Воскресный день пылью по серым занавесям. Тоска такая, что сны заставляют усомниться в собственных теориях.
Читаю. Нельзя читать: "талант" таков, что неуклюже "творишь" в том же стиле.
Завтра 60 лет Янковскому, и сегодня весь день ретроспектива: совпадение ли?
Ем халву. Арахисовую. Гнусно объедаюсь. Хотя бы туман! Клубами по ветру, прикрыть отожратое...
Лежать весь день в ночной рубашке, в полудреме, изредка с тихими стонами потягиваясь, - редкостный (и редкий) плезир!
Вчера под утро грезилось: пришел человек со шрамом на подбородке, полюбил сильно. Заикался. Остановила: не надо говорить, когда можно растворить тоску трением. Грубо? Зато ни секунды потерянного времени.
Вот собака мостится в старом пледе, пыхтит, вздыхает. Спрятала нос в лапах: знамо, похолодает.
Вчера кое-как вынырнула из приятного полусна. Чай пила, морс, смородиной мороженой охлаждалась. Усталость была столь плотной и сладкой, будто не полчаса бредила, но ночь напролет любила.
Едва успела убраться. Горничная ещё не народилась, как луна, самой приходится, усмехаясь ввечеру чеширско-лимонному месяцу.
Грязная, в старых неузорных шальварах неопределенного цвета. В руке - тряпка, от коей несет хлоркой. Звонок в дверь: кабельщик пришел антенну чинить. Улыбнулась в бессилии. Виновата: какое соблазнение в эдаком вонючем виде?! Проводила в комнату, к телевизионному ящику. Пошла, умылась, как смыла последнюю блажь. Вернулась, села гадать на кроссворде, пока кабельщик паял.
Украдкой рассматривала: славный, действительно сильно заикается. Слегка лысоват на затылке: трогательно, беззащитно. Редко тянет на нежности (или головокружная расслабленность виновата?)... когда вынимала антенну из складок занавески, была так близко - чуть не погладила. Ах, тягучей волной накрыло, едва выплыла. Временами слишком на любовника похож: но не Травка [1] я, не Травка, и он, по всему видно - не заяц. Не стала трогать: нельзя играть душами, господь не велит.
Отвечала односложно, немного невпопад. Дура, видать, подумал: и пусть, правда ведь. Зато успокоился, заикаться перестал. Не было противно, наоборот, слишком тянуло на это залипание, именно-особенно на него.
Закончил паять. Спросила, сколько должна. Сказал "пятнадцать". Нет, правда, хороший... и странный: за такие деньги давно ничего не купишь. Дала бумажкой пятьдесят. Посмотрел: "Нет у меня сдачи". "У меня тоже", - виновато ответила. Стоим, мнемся. Наконец, решается он: "Пойду, разменяю". Боги-боги (качаю головой), да я б ему эту денежку подарила, а он думал, я могу заподозрить, что уйдет вот так, украдет: сумку свою оставил. Так и застыла в коридоре с пультом подле потертой кожаной сумки. Не решилась прикоснуться, боялась тепло застать, застрять в неизбывном фетишизме. В комнате - настроенный ящик никчемно журчит. Замерла и провалилась опять в небытие, закачалась по тем же волнам. Так и увидел, вернувшись, стоящую посреди коридора, с упавшими плечами и дурацким счастьем на лице. Сунул в руку сдачу, другой рукой держа сигарету (в пальцах крутил, как ТОТ, только шрам, шрам не там!). Наверное, всю пятнашку потратил на пачку самых дешевых сигарет. Постоял, выдохнул "смотрите", взял сумку и был таков.
Осталась. С осознанием правоты... хороший человек, хороший: ничего не попишешь. И никого. Только себя.
Ночь промучилась. Дешевка-жизнь, условности. День следующий начав с обеда, вспомнила, что пора бы и в ресторацию, отужинать.
Ох, понесло, понесло: волосы в ярко-рыжий, губы - кармином, глаза - голодом a la lupa [2]. Исподнее - черные кружева, поверх - тончайшей шерсти одежды, гагатовые. Для привлечения внимания (куда уж более?) - вельветовый алый плащ!
Вышла и застыдилась своей гламурности: не для кого стараться. Однако гордо дошагала. Упилась почти сразу. Хорошо стало, весело! Слабый хмель быстро прошел: дорогу домой выстудило, не даром собака нос грела.
Напоследок небо взрезал тончайший серенький месяц. Шла, а он мне ухмылялся, а я - ему, а он повыше, надо ртом, зажег единственную звезду, аки левый глаз, яркую. Остановилась, вздохнула поглубже, дождалась, пока разгорится в темноте строгая простота двух далёких камней, сближая их в единую картину. Тогда сняла плащ, рассмеялась остатком хмеля, растрепав волосы по ветру, да и пошла своей дорогой в никуда, спокойная тихой свободой.
______________________________
[1] Имя собаки из "Кладовой солнца" М.М. Пришвина (Пришвин М.М. Собрание сочинений, т.5 // Кладовая солнца / - Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1957. - с.25.) Травка "...даже и так понимала, что весь человек - это и есть один Антипыч (умерший её хозяин, прим. К.К.) со множеством лиц. И если одно его лицо отвернулось, то, может быть, скоро её позовет к себе тот же Антипыч, только с другим лицом, и она этому лицу будет так же верно служить, как тому..."