи вообще были насыпаны между деревянными щитами, как в контейнер - их предстояло ещё пересыпать в мешки, и предположительно, это будет мешков сорок, не меньше. Кроме этого имелись ещё ящики с инструментами и разной дребузнёй, по объёму где-то на двое саней, прикинул Елыш.

- Йа прикинул, и счёл, что это две ходки, - цокнул он.

- В Сушнячихе тоже допуха, - предуцокнула Лушка, - Не особо тяжёлые, но большие.

- Как пух, - задумчиво кивнул грызь, - Сколько это будет?

- А, - вспушилась грызуниха, - Это будет по пятьдесят единиц за мешок.

- Ладно, послушаем... Только учти, что если колея там совсем того, йа ничего не сделаю, - предуцокнул Елыш, - У меня мышь, а не крыса.

- Да это понятно, - пожала плечами грызуниха, - Но будет в пух, если.

- Кстати о курах, если не удастся проехать, куда деть груз? Думаю, оставить в Чихове?

- Хм? Да, пожалуй. Придётся летом на тачках возить.

- Кло, пойду раскочегаривать.

Елыш пошёл раскочегаривать мышь. Стояла она на колее за складом - там было много лишних путей, сделаных для стоянки. Небольшой, в шаг шириной паровозик на лыжах, везде называвшийся мышью, и пять саней к нему, ныне пустые. По всей длине состав стоял на круглых брёвнах-катках, которые можно повернуть рычагом и так оторвать лыжи, если они примёрзли. Учитывая погоду, это не грозило, так что грызь не беспокоился. Он потрогал крышку котла, удостоверившись, что вода конечно за ночь не остыла полностью - теперь можно было трясти. Грызь и начал трясти, открыл топку и нашвырял туда поленьев, тут же занявшихся от углей. Поленья лежали сзади паровоза в ящике, откуда мышинист доставал их, не вставая со скамейки, на которой сидел. Основной же запас топлива сидел на первых санях, и чтобы перетащить их в ящик, требовалосиха остановиться.

Из толстой жестяной трубы повалило дымом, и топка загудела. Убедившись, что оно в пух, Елыш взял железный лом и прошёлся вдоль состава, засовывая лом в отверстия катков и проворачивая их - приморозило только слегка, так что и цокать нечего. Пока он ворочал катки, в топке начало уже трещать, да так что клубы дыма вылетали из трубы, и снег отлетал от навеса из-за встряски. Серый дымовой шлейф катился по верхушкам заснеженных елей, и вспырившись на него, Елыш также заметил сильное просветление неба - хотя оно по прежнему было однотонно серое, да и нельзя цокнуть, что стало совсем светло. Сверху снова начало сыпать снегом, похожим более на дождь. Грызь взял, да и вспушился.

Через не особо малое время, потребное для прогрева котла, засвистел свисток, свидетельствуя о подъёме давления до рабочего. Елыш влез на скамейку, проверил всё ли в пух, и перевёл рычаг парового крана; пар пошёл в цилиндр, передавая силу на ведущие колёса, цепляющиеся на снег в середине колеи. Раздался характерный дребезжащий звук, когда всё это закрутилосиха, и мышь шагом пошла вперёд.

- Эй, грызо! - оцокнул кто-то сбоку, - У тебя мышь шагом пошла вперёд!

- Да? Неожиданно! - заржал Елыш.

Неслушая на то, что Лушка цокнула чистую правду насчёт нехватки мышей, по мышиному пути к складу то и дело подкатывались составы, набегали грызи и производили перемещение грузов. Вслуху этого подъехать к воротам Елыш смог только через несколько килоцоков, пока же он оставил топку горячей и пошёл запастись на дорожку кормом и чаем. Всмысле, свежей овсянкой и прочей мжвячностью, орехов-то он всегда возил с собой на месяц вперёд. Вернувшись из продмага, грызь ещё успел насидеться на санях, ожидая - помогать грузить другие поезда он не лез, потому как подозревал, что свой ему предстоит грузить лично. На санях он сидел, потому как знал, что на скамейке перед топкой ещё насидится выше ушей.

Кроме того, в мыши было что подправить, хотя бы скребки перед лыжами, которые должны были сталкивать с колеи ветки и куски льда. Грызь подправил их, открутив и должным образом погнув. Вдобавок он не забыл послушать, как себя чувствует фонарь - если такой ночью, как при нынешней погоде, то хоть ухо выколи без него. Фонарь висел на деревянной балке, торчащей перед котлом, и заправлялся маслом; в данный момент Елыш счёл, что сойдёт. Также грызь залез под раму мыши, убедиться, что всё на месте в передачах - бывало, нет-нет что да отвалится. Котёл при всём этом оставался под парами, но если не давать хода - он поддерживается в таком состоянии на малом количестве дров, за ожидание спалилось только пять поленьев.

Наконец очередной мышиный поезд освободил место, и Елыш поставил к воротам свой. Как и предполагалосиха, таскать мешки и ящики предстояло ему и Лушке. Вроде и делов-то, мешок не такой уж и тяжёлый, а когда их допуха, да каждый поднять на сани и годно уложить, то вспушнеешь. По крайней мере тут имелись мостики из досок, чтобы не поднимать груз, а закатывать - бочонки вообще шли по шерсти, мешки тоже. Соль состояла в том, что грызь стоял на досках с поперечными планками, и не скользил, в то время как тягаемый мешок шёл по гладким доскам, облитым к тому же водой для обледенения. Таким способом пуши на две морды закидали мешки начиная со вторых саней - потому как на первые грузились дрова - и заняли два с половиной вагона, тобишь половину. Третий оказался уделан бочонками с маслом, и Елыш применил верёвки, чтобы плотно утянуть их, воизбежание.

- Куда столько масла в Суш? - цокнул он.

- Так на всю Суш на весь год! - цокнула грызуниха.

- А что, в Чихове масла нету?

- Есть, но оно им нужнО.

- А, тогда чисто.

Даром что Лушка была на пол-уха меньше по размерам, чем грызь, Елыш едва не отставал от неё в плане скорости погрузки. Достаточно намётанным ухом он видел, что белка не лезет из шкуры, так что ничего не цокнул по этому поводу. Наконец, через немалое количество килоцоков, грызи смогли обозреть поезд во всей красе, с гружёными санями.

- Так, а как йа это всё потащу, если там колея плохая? - спросил себя Елыш, - Да никак. Оставлю лишнее в Чихове, и сделаю несколько ходок. Ну ладно, йа попёр.

- Ветра в хвост! - хихикнула Лушка, мотнув этим самым хвостом.

Пока то да сё, ранне-весенний день уже казалосиха начинал клониться к ночи, так что приехать в Чихов засветло не светило. Конечно, можно было зевнуть, поставить мышь опять на стоянку и отсурковаться ночь, но Елыш и не подумал. В нулевых, он спешил домой к грызунихе. И во-вторых нулевых, он знал, что времени для разъездов на мышах остаётся всё меньше и меньше, как вдарит потепление - за три дня сойдёт весь снег, а с ним и колея. Вытаскивать потом мышь колёсным паровиком ох как не хотелось, потому как это не только затратно в плане единиц бобра, но и жутко муторно. Если по лыжне паровозы летают как по рельсам, то по дорогам они же прыгают на ухабах так, что весь пух растерять можно. Вслуху этих соображений Елыш отодвинул состав от склада, чтобы освободить ворота, и пошёл в контору станции, где фиксировали движение леммингов, а заодно и мышей, как и прочих животных.

- В Чихове две мыши, - цокнул дежурный, - А когда они побегут обратно, йа не грызу вообще.

- Ладно, и на том песок, - хмыкнул Елыш.

Суть была в том, что Чихов далеко не такое громадное цокалище, чтобы туда прокладывали двойную колею - колея там была одиночная, а следовательно на ней трудновато разминуться со встречным поездом. Благо, не невозможно - в крайнем случае использовали лебёдку и вытягивали мышь вместе со всем составом на снежную целину, а потом обратно. Часто помогали разветвления, сделанные таким образом, чтобы оттуда просматривался путь вдаль. Правда, когда впереди килошагов двадцать сплошного леса, пух так сделаешь. Впрочем, тут ничего не поделаешь, и Елыш тронул мышь в поход.

Послушать точно, как там проложена дорога, он решил в пути, чтобы не терять времени - на хорошей лыжне машину почти не трясло, хоть пиши гусиным пером. Грызь взялся за длнные рычаги, что поворачивали передние лыжи мыши, и подал один на себя, другой от себя. Паровозик прошёл разветвление лыжни, свернув на нужный путь - теперь можно было бросить этот руль, никуда с колеи не денется. Правда, возле станции ворочать ими приходилосиха постоянно, потому как лыжни много ветвились для маневрирования мышей. Елыш выехал на размашистый круг, затем повернул на путь, у которого стоял столбик с табличкой "К Шишмору ( не доедешь )". Это была правдивая история, цокалище Шишмор находилось там же, но дороги шли к нему с другой стороны, так что на мыши не доедешь. Зато любой, имевший уши и карту, понимал, куда он доедет, если к Шишмору. Туда имелосиха несколько посёлков, в том числе на пол-пути Чихов, откуда ещё можно куда-нибудь повернуть, а Сушнячиха - это последний этап, дальше никаких дорог. Это и так часто бывало, но тут ещё и обуславливалосиха местностью, так как там дальше шли болота, шишморская топь, ходить и ездить через которые желания не имелось ни у кого.

Как уже было цокнуто, лыжи скользили по накатанной колее настолько плавно, что движения практически не ощущалосиха, если только ветер в морду, когда скорость вырастала. Правда, это относилось больше к саням-вагонам, а вот паровозик трясло, потому как он цеплялся ведущими колёсами за лёд между "рельсами", чтобы двигаться - и от этого происходили сильные толчки и постоянная вибрация. Поскольку колесо по льду, даже не гладкому, скользит, колёса мыши были с острыми стальными зубьями, вгрызавшимися в опору. Главной задачей мышиниста в этом плане было регулировать давление на эти колёса, при помощи рычага; если нагрузка была слишком сильная, колёса закапывались, а паровоз стоял на них, а не на лыжах, и плохо разгонялся. Если же надавить мало - начнут проскальзывать.

Котелок мыши имел обычную для паровых машин двухкамерную конструкцию, и соль заключалась в следующем. Вода кипятилась в одной камере котла, образовывала пар, который вырывался через цилиндр и двигал поршень, а тот в свою очередь всё остальное. Из цилиндра подостывший пар попадал в конденсатор, большой железный бак с тонкими стенками, оседал в виде воды и сливался во вторую камеру котла. Когда во второй камере набиралось достаточно воды, мышинист закрывал клапан, и теперь там тоже можно было нагнетать давление пара и травить его в цилиндр, а отработанная вода скапливалась в первой камере. Были машины и с более удачным устройством, позволявшим экономить топливо - вслуху наличия снега, речи об экономии воды не шло. А поскольку в лесах всегда было избыточно старой древесины, а паровозов не так уж и много, то и на дрова особо не скупились.

Прикидывая, насколько придавить рычаг, Елыш также прикинул расстояние до этого Чихова, гусака ему в ухо и гусыню в другое. Конечно, расстояние далеко не цокает о том, за сколько ты проедешь путь - одно дело по ровному берегу озера или по льду, а другое по холмам. На ровном пути, всмысле без уклона, мышь даже с тяжёлым поездом могла разогнаться шагов до трёх - всмысле, в три раза быстрее беличьего шага. В распоряжении мышиниста также имелись передаточные колёса, расположенные на раме справа от скамейки - включая в работу разные, можно было изменять передаточное число между валом и ведущими колёсами. Проще цокая, чтобы можно было медленно лезть в гору, и быстро лететь по ровному.

Пути возле Триельской были наезжены уверенно, так что Елыш давал полный ход. Набегающий ветер громыхал брезентовым тентом, обтянутым вокруг будки мышиниста, и закручивал в кренделя дым, валящий из трубы. Грызь периодически высовывался послушать, как лежит груз, и находил, что лежит он хрурненько. Убедившись в этом, Елыш поворачивался на скамейке направо, сувал лапу в ящик для поленьев, прекладывал несколько оных к крышке топки. Затем, открыв топку, быстро швырял туда, чтоб зря не остывало, и закрывал. Чтобы не спалить весь пух при этом, он никогда не работал без толстых лаповиц, доходивших до локтя. Такой тупью в крайнем случае можно было и схватить горящую головню, чтобы не вышло что похуже, и обойтись без ожогов. Швырять приходилосиха регулярно, чаще чем в килоцок, потому как в топке создавалась сильная тяга воздуха, и поленья горели очень быстро, не как в костре или в печке. Зато они выдавали пухову тучу тепловой мощности, которой хватало машине.

Почти сразу после Триельской начинались сплошные леса, как впрочем и в любую другую сторону от моря до моря, всмысле там где не было гор, рек или ещё чего-нибудь. Лыжня шла относительно прямо вдоль просеки, потому как ездить по ней зимой на колёсах желающих не имелось; периодически она сворачивала и пёрла в узких промежутках между деревьями, так что мышь скребла опушённые снегом ветки и вызвала осыпание оного в огромном количестве. Слышимо, когда прокладывали лыжню, спрямляли путь через сырые низины, зимой замерзавшие. Начало основательно темнеть и повалил мокрый снег, впрочем тут же замерзавший, что улучшало состояние лыжни.

При движении мышь пищала, правда довольно басово, что-то вроде "фы-фы-фы", с разной степенью частоты в зависимости от оборотов кривошипа. Этот звук уже знали многие звери, что уменьшало шанс столкновения с кабаном, например. Как поцокивали старожилы лыжных путей, был случай, когда "лемминг" врезался в такого хряка, разлёгшегося на лыжне, что пришёл в полную негодность. Елыш смеялся, но резонно опасался не гипотетического хряка, а куда более частых упавших деревьев - мало не покажется, неслушая на аммортизатор спереди. Это устройство грызь присандалил лично после набития шишки об осину, и состояло оно из сетки гибких веток, которая гнулась и тем плавно тормозила мышь при ударе о препядствие.

Может показаться, что не заметить лежащее поперёк лыжни, да на белом снегу, дерево - довольно сложно, но это если не учитывать специфики. Специфика же состояла в том, что Елыш ездил на мыши в одну морду, поэтому зачастую высиживал перегоны по несколько дней подряд без остановок! Само собой, не спать всё это время не удастся, поэтому грызь привык к полусну на ходу, в прямом смысле - он устраивался поудобнее и дремал, периодически открывая яблоко и пырясь, куда едет мышь. После первого же сезона это отработалосиха до полного автоматизма, так что Елыш просто дрых, едучи. Правда он знал, что таким образом надо дрыхнуть дольше, чем обычным образом, и использовал сие знание на практике, чтобы не перегружать тушку.

Грызи, которые всегда придерживались правила о наименьших затратах белко-часов, и то чаще всего трепали мышь на две морды, чтобы меняться. Специалистов вроде Елыша было ещё поискать, хотя и не особо долго, но поискать. Хотя конечно никто и не искал, потому как выгода тут относилась в основном к самому грызю, и никаких невиданных доходов от этого не наблюдалосиха. У Елыша была и моховая подушка, которую он крепил сбоку от скамейки, чтобы прислонять к ней голову - иначе голова билась о стойку, и тут уже автоматизм не поможет. С такой позиции было удобно подпыриваться, потому как с другого бока почти ничего не увидишь, там торчали конденсатор и снегоплавильный бочонок.

К тому же Елыш отлично чувствовал, если мышь ускорялась, скатываясь под горку, или тормозила на подъёме, и сразу открывал яблоки. Зачастую это выливалось в форменные глюки, потому как ему не прекращало сниться то, что снилось, и при этом он уже смотрел на дорогу. Гудение топки, шуршание лыж и пыханье пара сливались в сплошной гул, который очень даже навевал сон, однако на первый раз мышинист решил доехать в трезвом уме - кататься в полусне лучше по знакомой дороге, а на Чихов он в этом году ни разу не ездил, так что даже рельеф помнил смутно. Вслуху этих соображений он достал из загашников чай и поставил чайник на специально выдавленное в котле место, где он быстро закипал - чаёк бодрил, особенно тот, что с добавлением баульника. Кстати цокнуть, подумал грызь, чай с баульником йа тоже возил. Да попробуй придумай такое, что йа не возил... Он также припомнил начертанный на борту "Соболя" лозунг "Всё что йа возил, вожу и буду возить - это куски меня!". Елыш до сих пор не пришёл к точному мнению, чтобы это значило.

Через десяток килошагов начались холмы - не крутые, но вполне заметные. Поезд замедлялся, пока лез на подъём, потом проходил вершину, и тут стоило держаться за пух, потому как Елыш давал полный впесок, разгоняя мышь шагов до пятнадцати - благо, лыжня в основном была прямая и просматривалась. Вслуху того, что совершенно стемнело, грызь выбрал место, где мышь долго лезла в гору, перелез вперёд котла и зажёг фонарь. Жёлтый свет масляной коптилки был совсем тусклый, но среди почти полной темноты казался ярким - сразу стали видны деревья и снег на много шагов вокруг. Задувающий сырой ветер, гнавший снег, колыхал пламя фонаря, но не задувал - светилку для того и делали. Зато снег налипал на стекло и то и дело приходилосиха чистить его лаповицей. Елыш и тут знал хитрость, он отворачивал фонарь в сторону от снега - так и не забивало его, и свет всё равно шёл, отражённый от белых веток и земли.

С горячим чаем пошло лучше, потому как у грызя подмерзали уши и главное нос, как самая непуховая часть белки. Зато ветер сразу сносил в сторону дым, и его не приходилось нюхать. Собственно оно так всегда - так, а зато. Бывали случаи, когда от дыма просто трудно продохнуть, так что лучше ветер. Между тем, ветки и стволы деревьев всё мелькали мимо, мышь тащила поезд всё дальше, даже ни разу не остановившись. Мелкие веточки, какие неизбежно падали на лыжню, сталкивались вбок щётками, а крупные, слышимо, убрали те, кто проехал раньше. Вслуху таких щедрот Елыш аж расслушал среди непогоды далёкий огонёк на вышке - как показывала карта, вышка должна быть в Чихове, она была противопожарная и для того, чтобы на ней горел огонь, для ориентиру. Правда, это был не огонь, а зеркала, на которые направлялся поток света от костра с земли - потому как жечь каждую ночь масло очень накладно, да и костёр наверх не втащишь. Грызь сообразил, что при такой погодке огонь видно от силы за пару килошагов, чему и возрадовался.

Тем не менее, он спалил все дрова в ящике на мыши и нужно было перегрузить таковые с саней, а для этого остановиться. Елыш, как и одинадцать из десяти белок, прекрасно знал Лес и соображал, чем чревато появление мягкой тушки среди ночи - покусыванием этой тушки вплоть до полного употребления в пищу. Вокруг тех мест, где постоянно обитали грызи, даже тигры были прилапнены и не кусались... в массе, а вдаль в лесу всё происходило также, как и без грызей. Тоесть если ты ведёшь себя как пища, не обессудь. Дабы не уподобляться пище, Елыш надевал шипованный ошейник - шипами наружу, если что! - а также не менее шипованные налапники. Такую дребузню использовали все, кто не хотел быть покусанным - кто-нибудь пробовал кусать ежа? Кроме того, у Елыша был багор длиной в полтора шага, которым можно кольнуть - хватало за уши, чтобы отогнать животных, даже стаю волков. Причём со стаей волков он за семь лет своей мышиной возни сталкивался ноль раз, потому что не бывает целой стаи настолько упоротых волков, чтобы подойти к пыхающему дымом паровозу. Оно конечно может находиться в прямой зависимости от времени стоянки на одном месте, но Елыш опытов ставить не собирался. Нет, он отнюдь не считал такие опыты бессмысленными, но ставить их следует с должной подготовкой, и уж точно не посередь ночи в одну морду.

Вслуху этих соображений, а также просто потому что всегда так делал, грызь открыл задний решётчатый борт мышиного ящика и быстро работая лапами, набросал туда поленьев почти под самую крышу, и снова закрыл, чтобы не рассыпалосиха. Теперь можно было продолжать, и Елыш продолжил, опять набросав в топку очередную порцию горючего и трескучего.

Как он и подозревал, до начала Чихова оставалось менее килоцока пути, так что вскорости поезд пошёл между изгородями, а по бокам замаячили постройки, угадываемые в основном по дыму из труб. Само собой, грызи сурковали, так что никакого движения или огня в окнах не наблюдалось - впрочем, свет горел возле кузницы, судя по всему, и оттуда доносились звуки ударов молота. Грызи как уважали поспать ночью, так и могли схватиться за возню, если шло в пух. Не то чтобы из необходимости, а просто так! Елыш сам, бывало, засиживался с ремонтом мыши чуть не до утра, а потом весь день сурячил.

При подходе поезда послышался истошный лай, и глаза сами стали искать свору мелких псовых. Вместо этого из-за забора вышло здоровенное волкообразное, издававшее эти звуки, хрипло заржало и ушло обратно, выполнив функцию оповещения. Лыжню здесь пересекали тропинки и дорожки для колёсных телег, так что следовало ехать медленнее и слушать, куда именно - пути расходились на каждом перекрёстке. Именно по этой причине Елыш просвистел на самую окраину, пришлосиха разворачиваться и пилить обратно, к складу. Возле склада сидела полная темнота и никогошеньки не слышалось - что впрочем для мышиниста не новость, кто в здравом уме будет сидеть там всё время? А вот выйти послушать, что там такое приехало - это легко, так что он остановил поезд у ворот и решил слегка обождать.

Пока суть да безделье, грызь слез с паровозика и прошёлся вдоль поезда, проверяя как закреплён груз, полозья и сцепки - вроде в пух. Как это зачастую и бывает, лапы некоторое время привыкали ходить по земле вместо сидения на движущейся машине. Подумав - как следует подумав! - Елыш вспушился. Это действие привело к облетанию с шапки снежинок, приставших к оной. Вообще же снег сменил тактику и теперь падал здоровенными хлопьями, что выслушило весело, но не обещало лёгкостей, потому как обычно такое бывает к потеплению.

Как и подозревал мышинист, потребовалось пол-килоцока, чтобы на шум мыши высунулся грызь.

- Кло! - цокнул Елыш, подняв лапу буквой "га".

- Кло! - мотнул хвостом грызь, - Почём перья?

- Соль в том, что йа в Сушнячиху.

- В Суш? - зевнул грызь, - И чо?

- Есть нужда зацокнуть, как там с дорогой, - зацокнул Елыш.

- С дорогой там хорошо! - уверенно цокнул грызь, - А без дороги плохо. Вообще-то даже не знаю, что цокнуть...

- Цокни слова, - подсказал Елыш.

- И то правда. Всмысле, кто-ж туда ездил, чтобы знать, что с дорогой?

- И кто?

- Никто! - заржал грызь, - Как последний раз мышь бегала, так всё, а это было месяц взад.

- Чисто... - почесал раковины мышинист, - Стало быть, в любом случае сюда буду таскать всю эту дребу, место есть?

- Место? Сто пухов.

Пока же Елыш думал просто оставить четверо саней у склада на стояночных катках, а самому разведать путь с минимальной нагрузкой. Кроме того, с одним вагоном куда проще развернуться, если что. Офыр, местный грызь, показал куда поставить поезд, а также отвесил некоторое количество дров, приняв плату в единицах бобра, имеющих хождение в Лесу. Елыш, как впрочем и двадцать мышинистов из десяти, предпочитал чтобы запас дров всегда был максимальным. Опять же, это в проездных посёлках всегда есть дрова, стоящие ломаного гроша, а в этой Сушнячихе - не факт.

Уложивши горючее, грызь провёл поезд по длинной петле вокруг группы построек, и загнал на стоянку. Лыжи слегка скрипнули по обледенелому дереву, но как всегда зашли легко - теперь стоящие сани можно сдвинуть с места при любом раскладе. Елыш вынул втулку из сцепки между первым и вторым вагоном, так что теперь остался с дровами и пятью большими ящиками с Разным. Он ещё поводил носом, поймав на него несколько огромных сырых снежинок.

- Это, грызо, а постоялое гнездо тут существует? Только так, быстро, а то до утра просидеть, в темноте не в пух пробираться.

- Да пшли, - цокнул Офыр.

- А сколько с меня за это? - чисто из академического интереса осведомился Елыш.

- Да впух, - отмахнулся грызь, - Расхода никакого? Никакого. Так что впух.

Офыра это натурально не напрягало, так как он сам сурковал в небольшом гнезде типа "норупло" рядом со складом. Тушкой больше, тушкой меньше - однопухственно. Елыш потёр лапы, потому как не хотелось тратить силы на ночёвку, поставил топку на ждущий режим, погасил фонарь на мыши, и пошёл за грызем. В гнезде, как оно всегда и бывает, было темно хоть ухо выколи, и пахло мхом и деревом. Учитывая, что стены были деревянные, и в ящиках лежало допуха сухого мха - это неудивительно.

- Грызо, налево ящик, - цокнуло из темноты, - Ну, ослушай лапами.

- А, да, ящик, - ослушал лапами Елыш, - Это в пушнину. А топка что не светит, наглухо закрыта?

- Топка снаружи, - пояснил Офыр, - Подбрасывать холодно, зато дышится легче, мягко цокая.

- Чисто, - цокнул Елыш, устраиваясь в ящике, - А это, чего возле склада-то?

- А на всякий случай, вроде как с тобой, - резонно цокнул грызь, явно уже задрёмывая обратно, - А то пух его знает, разное бывает, а там всё-таки добра больно допуха.

- Добрища, - заржал Елыш.

- Угу. Тут как-то тоже ночью притащило двоих грызо, они настойки наклюкались, приспичило чего-то взять. А чтобы подсветить, запалили факел и чуть не закострили весь склад, гусака им в уши.

- Гусака, - согласился Елыш.

В гнезде, что самое основное, было тепло, так что грызь сразу задремал. Уже задремав, он вытащил из кармана пухогрейки плоскую фляжку и хлебнул калиновой настойки. Не только расколбаса ради, а потому как после этого неизбежно потянет произвести процесс, обратный питью, причём ровно через шесть килоцоков. Вслуху этих условий это называлось "выпить будильник", потому как Елыш не горел желанием мордозреть утром остывший котёл. Будильник срабатывал чётко, так что грызь просыпался, выбирался из тёплого гнезда и шёл к мерно курящейся мыши, подбросить дров. Как он наблюдательно отметил, снег прекратил валить, зато усилился ветер и похолодало, хотя грозило потеплеть - сейчас это было в пух, как никогда.

С утра, когда только начало светать, Елыш вспушился, дал полного огня в топку, разогрел на ней же корм, и употребил оный по назначению. Вдобавок к традиционке, у него имелись овсяные лепёшки, крайне недурственные на вкус и питательность для тушки - этого добра он запас в Шумине, цокалище на западе, куда доезжал на своей мыши, потому как в остальных местах такие лепёхи не были распространены. Отряхивая с пухогрейки крошки, грызь припоминал цокалище и понимал, что летом, когда на деревьях будет листва, продуваемые ветрами и люто опушённые лесом холмы действительно будут шуметь почём зря.

Таким образом, ещё не начали как следует орать сонные вороны, как мышь уже запыхтела и выкатилась из Чихова. Найти лыжню на Сушнячиху и то было не просто, даже после того, как Офыр цокнул, где она - а без этого хоть целый день ищи. Путь внезапно метался ответвлением от хорошо наезженной санной дороги, и уходил между изгородью из кустов и обрывом к речке, так что никак не подумаешь, куда это. Колея просто сама говорила о своей неезженности, будучи не особо гладкой и сплошь ледяной, в то время как развоженые лыжни имели белый цвет прессованного снега. Как бы там ни бывало, Елыш повернул машину и покатился туды.

С самого начала щётки перед лыжами пригодились на сто пухов, сметая шишки и веточки - иначе всё это забъётся под полозья и будет мешать скольжению. Уже на самом выезде из Чихова Елышу пришлосиха остановиться, слезть с паровозика и влапную убрать большую ветку. Пух мой пух, подумал он, и отчасти был прав. "Норка", как называлась модификация мыши для прокладки лыжни, могла не только отбросить с пути ветки, но и пропилить большое дерево, если оно лежало поперёк дороги. Однако ничего кроме обычной мыши и обычного грызя не имелосиха, так что. По крайней мере, мышинист днём мог слышать далеко и давал полный ход, если не замечал препядствий. Ночью пришлось бы ползти шагом постоянно, чтобы не нарываться на валежник. В пух, подумал Елыш.

Далее, по въезду в лес, он познакомился с текущей номенклатурой этого валежника. К удаче, зимой очень редко, если не цокнуть что никогда, выворачивало деревья с корнем, поэтому на лыжне лежали в основном ветки различных размеров, обломившиеся с рядом стоящих деревьев. Однако несколько раз это были и полновесные стволы вместе с ветками. Елыш брал топор, пилу, и проделывал в лежащем дереве проход, заодно пополняя запас дров. Особенно он опушнел над елью, ибо толщина оной достигала чуть не шага, а сдвинуть её целиком не хватило бы никакой дури. Грызь начал было выдалбливать топором, но потом посчитал, что так провозится дня три, и поджёг под бревном костёр.

Ему было несколько жаль хорошую строительную древесину, но время дороже, тем более сейчас, так что Елыш собрался с силами и заодно напилил ещё веток на топливо, пока костёр прогрызал толщенный ствол. Грызь беспокоился разве что о том, что вывесил громадный столб дыма, который может быть истолкован неверно, если его изображение попадёт в беличьи яблоки. Чтобы сгорел нужный кусок, пришлосиха набросать пухову тучу веток и поддерживать сильный огонь, иначе процесс шёл медленно. Он собственно и так шёл небыстро, думается не меньше шести килоцоков было затрачено. Мышинисту пришла под уши мысль, от которой он заржал - а зачем собственно ломиться через дерево, если можно обойти?... Правда, ослух места выявил, что в данном случае нельзя - вокруг тоже был валежник, через который пробили дорогу для лыжни, и только в этом месте одна старая ель, сломавшись у земли, грохнулась и загородила путь. Елыш, как и сорок белок из пяти, знал, что такое бурелом - это когда хоть не грызи, лес становится совершенно непроходимым, а тянуться такая каша может многие килошаги.

Пробивши дорогу, он тщательно затушил огонь снегом - на всякий случай - убрал угли, и накидал в получившийся проход нового снега, чтобы заделать проталину. Затем мышь с разгона прошла по целине, выдавив в ней лыжню, что и требовалосиха-с-лосятами. Однако к тому времени, как грызь выполнил все эти пассы, сумерки уже начали существовать, обещая скорую ночь. Хотя Елыш и не гнал с вздыбленным хохолком, он решил не закругляться с наступлением темноты, а продолжать, насколько хватит Дури. Всмысле так, чтобы успеть отдохнуть за ночь. Вслуху этого мышь продолжала двигаться и в темноте, освещая лыжню фонарём, хотя и сильно медленнее - наезжать на ветки не хотелось, потому как можно испортить полозья, да и вообще погрызище страшное. В этом месте мышинист снова применил полусон, потому как пыриться нужно только на узкую полоску дороги, и лишние предметы на ней слышны сразу же. То и дело открывая яблоко, Елыш дремал, а когда замечал ветку - останавливал мышь, слезал и расчищал дорогу.

По его прикидкам, таким образом ему удалосиха проехать килошагов пять, пока не дала о себе знать усталость, и следовало устроиться сурковать. У Елыша для этого была довольно хитрая штука - несколько больших бурдюков для воды. Он нагревал воду на котле, клал бурдюки в подстилку, и таким образом получал гнездо, тёплое на ближайшую ночь. Размещалось оно на месте скамейки перед топкой, каковую грызь складывал в пол; оставалось только налить воды из неработающей камеры котла, разбавив льдом до сносной температуры. Сидеть в таком гнезде было одно удовольствие.

Другое удовольствие состояло в том, что грызю приходилось раз в три-четыре килоцока вылезать оттуда и сталкивать мышь - чтобы не нагонять каждый раз пар, он делал это влапную, рычагом. Лыжи отрывались от льда и не примораживались, в противном случае оторвать их потом будет вообще сложно. Елыш помотал ушами, испил настойки, и вспушившись, влез в гнездо. По его наблюдениям, снег совсем прекратился, небо даже расчистилось, и высыпали звёзды, одно из самых замечательных слышищ в Мире. Вдобавок светила половинная луна, давая примерно столько же света, сколько фонарь, так что масло можно и нужно сэкономить. Холодок при этом не зверствовал, и Елыша не пробирал вообще, вслуху предпринятых мер по.

"Вслуху, вслуху" - тупо повторил Елыш, и захихикал. Вдобавок он припомнил про грызуниху, и ему стало совсем хорошо. Вытащить груз в Сушнячиху, получить своих бобров, и отвалиться в собственное гнездо! Грызь и в мыслях не держал заниматься летом чем-нибудь ещё, кроме как тисканьем белки и подсобным хузяйством - а эти две вещи, как известно, можно продолжать до бесконечности. Конечно, придётся подвергнуть кой-какому ремонту мышь и её сани, но это ненадолго и может быть заброшено до самой осени. Уловив точное попадание в пух, грызь опять поржал, а потом посмотрел яблоками на почти белую полу-луну, висевшую над белыми верхушками ёлок, и радостно завыл, выводя букву "у". Грызи, в отличие от менее разумных животных, не заморачивались - могли и свыть, а могли и скрякать. И в данном случае Елышу взяло, и пришло под уши именно свыть - что вызвало годование в его рядах, а также мотание ушами.

Нельзя цокнуть, что Елыш свыл на луну в первый раз - ну тоесть, цокнуть-то можно, только это будет неправда - но именно в этот раз вой возымел более конкретные результаты. Едва грызь столкнул мышь и хотел было снова устроить хвост на водяной подушке, как из-за ёлок послышался рык и взвизги, а затем звук ломящегося сквозь ветки организма. Через сугробы прямо к паровозу понёсся большой серый зверь, в котором вблизи уверенно узнавался волк. Животное, не разибрая особо дороги, вылетело к стоящей мыши, тут ему в нос шибануло дымом и смазкой, и волк осел на хвост, вытаращившись на машину. Елыш сразу определил, что волк далеко не гигантский, а даже скорее подросший, размером меньше него самого - а конкретный волк был раза в полтора больше. Серый было оскалил пасть на мышь, но сзади послышалось глухое рычание и хруст лап по снегу. Следом за первым из ельника вывалили штук пять зверей уже вполне товарного размера.

Хоть и при освещении от луны, Елыш тут же усёк, что эти особи собираются употребить в пищу первую особь, ну или по крайней мере откусить часть организма. Это было слышно по зашуганному виду зверя, который заметался между стаей и паровозом, не зная, почём перья. Вид кучи волков слегка напряг грызя, и он враз вспомнил обзорное цоканье знающих морд. Нулевое, что нужно сделать при встрече со стаей - напугать оную. Мышиниста два раза просить не требовалосиха, он вытянул ногу и поддал по крану парового свистка. В котле осталось мало давления, но его хватило, чтобы мышь издала пронзительный свист, и стая шарахнулась также, как и первый.

- А вот йа вас за выпорось гусака вам в уключину и уэээ!! - заорал Елыш.

Сложные по звуковому составу вопли вызывали у большинства животных торможение, и волки не были исключением. Хотя они не были слишком напуганы, чтобы сразу убежать, но и лезть к паровозу им явно не хотелось. Самый здоровенный так вообще встал подальше, слышимо, знакомился с горящей головнёй из топки в своё время. Та особь, что была отдельно и поменьше, напротив, всё больше жалась к мыши, крутясь вокруг себя. Звук наполнился громкими, если не цокнуть оглушительными, подтявкиваниями и взрыками. Переорать целую стаю грызю не светило. А чего они за эт-самое, собственно, подумал Елыш? Ладно бы за лосём, а тут такой песок. Он вспырился на волчка - то казался совсем мелким и жутко испуганным, что вообще не характерно для этого зверя.

- Пфууф... - подзакатил глаза Елыш, - Ладно, шуруй сюда.

Грызь откинул калитку из трёх досок, закрывавшую площадку перед топкой сбоку, также открыл калитку с другой стороны, и высунулся как можно дальше. Теперь волчара мог попасть в ящик для дров. Само собой, просто так его туда не удалось бы упихать, не связав лапы, но клацающие сзади пасти своё дело знали. Светло-серая тушка метнулась к мыши, послышался скрежет когтей по дереву, и животное забилось за поленницу в крайне узкое пространство.

- Что и требовал лось, - цокнул Елыш, закрывая "клетку" и усаживаясь на скамью.

Волки гавкали и бегали вокруг, но грызь уже не обращал на них внимания, начав раздувать топку. Четырёхлапому зверю было настолько неудобно лезть на мышь, что он просто застрял бы при попытке вытащить оттуда бельчатину. А уж когда машина загудела и начала фыркать паром - и подавно у них отпало это желание. Единственный косяк, который имелся - так это то, что пухов волк сидел на дровах! Само собой, вытаскивать поленья из-под пасти с острющими зубами - далеко не мёд, так что Елыш делал это багром. Растопив мышь, грызь дал ходу. Он надеялся, что движение паровозишки отпугнёт стаю совсем, но не тут-то было - волки отбежали, но следовали за мышью параллельным курсом. Это было не в пух, потому как известно, что волки могут так бежать целыми днями. Это было бы попуху, если бы путь был чистый - но мышь уже через двести шагов упёрлась в очередную ветку.

- Круто! - цокнул Елыш, оглядывая диспозицию.

Однако пересыпать песок он не собирался. Взяв багор и сделав ручку короткой, вынув половину оной, грызь перелез по боку мыши к её заду - там он спрыгнул между мышью и санями. С хвоста его прикрывала сцепка, а спереди багор. Снизу же имелся снег, каковой и был целью; Елыш принялся методично и неспеша наминать прочные комки сырого снега. Сделав штук двадцать, он сложил их в мешок и перелез на верх котла - лучше бы на крышу навеса, но она просто не выдержит. С возвышения открывалась хорошая позиция, и Елыш, примерившись, засветил между ушами наиболее активному зверю шагах в десяти. Волчара завизжал и бросился врассыпную - да, он ухитрился. Это было довольно жестоко, кусман почти льда да с близкого расстояния мог и с ног свалить, но делать нечего, протыкать животных багром хотелось ещё меньше.

После нескольких удачных бросков грызь добился результата. Хотя волки не ушли, но теперь они давали назад, как только грызь нагибался, потому как он нагибался, чтобы взять снежок. Теперь Елыш уже с меньшими опасениями проходил вдоль мыши, прижавшись к ней хвостом, и убирал с лыжни ветку. Обычно он просто делал это слишком быстро, чтобы животные успели решиться броситься, а в случае чего мог в пол-секунды запрыгнуть на котёл, а там высоко.

- Йа делаю это слишком быстро, чтобы вы успели решиться броситься, - пояснил он волкам, - А в случае чего могу запрыгнуть на котёл, а там высоко.

Волки однако не впечатлились и продолжили пасти, как они это обычно делают - толклись в стороне, соблюдая дистанцию полёта снежка, и ждали удачного момента. Просто удивительно, сколько времени они могли так толочься! Елыш, даже если был бы очень голоден, никак не принял бы такой метод действий как крайне расточительный на силы - а этим хоть бы хны. Светлое животное в дровяном ящике завозилось, но вылезти ему было некуда. Грызь тем временем успешно не проворонил два раза, когда волки таки кидались, и вскакивал к трубе, сразу хватаясь за снежки. Однако в любом случае, эта канитель начинала ему надоедать - как-никак он собирался сурковать, а не пухячить всю ночь напролёт.

Убедившись в том, что серые не отстанут в ближайшее время, Елыш остановил мышь и закрыл поддув в топке. Затем он тщательно закрепил досчатые щиты, которыми закрывались бока паровозика, и стал снова готовить гнездо. К тому же луна спряталась за вновь налетевшие тучи, и в темноте ковыряться казалось вообще не в пух. Вода в бурдюках ещё не остыла, так что грызь зарылся туда, отхлебнул горячей воды, и чуть не уснул. Только возня за хвостом напомнила ему, что у него в мыши волк.

- А да... Овсянку будешь? - осведомился Елыш.

Но, слышимо, животное было слишком напугано, чтобы думать про корм, тем более овсянку. Ничего, это курице надо постоянно клевать, а волк и неделю перебьётся легко. Подумав сие, грызь устроился совсем удобно, и задремал, неслушая на постоянные попытки зверей влезть в машину. Повезло ещё, что на санях лежали ящики, а не мешки! Волки принялись шарить вокруг мыши, лазали по саням и пытались откусить что-нибудь, но ничего не откусывалось - ящики из грубых досок содержали прорву заноз и кусать их не самое приятное дело. Елыш только слегка похихикал, а потом вообще заснул, как у себя в гнезде.

Такая пухня продолжалась до самого утра - грызь вставал подкинуть в топку и сменить грелку под боком, пырился наружу и находил, что они тут как тут. Штук семь волков лежали шагах в полусотне и косились на мышь, потому как поняли, что пока что взять её не получится. Елыш засунул в дровяной ящик мешок, дабы животному там удобнее лежалось и оно бы не трясло. Он бы и грелкой поделился, но резонно опасался, что волчара пропорет мешок когтями, не имея опыта эксплуатации подобной техники. Пришлось сквозь дрёму слушать, как волк ворчит и скребёт когтями по дереву - впрочем, вдобавок ко всей стае снаружи, это не напрягало. Нормально устроился, хмыкнул Елыш.

Устройство позволило ему отсурковаться куда лучше, чем никак, и к рассвету быть вполне бодреньким. Кажется, даже волки стали зевать, так что имелась надежда, что днём они всё-таки отвалят. При свете грызь расслушал их получше и нашёл, что они серые с белым и чёрным, что впрочем не есть открытие. Слухнувши на своего подопечного зверя в ящике, Елыш счёл, что скорее всего это волчиха. Оное обстоятельство угадывалось по какому-то песку, который не особо выражался словами - угадывалосиха, и всё. Собственно, для грызя сие никак не играло не то что важной, а вообще никакой роли. Он в очередной раз развёл огонь в топке на полный песок, и когда давление поднялось - тронул мышь дальше. Стая, явственно вздохнув, уныло поплелась следом.

Для унынья у неё, стаи, повод имелся, потому как через килошаг лыжня пошла прямо по замёрзшему болоту - оно угадывалосиха по торчащим кустам и ивняку, а также по отсутствию леса. Путь тут пролегал не как по лесу, петляя между деревьями, и напрямки и по горизонтали, вдобавок неоткуда было взяться веткам. Вслуху этого Елыш давал полный ход, и мышь развивала приличную скорость. Конечно, если бы волки упёрлись, они перебежали бы болото за мышью, но одно дело гнать вкусного лося, и другое - совсем невкусную мышь. Так что через килоцок стая отстала, повернув обратно.

- Песок в твою пользу, - цокнул Елыш волчихе.

Та только оскаливалась, когда грызь тянулся багром к полену. Впрочем, он подозревал по взгляду, что это скорее механические рефлексы, от которых никуда не денешься, а умные глаза животного смотрели без желания откусывать части тушки. Елыш припомнил, как пропушиловцы тренировали волков на это дело - сажали вот так в решётчатый ящик, и тыкали палкой. Зверь сначала бесился, но так как его продолжали тыкать несколько дней подряд, беситься он неизбежно переставал. Ясное дело, что грызь не собирался разводить такие представления с данным зверем - он просто собирался отвезти его подальше и выпустить.

Погода продолжала существовать - небо оставалось бело-серым, то и дело сыпал мелкий снежок, а температура сидела где-то чуть ниже уровня льда, что внушало уверенность. Лыжня по болоту Елышу очень понравилась, потому как была прямая и почти идеально ровная, так что мышь шла с предельной скоростью, на какую способна - а без гружёных саней она была способна ого-го. После этого, правда, пришлосиха подниматься на довольно крутой холм, на котором стояла Сушнячиха. В общем, по крутому склону всегда прокладывали две лыжни - одну прямую для спуска, вторую петлями для подъёма. Елыш попёр по длинной, просто для того чтобы проверить её и очистить от веток. Путь снова петлял между ёлками и прочими деревьями, обходил бурелом и прочие препядствия; веток тут тоже лежало прилично, пришлосиха часто останавливаться и убирать.

Наконец впереди замаячили изгороди и дымок из печки, что свидетельствовало о наличии грызей, потому как другие животные топить печь не осиливали, а сама она тоже не топится. Сушнячиха эта, мягко цокая, была отнюдь не велика и представляла из себя несколько гнёзд летнего типа, сарайчики и небольшие огороды, взгромождённые на вершину песчаного холма. Зимой этого не видно, но летом все низины вокруг наслаждались сыростью вплоть до болотности, так что холм был как нельзя в пух. Неслушая на невеликость городища, Елыш услышал водогрейный бак на возвышении, специально для заливки в паровоз, а чуть подальше - большую бревенчатую избу, с одной стороны аж в три этажа, над которой развивался на длинной мачте красный флажок, обозначавший центр погрызища, и вообще.

Кроме этого он также услышал медведя, каковой вытащился откуда-то сбоку и философично пырился на мышь - явно этот был местный, потому как совсем дикий зимой орал бы, как пострадавший. Елыш проехал по петле, остановившись как раз возле одного из крылец центр-избы. На звук немедленно высунулась пожилая грызуниха, а от сараев причапал ещё грызь, и оба таковых сильно потешились видом мыши. Не как таковой, а как транспорта, притащившего груз.

- О, ваще в пушнину! - трясла ушами белка, - А то мы уже всю голову сломали, как трясти!

- Ну, кто как, - хмыкнул грызь, - Ты от Лушки?

- Да нет, йа от Триельской, - хихикнул Елыш, - Да, грызуниху слышал. Это ваша?

- На сто пухов, - распушил щёки грызь.

- О, а это твоё? - хихикнула старушка, показав на волка в ящике.

- Ну, пока привёз, моё, - пожал ушами Елыш, - Надо бы.

Грызи согласились, что надо, так что на первое время вытащили из запасов мороженую кость для волка, пущай грызёт, не жалко, а сами пошли в избу, чтобы не отвлекать.

- Сейчас чаю пухнём, - заверила Онфуса, - Небось, Елыш-пуш, такой неслыхали, как чай, ни разу не слыхивал?

- За последний килоцок нет, - заржал тот, - А так постоянно. А вообще тут это, куда?

- Ну, что куда, - цокнула грызуниха, - Тут собственно йа, Дутыш и Ульяна. Возимся помаленьку, сушилки готовим для осени, дрова опять же. А к осени тут пушей будет выше ушей.

Грызи уселись к столу, рядом с коим возвышался бочечный самовар, и налили оттуда ничто иное как чай. Елыш чуть не заснул на ходу, попав в тёплое гнездо, где пахло дымком и возле окон колосились растения в земляных ящиках. Однако он напомнил себе, что нынче весна.

- Так, куда выгрузим ящики? - осведомился он.

- Да куда ты спешишь, как курица в загоне? Отдохнул бы, пуха ради, места допуха.

- Это в пух, - улыбнулся Елыш, - Но надо успеть до таяния снегов, чтобы по шерсти.

- А. Это да, - согласились грызи, почесав уши.

- А чего вы себе мышь не заведёте? - цокнул Елыш, - Таскали бы лично.

- Нуу, мышь - это уметь надо... - протянул Дутыш.

- Ага, уметь. Ты на меня послушай. И как-то ничего.

Таким образом, Елыш отсиделся от силы пару килоцоков, а затем вскочил и пошёл разгружать сани. Лыжня была проведена кругом вдоль всех сараев, куда и разгружали, так что можно подъехать и таскать недалеко. Самые ценные куски сгружали в подвал центр-избы, на всякий случай, но таких набиралосиха мало, только новые инструменты да разного по мелочи. В основном же в Сушнячиху завозили корм и масло для светильников и механизмов - вырастить на месте достаточно было проблематично вслуху сезонности поселения и болот. Волка Елыш решил оставить в ящике, но не на постоянно, а пока не выедет из посёлка. Выпускать его прямо здесь было чревато, потому как по посёлку ходил минимум один медведь. С выгрузкой управились быстро, благо одни сани, так что на радостях вспушились.

- Так, а на Триельскую чего? - осведомился Елыш.

- Вон послушай, - показал Дутыш.

- Мать моя белочка...

Склад оказался завален мешками под потолок, хотя и не высокий. К тому же это были не мешки с сеном, а куда более увесистые - не как с потатами, но похоже. Дело в том, что высушенную траву в мешки не просто напихивали, а прессовали специальным приспособлением, дабы больше влезло, и затем зашивали мешок по продольному шву, стянув ещё бечёвками. Елыш ослушал пачку и счёл, что это в пух, только вот больно много. С другой стороны, на пять саней и войдёт немало... прикинуть точно было нельзя, пока мешки не лягут на сани.

- Это сколько в такой пачке? - спросил Елыш.

- Допушища, - точно ответил грызь, - Если сырого, то это полная телега будет. Зато место не занимает, и не промокнет. Кстати, не забудь привезти смолёный клох для упаковки.

Елыш вспушился, представляя себе, сколько надо перелопатить травы, чтобы насушить столько мешков. Впрочем, в Сушнячиху сходились тропы с нескольких мест выращивания по краю болот, так что осенью сюда натурально пёр целый поток продукта. Сам же он подъёхал к сдешним запасам дров, накидал ещё в телегу, цокнул за отбытие и отбыл в обратную дорогу. Отъехав шагов двести от последней загородки, он открыл ящик и отошёл за мышь. Волчиха немедленно выбралась наружу и прыжками дала стрекача к ёлкам. Только добежав дотуда, зверь обернулся и некоторое время смотрел на грызя.

- За Хрурность! - вскинул лапу буквой "га" Елыш, и захихикал.

Серый хвост исчез среди веток, а грызь уселся на мышь и покатился вниз с холма с ветерком. Происшествие с волчихой Елыша слегка озадачило - он не слышал, чтобы волки гонялись за волками, так что решил непременно цокнуть факты пропушиловцам, воимя Хрурности и перекорма. С одних сторон, грызь понимал, что скорее всего больше никогда не увидит это животное, и это навевало грусти кусок. Грызи вообще очень сильно интересовались той разницей, что разделяла разные организмы, и всё время старались найти методы преодоления разобщённости. Пропушиловцы например не только прилапняли волков, но и успешно переводили их на овсянку в качестве корма. Ну а уж если в лесу появлялось больное животное, которое надо задрать, так достаточно просто не дать положенной овсянки раз-другой...

Елыш любил разбрыльнуть на подобные темы, но во время езды это давалосиха не особенно хорошо. Бегущие навстречу деревья и сугробы заставляли внимательно слушать, какбы чего не вышло - тем более, обзор с мыши был так себе, всё загораживали снегоплавилка и конденсатор, так что если надо ослушаться как следует - приходится высовываться на пол-тушки в сторону, держась за ограждение навеса. К тому же, езда всё-таки требовала внимания для режимов работы паровика, чтобы поддать в нужном месте, а в другом наоборот, убавить ход, чтобы повысилосиха давление пара в котле.

По очищеной лыжне и без нагрузки мышь бежала очень резво, так что мышинист достиг Чихова через шесть килоцоков, чему и порадовался, ибо успел сделать это до наступления полной темноты. Погода однако не располагала к суркованию, падал мелкий и редкий ледяной дождь, покрывая всё коркой наледи, а температура явно карабкалась выше льда, что было чревато. Елыш же был тврёдо намерен сотворить перемещение, так что после подготовки дрых недолго. Подготовка же заключалась в прицеплении поезда саней и набрасывании ещё дров из поленницы. Грызь не заморачивался включать задний ход, чтобы подъехать к поезду - он просто сталкивал машину влапную. По хорошей лыжне вполне себе шло в одну морду, а уж в две и по плохой шло.

- Не кажется ли тебе, что у тебя хвостоболь на перемещение? - цокнул Офыр.

- Нет, не кажется, - отмахнулся Елыш, - Йа просто знаю, что она есть.

Проржавшись, грызи разошлись по делам - местный сурковать, а мышинист тоже, но не совсем. Ночной перегон мыши был самым тем временем, чтобы впасть в полусон, и грызь вполне использовал такую возможность. Мышь шла не с максимально возможной скоростью, но всё-таки шла, а не стояла, что в пух. Из-за усилившегося ледяного дождя и тумана, в котором фонарь делал светящуюся кашу своим тусклым светом, Елыш ограничил скорость до полутора шагов - один пух к утру будешь там, как ни крути хвостом. С нагрузкой мышь и так шла по горизонтали не более трёх шагов, хотя по ледяной колее можно выжать и больше. Помимо прочего, теперь грызь ещё и ослушивал состояние саней, чтобы с них ничего не свалилосиха и тому подобное.

К удаче груза, грызь не первый год мышегонствовал, так что у него был такелаж. Немало грызей из тех, что мышегонствовали в первый раз, даже не грызли, что это такое. А это были всякие крепёжные приспособления - верёвки с крючками, сетки и брезентовые тенты. Елыш не скупясь затаривался этим добром, когда была возможность, потому как эти вложения явно окупались. Он прекрасно помнил свою первую мышиную поездку, когда он раз триста собирал рассыпающиеся мешки, и отнюдь не испытывал ностальгию. Поморозить нос и ездить неделю без остановки - это одно, потому как для того и мышь, чтобы Возить, но создавать себе дополнительные неудобства - мимо пуха.

Каждый раз, как грызь невзначай вспоминал про пух, он вспоминал и согрызунью, а случалосиха это примерно раз в килоцок. Неслушая на все попытки Елыша, приучить Майру к мыши не удалось, хотя грызь был бы счастлив кататься на две пуши, а не на одну - но раз уж, так он не стал идти против шерсти. Следует уцокнуть, что он не шёл против шерсти не потому, что был большим оригиналом, а напротив, потому что так делали одинадцать грызей из десяти. Это было совершенно неизбежно, потому как только попробуй против шерсти! Шерсть, она на то и, чтобы по.

Хотя грызь более не выл, в окрестностях болота он снова слышал - ушами - волков, нывших где-то за ельником. Вот никак не уймутся, толстые щенки, подумал Елыш, и снова закрыл яблоки. Мерно фыркая паром, паровозик тащил состав по лыжне, а мышинист замечал впереди ориентир - куст или дерево - и закрывал яблоки, пока поезд не доедет туда. Как уже было цокнуто, это выполнялось на автоматизме, так что он практически спал. Сырой снег, наподданый ветром, забивался внутрь навеса, так что приходилосиха периодически ещё и вытряхивать его. Закрыть навес наглухо было чревато, потому как очень сильно ограничивался обзор, и главное постоянно травящийся из топки дым лез бы в нос.

Да и вообще, Елыш чувствовал себя лучше в открытой будке, ибо можно было греться чаем и подложить под бока грелки, если уж совсем мороз. А открытый почти на все стороны вид на Лес давал большую дозу Дури - грызь чувстовал себя как рыба в воде, только как белка на ветках. Проносящиеся мимо еловые лапы и белые стволы лиственников напоминали, что это самый натуральный Лес - тот самый, где первая белочь взяла в лапы палку, вслуху пришествия мысли под уши. О том, как происходит этот качественный переход, грызь много думал, и согласился с общебеличьей теорией, что дело в языке. Слова упорядочивают мышление, потому как знающий язык и думает на языке, а не просто так. Следовательно, чтобы дать песок мысли крупному животному, волку например, нужно научить его языку.

Благодаря ночному маршу Елыш прибыл в Сушнячиху до рассвета, чем вызвал вопли тамошнего медведя, Понтифия - вопли в данном случае были в пух, чтобы поднять на уши Дутыша, потому как выгружать и загружать в одну морду не хотелосиха. Всё-таки четверо саней, забитых грузом - это не раз и не два цокнуть, каждый мешок стащи и положи на склад, а потом обратно, плюс закрепить.

- Ты опушненно шустро! - уверенно цокнул Дутыш.

- Весна прижимает, - огляделся Елыш, будто боясь увидеть подкрадывающуюся весну.

Хотя с этим тезисом было невозможно поспорить, температура стала снижаться, а не повышаться. Выпавший снежок, начавший было превращаться в кашу, замёрз заново, и теперь лыжня была хоть и не такая гладкая, зато очень хорошо скользила. Это позволило мышинисту развивать приличную скорость даже с полным поездом сушнячихи - как было уцокнуто, в прессованом виде сушёные травки далеко не воздушные, а пуд ваты не легче пуда железа. Елыш основательно подумал про Жадность - просто так, из любви к искусству - но потом понял, что лучше погасить фонарь. Луна подсвечивала откуда-то из-за туч, так что заснеженный лес прослушивался на достаточное расстояние. На достаточное, чтобы заметить на лыжне лося, например. Грызь дёрнул свисток, и лось, который возможно был лосихой, дал ходу за деревья.

Как знавал Елыш, на некоторых мышах, и паровозах побольше - леммингах - использовались зеркала, отражающие свет огня из топки на фонарь, воимя спасения масла. Это однако добавляло слишком много возни, так что большинство предпочитало сжечь несчастые пару бутылок масла за всю зиму. Кроме этого, в иных местах продавался керосин, горевший ярче и оттого меньше расходовавшийся, но Елыш его не терпел за въедливый запах, в чём был не особо оригинален.

Грызь раздумывал, откуда такая тяга к возне с мышами и прочим паровым зверьём - ну всмысле как у него лично, так и у грызей в целом. Собственно, сам процесс уже давал ответ - любимым занятием грызей было разбрыливание мыслями. А чтобы как следует разбрыльнуть, как показывает практика, нужно очень немало - да хотя бы чтобы брюхо было сытое, и гнездо тёплое. Чтобы меньше тратить времени на поиски корма, белочь начала хузяйственную деятельность, и постоянно стремилась к росту производительности трудов - а мышь как раз из этой серии. Потому как притащить такое количество груза по лесным тропинкам - потребуется очень много белко-дней, а так он справляется в одну морду.

Событие - всмысле очередное! - настигло Елыша на предпоследней ходке. Ползшая в гору мышь содрагнулась, и послышался резкий скрежет; даром что опять дремавший, грызь тут же дёрнул паровой кран, останавливая машину. Тут ему слегка подвалило пушнины, потому как поломка случилась днём, да и небо сильно расчистилосиха, давая хорошее освещение. Это позволило сразу определить, в чём соль - развалился один из подшипников в подвеске ведущих колёс. Елыш почесал ухи и вспушился.

Не ограничившись этим, он немедленно пошёл к ближайшей валежине с пилой, отпилил хорошее бревно длиной шагов десять, и приволоча его к мыши, использовал в качестве рычага-подъёмника, дабы поднять один край машины. С такой позиции ему стало ясно, что так просто тут не обойдёшься. Возить с собой запасные части из капитальных привычки не имелосиха, собрать подш обратно тоже не получится - он весь разлетелся по снегу, и хотя несколько шариков грызь нашёл, их явно не хватало.

Произведя обцокивание вопроса среди наличных морд, Елыш пришёл к консенсусу о целесообразности отключения привода и изъятия колеса, потому как останется ещё два исправных. Конечно не идеально по центру пуха, но мышь вполне может бегать на двух, а починить можно и позже. Цокнуто - сделано. Елыш рассупонил инструмент и приступил к работе. К удаче, он недавно удосужился добыть разводные ключи - как рожковый, так и торцевой - так что мог производить любые операции, не боясь, что ключ не подойдёт. Конечно, пришлосиха повозиться под мышью на снегу и поморозить лапы, но это не напрягло. Вытащив напух ось вместе с колесом, Елыш положил запчасти в дровяной ящик, и с лёгким пухом продолжил движение.

Единственное, чем это его задержало, так это неполной загрузкой - осторожный грызь валил теперь немного меньше, потому как уменьшилось сцепление машины с колеей. В остальном он вполне легко отделался, потому как помнил и пробои в котле, и обрыв шатуна, и клин поршня - а это всё ну вообще не в пух. Теперь же грызь загрузил последнюю партию добра, к которой прилагалась Лушка, потому как ей больше нечего было делать на станции, и грызуниха обрадованно цокала и мотала ушами. Белка уселась на самые хвостовые сани, чтобы заодно послухивать за грузом, и таким песком они попухячили в Сушнячиху за сушнячихой. В последние ходки Елыш ездил туда почти пустой, только обратно таскал полные вагоны плотных мешков.

Убоявшись, хотя и не без резона, резкого потепления, грызь валял мышь чуть не четверо дней безо всякой остановки, вслуху чего по прибытии в Сушнячиху заснул, и очнулся только тогда, когда Лушка перелезла по саням на паровозик и дёрнула его за ухо. Поезд благо вышел на круг и катался по нему, почему грызь и не чувствовал перемен в ходе, и спокойно дрых. Кое-как продравши яблоки, он остановил мышь возле сарая.

- Ну грызун-хвост, а! - скривила мордочку Лушка, - Ты совсем опушнел, чтоли? Ты бы ещё всю зиму пухячил без перерыва! А ну пшол в избу.

Елыш открыл пасть, но как открыл так и закрыл, потому как слово "изба" сильно внушало. Едва ввалившись туда, он упал в сурящик и враз отрубился.

Грызь очнулся только от того, что под дверью сопела и хрюкала енотиха, гревшаяся в избе. Судя по еле заметному свету из окна, сидело утро. В печке потрескивали дрова, а где-то за перегородкой сопел ещё кто-то, вероятно Дутыш или Онфуса. В тёплой избе конечно было немудрено продрыхнуть неделю, но Елыш вспомнил про нужду в перемещении, и стал соскребаться. Беззвучно это сделать не удалосиха, так что из-за занавески у печки вынырнула Лушка, мотнувшая ушами при.

- В пух? - задал исчерпывающий вопрос Елыш.

- В пух, - кивнула грызуниха, - Мышь подтапливаем, сани загрузили.

- Во, тогда вообще в пушнину! - заверил грызь.

Он бы ещё повращал ушами по поводу того, не потискать ли зверька, но вспомнил про согрызунью и эту мысль отставил. Своя белочь ближе к пуху, как цокается. Вслуху этих раздумий он ещё покормился, пожал уши наличным грызям, и отправился на станцию с последней порцией сушнячихи, даже не занявшей всех саней. Мышь бежала бодро, что и требовалосиха.

По прибытию на Триельскую Елыш немедленно метнулся в контору, узнать насчёт запчастей, но тут его ждал облом - запчастей к мышам на станции не держали. Ну и впух три раза, подумал грызь, если что так вообще домой доехать можно, а достать подшипник и летом, всё равно ремонтировать. Положив на это хвост, он двинулся таки к дому, к околотку Пеструшкин, нагрузив сани только дровами и не особо упираясь в поисках попутного груза. Тем более что под самый занавес нафигации по лыжным путям найти груз было почти невозможно, грызи предуслышительно перевозили всё заранее.

В разгар сезона движение по лыжне вдоль лемминговой дороги было интенсивное, как рост ореха в мае, и дремать тут было уж совсем чревато вслуху возможности соударения с другой мышью. Сейчас же магистраль пустовала, потому как мышинисты и прочие водители паровозов гнали свои машины в депо, чуя окончательное потепление и таяние снега. Отдельные будут конечно встречаться до самого упора, но такого движения, как зимой, уже не услышать. Елыш с удовольствием гнал по хорошо разъезженной колее с высокими бортами, и вслуху этого надеялся на быстрое прибытие.

Неслушая на высокую скорость мышиного бега, потепление наступало ещё быстрее. Уже к вечеру первого дня температура явно перешла лёд в большую сторону и продолжала подниматься. Сырой ветер казался чуть не тёплым и явно принадлежал юго-восточной стороне, что означало эт-самое. Поверхность колеи начала плыть, так что скольжение сильно усложнилосиха. Елыш, подумав как следует - головой! - решил гнать ночью, потому как днём наверняка развезёт окончательно, так что вообще сани не сдвинутся с места. Ночью же лёд снова схватывало, и можно было ехать вполне нормально.

Мышинисту пришлосиха двигаться всю ночь и утром, пока лыжня натурально не поплыла, и поезд встал просто сам по себе - колёса уже не сдвигали его, потому как лыжи не скользили. Елыш опять нашёл рычаг для подъёма, и подковыривая сани им, подложил под полозья старых веток и прочей пухни, чтобы не примёрзло. Возни было порядочно, но он знал, что куда больше возни в этом случае у лемминговых - сдвинуть ихний паровоз можно только лебёдкой, а не палкой, как мышь. Устроившись наконец в гнезде под навесом, Елыш засопел, хотя на голубое небо настойчиво лезло яркое солнце, начинавшее даже делать намёки на пригревание. Через неплотно накинутые брезентухи солнце светило на морду грызя, и тому хотелось тискать солнце, потому что оно было тёплое и явно пушное. Грызь вспоминал Майру и хихикал, отчего просыпался.

Вообще Елыш потирал лапы, потому как предвкушал лето - осенью он примерно также потирал их, предвкушая зиму. Сначала конечно случится половодье, и дней двадцать-тридцать надо будет трясти на месте, только перепрыгивая по сухим островкам, потому как все тропы превратятся в болото. А летом есть где развернуться, вокруг Лес как-никак, сплошной сундук хрурностей и мжвячностей! За лето грызь обычно приводил в годность мышь, в чём был не оригинален - все зимоходчики ремонтировали паровозы летом, чтобы всю зиму бегать, как белки в колёсах.

- Ухх, в пухх! - цокнул сам себе Елыш, глядючи на залитый солнцем лес с тающим снегом, и снова задремал.

Как он и подозревал, ночью разбухший снег быстро схватывался коркой льда и мышь возвращала способность бегать. Грызь повернул на путь, шедший мимо еговского дома, а через десять килошагов свернул и на ту лыжню, что проложил лично и обновлял только несколько раз за зиму, поэтому она была очень неглубокая и ехать следовало осторожно. Лыжня шла к сараю, где стояла летом мышь, так что само собой, никто больше по ней не ездил. Проложить два килошага лыжни было довольно трудно, не имея прокладчика, но Елышу было проще помучаться, чем искать этот прокладчик и гнать его пух знает откуда. Проезжая по знакомым с бельчончества местам, грызь поцокивал и тряс ушами, потому как сидя, трудно трясти хвостом. А ещё он вспушился. Причём неоднократно.

Не особо яркий свет фонаря тем не менее выхватывал из темени дорогу, так что неслушая на ночь, Елыш добрался до самого сарая. Его несколько беспокоил мостик через речку, но он оказался вполне целым, что в пух. С плохо скрываемым чувством выполненного долга грызь остановил мышь перед воротами - всё, приехали! Слезши с паровозика, он обошёл его, заглянул в сарай и убедился, что там всё как было. Теперь, собственно, сливать воду с котла, чтоб не замёрзла. Однако, взявшись за кран, грызь остановился - мало ли, кому надо ещё чего привезти, так что срочняк. Днём конечно уже не разъездишься, а ночью самое в пух пока что, несколько суток ещё можно. Вслуху этих соображений Елыш цокнул мыши подождать, поставил топку на ждущий режим, и пошёл оцокнуть грызей, в первую очередь Майру. Ну и, само собой, представив себе под лапами шёлковую шёрстку белки, сделал хватательные движения когтями. Под утеплёнными ботинками хрустел коркой снег, а над ушами, между чёрными силуэтами ёлок, открывался отличный вид на звёздное небо.