Перелом года к холоду - праздник вроде бы и весёлый, а вроде и страшный. Урожай убран, до весны никаких работ в поле, потому и столы от угощений ломятся, и деревенский молодняк у костров пляшет, и не вспоминает кто-то, что веселье - не просто так, что Перелом года отдаёт землю во власть нелюдскую. Осень - время тех, кто в вихре опавшей листвы по дорогам несётся, кто за порог зовёт голосами ушедших, кто к живому теплу тянется. И потому люди с давних времён костры на Перелом года жгут, поют и пляшут, чтобы весельем темноту отогнать. Нельзя в эту ночь одному быть, тяжёлые думы думать. Учуют тоску - придут.
Эле, как и все девчонки, ещё задолго до праздника извелась: и ткань шерстяную на платье на ярмарке купила, и листы отрывного календаря на стене туда-обратно раз десять за день успевала перелистнуть. На дне Перелома года картинка с корзинкой яблок и букетом кленовых листьев, в два цвета, красный и чёрный. За швейную машинку засела - платье шить. Ткань плотная, синяя, как сумеречное небо летом. Даже в первые осенние холода зябко не будет. Мать всё смеялась: до праздника ещё пять платьев сшить успеешь. А отец только улыбался в густые усы: заслужила праздник, весь год если не за учебниками, то со мной по лесам таскалась, участок как собственный погреб знает, не страшно помирать, раз такая наследница подрастает. Да и когда плясать до упаду, если не в семнадцать? Эле, помимо того, что по лесам таскалась, ещё и матери с Хелькой помогала: годовалая сестра недавно сообразила, что, если бегать на своих двоих, а не на четвереньках ползунки протирать, то руки свободными остаются, и ими можно что-нибудь интересное ухватить. А интересного вокруг хватало: и отцовские служебные бумаги, и материнские украшения, и грибы сырые прямо с кухонного стола.
Ну как удержаться и в рот не потащить?
На Перелом года, как темнеть начало, в дом постучались Томас, Марианка и дочка мельника Катарина. Заранее договорились, что зайдут за Эле и обратно потом проводят, чтобы ей одной через лес не идти. Вроде и недалеко, и дорога широкая есть - не собьёшься, а всё равно как-то страшновато одну отпускать. Эле, как друзей на подходе увидела, так с места и сорвалась. Маму обняла, отца в щёку чмокнула, обулась в новые коричневые сапожки, прихватила тёплую шаль - и вон из дома, только косы мелькнули.
Повезло ещё, что осень выдалась тёплая. В прошлом году на Перелом уже снег лежал, только по домам и сидеть.
За околицей молодняк собрался, даже из других деревень пришли. Большой толпой веселее. Опять же, где-то парней больше, где девчонок, есть с кем танцевать, никто обиженным не останется. Музыканты, собранные с бору по сосенке, поначалу не могли сыграться, выдавали что-то такое, чем грешные души в преисподней впору пытать, но потом как-то договорились. К деревенским с дудками и барабанчиками школьный учитель со скрипкой прибился, он и помог.
Костры разожгли. Солнце за горизонт падало.
Эле сначала круг с Томасом отплясала, потом неловко стало, вон как Катарина на него смотрит. Потом с сыном старосты из Клёнов. К тому моменту уже стемнело, кто-то кувшины с наливкой по рукам пустил.
И тут в круг у костра парень вышел. В маске из кленовых листьев. Было время - на Перелом все в масках приходили, потом забылось. Некоторые шутники и сейчас лица под раскрашенными деревяшками спрятали, а то и просто краской разрисовали. Разве что вынырнуть из темноты неожиданно и напугать случайного человека, маской деревенских не обманешь, узнают кого по росту, кого по голосу, кого по одежде.
Эле нахмурилась: на деревенского парень не походил. Высокий и тонкокостный, явно не занимавшийся тяжёлым трудом с ранних лет. Кто-то из городских в соседнюю деревню погостить приехал? Одет как все, в простые штаны и белую рубашку. Маска хороша: склеенные между собой алые и жёлтые листья оставляли открытой только нижнюю часть лица. Сколько труда ушло - страшно представить. Точно городской.
Парень между тем постоял у костра, дождался, пока снова музыка грянет, и вдруг сбросил сапоги и прошёлся по земле босиком. Кое у кого челюсти поотпадали: пусть и тёплая, но всё же осень, и лужи по утрам ломким ледком затягивало. А парню хоть бы хны, пляшет себе и пляшет, светлые волосы по плечам рассыпались.
И Эле не cдержалась, пока все дивились на городского, ступила в ярко освещённый круг. Ну что ж, мы тоже плясать умеем. И руку ему протянула.
Завертело и закружило, будто в метели. Одна узкая мальчишеская ладонь на талии, вторая - в её руке. Сухая ладонь, прохладная. Разошлись в танце по разные стороны костра и снова встретились, как два поединщика сшиблись. А так? А вот так? А так тоже сумеешь? Глаза в прорезях маски как первый голубоватый ледок. И где-то за спиной, далеко-далеко, слышно, как народ в такт мелодии хлопает и подначивает: "Давай, Эле! Покажи ему! Пусть знает наших!"
Эле уже и не удивлялась, что городской босиком пляшет, она сама на очередном круге шаль на руки Марианке скинула. Кажется, и земля под ногами вытанцовывает, отзывается.
Наконец, скрипка смолкла. Чья-то запоздалая дудка трель выдала и тоже замолкла, будто устыдившись. Эле перевела дух. В ушах звенело, ноги гудели, но она не отказалась бы повторить.
Городской негромко рассмеялся. И поклонился ей как сказочной принцессе, светлые пряди едва с языками пламени разминулись. Вроде как и поблагодарил, и поражение признал. А когда разогнулся и вновь взглянул на девушку, плечи его уже покрывал тёмный плащ, а волосы рассыпались по нему волной бледного золота. Только глаза в прорезях маски всё те же, льдисто-голубые. Эле отшатнулась. И осела на руки подоспевшего Томаса.
- Уплясалась, - добродушно-ворчливо сказал над ней кто-то из дядек-музыкантов. - Дело молодое, да и наливка в голову бьёт.
Эле и сама спустя пару недель убедила себя, что привиделось. Городского в маске никто после их плясок не видел, вроде ушёл в сторону Клёнов, а вроде и нет. Вроде племянник тётки Мариты как раз городской и тоже светловолосый. Вроде...
Не поверила она и тогда, когда старая Ануся-травница, еще до появления фельдшерского пункта в селе принявшая на руки половину жителей окрестных деревень и выходившая другую половину, поймала её за руку и сказала:
- Сгубили тебя, девка, и никто слова не сказал. Нельзя с Осенним королём плясать.
- И что, - не поверила Эле, - придёт теперь ночью и утащит меня? До косточек обглодает?
От Ануси будто тянуло холодком и страшными сказками, рассказанными тёмной ночью. За грубоватым ответом пряталось желание оказаться от неё как можно дальше, в простом и понятном мире, где стены родного дома и отцовское ружьё могли уберечь от любой напасти.
Ануся растянула беззубый рот в улыбке:
- Не утащит, в церкви на венчании тоже "да" сказать надо, без этого никак. Только согласишься - и не видать тебе человечьих дорожек, одна срединная и останется. А откажешься, всю жизнь маяться будешь и жалеть, что не согласилась. Не знаешь будто, что раньше на Перелом года невест и женихов приглядывали.
Эле себе под нос матюкнула Анусю, собираясь пойти своей дорогой, но та добавила вслед:
- Что, не рассказывал батька про Осеннего короля, не велел беречься? Зря, ой, зря. Учёности в своей лесной академии поднабрался, а сказки перезабыл.
- Рассказывал, - раздражённо бросила Эле, - как король Охоту ведёт.
- Ну так чем ты думала, девка? Ты лес знаешь, твоему жениху там алтарь стоит, на Малиновом ручье. Поклонялись ему, когда ни одной церкви тут и в помине не было. Не веришь - сходи посмотри.
Эле действительно сходила. Огромный, ей по пояс, камень, некогда принесённый сюда ледником, и правда носил следы грубой обработки, на которую девушка раньше не обращала внимания. Под разросшимся мхом, который она счистила ножом, обнаружились угловатые, глубоко выбитые и потому сохранившиеся знаки, Эле не решилась в них вглядываться.
Но поверила окончательно в тот же год, когда они с Катариной, Марианкой и Стефанией гадали зимней ночью у зеркала, и из тёмной глубины, из деревянной рамки глянули на неё льдисто-голубые глаза в прорезях маски из осенних листьев.
- Что там? - жарко зашептала в ухо Стефания, нарушая все правила гадания, велящие молчать и не заглядывать гадающей через плечо.
Как выяснилось, не так уж эти правила важны. Черти в преисподнюю не утащили.
- Ничего, - сказала Эле, опуская второе зеркало. - Бабьи сказки.