Я набрал полную ванну воды и, присев на край, опустил туда ноги. Смотреть на грязные, почти черные конечности было в чем-то забавно. И успокаивающе.
- Дима! Дима, открой дверь! - нервно требовала мама, теребя дверную ручку. Если я сейчас хоть что-нибудь не скажу, она может запаниковать. Небось в голове сейчас все просмотренные фильмы про подростков-самоубийц крутятся.
- Надя, поставь чайник, - послышался голос отца. Я еще в детстве заметил, что когда он говорит таким тоном, как сейчас, то избегает смотреть людям в глаза. А те, в свою очередь, чувствуют необъяснимое смущение и стремятся найти себе "очень важное дело". Преимущественно в другой комнате. В другом доме. А в случае с моей теткой Клавдией, которая регулярно таскала ценные вещи из родительского секретера - в другом городе.
- Пусть посидит там, соберется с мыслями...
При этой фразе я сразу представил себя, с сосредоточенным видом пакующего огромный чемодан.
- Миша, ты думаешь, будет разумно оставить его одного в такой момент?.. - срывающимся голосом спросила мама.
Еще как разумно. Даже, в какой-то мере, гениально.
Что ответил отец, я не узнал, так как в дверь позвонили. Не знаю, кому могло прийти в голову заявиться к нам в такой день, но, видимо, этого кого-то укусила муха сочувствия, любопытства или навязчивости. Подчеркните нужный вариант.
Воспользовавшись тем, что не услышу горестных вздохов, я быстро повернул дверную ручку на еще один оборот и вернулся в прежнее положение. Вода почти полностью остыла, вот черт! Ненавижу когда она еле-еле теплая, уж лучше вообще ледяная.
Интересно, получится просидеть здесь весь вечер? А всю ночь? А все время вплоть до начала учебного года? Разумеется, нет! Если я скоро не выйду, то уже к шестичасовым новостям мама начнет плакать и требовать, чтобы отец взломал дверь и вызвал на всякий случай "Скорую".
Потом нужно будет собраться с силами и зайти в собственную комнату.
"Ну-ну, удачи", - саркастически произнес внутренний голос, который я ненавижу. Этот субъект иногда такое говорит, что хочется провалиться на ровном месте. Сегодня он еще довольно снисходителен, но обычно... Впрочем, голос действительно был прав насчет комнаты.
Внезапно взгляд упал на крошечное пятно крови на рукаве, жутко напоминающее снежинку, только багрового цвета. Мертвое лицо Никиты вспомнилось с ужасающей достоверностью, и я почувствовал тошноту.
Страшно вспоминать, что еще вчера мы сидели в нашем саду и обсуждали новую компьютерную игру "Light of Dark: Attack", на которую Никита все лето откладывал карманные деньги.
"Если я не куплю ее после всего этого, то буду полным идиотом ", - говорил он, несколько задиристо хмуря брови, словно бросая мне вызов. На самом деле Ник ни о чем таком не думал, просто следовал своей детской привычке.
Не помню, что я ему тогда ответил. И вообще очень плохо помню его в последний день. Когда-то на биологии учительница говорила, что мозг иногда может стереть воспоминания о событиях, причинивших нам психическую травму. Конечно, мой случай подходит под это определение с большой натяжкой, но все же... Наверное, это единственное оправдание приступа раннего склероза.
А сейчас я не могу проверить карманы на джинсах - ведь там лежит мобильник, с парой пропущенных звонков от Никиты, сделанных всего десять часов назад. В комнате на полке стоят одолженные им книги, в шкафу валяется забытая несколько дней назад зеленая бейсболка. На старых обоях наши общие детские каракули. И вот теперь его кровь на моей рубашке.
Неразлучные.
Untrennbar.
Inséparables.
Этими тремя словами нас однажды назвала бывшая одноклассница. Просто так, без повода. Позже она переехала в другой город , но эти слова просто врезались мне в память.
Я еще даже не знаю, от чего конкретно Ник умер. Но фраза "это просто несчастный случай" на веру ну никак не принимается. Во многом потому, что Никита был из тех, кого называют везучими: ему всегда попадался нужный вариант на контрольных, автобус приезжал вовремя, компьютер не зависал... В общем, вы понимаете - сотни маленьких везений, которые при своем отсутствии могут здорово подпортить приятные моменты. Наверное, если все-таки судьбы распределяются заранее, маленькие везения и несколько больших удач были даны Никите как своеобразная компенсация. Смерть в шестнадцать с половиной в обмен на хорошее здоровье, работающий Интернет и нестрогих родителей. Дикая справедливость.
И чего его понесло бродить среди ночи по пустынным улицам? Явно не видами любоваться. Хотя уже не так важно.
Сейчас я не знаю, как себя вести. Это как все равно, что ногу ампутировали, а костылей не дали. Конечно, родители Ника чувствуют себя гораздо хуже, что тут скажешь...
Я почувствовал, что если срочно не найду способ как-то переключиться, то прямо сейчас утоплюсь в ванне, в этой еле-еле теплой воде.
Меня всегда интересовало, как можно утопиться в собственной ванне. Причем началось это лет где-то с девяти, когда мы с Ником любили смотреть уголовные хроники.
Я даже эксперимент, помню, проводил: опускал голову в воду и держался до последнего. Но, видимо, таланта к самоубийству, как и к рисованию, музыке и физике у меня не имелось. Эксперимент я решил продолжить, но однажды явившаяся раньше времени мама пресекла его, а заодно и все последующие попытки. Любознательность в подобных формах ей близка не была.
Когда тетка Клавдия стащила все столовое серебро, принадлежавшее еще прабабушке, мама сказала, что мы наверняка забыли его на старой квартире. Ей очень не хотелось верить, что родственница - воровка. Отцу тоже очень не хотелось, чтобы это оказалось так, но он мне поверил. Так же произошло и утром, когда я прибежал с воплем, увидев труп Ника.
Мама мигом начала вздрагивать и приговаривать через каждые пятнадцать секунд магическую формулу "быть не может, быть не может". Отец же, быстро сориентировавшись, велел мне нестись к родителям Ника и вызывать "Скорую", а сам помчался в сторону пустыря.
Все семейство Левских было в саду. Мама Никиты, Марина Яковлевна убирала посуду со своего любимого зеленого стола, который Никита покрасил почти два года назад. Зинаида Михайловна, его бабушка, обмахивалась цветастым веером и объясняла десятилетней Маргоше в чем прелесть свежего воздуха. Та сидела на краешке скамейки, чистила огромный темно-красный гранат и мрачно ждала окончания нотации.
Маргошка вообще была колоритной личностью. По виду ей никак нельзя дать десять лет. Двенадцать-тринадцать, как минимум. А если она сидит к вам спиной, да еще и в своем любимом коричневом платье, ссутулившись в три погибели - то и все семьдесят.
Большую часть времени Маргошка проводила в комнате на втором этаже и играла с весьма странными игрушками - лысой куклой Марбель и синим тряпичным медведем Тристаном, у которого вместо глаз были пришиты лимонные пуговицы. Гулять и общаться со сверстниками она не выказывала ни малейшего желания. Напротив - изо всех сил старалась поменьше выходить из дома.
Никита не подшучивал над сестрой, но и не препятствовал мне, изредка отпускавшему комментарий по поводу ее образа жизни. Зачем я это делал? Сам плохо понимаю. Хотя нет, вроде понимаю и даже могу объяснить.
Маргошка разговаривала мало. Даже ни то чтобы мало... Не знаю, как ее речевой центр будет работать в дальнейшем, но он на моей памяти редко выполнял свои прямые функции. Сестра Ника просто сверлила всех взглядом, иногда кривила губы - это являлось знаком того, что ее немилосердно достали. А когда Маргошка дотрагивается рукой до носа - можно не беспокоиться. Вы ей наверняка понравились. Только Маргоша сама никогда этого не скажет, ну разве что снег в июне пойдет и мамонты воскреснут.
Моему приходу Зинаида Михайловна ничуть не удивилась и поприветствовала в свойственной ей манере:
- С добрым утром, Дмитрий! Что у тебя за выражение лица? Честное слово, словно полную ложку горчицы съел... Признавайся давай, юноша, - при этих словах она заговорщицки мне подмигнула.
- Кстати, Дим, а где мой оболтус? - поинтересовалась Марина Яковлевна. - Маргоша, принеси, пожалуйста, пирог из кухни. Сколько я тебя просила есть фрукты до завтрака, а не после? Неужели ты не понимаешь, что так...
- ...витамины лучше усваиваются, - закончила Маргошка нарочито усталым тоном.
Марина Яковлевна давно привыкла к вечной меланхолии дочери и, вытерев мокрые руки о фартук, вновь обратилась ко мне:
- Так где Никита? Он же сегодня у вас ночевал.
Не ночевал. Я даже не знал, что он собирался.
Как им все сказать?
- С тобой все в порядке?
Нет. Черт возьми, как же сказать?!
- Дима, прекрати так смотреть! Что произошло?! - нервно повысила голос Марина Яковлевна.
- Скажи уже! - Зинаида Михайловна не выдержала и, в одно мгновение оказавшись рядом, хорошенько встряхнула меня за плечи.
Мягко сделать это не получится. Кто вообще придумал, что известие о смерти можно преподнести "мягко"?!
- Никита умер.
Думаю, не стоит описывать то, что последовало за этими словами.
- Дима, тут Маргошенька пришла. Выйди, пожалуйста.
Надеюсь, Маргоша пришла сама, а не была приведена с целью успокоения. Сейчас я меньше всего был способен на роль детского психолога.
Как и ожидалось, в лице девчонки не было ни кровинки. Только, кажется, она стала еще больше сутулиться.
- Нет, - неожиданно резко ответила Маргоша, но, поймав расстроенный мамин взгляд, добавила более мягким тоном, - спасибо, не стоит. Я ненадолго.
- Как мама с бабушкой?
- Плохо, - без обиняков сообщила девочка.
Нет, они танцуют ламбаду, открывают шампанское и поют о тех, кто лежит и глядит на солнышко. Она это ожидала услышать?
- Мам, оставь нас, пожалуйста, - почти взмолился я, беря Маргошу за руку.
Мама медленно кивнула и, беспрестанно оглядываясь на нас, пошла в гостиную. Маргоша резко вырвала свою руку из моей и произнесла:
- Ванная у вас далеко? - вопрос удивления не вызвал ибо сестра Никиты практически никогда не заходила в дом.
- Пойдем, покажу. Кстати, милиция уже уехала?
- Угу, - односложно ответила Маргоша, недовольно кривя губы. Говорить на эту тему ей явно не хотелось.
Ну что же, не хочет - как хочет.
В ванную я зашел первым и вернулся в свое прежнее положение. Пока я выходил к Маргоше, к влажным пяткам прилипли мелкие соринки, от которых сейчас было приятно избавиться.
Она несколько высокомерно посмотрела на меня, а потом сказала:
- Двигайся.
Коротко и не по-детски властно. Вот мы и приехали.
А я что? Я подвинулся. Маргоша уселась рядом, стянула липкие от пота носки и так же опустила ноги в эту еле-еле теплую воду.
Какое-то время мы молчали. Не знаю, как она, но я и не думал.
- Меня не пустили посмотреть на него, - неожиданно горько проговорила девчонка, слегка наморщив нос.
Я избегал смотреть ей в глаза. Только кивал, как китайский болванчик.
- Какая-то старуха-сплетница и наш участковый - смотрели, а мне - запретили, - ее голос стал совсем ледяным. - Ненавижу!
В последней фразе было столько злобы, что мне стало не по себе. Самой Маргоше, кажется, тоже.
Она опустила голову, уставившись в мутную поверхность воды.
С тех пор я никогда не называл ее Маргошей. Только Ритой.