Квашнина Елена Дмитриевна : другие произведения.

Новая сказка о старом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.54*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Захотелось написать сказку. Ну, очень захотелось. А поскольку сказок я писать не умею, иного склада человек, то получилась она не слишком сказочной: почти без волшебства и полёта фантазии, без чудищ и серьёзных конфликтов, без глубоких оригинальных мыслей, свойственных такого рода литературе. В некотором смысле "Наш ответ Чемберлену", то есть мой - А.Грину, так как писалась сия вещица в основном по случаю юбилея А.Грина. Безусловно, внимательный человек найдёт здесь соответствующие аллюзии и инверсии. Не отпираюсь. Но немножко своего собственного тоже есть. Вобщем... любые выпады, укусы принимаю, не оправдываясь и смиренно посыпая голову пеплом. Е.Квашнина
  НОВАЯ СКАЗКА О СТАРОМ.
  
  День был серым. Город, в солнечную погоду, как любой приморский город, прикидывающийся ослепительно белым и нарядным, сейчас выглядел неказистым, нахохлившимся. Ветер гнал по извилистым и длинным, спускающимся к бухте улицам бумажки, пластиковые бутылки, окурки, веточки, пыль. Из открытых дверей кафе и маленьких кабачков не гремела музыка, не тянуло умопомрачительным запахом свежесваренного на песке кофе. Не шатались толпы вызывающе одетых праздных туристов. Сезон закончился вместе с последними днями задержавшегося до середины октября лета. Словно из ниоткуда появились на опустевших улицах и площадях торопливые, спешащие по неотложным делам аборигены. Чаще заскользили автобусы и троллейбусы. Съёжились в размерах, притихли, полиняли базары и вещевые рынки. Бушующий красками, звуками, событиями туристический сезон сменился на размеренные будни, скудные в энергичных проявлениях жизни. Сменилась, точно по заказу, погода. Наплыли, затянули небо низкой плотной пеленой тучи. Задул с гор, если их можно назвать горами, резкий порывистый ветер. Периодически накрапывал дождь, ненадолго прибивая к асфальту песчаную пыль.
  Он затосковал. Его глаз художника безнадёжно искал в окружающем мире хоть малейшее проявление красоты и гармонии. Но серым, продрогшим, полубольным представлялось всё. В голове мучительно угнездились мечты о напоённых спокойным золотым светом итальянских двориках, о полуденной дрёме площадей Венеции, о сонных деревушках юга Франции, о её древних замках над медлительными реками.
  Странно. Раньше он умел находить красоту буквально в каждом явлении и предмете, попадавшем на глаза. Он вдохновенно отучился три курса в училище живописи и ваяния. Его хвалили иногда, что-то неявное усматривая в неуклюжих ученических работах, некую индивидуальность, особый стиль. А на четвёртом курсе - получите и распишитесь. Лёвка успокаивал его, разглагольствовал о закономерности творческих кризисов у настоящих художников. Кого старый друг пытался поддерживать бесконечным философствованием? Существовало подозрение, что самого себя. Из Лёвки вырабатывался крепкий ремесленник, настоящий профессионал, то есть, сам шедевра никогда не создаст, но чужой мимо не пропустит, выделит среди калейдоскопа разноплановых претензий и скопирует идеально, не отличишь. Прямая ему дорога в искусствоведы. Нет, в продавцы-консультанты художественного салона.
  Что бы Лёвка ни говорил, но дело не в кризисе, дело в творческом бессилии, в невозможности адекватно передать на бумаге или холсте видимое внутренним зрением. Да, виновато несоответствие между замыслом и воплощением. Попросту - бездарность. И от этого хоть вой, хоть башкой об стенку бейся.
  Он стал пропускать занятия, слоняясь по городу и окрестностям в поисках утраченных красоты и смысла. Родители, до печёнок обиженные на судьбу за профессиональную ориентацию сына, стали надеяться на приятные для них перемены. Ибо не дело взрослому мужику картинки малевать. Себя не прокормит, не то что семью. Ведь будет когда-нибудь у единственного чада семья? Известность и полный кошелёк - удел единиц в многомиллионной армии художников. Лучше бы пошёл парень торговать чем-нито.
  Он легко пропускал мимо ушей родительские нравоучения. Не до того. Красота и гармония, составлявшие значительную часть его натуры, приводившие в действие чувства, мысли и, чего греха таить, весь организм в целом, исчезли в неизвестном направлении, растворились бесследно. Близилась катастрофа.
  Катастрофы не случилось, поскольку появилась Она. В ней, как в единственно возможной точке, сфокусировалось всё, что раньше относительно равномерно распределялось среди тысяч явлений и предметов.
  В тот день он благополучно прогулял занятие по композиции у профессора Бродникова, старого маразматика и ортодокса. Но на рисунок к Глебу Николаевичу Парфёнову идти настроился весьма решительно. Только у Парфёнова можно было разжиться пусть и огрызками, но настоящего итальянского карандаша, причём совсем иного качества, чем продавали в худсалонах и специализированных магазинах. Кроме того, Парфёнов являлся творческой тайной. Никто пока не смог разгадать секрет его мастерства. Студенты часами сидели перед гипсом или живой натурой, в лучшем случае добиваясь фотографической точности. Но подходил Парфёнов, хмыкал, бубнил о светотени, тыкал пальцем в работу, указывая недостатки. Внимательно смотрел в лицо ученику, затем отбирал карандаш и сам наносил несколько штрихов в одном-двух местах. И всё - рисунок оживал. Из года в год студенты разными способами пытались докопаться до истинной причины уникальности Парфёнова. Обсуждали его высказывания, стояли за спиной, отслеживая, что наиболее задействовано у него во время работы: кисть, локоть, плечо? Разрабатывали методы тренировки связи между глазом и рукой, скрупулёзно исследовали линии и длину, интенсивность штриха. Бесполезно. Даже отдалённого сходства добиться никому не удавалось.
  Итак, он шёл в училище очередной раз разгадывать тайну Парфёнова. На просторной лестнице, ведущей с улицы Гарибальди к Приморскому бульвару, столкнулся с Ней. Один взгляд, второй... он замер на ступеньке. Париж, Монмартр, мансарда. Сам он никогда там не бывал, но много читал и отчётливо "видел" прочитанное. Теперь оно воплотилось в реально существующий образ. Старенькое пальто мышиного цвета. Чёрный шарфик, чёрная беретка. Стоптанные туфли на низком каблуке. Брюк нет. Значит, пальто скрывает юбку. Осенью юбка? Господи, кто же из молодых девушек сейчас так одевается?! Бледность кожи, отсутствие косметики, побрякушек, худоба. Русые тонкие волосы пушатся, разлетаются при малейшем движении. Моль бледная. Зато глаза... Ах, наполнены серые очи спокойным золотым светом итальянских двориков, тайным вдохновением и сдерживаемой тихой радостью.
  Она прошла мимо, ничего не замечая вокруг, вся во внутренней своей жизни. Спустилась по лестнице. На бульваре замешкалась на миг и свернула налево, к остановке троллейбуса.
  Он остолбенело стоял на той же ступеньке и смотрел ей вслед, механически отмечая: в руке у девушки большая папка для рисунков, шла она от улицы Гарибальди, на бульваре отправилась к остановке в сторону училищной общаги. Следовательно, студентка училища. Кто такая, почему он её раньше не видел? Не замечал? Вряд ли. Скорее всего, первокурсница. Удивительно красивая... Он впервые столкнулся с неброской, но по-настоящему тонкой, изысканной женской красотой и не знал ещё, что отдельные представители рода человеческого, сумев рассмотреть такую красоту, прикипают к ней намертво, порой доходя до безумства. Слава Богу, большинство проскакивает мимо, не задерживая взгляда.
  Он успел всмотреться и... пропал.
  
  * * *
  
  У каждого в жизни случаются переломные моменты, когда всё вокруг меняется, словно по волшебству, и человек начинает смотреть на привычные вещи совсем иначе. Для одних перемены - как гром среди ясного неба, - внезапны и оглушительны. У других они наступают исподволь, незаметно. С течением времени человек начинает замечать, что мир, увы, переменился, да и сам он уже не тот, каким был прежде.
  До девятнадцати лет Соня воспринимала окружающую действительность ровно, без особых выплесков гнева или радости. Это не значит, что она не горевала или не прыгала порой от восторга. Тем не менее, разные замечательные события или неурядицы не вызывали бурного отклика в душе, занятой наблюдением за формами, цветом, светом, чередованием времён года.
  Сколько себя помнила, Соня рисовала. Мама с бабушкой радовались постоянной занятости девочки. Сидит на кухне или под навесом в саду, днями напролёт переводит бумагу из дешёвых альбомов, не делая попыток гонять собак с поселковой ребятнёй. Можно на весь день оставлять одну и не слишком волноваться. Обидно, конечно, что не расторопна в домашних делах, не шаровариста. Труда не боится, почти всё умеет делать, но... неторопливо, задумываясь надолго о непонятном, и - то забудет огород полить, то посуду не помоет, пыль не сотрёт. Девчонки, её ровесницы, - раз, раз, готово, - всё быстро переделают и шнырь из дому. Эта - нет. В магазин отправишь за чем-нибудь и как за смертью пошлёшь. Другой ребёнок живой ногой туда-сюда обернётся. Эта увидит камень или там дерево корявое - пиши, пропало, - застынет рядом истуканом, рассматривает. А чего рассматривать, спрашивается? Сто раз тот камень видела.
  - Девка у вас того... малость тронутая, - любили посочувствовать соседи.
  Ничего не тронутая, просто для обычного посёлка необычная. Зато никого не обижает, ни с кем не ссорится, учителя её хвалят.
  - Хилая она у вас какая-то, ведро воды с трудом поднимает, - жалели соседи. - Можа, больна чем?
  Больна? Хренушки вам. Здоровенькая. И аппетит нормальный, за обе щеки трескает, только не в коня корм.
  - Не в родню, из родни, - неутомимо сокрушались соседи.
  Вот это точно подмечено. Мать с бабкой ничем не отличались от женского населения посёлка: крепко сбитые, статные, двужильные. Отец Сони, подавшийся за длинным рублём поближе к столице и, Бог ему судья, не подававший с тех пор ни одной весточки, тоже крепкий мужчина был, кряжистый. В кого тогда Сонька пошла льняным семечком? Вечно бледненькая, загар к ней не лип, худенькая. На такую дунь посильнее - как ветром снесёт. То ли дело её поселковые ровесницы, особливо к четырнадцати годам. Идут по улице - не налюбуешься. Пышногрудые, широкобёдрые, с тонкими талиями. Подкрашенными глазами по сторонам стреляют, среди парней женихов выискивают. И то верно. Для чего Господь женщину создал? Детей рожать, домашний очаг хранить. Жаль, Сонечке нет кращей доли в посёлке. Парни её, спасибо, не обижают, руки бессовестные не протягивают, зажимать и тискать не думают. С одной стороны хорошо, не поломают девчонку. С другой - кто ж на ней женится, если так и не глянется она никому? Трезво помыслить, здесь ей никто парой не может быть. Век из-за этого одной куковать? Принимать по ночам, в тайне, чужого гулящего мужа, коему с жиру уродочки "на любителя" захочется?
  Переживания мамы и бабушки Соня ненароком прихлопнула. Собралась в город ехать, в художественное училище поступать. Поди, правильно. В городе ей легче судьбу свою встренуть. Там худые да бледные в цене. Однако же, и в городской жизни изъяны имеются. В посёлке ежели кто обидит, тому полжизни расплачиваться придётся, злые шепотки спиной собирать. Небось, сперва подумаешь хорошенько. В городе никому и дела не будет до Сонечки. Обидели и дальше по своим делам поскакали, обернуться некогда, глянуть мельком, на кого случаем наступили, кому, собственно, косточки переломали. Недосуг, вишь ты. Деньги, опять же. Девку в городе содержать - где столько рублей заработаешь? А ну как не поступит? С позором домой вернётся? Тогда что? Это в посёлке она первый художник, лучше учителя по рисованию малюет. В городе покрепче рисовальщики найдутся. У них там художественные школы, репетиторы. Может, девоньке другую профессию выбрать, поспокойнее, поденежней?
  Соня внимательно выслушивала соображения мамы и бабушки. Молча обмозговывала, искала решения для обозначенных проблем. О другой профессии задумываться не собиралась. Представить не могла иную стезю. Само собой, в художника вырастать, больше не в кого. Процесс рисования был для неё равнозначен процессу дыхания, физическому существованию вообще.
  После девятого класса она начала искать возможность заработать. Пробовала помогать поселковым бабам в торговле. Те первоначально охотно брали её с собой в город - дочкам веселее, если покупателей нет. Посадят девчонку одну за прилавок, на солнцепёке, сами с дочерьми на полдня "по делам" увеются. Вечером либо куском сала, кольцом домашней колбасы отдарятся вместо денег, либо вовсе ничего не дадут, мол, не наторговала как положено, чтобы с тобой по-людски расплачиваться.
  Сонечка плакала, страдала. Пока не подошла к ней на базаре "монашка", к варёной кукурузе прицениться. Смиренная женщина в тёмном платье, чуть кособокая и страшненькая, а на плечах - дивной красоты кружевной платок, княгине впору. Слово за слово - разговорились. Так Соня попала в артель к "монашкам".
  Артель находилась за соседним посёлком - пять километров по шоссе, да ещё до шоссе добраться надо. Про "монашек" разные слухи ходили, так как артельные постройки стояли на отшибе и какие в них дела, кроме плетения кружев, творились, никто толком не ведал. Соне у "монашек" понравилось: тихо, спокойно, бережно. Да и не монашки вовсе сидели, согнув спины над пяльцами и станками с барабанами. По старой памяти их так называли.
  Когда-то давно, на заре народной власти, закрыли монастыри по всему побережью, монахов погнали в армию и на стройки, а монахини потихонечку сюда прибились, испросив у местного начальства разрешение открыть артель златного шитья и кружевоплетения для женщин-инвалидов. Построили хибары рядом с выделенным для них изрядным сараем, огороды разбили. Тайно жили по монастырскому уставу, подбирая калек и сирот, обучая их с молитвой тонкому искусству рукоделия. Кормились в основном с огородов. Артельную продукцию много лет властям и художественным салонам сдавали, получая за истинные произведения искусств сущие копейки. Постепенно все бывшие монахини поумирали. Артель, тем не менее, выжила, что-то сохранив от прежнего уклада и строгих порядков. В хибарах жили сироты и увечные, не имеющие в других местах собственного угла. Огороды добросовестно возделывались. Посты и престольные праздники соблюдались. Помощь убогим оказывалась. Новые ученицы находились. Кружево плелось.
  До окончания школы Соня ежедневно сразу после уроков отправлялась в артель и трудилась четыре часа кряду. Она быстро освоила простейшие приёмы и рисунки, пальцы ловко, - смотреть не обязательно, - перебирали коклюшки с нитками, накалывали булавки. Одно плохо, темновато в сарае было, на электричество власти скупились. При керосиновых лампах и свечах неудобно узор накалывать, к тому же зрение быстро садится. На Сонино счастье возрождалась мода на ручную вышивку, кружево, особенно чёрное. Художественные салоны увеличивали заказы, стали лучше платить. Давали, конечно, не ту цену, за которую сбывали сами. А всё ж таки. Иногда в артель привозили иностранцев на красивых чёрных машинах. Гости морщились, входя в сарай, то есть в производственный цех, брезгливо оглядывались, поддергивая рукава и штанины - как бы не запачкаться, - хоть в сарае соблюдалась изрядная чистота. Видимо, сильный запах бедности мешал оценить усилия инвалидок. Но, увидев златную вышивку и кружево, иностранцы забывали про свои опасения. Они сверкали вспышками фотоаппаратов, жужжали ручными телекамерами, в восхищении цокали языками, много жестикулировали, смеялись и тараторили так, что переводчики не поспевали за их скороговоркой. Платили они хорошо. И далеко не всегда заинтересованные финансовые органы и разные влиятельные лица знали про их визиты. Бывали случаи, когда вся сумма от продажи оставалась в артели.
  Изначально Соня планировала часть заработка отдавать в семью, часть откладывать на будущее. Мама с бабушкой воспротивились. Пусть всё откладывает. Заработки у девочки нерегулярные, не бог весть какие. Таким манером копить и десяти лет не хватит. Помогли невольно соседи, люди простые и грубоватые, но изобретательные. Сперва просили девушку сплести в подарок кому воротничок, кому платок или шарфик. Затем додумались бедняжке поспособствовать и самим внакладе не остаться.
  - Слышь, Соня, плети, ягодка, в обход артели свои плетёнки. Мы их в городе на базаре толкать будем.
  - Я и сама могу.
  - Сама проторгуешься. Уже проходили. На нитки не хватит.
  - Да когда же мне?
  - А по воскресеньям. Ты ведь дома сидишь, артель не работает. Уроки быстренько сляпала и плети себе.
  Те же соседи, уступая просьбам, раздобыли в городе через вторые руки две книги для обучения начинающих рисованию. Теперь время девушки делилось между школой, артелью, домашними хлопотами и обучением рисунку по книгам. Она совсем исхудала, выцвела от усталости.
  - Ты, Сонечка, как трактор, - вздыхала бабушка. - Только не рычишь.
  Мама дочкиной целеустремлённости дивилась молча, про себя недоумевая, в кого девка пошла настырностью? Вроде, не в кого. Домашними заботами старалась её не обременять.
  Ещё год после окончания школы Соня готовилась к марш-броску в город на приступ училища живописи и ваяния. Никто в посёлке не понимал её дурацкой мечты - зачем куда-то в город переться? Где родился, там и сгодился. Ай плохо дурочке в родном дому? На кружевах своих да вышивке проживёт как-нито, соседи от её щедрот покормятся малость. Ну, всем ведь хорошо? Никто не верил, что она поступит, много в городе и получше Соньки. А она поступила!
  
  Собеседование прошло легко. В приёмной комиссии порылись в её работах, отобрали штук десять разноплановых, обменяв их на экзаменационный лист. Дальше надо было три экзамена по профилю сдавать - рисунок, живопись, композицию. Напоследок пригрозили общеобразовательными предметами. Смешно.
  Больше всего Соня за рисунок боялась. Когда она пришла документы подавать и увидела в холле и вдоль парадной лестницы развешанные на стенах работы студентов, то обмерла в ужасе. Никогда ей так не научиться. Зря она сюда поступать выдумала. Чуть назад не повернула, чуть дёру не дала от испуга. Остановило её нежелание домой с позором возвращаться.
  Наверное, не даром человека посещают разные предчувствия. Есть нечто необъяснимое в устройстве мира, науке недоступное. Легко некоторым господам категорично заявлять: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда". Легко приводить весомые аргументы. А оно, то самое "это", тем не менее, есть, реально существует, наплевав на логичные рассуждения и неопровержимые доказательства рационально мыслящих. И оно не объяснимо. Именно перед экзаменом по рисунку у Сони возникло твёрдое ощущение, что вот теперь решается её судьба - однозначно и бесповоротно, но как она решится - не известно и в небесной канцелярии. Всё будет зависеть от... От чего? Именно на экзамене по рисунку и случилась чудная невероятность. Или невероятное чудо?
  Экзамен проходил в большом зале с ионическими колоннами. В бальном пространстве, хорошо освещённом бьющими в окна солнечными лучами, яблоку негде было упасть - мольберты, мольберты, мольберты. В центре, на высоком деревянном постаменте красовалась гипсовая голова Давида. Угнетающе действовала тишина, колеблемая шорохом карандашей и ластиков, покашливанием, скрипом паркетной доски под ногами кого-нибудь из членов приёмной комиссии, маститых художников. Они вообще на месте мало сидели, всё время выходили из аудитории, возвращались, иногда прогуливались по залу, с трудом просачиваясь между мольбертами.
  Неприятно, когда мастер стоит у тебя за спиной и критически разглядывает твои действия, их не самый лучший результат. Соня нервничала. Переживала она и по другой причине. Она видела как возникают на бумаге у других абитуриентов линии гораздо более точные и уверенные, чем у неё, как делается растушёвка, коей она не владела. Отчаяние постепенно заполняло девушку от макушки до пят. Рука с карандашом опустилась, взгляд устремился в окно, за которым вдалеке виднелись старые пышные платаны. Зачем она здесь? Усилия последних трёх лет напрасны... Её рисунок беспомощен практически по-детски и по-детски же наивен по сравнению с почти профессиональными работами других, особенно вон того парня, уже заканчивающего. Она провалилась - и дураку ясно.
  - Хм, - буркнул кто-то над ухом. Соня оторвалась от созерцания платанов и посмотрела на человека, вторгшегося в её безбрежное отчаяние. Один из членов приёмной комиссии, сухощавый и ладный дядька лет сорока пяти, в бело-голубой ковбойке и лёгких полотняных брюках, жалостливо морщась, рассматривал её набросок гипсовой прославленной башки. Микеланджело в гробу, вероятно, переворачивался от возмущения.
  - Девушка, вы карандашом пропорции промеряли?
  - Вот так? - Соня плашмя прижала карандаш к листу бумаги, лихорадочно соображая, как карандашом можно измерять пропорции.
  - Кхм, - поперхнулся дядька, явно ошарашенный простотой и тупизной абитуриентки. - Уберите его с листа, им не пользуются как линейкой. Вот так, на весу, на глаз...
  Соня заворожено следила за его действиями, соотнося с объяснением, и, к собственному удивлению, мгновенно постигала смысл процесса. Попутно она успела рассмотреть загорелое лицо дядьки, смешливые глаза с резким прищуром, мускулистые красивые руки. Он больше походил на геолога, чем на художника. Геологи как-то целое лето жили у них в посёлке.
  - Нет, не так, вот так. Послушайте, вас что, в школе не учили пропорции измерять?
  - Нет, - окончательно расстроилась Соня. - У нас в школе рисование только до седьмого класса было.
  - Бог мой, я не про обычную школу говорю, про художественную, - дядька постепенно зверел от её тупизны.
  - Я не училась в художественной школе, - от стыда чуть не проваливаясь сквозь пол, прошептала Соня, опуская глаза. Краска медленно заливала лицо девушки.
  - Ладно, - раздражённо согласился дядька, - вы не учились в художественной школе. Но репетитор, репетитор-то ваш о чём думал?!
  - У меня не было репетитора, - с отчаянием проговорила Соня. Глаза её наполнились слезами. Все давно побросали карандаши, повернули головы в её сторону и, пользуясь случаем, развлекались за чужой счёт. Самой малости не хватало, чтобы девушка вскочила и помчалась из зала, не разбирая дороги и захлёбываясь слезами, - одного тихого смешка. Но все молчали.
  - То есть, как не было? - теперь растерялся дядька. - Кто же вас учил?
  - Никто, - Соня сглотнула слюну и враждебно буркнула, - Сама. Я сама училась. У меня две книжки есть. Очень хорошие, дорогие.
  - Сама... Самоучка, значит, Михайло Ломоносов, - задумчиво пробормотал дядька, пригладил ладонью жидкие волосы на темечке, спросил, - И где такие самоучки водятся? В Первомайском? Знаю, знаю, места хорошие. Фамилия ваша как?
  - Мондзелевская, - ответила девушка. - Мне теперь что делать? Документы забирать?
  Дядька весело посмотрел на неё, ехидно заметил:
  - Работать дальше. Или вы, голубушка, труда испугались? Давайте, давайте. Берите карандаш. Вот так. Исправляйте пропорции, время у вас ещё есть. Со светотенью не напортачьте.
  Он достал маленький карандашик из нагрудного кармана ковбойки, короткими чёрточками обозначил на листе верные размеры и отправился к столу экзаменационной комиссии, ловко огибая мольберты. Рявкнул на абитуриентов, чтобы возвращались к работе, и деловито поинтересовался у председателя:
  - Аркадий Петрович, кто у нас в этом году секретарём приёмной комиссии?
  - Четвёртый курс помогает, - отозвался барственного вида седой и пухленький колобок-председатель. - А что вы хотите?
  - Работы Мондзелевской посмотреть.
  - Сейчас напишу записку Голованову. Вам принесут. Или сами пойдёте?
  - Сам пойду. Случай интересный. Если работы стоящие, я её к себе в мастерскую возьму.
  - А если она экзамен завалит? - лукаво вопросил Аркадий Петрович, чистенький, розовый и... недобрый, как показалось Соне.
  - Всё равно возьму, только уже без стипендии. Материал-то какой, а?!
  Бело-голубая ковбойка поплыла к двустворчатой двери.
  - Повезло тебе, подруга, - сквозь зубы процедил сидевший рядом с Соней, локоть в локоть, длинноволосый красивый парень. - Карандаш толком держать не умеешь, а, считай, поступила.
  - А кто это был? - негромко поинтересовалась Соня, решив, что обвинение и неприязнь в её адрес вполне справедливы, и потому не стоит обижаться.
  - Ну, ты даёшь! - удивился длинноволосый. - Ты из какой глухомани приехала? Это же сам Парфёнов, Глеб Николаевич. Заслуженный, между прочим, и вообще...
  Позиция Парфёнова, "самого, заслуженного и вообще...", изменила положение дел в корне. На последнем экзамене в старинном зале с ионическими колоннами было уже довольно просторно - садись, где удобней. Много народу отсеяли. Соня постаралась устроиться так, чтобы её творчество не видели остальные. Но тот красавчик, длинноволосый, обидевший её, пришёл последним и намеренно разместился рядом с ней. Она могла видеть его художества, а он, соответственно, её. Но не перетаскивать же с извинениями и грохотом тяжёлый древний мольберт, стул и шмотки? Соня смирилась. Пусть смотрит, если ему хочется, пусть презирает и фыркает, она будет усердно трудиться, как тогда Парфёнов выразился.
  Задание показалось девушке нелёгким. Натюрморт для абитуриентов соорудили практически бесцветный: стеклянный графин, два бледных яблока и блёклый кабачок, в качестве фона кривыми складками уложили застиранную светло-серую тряпку. Маслом писать, пастель использовать - не разрешили. А как всю эту бесцветность акварелью изобразить? Вот задача! Соня сама не заметила, как увлеклась. Она выбрала весь спектр синих и зелёных тонов с добавлением жёлтого. Длинноволосый предпочёл красно-коричневую гамму. Оба изредка косили глазом друг другу в работы.
  - Где ты там коричневую умбру нашёл? - не выдержала Соня.
  - А я так вижу, - ухмыльнулся длинноволосый. - Никогда не слыхала про индивидуальное восприятие художника, деревня? ЦМВ я там, кстати, тоже не наблюдаю.
  - Что такое ЦМВ? - уточнила Соня
  - Цвет морской волны, - снисходительно пояснил сосед.
  - А я так вижу, - не растерялась она. - Индивидуальное восприятие художника, что поделаешь.
  - Молоток, клювом не щёлкаешь, мух на лету ловишь, - похвалил длинноволосый и неожиданно предложил, - Ну что, мир, дружба, жвачка?
  - С чего вдруг? - насторожилась Соня.
  - Сама подумай, делить нам с тобой теперь нечего. Ты практически поступила. Я, считай, сразу поступил, ещё до экзаменов. Сюда являюсь приличия соблюдать. Выходит, мы однокурсники. По художественной части ты мне не конкурент. И вообще, я с девчонками не воюю, - он нахально ухмылялся, перекатывая во рту ту самую жвачку, о которой упомянул. Красивый парень, излишне уверенный в себе, в своём превосходстве, и от того позволивший себе капельку великодушия.
  - Почему ты так уверен, что ещё до экзаменов поступил? - Соня изобразила недоверие, хотя правильно оценила уровень его художественной подготовки - ну очень высокий.
  - Папахен постарался, - понизил голос длинноволосый, заметив, что две манерные дамы из экзаменационной комиссии обратили внимание на их затянувшуюся болтовню и теперь выбирались из-за стола с совершенно определённой целью. - Во-первых, он меня с детского сада дрессирует. Во-вторых, он этому богоугодному заведению обещал бесплатно подогнать ватман, кисти хорошие, краски и прочую хрень. В-третьих, он может организовать классную летнюю практику, для некоторых даже за границей. В-четвёртых, он вообще раскрученный художник, с именем. У него и столица в кармане. Ну так будем знакомиться или как? Только думай быстрей, а то нам сейчас по башке настучат.
  - Будем, - улыбнулась Соня. Парень ей зверски нравился.
  - Меня Дэном зовут, а тебя как?
  - Денис, да? А меня - Соня.
  - Полное имя Софья? - деловито осведомился Дэн. - Соня... фи, пошло. Я буду звать тебя Софи. Всё, теперь работаем.
  Манерные дамы неуклонно приближались. Дэн и Софии уткнулись каждый в свой лист. Но разве можно обмануть тех, кто вознамерился во что бы то ни стало придраться?
  - Молодые люди, как ваши фамилии?
  - Мондзелевская.
  - А-а-а... наша новая знаменитость... Ваша фамилия?
  - Архипов.
  - Сын Николая Афанасьевича, того самого?
  - Угу... сын... того самого...
  - Наслышаны о ваших талантах. Привет папе передавайте от Илоны Леонидовны. Мы с ним, помнится, в одной делегации в Болгарию ездили, в Венгрию. Как он поживает? Как его здоровье?
  - Нормально, - Дэн не проявил желания побеседовать на обозначенную тему, усердно демонстрировал полную поглощённость творческой задачей, и дамы, переглянувшись, тактично отступили на несколько шагов за его спину. Они стояли, внимательно рассматривая работы юных негодников, и тихо делились впечатлениями. Соня, навострив ушки, слышала:
  - Интересно сравнить... Как иногда контрастно проявляется разность восприятия, вы не находите? У мальчика одни тёплые тона, глубокие, насыщенные, всё сфокусировано, акцент на композицию. А у девочки тона чистые, но очень холодные. Много света и композиция как бы расширяется, уничтожая пространство...
  - Да, соглашусь. Манера тоже очень разная. У мальчика мазок широкий, длинный и чёткий. Техника отличная. У девочки - смазанность, размытость... Сами видите...
  - Да, у мальчика есть техника... Собственный стиль. Эмоций, правда, маловато...
  - Зато у девочки эмоции через край... при полном отсутствии техники...
  Дэн, без сомнения, тоже слышал комментарии зрительниц, вполне вероятно, на его внимание и рассчитанные. Он исподтишка аккуратно показал Соне язык, на что она среагировала нехарактерным для себя образом - хмыкнула и кокетливо задрала носик.
  Реагировать нехарактерным для себя образом с тех пор ей приходилось частенько. Новые условия существования требовали нового поведения. Соня приспосабливалась с радостью и с трудом одновременно. С одной стороны, счастье от поступления, от возможности на законных основаниях заниматься любимым делом, учиться ему у мастеров, переполняло её. Всё казалось новым, увлекательным. С другой стороны, она привыкла к тишине, спокойствию, самоуглублённости. О тишине и покое не могло быть речи. Взять ту же общагу, которую девушка долго училась называть именно так, постоянно сбиваясь на культурное "общежитие", с её хаосом, непонятными правилами, безалаберностью.
  Туда её провожал и помог оформиться Дэн. Он по непонятным причинам взялся опекать девушку. К полному недоумению многих, сей чрезмерно продвинутый юноша не стеснялся поселковой отсталости своей протеже.
  - Софи скоро всех за пояс заткнёт. Натаскаю, будьте уверены, - с великолепным бесстыдством заявлял он в ответ на подначки. Соня стеснялась и пряталась за его широкими плечами. Она была до глубины души благодарна ему. Но в общем и целом, к ней все отнеслись хорошо, подсмеиваясь добродушно, без злобности.
  Её поселили в комнате на четырёх человек. Две девчонки - Лиза и Даша, - учились на четвёртом курсе. Третья, Наташа, на втором. Они приняли её с поверхностным любопытством, расспрашивая о вещах второстепенных, главного не касались, спасибо им за это. Удивлялись лишь, откуда у неё столько денег?
  - Неужели на кружеве можно хорошо заколачивать?
  Соня подробно объясняла им, как она копила. Они отмахивались, не прислушиваясь, и в очередной раз занимали деньги. Без отдачи, само собой, хотя божились отдать. Чего стесняться? Это общага, все свои. Сегодня ты нам помогаешь, завтра мы тебе. Чашки помоешь, нам некогда? Соня терпела, осознавая тем не менее, с какой удручающей скоростью тают её запасы, рассчитанные на несколько лет. Возмутилась в конце концов Наташка.
  - Девки, - громко заявила она и встала в позу развоевавшейся базарной торговки. - Совесть имейте! Вам всегда из дома пришлют. А Сонька где потом брать будет?
  Наташку природа создала невысокой, худощавой, активной и юркой. Она напоминала Соне маленькую серую ящерку, коих в окрестностях родного посёлка водилось предостаточно.
  - Ой, - растягивая гласные, отозвалась Даша. - Добросердечная выискалась. Поборница справедливости. Благородное негодование аж из ушей выплёскивается. Сама-то у Соньки не стреляешь? Нет?
  - Стреляла, - честно призналась Наташка. - Больше не буду. По крайней мере, так беспардонно, как вы. Пользуетесь тем, что Сонька отказать не может. Сонь, не давай им больше ни копейки, не то я у тебя деньги отберу и спрячу.
  - Куда? - растерялась Соня, раздираемая противоречивыми чувствами. Благодарность всё-таки перевешивала.
  - В землю зарою, - прорычала Наташка.
  - На поле чудес в стране дураков, - пропела Лиза, продолжавшая невозмутимо красить ресницы перед видавшим виды, с попорченной амальгамой и отбитым уголком, зеркалом.
  - Где надо, там и зарою. Вас не спрошу, - огрызнулась искренно негодующая Наташка.
  Они вместе сходили в банк и оформили Соне сберкнижку, положили деньги на счёт под небольшой процент. Наташка посоветовала Соне возобновить плетение кружев и тихонечко приторговывать. Обещала помочь с реализацией. Ещё можно фенечки разные клепать, у тинэйджеров они на расхват. Обычный промысел студентов училища. Просто и эффективно. Сама Наталья фенечками обвешивалась, словно новогодняя ёлка игрушками, - бисерными, меховыми, деревянными.
  - Ты пойми, - толковала она Соне, - тебе кучу принадлежностей покупать. Ну и что, что какой-то Дэн с тобой поделился. Своё иметь надо, на чужую помощь глупо рассчитывать. Рано или поздно запасы пополнять придётся. А на что? Степуха - слёзы одни. Да питаться надо хоть раз в неделю, чтоб ноги не протянуть. Не фиг разных лентяек благодетельствовать. Думаешь, они спасибо скажут или потом когда-нибудь выручат? Ничего подобного. Найдут кучу отмазок.
  Соня слушала, соглашалась и шла у активной соседки на поводу, тем самым укрепляя их отношения. Подруги у неё имелись и дома, точнее, приятельницы. Но подруга, живущая с тобой в одной комнате, занимающаяся тем же делом, имеющая сходные интересы - это совсем новый опыт, не сказать, что досадный, наоборот, привлекательный.
  Дэн первоначально фырчал и язвил, выказывая недовольство, потом смирился, привык и стал ходить уже с двумя девушками на буксире. Ему было о чём поговорить с Натальей, много читавшей и вообще думающей особой. Вдвоём они быстрее и качественней обтёсывали Соню. Засаживали её в свободное время нагонять то, что другие освоили в начальных классах художественных школ. Пока Соня добросовестно елозила по бумаге карандашом или кистью, они развлекались. Либо шутливо пикировались, сидя на разных концах Наташкиной кровати, либо сосредоточенно обсуждали серьёзные вопросы, связанные с новой прочитанной книгой, свежим наблюдением, чужим и собственным творчеством. Изредка отвлекаясь от интенсивного общения, осматривали достижения девушки, делали замечания по существу. Соня быстро совершенствовалась.
  - Опять! - стонала Лиза, появляясь ненадолго к комнате. - Когда ни вернусь, всегда вы здесь. Жужжите, жужжите не пойми о чём. Не надоело?
  - Прочти, - Наталья показывала ей книгу, - и ты поймёшь, о чём мы жужжим.
  - Я художник, зачем мне твои книги? Всё необходимое бог в меня изначально заложил. Я постигаю мир глазом и сердцем, а не убогими извилинами, - Лиза кокетливо стреляла глазами в красавчика Дэна, исподтишка отслеживая его реакцию. Дэн досадливо морщился, отворачивался. Лиза обижалась, уходила к Даше, вечно болтавшейся у парней с их курса. Дэн выразительно корчил ей вслед отвратительные рожи и поворачивался к Наташке с очередной идеей.
  - О чём ты думаешь, ехидна? - однажды спросил он Наталью. - Мне стыдно выводить вас в свет, поэтому приходится прозябать здесь и терпеть всяких... Посмотри как у нас одета Софи. За милю видно: посёлок, - как? - вот-вот, Первомайский. Ей нужны новые шмотки. Ей нужен свой стиль. Вот как у нас с тобой.
  И они две недели детально обсуждали тему, разрабатывая Соне её индивидуальный стиль. Скоро холода, начнём с верхней одежды. Ребёнок у них бледный? Бледный. Нет, не спорь, я лучше знаю, яркие цвета не подходят. Вульгарно. Ну, смотри. Да, действительно не катит. Значит, серый и чёрный. С головой нормально? Смотри внимательней. Хм, правда, лучше. Неброско, однако, подчёркивает... Поворотись-ка, сынку. Ага, бедная, но утончённая Франция. Каблук небольшой, форма ног позволяет. Стиль должен быть выдержан до конца. В следующем сезоне пусть сама учится подбирать вещи. Что? Юбка, безусловно. В холодную погоду? Потерпит. Ничем, вроде, не больна, крепкая. Брюки или джинсы - если на природу, на субботник. Правильно, все вокруг в портках ходят, забили на женственность, а она пусть в юбке. Прямая, до колен? Точно женственно? Ну, надо же... Блуза, естественно. Шарфы, платки вокруг шеи. Беретик. Минимум бижутерии, косметики. Мы ведь не хотим, чтобы её поклонники постоянно нас отгоняли? Вот именно, правильно мыслишь. Денег много не надо. Обойдёмся минимальной суммой. Купим на барахолке ширпотреб. Главное, удачно подобрать и сочетнуть. Ношеные? А химчистка для кого?
  Определившись, опекуны принялись за работу, сумев уложиться в несколько дней.
  - Вот теперь можно и в люди, - удовлетворённо заключил Дэн, оглядывая результат их с Наташкой творческого вдохновения. Действительно, получилось очень стильно. Для тех, кто по-настоящему разбирается.
  "В люди" они стали ходить регулярно. Давно было пора. Лизу с Дашей невероятно раздражала троица сопляков, намертво оккупировавших комнату. В неглиже не походишь, нижнее бельё на кровати или тумбочке не оставишь, пригласить к себе кого - проблема. Конфликты возникали постоянно. Стремление Дэна выбраться наконец из общаги на простор, подальше от Лизы, пришлось кстати. Субботние дискотеки. Кино, театральные премьеры, выставки. Попсовые концерты заезжих звёзд? Упаси бог! Моветон, дурновкусие. Хотя... смотря какую звезду в город занесло. По пятницам Дэн непременно тащил их в бар одного из признанных им приличным местом четырёх кабачков - по настроению или на выбор подружек. Сам потягивал коктейли с замысловатыми названиями, девчонок угощал кофе и пирожными, уважая их стойкое неприятие спиртного. Обычно они сидели пару часиков, обмениваясь новостями и мнениями. Молодые, красивые, стильные. Чувствовали себя богами, которые из любопытства ненадолго затесались среди людей. Поэтому поглядывали на окружающую их публику снисходительно. Пижонили, одним словом.
  - Дэн, почему ты с нами возишься? - однажды спросила Наташка. - Тебе не с кем время проводить?
  - Видишь ли, бэби, - задумчиво проговорил Дэн, - моя натура требует определённых обстоятельств, условий. Антуража, если хочешь. А жизнь этого не даёт. Дома господствуют нравы буржуа, в училище - нищей богемы, во дворе - блатной малины и одесского Привоза. Нигде нет пусть чуждого, неприемлемого, но выдержанного до точки стиля. Природа создала меня эстетом. Ну, повесьте меня, не могу я в нашей помойке существовать. В столице? Да там свинарник похлеще, чем здесь, детка. А эклектика только в архитектуре хороша, причём одного единственного периода. Ждать перемен? Искать? Хм... Проще и надёжней создать вокруг себя собственное пространство. Я его создаю. Тебе не нравится?
  - Нет, почему? - пожала плечами Наташка. - Вполне ничего себе.
  - А тебе, Софи?
  - Мне? Нравится. Очень. Красиво ведь. Ты у нас, получается, стиляга?
  - В определённом смысле да, - согласился Дэн.
  - Тогда держи, дарю, - Соня протянула ему на раскрытой ладони подарок.
  - Что это? - опешил Дэн.
  - Заколка для волос. Правда, стильная? - Соня торопилась высказаться, пока он не перебил, не отказался. - Ты ведь иногда забираешь волосы в хвост, как этот... чудной... блаженный... ну, с четвёртого курса...
  - Ковалёв, - подсказала Наташка, с интересом наблюдающая за происходящим.
  - Да, Ковалёв, - досадливо отмахнулась Соня. - Мне не нравится такая причёска у мужчин. Но это твоё личное дело. И потом... тебе идёт, как ни странно. Только, по-моему, неэстетично стягивать волосы аптечной резинкой. Плюс ко всему, пока никто из мужчин не использует заколки. Ты будешь первый. Вот.
  Она выпалила свою заранее приготовленную речь и замерла, со страхом ожидая отказа, ехидных комментариев. Заколку увидела на развалах Приморского бульвара. С первого взгляда поняла - вот оно, то, что поможет ей выразить всю накопившуюся к Дэну благодарность за его дружбу. Продавец заметил её повышенный интерес, заломил несусветную цену, клялся в эксклюзиве. Она выложила требуемую сумму, не торгуясь. Её дружба с Дэном стоила много дороже. Тем более, вещица, созданная с тонким художественным вкусом, была в единственном экземпляре. Соня ничего подобного раньше не встречала и подозревала, что может не встретить.
  Дэн взял заколку, подержал в руке, рассматривая. Подумал, отведя глаза в сторону. И вдруг на несколько секунд съехал с уже ставшего привычным для него тона.
  - К ней серьгу надо в ухо. Уже представляю, какую. Буду искать. Спасибо, в самую точку. Ты, Сонька, рубишь фишку. Не зря я тебя на экзамене высмотрел. Реально стильно, - совсем по-мальчишески высказался он, увы, быстро после случайного срыва восстанавливая имидж. - Носить твой подарок буду редко, не обижайся. Он не на каждый день. Для особых случаев.
  - Гляди в оба, а то сопрут, - предупредила, хихикнув, Наташка.
  - Легко, - подтвердил Дэн. - Я успел об этом подумать.
  - А ещё о чём подумал? - тихо проронила Соня, довольная удачной диверсией с подарком. - Я точно знаю, ты о многом успел подумать.
  - Ничего хорошего, Софи, - загрустил Дэн. - У меня тоскливая мысль появилась: если возникают памятные подарки, то и расставание не за горами. Глупо, правда?
  Соня промолчала, не зная как надо правильно ответить. Расстаться? Когда им так хорошо втроём? Ей и в голову не приходило. Да почему же непременно расставаться? Вместо Сони тему подхватила Наташка.
  - Не глупо, Дэн, нет, противно, потому что ты, в принципе, прав. Не можем ведь мы рассчитывать на вечную идиллию?
  - Ты о ссорах, - встрепенулась Соня.
  - Обо всём, - невесело усмехнулся Дэн. - Мой папахен, к примеру, надумал в столицу перебираться. Не завтра, разумеется. Ему год-два на подготовку потребуются. Или, допустим, перевлюбляемся мы в разных местах, и оторвёт нас друг от друга.
  - Тебе обязательно было нам настроение портить? - надулась Соня.
  - Сильно испортил? - прищурился Дэн.
  - Вдрызг, - созналась она.
  - Слушай, Дэн, - Наташка незаметно придвинула к себе его розетку с солёными орешками, сунула несколько штук в рот. - Ты у нас самый умный, даром что самый младший. Ответь: на что надеялся, создавая своё пространство, если знал - непременно разбежимся, вопрос времени?
  Дэн с мечтательным видом посмотрел поверх её головы куда-то вдаль.
  - Идея стара как мир и банальна до идиотизма, но греет. Возьмём простейшую аналогию. Допустим, человек - это корабль. Кораблю по разным важным причинам надо куда-нибудь плыть. В море-окияне случаются бури, штормы разные и чудовища страхолюдные. Вот потреплет наш кораблик на солёных просторах, пообтёрхает, и он возвращается в родную гавань. Там тепло, тихо, солнечно. Там его любят, причём любым. Такелаж починят, борта подновят, снабдят водой, продовольствием. И снова в плавание.
  - Эгоист, - резюмировала Наташка сурово.
  - Все люди эгоисты. Разной степени тяжести, - лениво защитился Дэн, вытаскивая из своего коктейля маслинку. - Но ты не учитываешь важный момент. Кораблик-то в гавань не пустой приходит: разные полезные грузы доставляет, ещё почту, пассажиров, новости со всего света.
  - Откуда ты такой мудрый в восемнадцать лет?
  - Сам удивляюсь.
  - Положим, ты начал гавань свою строить. А нас почему выбрал? Мало в училище крутизны разной? - Наташка явно выуживала из Дэна какую-то информацию. - Ты у нас с полки под названием "золотая молодёжь", а подтянул к себе двух девиц из низов, от плинтуса. Я, честно признаться, начала подозревать, не голубой ли ты?
  - Похож? - холодно осведомился Дэн. - Интересно, чем?
  - Не очень, - признала Наташка. - Меня удивляет твой выбор. Может, в кого из нас влюбился?
  - Представить себе, что избалованный сынок известного и богатого человека не погремушка, ты не способна? - зло отреагировал Дэн. - А я предпочитаю общаться с чистыми и добрыми душами, не испорченными, которым мой бесценный папахен параллелен. Пусть меня любят за моё, не папочкино.
  - Так не бывает, - упёрлась Наташка.
  - Бывает. По-разному бывает. У нас во дворе живёт одна девчонка. Мимо проходит - я немею, деревянным становлюсь. Мадонна, чёрт возьми, гений чистой красоты. Всё время о ней думаю. Стоит ей рот раскрыть, меня как холодной водой обливают. Потрясающая дура и стерва. Разница между формой и содержанием неизмеримая. Я, по-твоему, её внешности неземной верить должен?
  - А на самом деле?
  - На самом деле и без неё не могу, и с ней тошно.
  - Тебе, видимо, со многими тошно, - догадливо пожалела его Соня, наступая под столом Наташке на ногу. - Бедный ты наш.
  - Нет, с вами, например, я оттягиваюсь. Ещё один с третьего курса и с четвёртого несколько ребят ничего, нормальные. Хотите, познакомлю? Они хотят.
  Удивительно, но Дэн, первокурсник, по сути, сопливый мальчишка, очень быстро стал заметным в училище человеком. Не благодаря звёздному папочке. Ум, ирония, некоторая доля цинизма, широкие знания, непробиваемая уверенность состоявшейся личности - вот те качества, которые почти сразу и бесповоротно создали ему особый статус. Даже выпускники охотно принимали Дэна на равных.
  На легкомысленное, явное неискреннее предложение познакомить со старшими обе девушки безразлично пожали плечами. Хлопот много, скучать некогда, дефицита общения не имеется. Соньке вон, вообще, как хлеборобу в посевную, пахать надо - от зари до зари. Парфёнов на неё капитально насел, требовал: давай, давай, давай. Соня семью потами исходила. Комарицкая, та, которая Илона Леонидовна, подпускала тонкие шпильки. Соня на её занятиях не разгибалась, от усердия чуть из юбки не выпрыгивала. Положила себе непременно стереть псевдо-вежливую, с презрительной изнанкой, улыбку знатной дамы от искусства. Дэн шутил, поминая всеми подзабытого Карла Маркса, мол, количество когда-нибудь обязательно перерастёт в качество, весь вопрос: когда? Зря ёрничал. Постепенно Соня добилась своего. Комарицкая всё чаще отходила от её мольберта в глубокой задумчивости. Разбирая домашние работы Сони, тихонько бормотала. По уверениям опытных товарищей - верный признак заинтересованности. Правда, наметился будущий хвост по истории искусств. Профессор Бродников, читающий этот предмет, недобро на Соню посматривал, но пока молчал. Наталья с Дэном обещали помочь с курсовой, обложили девушку выписками и альбомами. Хоть в библиотеке не париться, материал не подыскивать.
  Всей троицей дружно сдали положенные работы, курсовые, зачёты, экзамены, в промежутке тихо, своей компанией, встретив новый год. Здравствуйте, зимние каникулы! По домам Наташа с Соней не разъехались, денег жалели. Да и каникулы маленькие - полторы недели чистыми, - смысла нет с места трогаться. Торчали в городе на радость Дэну. Закутавшись потеплее, с раннего утра шли в предгорья или к морю. Если дождя не было. Дэн показывал им свои любимые местечки. Они часами делали наброски, ваяли этюды, перекусывая бутербродами, болтали о пустяках, фантазировали, мечтали и швырялись крупной галькой в стремительных крикливых чаек.
  - Ненавижу их, - как-то признался Дэн.
  - Почему? - хором удивились девушки.
  - Помоечницы. По всем помойкам шастают.
  - На их месте и ты с голодухи по помойкам шариться начнёшь, - рассудительно заметила Наташка.
  - Не начну, лучше сдохну, - оскорбился Дэн. - Кроме того, они хищницы.
  - Рыбу жрут, да? - Наташка специально его дразнила. - Мы тоже рыбу жрём. С большим удовольствием.
  - Нет, Дэн прав, - подтвердила Соня. - У нас дома, у соседки в один год они почти всех цыплят перевели. Там загон такой из сетки-рабицы. Соседка всегда цыплят отдельно от кур держит. Я сама несколько раз видела как чайки прямо в этот загон пикируют и там цыплят клювом, клювом... Бр-р-р... Пока дядя Петя, муж соседки, загон сверху рабицей не накрыл.
  - Что ж не сразу-то? Тупой? - съехидничала Наталья.
  - Не-а, ленивый.
  - Кровавая заря поднималась над го...курятником, - хищно сверкнул глазами Дэн.
  Они сидели на валунах почти у самого моря. Ночью выпал небольшой снег, редчайшее явление, но быстро растаял, ветер слегка подсушил валуны - сидеть можно. Этюдники, блокноты и сумки с бутербродами валялись среди камней. Работать не хотелось. От души валяли дурака.
  Удивительно, но, живя в городе у моря, будучи по натуре настоящими художниками, моря они почти не замечали. Рисовали его ничтожно мало. Вероятно, потому что объект слишком избитый, тривиальный. А скорее, потому что невероятно трудно изобразить огромные массы воды - то мутные, то прозрачные, то спокойные, то не на шутку разгулявшиеся, - живыми, правдивыми. Обычно ребят влекли объекты менее значительные. Частенько они сидели с этюдниками возле заброшенной греческой церквушки бог знает какого далёкого века - почти заря христианства, одним словом. Древняя каменная кладка, простота и строгость линий, полустёртая резьба под самой кровлей казались намного романтичней морских просторов. Или облюбовывали хилый куст, из последних сил цепляющийся за сухую осыпающуюся землю на краю очередной трещины у подножия гор. Короче, им, скорее всего, требовалась пусть не явная, но идея. Связанных с морем идей, увы, не возникало. Они и на берег-то сейчас ходили большей частью из-за его неуютности и пустынности, подальше от людей.
  - Денис! - закричал кто-то издалека, с набережной. - Э-ге-ге-е-е!!!
  Ветер донёс крик еле слышимо. Но они услышали таки, повернулись. От городского пляжа медленно, оскальзываясь на камнях, к ним двигалась растянутая цепочка фигур. Одна, две, - ого! - пять.
  - Кто это? - нахмурилась Наташка, недовольная близким вторжением посторонних в личное пространство их маленькой компании.
  - Нормальные ребята, сейчас сама увидишь, - улыбнулся Дэн и добавил, - Я их сюда не звал, честное слово. Они сами.
  Судя по тому, что Дэн сделал попытку оправдаться, - уникальное, надо заметить, явление, - он и сам не прыгал от восторга. Прищурившись, наблюдал за приближающимися людьми. Сосредоточенный и настороженный.
  - Зимою берег не самое удачное место для тусовки, - подходя первым, ворчливо сообщил невысокий молодой человек классической еврейской внешности. Огромные печальные глаза, некрасивое умное лицо, свобода и раскованность движений сразу привлекали внимание.
  - Знакомьтесь, девочки, - Дэн обозначил уголками губ лёгкую улыбку, - Лёва Губерман, самый умный человек нашего города, истинный знаток различных искусств и философских учений.
  - Губерман - погоняло. По паспорту я Шейдис, - уточнил новый знакомый, протирая очки и снова водружая их на нос.
  Пока его спутники неторопливо добирались до места назначения, он, невозмутимо разглядывая девушек сквозь мелкие стёклышки очков, рассказывал, как и для чего шли поиски Дэна с его гаремом. По словам Шейдиса, необычное трио интриговало всех. На какой основе оно, собственно, базируется? По всему выходило, лучших людей училища интересовали прежде всего отношения, сложившиеся между девушками и Дэном. Наташа с Соней непременно бы оскорбились данным фактом, не будь Лёва по-умному самоироничен, не владей он искусством тактично лавировать. Они, вследствие его дипломатического таланта, наоборот, оказались польщены проявленным к их скромным персонам вниманием. Зато Дэн выглядел несколько обеспокоенным. И... словно язык проглотил. Пришлось Лёве Шейдису обязанность представления добирающихся поодиночке экскурсантов взять на себя.
  Первым после Шейдиса подтянулся знаменитый "юродивый" Ковалёв. Если сравнивать училище живописи и ваяния с небольшим городом, то Ковалёв занимал почётное место городского сумасшедшего. Высокий, спортивного сложения, с обалденной гривой каштановых вьющихся волос, забранных аптечной резинкой. Соня и Наташа многозначительно глянули на Дэна, тот фыркнул насмешливо. Конечно, с Денисом Архиповым никто не может сравниться, даже такой интересный парень, как Ковалёв, которого, оказывается, родители нарекли Женей. Лицо Ковалёва можно было счесть красивым, мешало выражение этого лица: по-девчоночьи мечтательное, расслабленное, с уплывающим в неизвестные области взглядом. Возникало стойкое ощущение неприсутствия духовной сущности Ковалёва в том месте, где находилась сущность физическая. Он, собственно, и славился в училище тем, что всё делал невпопад, в самые ответственные моменты впадал в прострацию, путал элементарное, не понимал очевидного и вообще... природа сотворила его марсианином. Нет, иногда он просыпался и более или менее напоминал человека разумного. Длительность периодов его относительной вменяемости составляла вилку от четверти часа до недели, случился как-то даже целый месяц. В этот раз физическая и духовная сущности удивительным образом совпали в пространстве и времени, то есть Женя показывал себя вполне приятным человеком. Стеснялся излишне, правда.
  За Ковалёвым неторопливо, с достоинством уважающей себя больше других личности, подплыл Володя Голованов, известный не менее Женьки. Вот уж действительно краса и гордость. Причём, всего училища. Любимец профессора Бродникова, разных дам от искусства и девушек вообще. Ростом не ниже Ковалёва, интересный лицом, коротко стриженый. Аккуратист и чистюля. Никогда ничего не забывал, всё делал вовремя и лучше других. Его признавали перспективным и талантливым, пророчили большое будущее. Он в ответ весьма натурально смущался. Однако на деле был достаточно уверен в словах и поступках. Знал себе цену. Наташку и Соню он поразил сразу, задав прямой, совершенно бестактный вопрос:
  - Кто из вас, барышни, то самое расписное яйцо, над которым, по слухам, оголтело кудахчет маэстро Парфёнов?
  Соня отчаянно покраснела, хорошея на глазах. Наташка ткнула в неё пальцем, указывая искомый объект. Вот они зачем явились - парфёновскую протеже вблизи рассмотреть.
  Ситуацию исправили две девицы, добравшиеся последними. В одной из них Соня и Наташа с удивлением узнали соседку по комнате, Дашу, столь непохожую на себя общежитскую, что просто в голове не укладывалось. Весёлая, разрумянившаяся, оживлённая. Неравнодушная.
  - Привет, девчонки! Так это вас мы неделю впустую по городу искали? Володь, я давно могла тебя с ними в общаге познакомить. Если бы знала, о ком речь.
  Ну да, откуда бы ей знать? Она являлась в комнату лишь бросить на кровать вещи, взять необходимое, переночевать. И то - не всегда. В смысле, ночевала не всегда. На соседок смотрела свысока, без интереса. Жила главным образом за пределами общаги непонятной, таинственной жизнью. Строила из себя нечто среднее между светской львицей и непризнанным пока гением, которого со дня на день признает весь просвещённый мир. Работы её девушки видели редко и мельком. То, что видели, производило впечатление достаточно профессиональной серости, без малейшей искры. Откуда тогда апломб у человека? Здесь, на берегу, Даша вела себя иначе, проще, человечней.
  Вторая девушка показалась много интересней. Высокая, сухая, резкая. Вобла с сигаретой в зубах. Говорила коротко, отрывисто. Злющая. Демонстрировала независимость от чьего-либо мнения вообще. Смотрела пронзительно. Лёва представил её как Войтову Галину.
  - Не терплю полные имена... Зовите Линой...
  Дэн невесело усмехался, косился на своих оробевших подружек. Мог, мог найти способ завершить скоренько эпохальную встречу, развести в стороны две компании без кардинальных последствий. Но так заразительно спорила умница Наташка с Губерманом, найдя наконец оппонента по плечу, так мило опускала ресницы Соня, принимая опытные ухаживания Вовчика Голованова, дурочка. Лихо наседала на него самого Войтова, чуть не рычала - блеск. Рука не поднялась испортить действо. Женька мечтательно оглядывал ребят, тихонько чиркал карандашом в подобранном с камней блокноте Софи. Интересно, что? Запечатлевал первую встречу "белых с индейцами"? Только Даша быстро теряла оживлённость, мрачнела. Из-за одной выпендрёжной Дашки всем плезир отменять? Предчувствия плохие? По боку их. Нельзя всегда по уму поступать, иногда полезней по течению плыть.
  Зря он решил плыть по течению. Дэн скоро осознал сию роковую ошибку. Думал, ну познакомит парней со своими девчонками, ну удовлетворит их стремление посмотреть на парфёновское чудо-юдо. На том всё благополучно закончится. Не найдут парни бьющей фонтаном уникальности и спокойно отвалят в сторону. Чтобы его крошек в полной прелести разглядеть, надо терпением обладать, особой внимательностью, истинным художественным вкусом. Непременная повышенная душевная чуткость требуется. Разве только Ковалёв... Но Жека стеснителен до кретинизма, потому серьёзной угрозы не представляет.
  Первоначально дни сплетались в привычный узор. Дружное трио спокойно догуливало каникулы по устоявшейся схеме, которую очень скоро незримая рука судьбы начала корректировать. То столкнутся две компании на дальнем Лазаревском бульваре, то пересекутся у любимой церквушки. Естественным образом рождались предложения "а давайте вместе", "можно с вами". И неудобно отказать, мол, у вас своя свадьба, у нас своя. Нет видимых причин портить отношения. Зато появилась причина задуматься: совпадения ли? Рука судьбы или чья-то упрямая воля изо дня в день сводила молодых людей вместе? Когда же в очередную пятницу уединение Дэна с девушками было якобы случайно нарушено, сомнения отпали. В какой из четырёх баров идти, трио обычно решало в последний момент, в процессе движения. Нет, ну два совпадения - это и впрямь можно списать на случайность. Три - статистика. Четыре - закономерность.
  Дэн взбесился, стараясь не выплёскивать негодование наружу. Его тихую гавань, его пространство, выстраиваемое им терпеливо и бережно под себя, разрушалось грубо, бесцеремонно. Главное, кем? Теми, кто ни черта не смыслил в душевных тонкостях. Из-за мимолётных прихотей. Понятно, Лёвушке необходимо тренировать свои неоспоримого достоинства мозги, мудрствовать лукаво. Наташка для его тренингов - из доступных наилучший полигон. Художественная братия в основной массе читать не любит. Наташка - приятное исключение. Вовчику Голованову взбрендило на месяц раньше себе весну организовать. Приятно охмурять такую девчушку, как Софи. Но и опасно. Вовчик по природной ограниченности не понимает: пока Софи маленькая, она ему в рот смотрит, а поднаберётся самостоятельности? Кранты тогда. Влюбиться в неё можно запросто. Лучше бы полюбить. Она того стоит. Вот способен ли Вовчик? Точил червячок сомнений душу Дэна. Не верил он в Вовкину влюблённость, хоть все признаки были на лицо. Дэн предполагал временную увлечённость. Впрочем, любовь, как и Восток, дело тонкое, лезть грязными лапками не рекомендуется. Пусть их пока, до поры, до времени. Далее Лина. Полная противоположность Дэну, но стильная, зараза. По-настоящему стильная, устоять трудно. Её можно терпеть в разумных пределах. Отдельно от девочек. Она, увы, не смыслит в пресловутых душевных тонкостях ни грана. Переделывать поздно: что выросло, то выросло. Следующая Дашка. Она отсеивается потихоньку. Сама понимает отлично. Хорошо или плохо? Дашка легко может устроить "весёлую" жизнь, всем нервы измочалить, мстя за внезапную ненужность. Будем надеяться - пронесёт. Остаётся Женька. Телок на привязи. Таскается за Вовчиком как нитка за иголкой из благодарности и восхищения. Испытывать благодарность за снисходительное разрешение быть самим собой? Сие Дэну никогда не постигнуть. С восхищением гораздо ясней. Комплексует Женька, думает, ему никогда в мастерстве до Вовчика не доплюнуть, хоть бы вполовину так. Здесь он прав, никогда. У Женьки собственный стиль, ни на чей не похож, легко распознаётся. Нет нужды работы подписывать. Вовчик работает классно, почти виртуозно. Хм, при том безлико. Одно слово, фотограф. Впору Вовчику Женьке завидовать, не наоборот. Завидовать вообще-то грешно, к тому же деструктивно, собственную личность незаметно разрушаешь.
  Ради обсуждения ситуации и во избежание нежелательного эскорта непоколебимый демократ Дэн повёл девушек в новый, очень дорогой бар. И не в пятницу, кстати, а в среду. В пятницу - само собой, если договорятся.
  Изложив Соне и Наташе растущие претензии к зловредным обстоятельствам и посетовав на собственное неумение с ними справиться, он ознакомил девушек с примерным планом сохранения куцых остатков прежнего стиля жизни.
  Девушки загрустили. Почему мальчишка Дэн всегда заранее знает, что из чего получится? И ведь действительно знает. Терять прекрасную дружбу до слёз не хотелось, настолько им втроём было хорошо и комфортно. Надолго ли? Новое влекло как любое заманчивое новое. Если выбирать меж двумя охапками сена, запросто голодным останешься. Не стоит выбирать, надо из обеих охапок клочья ухватывать. Пожалуй, Дэн нашёл единственный разумный вариант. Они согласились, торжественно обещав оставить пятницу неприкосновенной для посторонних. Пусть она будет только их днём. Начиная прямо с этой недели.
  - Но ты будешь с нами видеться в другие дни? Совсем нас не бросишь? - жалобно спросила Соня.
  - Если вы захотите, если обстоятельства не помешают, - театрально вздохнул Дэн, подколол необидно. - Меня легко найти. На занятиях, например.
  Правда, чего это Соня тупит? Они же вместе учатся.
  - А после занятий? Вечером, допустим? - Наташка ковыряла ложечкой десерт, разрушая фруктово-сливочную композицию в бисквитной корзиночке, любимое её лакомство, в данный момент прямо-таки ненавидимое.
  - У вас есть мой телефон. Набираете номер и просите позвать меня, называете кодовое слово. Его позже придумаем. Если я в бегах, то просите передать информацию. С кодовым словом, разумеется.
  - Код тебе зачем, интриган?
  - Чтобы знать, что это точно вы. Я, получив сигнал, бегу к вам. Годится?
  Девчонки уныло молчали. Они не любили звонить Дэну домой и тем паче приходить туда. По разным причинам. Прежде всего на нервы действовал слишком богатый по их понятиям дом, пронизанный атмосферой успеха и денег. Попадая в хоромы Архиповых, они чувствовали себя нищенками. Следующим тяжёлым моментом представлялись родители Дэна. Отец, известный художник, ненатурально играл демократа, сквозь флёр доброжелательности просвечивали недоумение и брезгливость. Мать, казалось, вовсе не понимала, каким образом непонятные девицы попали к ней в дом, ну да ладно, если это каприз Дэна, то не самый ужасный. Воспитание обязывает найти для гостей сына три минуты среди собственных, весьма важных дел. Пройдёте в дом, девочки, у Денечки чудная комната, ненадолго? Тогда, вы правы, лучше в холле подождать, присаживайтесь, может быть, чаю, сок, нет? Денечка, тебя ждут, не хорошо, не заставляй девочек... Надеюсь, вы меня извините, неотложные дела, как раз сегодня, ещё увидимся, полагаю... Дополнительные препятствия возвёл сам Дэн. Он не жаловал родные пенаты по трём пунктам: отсутствие единого стиля и хорошего вкуса, отсутствие элементарного человеческого тепла, глубокие идейные разногласия с предками по широкому спектру основополагающих вопросов. Ему было тесно и душно в коттедже, способном легко приютить дополнительно человек десять без особого ущерба для комфорта. В городе и общаге просторней. Дэн только ночевал дома. Ещё он, девчонки давно заметили и успели подробно обсудить, делил свою жизнь на некие условные "сектора" и не любил смешивать дела, события, людей из разных "секторов". Котлеты отдельно, мухи отдельно. Наверное, в разных "секторах" он бывал разным. Где прятался Дэн настоящий, кому он открыл своё истинное лицо, оставалось тайной. Девушки льстили себе мыслью, что настоящий он с ними и ни с кем больше.
  Наташка потом неоднократно принималась обсуждать с Соней свершившиеся перемены и позицию Дэна, слишком премудрого для своих неполных девятнадцати лет. Соне было недосуг. Она влюбилась. Все её душевные силы уходили на акклиматизацию в новом состоянии. Изменились слух и зрение, мысли и чувства, душа и тело. Даже рисунки гипсовых шаров и пирамид, кувшинов и хлебобулочных изделий изменились. Однажды Глеб Николаевич, разбирая её домашние работы, раздражённо заметил:
  - Вы влюбились, голубушка. Вот уж не вовремя.
  - С чего вы взяли? - неумело притворяясь обиженной, смутилась Соня. - Ничего подобного.
  - Очень всё подобрано. Смотрите сюда. Вы где-нибудь видели, чтобы чугунные утюги улыбались? Он же у вас натурально улыбается. Эдакий радостный утюг. Вы решили поиздеваться надо мной?
  Соня посмотрела и увидела: точно, улыбается утюг, а солонка лукаво подмигивает. Хорошо, Парфенов на солонку внимания не обратил. Или промолчал? Слава богу, третий предмет натюрморта, ржавый кофейник, выглядел неэмоционально.
  - Глеб Николаевич, миленький, у меня случайно получилось. Я, наверное, плохо обод прорисовала... Ага, этот... и штриховку неудачно... светотень неправильно... Я не нарочно, честное слово...
  - Верю, что не нарочно. И захочешь, не всегда получится. Потому и говорю: вы влюбились, - Парфёнов выглядел до ужаса суровым и недовольным. Того и гляди, пригрозит в мультипликаторы отправить. Он почему-то мультипликационных художников считал рангом ниже.
  - Ну, нельзя же по одной работе...
  - Хорошо, смотрим другие...
  Парфёнов выбирал, бросая короткие взгляды на рисунки. Вокруг них, посмеиваясь и перешёптываясь, столпилась вся группа. Один лишь Дэн сосредоточенно рассматривал улыбающийся утюг, остальные бесцеремонно шарили глазами по разложенным на полу листам.
  - Вот, извольте, просветлённая высокими чувствами пепельница.
  - Она просто бледная вышла. Штриховка слабая. Надо было нажим усилить. Да? - жалобно пропищала Соня.
  - Надо было, - согласился Парфёнов. - Только дело не в этом. Ваша пепельница именно что просветлённая. Или берём следующий лист. Одухотворённый кувшин. Глиняный? Из пятой аудитории? Я и вижу: щербина знакомая, а кувшин не узнаю. Немудрено. Он у вас воздушным получился, того и гляди взлетит. Фон недостаточно прорисован? Ну-ну. А это? Сковородки танцуют. Тарантеллу? Пропорции пропорциями, размещение размещением, а эмоции ваши всё перехлестнули.
  Соня больше не оправдывалась. Зачем? Слепой разве не увидит в последних натюрмортах её восторженное настроение. Стыдно-то как, мамочки...
  - Запомните, Соня, в учебный натюрморт эмоции не вкладывают, во всяком случае, не в таких количествах. На данном этапе ваша задача добиться правильной компоновки, чёткой прорисовки основных линий, создания точной формы при помощи грамотной штриховки. И блики у вас никак не получаются. Вам работать и работать, а вы влюбиться изволили, - Парфёнов отчитывал Соню весьма серьёзно.
  - А разве плохо? - Дэн спросил без вызова, однако, как равный. - Разве плохо для художника влюбиться?
  Намекнул, поганец, на небезызвестный факт, что всё изобразительное искусство существовало за счёт перманентной влюблённости творцов то в один объект, то в другой.
  - Сначала им надо стать, художником, - отрезал Глеб Николаевич. - Для этого приходится долго учиться и много работать. Если три дня кряду не рисуешь, перестаёшь быть художником. Когда ей, позвольте спросить, учиться и работать, если она влюбилась? В голове только он, вместо...
  - Светотени, - тихонько пробормотал Дэн. Парфёнов услышал, усмехнулся.
  - И светотени в том числе, - подтвердил, остывая. - Да не заступайтесь вы за неё, Архипов. Ей критика на пользу. Э, э, голубушка, куда вы свой уникальный утюг потащили? Ну-ка верните немедленно. Ишь шустрая какая. Порвать вздумали? Не выйдет. Я его на память возьму. Когда ещё столь курьёзный шедевр в руки попадёт?
  Обычно Соня легко переносила критику, выуживая из неё необходимый для развития конструктив. И на Парфёнова не могла долго обижаться. Тем более, что тот на сей раз был прав как никогда - в мыслях девушки присутствовал всего один объект, обозначенный Глебом Николаевичем местоимением "он".
  Нет, не совсем справедливо. Окружающий мир тоже занял особое место. Соня вдруг заметила то, на что раньше не обращала внимания. Например, людей - они такие разные, красивые все, добрые и хорошие. Каждого можно долго рисовать, находя новые привлекательные черты в изученных и вроде бы обыкновенных лицах. Или дома, деревья. Всё такое чистое, умытое, ясное, как только что созданное. Соня ходила по улицам, радостно озираясь, и город ответно улыбался ей людьми, домами, деревьями. Собаки удивительны, кошки грациозны, птицы уникальны, горы совершенны.
  Самыми совершенными были небо и море, которые она наконец заметила и оценила. Раньше у неё как было? Попадались на глаза камень с необыкновенными гранями, красивыми прожилками или чугунная калитка, увитая диким виноградом, или маленький дивный уголок сквера - вот она, красота. Немедленно рассмотреть, повторить на бумаге. Остальное не стоило внимания, поскольку Соня не умела видеть красоту сразу во многом, особенно в большом. Она выбирала что-то одно, непременно малое. Гор, моря и неба имелось слишком много, для девушки - неохватно много.
  Теперь всё переменилось. Душа её росла, охватывая необъятное. Глаз видел прекрасное в любом проявлении жизни. Перламутровые завитки или растушёванные перья облаков на небе то чистой лазури, то ультрамарина, то сепии, раздуваемые ветром, наполненные им словно паруса сказочных каравелл, гонимые им там, в недоступной выси, заставляли замирать сердце. Горы, оказывается, как хамелеон меняли свой цвет, а точнее цвета, на протяжении дня, прятали утром одни складки и трещины, вечером другие, давали любоваться сначала каменными "пальцами", потом "гребешками", потом острыми гранями обрывистых склонов. Цепляли вершинами чистое небо или брюшки облаков. Да-да, время дня, разное освещение, прочие мудрые и правдивые объяснения, до которых Соне не было никакого дела. Она видела стадо мифических гигантских драконов с разноцветной скальной чешуёй, разлёгшихся вокруг города и бухты. Море... то особая статья. Оно когда подавляло, гоня на берег тяжёлые мутные волны и оставляя на камнях грязную, быстро исчезающую пену, когда тревожило штилем или набегающими друг на друга торопливыми "барашками". В тихое утро и море утихало, еле плескало прибоем.
  Наташка считала, что у Сони всё не как у людей. У нормальных девушек сначала возникает определённый настрой, взволнованное состояние души, а уж потом благодаря подготовленной почве появляется объект обожания. Соня и здесь пошла своим путём: сперва объект, затем почва. Какая разница? - думала Соня, - главное, и одно, и другое присутствуют. Она находилась в приподнятом настроении, на брюзжание подруги не обращала внимания. Зачем, когда так прекрасно устроен мир? Когда точно знаешь - ОН непременно найдёт тебя сегодня, где бы ты ни находилась.
  Он разыскивал. Первое время улучал моменты в училище, подстерегал в городе. Якобы случайно. Позже, окончательно уверившись во взаимности, буднично заходил за ней в общагу, и они шли гулять.
  Весна подступала к бухте. Звонче подавали голоса мелкие птахи. В воздухе веяло необъяснимой тёплой свежестью, ветры острее пахли солью. Солнце радостно обливало прозрачным золотом всё подряд. Город выглядел белым и нарядным. Соня, забыв данное Глебу Николаевичу обещание не разгибаться над мольбертом, с ощущением счастья, переполнявшего её, шла туда, куда звал или вёл он. Домашние задания выполняла по ночам, кое-как.
  Работать в комнате девчонки не давали, им хотелось спать и спать при погашенном свете. Соня выползала на общежитскую кухню и, пока не появлялась комендантша, устраивала на коленях вместо планшета кусок ломаной фанеры, пришпиливала к нему лист, бралась за карандаш или кисти. Через час-два появлялась комендантша Зинаида Никифоровна, сварливая, с явно нелёгкой судьбой, баба лет пятидесяти. Некоторое время она от души ругала девушку на все корки, грозила ужасными карами, помогая себе активной жестикуляцией. Соня жалобно блеяла неловкие оправдания, но с места не двигалась, продолжала рисовать. Вконец раздосадованная, Зинаида Никифоровна уходила, демонстративно хлопнув дверью и отключив электричество в кухне. Тогда Соня доставала из-за кухонной стойки припрятанный фонарик. Глупо, разумеется, но хоть что-то хоть как-то сделать к завтрашнему дню. Через некоторое время возвращалась обеспокоенная Зинаида - проверить. Включала, тяжело вздыхая, свет. Садилась рядом с большой кружкой зелёного чая.
  - Глупая ты девка, Сонька, вот что я тебе скажу, - рассуждала Зинаида, мелкими глоточками прихлёбывая чай. От удовольствия то и дело прикрывала сизыми "наштукатуренными" веками усталые глаза. - Сидишь по ночам, уродуешься. Ради чего? Ни один мужик не стоит наших трудов и жертв, поверь. А твой тем более. Поматросит и бросит. Такие не женятся на простых, от сохи. Им дочек академиков подавай или министров. Знаю, знаю, он другой, самый лучший, он тебя любит, хе-хе... Молчи уж. Я, девонька, жизнь прожила, всего нахлебалась - во. У меня на мужиков глаз намётанный. Я тебе прямо скажу: гони его в шею... или сама от него беги сломя голову... Так-то он ничего, гладкий. Со стороны посмотреть - гарный хлопчик, завидный. Далеко пойдёт. А тебя с собой не потащит. Ты для него... этот... как его... балласт. Нет в тебе шику, блеску, стервозности. Беги от него, Сонька, пока не увязла по уши, пока не поздно...
  Бежать от него? Абсолютно невозможно, когда ноги сами, без приказа, к нему несут, глаза только его видят, до слуха только его слова доносятся. И вообще, он совсем не такой, как о нём Зинаида говорит. Просто не везло ей по жизни на мужчин, одни гады, наверное, встречались. А он не такой. Нет в нём самоуверенности, излишней настойчивости, капризности. Между прочим, её избранник всем нравится. Кроме Зинаиды, глупой, обездоленной бабы, да, пожалуй, Дэна и Глеба Николаевича.
  То, что Володю, - а это был именно Володя Голованов, - не жаловал Парфёнов, слегка беспокоило. Но ведь Глеб Николаевич не господь бог, от ошибок не застрахован. Разумеется, в данном конкретном случае он ошибается, ошибается. Володя хороший, добрый, внимательный. Как он стеснялся в первые дни, как робко первый раз поцеловал Соню, лишь едва коснувшись, нежней ветерка, её губ. И ничего не притворялся. Про притворство Дэн придумал из вредности. Володя взаправду стеснялся. Постепенно они оба вошли во вкус, приклеиваясь друг к другу намертво. У Сони кружилась голова, оголтело стучало сердце. У Володи потели ладони и садился голос. Голубые его глаза темнели, становились серыми. Их роман развивался по нарастающей, становясь всё более бурным. Наташка завидовала отчаянно, ей тоже до смерти хотелось любви. Желательно сумасшедшей. Дэн предпочитал отмалчиваться, лишь изредка бросая две-три критического характера фразы.
  Володя несколько раз приглашал Соню к себе домой. Днём, когда его родители работали. Сначала Соне понравилось. Очень приличная двухкомнатная квартирка, чистая, уютная, вся, начиная с прихожей, увешанная этюдами, эскизами, набросками и законченными работами Володи.
  - Своеобразная персональная выставка, - пошутила Соня, придя в его дом первый раз.
  - Это что, - оживился Володька. - Это мои предки себя и своих знакомых потрясают. Вот Бердников обещал мне через год-два в доме искусств персоналку, если сам не напортачу.
  Домом искусств в городе называли огромное старинное здание в стиле модерн, где совместно обитали филиалы различных творческих союзов, имелся концертный зал и выставочный комплекс с постоянными и сменными экспозициями. Рядом притулились два городских музея. Эдакий культурный центр. По местным меркам престижней места не придумать.
  - Персоналка? - задохнулась от восторга Соня. - В доме искусств? Не сочиняешь? Круто!
  - А то! - самодовольно ухмыльнулся Володька. - У меня о-го-го какие планы на будущее! И связи кое-какие имеются. Может, мне и тебя пропихнуть удастся. Не сейчас, само собой, после. Сначала надо училище закончить.
  - Не надо меня пропихивать, - немного обиделась Соня. - Я сама... если таланта хватит. Я по-честному хочу.
  - А я не по-честному? - теперь уже обиделся он, случайно при этом скользнул взглядом по её надутым губам. В результате они легко помирились, взахлёб целуясь возле установленного для работы большого этюдника.
  На третий визит в его дом, это случилось в начале мая, Соня распрощалась с девственностью. Она не жалела о случившемся, но опыт оказался неприятным и болезненным. Она неделю перемогалась и пряталась, впервые проманкировав пятницей.
  - У многих так, особенно, кто поздно начинает, - утешала её Наташка. - Терпи. Зато позже начнёшь кайф ловить. Сама ещё на него прыгать станешь. Только смотри, не залети. Он хоть презерватив надел?
  - Нет, - покраснела осознающая себя последней дурочкой Соня. - Он сказал, что если презерватив... то ничего не почувствуешь...
  - Вот скотина, - зло определила Наташка. - Эгоист грёбанный!
  Соня не совсем уразумела причину Наташкиной злости. Может, если с этой штукой, опыт получился бы приятнее? Хм, вряд ли. Тем паче, что утверждения подруги, будто дальше останется только кайф ловить, не оправдывались. Соне казалось, она любит Голованова, и будет любить до скончания века, поэтому мужественно терпела физическую близость с ним, не используя обычные женские уловки вроде жалоб на головную боль и прочие недомогания. Володя же как с цепи сорвался. Требовал чаще, больше. Однажды отымел её прямо в училище во время перемены. Затащил на чердак, усадил на пыльный подоконник и... Хорошо, в пять минут уложился. И те Соне вечностью показались. Порылся в кармане, достал бумажную салфетку.
  - На, маленький, подотрись.
  В чистом весеннем чувстве Сони по крохотным капелькам начала скапливаться горечь. Сложным и мучительным становилось её отношение к Володе. Она исхудала за месяц, глаза ввалились и лихорадочно блестели. Володька, напротив, залоснился как блин, начал поправляться.
  Выправила ситуацию практика. Они разъехались в разные стороны. На несколько недель кряду. Старших обычно вывозили на месяц и подальше, туда, где когда-то, в незапамятные времена заносчивые чужеземцы основывали свои колонии. Первый и второй курс болтались неподалёку, сутки езды от города, в скучном посёлке Приморье.
  Две недели они рисовали хибары, рыбачьи лодки, местный крохотный базарчик. Питались чёрти чем, купались, по ночам сидели с Наташкой у моря, смотрели на звёзды и делились самыми своими страшными тайнами. Обиды потихоньку забывались, помнилось хорошее. Соня заскучала без Володи. Был бы рядом Дэн!
  Дэна отец увёз в Италию. Неизвестно насколько. Длинноволосый везунчик теперь, наверное, рассекал по Венеции на гондолах, попирал дорогими кроссовками плиты древних римских дорог и мостовых, критически рассматривал шедевры архитектуры и живописи, щёлкал ногтем по доступным руке скульптурам резца всяких там великих. Вернётся - потеха будет его рассуждения слушать.
  После практики студентов отправили по домам на летние каникулы. Соня уехала сразу. Без Володи пустая общага давила на сердце, город заставлял тосковать. Наташка уезжать не собиралась. Договорилась с Зинаидой Никифоровной, обещав нарисовать сухой кистью её портрет. Во-первых, у Наташки имелись неразрешимые противоречия с родителями, и она не торопилась возвращаться: ни к родителям, ни к противоречиям. Во-вторых, она планировала с толком использовать туристический сезон - сидеть на набережной с этюдником и горой разных фенечек, то есть рисовать за деньги портреты отдыхающих и им же втюхивать побрякушки, копить деньги на третий курс.
  Соня уезжала с тяжестью в душе. Разлука с Наташкой представлялась нелёгким испытанием. Кроме того, она не знала точного дня возвращения Володи с практики, не договорилась с ним о времени и месте встречи, а вести переписку он отказался наотрез, выдвинув уйму различных причин. Соня боялась, неужели до нового учебного года они не увидятся? Это прямо-таки кошмар... на улице Вязов, натуральное смертоубийство.
  Дома Соня выдержала целых две недели. Соскучилась по маме и бабушке, по родным местам. Дня три заново вживалась в родное гнездо, радостно обнаруживала всякие мелочи, изменившиеся или оставшиеся неизменными. После начала помогать по хозяйству, по вечерам плела кружево отвыкшими и потому неловкими пальцами. Ещё ходила с бабушкой по гостям, облазила с этюдником и блокнотом окрестности. Увы, она больше не чувствовала себя здесь своей. Посёлок встретил её настороженно, как приезжую, как дачницу, приглядывался внимательно.
  Соня остро ощущала настороженность посёлка, от которой ей быстро сделалось не по себе. Захотелось назад, в училище. Понятие "дом", видимо, начало изменяться, постепенно смещаясь на комнату в общаге. Что она будет делать, когда закончит обучение? Снимать в городе квартиру? Или выйдет замуж за Володю и поселится у него? Соня не претендовала пока на статус жены Голованова. Он сам изредка бросал фразу "когда мы с тобой поженимся, то...", далее следовало объяснение их действий в будущем. Например, "купим себе точно такие стулья" или "заведём собаку". Интонация сакраментальной фразы каждый раз звучала совершенно определённо, не допуская двусмысленности и кривого толкования: да, поженимся, только очень нескоро. Соня, терпеливая от природы, готова была ждать сколь угодно долго. А после чердачного подоконника даже с некоторым облегчением думала, что совместная жизнь и общий быт наступят не скоро, она успеет привыкнуть, приспособиться. Дэн изредка хихикал. Вынырнув из своего нежелания комментировать её лав стори, утверждал, мол, зря нервничаешь, не женится на тебе Вовчик никогда, он себе найдёт жену покруче, а маленькую Софи оставит в любовницах. Надо ведь человеку как-то в этой жизни пробиваться, если таланта нет.
  Здрасьте, нет, - мысленно возмущалась Соня, - все считают Володю талантливым: и друзья, и педагоги. Один Дэн противоположную позицию занял, самый умный нашёлся и понимающий. То, что по вопросу предполагаемого брака мнения рафинированного Дэна и кое-как отесанной Зинаиды совпадали, Соню волновало мало. Её сильно задевало, что Дэн отказывал Голованову в таланте. Отказывал весьма решительно, словно опытный профессиональный критик. Понимал бы что!
  От обиды девушка была несправедлива к другу. Дэн, правду сказать, частенько с первого взгляда замечал и выделял то, на осознание чего у других порой уходили годы. Но не всегда же ему правым быть? На счёт Володи он ошибается, ошибается.
  Занятая размышлениями о дальнейшей судьбе, Соня пропустила момент, когда стала интересна для поселковых парней. Вдруг с удивлением обнаружила возле своего этюдника постоянных и случайных зрителей, поклонников, так сказать, изобразительного искусства и её персонального таланта. Они отвлекали от работы дурацкими разговорами, топали рядом в качестве утомительных провожатых, с умным и значительным видом городили несусветную, по её мнению, чушь об искусстве. Их попытки ухаживать, распуская бесстыдные руки, сначала смешили. По местным представлениям тем самым ей оказывали честь. Со стороны бы на себя посмотрели, кавалеры убогие. Затем всё усиливающееся внимание к её персоне стало раздражать, пугать. В поведении отдельных представителей поселковой молодёжи нарастала угроза: не хочешь добром - силой принудим, фря городская. Соня сочла за лучшее обсудить положение дел с родными и, с их благословения, возвратилась в город.
  Наташка на радостях так скакала по всем четырём кроватям их комнаты, так голосила, что Зинаида, прибежавшая на счастливые вопли, наказала девчонок, изображающих горных коз. Они три дня помогали ей чистить общагу. Приводить в порядок двор помогли уже из чистого альтруизма.
  Далее началась натуральная кооперация. С утра девушки помогали Зинаиде на базаре торговать фруктами-овощами, которые та скупала у селян за бесценок на подъездах к городу, а комендантша по вечерам на набережной быстро и с хорошей прибылью впаривала отдыхающим безделушки, громко обзывая их авторскими работами. Доходы делили на троих. Дела процветали. Зинаида взялась подкармливать теперь уже совсем своих девочек, днём рисовавших, клепавших "авторские" фенечки и купавшихся где-нибудь подальше от туристов. Не беззаботная, но весёлая и с ощутимой пользой жизнь дамского трио была нарушена появлением в городе Голованова и его друзей.
  - Явились, не запылились, - фыркнула недовольная Зинаида. Так всё хорошо и здорово устроилось в её летнем расписании, так легко и приятно ей общалось с девочками. Теперь полетит устроенность в тартарары. - Рановато они прискакали.
  - Ну, где же рано? - отреагировала Наташа, не уловив горькой иронии Зинаиды. - Они наоборот задержались. Практика у них официально недели три назад закончилась. Это их Иванченко, дядька противный, задержал. По одному ему известной причине.
  Трио сидело на кухне, угощаясь курочкой-гриль с хорошего заработка и запивая её компотом из черешни. Обсуждали явление в общагу известной персоны, разыскивавшей Соню. Соня же все дни напролёт проводила в городе, как, впрочем, и Зинаида с Наташкой. Известная персона откуда-то знала о возвращении девушки из отчего дома до срока. В комнате на кровати обнаружилась большущая записка, тянущая на целое письмо, в словах сквозила почти детская обида: искал, искал, не нашёл, ау, куда спряталась и почему?
  - Иванченко не противный, - Зинаида пальцами вылавливала из бокала черешню. - Он сроду никого не задерживал. Ему студенты пофиг. Он весь в своём творчестве. И потом, кто же эти три дополнительные недели оплатил бы? Бухгалтерия наша раньше удавится. Не-е-ет, месяц и ни днём больше. Вон, юродивый-то наш, с того же курса... Тьфу, фамилию забыла...
  - Ковалёв? - неуверенно подсказала Соня.
  - Он самый. Давно вернулся.
  - Давно? - удивилась Наташка. - А почему мы его ни разу в городе не встретили? И где тогда остальные пропадали?
  - Ковалёва вам увидеть трудно, - пояснила Зинаида, наливая себе ещё компоту. - Он всегда у вас за спиной прячется. Остальные где были - не знаю. Но догадываюсь.
  - Где? - подалась вперёд Соня. Отчего-то ей важно было знать, где столько времени пропадал Володька. Неделю назад не важно было, а теперь возникла острая необходимость. По неизвестной причине.
  - За Чёрной горой, в Курортном, молодёжный фестиваль проходил. Только закончился.
  - Фестивалились, значит? - прищурилась Наташка. - И без нас.
  Вообще-то они с Соней слышали про фестиваль. По городу пестрели афиши. Три недели в Курортном должен был работать международный молодёжный лагерь то ли гринписовского характера, то ли экономического. Завершалась его работа несколькими днями фестиваля, на который приглашались все желающие юноши и девушки. Молодые люди со всего побережья стянулись к Курортному ещё до открытия лагеря. Милиция пыталась гонять, не справилась и махнула рукой - слишком неравные силы. Девчонки сперва планировали съездить, полюбопытствовать, но в результате не нашли ни сил, ни желания смотаться в Курортное хоть на денёк. Вот если бы с хорошим сопровождением!
  Соня откинулась на спинку стула. Вовсе не обязательно Володя с друзьями фестивалились. Зинаида предположила только, знать наверняка не могла. Однако девушке показалось - её обидно щёлкнули по носу, дескать, не воображай о себе лишнего. Потому она не помчалась сломя голову звонить Володе. Он сам её с утра пораньше отловил.
  Радостные восклицания, поцелуи, сбивчивые расспросы Соня получила по полной программе. А на рынок, несмотря на горячие уговоры, пошла таки. Она не собиралась отказываться от подработки. Деньги были очень нужны. В конце концов, многие парочки встречаются лишь по выходным и ничего, не умирают. Володя считал эту точку зрения неправильной. Если есть возможность видеться ежедневно, то почему не видеться? На рынке торговать вместе с Соней он не планировал, ну, на базаре, один чёрт. И на набережной тоже, само собой. Вот купаться и рисовать вовсе не обязательно в обществе подруги, когда рядом он, весь из себя такой замечательный.
  Наташка обижалась недолго, поскольку недолго Соня с Володькой купались и рисовали в одиночестве. Незаметно подтянулись Лёва с Женей, увлекая за собой и Наташку. Через раз появлялась Лина. Постепенно сбивалась, принимая конкретные очертания, небольшая компания. Со дня на день ожидалось возвращение Дэна и, следовательно, возобновление традиционных пятниц.
  Соня в глубине души чувствовала облегчение. Ребята почти не оставили им с Володей времени на интим, отчего Голованов тайно бесился. И друзья несколько разнообразили словно под копирку сделанные будни. Лёва генерил идеи по принципу "со среды в ботаническом саду выставка цветов, не сходить ли...". Кино, соревнования серфингистов, ярмарка самоцветов. Как-то он размыслил вслух:
  - Что это мы всё в городе да в городе, точно привязанные? Давайте махнём куда-нибудь на природу, в первозданную дикость.
  - Куда конкретно? - без особого интереса спросила Наташка. Остальные слушали молча.
  - Да хоть в Зелёную бухту. Ты там когда-нибудь бывала?
  - Не-а, но слышала. Нашёл дикость. Чего там делать? Говорят, стоянка на стоянке. Палатки, палатки, палатки. За ними машины стройными рядами. Разве только турист там дикий? Между прочим, дикий турист хуже цивилизованного. Более тупой и наглый.
  - Тогда давайте в Песчаную бухту сгоняем, там туристов точно нет. Совсем дикое место, - воодушевился Лёва.
  - Стоянок нет, - поправила Лина. - Туристов сколько угодно. Они в Песчаную толпами на экскурсию ходят. Уединения не будет.
  - Воды тоже нет. Воду на себе тащить прикажешь? - нахмурился некстати очнувшийся от грёз Ковалёв.
  - Вода как раз есть. Небольшой природный источник чуть дальше от моря. Туристы про него, слава Аллаху, не знают. У меня там дед неподалёку живёт, километра четыре от бухты. Я в Песчаной всё детство провёл, каждую щёлку знаю.
  - Эта бухта... она что? - осторожно поинтересовалась Соня, выглядывая у Володьки из-под руки. - Действительно там песок, не камни?
  - Сама увидишь, - хитро прищурился Лёва.
  
  * * *
  
  Бесцельные шатания по городу закончились, как только появилась она, та, которую встретил на лестнице возле улицы Гарибальди. Закончилось безвременье. Улеглась в душе смута. Красота вернулась к нему лёгкой походкой тоненькой фигурки, изяществом девичьих жестов, лучистыми глазами. Красота была тихой, словно неясный шёпот трав в ночи. Она иногда плакала в укромных уголках. Из-за такой глупости! Смешно, право слово. Ей не давались пропорции.
  Он хотел подойти, утешить, рассказать про Эль Греко с его удлинёнными, как бы тянущимися вверх фигурами. Но не подошёл, постеснялся. Над объектом его поклонения взял шефство сам Парфёнов. Да и вообще ни к чему. Эль Греко надо оставить для себя.
  Он любил работы гениального испанца с детства. Казалось, будто люди на его картинах стремятся взмыть, тянутся к небесам, к ослепительной истине и духовной чистоте. Потом узнал, что у художника был дефект зрения, изменённый хрусталик глаза или вроде того. На несколько лет восторг перед мастером улёгся, однако, со временем, волшебство вернулось. Он предпочитал верить в полёт, в уничтожение при помощи души земного грубого тяготения.
  Сам он теперь уподобился персонажам с полотен Эль Греко. Его тянуло взлететь и парить, распахивая себя миру, отдавая давно накопленное обретённой красоте. Которой, судя по всему, это было не нужно. У неё появились друзья, то есть нашлись люди, оценившие девочку по достоинству. Как к любой в мире настоящей красоте, к ней потянулись жадные щупальца тех, кто сам некрасив, не способен создавать прекрасное, но понимает, понимает, умеет разглядеть истинное. И что ему осталось? Только сопровождать своё сокровище незаметно, издали впитывая в себя тот свет, что несла она.
  Их познакомили. Он теперь частенько оказывался совсем близко. Имел возможность пристально вглядываться, запоминать, видеть новое. Разочарование не наступило. Любая новая чёрточка, жест, поворот головы, слово лишь укрепляли в нём чувство искреннего восхищения.
  Втайне он много её рисовал: и по памяти, и с натуры. Получалось неважно - плоско, безжизненно, без вдохновения. Это мучило. Как мучилась красота, оказавшаяся в сетях обмана. Сети искусно и хитро сплёл человек, которому он считал себя обязанным. Ужасное состояние: смотреть со стороны на то, как красоту запихивают в сплетённую из корявых ивовых прутьев клетку, и не сметь противостоять духовному насилию. Он мысленно окрестил "насильника" Большим обманом. Бедная девочка не замечала лжи и притворства, наверное, неосознанных. Во всяком случае, ему очень хотелось верить, что неосознанных, неспланированных, иначе хоть повесься.
  Он обрадовался практике, как не радовался раньше никогда, несмотря на временное лишение возможности лицезреть ту, в которой сфокусировалось всё лучшее. Пусть нельзя её видеть, зато липкая сеть может оказаться разорванной. Отдышится красота на свободе, одумается, не захочет обратно в уродливую клетку. Без постоянного коварного влияния лжи сумеет узреть истину. Нет, он не ревновал. Он хотел избавления от обмана не для себя, для неё. Лишь на свободе красота способна оставаться красотой. Если бы нашёлся человек, готовый оценить девочку по достоинству и правильно, бережно отнестись... Лично ему будет завидно и только.
  Он добросовестно, как и год назад, зарисовывал осколки былых эпох. Только раньше они молчали, а теперь, когда существо его переполнилось светом, они заговорили, запели на разные голоса, повествуя о давно минувшем. И вставали перед его внутренним взором старики, мужчины, женщины, дети в одеждах разных времён и народов, пытались объясниться с ним на незнакомых языках, поведать о своих буднях и праздниках, о неминуемом горе и нечаянной радости. И его рисунки, повинуясь призрачным голосам, тоже заговорили, запели.
  Иванченко, которому, по большому счёту, не было никакого дела до студентов, лишь бы отчёт о практике вовремя сдать, замирал за его спиной. С четверть часа наблюдал, явственно хмыкая и невнятно бормоча. На хмыканье Сергея Васильевича постепенно подтягивались студенты.
  Он начинал нервничать, терял оглушительную, помогающую в работе тишину вокруг себя, в которой замечательно отчётливо различались голоса прошлого. Мысленно уговаривал Иванченко отойти, не нервировать, не привлекать всеобщего внимания. Удивительный внутренний настрой пропадал. Рисунок немел, переставал звучать.
  Ему говорили комплименты. Мол, за столько лет ты первый, у кого Иванченко за спиной торчит. Обычно сидит себе за этюдником где-нибудь подальше, ничего не замечая. Делай, что хочешь. Можно вообще слинять и до вечера по окрестностям болтаться.
  Длинный, тощий и нескладный Иванченко действительно часто и наглухо забирался в себя, безразличный к реальности. Его за это не очень жаловали. Однако пользовались столь могучей самоуглублённостью вовсю. Тем более что не держали Иванченко за стоящего художника. Чему он там научить сможет, когда сам еле-еле? Тем не менее, необычное его поведение всех интриговало. Пытались понять причину. И мешали. Чертовски мешали рисунку вновь зазвучать.
  Он пытался держаться в стороне, ещё тише, ещё незаметней обычного, но стал вдруг всем нужен. Его находили, теребили, интересовались мнением по сотне дурных поводов. Девушки, посовещавшись, пришли к мнению, что он интересный, и повели планомерную осаду сразу с нескольких сторон. Ей-ей, проще уступить, чем сопротивляться. По вечерам Большой обман подпаивал его вином и тащил с собой к девушкам. Сам изменял ей, далёкой, направо и налево, и его в ту же грязь тянул.
  Он, однако, не ощущал грязи, она к нему не приставала. Да, целовался с разными, спал с разными, в душе храня верность красоте. Может, Большой обман тоже в душе верность хранит? Не верилось. Сам он, между прочим, никакими отношениями и обещаниями связан не был, а вот Большой обман...
  Едва практика закончилась, он рванул обратно в город, хотя его звали на молодёжную тусовку за Чёрной горой. Пиво, девушки, ночи у моря... Он не хотел. Он летел домой буквально на крыльях. Да, знал, она - центр вселенной, - не вернётся в город до осени. Ну и что? Он будет ходить по улицам, где недавно скользила она, дышать воздухом, которым недавно дышала она, будет рисовать её любимую греческую церквушку в попытке понять тайну чужого видения, в попытке приобщиться к этой тайне.
  Через неделю, умиротворённый, он шёл домой от греческой церквушки, где писал предрассветное состояние неба и земли. С одной стороны - глупая затея. Видно не очень хорошо, смешение красок на палитре получается неточным, приблизительным. С другой стороны изумительным оказалось проникнуться тем особым светом, который летом предшествует восходу солнца, послушать пение птиц, вдохнуть свежего, бодрящего воздуха и через окружающее как бы немного приблизиться к точке фокуса.
  Он шёл, встретив просыпающееся солнце, впитав в себя элегантную простоту и чёткость линий старинного святилища, прозрачность, нежность утренних красок, шёл лёгкой ногой. И на базаре, среди вполне живописных, но прозаических развалов овощей, фруктов, зелени увидел её. И онемел, окаменел от счастья... Бывает и так.
  Она почему-то вернулась значительно раньше. Какая разница, почему? Главное, вернулась. Больше нет необходимости представлять её, можно просто видеть. И задыхаться от счастья.
  Его пару раз сильно толкнули, пару раз грязно ругнули. Он отмер, счастливый, присел в уголке, откуда хорошо её видел, достал из сумки чистый лист грунтованного картона и стал быстрыми резкими мазками делать набросок, молясь про себя неизвестным силам - пусть набросок зазвучит, запоёт. Она - королева фруктов. Нет, фея. Раньше и представить себе не мог её - торгующей на базаре. Однако, вот же, торгует, и ничего базарного к ней не прилипло. По-прежнему тихая красота, без тени грубого, вульгарного.
  С того дня он превратился в её тень. Следовал повсюду, прячась от глаз девушки за чужими спинами, припаркованными автомобилями, афишными тумбами, за углами домов... Пока не вернулся Большой обман, волоча за собой хвост из друзей и обожателей. И он с дуриков проболтался случайно Большому обману про возвратившуюся красоту.
  Большой обман принялся чинить сети. Замаячил призрак грубой тесной клетки. Лучистые глаза, источник света, с каждым днём становились чуточку печальнее, меркли постепенно. И тогда наконец он решил вмешаться. Едва представится удобный случай. Не для себя, для неё.
  
  
  * * *
  
  - Фу-у-у, - Наташка повернулась со спины на живот. - Ну и пекло! За всё лето первый раз такая жарень. К чему бы это?
  - Наверное, к перемене погоды, - утомлённо откликнулась Соня. Её разморило. Вкупе с усталостью это вызвало необоримую сонливость. Ей лениво было думать, говорить, и она отделалась дурацкой, широко используемой молодёжью по поводу и без повода, фразой. В последнее время на любое замечание вроде "цены на продукты будут расти" или "Ивановы всё-таки развелись" ты мог получить в ответ бессмысленное "это к перемене погоды". В принципе, достаточно удобное, позволяющее предотвратить углубление в затронутую тему.
  - Девчонки, - промурлыкал Лёва, опускаясь на расстеленное рядом полотенце, - вы бы окунулись, а то лежите, как рыбки-зеленухи на сковороде.
  - Любой пляж летом - это сковородка, - пробормотала Лина. Лёва промолчал. Говорить не хотелось и ему, обычно большому любителю поработать языком.
  Володька плавал далеко от берега, где вода холодней. Нырял и отфыркивался, как дельфин. Вылезал на берег, за пять минут обсыхал и снова шёл в воду, которая, по мнению остальных, сегодня недостаточно освежала. Это был его способ спасения от нестерпимого зноя. Лина успела высказать предположение, что к вечеру у Голованова появятся перепонки между пальцами, прорежутся плавники на спине и боках, начнут формироваться жабры.
  Соне казалось, Володя избегает именно её общества. И, вероятно, правильно делает. Иначе вполне может получить три мешка претензий. Соня не собиралась их озвучивать, но ведь существовала ещё и Наташка, давно нервно бьющая копытом.
  Голованов в качестве потенциальной судьбы Сони Наталью устраивал. Она находила в Володьке внушительное количество достоинств. Полагала, Соня за ним будет, как за каменной стеной. Далеко пойдёт парень и жену за собой потянет. А что не способен он на разные тонкости, так на это Дэн имеется. В смысле, есть с кем душу отвести. Именно поэтому "строить" Вовчика нужно сейчас, не медля, иначе сядет на шею, ножки свесит и погонять примется.
  Володя сегодня и впрямь показывал себя не с лучшей стороны. Они собирались рано утром у городского пляжа. Его ждали долго, сидя на рюкзаках. Решились таки идти в Песчаную бухту. Поддались на уговоры Губермана отправиться пешком и с ночёвкой. Для крупномасштабного пикника потребовалась масса вещей, место которым только в рюкзаках.
  Пусть у Сони рюкзачок получился самый маленький и лёгкий, но ведь и Соня из компании самая субтильная, неприспособленная и бестолковая. Даже шляпу от солнца взять не подумала - тепловой удар гарантирован. Должен был Володька позаботиться о любимой девушке? Должен. Хорошо, не рюкзак забрать, так идти рядом, помогать в преодолении трудных участков дороги, развлекать, свою бейсболку девчонке на голову нахлобучить, не дай бог, солнце по темечку стукнет. Куда там! Володька истово демонстрировал свою крутизну. Бежал впереди паровоза, то бишь впереди инициатора прогулки и, по совместительству проводника, Лёвы, лихо перелетая через завалы и осыпи. Вы посмотрите, до чего хорош, полюбуйтесь.
  Они шли вдоль кромки моря набитой туристами тропой. Тем не менее, трудных мест хватало: где через свежий завал надо перебираться, где старый по взгорью обойти. Пять километров девушки продержались, на шестом сдулись и жалобно попискивали. Матерчатые псевдоспортивные тапочки дороги не выдерживали. Помогал Соне Женька, заодно и более выносливым Наташе с Линой помогал. Ковалёв благородно переместил свою видавшую виды панаму на Сонину голову, протягивал руку, тянул на буксире, кое-где переносил в охапке. Ни одного ревнивого взгляда Володька не кинул, продолжал нестись впереди и красоваться перед друзьями.
  Соня быстро прониклась к Ковалёву тёплыми чувствами. Не только помог добраться до Песчаной, но и по пляжу помог передвигаться. Песок там оказался необычным - крупная для песчинок, но очень мелкая по сравнению с обыкновенной, галька, этакий природный феномен, прогретая вглубь чуть не на полметра. Ноги в "песок" сразу уходили по щиколотку и мгновенно испытывали ожоговый удар. Поэтому, наверное, отдыхающие сюда только на экскурсии ходили, стоянки не обустраивали.
  Лёва провёл компанию чуть дальше, в небольшой закуток из огромных валунов, где можно было позагорать - никакого тебе галечного песка, искупаться - не на глазах праздношатающихся отдыхающих, туристская тропа шла выше закутка, скрываемого выступающими каменными козырьками.
  Девушки первым делом окунулись, смывая едкий солёный пот и накопившуюся усталость, затем просто упали на заботливо расстеленное Ковалёвым истёртое покрывало. Женька и полотенца расстелил. И примус устроил, и сходил с Губерманом к источнику за водой. Теперь он сидел на большом камне в метре от берега, под самым солнцем. Не боясь ожогов, весь бронзовый от загара. Смотрел на море.
  - А чего Ковалёв не купается? - спросила Лёву Наташка. Соня открыла глаза, зашевелилась, из-под руки посмотрела на Женьку. Вид Ковалёва со спины мог удовлетворить самые придирчивые эстетические запросы - цвета, линии, формы, которых обычно никто не замечал. Она тоже. Странно. Неужели поведение, выражение лица могут настолько отвлекать людское внимание? Лёва замялся, замешкался.
  - Женька плавает плохо, стесняется при посторонних, - вместо Губермана ответила Лина. В её голосе, к удивлению Сони, слышалось сочувствие Женькиной беде.
  - Вообще-то он классный, - пробормотала Наташка. - Ему надо объявить коллективную благодарность
  - Ага, - на сей раз вовсе добродушно поддержала Лина. - С занесением в личное дело.
  - Я - за, - проголосовал Лёва.
  И никто не пошёл к Женьке объявлять благодарность, не крикнул ему пару добрых слов. Продолжали плавиться на солнышке в ленивом молчании. Соня вытерпела минут десять. Потом заставила себя подняться, пойти к Женьке с благодарностью. Ведь больше, чем другим, он помогал ей.
  Она подходила очень тихо. Ковалёв услышал. Не оборачиваясь, тихо спросил:
  - Тебе чего, Соня?
  Узнал по шагам. Это ж надо! Соня растерялась, не смогла сразу выговорить наспех приготовленные слова. Попросила неуверенно:
  - Можно с тобой посидеть?
  - Забирайся, - Женька ловко и быстро ухватил, убрал блокнот, освобождая место. Так быстро, что Соня не успела разглядеть имевшийся там набросок. Села рядом, сохраняя дистанцию. Набралась решимости.
  - Жень, спасибо тебе, - она смотрела на море, стесняясь взглянуть на Ковалёва прямо.
  - За что? - опешил он и, вопреки своим привычкам, без всякого стеснения обшарил глазами её лицо.
  - Ну, ты мне сегодня столько помогал...
  - Тебе всё-таки напекло голову, - сокрушённо вздохнул Ковалёв. - Зря столько загорала.
  - Я серьёзно, между прочим, без шуток, - надулась Соня, не принимая предложенный им стиль общения.
  - И я серьёзно, - опять вздохнул Ковалёв. - Для любого мужчины помогать слабому, не рассчитывая на благодарность, - норма. Меня так воспитывали.
  - Это давно аномалия, - загрустила Соня. - Я обидела тебя?
  - Есть немного, - признался он. - Ты как бы изначально не предполагала во мне здорового мужского начала, а когда обнаружила, то принялась благодарить. Наверное, решила, у меня это разовые проявления, под настроение. Сама подумай, обидно это нормальному мужику или нет?
  Соня подумала. Согласно угукнула. Замолчала надолго. О чём говорить с Ковалёвым дальше, она не знала. Женька повернул обычный обмен фразами в необычный разговор, требующий иных ракурсов. Ей стал интересен Ковалёв, который, оказывается, не такой как все гораздо больше, чем виделось со стороны. Что он вообще из себя представляет, этот Ковалёв? О! У него заколка для волос точь в точь как у Дэна. Странно. Не должно быть второй такой. Она специально интересовалась: авторская работа.
  - Откуда у тебя эта заколка? - спросила она.
  - Вовка на день рождения подарил.
  - Давно?
  - Два месяца назад. А что?
  - Ничего. Просто я точно такую же подарила зимой Дэну и была уверена, что она одна единственная в нашем городе. Правда, у Дэна возле зелёного камушка маленькая царапинка, поэтому мне её дешевле продали.
  Ковалёв нахмурился, снял заколку. Ветер раздул освободившиеся кудри. Женька внимательно рассмотрел заколку и сунул её в карман шорт.
  - Не хочешь носить такую же вещь, как у другого? - затаила дыхание Соня. Ей жутко не нравилась ситуация. Возникло определённое подозрение. Иначе для чего Ковалёв спрятал заколку? Сам Ковалёв предпочёл отмолчаться, лишь пожал широкими плечами, нечаянно коснувшись Сониной руки. Прикосновение ей понравилось. Ей вообще сегодня Ковалёв отчего-то нравился. Она захотела узнать его получше, но понятия не имела, как приняться за дело.
  - Ты так долго смотришь на море, - начала осторожно. - О чём ты думаешь?
  - О Грине.
  - О Грине? - не поверила она.
  - Есть такой писатель... Александр Грин. Слышала? - в его голосе при всём старании нельзя было найти и капли издёвки.
  - Даже читала, - проинформировала Соня, интуитивно стараясь соответствовать тому, никому не известному Ковалёву.
  - "Алые паруса"?
  - Не только. Но их читала раза три.
  - Романтик... - ласково усмехнулся Женька. - Я так и думал.
  - Это плохо? - напряглась Соня.
  - Для кого как. Для меня хорошо. Для Вовки, например, не то чтобы плохо, скорее, непостижимо.
  Соня и сама знала про Володю. Уже давно старалась прятать от Голованова романтическую сторону своей натуры, не демонстрировать понапрасну.
  - Значит, ты думал о Грине. А что именно, если не секрет?
  Женька осторожно скосил на неё глаз, проверяя, нет ли на губах у девушки ехидной улыбки. Убедился, что Соня серьёзна, слегка грустна. Постарался изложить свои мысли наиболее доступно и складно.
  - Я раньше всё время думал, ну как ему в голову пришла идея про алые паруса? Ведь какое сильное воображение иметь надо.
  - А теперь?
  - Сегодня только понял.
  - Что понял? - оживилась Соня.
  - Ты оглянись вокруг внимательно. Представь: за тем выступом находится город Лисс. Что видишь?
  Соня добросовестно обозрела горы, небо, море, жалкую сухую траву, успевшую превратиться в колючки. Всё было пыльным и от того с серовато-жёлтым налётом, как будто господствующее сегодня марево нивелировало разные объекты природы. Само солнце казалось подёрнутым серо-жёлтой пыльной дымкой.
  - Знаешь, если не считать дальней гряды, всё вокруг серое какое-то, пыльное.
  - Ну! - довольно воскликнул Ковалёв. - Правда ведь, хочется ярких пятен? Хотя бы одного?
  - Хочется, - радостно признала Соня. Ковалёв-то прав.
  - А какого цвета? Только, чур, одного.
  Соня перебирала в мыслях краски палитры, примеривая яркие цвета к окружающему пейзажу.
  - Я бы выбрала красный, - наконец сообщила она.
  - Вот! - ухватился за её выбор Женька, азартно продолжил, - Маки? Не то. Они только по весне цветут, причём не везде. И будут исподволь напоминать аксаковский аленький цветочек. Нужно другое. У Грина девушка живёт на берегу. Куда она будет постоянно поглядывать?
  - Знаю, - засмеялась Соня. - Сама всё детство смотрела на море.
  - Что видела?
  - Лодки, яхты, корабли, ну... теплоходы, катера...
  - Правильно. Корабль. Но не с белыми парусами, с алыми. Мысль улавливаешь? Во-первых, мы договорились, хочется яркого пятна, красного. Во-вторых, алые паруса - это очень необычно. Для кого-то дурь несусветная, для кого-то чудо, обещание счастья... В-третьих, корабль сам по себе символ стремления к новому, неизведанному. В-четвёртых...
  Они углублённо, с полным погружением в тему, обсуждали Женькины изыски, потому не заметили поднявшегося с гор сильного ветра, несущего к морю пыль, обломки веточек и сухой травы. Они бы и Лёву не заметили, не гаркни он внезапно над самым ухом:
  - Алло, болтуны! Надо уходить!
  - Зачем?! - в один голос возмутились Женька и Соня.
  - Затем, - хмуро буркнул Лёва. - Гроза будет. Надо укрытие искать и вообще решать, как поступаем.
  - Откуда ты про грозу знаешь? - Соня была страшно недовольна грубым вторжением реальности в едва начавшее выстраиваться романтическое пространство, угодное её душе. О, как она сейчас понимала Дэна!
  - Смотри, какой ветер! Солнце похоже на таблетку, почти без "короны". От дальней гряды туча идёт. Просто из-за дымки её плохо видно, однако, скоро увидишь, идёт быстро. И на море погляди уже!
  Море, да, нехорошо волновалось. Волны помутнели, сшибались меж собой, плескали пеной. Чайки почти все попрятались. Только две или три из них чиркали крыльями гребни волн, резко взвизгивали.
  Компания ускоренно собирала вещи, по ходу решая, как поступить дальше. Имелось три варианта. Самый простой: срочно возвращаться в город, попав в грозу. Опасно. Дорога получится долгая и трудная. Девчонки посуху еле справились. Можно забраться в какую-нибудь пещерку, переждать ненастье, потом разбить стоянку и ночевать на месте. Это второй вариант, более приемлемый. Но что, если ненастье затянется? Лёва настаивал срочно идти к его деду. Вдруг повезёт, вдруг успеют до грозы? Не успеют, так он по дороге знает хорошее место, где удобно пересидеть такой большой компании. Пусть в тесноте, да не в обиде. И место для ночёвки у деда найдётся, там тепло и сухо.
  Решили идти к деду Лёвы. Больше из интереса увидеть место взрастания самого выдающегося среди студентов училища умника. Шли торопливо. А всё-таки до грозы не успели. Вымокли сразу. До обещанной Губерманом пещеры добрались вдрызг мокрыми.
  Воспоминания о детстве подвели Лёву. Пещерка, просторная для нескольких мальчишек, оказалась тесноватой для шести молодых людей с рюкзаками и с узким лазом. Кое-как втиснулись. Сидели на каменном неровном "полу", мокрые, тесно прижавшись друг к другу, в два ряда. Постепенно начинали подмерзать, постукивать зубами. Рюкзаками забаррикадировали лаз, чтобы меньше дуло.
  Соня и хотела бы оказаться подле Володи, залезть к нему под руку. Он горячий, быстро согреешься. К Ковалёву прижиматься и неудобно, и стыдно. Однако, Лёва, исходя из конфигурации пещерки, больше похожей на мелкий грот, сам распределил места. Под рукой у Голованова грелась тощая Лина. Эту парочку Лёва задвинул в самую глубь. Оставшаяся четвёрка разместилась ближе к выходу, откуда тянуло холодом и сыростью.
  - Но не задохнёшься, - нашёл положительный момент Ковалёв. - Будем дышать свежим воздухом.
  Ага! Свежий воздух не давал нормально согреться. Было видно, как лил стеной дождь, как грязным шумным потоком мчалась небесная вода по тропе, взбулькивая на порожках, как отражали мокрые скальные плиты напротив блеск молний. Грохот от грома закладывал уши. И Соня пожалела, что потащилась в Песчаную. Ей смертельно хотелось домой, в тепло и сухость. Завернуться до самого носа в казённое одеяло и пить на кухне с Зинаидой её терпкий зелёный чай.
  В пещере было темно, на улице не намного светлее. Соня почти дремала, слыша справа неровное дыхание Ковалёва, а слева - частое и неглубокое дыхание Наташки. Лёва, Володя и Лина тихо переговаривались, шутили. О чём? Соня не слышала и на вопросы не отвечала. Замёрзла, оцепенела. Молчали и Ковалёв с Наташкой.
  Гроза в конце концов закончилась. Дождь закончился. Ну, почти. Светлее почему-то не стало.
  - Надо выбираться и двигать к деду, решил с трудом выглянувший наружу Лёва. - Тучи так и висят. Запросто опять ливень начнётся.
  - Под дождём идти? - зло хмыкнула Лина.
  - Ты предлагаешь здесь всю ночь сидеть? - не менее зло отреагировала Наташка. - У тебя ноги не затекли?
  - Не-а, я их Вовику на колени положила. Пришлось, правда, спиной к стене прислониться, чтобы ноги устроить, а камень холодный, гад. Но я периодически положение меняю. У Женьки скоро почки отвалятся, то локтем его пихну, то коленом.
  Наташа и Соня обескуражено промолчали. Лёва закашлялся. Ковалёв поспешил "перевести стрелки":
  - Нет, Лёва прав, надо выбираться. Здесь околеешь. Под настоящей крышей надёжней. А кого не устраивает, те могут оставаться.
  - Мы остаёмся, - заявила Лина. Володька согласно угукнул.
  Хорошо, относительная темнота в пещерке не позволила Соне рассмотреть их лица. Девушка, ощущая себя незаслуженно преданной, закусила губу - лишь бы не расплакаться. Не столь нужен в полную собственность Володя, сколь унизительно терпеть его демонстративное пренебрежение на глазах у друзей. Ковалёв с одной стороны, Наташка с другой, не сговариваясь, нащупали её ладони, ухватили и потянули к выходу. Лёва уже стоял на тропе, вытаскивая рюкзаки.
  - Флаг в руки и бронепоезд навстречу, - насмешливо бросил в темноту, на секунду оглянувшись, обычно застенчивый Женька. Соня благодарно ткнулась носом в его плечо.
  Четвёрка нерешительно потопталась рядом с пещеркой, откуда доносились шорохи и непонятные звуки.
  - Так мы уходим? - на всякий случай спросил Губерман, не привыкший к подобным ситуациям. Получается, он сейчас друзей бросит. И где? И при каких условиях? Сможет ли эта сладкая парочка потом сама выбраться к людям?
  - Идите, идите, не стойте над душой, - весело посоветовали из темноты.
  Лёва виновато вздохнул, закинул свой рюкзак на одно плечо и медленно, осторожно двинулся вверх по тропе. За ним поплелись остальные.
  Идти было трудно. Сырая одежда липла к телу, затрудняя движения. Мокрые осыпи скользили из-под ног, норовя увлечь за собой. Ковалёв шёл последним, помогая девушкам. Подталкивал в зад кое-где, тормозя обратное движение, кое-где подсаживал на каменные "ступеньки". Компания несколько раз останавливалась передохнуть. Одно хорошо, они сумели согреться после промозглого холода пещерки. Минут через сорок их догнали Володька с Линой.
  - Опа, - констатировал озадаченный Лёва. - И вы с нами.
  - Мы передумали, - нисколько не смутилась Лина, нагло блестя глазами. - Тоже под крышу захотелось.
  - Ну-ну, - Лёва отвернулся и продолжил путь.
  - Долго идти до твоего деда? - крикнул ему вдогонку Голованов.
  - Каменный палец видишь? - не обернулся Лёва. - Поворачиваем за него и минут пять спускаемся к посёлку. Там тоже минут пять.
  Спускались, конечно, дольше. Спускаться всегда трудней, тем более по мокрой тропе. И по посёлку брели дольше, уж слишком устали, измучились. Но сначала они увидели... море.
  Оно обрушивало на берег за валом вал, грозя в щепы разнести крепкий деревянный волнорез, одновременно служивший пристанью. Рядом колотились бортами громоздкие баркасы, среди которых белел аккуратненький, почти игрушечный по виду, современный катерок.
  - Не понял, - возмутился Голованов. - Целый час топали от берега и к нему же вышли.
  - Проще пареной репы, - откликнулся Лёва. - Песчаная очень глубоко в берег вдаётся. Ты не заметил? Когда туда шли? Там изгиб большой. Мы его сейчас по горной тропе обошли.
  - Тоже мне горы, - язвительно буркнул Володька.
  - Мы угол срезали, - сделал вид, что не слышит, Лёва. - Сэкономили время и силы.
  Володька хмыкнул. Сил, по его мнению, давным-давно ни у кого не осталось, экономить нечего. Поплёлся замыкающим. Скоро и Лина отстала, поравнялась с ним.
  Посёлок встретил молодёжь неприветливо - наглухо закрытыми калитками, зашторенными окнами, ленивым и слабым из-за непогоды перебрёхом собак. Встречные кусты и деревья при малейшем порыве ветра обдавали щедрыми порциями крупных холодных капель. Зато обещанная крыша оказалась действительно надёжной.
  Лёвин дед, Пётр Яковлевич, был на удивление старым и при том по-молодому крепким мужчиной. Это явное несоответствие сразу бросалось в глаза. Он встретил их в дверях ещё более старого и одновременно добротного дома, приютившегося на отшибе посёлка, почти у самого берега. Белые стены и порыжевшая от времени черепица придавали дому необыкновенный колорит.
  Сперва старик растерялся, потом обрадовался, захлопотал. Вроде и суетился, а как-то неспешно, с достоинством. Загорелое, иссеченное глубокими морщинами лицо его необычайно резко контрастировало с голубыми, по-детски ясными глазами, с пышной и седой до шёлковой белизны шевелюрой.
  - Левкин дед - город контрастов, - еле слышно откомментировал Володька. Слова свои он адресовал Соне, но та предпочла пропустить их мимо ушей. Лёвин дед ей понравился.
  Ковалёв вообще очаровался моментально. Не сводил с Петра Яковлевича глаз и явно совершал чудовищное насилие над собственной натурой, когда рука его тянулась к блокноту, а он её, вовремя спохватившись, отдёргивал. Мучения Женьки забавляли не одну лишь Соню, всех, вплоть до самого Петра Яковлевича.
  Старик тихонько посмеивался, накрывая на стол, косил лукавым оком на Женьку. Ковалёв поочерёдно замирал возле кухонного стола, на котором дед Лёвы крошил баклажаны для рагу, возле огромной и глубокой, вероятно, древней, чугунной сковороды, в недрах которой плевала горячим салом божественная по цветовому сочетанию и аромату яичница, зависал над деревянной плошкой с огурцами и зелёным луком. В лице Ковалёва сквозила отрешённость, глаза наполнились вдохновением.
  Девчонки, переодетые в старые рубашки Петра Яковлевича, первоначально помогали по хозяйству, больше путаясь под ногами и мешая бестолковостью. Затем, укутавшись в старенькие пледы, сидели на широком топчане, откуда было видно всё, в том числе и кухня. Хихикали над Ковалёвым. По правде говоря, взглядов не могли отвести от Женьки, казавшегося нелепым и дьявольски очаровательным в этой своей нелепости.
  Лёва и Володька, так же переодетые в старые свитера Петра Яковлевича, в порты, заляпанные краской и ржавчиной, короткие для них, выглядели вовсе смехотворно. Обидевшись на девчонок, потрошили рюкзаки, вытаскивая мокрые вещи и пристраивая их на просушку. Что-то Лёва утащил на чердак, что-то развесил на стульях, возле печки с камином.
  Соня испытывала неловкость - помочь бы ребятам, Петру Яковлевичу с Женей. Однако, слишком большая усталость навалилась. И окончательно согреться пока ещё не удалось. Ей ужасно нравился дом, кухня, у которой вместо двери висела поблекшая от времени и стирок ситцевая занавеска, лестница на чердак, где, судя по всему, прямо под крышей имелась дополнительная комнатка. Дом с мансардой. Здорово! Чем-то французским отдаёт. Интересно, Дэну бы здесь понравилось? Например, в этом помещении, где они греются, "зале" по словам Петра Яковлевича.
  В отличие от Ковалёва она не присматривалась к разным деталям: мебели, развешанным на стенах тёмным картинкам без рамок, к шторам и плафонам. Для неё всё вместе, все разрозненные детали складывались в единый уникальный ансамбль, создавали определённый уют, рождали впечатление честного и светлого дома, в котором хорошо и радостно проснуться солнечным утром, провести день в неспешных делах и заботах и спокойно заснуть вечером с чувством правильно прожитого дня. Вот бы им с Володей не в стольный град рваться, далёкий и безжалостный, а похожий домик где-нибудь на берегу соорудить. С прилежанием и любовью. Белый, увитый плющом, под красной черепицей. Только, чур, мансарду побольше. И аккуратную лесенку к морю... И причальчик...
  Соня тихо грезила наяву, видя в мечтах свой предполагаемый домик. Мысленно расставляла в нём мебель, развешивала гардины, помещала на стены... Не Володины работы, нет, - в них, как говаривал иногда Дэн, божьего вздоха не хватало. На стенах должны висеть гравюры.
  Наташка теребила Соню, постоянно задавала вопросы, комментировала происходящее. Короче, требовала внимания подруги. Она успела отогреться, ожила и стремилась участвовать во всех событиях, ничего конкретно при этом не делая, а блаженствуя под пледом на тахте.
  Ужин получился обалденный. Вроде, простая еда, но так вкусно - пальчики оближешь.
  - Нагулялись, - понимающе усмехнулся Пётр Яковлевич, наливая гостям по второй стопке домашней вишнёвой наливки - чуть-чуть, согреться, а больше ни-ни.
  Разговоры вертелись вокруг похода в Песчаную, грозы, пещеры, наисладчайших огурцов с грядок Петра Яковлевича и в меру едкого лука. Трапеза затянулась. Процесс уборки тоже. За окнами давно хозяйничала ночь. Всем хотелось спать, устали как бобики, однако, недоставало чего-то, некоей завершающей день точки. Потому никто не ложился. Шебуршились потихоньку, лениво переговариваясь. Ковалёв рассматривал те самые тёмные картинки без рамок в дальнем углу "залы". Выпал из пространства общения.
  - Женька, - наконец негромко позвал Лёва, - тебе не надоело одно и то же рассматривать? Шёл бы к нам.
  - Одно и то же? - подняла брови Лина, не знавшая, чем себя занять до того момента, когда общество вознамерится таки укладываться спать.
  - По сути да, - вздохнул Лёва, стараясь говорить тише и мягче, дабы Пётр Яковлевич, расстилавший на полу наспех собранные по соседям ватники и старые матрацы, не обратил внимания на слова внука, не обиделся.
  - И вовсе не одно и то же, - отозвался Ковалёв, перемещаясь к следующей картинке.
  - Рисунки, рисунки, рисунки, - пробормотал Володька, помогавший Петру Яковлевичу. - У Жеки в голове одни рисунки, ничего больше.
  - Это не рисунки, - поправил Лёва. - Это чеканка и резьба по металлу.
  - Да-а? - поразилась Наташка, и первая отправилась по стопам Ковалёва. За ней медленно подползли другие. Молча обозревали творчество... Петра Яковлевича? Угадывалась одна рука и весьма талантливая. Судя по общему раскладу и поведению Лёвы, автором этих работ был его дед.
  - В чём прикол? - словно у самой себя спросила Лина. Она разглядывала очередную чеканку через кулак. - Композиции разные, персонаж один. Это твоя бабушка в девичестве, а, Лёв? И почему она со звездой?
  - Не бабушка, - обиделся Губерман, забирая у деда из рук ветхие простыни и одеяла.
  - А кто? - насторожилась Соня, непонятным образом совершенно определённо учуяв таинственность. Она уже рассмотрела девушку со звездой на большом камне, девушку со звездой возле рыбачьей хибары, и теперь любовалась той же девушкой, пробирающейся по тонкому, аркой, мосту на небо.
  - Кто это? Расскажи!
  - Не моя сказка, не мне и рассказывать, - ловко вывернулся Губерман.
  Все быстро переглянулись и уставились на Наталью, способную умаслить кого угодно в кратчайший срок. Смутившийся Пётр Яковлевич не представлял для неё серьёзной крепости.
  Наташка правильно поняла молчаливый призыв общественности к её совести.
  - Обожаю сказки, - вздохнула она и, напустив на себя вид, перед которым просто невозможно устоять, поклянчила:
  - Пётр Яковлевич, миленький, ну, пожалуйста...
  Клянчить ей пришлось недолго. Растроганный её глазками, по-щенячьи умильными и просительными, Лёвкин дед сдался.
  - Янина Жеймо, блин, - покрутил головой Лёва, не то досадуя, не то восторгаясь. Сам между тем принялся создавать, как пояснил, необходимый антураж. Для начала посоветовал улечься по спальным местам согласно заранее купленным билетам. Расшторил окно, выдвинул к столу кресло-качалку, положил на стол курительную трубку, спички, принёс большую пепельницу и керамическую кружку с чаем - всё для деда.
  Соня с Наташей, приученные Дэном к верному значению слова "антураж", не сопротивляясь, юркнули на топчан, оставив место для Лины. Остальные покочевряжились немного, с лёгким подозрением относясь к приготовительным действиям Губермана. Но и они разместились на постеленном им на полу лежбище. Лина втиснулась между Ковалёвым и Головановым, уверяя, что так ей будет теплей. Володька вдруг вспомнил про Соню, обеспокоено взглянул. Девушка, получив под пледом чувствительный щипок подруги, отвела глаза. И... засмотрелась на Женьку, показавшегося вдруг удивительно красивым. Пётр Яковлевич, наблюдая эту сцену, неодобрительно крякнул, уселся в кресло-качалку и принялся набивать трубку. Лёва только плечами пожал, - придётся, видно, к девчонкам на топчан забираться, - зажёг толстую свечу, погасил верхний свет.
  И сразу по комнате задвигались, сгущаясь по углам, тени, замерцали отблески крохотного пламени на стёклах, стало необычно и таинственно.
  - Было это давным давно, так давно, что никто и не упомнит, когда... - неспешно начал Пётр Яковлевич, раскуривая трубку, шумно отдуваясь. - Тогда здесь, на берегу, росли большие деревья, в море было полно рыбы и стада тонкорунных овец паслись на зелёных склонах. Про одних завоевателей успели забыть, а других бог создавать не торопился...
  Эка, хватил, зелёные склоны, - мысленно улыбнулась Соня, вспоминая скалистые берега и скудную растительность, обожжённую солнцем до ломкой сухости. Голос Петра Яковлевича убаюкивал, уносил в далёкую, совершенно сказочную страну, в грёзы... За окном постепенно начинало синеть очищающееся от туч небо. Слабыми огоньками помигивали первые несмелые звёздочки. Море продолжало волноваться, с глухим шумом обрушивая на берег волну за волной. Соня ловила ухом его сердитый рокот. Если приподняться и выглянуть в окно, можно увидеть то место, где береговые камни противостоят тяжёлым, чёрным, сменяющим друг друга водяным валам. Но было лениво. Она угрелась у Наташки под боком и предпочитала видеть берег мысленным взором.
  - Поселение богатое... Кормились в основном рыбой, торгуя со всем побережьем. Все имели свои шаланды. От богатства у людей души зачервивели или ещё почему, того не ведаю. Народец, однако, здесь обитал последнего разбора. Стояла на краю селения, у самого берега хижина... Была когда-то хорошим маленьким домиком, но обветшала с годами. Хозяин её один раз ушёл в море за рыбой и не вернулся. Оставил бедствовать вдову с маленькой дочкой. Никто ей не помог, не поддержал, не утешил. Колупайся, как знаешь. Бедная молодка и колупалась. Сама не отсюда. Муж её из-за Чёрной горы привёз. Какого она была роду-племени - неизвестно. Уже за одно это её невзлюбили. Да не по-здешнему тонкая, светлая. Совсем чужая, непонятная красота, а всё красота. Да не по-здешнему гордая. Тихая такая, приветливая, но камень камнем: если что решила - не своротишь. Ей бы не брезговать, ответить женской лаской ценителям красоты, глядишь, и помогли бы с охотой. Сплетни да бабская злоба на вороте не виснут. Так ведь нет. Лучше батрачить, чем в содержанках. И дочку к тому приучила. Дочка вся в мать пошла: тонкая, светлая, тихая, скромная, камень камнем. Как дочку звали? А не помнит никто... Я для себя её Марией зову. Имя всех времён и народов. Ну и для вас хорошо будет... Прошли, значит, годы, вдова не выдержала тягот земной жизни, оставила сей мир. Осиротела совсем наша Мария. Ещё трудней стало. По нашим современным меркам - девчонка неразумная. Старики рассказывали, шестнадцать ей стукнуло. Там постирает, здесь приберёт, кому-то огород обиходит. Сети чинила мастерски. Да много ли заплатят?
  Много? Хм... Соне ли не знать, чем и как расплачиваются соседи? И как парни руки шаловливые тянут? А ведь Соня далеко не красавица. Красивой же девочке, верно, вовсе житья не было, хоть топись.
  - Стали люди примечать: не то что-то с девкой делается. Как стемнеет, гасит она в доме светильник и шасть за порог. Не иначе, шаманить куда-то бегает, злых духов на головы добрых соседушек призывать. Решили проследить. Набралось пятеро смелых. Шальные головы. Парни как на подбор - рослые, плечистые, отчаянные, никаких тебе ведьм не боятся. Спрятались до заката в лопухах за домом, затем в окошко по очереди подглядывали.
  Хм, - думала сквозь подступающую дрёму Соня, - что они там себе могли увидеть? Вернулась девчонка с працовки, усталая, тусклая. Постирушку, небось, затеяла. Поужинала, чем бог послал, прибрала нехитрую домашнюю утварь, может, подштопала платьишко или кофтёнку при свете коптилки.
  - Оказывается, она по ночам на берег ходила. Влезала на большой чёрный камень, - один он у нас здесь такой, его из моего окна хорошо видно... Да лежите вы, чего повскакали? Что ночью из окна увидишь? Утром посмотрите. Влезала, значит, на камень, ступни в воду опускала...
  Конечно, ноги-то за день ой-ой-ой как натружены. В прохладную воду их опустить - самое то. Да и целиком окунуться не грех, пот и пыль смыть. Снимает усталость будь здоров как.
  - И вслух жаловалась морю на свою судьбу незавидную, весь прошедший день пересказывала. Ей, бедняжке, и поговорить не с кем было, некому в жилетку поплакаться. Вот так посетует, поплачет и домой - спать. Решили парни, что деваха умом тронулась. Так обчественности и обсказали, ничего не утаили. Совсем нашей Марии в посёлке житья не стало. Взрослые шарахаются, в работе отказывают, ребятня дразнит, камни в спину швыряет. Решила она идти по белу свету, лучшую долю искать. Мол, горше, чем в родном селении уж точно не будет. Собрала узелок в дорогу, а в последнюю ночь отправилась на берег. Забралась на камень и давай со всеми, как с людьми прощаться: с горами, с морем, с рыбами... Тут небо не выдержало, вздохнуло и говорит еле слышно: "Постой". И словно нечаянно роняет самую крупную, самую яркую звезду, лучшую свою драгоценность. Покатился сверкающий шарик по дуге, оставляя за собой голубой след, и упал в море, в самый прибой, прямиком к ногам девушки. Перепугалась Мария, забралась повыше, смотрит: колышется звезда на мелких волнах, шипит, тускнеет потихоньку. Испугалась дивчина, что звезда погаснет, пересилила страх и вытащила бедняжку из воды. Показалась ей звезда лёгкой, хрустальной. С лучиков морской рассол сначала струйкой бежал, потом капал, затем что-то произошло, и звезда вспыхнула, засверкала, заискрилась, слепя глаза. Рукам стало горячо. Мария голову подняла, на небо посмотрела, а там... прямо над головой, очень высоко, среди тысяч небесных светил, чёрная пустота зияет.
  - Это твоё место? - спросила девушка у своей находки. И та ответила ей согласным перезвоном.
  - Ты очень хочешь вернуться? - и в ответ снова услышала лёгкий перезвон. - Тогда я отнесу тебя туда.
  Луна прочертила для неё призрачную дорожку. Девушка вступила в лунный свет и пошла. Идти было трудно, рукам становилось всё горячей. Но Мария не сдавалась, шла и шла себе. И почти добралась до нужного места. Жаль, силы покинули её, терпеть звёздный жар оказалось невмоготу, и тогда она крикнула:
  - О, небо! Пожалуйста, помоги! У меня нет больше сил нести твоё богатство - ноги не слушаются, руки обожжены. Я не смогу...
  - И не надо, - перебило небо. - Я дарю тебе эту звезду. Руки отныне не почувствуют жара.
  - Но у тебя на плаще останется пустое место! - испугалась Мария.
  - Где? - удивилось небо. По шёлковой темноте, затканной серебром, звеня, быстро прокатилось небольшое созвездие и заняло пустующее место. - Ну, вот и всё. Никакой пустоты.
  Мария растерялась.
  - А что же я буду делать с твоим подарком? Зачем он мне?
  - Мой дар принесёт тебе славу, успех, богатство и долгие годы жизни.
  - А счастье? Счастье принесёт?
  - Не могут слава, успех и богатство дать счастья, - призналось небо, слегка розовея от смущения. - Никто, даже самые могущественные силы не в состоянии наделить счастьем. Его способна сотворить только душа человека.
  - Тогда зачем мне такой роскошный дар? - опечалилась Мария. - Я не смогу правильно распорядиться ни успехом, ни богатством. Да и за славой не гонюсь. Узнают люди, и найдётся много завистников, хитников, всю жизнь испортят. Что мне делать теперь с твоим подарком?
  - А ты подари звезду самому достойному на твой взгляд человеку, измени его жизнь к лучшему и, может, тогда обретёшь счастье, - эхом ответило небо. Утро постепенно вступало в свои права. Разговор завершился. Девушке ничего не оставалось делать, как развернуться к дому, идти назад по тающей под ногами призрачной дорожке. Звезда горела ярко, но руки не ощущали жара, а ноги - усталости. И спать не хотелось. После расшитых серебром небесных покровов собственная лачуга показалась Марии нестерпимо жалкой и такой убогой, что хоть волком вой. Села она к столу, до полудня просидела, думая, кому следует звезду подарить. Кто из знакомых самый достойный. Не только самых, но и просто достойных не обнаружила. Тогда она заколотила окна, повесила на дверь большой замок, подхватила узелок с вещами, завёрнутую в тряпицу звезду, и пошла искать того, кто больше других заслужил славу, богатство, успех и долгие годы жизни. С тех пор её никогда здесь не видели. Говорят, она до сих пор ходит по свету. Заглядывает в окна, ищет достойного. Некоторые люди уверяют, что видели её собственными глазами. Остальные посмеиваются, дескать, иллюзия, выдача желаемого за действительное, - закончил Пётр Яковлевич.
  Недолгое время все молчали, продолжая пребывать под впечатлением странной сказки. Первым очнулся Голованов.
  - Заглядывает в окна... Как снежная королева у Андерсена.
  - Ага, - согласился Ковалёв. - Только со знаком "плюс".
  - Странная басенка, - скептически заметил Володька, проигнорировав уточнение Ковалёва. - Чудак какой-то придумал. Что там звезда даёт? Славу, успех, богатство? Любая из составляющих может осчастливить. Не всех подряд, разумеется. Кому-то для счастья одного богатства вполне хватит, кому-то успеха...
  - А кому-то, - перебил Лёва едко, - сразу все составляющие необходимы. Ещё и на власть замахнётся.
  - Ты на меня намекаешь? - оскорбился Володька.
  - Он абстрактно, - тихо встряла Наташка, стараясь предупредить ссору, которая могла напрочь испортить чудесное ощущение сказки, рассказанной на ночь в чудной обстановке. - Есть ведь на свете жадные люди, которым подай всё и сразу. И побольше, побольше. Вот лично тебе что для счастья нужно?
  Голованов сделал солидную паузу и нехотя ответил:
  - Не знаю. Не думал пока над этим.
  Лжёт, - поняла Соня. Она сегодня как-то очень ясно всё видела, всё понимала. Не абстрактного человека Лёва имел в виду, конкретно Володьку подозревал в жадности до разных благ. Самое неприятное, что правильно подозревал. Было, было в Володьке стремление всё ухватить, подмять под себя, поглядывая на других сверху вниз. И родилось сейчас в душе у Сони сожаление: для чего Володя, - мог же промолчать, - грубо оборвал их общее пребывание в стране неведомой и прекрасной. Вероятно, не у одной Сони родилось, поскольку Ковалёв зашевелился и грустно заметил:
  - Вечно ты, Вов...
  - Что?
  - Умеешь испортить очарование момента.
  - Зачем вы напали на человека? - недовольно и резко подала голос Лина. - Не все в этом мире живут сказками. И правильно, кстати. Кто из вас точно знает, в чём его счастье? Жень, ты знаешь? А ты, Лёв? Наташ, Сонь?
  Соня лежала с закрытыми глазами, не шевелясь. Ей не хотелось дискутировать. Имелось желание побыть ещё немного если не в прелестной легенде, то, по крайней мере, в той дивной атмосфере, которую навеяло сказание.
  - Соня, ау!
  - Ой, ребята, - почти шёпотом сообщила Наташка. - А Соня-то, оказывается, спит.
  - На то она и Соня, - пошутил Губерман.
  - И вам пора спать, - определил молчавший до того Пётр Яковлевич. Забрал со стола кружку с чаем, задул свечу. - Спокойной ночи, молодёжь, - пошёл наверх, в мансарду, тяжело ступая по слегка поскрипывающей лесенке.
  - Действительно, пора спать, - бормотнула Лина.
  - Покурим на сон грядущий? - внезапно предложил Ковалёв.
  - Давай, - согласился Лёва.
  Парни вылезли из-под одеял и, не одеваясь, ушли на улицу. В комнате установилась оглушительная тишина. Слышно было, как тикают механические часы на стене, как за стеной море вгрызается в каменистый берег. Время шло, ребята не возвращались.
  - Что-то долго они, - вздохнула Лина. - Как бы разборку не устроили.
  - Не из-за чего, - сонно проговорила Наталья, умудряясь, тем не менее, дать понять, что поведение Володьки с Линой как предмет разборок никого не волнует. - Слушай, роковая женщина, давай уже спать, а? Очень прошу.
  Лина невнятно хрюкнула. Оскорбилась? И снова установилась тишина со звуками часов, постепенно успокаивающегося прибоя, еле различимого собачьего лая.
  Соня дремала, полноценно уснуть не получалось. Ребята задумались о счастье. В самом деле, у каждого оно, наверное, своё. Но не в славе же, не в деньгах. А в чём? Каким должно быть её, Сонино, счастье? Нечто туманное, расплывчатое колыхалось в душе, определённый и точный ответ не находился. Она одна не знает, как должно выглядеть её счастье, или у многих полная неразбериха? Ещё глупый разговор между ребятами мешал определиться. После него на душе осталась неприятная муть, которая медленно оседала.
  Вернулись парни, и спокойная тишина враз переменилась, стала напряжённой, недоброй. Во всяком случае, девушке так показалось. Наверное, и впрямь отношения выясняли. Иначе, почему молча вошли, быстренько улеглись, доброй ночи друг другу не пожелав? Словно разругались. Из-за чего, кстати? Из-за Лины? Глупости. Неужели Лёва за деда с его сказкой обиделся? Напрасно. Пётр Яковлевич не писатель, не собственным творчеством делился, местную легенду пересказывал.
  Соня вздохнула. Мысли текли лениво. Шум прибоя слышался всё тише, замолкли собаки. В окно было видно, что небо почти очистилось от туч, неспешно зажигало крупные звёзды. Перестали ворочаться на полу и кряхтеть парни, дышали ровно. Мир вокруг засыпал. Тишина вновь становилась лёгкой, прозрачной. И лишь часы на стене трудолюбиво отсчитывали убегающие в прошлое минуты.
  Перед мысленным взором Сони сами собой проплывали светлые эпизоды прошедшего дня: море, требующее яркого пятна; каштановые кудри Ковалёва, из-за ветра хлестнувшие Соню по лицу - почему-то от них пахнуло яблоками; подруга, греющая на очумелом солнце спину и пятки, мурлыкающая под нос о неземной любви; Володя... Володя нехорошо себя вёл, некрасиво. Не в отдельные моменты, а весь день. Почудилось Соне или между ними действительно возникло отчуждение? Будто чёрная кошка пробежала. Эх, не стоит торопиться в ЗАГС. Даже просто вместе быть не стоит. Вот как он сегодня себя вёл? Превосходство демонстрировал, павлиний хвост распускал. Соня неторопливо порылась в собственных ощущениях. Ревности с её стороны точно не было. Отчего же так муторно, тоскливо? Светлело на душе при воспоминании о Ковалёве. С Женькой рядом было спокойно, радостно. Сидеть бы у кромки моря, касаясь плечом его загорелого плеча, болтать о Грине... или пусть бы рассказал о практике, об археологах, у Володи не допросишься. И мороженым лакомиться, ага. Интересно, почему у Жени от волос пахло яблоками? Шампунем пользуется особенным? От него, от Ковалёва, если не показалось, конечно, пахло ещё солнцем, морем, ветром - всем сразу. А чем обычно пахнет от Володи? Никак не вспоминалось.
  Шорох, тихое поскрипывание, два щелчка, словно тихо отворили и потом ещё тише прикрыли входную дверь, потревожили плавное течение мысли, заставили Соню открыть глаза. Едва заметная бледная голубизна сочилась из окна. Соня перевела туда взгляд и чуть не вскрикнула от испуга. В саду, за окном стояла хорошенькая девушка лет семнадцати, прозрачно-голубая, тоненькая, с тугой косой вокруг головы. У самого лица на раскрытой ладони она держала... Звезду? В задумчивых очах трепетали крохотные огоньки.
  - Мамочки, - мелькнуло в голове у Сони, - я схожу с ума! Или это всего лишь сон? Ага, сплю и думаю, что сплю... И мой сон удивительно похож на забытый мультфильм, только музыки не хватает...
  Пока она определялась с истинным состоянием своих мозгов, не собираясь верить очевидному, прозрачная девушка приблизила лицо к стеклу и внимательно осмотрела её саму. Огоньки в красивого рисунка глазах дрогнули, постепенно вытягиваясь в два вопросительных знака. Незнакомка печально вздохнула, неизвестно куда спрятала звезду и повернулась - уходить.
  Не размышляя, Соня осторожно и быстро соскользнула с топчана. Боясь разбудить друзей, ловко подхватила со спинки стула свою одежонку и на цыпочках помчалась на улицу: то ли задержать незнакомку, то ли удостовериться в невозможности происходящего. Одевалась она на ходу, смешно скача на одной ноге и стараясь делать это бесшумно. Про обувь вовсе забыла, выскочив в довольно прохладную ночь босиком.
  Мокрый бетон дорожки, не просохшая до конца одежда и свежий, подобно колодезной воде, окативший ветер быстро отрезвили. Конечно, померещилось. Но какое великолепное видение!
  Возвращаться назад не хотелось, слишком взвинченными на поверку оказались нервы. Соня решила прогуляться немного. Чуть постукивая зубами от лёгкого озноба, она отправилась к берегу. К тому самому камню, который видела из окна, который Пётр Яковлевич напрямую связал с легендой. Сама не понимая, зачем, с трудом цепляясь за мокрые гранитные выступы, вскарабкалась на местную достопримечательность. Немного посомневалась - стоит ли? - и уселась на край относительно ровной площадки, свесив ноги. Всё равно шорты до конца не просохли, намокнут опять, не страшно. Зато как интересно вообразить себя Марией, у них определённо есть нечто общее. И Соня без малейшего усилия вообразила.
  Ночь дышала ей в лицо морской солёной свежестью, подмигивали звёзды, ветерок ласково перебирал волосы. Внизу плескалась о камень вода почти успокоившегося моря. Одно только обстоятельство мешало окончательно переместиться в мир грёз: по легенде Мария опускала натруженные ступни в воду. Соня изъёрзалась, искрутилась, раза три поменяла место, но сесть так, чтобы ноги добрались таки до воды, у неё не получилось. Значит, про этот камень - враньё. Может, здесь тогда другой валун лежал? Или уровень моря с тех пор понизился? Девушка настолько заигралась, что не расслышала отчётливых шагов за спиной, со стороны посёлка. Вздрогнула, когда негромко прозвучало:
  - Что ты здесь делаешь, Соня?
  Она обернулась. Разглядела с трудом - у камня стоял совершенно сомнамбулического вида Ковалёв. И голос его прозвучал совершенно сомнамбулически.
  - Я... э-э-э... - растерялась девушка и почти сразу спохватилась. - Воздухом дышу, вдыхаю кубометры...
  Ковалёв стоял неподвижно и смотрел куда-то вдаль, в непроглядную темень.
  - Жень, - осторожно позвала Соня. - Что ты там видишь?
  Он молчал.
  - Жень...
  - А? - Ковалёв точно проснулся внезапно. - Ничего не вижу. Слушай, можно я к тебе залезу?
  - Лезь, только здесь мокро.
  - Ты сидишь, следовательно, и я не умру, - пропыхтел Женька, карабкаясь гораздо быстрее и успешнее Сони. Сел рядом, подтянув колени к подбородку. Когда молчание затянулось, неловко спросил:
  - О чём думаешь?
  - Так... ни о чём... - Соня тряхнула головой, отгоняя назойливые мысли о Ковалёве.
  - Ну а всё же?
  - Я бы хотела... чтобы сейчас... чтобы мне в руки упала звезда. Не какая-нибудь, именно моя. Я себе её уже выбрала. А ты?
  - Мне не нужны звёзды, - почти враждебно буркнул Ковалёв. Неуловимым движением он вдруг переменил позу. Наклонился к девушке, заслонив всё вокруг...
  - Жень, Жень... - через несколько минут прошептала Соня, борясь с неизвестно откуда взявшейся слабостью. - Я совсем ничего не понимаю... мы сошли сума?
  - Здесь всё-таки чертовски сыро, - чуть отодвинулся Женька. - Пойдём отсюда?
  Он ловко соскочил вниз, на берег, протянул ей руки.
  - Прыгай!
  Соня поднялась, выпрямилась, и ей померещилось, будто небо приблизилось, выбранная звезда призывно моргнула, а вместо рук выросли крылья. Она распахнула их и метнулась к небу.
  - Какая ты... - ласково прошептал Ковалёв, крепко прижимая Соню к себе, не давая ей коснуться ногой твёрдой почвы. Снова приблизил лицо. Чьё сердце так заполошно, оголтело стучало? Его? Её? Их вместе?
  Соня испытала такой сильный приступ головокружения, что перепугалась насмерть. С Володей у них как-то иначе выходило...
  - Погоди, Жень... не надо... нельзя...
  - Почему? - удивился он, продолжая крепко обнимать девушку.
  - Нельзя пока... Нехорошо, - Соня лепетала первые пришедшие в голову слова, приводя в порядок дыхание, мысли путались. - Отпусти, ладно? Давай лучше по берегу прогуляемся.
  Он согласился, тщетно пытаясь скрыть разочарование. Отпустил Соню, но не совсем, удержал в своей тёплой руке узкую ладонь девушки. Так они и побрели вдоль кромки прибоя. Соня вдруг обнаружила, что согрелась, что щёки аж огнём горят. И уши. Ковалёв рассказывал о гомеровском стихе, декламировал отрывки из "Илиады". Указывал на размер стиха и промежуток меж набегавшими на берег волнами. Соня ахала, восторгалась и думала о том, какой всё-таки Ковалёв умный, начитанный, как с ним легко, интересно. Володя с ней только о планах, делах, об устройстве жизни, а Женя... стихи читает. И красивый. Так бы и гуляла ночь напролёт. Однако же, есть на свете и Володя Голованов, которому она обещала... Не подло ли она себя ведёт по отношению к нему? Мало ли что он сам... Ей-то не след опускаться. Но как быть, если она запуталась? И всё так внезапно случилось, негаданно... Перемена чувств? Перемена настроений? Вдруг минутный самообман? Утром проснёшься, и стыд вздохнуть не даст, глаза на людей поднять не посмеешь. Правильно ли поддаться пусть искреннему, но порыву? Не пожалеть бы потом. Однако, ей хорошо сейчас. Хорошо, как давно не было.
  В весьма благостном настроении Соня и Ковалёв вернулись к домику Петра Яковлевича. У самой двери Женька решительно заслонил дорогу и взял Соню за плечи. Она слабо улыбнулась...
  Снова у неё кружилась голова, подкашивались ноги, и странная слабость растекалась по всему телу. От волос этого человека, ставшего вдруг совершенно незнакомым мужчиной, пахло яблоками. Сознание мутилось до полного исчезновения способности к сопротивлению. С трудом оторвалась она от затягивающего в себя омута под прозаическим именем Женя. "Завтра" - шепнула, на длинные объяснения сил не хватило.
  В дом они ввалились вместе. Именно ввалились, ибо обоих шатало точно пьяных.
  - Спокойной ночи, - одними губами выговорила Соня, поворачивая налево, к топчану.
  - Лучше беспокойной, - так же тихо откликнулся Женька.
  - Куда уж беспокойней, - Соня оглянулась и поймала странный блеск его глаз, страшноватый в темноте. - Отвернись, я разденусь.
  - Шорты с майкой на пол положи. Я их расправлю, до утра должны высохнуть, - Женька вздохнул и отвернулся. Сколько той ночи осталось?
  Соня, благодарная за его душевный такт, оставив одежду на полу, нырнула под плед. И лежала, точно мышь под веником, продолжая ощущать вкус его губ, тепло его рук, истому в теле. Прислушивалась к дыханию друзей. К его дыханию, прежде всего, с некоторой растерянностью осознав, что чётко выделяет среди сопения, вздохов и прочих звуков неровное движение воздуха в груди Ковалёва. И будто застрял подле лица слабый яблочный аромат. Так и заснула с идущей кругом головой, в полном смятении чувств. С Дэном посоветоваться бы...
  В результате проснулась позже всех, с тем настроением, которое примечталось накануне, когда дом разглядывала. Из-под ресниц тайно осмотрела пространство, доступное взору. Постели убраны, вместо них на полу стоят собранные рюкзаки.
  Наташка у стола колдовала с утюгом над различными шмотками. Кажется, своими и Сониными. Женька активно помогал, Наталья отбрыкивалась.
  - Уйди, псих, мешаешь только.
  - Натусь, - заискивал Женька, подлезая прямо ей под руку, - вот туточки стрелочка должна быть. И пояс надо прогладить. Подержи на нём утюг подольше.
  - Без тебя разберусь, - рассердилась Наташка. - Чего ты в бабские дела полез, малохольный?! Звали тебя?!
  - Женька всегда отличался стремлением к совершенству, - откуда-то из глубины дома выкрикнул Лёва.
  - Ничего подобного, - надулся Ковалёв, сразу становясь похожим на маленького ребёнка. - Просто я лучше глажу. Меня с детства учили.
  - Уймись уже, а?! - рявкнула оскорблённая Наташка. После её окрика притворяться спящей и дальше стало невозможно.
  Соня открыла глаза и потянулась. Ковалёв, глядя на неё, замер. Ой, не схватился бы немедленно за карандаш, с него станется. Наташка, оценив восторг во всём облике Ковалёва, отставила в сторону утюг.
  - Хватит дрыхнуть, спящая красавица, - сказала недовольно. - Вставай и сама приводи свои вещи в порядок, а то меня Ковалёв уже достал по самое не могу.
  - Жень, выйди, - попросила Соня, с трудом удерживая зевоту.
  - Зачем? - не понял Ковалёв.
  - Ты действительно дурак или притворяешься?! - почти заорала Наташка, видимо, успешно доведённая им до белого каления. - Одеться девушке надо или как?
  Сконфуженный своей недогадливостью, Ковалев поторопился спрятаться на кухне.
  - Ей-богу, малохольный, - прокомментировала Наташка, наблюдая его спешное отступление. Долго сердиться она не умела, особенно на разных чудиков.
  - А где остальные? - Соня выбралась из-под пледа и уже стянула со стола свои шортики. Пояс и впрямь был несколько влажноват. Топик, слава подруге, радовал полной сухостью.
  - Лина в саду. Наводит красоту подальше от посторонних глаз. Вовчик пошёл с Петром Яковлевичем на местный базар. Лёвушка всем завтрак готовит. Я вещи в порядок привожу. Женька с улыбкой клинического идиота мешает кому можно. Одна ты изволишь почивать, - информировала подруга, попутно убирая утюг, складывая старенькое байковое одеяльце, на котором гладила, накрывая стол скатертью. Соня, усовестившись, бросилась помогать.
  Наташка едва успела снять старую рубаху хозяина и влезть в свою одёжку, как в комнате нарисовался хмурый Володька. Один, без Лёвиного деда, без какой-либо сумки или корзинки. Соня, пристыженная тирадой подруги, добросовестно восстанавливала первоначальный порядок в "зале". На мгновение прервала мелкие хлопоты, взглянула на него. Ого, грозный - страсть!
  - Где Жека? - Володька очевидно и без видимой причины злился.
  - На кухне, - в один голос ответили насторожившиеся девчонки.
  Володька тяжело прошёл на кухню, тихо там погудел и почти сразу повлёк за собой на улицу Ковалёва. Соня растерянно посмотрела им вслед.
  - Это он чего? Ругаться с Женей вздумал? - обеспокоилась вдруг. - Куда они?
  - А ты не догадываешься? - Наталья перед стеклом книжного шкафа, - поленилась зеркало искать, - приводила в порядок лицо и волосы.
  - Нет, - искренне ответила Соня и лишь через мгновение сообразила, что к чему. Покраснела.
  - Иногда удобней выглядеть дурой. Или действительно ею быть? - засомневалась подруга, обманутая искренностью Сони. Резко повернулась, охваченная внезапным интересом.
  - Слушай, а куда вы ночью бегали?
  - Кто? - неловко притворилась непонимающей Соня.
  - Ну вы все: ты, Женька, Вовчик.
  - Откуда ты знаешь?
  - Мы с Лёвой и Линой не спали. Видели, как вы на улицу по очереди дёрнули.
  Соня быстренько прикинула в уме: Володя тоже на улицу ходил, вероятно, видел их с Ковалёвым страстные лобзания. Поэтому злится?
  - Ну и что? - спросила больше саму себя, только вслух. Подошла к окну, старательно пялясь в сад, на подругу смотреть не могла, стыдно.
  - Ну и ничего. Всё же, что вы делали?
  - Целовались.
  - Втроём? - усомнилась Наташка, бросила заниматься обгоревшим накануне носом, на котором только-только начала размазывать какую-то белую дрянь. Подошла к Соне.
  - Почему втроём? - мучительно выдавливая из себя правду, призналась Соня. - Вдвоём.
  - Хорошо, что тогда делал Женька?
  - Целовался.
  - Интересно, с кем?
  - Со мной.
  Повисла напряжённая пауза. Соня с решимостью отчаявшегося человека повернулась к подруге. Та её внимательно рассмотрела, не торопясь продолжать допрос. Подумала, укладывая в голове новую информацию.
  - Та-а-ак, - протянула наконец. - А Вовчик?
  - Мы его и не видели.
  - Я не про это.
  - А про что?
  - Не притворяйся, будто не понимаешь. Не до такой же степени ты у нас с Дэном дурочка. Я о том, что вы хотели...
  - Теперь расхотели. Я расхотела, - быстро перебила Соня. Вроде, только начался серьёзный разговор, но уже вымотал душевно, обессилел.
  - Ты сама не знаешь, чего хочешь, Сонечка! - оказывается, из сада незаметно вернулась Лина и внимательно слушала, а девушки, сосредоточенные на возникшей проблеме, её появление пропустили.
  - Не хуже тебя знает, - отрезала Наталья, моментально меняя позицию и вставая на защиту подруги.
  - Нет, не знает. Лучше ей Вовчиком не бросаться. У него такие перспективы!
  - Вот и бери его себе вместе с перспективами, - щедро предложила Наташка.
  Соня не знала надёжного способа обороны от самоуверенного, - истина в последней инстанции, - напора людей вроде Лины. Обычно терялась, отмалчивалась.
  - Между прочим, - продолжила Наташка, свято верившая, что любое дело надо доводить до конца, - благодаря тебе они вчера разошлись... красиво, как в море корабли.
  Когда, каким органом смогла Наташка не только почувствовать, но и понять перемены, произошедшие за последние сутки в Соне и непонятные ей самой? Тем не менее, и поняла, и почувствовала, и сформулировала коротко, с хирургической точностью. К прежнему возврата не будет, - подумалось Соне. Может, ничего и не случится у неё с Ковалёвым, но и с Головановым она не останется - яснее ясного. Оттого на душе муторно?
  - Девчонки, завтракать, - высунулся из кухни Лёва.
  - Подожди, - отмахнулась Лина.
  - Остынет же!
  - Можешь минуту потерпеть? Сейчас разберусь с убогой, и сядем завтракать.
  - С убогой? - не поверил услышанному "повар" и окончательно переместился в "залу". - Это Соня убогая или Наташа?
  - Соня, разумеется, - Лина смерила девушку скептическим взглядом. Соня оскорблено вздёрнула носик, поджала губы. Решила не реагировать. Лина сама не великого ума, раз без причины обзывается. Ну, пусть её.
  Наталья, наоборот, набрала в грудь побольше воздуха - высказать этой выдре крашенной, Лине то есть, что та из себя на деле представляет. Лёва опередил.
  - Ну, ты, Галь, разогналась. Чем же это Соня убогая?
  - Какая разница? - увильнула от прямого ответа Лина.
  - Просто она Женьку Вовчику предпочла, - пояснила Наташка, пожав узкими плечиками, дескать, ничего особенного, дело житейское.
  - Да? - не поверил Лёва. - Что, серьёзно?
  - Более чем, - подтвердила Лина.
  - Ай да Жека, - восхитился Губерман и серьёзно добавил. - Решился таки. Ну и молодец. Ну и правильно.
  - У друга невесту отбивать правильно? - заняла вовсе ей не свойственную позицию чести и благородства Лина.
  - А у подруги жениха?! - ни на секунду не задумалась Наташка.
  Они могли ещё долго препираться, но тут с улицы вернулись Ковалёв и Голованов, оба хмурые. А Женька вдобавок и какой-то погасший. Будто яркий огонь, горевший внутри него в последнее время, - только сейчас сей факт осознался, - кто-то одним махом задул. Вместо внутреннего нервного горения на лице отражалась угрюмая решительность. Не глядя на друзей, он быстро прошёл в кухню и загремел чайником, зазвенел ложечкой о керамическую кружку.
  - Э-э-э! - возмутился Лёва и помчался к Женьке. - Сейчас завтракать сядем. Что, подождать трудно?
  Володька с безразличием в голосе предложил Соне:
  - Пойдём в сад? Я там розы красивые видел, тебе понравятся.
  - Мы их тоже видели, - встряла Наталья. Понятно, чего Вовчику хочется. Сперва с Ковалёвым разбирался, небось, наплёл невесть что. Теперь Соне мозги прочищать будет? Перетопчется. Соня же тихонько вздохнула и согласилась. Всё равно объясняться придётся. Лучше сразу, по горячим следам, пока не передумала, не засомневалась. А то позже разные доброхоты напоют в уши рефреном "не отказывайся, девонька, от счастья своего". И уломают, уговорят отступить на прежние позиции.
  Сад был полон солнца, ароматов и различных летних звуков: жужжания, стрекотания, шорохов, чириканья. На небольшом пространстве мирно соседствовало множество кустов, цветов, трав, ухоженных, радующих глаз. С трудом верилось, что вчерашний день завершился грозой, ненастьем. Сегодня всё сверкало, щедро облитое прозрачным солнечным золотом.
  До фруктовых деревьев и виноградных лоз Володька не дошёл, про обещанные розы благополучно запамятовал, свернул в увитую хмелем беседку. Соня с удовольствием там разместилась, поглядывая по сторонам, запоминая для будущих акварельных работ. Красота какая! Вот где завтракать надо. На худой конец, чай пить. Из головы напрочь вылетело, для чего они с Головановым в сад отправились.
  - Утро сегодня великолепное, - заметила она, прерывая затянувшееся молчание.
  - Утро как утро, - сухо отреагировал Володька. - В принципе, для кого как. Ковалёву я настроение подпортил изрядно. Надеюсь, надолго. Ты ничего не хочешь мне объяснить?
  - В смысле? - уточнила девушка. Объяснять она не хотела, предполагала просто поставить его в известность.
  - Я видел всё! - торжественно объявил Вовчик и сунул руки в карманы шорт. Прокурорская интонация его сильно контрастировала с небрежной позой.
  - Что всё?
  - Вас с Женькой.
  Ну, видел - и видел. Никто и не прятался, в отличие от... Соня задумчиво рассматривала ближайший к ней усик хмеля. Не знала, с чего начать ожидаемое Головановым объяснение. Покаяния он однозначно не дождётся.
  - Молчишь? - презрительно усмехнулся ещё вчера ставший для неё посторонним мужчина. Хм, Женя - незнакомый мужчина, Володя - посторонний. И оба не мальчишки, мужчины. Как за сутки способен трансформироваться подход человека к людям. И человек способен за сутки измениться. Например, повзрослеть.
  - Что тебя конкретно волнует?
  - Ты.
  - А-а-а, - она понимающе вздохнула. - Следовательно, я тебя всё ещё волную...
  - У нас с ней ничего не было, ты неправильно поняла!
  Правду говорят, мол, на воре шапка горит. Ему и обвинение предъявить не успели, а он оправдаться спешит.
  - Полагаю, тебя все неправильно поняли, даже Лина.
  - Какое право ты имеешь судить, если ничего своими глазами не видела?! - возмутился Володька.
  - Видела, не видела. Не имеет значения, - уронила Соня
  - То есть, как? - он растерялся.
  - Очень просто. Мне не надо знать, что у вас было, а чего не было. Всего остального с лихвой хватило.
  - Чего именно?
  - Не чего, а кого... Тебя вчерашнего, Володя, - тихо призналась Соня, про себя подумав, что и позавчерашнего, и двухмесячной давности.
  - А ты... ты... ты вообще целовалась с Женькой. Я своими глазами видел! - пылая негодованием, обвинил он.
  - Целовалась, - подтвердила Соня без тени раскаяния.
  - Как ты смела?! Как смела?!
  Соня равнодушно, - откуда только взялось? - наблюдала за метанием по беседке красного от возмущения Вовчика. Ага, вчера был для неё Володей, сегодня стал Вовчиком. Очень точная характеристика. Интересно, Лёва додумался так его называть или кто-то другой?
  - Я пока не твоя собственность.
  - Ты моя невеста!
  - Была, - буднично поставила его в известность девушка. - Со вчерашнего дня - нет.
  Уф-ф, сказала. Боялась разговора начистоту, нервничала, переживала. Придумывала ночью оправдательную речь. Не понадобилось. Всё случилось относительно легко и просто. И стыда в душе ни капельки. Может, оттого, что Вовчик её больше не волнует? Реально беспокоит другое: почему "погас" Ковалёв, что случилось? Что мог Вовчик наговорить Жене?
  - Ты меня бросаешь? - изумлению Голованова не было предела. - Из-за этого юродивого? Из-за недоделка?
  Соня и сама не знала, что ей взбрело ни с того, ни с сего задумчиво брякнуть:
  - Представляешь, Вов, я сегодня ночью видела девушку со звездой.
  - О, господи! - Володька воздел руки к крыше беседки, словно господь прятался где-то там, за перекрытием. - Причём здесь старческие бредни?
  - Я серьёзно. Я вдруг, сама не знаю почему, проснулась, увидела её в окно, оделась и пошла на улицу...
  - Оправдываешься? - перебил он.
  - И не думала. Я её в самом деле видела. Ты мне веришь?
  - Нет, - жёстко отказал он, успокаиваясь. - Потому что Жека вышел раньше тебя. Да и вообще... девушка эта - всего лишь сказка, местные глупые выдумки.
  Ковалёв вышел раньше неё? Вот это новость. Значит, ему тоже померещилось? Соне стало жарко, потом холодно. Не верилось в галлюцинацию, посетившую сразу двоих, но слегка разнесённую во времени. Володька маячил перед глазами и мешал, не давая сосредоточиться, обдумать взволновавшее известие, горделиво хвастался ложью, которой буквально по стенке размазал Ковалёва. Соня не слушала, противно. Дабы отвязаться от него, от его назойливости и окончить бесполезный разговор, она соврала Вовчику:
  - Знаешь, что? Отвяжись от меня. Грязи наизобретал... чёрт на печку не втащит. И вообще... я вчера влюбилась в Ковалёва.
  Соврала и покраснела. Не ожидала от себя грубого и глупого поведения. Прежде бы так не сумела. Но её несло дальше без желания остановиться. Володька открыл было рот, она не дала ему слова вставить.
  - Значит, договорились: я плохая, тебя без причины оскорбила и бросила. Ты по-прежнему само совершенство.
  - Ну, уж нет, - в три секунды сориентировался Володька, видя по лицу Сони, что решение её окончательно и обжалованию не подлежит. - Раз такое дело, то это я тебя бросил. За измену, полное отсутствие таланта и куриные мозги.
  - Как хочешь, - улыбнулась Соня его мелкой хитрости. - Ты можешь прибавить, мол, в постели я никуда не гожусь.
  - А ты и впрямь в постели бревно бревном, - Володька воспользовался случаем уязвить, мстил бездарно.
  - Лина лучше? - не без тайного умысла полюбопытствовала Соня.
  Вовчик разогнался ответить наотмашь, но запнулся, вовремя заметив подготовленную ловушку, буркнул:
  - Откуда я знаю?
  - Теперь тебе никто не помешает узнать, - Соня поднялась и пошла к дому. Очень хотелось есть. Любоваться игрой чувств на физиономии оскорблённого до последней степени Вовчика она не собиралась. Для нищего студента завтрак важнее.
  - Мне и раньше никто не мешал, - зло крикнул вдогонку "бывший".
  Разумеется. Голованов всегда неизъяснимо действовал на её волю. Она перед его напором замирала, как кролик перед удавом, загипнотизированная ничем не прошибаемой уверенностью. Слава богу, его гипноз остался в прошлом. И, точно по волшебству, исчезло чувство тяжести в душе, придавленности. Плечи расправились. Мир снова был удивителен и прекрасен. Возникло ощущение собственной воздушности - если подпрыгнуть, то непременно взлетишь. Эх, побегать бы сейчас, покричать радостно.
  Лёва встретил её недовольным ворчанием:
  - Где вас с Вовчиком черти носят? Все только вас ждут. Завтрак давно остыл.
  - Холодный съедим, - заискивающе улыбнулась Соня.
  - Холодный не так вкусно. Всё из-за тебя. Разборки, прогулки не вовремя. Я, как дурак, встал раньше других, у допотопной плиты парился, палец порезал... видишь? И мои титанические труды насмарку!
  - Ну, Лёвушка, ну, прости поганку, - спешным порядком подлизывалась Соня. Вот уж кого ей не хотелось обижать.
  Вошёл недовольный Володька, зыркнул недобро. Лёва с Соней поторопились сбежать на кухню, где за столом перед пустыми тарелками давно сидели остальные.
  Ковалёв, встретив сияющий взгляд Сони, только ему адресованный, насупился ещё больше, уставился в тарелку. Наталья с Лёвой недоумённо переглянулись. Лина с торжеством оглядела Соню, а Голованов гоголем прошёл к оставленному для него месту, злорадно ухмыляясь.
  Соня, напоровшись на непредвиденное отчуждение Ковалёва, нетерпеливо и страстно целовавшего её несколько часов назад, поостыла слегка. На что, она, собственно, рассчитывала? На чудо? В один момент взяла и свалилась на голову неземная любовь? Сказка покруче девушки со звездой. Раз так, то и не надо, вообще без всякой любви обойдёмся. Но глаза сами собой косили в сторону Ковалёва. Оправдание нашлось быстро: Женька красивый очень, колоритный, отличная модель для набросков.
  Завтрак обещал пройти в гробовом молчании, несмотря на усилия Петра Яковлевича разрядить обстановку, не вздумай Наташка озвучить занимавшую её идею.
  - Интересно, Лёв, если тебе в руки вдруг упадёт звезда, что ты с ней сделаешь?
  От неожиданности Лёва подавился. Уставился на Наташку с видом едва успевшего проснуться человека.
  - Ну же, Лёва, догоняй быстрее, - поторопила провокаторша.
  - Э-э-э... я... я... рисовать её буду, - нашёлся Губерман и перевёл дыхание. - А ты?
  - Поставлю дома на сервант - любоваться, - мечтательно вздохнула Наташка. - Красиво, должно быть.
  - У тебя серванта нет, - вернул её на землю Голованов.
  - Куплю.
  - Ты привыкнешь к ней на третий день, через неделю перестанешь замечать, - вставила свои "пять копеек" Лина.
  - А ты? - Наташка кинула на неё косой взгляд.
  - Дырку просверлю, золотую цепочку вдену и на шее носить буду, - Лина, к общему удивлению, не шутила. - Или диадему сделаю. Чего уставились? Суперстильно получится, эксклюзивно.
  - А во лбу звезда горит... - почти неслышно откомментировал Ковалёв, наливая себе чай. - Да здравствуют материалисты!
  - А ты что будешь делать, умник?
  - Подарю, - поспешил отделаться от входящей в боевой азарт Лины Женька.
  - Кому?
  - Соньке подарит, - снова подал голос Володька.
  - Не жирно нашей Сонечке будет: два мужика и звезда в придачу? - Лина ядовито усмехнулась. - Кстати, Вовчик, а ты что сделаешь со звездой?
  - По назначению использую, - Володька одним глотком допил чай, встал, отряхивая с одежды одному ему видимые крошки.
  - В смысле: слава, богатство, успех, долгие годы жизни - всё тебе одному? - уточнила Наташка, поражённая его материалистическим и вполне конкретным подходом.
  - Не понял намёка, - обиделся Голованов. - Если звезда падает в руки мне, значит, она для меня. Причём здесь ещё кто-то?
  Все безмолвно обдумывали его декларацию, глядя, кто куда.
  - Да шучу я, шучу, - отыграл назад Володька, встревоженный коллективной реакцией. - Мы же не всерьёз обсуждаем. Небольшая разминка, тренировка воображения. Всерьёз подобные темы я обсуждать не намерен.
  - Вов, - без видимого интереса проговорил Ковалёв, - я сегодня утром к берегу прогулялся, нашёл остатки очень старого фундамента. И как раз недалеко от пресловутого камня. На предмет звезды не уверен, а всё остальное может иметь реальную основу. Обычно легенды не на пустом месте возникают.
  Пётр Яковлевич, внимательно слушавший, протянул через стол руку, всю в старческих веснушках, одобрительно похлопал Женьку по пальцам.
  - Спасибо, сынок. Приезжай ко мне в гости, всегда буду рад.
   Наступившей неловкой тишине все разбрелись по разным уголкам. Пётр Яковлевич ушёл в местный яхт-клуб договариваться о катере, чтобы гости быстрее добрались до города. Девчонки мыли посуду, переговариваясь негромко, секретничали. Лёва относил соседям одолженные на ночь одеяла, матрацы и ватники. Женька ему помогал. Лина с Володькой, тихо переругиваясь, отправились на прогулку - осмотреть найденный Ковалёвым фундамент. Их никто ни о чём не просил, себе дороже.
  К полудню все снова собрались в "зале" и сидели у стола, дожидаясь сигнала отправляться на пристань. Кроме Ковалёва, которого Пётр Яковлевич увёл в сад и что-то втолковывал ему, - из окна было видно, - а Женька внимательно, не перебивая, слушал. Каждый сидящий у стола, изнывая от любопытства, про себя гадал, о чём там, в саду, идёт речь. Не перессорься они из-за несчастной старческой рассказки, сейчас бы вслух дружно гадали, строя различные предположения. Так нет же, перессорились, тихо, без скандала, но по-крупному. Что называется, идейно разошлись. В глаза друг другу смотреть не хочется.
  Лёвин дед и Женька тем временем вернулись из сада. Пётр Яковлевич, кряхтя, снял со стены лучшую свою, по мнению будущих художников, работу и... подарил Женьке. Казалось, хор голосов завопил "Откажись!!!", хотя никто из свидетелей не проронил ни звука. Ковалёв рассыпался в благодарностях, краснея и заикаясь от смущения. И не отказался, поганец, кинулся бережно упаковывать вещицу. Зрители тихо столбенели от неожиданности, возмущения и неосознанной зависти. Каждый хотел бы получить такой подарок. Почему именно Ковалёву? За что?
  Володька начал раздражённо выстукивать по столешнице пальцами нераспознаваемую мелодию. Лина демонстративно отвернулась. Лёва продолжал таращиться на деда. Соня исподтишка смотрела на Ковалёва. Её посетила мысль, что некоторое время назад, объясняясь с Головановым, она не врала Вовчику. С неуловимого момента Женя ей вовсе не безразличен. Отчего она раньше не замечала, какой он... необыкновенный? И надёжный.
  Потом... Потом они растянувшейся цепочкой медленно брели к пристани. Видимо, уезжать не хотелось никому. Душу Сони заполняло острое сожаление. Вот, едва прикоснулась к несбыточному, ещё и к не сбывшемуся, скорее всего, и точка, хватит, хорошего понемножку. Наверное, нельзя ухватить несбыточное. А несбывшееся? Жизнь, увы, не знает сослагательного наклонения. Хм, Ковалёв старается не только взглядами с Соней не встречаться, но и не смотреть в её сторону. Словно кто отгородил его невидимой стеной от друзей. Вдруг от бывших друзей? - запоздало испугалась девушка.
  Красивый, точно игрушка, белый катер, виденный ими накануне, так и остался покачиваться на волнах возле причала. В качестве средства передвижения ребятам досталась старая ржавая посудина, с лязгом и скрежетом отвалившая от берега.
  Вопреки ожиданиям, Володька не корчил из себя барина, не окрестил несущий их на себе паромчик дырявой лоханкой. Смотрел задумчиво на удалявшийся берег, на уменьшающегося в размерах Петра Яковлевича, продолжавшего махать им.
  День выдался хороший. Море играло блёстками. Чайки с криками вились над паромчиком. Наташка с Лёвой бросали им кусочки несъеденой вчера в Песчаной и слегка попорченной еды. Женька грустил, опершись на поручни борта. Фырчал, ухал, кашлял мотор, дрожала под ногами палуба. Говорить друг с другом было неудобно, да пока и не о чем.
  Соня ощущала перемену, произошедшую в каждом, в ней самой. Весь мир был новым. Новым зрением виделись ей уплывающие вдаль каменистые берега, барашки волн, пронзительноголосые чайки, знакомые и одновременно совсем незнакомые лица друзей. В ней что-то гудело, радужно переливалось, всплёскивало, пело. И она не понимала, что. Захотелось поделиться необычным состоянием с кем-нибудь.
  - Как жаль, что мы уезжаем, - ни к кому персонально не обращаясь, громко, чтобы перекрыть ржавый хрип мотора, высказалась она.
  - Ага, - откликнулась Наташка. - Но ведь мы ещё вернёмся.
  - Зачем? - щурясь на бликующие солнечными отсверками волны, спросил Володька. Он, как всегда, впрочем, был прав. Зачем? Повторить приключение не удастся, настроение, чувства, мысли - всё окажется иным. До чего невыносимо логичный, скучный человек Володька!
  Соня, продолжая ощущать в себе радужное переливание и незнакомое пение, встала с деревянной скамеечки, - кажется, хозяин плавучей посудины называл её банкой, - кое-как, сильно наклоняясь, добралась до Ковалёва, пристроилась рядом.
  - Ты что, Сонь? - неласково спросил он, не поворачивая головы. Распознал её как-то, однако.
  - Знаешь, Жень, я вчера, то есть сегодня ночью, девушку со звездой видела.
  - Да? - голос его звучал ровно, незаинтересованно. Ни тени удивления.
  - Да, - подтвердила Соня, рассматривая широкую волну, вырывающуюся из-под паромчика. Волна расходилась веером, окутанным кружевной пеной. - И ты её тоже видел, только раньше меня.
  Сказала, почти сразу сообразив - это действительно так. Ведь когда она услышала скрип двери и открыла глаза, девушка от окна удалялась. Она приходила к Женьке. Не к успешному Вовчику. Не всезнайке Лёве, не к доброй и честной Наташке, не к ней, Соне. Она приходила к Женьке. Которого Соня до вчерашнего дня почти не замечала. Которого Лёва считал слишком простодушным и не от мира сего, а Вовчик, как и большинство, вообще юродивым. К тому самому Женьке, который часто от смущения избегал весёлой компании, бродя в задумчивости подальше от друзей и рисуя, рисуя, который поражал нелепыми поступками и странными высказываниями. К Женьке - самому незначительному и, как теперь поняла Соня, самому необыкновенному. Обидно, что не вчера поняла, не ночью, когда тело её горело и плавилось в его руках, только сегодня, и то не сразу.
  - Ты видел её, - упрямо повторила девушка. - Она приходила к тебе. Не отпирайся.
  - Даже не думаю, - тихо отозвался Ковалёв и не проронил более ни слова.
  Они стояли рядом, одинаково налегая на поручни, когда паромчик потряхивало, одинаково хмурились, смотрели на волны, думали при этом каждый о своём. Ветер трепал волосы, сушил на лицах солёные брызги. За спиной громко переговаривались Лёва с Наташкой, усевшиеся рядом для лучшей слышимости.
  - А зачем она приходила? - Соня набралась смелости и прервала затянувшееся молчание. На самом деле ей нетерпелось обсудить их новые с Ковалёвым отношения, однако, первой затронуть столь деликатную тему она побаивалась.
  - Приносила звезду.
  - И ты не взял.
  - Нет. У меня уже есть одна. Зачем мне две?
  - У тебя есть звезда? - глаза Сони округлились.
  - Фигурально выражаясь, - расшифровал Ковалёв, весьма выразительно покосившись на неё. Приятно было слышать лестный отзыв, если, конечно, Соня правильно поняла Женьку. Уверенности в точном смысле его слов, тем не менее, не возникло. А комплиментов ей, оказывается, катастрофически не хватало. Голованов страдал комплиментным дефицитом, жадно принимая любую похвалу на свой счёт и держа подругу на скудном пайке.
  - Ты ей так и сказал? - зарделась Соня.
  - Почти. Она поняла, - Женька совсем отвернулся. Он, скорее всего, думал о Марии, о девушке со звездой. Конечно, такая красота... неземная... Соня почувствовала лёгкий укол не то обиды, не то разочарования.
  - А с Петром Яковлевичем вы о чём говорили?
  - О том же, - вдруг оживился Ковалёв. Повернулся, заговорил быстро, взволнованно, - Прикинь, когда-то давно она к нему тоже приходила. А он не взял. Война шла, маленький еврейский мальчик, куча проблем... Не до того, короче.
  - Он такой старый? - не поверила Соня.
  - Не перебивай. Вобщем, он не взял, не посмел. Только с тех пор он не может её забыть. Потому женился поздно, потому чеканит её изображения. И мне лучшую работу подарил. Как товарищу по несчастью.
  Соня подавлено молчала. Соперничать с красивой сказкой, с легендой - не в состоянии никто. Она тем более. Минут через пятнадцать паромчик доставит их в город. Неужели попрощаются и разойдутся, возможно, навсегда? Непереносимо. Только бы не заплакать сейчас, удержаться, не подать виду, какая боль вдруг скрутила душу. Лучше думать об отвлечённых предметах. Например, какими все в городе станут? Мало вероятно, что прежними. Слишком экстраординарными выдались последние сутки, стряхнули наносное с друзей, оставив материковую породу.
  Наташка ни с того, ни с сего громко заявила:
  - Какой чудесный сон я сегодня видела.
  Все моментально повернули головы к ней. Хоть сомнительное, но развлечение.
  - Я знаю, - опередил Лёва. - Девушку со звездой.
  - Откуда ты знаешь? - Наташка захлопала ресницами.
  - Элементарно, Ватсон. Во-первых, её видели все, во-вторых, это вряд ли можно назвать сном, скорее коллективной галлюцинацией. Да, Жень? Как думаешь? - Лёва хитро посмотрел на Женьку. Тот отвернулся, не удостоив ответом, не намереваясь трепать в пустой болтовне заветное.
  - Лажа, - брякнул Володька. - Лажа и глюки.
  - Ещё соври, что ты девушку со звездой не видел, - насмешливо парировал Губерман. - Ты выскочил из дома вторым, следом за Жекой.
  Ковалёв круто развернулся и сухо попросил:
  - Давайте больше не будем эту тему мусолить.
  - Не произноси имя божье всуе? - подпустила шпильку Лина.
  - Просто нельзя и всё, - отрезал Ковалёв. Несвойственные ему раньше интонации звучали так убедительно, так категорично, что никто не настаивал. Осознав неизвестно почему возникшую неловкость, поторопились найти себе нейтральное развлечение. Дружно вспомнили детство - затеяли играть в "города", постепенно входя в азарт. Соня незаметно присоединилась к играющим, перебралась на банку. Ковалёв игру, пусть неохотно, поддержал.
  Море шлёпало добрыми лапами по бокам допотопного плавсредства, транспортирующего компанию домой, в реальность утомительных однообразных будней. Родной берег вырастал чересчур быстро, надвигался нарядными, белыми в зелени, ярусами.
  Набережная оглушила, ударила по глазам яркими, словно взбесившимися, красками. После спокойных пастельных тонов обойдённого туристами местечка, где обосновался Пётр Яковлевич, городская курортная зона представлялась разноцветным и буйным цыганским табором, расположившимся у самого моря на отдых. Тут и там из динамиков вразнобой неслись примитивные до изумления музыкальные хиты. Кричали зазывалы, приглашая сфотографироваться с не менее крикливыми попугаями или, наоборот, приятно молчаливыми удавами, пони и осликами, уговаривали заказать портрет, купить расшитые бисером валенки. Гомонила толпа, спрашивая, отвечая, окликая, качая права, торгуясь. Вертлявые мальчишки с уханьем носились на роликах и скейтбордах. Плыл над горячим асфальтом густой запах подгоревшего свиного шашлыка, дразнящий и заведомо обманывающий остроприправный дух курицы-гриль. Сквозь их длинный шлейф пробивался отдельными резкими нотками аромат свежесваренного кофе. Компания остановилась в самом начале Приморского бульвара, у развалов.
  - Я пошёл, - без предисловия проинформировал друзей Ковалёв, совершенно очевидно тяжко страдая от окружающей обстановки. - Увидимся.
  И ушёл, ничего ни кому не объясняя. Будто с трудом дотерпел до момента, когда можно сбежать, не оскорбляя откровенно. Остальные растеряно смотрели ему вслед, не узнавая деликатного и застенчивого прежде Женьку. Хоть бы разочек повернулся, рукой махнул. И не подумал.
  - Загордился Жека, - процедил Голованов. - Подумаешь, звезду волшебную предложили. От гордыни непомерной не взял. На ровном месте шишка. Ладно. Мы люди маленькие, но ничем не хуже. Я тоже отчаливаю. Всем привет.
  - Я с тобой, - засуетилась Лина, побежала догонять и не думавшего дожидаться её Вовчика. - Пока, девчонки.
  Лёва минут пять, краснея и пыхтя от неловкости, извинялся за поведение сокурсников.
  - Ладно уж, не парься, - пожалела его Наташка, предложила, - Давайте и мы разбегаться. Устали. И есть хочется. Не на век же расстаёмся.
  Разошлись в разные стороны без раздумий и дальнейших расшаркиваний.
  - Как-то не так всё закончилось, неправильно, - подвела итог Наталья на пороге общаги. Соня не ответила, опасаясь углубляться в тему. Она пока находилась в состоянии лёгкого оцепенения. Непонятно, как жить дальше, как совместить в сознании радужные переливы души с острой болью и фактом поспешного бегства от неё Ковалёва...
  Зинаида встретила девушек восторженно. Будто они не два дня отсутствовали, а, по меньшей мере, два месяца. И сразу впрягла их в разного рода деятельность. Во-первых, торговля не ждёт, можно потерять место на рынке. Во-вторых, сентябрь на носу. Скоро студентики съезжаться начнут, требуется срочно общагу в порядок приводить: окна, двери, полы помыть, посушить одеяла-подушки, бельишко в прачечной, - не, оно у Зинаиды чистое, ей-ей, - просто освежить надобно. В-третьих, дела от разных... проблем отвлекают, вон, Сонька вернулась, как рыба снулая. Ах, задумчивая? Так делом займётся, думать некогда будет. Навались, девочки!
  Девочки нехотя навалились. После прогулки в Песчаную у обеих настроение создалось грустно-романтическое. Рынок, просушка, уборка с ним никак не совпадали, потому раздражали сверх всякой меры. Но бурлящая, трезвая и местами даже грубая жизнь нещадно вытесняла кружевного плетения чувства. Да и Зинаида беспардонно теребила, влезая в душу чуть не кирзовыми наставлениями:
  - Вы, девки, не о любви думайте. Нету её, сердешной, в природе. Ну, нету. Надо себе достойную пару подыскивать. Рисуночками судьбу не заполнишь. Бабе мужик нужен. А мужик должен быть крепким, надёжным, заботливым. Хмырь этот ваш, Голованов... Расстались? Вот и молодец, вот и правильно. Тогда чего грустишь? Радуйся, что вовремя с порожняка соскочила. Да ладно! Нет, правду Наташка говорит? Ковалёв? Час от часу не легче. Сдался тебе этот юродивый. По мне, лучше уж тогда Голованов. С ним, само собой, наплачешься, но хоть голоштанной ходить не будешь. Вот кого бы я, девки, на месте Соньки хватала, пока не поздно, так это Деньку вашего. Даром, что стиляга хренов и молоко на губах не обсохло, а парень и красивый, и умный, и папанька у него - птица высокого полёта, и деньги водятся, и сам не промах, ушлый, умеет своего добиться. Такой кораблик любую баржу хоть до столицы, хоть до заграницы дотянет. Та-а-ак... теперь другая сопли веером распустила. Это ещё к чему, а, Натах?
  От Зинаиды за версту несло арбузом. Соня с наслаждением вбирала ноздрями арбузную свежесть и не тотчас догадалась посмотреть на рассиропившуюся подругу. Наташка заканчивала плакать, отчаянно промаргивая крупные, как спелые виноградины, слезинки. Оказывается, Дэн недели две как вернулся из Италии, но с подружками встречаться не торопился, не сообщил даже о своём возвращении. Умотал на папенькину дачу, куда-то ближе к Чёрной горе. Наташка расстроилась, обиделась смертельно, случайно узнав неприятные новости от общих знакомых, потому и молчала. Мстительно думала, - ничего, война придёт, Дэн хлебушка попросит, тогда она ему припомнит его свинство. Соня, только сейчас уведомлённая о возвращении Дэна, ликовала втихомолку. Есть теперь с кем поделиться, посоветоваться. И хорошо, что Наташка на него обиделась. Удобней будет одной к Дэну явиться, без свидетелей. Только узнать, где эта дача несчастная расположена, да выбрать время, когда там родителей его не будет.
  - Жаль, никто не знает, где его дача находится, - посокрушалась она в конце трудовой недели, выслушав от подруги очередную горькую филиппику в адрес Дэна.
  - Почему никто? - на полуслове оборвала Наташка сетования по поводу мелкого предательства "разных там...". - Я знаю.
  - Откуда? - Соня попробовала вспомнить, говорил ли им когда-нибудь Дэн про дачу. Вроде, не случалось.
  - Да... - смутилась подруга. - Был один случай... Без тебя...
  - Без меня? - нахмурилась Соня. Ей казалось, что на Дэна она имеет приоритетное право.
  - Ну, ты же тогда с Головановым не расставалась, нас совсем забросила. Мы с Дэном без тебя какое-то время по городу болтались. Один раз ездили к нему на дачу... - Наташка запнулась и сразу же выпалила. - Я туда не поеду, даже ради тебя, так и знай!
  Они мыли окна в комнатах третьего этажа. Лица блестели от пота, горели румянцем. Соня бросила на подоконник тряпку, развернулась к подруге. Та спешно склонилась над тазом с грязной водой.
  - Вы поссорились? - у Сони отсутствовало стремление ехать к другу в компании с Наташкой, но надо ведь знать, что происходит у тебя спиной. Её просто любопытство разбирало, какая кошка пробежала между Натальей и Дэном? Тем более, подруга выглядела на удивление растерянной и несчастной.
  - Не-а, не ссорились... Не поняли друг друга, вообще... сплошное недоразумение, - Наташка отжала тряпку и быстренько отправилась к следующему окну. Делиться она, похоже, не собиралась. Бог с ней, хочется ей скрытничать - на здоровье, пусть только адрес даст.
  Дала, не зажилила. Посоветовала ехать не в выходные и сразу на два-три дня. Попросила ничего не говорить о ней Дэну. Соня обещала, начиная потихоньку догадываться о подоплёке происходящего. Лямур-тужур-бонжур, - характеризовал похожие ситуации Лёва. Бедная Наташка, угораздило её... Она не вписывалась в представления Дэна о красоте и стиле. На роль друга вполне годилась, на роль возлюбленной - никак. Достаточно вспомнить рассказ Дэна о чувствах к соседской девушке и его же комментарий к рассказу. Вероятно, теперь и Соня в аналогичном положении. Ковалёв пропал, как в воду канул. Раньше она постоянно где-нибудь с ним сталкивалась, приветственно кивая издалека и проходя мимо. Теперь выискивала его глазами и не находила. Исчез, растворился в воздусях. А какие ей слова шептал, когда целовал! Разочаровался? Ушёл с потрохами в легенду? Ничего не сказал, не намекнул даже. Соне хотелось реветь белугой, но она сдерживалась. Почему весной, когда закружило её фальшивое чувство, было, - она хорошо помнила, - замечательное настроение? И подъём душевный, и радость. Казалось, мир тебе улыбается. А сейчас, когда без Ковалёва час прожить трудно, когда без него невозможно дышать, когда приходит из глубины существа понимание - лучше Женьки никогда никого не встретить, так больно и тошно. Пропало радужное переливание и незнакомое пение в душе, поблекли краски, стёрлась острота восприятия - мир тускл и скучен. Ничего, - утешала она себя, - осталось немного потерпеть. Начнётся учебный год, и они непременно встретятся. Соня сама к нему подойдёт и спросит... О чём? Сердце заходилось, билось бешено, стоило вспомнить, как они сидели в Песчаной на камне, касаясь друг друга плечами, как целовались ночью перед дверью в дом Петра Яковлевича и казалось, будто они медленно плывут среди звёзд, и звучит неслышимая ухом, различаемая только душой незнакомая музыка, и они одни в пространстве и времени...
  Соня испуганно отгоняла воспоминания, они лишали сил и способности жить, как прежде, до похода в Песчаную. Скорее всего, они сильно приукрашены её воображением, требующим красоты, сказки... Сказка, будь она неладна! Срочно ехать к Дэну. Пусть поможет разобраться, определиться. Он самый умный. После Жени, разумеется. И уж точно самый наблюдательный.
  Зинаида бухтела, недовольная отъездом Сони неизвестно куда и на сколько - дел невпроворот. Наташка её просветила, хитро улыбаясь:
  - Пусть едет. Надо же ей заарканить Деньку, пока другие не подсуетились.
  - А не передерётесь потом с подружкой? - недоверчиво спросила Зинаида. Она искренне жалела Наташку. Не повезло девке, не по себе дерево присмотрела.
  - Из-за мужика драться? Фу-у-у, Зинаида Никифоровна, плохо вы обо мне думаете, - высокомерно ответствовала Наталья, безуспешно изображая светскую даму. - Не дождутся!
  - Кто? - не поняла Зинаида.
  - Мужики, - девушка подхватила сумку Сони, подмигнула подруге. - Пошли, что ли? Провожу тебя. Тёть Зин, я её на паром посажу, и к вам, на базар. Быстро обернусь, оглянуться не успеете.
  - Ну, золото, не девка, - сожалеющее вздохнула Зинаида. - Куда этот ваш козёл смотрел?
  - Туда же, куда все козлы смотрят - на кочан послаще, - уже из-за порога хохотнула Наташка.
  По дороге к причалу она, правда, грустила, рассеянно обводя взглядом улицы, толпы нарядных людей. Почти не открывала рта, а если говорила, то лишь на отвлечённые темы. Может, поэтому Соня и заметила Голованова. Сперва услышала, как кто-то отчаянно кричит, зовёт её. Обернулась, пошарила глазами: кому она срочно потребовалась? Неужели Ковалёв объявился? Только потом увидела бегущего сломя голову Вовчика, догоняющего, задыхающегося и вспотевшего. Наташка тоже его приметила. Затормозила.
  - Привет, девчонки, - выдохнул Вовчик с облегчением - успел. - Наташ, нам бы с Соней поговорить!
  - Не о чем вам говорить, - недовольно буркнула Наташка. - Не хватало Соньке на паром опоздать.
  - Уезжаешь, Соня, да? - Володька смотрел только на Соню, от слов её подруги отмахнулся, как от назойливого комара.
  - Уезжает, - снова встряла Наташка, заслоняя Соню собой.
  - Да уйди ты, пигалица, - Голованов бесцеремонно и грубо отодвинул Наталью, схватил Соню за руку, больно стиснув запястье. С силой повлёк в сторону. Метров через пятьдесят Соня выдернула руку, остановилась.
  - Дальше не пойду. Если хочешь, говори здесь.
  - Надолго уезжаешь? - Володька заметно нервничал, облизывал пересохшие губы.
  - Как получится, - Соне неприятно было видеть его. Она разглядывала текущих мимо неторопливых прохожих. Отчитываться перед ним не собиралась. Всё у них закончилось ещё в Песчаной. Целая жизнь прошла с тех пор.
  - Сонь, тогда в Песчаной я погорячился. Мы оба погорячились... Может, попробуем начать сначала? С нуля, так сказать?
  Девушка наконец перевела взгляд на него, всмотрелась внимательно. Раскаяние проступало в лице Вовчика ярко и выразительно. Но не верилось ему отчего-то. Или не хотелось верить? Голованов понял, заторопился.
  - Ну, виноват, каюсь. Приревновал, как Отелло. У меня была основательная причина, согласись.
  - Соглашусь, - девушка сдула со лба чёлку. Фу-у-у, жарко, остановились на самом солнцепёке.
  - То есть? - растерялся Володька.
  - А то и есть. Я нехорошо повела себя по отношению к тебе. Виновата.
  - Тогда, может... - предположил он.
  - Нет, не может, - остановила его Соня, удивляясь собственной, неизвестно откуда взявшейся, решимости. - Мы с тобой ошиблись. Мы друг другу не подходим.
  - Раньше, вроде, подходили...
  - Обманывались.
  - Что с тобой, Соня? - Володька совершенно очевидно не был готов к неудачному для него повороту дела. - Ты никогда не была такой...
  - Какой? - подтолкнула его она.
  - Несговорчивой, - после секундной заминки Голованов нашёл таки подходящее словечко, очень точно характеризующее настрой девушки.
  - А я вообще сильно изменилась.
  - За один день?
  - За половину.
  - Не верю.
  - Бога ради. Имеешь право.
  "Сонька", - крикнула Наталья, тыча пальцем в свои наручные часики и сопровождая выразительные жесты не менее выразительными гримасами.
  - Как ты с такой обезьяной дружишь? - Володька скорчил брезгливую мину. Соня мгновенно оскорбилась за подругу и вдогонку за себя.
  - С большим удовольствием, - отрезала недоброжелательно. - Извини, мне пора. Честное слово, могу опоздать.
  - Подожди, - испугался Голованов. - Мы не договорили.
  - А надо?
  - По-твоему, тебе лучше в облаках витать?
  - Ты о чём?
  - О Ковалёве. Спешу сообщить, что он тогда от тебя сам отказался. И мне честное слово дал больше с тобой не видеться. После той девушки ты ему вовсе не нужна.
  - Не нужна, значит, не нужна, - Соня не спешила верить Вовчику, памятуя о его хвастливом заявлении после знаменательной ночи, мол, наговорил Женьке с три короба. - Он к нашим с тобой отношениям никакого касательства не имеет.
  - Смотрю, ты настроена решительно.
  - Да, - подтвердила Соня.
  - Куда ты едешь? - Вовчик выбрал примирительный тон.
  - Это моё личное дело. С некоторых пор я не обязана перед тобой отчитываться, - Соня пыталась не поддаваться раздражению, которое теперь вызывал у неё Голованов.
  - Но ты вернёшься? - в голосе его различалась крохотная надежда.
  - Конечно. Если у нас с тобой не сложилось, это не значит, что мне надо бросать училище, - терпеливо обозначила свою позицию Соня.
  Они неловко попрощались. Голованов, рассчитывавший на продолжение разговора после возвращения девушки, нехотя побрёл назад. Соня, почти сразу забывшая о Голованове, заторопилась к подруге.
  Перед Наташкой, разумеется, пришлось отчитаться. Подруга повозмущалась, пофыркала, попилила её несколько минут и снова впала в рассеянную задумчивость. Соня ох как её понимала. Сама не могла разговор поддерживать, искала глазами Ковалёва. Не мелькнут ли где знакомые каштановые кудри, собранные в хвост? После того неприятного инцидента с заколкой он полдня ходил, распустив волосы, а с утра вновь их скрутил позаимствованной у Петра Яковлевича аптечной резинкой. Жаль. Такие волосы, как у Жени, достойны свободы. И от них приятно пахнет. Когда они сидели на камне в Песчаной, и Женя снял заколку, пряди волос, отброшенные ветром, хлестнули Соню по лицу. Нет, не хлестнули, их швырнуло ветром и они ласково скользнули по щеке, оставив вместо себя аромат яблок.
  - О чём замечталась? - крикнула прямо в ухо Наташка. - Ведь ничего не слышала! Я кому, собственно, говорила? Повторять не буду, так и знай!
  И не надо. Ничего нового и действительно важного подруга сейчас сказать не могла. С Дэном Соня и сама как-нибудь разберётся.
  Паром еле трюхал, неспешно купая днище в тёплой воде. Тем не менее, доставил Соню на место за час, потраченный ею на воспоминания и размышления. Её ничуть не интересовало прекрасное утро позднего лета. Сменяющийся по левому борту пейзаж, попутчики, резвящиеся за кормой дельфины - всё обтекало сознание, не проникая внутрь. Не давал покоя вопрос, что мог Вовчик наговорить Ковалёву? Она перебирала разные варианты, не останавливаясь всерьёз ни на одном. Час поездки изрядно утомил. Неужели нельзя было на автобусе или попутке добраться? Быстрее вышло бы. Но, выйдя на причал, Соня поняла: вряд ли сюда ходят рейсовые автобусы. Слишком место специфическое, для очень богатеньких.
  Белели у пристани суперсовременные катера, моторные лодки, водные мотоциклы. Сверкала на солнце огромная вывеска яхт-клуба. Аккуратно, можно сказать, художественно выложенные диким камнем дорожки уступами и террасками вели наверх. Радовали глаз симпатичные фонтанчики, возле которых располагались уголки для отдыха с ажурными скамеечками. А зелени сколько! Настоящий ботанический сад.
  Слева, на высокой естественной террасе, из пышной зелени выглядывало открытое кафе с единственным посетителем, небрежно потягивающим какой-то напиток. Да-а-а, где тут искать дачу художника? Ходить по ухоженным улочкам, стучать в затейливые калитки скрытых от людских глаз барских усадеб и спрашивать? Наташка, чудо в перьях, номер дачи не запомнила, описала кое-как местоположение.
  Соне взгрустнулось. Она усомнилась в своей способности по памяти восстановить путанное Наташкино описание. Мелькнула мысль, что недовольные аборигены и собак на неё спустить могут. В дешёвенькой студенческой одёжке, с потрёпанной спортивной сумкой на плече девушка ну никак не вписывалась в местную обстановку. Вспомнилось Лёвино саркастическое присловье "белые шорты, теннисные корты". Так Губерман выражался, если хотел съехидничать по поводу чьего-то "заоблачного" общественного положения или претензий на оное. Может, лучше рвануть домой?
  Она последний раз оглядела "фасад" дачного местечка. Глаза её случайно зацепились за одинокого посетителя кафе, полуголого, в банальных бермудах защитного цвета и откровенно турецкого производства. О! Не она одна плохо одета. Так, что там дальше? Вьетнамки, длинные волосы, собранные в хвост. Дэн?! Невероятно! Неужели повезло, и это Дэн собственной персоной? Соня не успела подумать, оценить ситуацию, чисто рефлекторно закричала:
  - Дэ-э-эн!!! Дэн!
  Посетитель кафе поставил бокал на столик, повернулся, вглядываясь, и вдруг сорвался с места, опрокидывая стульчик, замахал руками, проорал радостно:
  - Сонька?! Ты откуда?! Иди сюда! Нет! Стой на месте, а то заблудишься! Я сам спущусь!
  Через десять минут они сидели в том самом пустом кафе. Дэн угощал её холодным, как вода в горной реке, кумысом и радовался совершенно по-детски.
  - Чёрт, как я соскучился! Ты пей, не раздумывай. С кумысом так: если в первый раз решишь, что он тебе не нравится, никогда больше не притронешься. А напиток замечательный, от жары лучше всего спасает.
  Про Наташку ничего не спросил. Ага, - решила Соня. - Что-то тут нечисто. Сама невзначай поинтересуюсь и ему, как бы между прочим, кое-какую информацию выдам. Пока же она давилась ледяным кумысом, в продолжительных паузах между глотками повествуя об их с Натальей городской жизни. Дэн реагировал так, словно речь шла исключительно о Соне. Дождавшись, когда подружка покончит с кумысом, сразу заказал ей вторую порцию.
  - Не надо, - запротестовал Соня, напиток ей определённо не понравился. - Напилась, сейчас лопну.
  - Пей, сказал, - Дэн всунул ей в руку тонкостенный бокал. - Второй стакан легче пойдёт. Знаю, что говорю. Потом всю жизнь кумыс требовать будешь.
  Дэн всегда всё знал лучше других. Вторая порция и впрямь пошла "на ура", чуть не залпом.
  - Теперь пойдём макнёмся. Потом пообедаем. Вечером я сам тебя в город отправлю.
  - Родители дома? - постаралась не выказать постигшего её разочарования Соня. Радость встречи начала стремительно гаснуть, спадало оживление.
  - Нет, - досадливо поморщился Дэн. - Родители до осени по курортам кочуют.
  - А... - заикнулась было девушка.
  - Один человечек неожиданно приехал, по делу. Ну и задержался. Хороший человечек, но лучше мне вас не смешивать. Сначала с его проблемой надо разобраться. Ты неудачно время выбрала, Софи. Вот если бы денька через два... А правда, приезжай дня через два, сразу на неделю?!
  - Да мне только поговорить с тобой, посоветоваться. Дома дел полно, и Зинаида на меня обижается, - Соня, обогретая его первоначальной искренней радостью, теперь старалась принять новые условия, перенастроиться. Вспомнила о его нелюбви смешивать дела, события, людей из разных "секторов". И нечего было так огорчаться. Ей главное - посоветоваться, а не за чужой счёт в элитном местечке пару дней отдохнуть. Правда, она рассчитывала вечером к делу приступить, на раскачку несколько часов себе оставляла. А до того выяснить, какая кошка между Натальей и Дэном пробежала. С места в карьер у неё никогда не получалось. Но не уезжать же несолоно хлебавши? Значит, следует поторопиться, только и всего.
  - Тебе привет от Наташи.
  - Спасибо. Ей тоже, - скучно и коротко ответил Дэн, всем видом демонстрируя нежелание говорить на предложенную тему. Они бодро шагали к пляжу, где, по уверениям Дэна, года три назад при помощи денег дачников и стада самосвалов местные власти насыпали толстенный слой настоящего белого песка и сделали суперпляж, не хуже, чем на каких-нибудь Гавайях.
  - Вы поссорились? - Соня решила вцепиться в друга, как репей, поскольку он сам не дал ей времени и, следовательно, не оставил выбора.
  - Мне кажется, это не твоё дело, Софи, - обозначил свою точку зрения Дэн.
  - Вот ещё! - фыркнула Соня. - Очень даже моё. Или мы, все трое, больше не друзья?
  Дэн смутился и впервые не нашёл слов для ответа.
  Пляж и в самом деле порадовал песком, обжигающим босые ноги. Ребята сразу пошли в воду и долго стояли по колено в воде, не решаясь окунуться полностью. Дэн отмалчивался. Соня поняла так, что возникшее положение его угнетало, а поговорить об этом ему было не с кем. Она подтолкнула его, очень осторожно, в трёх фразах обрисовав затосковавшую подругу. И поразилась горячности, с какою Дэн выпалил:
  - Пусть Наталья сначала определится, чего действительно хочет.
  Он сердился. Факт, Наташка его чем-то обидела. Хотелось бы знать, чем? Вода приятно плескала по ногам. На дне, смешно переваливаясь с боку на бок, перебирался через камешки крохотный песчаный крабик. Солнечные блики рябью скользили по его пёстрой спинке. Упорный какой, молодец. Соня оторвалась от созерцания настойчивого членистоногого и вопросительно посмотрела на краснеющего Дэна.
  - У вас с ней что-то серьёзное было?
  - Не смотри на меня так, - смутился Дэн. - Ну, было, было. Совершили грехопадение. Здесь как раз, на даче. Раза три... Или четыре?
  - А не пять? - улыбнулась Соня.
  - Без разницы, - проворчал Дэн. - Главное, нам хорошо было.
  - А потом?
  - Потом мы вернулись в город, и она объяснила, что для постоянных отношений с ней я... э-э-э... молодой, короче, слишком.
  - Два года разницы. Тоже мне барьер, - возмутилась Соня.
  - Угу. Опустила ниже плинтуса, - Дэн закончил исповедь, более похожую на тезисный отчёт, и ринулся в море, ставя на разговоре точку. Уплыл далеко. Соня бултыхалась возле берега, не получая истинного удовольствия от купания, поскольку мысли занимала ссора друзей. Не заметила, как Дэн выбрался из воды и откуда-то приволок белый пластиковый лежак, но с удовольствием после купания устроилась на просушку рядом с другом. Вновь полезла с расспросами:
  - Дэн, помнишь, ты рассказывал про девчонку, живущую в вашем дворе? Про гений чистой красоты?
  - Помню, - нехотя сказал Дэн.
  - Она существует или это плод твоей творческой фантазии?
  - Существует.
  - Вот тебе и причина Наташкиного поведения. Она не захотела раскрываться перед тобой, зная про твою мадонну. Все мы боимся боли, все стараемся подстраховаться.
  - Точно, - подумав, согласился Дэн, помрачнел на глазах. - Про Маруську я тогда не соврал, правду рассказывал. Почти...
  - Её Марусей зовут? - поразилась Соня, не заметив маленькой оговорки друга.
  - Родители зовут Машей, подруги и сама себя - Мэри. Маруська - это моя развлекалочка. Стоит назвать Марусей, она в такую ярость приходит! Неописуемо. Наблюдать сплошное удовольствие.
  - Зачем тебе тогда Наташка потребовалась, если есть какая-то необыкновенная Маруся?! - рассердилась Соня. Встала, начала собирать вещи, отряхивать ноги от высохшего песка. Пообедает и уедет. О чём с этим остолопом советоваться? Что толкового он может сказать? Мачо недоделанный!
  - Ты куда, Софи? - забеспокоился Дэн. - Обиделась за Наташку?
  - Обиделась, - кивнула Соня.
  - Напрасно, - Дэн опустился на лежак, с которого только что поднялся, надул губы. - Вспомни: это были первые дни нашей дружбы, она на два года меня старше, вся из себя умная и недоступная. Имел я право, по твоему выражению, на страховку?
  - Имел, - уступила Соня, признавая очевидное. Она прекратила сборы, посмотрела на Дэна и неожиданно увидела его другими глазами. Мальчишка же, ей-богу, с чего они с Натальей его за старшего принимали? - Со мной в город поедешь?
  - Нет. - Дэн опять посмурнел. - Посидел тут, на даче, один, обмозговал. Смысла нет нам с ней отношения восстанавливать. Папахен окончательно решил на ПМЖ в столицу перебраться. Квартиру подыскивает. Одного меня здесь предки не оставят. Зачем тогда огород городить? Всё равно расставаться скоро. Не, я, конечно, могу бунт на корабле поднять, уйти в общагу, как вы с Наташкой на жизнь зарабатывать. Но опять же, зачем? Чтобы меня за сосунка держали?
  - Тьфу, - плюнула в сердцах Соня. - Разбирайтесь между собой сами, ослы упрямые. Я больше не полезу.
  - Приехала тогда для чего? - не поверил Дэн.
  - По личному делу. Пойдём обедать? Очень есть хочется. После расскажу.
  Они обедали в том же кафе, наперекор жаре проявив отменный аппетит. После трапезы бродили по местному базару, покупая на десерт почему-то одни переспелые персики. Дэн живописал свои итальянские похождения. Соня покатывалась со смеху. Между ироническими мелькали иногда и серьёзные описания.
  - Представляешь, - делился занимавшими его мыслями Дэн, - они все там свихнуты на своём прошлом, гордятся им. Я имею в виду историческое прошлое, Римскую империю.
  - Да уж поняла, - улыбнулась Соня. - Почему бы и не гордиться? Есть чем.
  - Чем?! - возмутился Дэн и встряхнул почти просохшими волосами, сразу этим жестом напомнив ей Ковалёва. - Чем там можно гордиться?! Завоеваниями? Тем, что насаждали повсюду свою культуру? Ты мне ещё курс истории за пятый класс прочти. Да у них культура ворованная. Этруски, греки. Кое-что у некоторых восточных народов позаимствовали. Скольких людей при этом рабами сделали! Они суеверны были до полного неприличия. Прикинь, у завоёванных народов истуканы их богов забирали, в Рим стаскивали и на Форуме устанавливали, чтобы эти боги не рассердились. Прямо цыганщина какая-то. Гладиаторские бои - мерзость настоящая. Женщины и дети их обожали. Это кровищу-то, смертоубийство. Древнеримская архитектура...
  - Очень величественная, - перебила, посмеиваясь, Соня. Ей была в новинку запальчивость друга.
  - Для кого как, - отрезал Дэн. - Лично меня её имперская помпезность подавляла. То ли дело готика - лёгкость, изящество.
  - А картины, скульптура?
  - Картины - да. Там такая энергетика прёт, мама дорогая! Я вот Боттичелли терпеть не мог. Все эти его Венеры полурыжие... а у мадонны его работы стоял, отойти не мог. Магический круг. Входишь легко, выйти невозможно. Репродукции - чушь. От истины десятой доли не передают. Про энергетику вовсе молчу. Или Рафаэля взять. Теперь понимаю, почему Леонардо в его сторону ядовитой слюной исходил. От мадонн Рафаэля такой покой, свет, умиротворение - кожей ощущаешь. Но...
  - Но что? - обеспокоилась Соня. Ей не хотелось развенчивания своих любимцев. Дэн мог двумя-тремя фразами...
  - Это пройденный этап в истории человечества. Повторять ни к чему. Итальянцы, голландцы, прочие великие всего лишь прокладывали дорогу, отыскивали приёмы для верного изображения. Сейчас от художника иное требуется.
  - Что?
  - Пока не понял. Одну энергетику вычленил. Без неё самое совершенное полотно всего навсего фотография. Взять того же Давида Микеланджело. Как хотел своими глазами увидеть!
  - Ну! - поторопила Соня.
  - Баранки гну, - огрызнулся Дэн, не любил, когда его перебивали. - Увидел. Мастерство такое, что не доплюнешь. Кажется, при небольшом усилии поры кожи на мраморе рассмотреть можно. А чего-то не хватает. Душе не хватает.
  - Чего? - удивилась Соня. В самом деле, Дэн уж слишком занёсся.
  - Не знаю, - остыл Дэн. - Может, я не прав, но нет в нём... божьего вздоха, что ли? Биения трепетной жизни. Слишком совершенен для правды. Без мощной энергетики. Без эмоций. Что это у тебя за разводы на лице?
  Они стояли на небольшой террасе, спасаясь от солнца в прозрачной, меняющей очертания тени какого-то развесистого куста.
  - У тебя тоже есть, - хихикнула Соня, угадав его маневр. Дэн сменил тему, несущую высокий накал, на более мирную, приберёг весь душевный жар для будущих споров с Наташкой. - Это персиковый сок. Я вся липкая.
  - И я. Пошли к тому фонтанчику умываться.
  - А ругаться не будут? Они же, наверное, для питья, фонтанчики эти, - струхнула девушка.
  - Кто? Кто ругаться будет? - Дэн скорчил свирепую рожу. - Я сам кого хочешь обругаю. Пошли, пошли. Ты не знаешь, почему мы сегодня отдали предпочтение забродившим персикам? Теперь оба с головы до ног липкие и сладкие. Тебе вообще-то отмываться не стоит. Тебя в таком виде завернуть, шёлковой ленточкой перевязать и, как бандероль, отослать Голованову, пусть облизывает. Э-э-э, ты чего, радость моя? Чем я тебя обидел? Шутишь? Нет, правда, развод и девичья фамилия? Слава те, просветлилась умом наконец-то. Так ты за этим приехала? Стоп! Сначала мыться. Потом будем пить кофе в одном уютном подвальчике. И тогда ты мне всё подробно расскажешь. Учти, я сгораю от нетерпения.
  Они мылись у ближайшего фонтанчика. По-детски шалили, брызгая друг на друга водой. Солнце уже не слепило глаза, не палило яростно, мягко лило свет. Ветер приятно обдувал только-только помытые лица и плечи, сушил капельки воды на висках и ключицах. В воздухе распространялся сильный розовый аромат. Дэн рассказал, что многие дачники имеют нехилые розарии. Модно. У его родаков тоже наличествует, скоро идти поливать. Повёл в обещанный подвальчик.
  Мир и покой заполняли дачное местечко. Лай собаки, звуки иногда проезжавших где-то наверху, в самом посёлке, машин, звонкие крики детей - всё это невероятным образом не нарушало тишину, наоборот, подчёркивало. В море появилось несколько узких, перьями, парусов. Виндсерфинг, - догадалась Соня, шлёпая за Дэном в кофейню. Ей давно хотелось научиться стоять на доске, возможности пока не было.
  За кофе она неспешно повествовала другу о походе в Песчаную, о Голованове с Линой, о Ковалёве, о девушке со звездой и других приключениях. Стеснение покинуло её, и потому получалось неожиданно последовательно, без сумбура, честно и как-то печально. Дэн умел слушать. Изредка задавал наводящий вопрос. Один раз переспросил недоверчиво:
  - Что, вот так видела? Не приснилось?
  - Как тебя, - вздохнула Соня. - Морщинки на лице рассмотрела, складочки на платье.
  - Сказка, - мечтательно промолвил Дэн, устремив взор в раскрытую дверь подвальчика.
  - Ага, - не стала спорить девушка. - Ты мне веришь?
  - Верю. Дальше рассказывай.
  Соня рассказывала, невольно подбирая, укладывая в памяти его одобрительные реплики "так ему и надо", " молодец, правильно". Закончив живописать, попросила кумысу. Дэн от удовольствия хрюкнул, расцвёл широкой улыбкой. Заказал мороженое, в кофейне кумыс не подавали. Сделав заказ, сказал нерешительно:
  - У меня сейчас Ковалёв гостит.
  Соня вскинулась, не успев оценить его заявление по достоинству. Душа затрепетала от страха, надежды, счастья и чего-то ещё, вовсе необъяснимого. Заикаясь, маловразумительно пролепетала:
  - Как?.. Зачем?..
  Дэн понял.
  - Не поверишь, приехал заколку отдать. Она ведь у меня на самом деле пропала. Я тебе не говорил, не хотел расстраивать. Жека тут краснел, пыхтел, извинялся. За себя и за того парня. Наш человек, здесь я тебя одобряю. Как мило ты краснеешь! Короче, я его зацепил. Успел тут по нормальному обществу соскучиться.
  Соня вскочила, нервничая, внутренне мечась и не представляя, что надо сделать, куда бежать и где прятаться.
  - Ты чего? - съехидничал Дэн. - В обморок падать собралась? Не вздумай даже. Ах, нет? Значит, примерилась бежать от Ковалёва подальше именно тогда, когда надо поближе. Забавно. В зачуханном биндюжном Первомайском - Первомайском, да? - выращивают кисейных барышень. И эти кисейные барышни как-то неправильно по сравнению с обычными людьми устроены. Чтобы заметить рядом с собой достойного, им непременно сказку подавай, девушку со звездой, не меньше.
  - Неправда! - возмутилась Соня и села на место. - Я ещё до девушки... сама... без подсказки...
  - Судя по твоей исповеди, то да, заметила без подсказки. А на поступок решилась только после красивой мистики: высшие силы человека отметили, и выбор твой благословили.
  - Неправда! - снова запротестовала Соня.
  - Правда, - печально констатировал Дэн. - Без возникновения легендарной девушки ты могла легко простить Вовчика, сто лет мучиться с ним из-за ложного чувства вины и втихаря на Жеку поглядывать. Наташка тоже, получается, кое-что переосмыслила. Сказка неожиданно материализовалась и мозги вам обеим прочистила. Осенила, образно выражаясь, свои крылом, благословила на подвиги.
  Соня пристыжено потупилась, промямлила упрямо:
  - Я сама... Он меня Грином покорил.
  - Грином, говоришь? - задумался Дэн. - Чудеса надо делать своими руками?
  - Ага.
  Принесли мороженое. Дэн лениво ковырнул ложечкой в креманке.
  - Нет, не одобряю.
  - Мороженое или Грина? - насторожилась Соня и приготовилась отстаивать свои с Ковалёвым идеалы.
  - Формулу про чудеса, - авторитетно изрёк Дэн. - Человек без всяких чудес должен различать хорошее и плохое, достойных и негодных.
  - С чудесами лучше, - упёрлась Соня.
  - Жизнь ярче? - снасмешничал Дэн. - А ты приглядывайся внимательно, цени высоко всё хорошее, что встречается, и без чудес жизнь яркой будет. Вот сейчас оставляй здесь свой некошерный баул, выходи из кофейни, поворачивай направо и иди, пока из посёлка не выйдешь, там сверни налево, обогни скалу в виде сахарной головы и опять иди прямо, пока не упрёшься... - он замолчал, пряча улыбку и смешинки в глазах.
  - И что там? - обмерла девушка.
  - И будет тебе чудо. Иди, иди, я тебя здесь подожду, баул покараулю. Причесаться не забудь, а то больше на чучело похожа.
  Соня выбралась из подвальчика, прищурилась на уже не палящее, прошедшее две трети небесного пути, солнышко, и повернула направо. Ей бы обдумать слова Дэна. Что, если он, как всегда, прав? Но то ли история с Наташкой свела друга с пьедестала непререкаемого гуру, то ли правоту его признавать не хотелось, обдумывать слова Дэна она не стала. Сосредоточилась на выполнении указаний. Сейчас сразу налево. Сердце сначала колотится, потом замирает, пропуская удар, потом снова колотится. Чем закончится эта дорога? День такой странный. Дачное местечко странное. Красивое, спору нет. Тихое. Зачем её Дэн послал туда, не знаю куда, если Ковалёв у него на даче сидит? Какое такое чудо придумал?
  Где-то справа шумело море. От него на гористый берег ложились сине-зелёные отсветы. Аромат роз постепенно уступал место запаху пыли и подсыхающих на камнях водорослей. Соня шла по тропинке, ведущей по берегу вниз, к морю. Господи, какую из трёх скал впереди Дэн обозвал сахарной головой? Вот дура, почему не уточнила у него сразу? Второй раз за день на те же грабли наступает. Так, паниковать рано. Тропинка должна обогнуть скалу. Про развилку ничего сказано не было. Какая из трёх тропинок её? Сахарная голова, сахарная голова... На что это похоже? Круглая вершина или острая? Соня топталась на развилке, чуть не плача. Обойти по очереди все имеющиеся в наличии скалы она сегодня точно не успеет. Надо выбрать одну или поворачивать назад. Сердце тянуло вправо, мозги рекомендовали выбрать крайнюю тропинку слева. А, была не была, - решила Соня и пошла посередине. Шла и крутила головой по сторонам. Через минуту ей показалось, что справа, возле скалы, похожей на старый артиллерийский снаряд с закруглённой вершиной, мелькнуло голубое облачко. Она зажмурилась, потрясла головой. Снова всмотрелась. Облачко меняло очертания, принимая вид человеческого силуэта. Она! Не может быть! Откуда здесь взяться девушке со звездой?! Её местопребывание совсем в другой стороне! Это чудо ей Дэн обещал?
  Соня сорвалась с места и по осыпи, обдирая ноги о редкие пучки сухой и ужасно колючей травы, поспешила перебраться на тропинку справа. Как хорошо, что не успела далеко уйти и головой вертела. Уже после, выбравшись на нужную тропку, побежала что есть духу за обещанным чудом.
  Чудо казалось невысоким, хорошеньким, грациозным. Всё так же закручена вокруг головы коса, туманный подол юбки вьётся вокруг тонких щиколоток, платок или косынка из такого же тумана прикрывают плечи. Босые ножки почти не касаются тропы. Не то идёт чудо, не то плывёт над осыпями. Соня задыхалась, вспотела, волосы растрепались. Кричала вновь обретённому чуду: "Подожди!" Для чего она бежала за голубым видением? Чего хотела? Не власти, не успеха, нет. Догнать, остановить, убедиться - есть, есть чудеса на свете. Спросить... Так много надо было спросить у существующей где-то параллельно обычным скучным дням сказки!
  Мария, если это была она, не останавливалась, уходила всё дальше по тропинке, огибающей скалу. И всего один раз обернулась, приглашающе махнув рукой. В другой руке на отлёте держала сверкающий шарик, крохотное солнышко. Она! Точно она! Вот скрылась за скалой. Соня нарастила темп. Но больше не видела её, хотя бежала очень быстро. Так и выскочила в крошечную бухточку, расположенную сразу за скалой, красная, распаренная, встрёпанная. И споткнулась, остановилась как вкопанная. Увидела установленный для работы большой этюдник и сидящего поодаль от него полуголого человека в бермудах защитного цвета, с собранными в хвост волосами.
  Человек смотрел на море. Услышав шум посыпавшихся вниз камушков, повернул голову. Неторопливо встал. Задумчивое лицо дрогнуло удивлением. Словно солнечным лучом проскользнуло в нём узнавание. Вспыхнуло нерное и радостное внутренее горение. Рванулась навстечу девушке яркая, открытая улыбка. Никогда ещё Ковалёв не казался Соне таким красивым.
Оценка: 7.54*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"