Аннотация: Никчемный шорох: / люди на СИ играли / в "бубен и ветер".
Долг превыше всего
На исходе месяца жениховства ветер г-жи Л. сменил снежно-северную прохладу, вполоборота повернув к больному северо-востоку. Луна раскололась отвесно, вызолотила оставшуюся половину, взглянула сквозь кисейные занавеси на безмятежный сон г-жи Л. (спавшей на правом боку, наполовину утонув в пуховой перине), усмехнулась ощеренно и потянулась к белевшей вкусно в лунном сиянии округлой левой девичьей щеке, словно недостающей лунной половине.
Г-же Л. снились жареные каштаны, которые она любила поедать зимними рассветами, запивая их граппой утренней свежести. Внезапно каштаны утратили привычный вкус: кровь г-жи Л., притянутая лунным зовом, потекла с ветром к северо-востоку. Г-жа Л. истерично закашлялась, проснулась, пятная кружевное бельё кровью, пошедшей горлом, попыталась закричать, но, вспомнив, что в доме она одна, дотянулась до гадальных карт (недавнего своего краденого увлечения), вынула одну, угадав пиковую девятку, добралась до компьютера и начала писать своему жениху. На словах приветствия она запнулась, взглянула в окно, где поджидала неполная луна, успокоенно вздохнула, уняв молоточками стучащий у ушах пульс, при этом глаза её засияли лунным золотом... Далее она печатала, безотрывно глядя на луну:
"Мне кажется, я умерла, когда родилась в этот мир. Я лежала слишком долго на дне, сокрытая непосильной тяжестью прозрачных зимних вод, принимая проплывающие в вышине льдины за дальние звезды. С тобой мне светило бы иллюзорное счастье, но теперь я должна уйти. Про..."
На этом г-жа Л. вновь поперхнулась кровью, нечаянно отправив недописанное письмо, и порадовалась тому, что ей не пришлось делать выбор между "прощай" и "прости".
Страха не было, лёгкая лунная свобода затопила и вновь оживила её пальцы, кои, потянувшись было к клавиатуре, отпрянули от дробно-сухой музыки клавиш, холодным касанием скользнули по карте и устремились к висевшему на стене в серебряной рамке девизу её рода, вышитому вороным конским волосом на синем льне: "Долг превыше всего".
Она улыбнулась ему, покачав картинку на руках, как мертвого младенца, и отказалась от первоначальной мысли "разбить и сжечь!", ибо ненависть выцвела в ней вместе с осознанием никчемности долга (хорошей дочери, послушной жены и будущей матери), ставшего бессмысленным звуком от каждодневного его повторения.
Она никогда не встречалась со своим будущим мужем, просто приняв его как выпавшую карту (чтобы не разочаровать родителей, чтобы исполнить долг перед ними). Г-жа Л. должна была писать ему каждый день, а он отвечал ей лишь изредка, своей прихотью приучая г-жу Л. "знать, где её место". В этом был уже его долг как часть всеобщего.
В начале своего мертворожденного пути г-жа Л., подобно всем детям, была любознательна и в ответ на "так надо" спрашивала "почему?". Вскоре она отвыкла от вопросов, смирившись с неизбежностью. О нет, ей не вбивали звонкими пощечинами либо поркой долженствование. Её индивидуальность мягко и непреклонно давили любимые и любящие люди, фанатично преданные долгу настолько, что жизнь без него утратила бы для них всякий смысл.
Г-жа Л., напротив, мгновенно став непригодной воплотить запланированное будущее, впервые была счастлива, причем именно тем, что её судьба изменилась открывшимся недугом, предсказанным болезнетворной картой.
Рот протекал кровью, и она залепила его той самой пиковой девяткой, но, выйдя на балкон, она сочла окровавленную карту орудием акта "так надо, чтобы не напачкать", сорвала её и с удивлением узрела, что кровь перекрасила пиковую девятку в бубновую. В следующее мгновение она отправила её на волю ветра.
"Ветер и бубен ромбы, вплетенные в него", - шептала она, пробуя на вкус северо-восточную зиму в когтевидных ветвях на влажно-черном. Одна ветка ритмично и глухо отмеряла такт на ажурной решетке, вторя пальцам г-жи Л., выстукивающим ответ её жениха на гладких перилах. Она бы могла прочесть его завтра утром, проверив, как обычно, свой ящик, но она знала его слова наперед: "Кто он, заставивший тебя забыть о долге? Мне нужны объяснения, немедленно!"
"Ветер, луна и карта", - пела г-жа Л. под тягучее биение собственного сердца, мерные шлепки босых подошв по керамической мозаике пола, она кружилась, цокая языком, прищелкивая пальцами, ощущая жар извне, заполняющий её зараженное свободой тело. Ей не хватило доли секунды, чтобы ввести этот танец в исступление, в финал, в смерть!
Глубоко внизу звякнул дверной колокольчик, г-жа Л. осеклась и замерла, внимая скрипу растворяющейся входной двери, а затем тяжелым шагам. Она испуганно обернулась, ища у луны поддержки, но ветер вновь задул с севера, и мутно-серые дымы заволокли лунное полуоко. Свобода показалась ей мороком, кровь идти перестала, и она ощутила себя бесконечно одинокой предательницей, глупой и никчемной, замерзающей в пустоте без жениха, без родителей, да что там (!) и без призрака хищницы-луны.
Балконная дверь распахнулась, и г-же Л. почудилось, что бледная луна выплыла из комнаты на плечах грузного человека, ей незнакомого, настолько кругло-ясным было его лицо.
Г-жа Л. кинулась к нему на грудь, прильнула, ища защиты, захлебываясь:
- Я думала, что умру... я была счастлива, свободна... тут кровь идти-то и перестала... - она с надеждой взглянула в лунное лицо.
Он обнял её, как дитя, улыбнулся ей в волосы и сказал:
- Ты вынула мою карту, - помолчал и добавил, глядя ей в глаза (потому что и она подняла на него взгляд, вопрошая), - судьбу не обманешь.
Она отступила от него на шаг, с недоверием принюхиваясь: пришедший пах смертью.
- Ты это искал?! - произнесла она нараспев, как заклинание, протянув ему рубашкой вверх карту, вернувшуюся к ней с изменившимся ветром.
Аккуратный прямоугольник удобно лег в ладонь незнакомца, сверкая лаковой поверхностью. Он накрыл его рукой г-жи Л., взблеснув очами, сжал её руку до костного хруста и ударил кулаком сверху, отворяя путь судьбе:
- Пой, как танцевала! - приказал он.
Г-жа Л. услышала в себе весенний град, приоткрыв рот, она пролилась ярко-бубновой кровью. Воздух вздрогнул, ветер радостно задул на юг, счищая с луны сомнения. Она засмеялась, закашлявшись, и незнакомец отозвался ей хриплой одышкой.
Разбуженные лунными лучами ветви заскользили тенями, примериваясь, как бы войти в её дикую пляску, небоскат заулыбался дальними солнцами, но как ни старалась она первой успеть вылиться всей кровью к луне, её противник задыхался быстрее. Постепенно их сомкнутые замком руки стали единственной тайной, последним рубежом между г-жой Л., луной, и её противником, который притянул г-жу Л. твердостью её любопытства, выдернул из кровавого вихря и вернул в реальность.
- Ты забыла, - с укоризной сказал он, - о главном.
Музыка, истошно-высоко взвизгнув по-женски, оборвалась, и, конским волосом вышитый в гаснущих глазах незнакомца, она прочла свой древний родовой приговор.