Кузнецова М. А.
                            Живая вода

....Станем любить не словом и языком, но 
делом и истиною.
И. Богослов. 1 соборное послание.
- Да ты у меня фантазерка, Леночка, - бормочу я сквозь сон, а  Леночка  с 
жаром лижет мое ухо. Неожиданно она его чуть прикусывает, я вздрагиваю, и тут 
она оглушительно гавкает. Мои мозги чуть не вылетают из головы, и  я  просыпа-
юсь.
Надо мной стоит Тереза, мой коккер-спаниель, очаровательная сучка. Она не-
терпеливо смотрит на меня своими умными глазами, а коротенький хвостик так и 
стучит по полу.
За окном умирает солнечный день. На часах пять.
-Это с тобой еще никто не гулял? - спрашиваю я. - Свинство какое.
Тереза возмущенно лает. Она полностью согласна со мной.
- Не шуми, - говорю я, одеваясь. - Тебе - то  никто вчера не наливал ни 
коньяку, ни пива.
Терезу это волнует мало. Она уже сидит у двери и неотрывно смотрит на ме-
ня, как на икону. Я нахожу ее поводок, накидываю куртку, и мы выходим во двор. 
Точнее, радостная Тереза, как рыжий буксир, попросту стаскивает меня  с крыльца.  
 Мой дом стоит на тихой улочке недалеко от рынка, в том самом районе, где 
собственные дома растут нынче, как на дрожжах. Однако мой отец начал строить 
его, когда все это было еще не так просто, и поэтому наш дом оказался втиснутым 
между тремя старыми разноцветными пятиэтажками, образовав замкнутый,  уютный 
дворик. 
   Сейчас тут тихо и почти уже темно. По тропинке наискосок через двор, 
срезая путь, шустро семенит бабка в черных валенках. Она тащит санки, скреплен-
ные от старости стальной реечкой. На   них лежит большой, килограмм на пятьде-
сят,  мешок из грубой дерюги, набитый, судя по мягкому хрусту во время натужных 
бабкиных рывков, мерзлой картошкой.
Пока Тереза делает свои маленькие дела, я курю, смотрю на бабку,  удивля-
ясь - где  это умудрилась  украсть  мешок  картошки в середине зимы. Пепел от 
"Мальборо" осыпается  то на снег, то на мои  модные ботинки с тяжелыми  квадрат-
ными  носками. Морда моей собаки просто лучится от счастья.
-Альма, будучи Гектором, - усмехнувшись,  говорю я. Она  носится вокруг 
клумбы, нюхает оставленные друзьями весточки, и радостно лает мне в ответ.
Я с грустью и злостью  думаю о том, что в течение ближайших двух недель 
единственным доступным мне средством передвижения будет общественный транспорт, 
а из личных средств передвижения я смогу воспользоваться разве что санками. Мы с 
парнями вчера ездили по бабам, и я дал свою машину Лешке покататься, потому что 
он уже не мог перетерпеть последний день, когда его "мазду" вернут из ремонта,    
да и Армен с удовольствием взял меня к себе в пассажиры. Я уж не знаю, чем он 
занимался на моей "бомбе", но где - то около полуночи мой пейджер запищал, и, 
прочитав сообщение, я  его чуть не разбил. Но моей машине повезло меньше. Лешка 
предусмотрительно не стал описывать размер повреждений, лишь сообщил адрес стан-
ции авторемонта и обещание, что через две недели моя машина будет лучше новой. 
Армену стоило больших усилий удержать меня от немедленного посещения авторемон-
та, и теперь мне было грустно и тоскливо. Последний раз я ездил на автобусе года 
два назад, и желания повторить этот захватывающий эксперимент у меня пока что не 
появлялось, но теперь придется. Я пытаюсь отвлечься от этих мыслей, вызывающих 
во мне острое чувство неполноценности, и вспоминаю, что у Ленки  был сегодня  
экзамен, и что  нужно позвонить ей, похвалить или  утешить, в зависимости от то-
го, как все прошло.
Из-за угла серой пятиэтажки  прямо на бабку выскакивает  высокий черный 
дог, опрокинув её на снег вместе с санками. Картошка громко гремит в мешке.  
Ошалев от неожиданности, он начинает  метаться,  и нелепыми скачками устремляет-
ся к Терезе. Я быстро делаю вид, что поднимаю с земли что-то тяжелое. Он тормо-
зит, из-под его лап летит  фонтан снега. Дог опасливо смотрит на меня, склонив 
отощавшую морду набок.
- Развели здесь!  Собаку Васкервилей! - энергично ругается бабка,  затас-
кивая  мешок обратно на санки. - Наигрались и бросили!
Она удаляется, продолжая что-то сердито бормотать, волоча за собой  санки.
Дог   смотрит на меня еще раз, задирает морду в небо и начинает выть  - аж 
мороз продирает по коже. Тереза испуганно  жмется к моим ногам.
 Я, как и бабка, знаю его. За последние две недели, что я его не видел, он 
здорово  отощал, да еще подцепил где-то лишай.  Хозяин действительно бросил его, 
если можно так сказать. Коську застрелили месяц назад в подъезде  собственного 
дома. Когда его раздели, на покойнике  оказался новехонький титановый бронежи-
лет, но только помог он ему, как мертвому припарки... Коське выстрелили в голову 
с такого расстояния, что от нее практически ничего не осталось - все размазало 
по стенам подъезда. Я Ленку даже не пустил смотреть. Девки - народ нервный,  а к 
Коське она относилась хорошо.
 Да  что и говорить, парень был мировой, шутил все. Вот только   даже я не 
знал, чем он занимается а мы с ним были почти в приятельских  отношениях. И 
деньги у него были, и немалые. Дошутился.
- Пристрелить тебя, что ли? - сочувственно говорю я догу. Он перестает 
выть, поворачивается и неторопливо уходит, пошатываясь от слабости. 
- Перетрусила? - я поглаживаю  тихонько скулящую Терезу по голове, и мы 
возвращаемся в дом. Пока варится кофе и бутерброды греются в микроволновке, я 
звоню Лене. Трубку берут сразу. 
-  Здравствуйте, - говорю я вежливо, но твердо. - Это Андрей. Лена дома?
- Здравствуй, Андрюша, - ласково, но несколько растерянно говорит Ариадна  
Алексеевна. Значит, Ленки еще нет дома - она всегда первая сломя голову несется 
к телефону. - А она разве не у тебя?
- Нет, и не было, - это еще что за новости! - Так она еще не приходила?
- Нет, она позвонила и сказала, что сдала на четверочку.
- Молодец! Умная девочка! -  "Где ее черти носят?", мелькает в моей голо-
ве.
- Ах, Андрюша, знаешь, как говорят: ... а родись счастливой! Кстати, ска-
жи, вы не поругались? - голос у Ариадны Алексеевны совершенно расстроенный. Так! 
Я прикусываю губу и смотрю в зеркало на свое озадаченно - хмурое отражение.
- Господь с вами, Ариадна  Алексеевна! - говорю я как можно душевнее, но 
вид у парня как у лиса, почуявшего капкан. - Ни в коем случае!
- Да? А то вот вчера ты ее привез  вечером, а Леночка потом проплакала всю 
ночь, - растроганно говорит ее мать и всхлипывает. Я прямо вижу, как вздрагивает 
от переживаний ее мощный живот, полностью поглотивший талию. Но все дело в том, 
что я вчера вечером Ленку никуда не отвозил. Вчера я давал свою машину Лешке. Я 
лихорадочно соображаю. Значит, он разбил мою  "бомбу" уже после этого. Черт зна-
ет что он мог наговорить ей, он пацан с гнильцой.
- Да вы что? - искренне огорчаюсь я. - Позвонила бы лучше мне, если что-то 
действительно не так, мы бы во всем разобрались.
- Так что вот, - гудит Ариадна  Алексеевна, уже не слушая меня. - Дома ее 
нет, и я не знаю, где она. Может, она у Тани? Ты позвони.
- Ну хорошо, спасибо. Карниз - то еще держится?
- Как новенький сидит, - умиротворенная приятным воспоминанием, сообщает 
Ленкина мать. - У тебя просто золотые руки.
- Да бросьте вы, пустяк. До свиданья.
- До свиданья, Андрюша.
Я сбрасываю номер и задумчиво смотрю на телефон. Как позабытый цыпленок, 
обиженно пищит микроволновка. Я вынимаю бутерброды, но принимаюсь не за еду, а 
снова за телефон.
- Але, Танечка? Это Андрей. Ты сегодня Лену случайно не видела? 
- Не видела, Андрей, - я слышу, что она врет, словно вижу, как она морщит 
свой конопатый носик и чуть  прикусывает губу. Я усмехаюсь и тихо спрашиваю:
- Рядом стоит?
- Да, - Танька тоже усмехается, и я вспоминаю, что у нее есть параллельный 
телефон.
- Так дай ее мне.
- А кстати, что ты делал вчера? - как можно тактичнее спрашивает  Таня. 
Ага, вот в чем дело! Значит, эта скотина растрепала моей лапушке, где я был вче-
ра. Вот сволочь этот  Лешка, даром что отец у него - директор совместного пред-
приятия. Штампуют "Стиморол" на бывшем военном заводе. Резиновая душа, думаю я 
со злостью. - Я тебе никак не могла дозвониться!
- Я навещал свою старую тетку, которую не видел уже лет сто, - доверитель-
но сообщаю я. Танечка начинает хохотать, и тут в эфир врывается севший от слез 
почти до баса голос Лены :
- А розовые шелковые трусы в твоем бардачке - ее подарок?
Ну, шустрая, думаю я с яростью и восхищением. Она, видимо, как села к Леш-
ке, так сразу и прошуровала бардачок, а эта гадюка не решился признаться, что 
это трусы его подружки. Дай мне только до тебя добраться, думаю я о Лешке. Ты 
прямо не парень, а какой-то мешок неприятностей. Да и Лена -  не девка, а че-
кист! Но, собственно, за это я ее и люблю, если вообще люблю, конечно. Презираю 
тупых телок, годных только для  постели, и вот - результат. Теперь не миновать 
скандала.
- Лена, это не то что ты...
- Я не хочу с тобой разговаривать. Кобель! - трубка гремит, падая. Темпе-
рамент у моей Леночки еще тот! Почти южноафриканский.
- Андрей? - это снова Таня. - Я ничего не могу поделать.
- Да я так и понял. Так ты передай ей, что все это клевета, сплетни. Вра-
ги, мол, не дремлют. Андрей, мол, ее одну любит, целует и сегодня ждет.
- В "Башне" после девяти, - тихо подхватывает Танька и так быстро вешает 
трубку, что я не успеваю ни попрощаться, ни поблагодарить.
Позавтракав и наметив план действий, я  иду в ванную умываться. Телефон, 
естественно, сигналит, когда зубы у меня уже почищены, а лицо еще до самых глаз 
в пене. Аж сплюнув от злости, я подбегаю к телефону, хватаю его и рычу :
- Да?! - не дай бог, это Ленка все - таки решила высказать мне все, что у 
нее накипело. Я ей сейчас устрою последний день Помпеи - я просто ненавижу, ко-
гда мне мешают бриться или мыться, я люблю воду и охотно плескался бы в ней всю 
жизнь.
- Андрей, это ты? - осторожно спрашивает низкий мягкий голос с неистреби-
мым южным акцентом, и вся моя злость куда-то испаряется.
- Ты в ванной был, да? - спрашивает Армен, мой бывший одноклассник и тепе-
решний сокурсник. - Прости пожалуйста.
Я смягчаюсь.
- Я, вообще-то, бреюсь, - еще ворчливо говорю я.
- Так это хорошо, - спокойно говорит Армен. - Побреешься, оденешься, и 
приходи к нам. Свежевыбритый.
Я  смеюсь, от вспышки гнева уже не осталось и следа.
- Где мы сегодня будем?
- Как всегда, в "Колдунье". Тебе, как всегда, леща под маринадом, их ко-
ронное блюдо? Так я закажу, - Армен неторопливо, немного нараспев, произносит 
слова, словно море мягко накатывается на гальку и тут же отступает. - Леночка 
экзамен-то сдала?
- Да. На четыре.
- Вот, бери Леночку и приходи, а то Лешка и Дауд очень скучают без женско-
го общества, как цветы без солнца. Поздравим, отметим.
- Обязательно, - говорю я сквозь зубы. - Часам к восьми. А можно без Ле-
ночки? Ее мать боится пускать с нами после того раза.
- А, это когда потом карниз пришлось чинить? 
- Ну да.
Армен раскатисто, со вкусом, смеется.
- Можно, - говорит он. - Что мы, девочек не найдем себе?
Хороший ты парень, Армен, думаю я и возвращаюсь в ванную. Из зеркала на 
меня глядит лицо с засыхающей уже пеной. Я бреюсь. Из-под пены на левой скуле 
проступает короткий, но глубокий шрам. Я замечаю, впервые после сессии, что  моя 
кожа почти утратила свою природную смуглость, приобрела нездоровый желтый отте-
нок.
Я лукаво подмигиваю себе.
От сессии до сессии....
2.
- Почему так долго? Твой любимый лещ уже совсем остыл, - замечает Армен, 
наливая мне бокал сухого вина, а Дауд, кивнув, с грохотом подвигает мне стул. Я 
здороваюсь с Лешкой и присаживаюсь.
- Да, в авторемонт заскочил, да в "Алмаз" надо было заехать, - отвечаю я.
- Ты разве не на машине? - удивляется Дауд, который вчера не ездил с нами 
и потому не в курсе, чокаясь со мной. Мы пьем, и я закусываю лещом, который ока-
зывается первоклассным.
- Был, - отвечаю я. - Вчера.
- Андрей, - Лешка  откладывает вилку. - Весь ремонт за мой счет.
- Что у вас случилось? - тревожится Дауд, переводя на него свои  глубоко 
карие глаза.
- Да, - неохотно начинает Лешка. - Андрей же мне вчера свою машину дал, 
когда с вами поехал. И понимаешь, поворачиваю я с Псковской на Белова, ну, чтобы 
на Мира побыстрее выехать...
- А что ты на Псковской делал? - небрежно спрашиваю я, закуривая. Лешка, 
бессмысленно моргая, смотрит на меня.
- Я с заправки ехал, - говорит он наконец. - Что около базара.
Я ухмыляюсь и отвожу глаза. И Ленку он, конечно, не подвозил. Это ей про-
сто приснилось.
- Ну-ну, дальше, - говорит нетерпеливый Дауд.
- Что ну? Сворачиваю, значит, стою на светофоре, и тут в меня какой - то 
болван на "копейке" и впилился. - бокал в мощной лапе Армена вздрагивает, и вино 
выплескивается на брюки из английской фланели.
- Все как их жопы, - горько говорит Лешка. Я пристально наблюдаю за ним. - 
Фары вообще снесло начисто.
Дауд протягивает двоюродному брату салфетку. 
- Солью присыпать надо, - советует Лешка.
- Я бы его убил, - говорит Армен, не замечая салфетки  и глядя мне в лицо. 
Непонятно, кого он имеет в виду - Лешку или водителя злосчастной "копейки". Я 
беру салфетку у Дауда и промакиваю пятно. Армену будет 18 только в августе, но 
контролеры в автобусах не верили, что он школьник, начиная с девятого класса. 
Сейчас он смотрится ровесником Дауда, который самый старший в нашей компании - 
ему 25, он уже работает. В агентстве охраны, которое принадлежит моему отцу.
Но я-то  никогда не забываю, что он самый младший из нас, хотя у него по 
тхэквондо уже зеленый пояс, а у меня только черный. Он благодарно кивает мне, а 
Дауд  спрашивает Лешку:
- Ремонт, конечно, на твои деньги?
- Да Армен, Андрей... - Лешка прижимает к сердцу растопыренную пятерню. 
Армен усмехается и снова погружается в горестное раздумье.
- Нет, ты подумай! Еще и фары! - восклицает он, поднимая широкие черные 
брови так, что они загромождают весь лоб. - Что же ты сделал с ним?
- Что сделал? - переспрашивает Лешка. " Ох, что я с тобой сделаю", мечта-
тельно думаю я, глядя на его гладкое довольное лицо. - Вылез, значит, подошел к 
нему. Мужичок из копейки выскочил уже, стоит, трясется : извините, в роддом еду, 
за все заплачу.
- Кто сзади - тот всегда неправ, - соглашается Дауд. Он - бывалый шофер. - 
А ты?
- Я, конечно, деньги взял, а напоследок спросил: слушай, говорю, я одного 
не понимаю - как ты тормозишь, когда меня здесь нет? - Лешка смотрит на нас в 
ожидании реакции на свою шутку. Дауд усмехается и поднимает бокал, я зло улыба-
юсь, один Армен остается в грусти.
- Все - таки жалко, - говорит он решительно. - Андрюшкина машина ведь.
Лешка скисает, и, насупившись, ковыряет в своей тарелке. Дауд снова разли-
вает.
- Старье это, а не анекдот, - добиваю я Лешку. - А машину мне теперь, как 
минимум, две недели не видать. И отец вот скоро вернется - что я ему скажу?
- Ну, ладно вам, -  Дауд останавливает нас широким жестом. - Еще будет 
твоя  "бомба" летать как новенькая!
- Я очень на это надеюсь, - говорю я сквозь зубы, не глядя на Лешку.
- Так оно и будет, - убежденно говорит Армен, и по его предложению мы пьем 
за это.
- А у меня на работе вчера на работе такой случай был, - говорит Дауд, за-
куривая. - Мужчина решил взять кассу. В филиале, что на Ленинградской
- Ну и как? - спрашиваю я, чтобы разжечь рассказчика.
- Все путем. В маске, с пистолетом, значит. При пушке - мне сначала даже 
автомат примерещился, из этих, знаешь, маленьких, с укороченным стволом...
- Знаю.
- Так это у него обыкновенный Макаров оказался. Уж где он его раздобыл - 
не знаю.
- В городе чего - чего, а вот этой дряни навалом, - замечает Лешка. Армен 
пристально смотрит на него, и тот обреченно налегает на мясо в горшочке.
- Вкусно? - спрашиваю я. Лешка давится куском мяса, его круглые глаза вы-
лезают из орбит. Я с наслаждением крепко ударяю его по спине. Кусок вылетает у 
него изо рта и плюхается в его же бокал. Мы с Арменом смеемся.
- Вы меня совсем не слушаете, пацаны, - с неудовольствием говорит Дауд. 
Лешка, красный от злости, подзывает официанта, чтобы тот заменил бокал и принес 
еще бутылку вина. Я киваю, Васек тоже здоровается. 
- Я весь внимание, - говорю я Дауду.
- Ну, не суть, - благосклонно кивает тот. - В очереди одни женщины стояли. 
Он кассирше показывает и говорит: деньги давай. А потом... - Дауд профессиональ-
но негромко смеется, прикрывая ладонью лицо.
- Она нажала сигнализацию, и вы приехали, - предполагаю я. Дауд отрица-
тельно качает головой, глаза его блестят.
- Нет, сигнализацию, она конечно, нажала, но это было уже не нужно.
- Почему? - удивляется Лешка, разобравшийся к этому времени со своим дыха-
нием, бокалом, и, конечно, мясом в горшочке.
- Женщины набросились на него, отобрали пистолет, маску, шапку, - поясняет 
Дауд.
- Между прочим, норку, - вставляет Армен.
-  И куртку. Но куртка, впрочем, поганенькая, - продолжает Дауд. - А там 
еще какой - то старый пришел, за пенсией -  так он этого неудачника избил про-
сто. Еле вырвался и убежал.
- Этот банк Алексей Михайлович охраняет, - говорит Армен.
- Так я же сказал: в филиале, - говорит Дауд, и я предлагаю выпить за на-
ших пуленепробиваемых женщин. Я так и не понимаю, вправду ли это  было, или он 
рассказал просто историю, чтобы насмешить меня и отвлечь от грустных мыслей о 
пусть временной, но все же потере свободы передвижения. Если это так, я чертов-
ски тронут.
Братья не спеша пьют, потом Дауд облизывается, и сказав :
- До чего же я люблю Рислинг! - погружается в салат с кальмарами. На руке 
Армена пищат часы, он недовольно хлопает по ним.
- Девять  часов, - сообщает он.
Я доедаю леща и предлагаю:
- Мужики, пойдемте в " Башню"! А то здесь даже девок никаких подходящих 
нет. Там, может, кого и подцепим.
Армен, не переставая жевать, показывает в сторону сцены.
- Сиди, - говорит он с набитым ртом. - Все уже схвачено.
 Около сцены, на которой два гитариста и клавишник наяривают "Крошку", по-
следний хит сезона, среди толпы выделяются две довольно симпатичные девушки, и я 
даже со своего места вижу, как старательно они танцуют.
- За все заплачено, - добавляет Лешка. Я смотрю на девушек, и плавные дви-
жения той, что повыше, в коротком переливающемся платье, пронзают мое сердце 
странной болью. Лешка тем временем гудит мне в ухо :
- Очередь мы уже расписали. Нам с тобой высокую.
Девушка в танце запрокидывает голову, волосы светлой волной разлетаются по 
плечам. Я не вижу ее лица, но понимаю, что она улыбается мне. У меня перехваты-
вает дыхание, я не понимаю почему и злюсь на себя, однако машу ей рукой.
- Да, - говорю я, чтобы прийти в себя. - Если ты встанешь на все деньги 
своего отца в смешных купюрах по сто рублей - я имею в виду старые сто рублей, -  
и выдвинешь антенну своего сотового, то под рост ты ей подойдешь как раз. Ты бу-
дешь ей до плеча.
Братья дружно, от души, хохочут, так, что на нас оборачиваются ползала, в 
том числе и наши девушки. Лешка становится такого же  малинового цвета,  как и 
его пиджак, и прячется от нас за салатом. Армен машет рукой, и девушки подходят 
к нам.
- Это Андрей, - знакомит меня Дауд. - А это Марина и Ирочка.
Марина кивает. Я сижу, оцепенев, словно сквозь меня пустили сильный ток. 
Мне хочется вскочить, оттолкнуть всех, схватить эту девушку и унести ее далеко - 
далеко, но я сижу, словно прибитый, и даже подвигаю Марине стул. Ирочка устраи-
вается на коленях у Дауда и энергично врезается в салат. Я наливаю вина и подаю 
бокал Марине. Она слегка поворачивается и дарит мне благодарный взгляд сквозь 
растрепанную челку. Мое сердце куда - то проваливается, но в ту же секунду глаза 
ее снова становятся пустыми и бездумными, как у куклы.
Я решительно кладу руку на ее круглое колено.
- Мы не встречались раньше? - громко и отчетливо спрашиваю я. Девушка ста-
вит пустой бокал и бросает на меня быстрый взгляд. Ее лицо    опять становится 
осмысленным и очень красивым. Я не ошибся. Это же надо - спустя почти двенадцать 
лет! Я сглатываю комок в горле.
- К сожалению, нет, - а глаза ее уже опять бездонно пусты, хотя она при-
ветливо улыбается.
- Поедем уже, - нервно говорит Леша. Что его всегда портило - так это то, 
что он слишком много дергается.
- Поехали, - отвечаю я, справившись со своей неожиданной слабостью. - Мы 
вот только потанцуем. 
По лицу Марины пробегает вспышка удивления и какой - то, что ли, надежды. 
Она встает, я беру ее за руку.
- Там бы  и потанцевали, - раздраженно говорит Лешка, морщась от визгов 
Ирочки, которую Дауд поливает шампанским.
- Я думала, вы отвезете нас домой, - кокетливо говорит Марина. Мы как раз 
проходим мимо Лешки, и он зло смотрит на меня.
- Конечно, - говорит он, тоже вставая и преграждая нам дорогу. - Ты разве 
не пригласишь нас на чай?
- Ну, вообще-то уже поздно, да у меня и мама дома, - начинает ломаться  
Марина.
- Я могу и без чая, - успокаиваю я ее. Глаза Лешки становятся оловянными.
- Он не на машине, - цедит он сквозь зубы.
- Я думаю взять твою, - легко бросаю я. - Мне всегда нравились спортивные 
машины.
- Это еще почему? - агрессивно спрашивает Лешка.
- Тебе напомнить, кто подставил мою бомбу задом под какую - то копейку? - 
спрашиваю я, доставая из кармана злосчастные трусы. 
- И не потому ли, что в это время кого-то ставил раком сам? - заканчиваю я 
и швыряю их ему в лицо. Пошатнувшись от неожиданности, Лешка падает на свое ме-
сто. Ирочка, уже все поняв, пытается вскочить, но Дауд стискивает ее полуобна-
женную грудь одной рукой, чтоб не дергалась, а второй затыкает ей рот. Марина 
стоит, как истукан, в ужасе глядя на побледневшую подругу. Лешка тоже бледнеет - 
но это у него от бешенства, уж я - то его знаю, но Армен кладет ему свою лапищу 
на плечо и говорит Марине, улыбаясь:
- А ведь первыми их могли найти и родители Андрея, верно? Что бы они тогда 
подумали о своем послушном сыне?
Марина смеется, смягчается и Дауд, смотревший на меня с укоризной, и от-
пускает Ирочку.
- На машине или без нее, но ты проводишь меня домой? - вроде бы беззаботно  
спрашивает она, неожиданно сильно сжав мою руку и глядя мне в лицо отчаянными, 
абсолютно трезвыми глазами.
- Безусловно, - говорю я, опять сглотнув липкий комок, и тоже сжимаю ее  
руку. Она улыбается, и Лешка просто чернеет и отворачивается на стуле.
Дауд говорит :
- Ладно, мальчики, не стоит дуться. Убери это, и давай выпьем.
Я веду Марину к сцене, путаясь в стульях и официантах.
- Что тебе заказать? - спрашиваю я. Она задумывается.
- Тут есть и живой оркестр... Но вообще - то я очень люблю песню из "Тита-
ника".
Я иду и договариваюсь с музыкантами. Уходя на перекур, они приветливо ма-
шут нам руками, а соло-гитарист тем временем находит и ставит  нужную кассету. 
Мягкие, но необыкновенно пронзительные звуки песни разносятся по залу, и мы тан-
цуем. К нам присоединяются другие пары.
Я плотно прижимаю ее к себе. Платье у нее в обтяжку, с вырезом на спине, в 
который я, однако, не кладу руку. Я вижу ее светлые натуральные волосы, чувствую 
ее маленькие горячие ладошки на своих плечах.
- Здорово же ты вляпалась, Настенька, - говорю я тихо. Она вскидывает го-
лову, и я радостно вижу, как сквозь пустую маску, как росток сквозь асфальт, 
бурно пробивается испуганная, живая девчонка, моя Настя, которую я когда - то 
любил.
- Дюша? - она так же безмятежно, как в детстве, улыбается мне. - Что же 
теперь делать?
- Если насилие неизбежно, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольст-
вие, - говорю я. Улыбка гаснет на ее лице. Настя горько, понимающе кивает и го-
ворит быстрым шепотом :
- Мы ничего такого не хотели, - уголки ее губ совсем по - взрослому опус-
каются, а брови поднимаются домиком. - Я вчера своего с какой-то бабой застука-
ла, а он у меня.... крутой такой тоже. Как ты, - добавляет Настя с неуловимой 
гордостью. - И вот ты понимаешь, неприятно так стало - до тошноты. Вот Света и 
говорит : пойдем в ресторан, развеемся...
- А эту дурацкую перемену имен тоже она придумала? - Настя кивает:
- Чтобы никто, мол, не узнал.
- Эту бы Свету... - бросаю я сквозь зубы. Впрочем, так с ней и поступят. - 
Слушай меня внимательно. Сейчас я дам тебе денег, - Настя ошарашенно смотрит на 
меня, и поясняю : - На такси.
Благодарность вспыхивает в ее глубоких светлых глазах, она обвивает мне 
шею руками, чтобы было удобнее слушать. Прекрасно.
- И прижму хорошо, - Глаза Насти темнеют в прозелень. - Ты отпихивайся, 
тогда я тебя ударю, и мотай отсюда.
- Иначе нельзя, - добавляю я, незаметно передавая ей десятку. - Мне и так 
за тебя сейчас вставят.
- А Света?
- Раньше надо было думать, - говорю я жестко. - Причем головой.
Настя вздыхает.
- Понятно, все? - она кивает.
Я медленно отпускаю  руки, чувствуя, как напрягается каждая мышца ее спины 
и ниже, а затем резко прижимаю правой рукой к себе, а другую быстро и жадно за-
пускаю под платье.
Результат превосходит все мои ожидания. Черт бы ее подрал, всю эту синте-
тику, скользкую, как чешуя, но это проклятое платье задирается чуть ли не до 
шеи. Настя, тоже не ожидавшая ничего подобного,  визжит на весь зал.
Васек как раз рассчитывает наш столик, поэтому Армен и Дауд меня не видят, 
а Лешка успевает повернуться как раз к тому моменту, когда Настя, вырвавшись из 
моих рук, от души награждает меня роскошной оплеухой. Она вылетает из зала, как 
торпеда, прежде чем Лешка успевает вскочить и попытаться поймать ее.
Покачиваясь, я добираюсь до нашего столика и падаю на стул.
- С тебя тридцатка, - говорит Армен, и я отдаю ему деньги. - Наш столик 
уже рассчитали.
- Зачем же так спешить? - почти по - отечески журит меня Дауд. - Вот мы 
никуда не спешим, правда?
Он обнимает Свету - Ирочку. Та сидит и боится даже пикнуть, это видно по 
ее белому лицу.
- Никогда не позволяй женщинам бить себя, - наставительно говорит  Армен. 
- В крайнем случае, бей их сам. Крепче любить будут.
- Ты пойдешь с нами? - спрашивает он, вставая. Я отказываюсь, и они ухо-
дят. Уходит и Лешка,  бросив на меня последний бешеный взгляд. 
Когда Васек подходит ко мне, голова уже почти не гудит.
- Так мы не договаривались, девушка, - бормочу я, думая: "Кто бы и мою 
Ленку так".
- А? - участливо спрашивает Васечка,  и я поднимаю глаза. Убедившись, что 
со мной все в порядке, он говорит с восхищением, глядя в сторону выхода:
- Ай, молодец девчонка!
- Че? - спрашиваю я.
- Они эту - то, маленькую, вывели под белы рученьки, - с охотой рассказы-
вает  Васек. - А подружка ее как раз в такси садилась. Она толстого как лягнет, 
и шмыг - в машину!
Я через силу улыбаюсь - на душе у меня как-то муторно, но радует, что с 
этой Светкой все тоже образовалось. 
- Может, такси? - спрашивает деликатный Вася. Я изо всех сил трясу голо-
вой.
- Я сейчас сменяюсь, - добавляет Васек. Я встаю, обнимаю его за плечи и 
говорю:
- Пойдем! - и мы уходим. Проходя мимо сцены, я прихватываю с собой гитару. 
Что ей бестолку стоять?
Раньше мы жили с Васей в одном доме и учились в одной школе, пока я не  
перешел в другую, где и познакомился с Арменом. Вася был старше меня на два го-
да, тихий, сильный добродушный парень, слегка странный. Он носил хвостик, и 
очень любил свою мать, и еще я знал, что он никого в своей  жизни не обидел. Ни 
словом, ни делом.
Он также писал стихи и даже читал их мне, уже когда мы стали встречаться 
здесь, в "Колдунье". Услышав один из них, я, помнится, сразу подумал, как славно 
было бы положить его на  музыку. Четыре блатных аккорда я знал, но этого мне по-
казалось мало, и я украсил мелодию парой красивых выкрутасов - G и тот Em, что 
берется через баре. 
Васек приводит меня в небольшое подсобное помещение для персонала, где пе-
реодеваются официанты.
Я ставлю ногу на потрепанный стул и откашливаюсь.
- "Ветер - бродяга", - сообщаю я, тронув струны. Гитара уже порядком рас-
строена за вечер. Ну ничего, сойдет. -  Слова Василия  Иванова, музыка моя.
Порядком озадаченный Василий Иванов опускается на лавку около стены. Забе-
жавший переодеться сменщик с интересом смотрит на меня, продолжая расстегивать 
рубашку.
Я набираю в грудь побольше воздуха и ударяю по струнам: Привести сейчас 
всю песню на память, я, конечно, не смогу, но и спеть-то ее я решил потому, что 
последний куплет ее наиболее соответствовал тому муторному душевному состоянию, 
которое неожиданно свалилось на меня:
Но рассердившись, я выйду на волю,
и распахну двери в квартиру, 
и поделю на двоих его долю,
вечного странника, бродяги по миру...
Спев, я чувствую себя выдохшимся, убираю ногу со стула, обтираю его и при-
саживаюсь.
- Ну и как вам это показалось? - спрашиваю я у ошарашенно улыбающегося 
Васьки  и его напарника.
- Классно! - энергично отвечает парнишка, возвращаясь к забытым пуговицам. 
Легче мне, правда от этого  не становится. Васек  все еще не может прийти в се-
бя. - Слушай, парень, ты не из "Крейзи Трэша", нет? Уж больно хорошо ты играешь, 
прямо за душу берет.
- Нет, - говорю я устало.
- И все-таки я тебя где-то видел, - настаивает пацан, натягивая форменные 
брюки. Васек, очнувшись, торопливо хватается за свои джинсы. Глаза у него очуме-
лые.
- В последней сводке "Их разыскивает милиция", - поясняю я. Парень хохо-
чет.
- Еще, - раздается тоненький застенчивый голосок от двери, и я замечаю ма-
ленькую румяную повариху и других любопытных, столпившихся за дверью. Я присло-
няю гитару к стене и присаживаюсь рядом с Васей.
- И не проси, - говорю я и отворачиваюсь.
- Цыц! - довольно добродушно говорит парень, и они вместе с Васей разгоня-
ют любопытных. Я слышу, как в коридоре он препирается с метрдотелем.
- То, что он пьян, я понимаю, - гнусавит метр. - Но он хотя бы заплатил?
- Он мой друг, - отбрыкивается Вася. Я выхожу и улаживаю  вопрос.
- Если меня будет спрашивать хоть сам Господь Бог, - инструктирую я его. - 
Я уехал.
Получив на лапу, довольный метр исполнительно кивает и удаляется. Мы уеди-
няемся в каморке и закрываем дверь. Оказывается, Вася принес мне стопку водки и 
кусок еще теплого   яблочного пирога.
- У старшей поварихи сегодня день рождения, - объясняет Васек. Затем он 
вдруг быстро и пронзительно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что он просто до 
неприличия счастлив, но боится показать это. Вася неловко обнимает меня и гово-
рит негромко, но с чувством:
- Спасибо, Андрей. Еще никто никогда не пел песен на мои стихи.
- Все бывает в жизни первый раз, - устало говорю я, присаживаюсь на лавку, 
пью. Водка обжигает горло, пирог просто тает во рту. Васек прыгает по каморке в 
одной штанине, я прислоняюсь к стене и спрашиваю: - Как там твой клуб?
- Помаленьку, - говорит запыхавшийся Вася. - Как всегда, нет денег, а то 
мы бы уже выпустили журнал.
- Там есть твои стихи? - спрашиваю я и ощущаю, как черное отчаяние захле-
стывает меня с головой. Свет меркнет, мы словно сидим в подземном аквариуме, и 
сквозь тяжелый воздух до меня доносится раскатистое булькание Васька:
- Конечно. И два рассказа, - он справился, наконец, со штанами и застегнул 
взвизгнувшую молнию. Сейчас он смотрит на меня, довольный и улыбающийся, но 
слегка встревоженный. Свет мигает, и все возвращается на свои места. Все, кроме 
моей души. Она осталась где - то там, под землей.
- Я обязательно куплю его, как появится, - заверяю я Васька. Тот улыбает-
ся:
- Я подарю тебе авторский экземпляр.
-Лучше подари его своей девушке, - советую я. - Десятка у меня всегда най-
дется.
- Это ты говоришь какую - то чушь, - возражает Вася. - Мне отдают пять ав-
торских экземпляров. Что мне ими, стенки оклеивать?
Я усмехаюсь и говорю:
- Слушай, а познакомь меня с ней.
- И не проси, - опасно спокойно говорит Вася и снимает форменный пиджак, 
показав великолепную мускулатуру. Я горько смеюсь, наклоняюсь вперед и обхваты-
ваю голову руками.
- Отчего мне так плохо? - процеживаю я сквозь зубы. Васек присаживается ко 
мне, забыв про рубашку.
- Чувство недопитости мешает? - осторожно спрашивает он.
- Вот неделя прошла, как сессия кончилась - и в меня уже не лезет больше, 
- говорю я с тоской. Откуда, из каких мрачных закоулков мозга, на меня вдруг об-
рушилась эта черная меланхолия?
- Может, из-за того, что произошло? Я думаю, от тебя ведь не каждый день 
убегают девушки, - предполагает Вася.
- Нет, - говорю я, чувствуя прилив неожиданной гордости. - Хотя, признать-
ся, мне не каждый день вкатывают такие затрещины.
Вася лукаво улыбается и продолжает:
- С родоками поругался?
- Трудно поругаться с людьми, которых видишь раз в две недели, - говорю я 
мрачно.
- А что насчет денег? - спрашивает Вася, все более тревожась. Я молча 
смотрю на него.
- Понятно, - вздыхает он.
- Мне даже будут платить стипендию, - говорю я. - Целых 90 рублей. Три 
раза прийти к вам поужинать.
- Может, неприятности с твоей девушкой? - продолжает допытываться он, ис-
кренне пытаясь найти причину моей мировой скорби или хотя бы облегчить страдания 
от нее.
- Вот это да, - киваю я. - Но я думаю, сегодня вечером все уладится.
- А как насчет любви? - осторожно спросил Вася, глядя мне в лицо. Я усмех-
нулся.
- Этого  добра  - хоть жопой ешь. И так, и сяк...  Мне уже  надоедать ста-
ло.
Вася улыбается, но как-то неуверенно, и разводит руками.
- Тогда  я не знаю, чем тебе помочь, -  его  добродушное лицо становится 
совсем детским. Нечаянно он задевает позабытую гитару, и она со стоном начинает 
падать на пол.
- Песню  тебе разве спеть, - ловко подхватив ее, предлагает он.
Я соглашаюсь, прислоняюсь к стене и закуриваю.  Из ресторанной кухни не-
сутся запахи горящего  масла, шипит, истекая  кровью, мясо, шумит  в мойках во-
да. 
Васек трогает струны, лицо его становится печальным и одновременно каким-
то светлым.
-  Живая вода, - говорит он, крепко сощуривается и начинает петь. Его низ-
кий, звучный голос под аккомпанемент непредсказуемо неровной, но при этом заво-
раживающе ритмичной мелодии, глохнет в тесном пространстве подсобного помещения, 
но не теряет пронзительности.
И, смотря на  меня своими тяжелыми, кроваво - черными от тоски и недосыпа-
ния глазами, словно желая донести до меня что-то очень важное, он повторяет при-
пев:
Есть одна  любовь, та, что здесь и сейчас,
Есть  другая - та, что всегда,
Есть вода, которую пьют, чтобы жить,
Есть -  живая вода 
До меня доходит, что это все, и я уважительно  спрашиваю:
- Прекрасная песня. Почему  ты мне не показывал эти свои стихи?
 - Это не мои, - устало улыбается Вася. - Это -  Ильи Кормильцева.
- Не знаком, - говорю я, решив, что это кто-нибудь из клуба. - Но все рав-
но, классно.
В этот момент я вдруг отчетливо понимаю, кем я выгляжу в его глазах - сы-
тым дураком, бесящимся от жира. И хотя песня была совсем не про это, именно она 
возвращает меня в трезвую действительность. Чтобы преодолеть неловкость и стыд, 
я кладу руку ему на плечо и говорю, в общем - то искренне:
- Спасибо. Даже на душе полегчало.
- Значит, все - таки сложно у тебя с любовью, - чуть насмешливо говорит 
Вася. В этот момент в дверь энергично стучат. Я открываю, и врывается взбешенный 
музыкант. На нас он даже не смотрит. Он хватает гитару и исчезает, бормоча соч-
ные слова о наших родителях.
- Пойдем, - говорю я, и Васек тоже поднимается. 
 Я жду, пока он одевается и  тоже напяливаю свою дубленку. Пока Вася про-
щается с матерью (она работает здесь посудомойкой), я звоню в "Башню". Меня там 
знают, хозяин этого бара - отец Дауда. Я, собственно, просто хотел попросить 
Таньку, чтобы они никуда не уходили еще минут 15, но когда она начинает в трубку 
называть меня женским именем, я понимаю, что дело худо.
- Не паникуй, - говорю я. - Главное, не давайте себя увезти. Мы сейчас бу-
дем.
Я кладу трубку. Васек с интересом смотрит на меня, в глазах его нет и про-
блеска усталости.
- И где мы будем?
- Там, где льют живую воду, - говорю я сквозь зубы, увлекая его к дверям и 
проверяя, на месте ли нож.
3
Около своего дома оживленный и все еще  разгоряченный Вася вежливо проща-
ется с нами. Таньке с ним по пути, они с Ленкой звонко целуются, и пара исчезает 
в колодезной тьме двора. Мы с Ленкой идем дальше. Снег вкусно хрустит под нашими 
ногами и переливается электрическим светом.
Я искоса смотрю на Ленку. Губы ее все еще дрожат. Дура, думаю я с нежно-
стью, и радуюсь, что успел.
Их было четверо, как и нас - здоровенные пьяные битюки, и мне, в особенно-
сти вдвоем с мощным, но миролюбивым Васькой, никогда было бы  не справиться с 
ними. Но, идя на скандал, я был спокоен, и мой расчет оправдался. Один из охран-
ников узнал меня, и это решило исход дела, а Артур Акраматович даже ссудил меня 
деньгами на такси, хотя особой необходимости в этом не было.
- Андрей, если бы я только знал... - басом ворчал он, вращая вытаращенными 
глазами и прижимая руку к сердцу. - Однако какие сволочи! Подонки, хуже зверя!
Я подумал о том, чем сейчас мог бы заниматься Дауд, и промолчал.
- Любовь - это ведь тонкое дело! - прокричал он нам на прощание.
Неподалеку от рынка таксист высадил нас, ссылаясь на отвратительную дорогу 
и, в частности, на ужасную видимость. Остаток пути мы теперь преодолеваем пеш-
ком.
Ленка видит, что я смотрю на нее, но молчит, насупившись. Тогда я останав-
ливаюсь и прижимаю к себе. Она дрожит, несмотря на шубу.
- Андрей, - шепчет Лена, уткнувшись лицом мне в куртку, и вдруг слезы, как 
горох, сыплются у нее из глаз. - Что бы с нами было?
Я понимаю, что это вопрос риторический, и склоняюсь над ней.
В тот момент, когда я понимаю, что нам не помешает даже снег, что - то 
острое прижимается к моим ребрам сзади. Ленка испуганно вскрикивает.
- Закурить не найдется? - раздается резкий, как скрип двери, голос за моей 
спиной. Я запускаю руку в карман, затем резко отталкиваю Ленку, кричу ей:
- Беги! - а сам резко отпрыгиваю, разворачиваюсь, и бросаю пачку прямо в 
лицо этому заядлому курильщику. Парень инстинктивно шарахается, закрываясь ру-
кой, а когда он отнимает ее от лица, видит, как отблески далекого фонаря играют 
на моем ноже. Слышен торопливый хруст снега под сапожками стремительной Ленки.
Но тут я замечаю, что их трое, и сразу как - то вспоминаю, что мне сегодня 
уже съездили по ребрам ножкой от стула. И с особенной тоской - что до дома еще 
метров двести.
- И когда вы только накуритесь, - говорю я с иронией, которую не ощущаю. 
Один из парней рвется за Ленкой, но вожак спокойным жестом останавливает его, 
добавив несколько непонятных мне слов. Нагнувшись, он поднимает пачку.
- Мальборо, - говорит он странно знакомым голосом с отчетливым уважением и 
улыбается мне, сверкнув крепкими белыми зубами. Он года на три, на четыре по-
старше меня, но из всех троих он самый худенький и крепкий.
- Огоньку нету, - по возможности твердо  говорю я, и все трое хохочут.
- И на том спасибо, - невозмутимо говорит вожак, один из шестерок тут же 
подносит ему зажигалку. Он с каким-то веселым интересом смотрит на меня. Я ста-
раюсь незаметно отступить поближе к дому, что бы прикрыть хотя бы спину.
 - Тебя  не Андрей зовут? - небрежно спрашивает он. Я вздрагиваю и в пер-
вый раз внимательно смотрю на него. Они все трое в одинаковых черных шапочках и 
дешевых турецких куртках.
- Да, - признаюсь я. Он, кажется, цыган, или что-то в  этом роде, но те-
мень стоит такая, что я и  отца родного не узнал бы.
- Пойдем к фонарю, - говорит он решительно, широким взмахом руки отпуская 
своих товарищей. Я молча следую за ним. Когда мы доходим до фонаря, я уже точно 
знаю, кто он. В своей  жизни был близко знаком только с одним цыганом.  Вступив 
в освещенный круг, он поворачивается ко мне.
- Да ладно тебе, Рома - говорю я устало. - Что же это за город? Даже бан-
диты все знакомые.
- Я не бандит, - обидевшись, возражает Рома. - Я... типа Робин Гуд. Тебе 
далеко ещё? - продолжает он.
- Да порядочно,
- Пойдем, провожу.
- Спасибо, но я не баба, - начинаю упираться я, но Ромка только отмахива-
ется: - Пойдем, пойдем.
Потихоньку начинает идти снег, засыпая раскатанные до блеска лужицы в 
грязно - серых тоннелях тротуаров.
- У меня сегодня прямо вечер встреч, - усмехнувшись, говорю я ему. -  Зна-
ешь, кого я сегодня видел? Настеньку.
Ромка присвистывает.
- Да ты что? - от удивления и зависти он качает головой и выразительно цо-
кает языком. - Не, я как из нашего двора переехал, так  никого больше и не ви-
дел. Тебя вот только. Сейчас. Кстати, - добавляет он лукаво, отдавая мне сигаре-
ты. - Вовсе незачем было пачками швыряться. Это же тебе не граната. Я тебя раз-
глядел, когда вы еще только из такси вылезли, да постеснялся подойти. 
Конечно, думаю я, ведь нас тогда было - двое парней. Слишком много. Но я 
молчу, а Ромик тем временем погружается в воспоминания:
- И это уже сколько лет прошло! - восклицает он. Глаза его горят. - А ка-
кие серенады ты ей пел! Меня аж на слезу пробивало. Ты же за нее с рыжим - то 
этим, из соседнего двора, чуть ли не насмерть бился. Вон, я вижу, у тебя и шрам 
до сих пор не сошел, - он кивает на мою левую скулу, а я думаю: "Что лицо! Вот 
на сердце..."
- Я тебе жутко завидовал тогда, - прикусив губу и лукаво щурясь, признает-
ся Ромка. - Ну и как она?
- Ну, как.. Ты тоже изменился за те пять лет, что я тебя не видел, - отве-
чаю я. -  Мы с ней тоже необычно встретились...
- Ну прости, Андрюх, - Ромка кратко улыбается и отводит глаза. - Всяко бы-
вает.. Хорошо ведь, что это я на тебя вышел.
- Куда уж лучше, - ворчу я, и Ромка, смеясь, хлопает меня по плечу.
- Вредина, - констатирует он. - Это у тебя с детства.
- Ну ладно, - говорю я. - Но с ней - то мы встретились еще круче...
Я прерываю себя - какое ему, собственно, дело? - но белки его темных глаз 
так заинтересованно блестят в темноте, что я неожиданно рассказываю ему все. Он 
молчит и только беспрерывно курит мои сигареты, словно никак не может накурить-
ся.
Когда я дохожу до платья, намотавшегося на шею Насти, губы Ромки вздраги-
вают, и подлая улыбка струится по его смуглому лицу, как змея.
- Ну, об этом ты всегда мечтал, - не удержавшись, комментирует он.
- Иди ты, - сержусь я. - Мне было - то... лет  восемь всего, я еще ни о 
чем таком и не знал - то даже.
- В этом - то вся и соль! - хмыкнув, возражает он. - Это и была твоя на-
стоящая любовь. Сейчас же у всех не любовь, а одни гормоны.
Я тоже усмехаюсь, а Ромик подталкивает меня локтем, сплевывает на сугроб, 
мимо которого мы проходим, и отрывисто просит : - Дальше.
Я продолжаю.
Выговорившись, я чувствую себя опустошенным, и некоторое время идем молча. 
Очнувшись, я замечаю, его чуть отстраненный, хорошо знакомый мне  взгляд, и 
дрожь его сухих, нервных пальцев. Мне становится обидно до тошноты, но вспышка 
этого детского разочарования проходит быстро. Я снова вспоминаю, что уже давно 
кончилось детство - пора беззаботности, и как выразился Ромка, настоящей любви.
Я достаю из внутреннего бокового кармана пакет, сделанный из тетрадного 
листа в клетку, и протягиваю Роме.
Он, не разобрав поначалу, осторожно берет его в руки.
- Что это? - подозрительно спрашивает Рома. -  Ядрена бомба?
- Хуже, - говорю.  - Засушенная улыбка Солнца.
- Может, законсервированная? - усмехается он, но тут до него доходит, что 
это. Его горбатый нос становится безусловно хищным, тонкие ноздри раздуваются. 
Он оценивающе смотрит на меня, и черты его лица смягчаются.
- Не надо, - Рома  пытается вернуть пакет мне, но я отвожу его руку.
- Бери, - говорю. - Кури на здоровье.
Мы уже стоим в моем дворе, и я вижу свет в окнах первого этажа своего до-
ма.
- Мы уже пришли, - говорю я Роме, который уже спрятал пакет, и смотрит на 
меня своими огромными черными глазами так, словно и не собирается уходить. Он 
тоже быстро смотрит на дом, и лицо его неуловимо меняется.
- Слышишь, Андрей, - он снова прикусывает губу, становясь тем Ромкой - цы-
ганом, которого я знал и который был моим лучшим другом. - Ходи по этому району 
когда хочешь, с кем хочешь, куда хочешь - никого не бойся. Понял?
- Спасибо, Рома, - я вижу, что он хочет положить мне руку на плечо, но 
сдерживается.
Дружба - она ведь возможна  только при относительной одинаковости, равен-
стве, что ли, партнеров.
А мы ведь уже не ровня друг другу.
Он смотрит мне в глаза и смущенно улыбается, поняв, что я угадал его мыс-
ли, и поспешно отводит взгляд куда-то за мою спину, на мое крыльцо. Его лицо 
светлеет - видимо, он думает о том, что я рассказал ему про Настю.
- Смотри-ка, как получилось, - говорит Рома задумчиво, и с какой-то даже 
горечью. - Ты-то тоже... рыцарь без страха и упрека. Фигов Тристан! - сдержанная 
улыбка проскальзывает в уголках его тонких губ, и он выфыркивает ее в усы. - 
Спас, можно сказать, девчонку. Это просто какая - то счастливая звезда у нее.
Я медленно киваю, соглашаясь. 
- Но только знаешь, - морщась, говорю я. - Сидит в душе что-то, как зано-
за, и не пойму я, в чем дело. Все ведь вроде правильно сделал, а все равно... 
муторно как-то, - я склоняю голову набок.
Рома пристально смотрит на меня и кладет руку мне на плечо.
- Не опошляй любовь желанием, - тихо говорит он. - В особенности желанием 
обладать.
Он резко поворачивается и уходит, ссутулившись,  засунув руки в карманы 
поношенной куртки из искусственной коричневой замши и пиная комки соли, попадаю-
щиеся под ноги. А я смотрю ему вслед, как будто окаменевший от его взгляда, 
взгляда то ли сфинкса, то ли василиска.
Ай да Рома, Робин Гуд сытых пригородов! Три класса, четыре коридора! А 
ведь меня не смог понять до  конца даже Васек, потомственный интеллигент, чет-
вертый курс философского факультета! Впрочем, думаю я с усмешкой, у него там... 
одна теория.
На краю границы освещенного одиноким фонарем пространства Рома останавли-
вается на секунду, затем порывисто вскидывает голову и исчезает в темноте.  
Он знал, что я смотрю ему вслед, но он ни разу не обернулся.
Я поворачиваюсь и обнаруживаю на крыльце Ленку в расстегнутой шубе. Ее 
большие глаза печальны.
- Что это такое! - немедленно сержусь я. - Иди в дом!
- Мне страшно там одной, без тебя, - шепчет она, прижимаясь щекой к моему 
плечу, когда я под руку веду ее в дом. - С кем ты так долго разговаривал?
- Да, так.. это один мой старый друг.
- Вот как, - задумчиво говорит Лена, и ее голос мне не нравится. Я быстро 
смотрю на нее, но она уже как - то отстраненно улыбается мне.
- А что ? - спрашиваю я осторожно.
- Да просто ванна тебе уже набралась, - легко говорит она. Я целую ее и 
ухожу купаться.
Она солгала мне; здесь дело в чем - то другом.
Но слишком много событий уже обрушилось на меня сегодня, и я не хочу ду-
мать об этом. Я фыркаю, трусь жесткой варежкой, охаю от боли под ребрами, масси-
рую их горячей струей душа - в общем, наслаждаюсь тем единственным, в чем, по-
моему, люди равны богам. Перуну и Нептуну, например.
Когда я уже, насвистывая от удовольствия, распаренный и благодушный, рас-
тираюсь мохнатым полотенцем, Ленка приносит мне в ванную телефон.
- По-моему, это Армен, - говорит она. - Не дай ему заболтать себя - пиво 
согреется, а картошка простынет
- Картошка - то с грибами? - спрашиваю я, ловя ее руки. Она осторожно ос-
вобождается, кивает и уходит. Я вздыхаю, закутываюсь в махровый халат.
- Армен?
- Это я, дорогой. Ты прости, я тебя опять оторвал от бритвы? 
- Да ладно, - говорю я, наклоняясь и выпуская воду. - Я уже привык.
- Ты ведь так резко потерялся куда-то, так я звоню узнать, добрался ли ты.
- Я-то нормально дошел, а вот как вы съездили? - я сижу на краю ванны, и 
мне слышно, как с хлюпаньем и скворчаньем всасывается вода. Кто-то сегодня гово-
рил что- то про воду. А, Васек... Живая вода. Ну, можно пить, а можно и ноги 
мыть, думаю я.
- Ты представляешь, меня сегодня тоже побила женщина.
- Ты шутишь? Ирочка эта, что ли?
- Ну да. Когда мы вышли, чуть дышала, ей-богу. Я ее под руку-то держу, а 
она меня как стукнет ногой... прямо туда, я от удивления руки-то отпустил, сам 
понимаешь, надо ведь пострадавшего проверить, а она и убежала.
- Сегодня день, наверно, такой невезучий, - несколько лукавя, говорю я.
- Может быть. Но драться-то зачем? - " А зачем за руки хватать? " - Что я, 
зверь какой, что ли? - совершенно искренне возмущается Армен. Точь-в-точь как 
его дядя. - Мы вернулись в зал потом, хотели тебя забрать да вместе ехать, раз 
такое дело. Но ты уже ушел куда-то... А, нам метр сказал, что видел, как ты уе-
хал.
- Не понимаю, как мы разминулись, - вздыхаю я и подмигиваю своему отраже-
нию. Оно укоризненно качает в ответ кудрявой головой. И я вдруг вспоминаю, где 
теперь живет Рома. На улице имени Габерова,  известного парашютиста. Как и Лен-
ка.
- Лешка искал тебя, разбушевался так, вообще, - продолжает Армен.
- И где вы искали?
- Да мы  и не искали. Я Дауду говорю: Андрей - пацан сообразительный, себя 
в обиду не даст... разве что девушкам, - невинно добавляет Армен. - А мне завтра 
римское право пересдавать, а я еще учебник не открывал даже, с этими праздниками 
и соревнованиями. Так мы домой и поехали.
- Черт, - говорю я. - Я про соревнования-то и забыл.
- Ну хочешь, я позвоню тебе завтра, после как сдам, и вместе сходим к Бо-
рису Федоровичу. ( Это наш с ним тренер по тхэквондо)
- Это было бы просто замечательно, - искренне говорю я, обмывая ванну тол-
стой струей из душа.
- Ну так, без базара. Пока.
- Бывай.
Когда я прихожу в кухню, картошка с грибами и пиво уже  на столе. Я вдруг 
ощущаю зверский голод и набрасываюсь на еду. Все-таки Ленка молодчина у меня. 
Всегда знает, что именно необходимо сделать в данный момент.
- А ты чего не ешь? - спохватываюсь я с набитым ртом. Ленка сидит напротив 
меня на стуле и потерянно смотрит в окно.
- Не хочу, - небрежно пожимая плечами, говорит она, по-прежнему не смотря 
на меня.
- Мы с Арменом опять, наверное, уедем, - говорю я, наливая пива и подвигая 
ей фарфоровую немецкую кружку. Ленка отрывается от окна, озадаченно смотрит на 
кружку, потом, наконец, на меня, и спрашивает:
- Надолго? 
- Как всегда, недели на две, - равнодушно говорю я, снова набивая рот кар-
тошкой. Ленка морщит носик.
- В Питер опять? 
- Вот уж не знаю, - говорю я, подчищая тарелку и отодвигаю ее. - Где со-
ревнования будут проводить. Спасибо, я сыт.
Ленка убирает тарелку в мойку и уходит в спальню. Я допиваю свое пиво, 
рассматривая седые искорки падающего снега за окном, потом захожу в зал и зову 
ее. Она появляется, но медленнее, чем могла бы. Я беру ее за руку, одеваю на 
изящный пальчик кольцо с изумрудом - талисманом верности, и поясняю :
- Теперь ты - моя невеста.
Прежде чем она успевает открыть рот, закрываю его поцелуем и несу в спаль-
ню, а по дороге объясняю:
- Я тоже обиделся. Я тебя одну люблю, и такого дорогого человека, как ты, 
у меня больше нет.
Ленка уже довольна и готова уснуть. Но я ей этого не позволяю.
- Чего вертишься, не спится? - полусонно спрашивает она позже.
- Да, - Я действительно не могу заснуть.
- Что такое? - Ленка нежно обнимает мои плечи.
- Да... - Я колеблюсь. А, черт с ним. - Знаешь, кого я сегодня видел?
- Нет, - Ленка даже проснулась от любопытства.
- Свою первую, еще с детского сада, любовь.
- Пополнела, подурнела... Или расцвела? - интересуется она.
- Расцвела, - признаюсь я, успокаиваюсь и начинаю потихоньку засыпать.
- Андрей, - вдруг будит меня Лена.
- М-мм?
- А как она тебя называла?
- В детстве?
- Ну да.
- Дюша. Я был очень маленького роста и такой, знаешь, упитанный.
- Дюша.. Хорошее имя, - задумчиво говорит Ленка. Потом она долго молчит, и 
я радуюсь - заснула. Я уже начинаю опасаться этого разговора.
- А ты знаешь, я ей немного завидую, - говорит она задумчиво.
- Почему? - искренне удивляюсь я, и вдруг понимаю, что она сейчас скажет. 
И будет совершенно права.
- Сколько вам было?
- Мне - восемь, ей - пять.
- Это одиннадцать лет назад... Восемьдесят седьмой год. Вы уже здесь жили?
- Нет, - говорю я, и меня второй раз за день начинают душить слезы.  Лена 
не может видеть их в темноте, но она чувствует. - Мы жили в коммуналке, в цен-
тре. Тогда еще ничего этого не было - ни дома, ни машины, даже у отца.
- И ты еще не был сыном нового русского, - со вздохом заключает она и за-
сыпает - ее тело вздрагивает, расслабляясь. Мне же все равно не спится - по 
большей части, конечно, от ее последних слов. Я лежу в темноте и смотрю на пото-
лок. Прямо надо мной, неразличимая сейчас, в нем зияет впадина - заштукатуренное 
и зашпатлеванное воспоминание о том времени, когда мы еще только въехали сюда и 
я, играя с отцом в "Ограбление... по: новгородски", всадил прямо в потолок заряд 16 
-ой дроби. Нам повезло - все просто вонзилось в доски перекрытия, но если бы оно 
было бетонным, погибли бы все. Мне тогда было 12 лет, и с тех пор папа со мной 
уже не играл и не читал мне сказок, которыми было завалено полшкафа. Времени, 
черт подери, становилось все меньше и меньше, как будто кто-то ненасытный воро-
вал его. У отца. У меня. У всех.
От этих мыслей мне становится совсем уж тошно, и я решаю выйти во двор по-
курить - последнюю сигарету, как известно, и вор не берет, а уж Ромка и подавно 
оставил ее мне.
Когда я в одном ботинке стою в прихожей, из спальни выкатывается Ленка.
- Куда ты собрался? - спрашивает она полусонно - испуганно, хватая меня за 
рукав. - Вот нет на тебя угомону!
Я обнимаю ее и целую теплый лоб.
- Иди спи, - говорю я, слегка отстраняя ее. - Я скоро вернусь.
- Мне страшно без тебя, Андрей, - протестует Ленка, крепче прижимаясь ко 
мне.
- Иди хоть оденься, - вздыхаю я. - Мороз, наверно, градусов под тридцать.
Тихо взвизгнув от радости, Лена убегает. Конечно, она собирается еще пол-
часа и будит по дороге Терезу, мирно дремавшую под шкафом в гостиной. Она прима-
зывается к нам, и мы еще минут 15 ищем поводок. Когда мы выходим, на часах уже 
пять. Много же всякого всего успело произойти за 12 часов, думаю я.
Во дворе, освещенном в центре единственным фонарем, кроме нас нет ни души. 
Я смотрю на фонарь, он нервно мигает под тяжестью снежной шапки, нахлобученной 
ему на голову.
- Фонари под глазами черных окраин заштриховали наш день, - полушепотом, 
нараспев говорит Ленка, сидя на корточках и почесывая Терезе шею. Та тихо рычит 
от удовольствия и пытается прихватить зубами ее пальцы. Я стряхиваю пепел и улы-
баюсь Ленке, когда она поднимает свой взгляд на меня.
- Чего ты смеешься? - тоже полушепотом спрашивает Ленка.
- Ты поешь сейчас, - объясняю я. - А я вот сегодня задал вопрос одному че-
ловеку, и он в ответ тоже спел мне. Я вот и думаю теперь: что он все - таки хо-
тел сказать этим?
- Сказал бы прямо, - пожав плечами, замечает Ленка. Неожиданно ее глаза 
вспыхивают диким, первобытным ужасом, рот полуоткрывается. Я слышу, как из подъ-
езда соседней пятиэтажки кто-то выпрыгивает с жестким хрустом и бросаюсь вперед, 
уже чувствуя, что не успеваю, разворачиваюсь к нему лицом и выкидываю далеко 
вперед правую руку с ножом, а левой закрываю живот. "Вот и ходи, когда хочешь", 
- успеваю отстранённо подумать я.
Нападающий буквально насаживает себя на лезвие, но огромная инерция неумо-
лимо влечет его дальше, и  он обрушивается на меня всем своим костлявым телом. Я 
падаю, стараясь отвернуться от волны вонючего дыхания, которую он выбрасывает 
мне прямо в лицо, его кровь горячими всплесками течет по моим ногам. Упав, чело-
век оказывается  неожиданно легким. Он мучительно тяжело вздыхает с каким-то 
присвистом, вздрагивает и затихает. Из его рта на мое лицо падает горячий сгу-
сток. Меня немедленно тошнит, я отпускаю нож, напрочно застрявший в его кишках, 
обхватываю его обеими руками и отшвыриваю его от себя.
Труп мягко опускается в снег за большим сугробом, и я вижу, кто это. Это 
Коськин дог.
Внезапно усталость наваливается на меня, и я сажусь на залитом кровью и 
тающем от нее снегу. Ленка подходит ко мне и дает мне руку. 
- Вот спасибо, - я встаю и обнимаю ее, чтобы загородить от черных клякс, 
прожигающих снег. Она дрожит.
- Я убил всего лишь собаку, - жарко шепчу я ей в ухо. - Бездомную, голод-
ную одичавшую собаку. Он все равно не дожил бы до весны.
Тереза горестно воет.
- Пойдем в дом, - говорю я, оглядываясь и увлекая ее за собой, но она от-
страняется. В растерянности я смотрю, как она берет чистый снег, лепит снежок и 
снова подходит ко мне.
- Ты весь в крови, - говорит Ленка с болью в голосе. - Позволь, я оботру.
 Я наклоняю голову, и она трет мое лицо холодным снежком. 
- Черт, всю куртку уделал, - бормочу я.
- Прекрати выть! - кричу я Терезе, стукнув ее ногой по хребту. Она как-то 
боком отскакивает от меня, упирается лапами в снег и продолжает  свою погребаль-
ную песню.
- Оставь ее, - болезненно хмурясь, говорит Ленка, и я настолько удивляюсь 
ее лицу, что прекращаю свои попытки дотянуться до Терезы.
А  Ленка все трет и трет, отходит, чтобы набрать свежего  снега, и я чув-
ствую, как он тает на моем лице и холодными  струйками стекает по подбородку, 
снова замерзая и раздирая кожу.
Она сидит на корточках, молчаливая, серьезная, с таким выражением лица, 
которого я у нее никогда видел.
- Знаешь, - говорю я ей, когда она возвращается, обнимая и плотно прижимая 
к себе. - У тебя сейчас такое лицо, как у одной старинной иконы, которую я видел 
в Эчмиадзине.
- Где? - переспрашивает Ленка, протирая мое лицо.
- На родине Армена, - отвечаю я. - Помнишь, мы в прошлом году на кубок в 
Армению ездили, так мы тогда вырвались на пару деньков и сгоняли к нему.
Леночка кивает. Тут, наконец, ее глаза встречаются с моими, и она через 
силу  улыбается.
- Я испугалась очень, - начинает она и снова смолкает.
- Тч- ч -шш, - говорю я, крепче прижимая ее к себе и зарываясь лицом в ее 
волосы. - Все уже, все.
Словно в подтверждение моих слов Тереза перестает выть и лишь жалобно по-
скуливает.
-  Иди сюда, дурочка, - зову я ее, и она подбегает ко мне и прижимается к 
моим ногам.
Сглотнув, Леночка усмехается, и лицо ее становится дерзким. Снежок тает в 
ее руке и капает с пальцев мне на плечо. Я беру губами ее застывшие пальцы.
- Я подумала, что он сейчас он разорвет тебя на куски, и мне придется те-
бя, как Ивана - царевича какого-нибудь, склеивать живой водой.
- Снег - это же вода, - говорю я задумчиво, глядя на нее, и замечаю ее за-
плаканное лицо. Лена уже начинает стесняться его и пытается отвернуться, но я 
ловлю ее рот своим. Холодная вода и горькая кровь убитого дога смешивается у нас 
на губах. Мы долго, неторопливо целуемся.
- Лена, - спрашивая я негромко, когда она блаженно закрывает глаза. - А 
что у вас с Ромой?
Она вздрагивает, но смотрит на меня без испуга.
- За что я тебя люблю, - говорит Лена спокойно. - Так это за то, что ты 
чертовски быстро думаешь.
Я молчу и жду продолжения.
- Не беспокойся, - говорит она, внимательно глядя на меня своими зелено - 
карими глазами. - То же, что и у вас с Настей. Все уже в прошлом. Пойдем домой.
Теперь вздрагиваю я. "Спас, можно сказать, девчонку," - с непонятной горе-
чью сказал Рома; но теперь мне известна ее причина. Я быстро справляюсь с собой 
и говорю :
- Иди, - Ленка встревоженно смотрит на меня. - С детства, значит, питаешь 
склонность к бандитам? К местным Робин Гудам?
- Ты так же похож на Робин Гуда, как я на мать Терезу, - возражает Ленка, 
не двигаясь с места. Я усмехаюсь - я вижу, что она уже раскаивается в своей ис-
кренности, и мне становится жаль ее. К тому же, надо быть сумасшедшим, чтобы вы-
яснять отношения в шестом часу утра на улице в тридцатиградусный мороз.
- Хорошо, - говорю я. - Я Гай Гизборн, шериф Ноттингемский, но это уже не 
имеет значения, понимаешь?
- А что имеет? - все еще не выходит из боевой стойки Ленка. Я молча смотрю 
на нее.
- Например, то, что я люблю тебя, - говорю я наконец. Ленка удивленно и 
счастливо смотрит на меня, на и мне становится неловко, хотя я сказал правду. 
- Пожалуйста, иди в дом, - прошу я. - Мне нужно забрать нож, а я не хочу, 
чтобы ты видела это все.
Ленка, кажется, поняла. Она кивает, подзывает Терезу и идет к дому.
Я обхожу сугроб. Из развороченных внутренностей уже натекла горячая лужа, 
и кровь все еще хлещет из живота дога, как из прохудившегося бурдюка, и стекает 
по ручке моего ножа. Аккуратно, стараясь не обляпаться еще больше, я пытаюсь вы-
тащить его из тела, но он застрял намертво, да и пальцы вдобавок скользят по 
влажной ручке.
- Через час она просто трава, - чуть запыхавшись, бормочу я себе под нос, 
скорее машинально, чем по необходимости, вытирая пот со лба. Полуостывшая кровь, 
вяло струившаяся по моим рукам, ударяет по ним горячим фонтаном, когда мне все-
таки удается выдернуть нож.
- Живая вода, - мрачно говорю я сам себе, глядя на свои руки, и оглядыва-
юсь, ища чистого снега, чтобы обтереть их.
Ленка, конечно, торчит на крыльце вместе с Терезой, ожидая меня, и дует на 
руки. Ее маленькая фигурка кажется отсюда трогательно нелепой. Я вдруг ощущаю 
себя чертовски уставшим и полностью разбитым. Все события прошедшего дня разом 
наваливаются на меня, и мелькают, мелькают... так бы и уснул здесь, прямо на 
снегу, перемешанном с кровью. Я встряхиваюсь, поспешно вытираю нож и руки, тяже-
ло шагаю по колено в снегу и наконец добираюсь до дома.
- Знаешь, Лена, а ведь ты была права, - говорю я, опершись на ее плечо, 
чтобы собраться с силами.
- Вообще-то, я всегда права, - спокойно говорит Ленка. Мои глаза слипают-
ся, я трясу головой. - Пойдем, ты спишь на ходу.
- Нет, подожди, - я чувствую себя задетым и удерживаю ее руку. - Я ведь 
так редко признаю это, так неужели тебе неинтересно, в чем ты оказалась права на 
этот раз?
Лена поворачивается и пристально смотрит на меня, опять с этим новым, не-
привычным для меня лицом, которое открыла мне сегодняшняя ночь.
- Нет, - говорит она твердо. - В любви ничего не нужно объяснять. 
И добавляет тихо:
- Нужно делать.