Глаза закрылись сами собой, теплом протекла грудная клетка, там, где солнце. Бог с ними, со всеми девятью, если они ещё остались, и черт с той, за которую "в геенне огненной", пусть забирает, если не изжарится сам на утраченной святости (было бы что тратить).
В глазах лестница, ведущая в никуда, прозрачная конструкция на темно-синем с зияюще-сияющими проколами.
На диване - подруга, сидящая на коленях друга, просящая рассудить. Слёзы, слёзы в глазах. Не плачь, не надо. Это - тёмный коридор. Когда выйдешь наружу, будет проще. Там лестница, сохранившая мои отпечатки. Не слушай, не верь мне, я глумлюсь. Не в этом ли ещё одна заповедь? И не прочтешь ведь, не сможешь, ибо нечитабельно это чтиво, пусть и запредельно высокое, выше лестницы на темно-синем, бисером пригвожденной.
Я не могу стать тобой, слышишь? Твоими сомнениями, твоей молодостью, твоим зыбким неверием, тем, что тебе только предстоит бежать, задыхаясь, дрожать и мучиться. Для меня уже и нервов не осталось, даже похудеть не выйдет, а ТВ опять пропагандирует жопы без целюлита (как пишется это слово, последнее?)! Ну и где, где заповеди? Кто оценит? Нет, не меряю, даже и не думаю шаблонно. Просто все мы, пришедшие сюда не отсюда, распиханы по углам наших Марианских впадин - поди отыщи, а поверху картинки, анимация, рассчитанные на массовое потребление. Стой, раззявив душу, носись по лестнице, уди, на то, что есть. Повезет - выловишь, ещё более повезет, и песчинка станет жемчужиной. Радуйся, устрица! Ликуй, рыба! Завтра тебя разрежут, а потом перламутровым плодом твоим украсят безупречный мясной видеоряд.
Зачем я здесь? Что я для тебя? Каким боком я тут судия? Разве (не) видно, с какой глубины смотрит на тебя это, что принято считать мною?
Не отвечай, не надо. Слушай. Я сказала, что переписала бы их все... (Улыбаюсь чужой плесневелой усталостью). Я их не читала. И не буду. Бог с ними, со всеми, сколько бы мне ещё ни осталось, я и тебя прощаю заочно.