Кузин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Чудесных людей не бывает

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Чудесных людей не бывает

  
  
  
   I
  
   Тень показалась из-за угла и тот час же напугала молодого человека. Тень была размытая, едва различимая, от тусклого света фонаря. Испугавшийся человек прижался спиной к стене, не выпуская из рук драгоценный свиток. А тень медленно продолжала свое шествие из-за угла, покачиваясь из стороны в сторону и становясь все меньше и меньше. И совершенно ничего в ней самой не было страшного, но молодой человек понял это лишь тогда, когда мимо него прошел сам владелец исчезнувшей тени, оборванец жалкого вида.
   Он перевел дух и невольно сравнил себя с прошедшим. Конечно, его ботинки пусть даже истоптанные, джинсы пусть изношенные и вязаный свитер трехлетней давности не были лохмотьями оборванца, но в небритой физиономии с темными мешками под воспаленными от ночной работы глазами и ввалившимися щеками, которые свидетельствовали о постоянном недоедании, прослеживалось явное сходство. Давно нечесаные волосы, при том длиной почти до самых плеч, еще больше очерняли картину.
   Он решил немедля более ни минуты продолжить свой путь в и без того опасном районе, повернул за злосчастный угол и быстрым шагом пошел по улице, в самом конце которой и находилась его цель - старый дом с уже начавшими рушиться кирпичами. Он шел быстро, поминутно оглядываясь, будто опасался слежки или внезапного нападения.
   Он был голоден, истощен физически. Жертвовал своим здоровьем ради того, что нес с собой, надеялся, что его творение оценят по достоинству, и на этот раз все будет иначе, а вместе с тем рассудок зло, холодно утверждал обратное: "Ну мучил ты себя, ночами напролет не спал, счет времени потерял, позабыл обо всех приятелях. Ну вылил, создал, написал, а толку-то что?! Что это изменит? Пусть стало внутри светлее, испытал радость творения, мимолетную, однодневную радость, которую совсем скоро съест физическая боль, слабость и вся гнилая среда. Безысходность!.. Ты обречен, ты заперт своей глупостью, упрямством, никому ненужным, ненужным даже тебе самому".
   Погруженный в такие мысли, пылая внутренним противоборством, он добрался до бледно-красной стены дома. Вход в подъезд располагался во дворе, попасть в который можно было только через арку. Молодой человек посмотрел на эту черную дыру, набрался храбрости и ринулся в нее, чуть ли не зажмурившись. Справа от него внизу, на земле кто-то вдруг закашлял. Человек побежал и через мгновенье уже был в подъезде. Но и тут не стоило расслабляться. Он вбежал на третий этаж, впрочем, очень осторожно, так как многие ступени были разбиты и уже давно не пригодны для бега по ним.
   Достигнув, наконец, нужной железной двери, он постучал с силой, но не часто. Ему отчасти удалось успокоить скачущее в груди сердце до того, как дверь открыл хозяин квартиры, Илья Сорокин. Это был сбитый человек среднего роста и среднего возраста с грубыми чертами лица и не менее грубыми манерами. На его голове осталось совсем немного жиденьких волосинок, но борода отличалась отменной густотой. Дверь он открыл в новеньком халате, а в руке держал старенькую березовую биту, на которой красовались знаками отличия за непрерывный стаж работы вмятины. Бита предназначалась не для пришедшего молодого человека. Он знал, что встречать гостей с битой наготове было для Ильи Сорокина неким ритуалом, а порой даже необходимостью, и поэтому не обращал на нее никакого внимания. Больше его тревожила вспыхивающая при каждом таком приходе мысль: "Что же я здесь делаю?! Зачем выношу свое творение на суд этому человеку? На что надеюсь и чего смею ожидать от судьбы?". Каждый раз его непременно посещало желание развернуться и уйти, чтобы никогда больше не встречаться с этим подлым торгашом... Но идти было больше некуда и приходилось и терпеть унижение, и испытывать разочарование. Раз за разом.
   Илья Сорокин жил в двух смежных квартирах и имел в совокупности пять комнат и две уборных, одна из которых являлась на самом деле кладовкой для не пользующихся спросом книг, картин, аудиозаписей, так и нереализованных чужих рукописей. Вторую квартиру он выкупил после смерти хозяйки-старушки у ее наследников, часть оборудовал под складские помещения, пробил проход к своей квартире, а от второй входной двери избавляться не стал, так как был очень рад иметь на всякий случай запасной выход.
   - Здорово, Мишенька, - с наигранной лаской, выражавшей какую-то претензию, сказал Сорокин. - Проходи. Милости просим.
   Пришедший повиновался и молча последовал за ним в дальнюю комнату. Они прошли через широкий коридор с выцветшими обоями, на которых были изображены узоры, лишь отдаленно напоминающие полевые цветы. Вся квартира Сорокина была заставлена шкафами, коробками, стены завешаны полками, прикрепленными с сомнительной надежностью. Находиться здесь Михаилу было так же мучительно, как ярому защитнику животных - в доме охотника-живодера, выставляющего напоказ все свои трофеи. Сорокинскими же трофеями был товар, среди которого в каких-нибудь грязных коробках или на пыльных полках и завалялись работы Михаила. Некоторые попали в другие, вероятно, не менее поганые руки.
   - Что ты там притащил на этот раз? - без особого интереса спросил хозяин квартиры, кивнув на свиток в его руках, и принялся открывать бутылку пива.
   Михаил разворачивал принесенный холст руками, дрожащими не столько от волнения, сколько от переполнявшей его злости, в то время как Илья Сорокин, судья и присяжные в одном лице оценщика, с наслаждением сосал пиво из горлышка.
   - Хочешь? - предложил Сорокин, протягивая Михаилу наполовину опустошенную бутылку.
   - Не хочу. Смотри, - с нескрываемым раздражением произнес Михаил, представляя свежую работу.
   На холсте были изображены в пастельных тонах обнимающиеся мать и сын. Внешний вид матери говорил о ее смертельной болезни, о том, что она доживает свои последние дни. Однако лицо ее сияет гордостью и умиротворением. Одежда, выражение лиц, позы, обстановка в старенькой комнатушке - все было преподнесено так, что внимательный взор мог раскрыть целую историю. Но Илья Сорокин не обладал таким взором, и такие темы как в жизни, так и в искусстве, его не волновали.
   - Ну, мальчик мой. Что же ты все дурачишься да дурачишься? - едва посмотрев на картину и оценив ее по собственным критериям, он вынес заключение. - Когда же ты возьмешься за работу? Когда проснется в тебе здравый разум, - его притворный заботливый тон в одно в одно мгновенье сменился грубостью, - и ты перестанешь, наконец, таскать ко мне подобную ахинею...
   Михаил быстро свернул картину, чуть не порвав ее. Он был полон отчаяния, нахлынувшего на него волной и уносившего последние остатки его сил, и в то же время ненависти, придающей новые силы негативного характера. Он едва себя контролировал. Но его состояние не имело значения для Сорокина, продолжавшего сыпать оскорблениями.
   - Мне придется изрядно попотеть, чтобы хотя бы за вшивые пять сотен сплавить твою, - следующее слово он выплюнул с ухмылкой отвращения, - "картину"... Ладно, оставь... Но никаких денег ты сейчас не получишь. Нашел дурака! Только после продажи, возможной продажи. Брал бы лучше пример с Кондакова. Его произведения разбирают тут же, даже заказы делают. С ним приятно, а что самое главное - выгодно иметь дело. Он молодец! Кстати, обещал быть с минуты на минуту.
   Михаил этого Кондакова, ни разу с ним не встречавшись, уже заочно ненавидел и презирал из-за одних только рассказов Сорокина. Он представлялся ему абсолютным халтурщиком, рисующим исключительно ради денег и не имеющим в голове ничего интересного, ничего своего. Складыванию такого мнения также способствовали показы Сорокиным его картин в качестве примера.
   - Между прочим, - все говорил побледневшему Михаилу торгаш, - благодаря Кондакову ты и имеешь кое-какие деньги со своих "картин". Уж не знаю, зачем он меняет свои полотна на это. Может, из-за сострадания. Конечно, мне приходится ему еще доплачивать. Ведь обмен-то неравноценный получается. Разве можно сравнивать...
   Неожиданный поступок Михаила не дал ему договорить. В зале, в котором Сорокин проводил подобные встречи, и в котором они сейчас находились, был камин. Камин этот уже многое повидал, нравился Сорокину, и тот следил за его исправной работой. К тому же топлива для него в этой квартире всегда было в избытке. Михаил долго отстраненно смотрел на игру огня в камине. Ужасные мысли кружились в его голове. Что-то злое, твердившее по дороге сюда о неизбежности, теперь радовалось своей правоте и рыдало из-за нее же, потом снова радовалось, предлагая свои ужасные идеи. Одну из таких идей Михаил не замедлил реализовать. Он смял картину - творение свое, одним стремительным шагом оказался у камина и бросил ее в него. "Все, все во власть огня! Пусть горит. Пепел, чистота и жизнь подобная смерти..." Теперь он желал только этого одного.
   В ту секунду, когда вечно голодный огонь поглотил верхний левый угол картины и почти уже добрался до головы умирающей матери, кто-то оттолкнул Михаила так, что тот упал, и кинулся в камин за картиной, которая тут же была ловко извлечена и потушена практически не пострадавшей.
   Михаил сидел на полу ошарашенный, даже не думая вставать, и разглядывал появившегося как будто из ниоткуда человека. Человек этот был среднего роста, на пару лет старшего него. Лицо его было худое, но не настолько, как Михаила, смуглое с небольшими черными бакенбардами и живыми выразительными глазами. Одет он был просто - серые джинсы, простенький пиджак черного цвета и футболка под ним.
   - Ба-а, Сережа, - нарушил минутное молчание Сорокин и весь растаял в улыбке перед новым гостем. - Оставь ты это. Пусть горит к чертовой матери. Зачем тебе портить свои руки, они еще могут сослужить неплохую службу. А юнец пусть сходит с ума так, как ему это больше нравится.
   Он подтолкнул лежащего Михаила ногой в бок. Гость как-то строго посмотрел на Илью Сорокина, что заставило того замолчать и проглотить слюну, а вместе с ней - всю свою бестолковую речь. Впрочем, уже в следующую секунду Сережа заулыбался ему в ответ и проговорил вполне дружелюбно:
   - Здравствуйте, Илья Петрович. Уже так поздно, я к Вам заторопился и случайно оставил в мастерской одну свою свежую работку. Она Вам обязательно придется по вкусу, и покупателям - тоже. Обязательно. Можете не сомневаться. Я как-нибудь занесу.
   - Заноси, заноси, Сережа. Только не завтра - завтра меня весь день не будет.
   - Как скажете. Хорошо, - медленно произнес любезный гость, и глаза его, как показалось Михаилу, сверкнули огнем. - Сейчас могу предложить четыре других картины. Я же не с пустыми руками пришел.
   Говоря это, он бегло осмотрел картину Михаила, аккуратно ее свернул и отдал в руки автора, после чего помог ему подняться.
   - Будем знакомы, - сказал он и протянул Михаилу ладонь для пожатия. - Сергей Кондаков, художник-любитель.
   - Профессионал, - с гордостью словно за родного сына поправил его Сорокин.
   - А Вы, должно быть, - Михаил, - спросил он молчавшего, вконец ошеломленного Михаила.
   - Да, я, - выжал в ответ тот и неуверенно пожал протянутую руку.
   - Рад нашему необычайному знакомству.
   - Что же ты! Показывай картины, - выказывая отсутствие терпения и каких-либо манер, сказал Илья Сорокин.
   - Да вот же они, - Сергей вышел в коридор и тут же вернулся с четырьмя картинами, уже облаченными в рамы. - Оцените.
   - Превосходно! Замечательно! - приговаривал Сорокин, рассматривая товар. - Как по-твоему, Миша? Вот у кого тебе надо учиться. Ну, что скажешь?
   - Ничего отвратительнее в жизни не видел! - неожиданно для себя самого выпалил Михаил, развернулся и направился к выходу.
  
   I I
  
   Михаил с еще большей скоростью спустился по лестнице в подъезде, чем до этого вбежал по ней. На этот раз не испытывая ни малейшего страха, он преодолел двор и арку, где тот, кто ранее кашлял, теперь стонал и о чем-то молил в бреду, и пошел быстрыми твердыми шагами по длинной улице. Он был взбешен, негодовал от несправедливости и проклинал собственную глупость. Вскоре ярость сменилось замешательством, а замешательство - чуть ли не радостью. Такие перемены в настроении присущи либо сумасшедшему, либо человеку в состоянии близком к сумасшествию. Но с другой стороны, каждый испытывал подобное, а после желал поскорее об этом забыть, считая спокойный характер и упорядоченность мыслей тем, что их отделяет от сумасшедших.
   Замешательство Михаила выразилось в следующих мыслях: "Может, я просто завидую этому Кондакову. Неужели?.. Конечно, разумеется, нет. Нет! Чему там завидовать? Это же последний болван. Пусть у него денег немного больше, характер он имеет гадкий, такой, который, впрочем, многих привлекает. И эти многие любят и его, и картины его. Любят, потому что такие же болваны, как и он сам, ничего общего с настоящим искусством не имеющие".
   А радовался он после такого умозаключения тому, что это его посещение квартиры Сорокина было последним. Он уверил себя, что больше никогда не будет иметь дело с этим проходимцем, даже умирая голодной смертью. Но писать, писать он не бросит, тем более теперь. Он словно ребенка прижал груди помятую картину с обгоревшим краешком, и снова ему припомнился Кондаков - спаситель картины, теперь только с несколько иной стороны. Перед тем как выйти из квартиры, Михаил коротко обернулся, и ему показалось, что Кондаков ему подмигнул и как-то по-хитрому улыбнулся. А возможно, не показалось, и это было на самом деле.
   Далее он попытался успокоиться, прогнать из головы как можно больше мыслей, вслушаться в ночную тишину. Это ему почти удалось, но беспокойство приняло другую форму. На замену прежним мыслям пришло осознание опасности нахождения в этом районе, которое он испытывал недавно, когда только шел к Сорокину. Также он осознал и то, что не понимает, куда идет, и что уже заблудился.
   Вдруг за спиной послышались быстрые шаги. Сердце замерло, легкие перестали требовать воздух. Стук ботинок о сырой асфальт становился чаще, громче, отчетливее. За ним бежали!
   - Постойте же, Михаил!
   Он обернулся и увидел Кондакова, вспотевшего в погоне за ним. Он подумал, что тот решил отомстить за оскорбление, остановился и приготовился защищаться.
   - Я уже потерял надежду Вас найти, - тяжело дыша, сказал Кондаков.
   - Зачем меня искать? - спросил Михаил несвойственным ему тоном.
   - Затем, что ваши работы симпатичны мне, да и не только мне, и мы уже давно хотели с Вами познакомиться, - прямо ответил Кондаков, а потом произнес скороговоркой: - Не будем здесь стоять - слишком опасно. Пойдемте лучше со мной.
   Он пошел вперед по дороге. Михаил не шевельнулся.
   - У Вас запланированы какие-то неотложные дела на предстоящую ночь?
   В ответ - молчание.
   - Даже если есть, бросьте их и не пожалеете. Послушайте, я понимаю, Вы имеете все основания мне не доверять, но я не совсем такой, каким предстою перед Сорокиным, и с каким довелось Вам познакомиться. При этом я не страдаю раздвоением личности и болен не тяжелее остальных людей, вернее, тем же, чем и они. Но что мне рассказывать, Вы все итак знаете. К тому же, - Кондаков придвинулся к нему поближе и шепнул на самое ухо, - не рискнув довериться мне сейчас, Вы рискуете потерять многое - потерять хороший шанс.
   По бессвязной на первый взгляд речи Кондакова было заметно, что он нетрезв. Михаил ничего не понял из сказанного, за исключением намека на то, что в его критической ситуации терять особо нечего и необходимо использовать каждый появившийся шанс - ведь он может оказаться последним. Скорее это обстоятельство, чем откровенная лесть, заставило Михаила последовать за сомнительным художником.
   Воцарившаяся ночь оказалась тихой и удивительно теплой, чтобы называться октябрьской. Усталость, завладев сначала мышцами ног, постепенно добралась до головы Михаила и заволокла ее своим туманом. В этом тумане среди размышлений о Сорокине, оценки личности Кондакова, которая немедленно заходила в тупик при каждом новом повороте, и прочих мыслей, обычно одолевающих человека после насыщенного событиями дня, когда он отходит ко сну, затерялось его отношение к самому себе и к своей дальнейшей судьбе. Не важно для него стало даже чувство самосохранения.
   Сергей Кондаков что-то рассказывал Михаилу, покорно шедшему за ним, но постоянно отстававшему. Он не подгонял его и сам не сбавлял шаг, а только останавливался подождать увлеченный своими размышлениями вслух о погоде, о выпивке, о плачевном положении искусства в сегодняшнем мире, и о том, что за искусство выдают.
   - Куда мы идем? - прервал его Михаил.
   - К моим соратникам и друзьям, по-настоящему чудесным людям.
   - Далеко еще?
   - Вовсе нет. Вон за тем поворотом останется пройти всего сто метров.
   Усталость, вызванная скорее моральным истощением, нежели физическим, одолевала Михаила с каждой минутой все больше. Однако состояние его невероятным образом переменилось, когда он оказался в квартире друзей Кондакова. Он ожил и, более того, был изумлен. Словно, попал в подлинный оазис и после долгих лет пыли и раскаленного песка ощутил свежий прохладный воздух.
   Соратниками и друзьями Кондакова, собравшимися в тот вечер, были художники, прозаики, поэты, музыканты, были даже скульптор и актер. В том, что они действительно достойные люди, "по-настоящему чудесные", как выразился Кондаков, можно было убедиться, просто слушая их разговоры, наблюдая за жестами, мимикой. Кроме того, Михаилу посчастливилось познакомиться с их творчеством, вернее сказать, с ее маленькой частью, ибо эта квартира являла собой антипод квартиры-склада, торговой точки Сорокина. Это был своего рода музей, дышащий жизнью, не для туристов. На стенах в условиях лучшего содержания висели картины, а одна стена сама была необычной картиной, сотворенной двумя мастерами - скульптором и пейзажистом. Эта стена казалась проходом в другой, солнечный и беззаботный мир, где нежно колышется пшеница в рост человека, а над ней - ясное бирюзовое небо. Под этими произведениями сидели их родители.
   Михаил ощутил себя счастливым. От усталости и недавнего срыва не осталось и следа, если не брать в счет мешков под глазами и вялых, неточных движений. Кондаков представил его компании, в которой, между прочим, сам имел не последнее слово. Он не обманул Михаила, знакомству с ним на самом деле были рады. Сергей показал спасенную им от сожжения картину. Михаила хвалили, даже художник, работами которого Михаил ни раз восхищался в квартире Сорокина, сказал несколько одобрительных слов. Не обошлось, разумеется, без критики, но критики здоровой, которая пошла на пользу начинающему художнику. Он даже удивился тому, как мог допустить в своих работах такие простые ошибки, связанные, например, со светом.
   - Я хочу сделать тебе от лица нашего коллектива деловое предложение, - сказал Сергей Михаилу. - Продай нам свое произведение, скажем, за десять тысяч рублей и за право приходить сюда в любое время дня и ночи и оставаться столько, сколько пожелаешь. Ну как, договорились?
   - Давай считать это первым членским взносом, - и Михаил протянул ему свое творение.
   - Отлично. Только это уже не первый твой взнос. Иди за мной.
   Они прошли по узкому длинному коридору в дальнюю комнату, где Михаилом овладело еще большее удивление. Когда Сергей включил свет, он увидел на стене среди прочих картин три свои. Красные деревья, через густую листву которых пробиваются лучи весеннего солнца; солдат, опустившийся на колени и прижимающийся к родной земле; ветхий деревенский домик, кажущийся частью осенней природы, уходящий в прошлое вместе со старым временем, - над этими сюжетами он проводил недели и месяцы, полные бессонных ночей. Он уже смирился с мыслей, что все это стало таким же товаром, как, например, стул или же рулон обоев, и теперь находится в чьих-то грязных руках. Он думал, что у Сорокина все клиенты одного типа, и был счастлив обнаружить, что ошибался. Некоторые его картины висели облаченные в аккуратные рамы в таком доме, который ему и не снился, и смотрели на них такие люди, о встрече с какими он только мечтал.
   Да, он был счастлив! Это счастье, оказывается, поджидало его за углом, и он это чувствовал, но поймать его все никак не мог. Вернувшись домой под утро, он забылся сладким спокойным сном, которого у него не было уже на протяжении долгого времени. Лишь один не значительный на первый взгляд случай, который будет освещен далее, заставил Михаила насторожиться.
   - Покажи мне свои картины, пожалуйста, - попросил Сергея Михаил. - Я имею ввиду настоящие картины, а не те, что предназначались для продажи.
   Сергей улыбнулся находчивости нового знакомого и достал из сундука, который располагался в углу той же комнаты, несколько полотен, хорошо завернутых в специальную ткань. Слезы подступили к глазам Михаила, когда он одну за одной разворачивал живущие в темном сундуке картины. Чувство прекрасного соперничало с чувством несправедливости.
   Так негативное представление о Кондакове, сложившееся в уме Михаила до знакомства с ним, было полностью разбито.
   - Пойдем ко всем и выпьем немного вина, - предложил Сергей, улыбаясь губами, но не глазами.
   В большой комнате было весело. Читали небольшие рассказы и эссе собственного сочинения, а после - стихи. Михаил старался не упустить ни единого слова, запоминал жесты и интонации читавших. Все казалось ему чем-то непостижимым, чем-то чудесным. После одного рассказа сам собой возник спор между убежденным материалистом и не менее убежденным в своих взглядах идеалистом. На цитаты Эпикура, Локка, Фейербаха и Маркса идеалист отвечал цитатами Платона, Шеллинга, Гегеля и Юма. Оба в одно время поняли, что спор, начатый в античности, может продолжаться между ними бесконечно, и подняли бокалы за временное примирение.
   - Максим, что ты пишешь? Поделись с нами, - обратился художник, знакомый Михаилу своими работами, к парню лет восемнадцати, сидевшему в углу с блокнотом и карандашом в руках и время от времени что-то шептавшему себе под нос.
   - Я еще не закончил.
   - Прочитай, что есть. Мы не будем слишком строги, если ты сам того не захочешь.
   После недолгого раздумья Максим согласился, что-то дописал быстро и встал. Его глаза выражали боль и надежду. Напряженные мышцы, поднятая голова, устремленный куда-то в потолок взгляд - в такой позе, с видом отважного революционера он начал читать.
  

Вы благороднее считаете себя,

Сеятелями добра, спасителями мира.

Так и было до этого дня,

Пока вас сила не соблазнила.

Ваша цель была высокой,

Но сменив способ достижения,

Вы другой пошли дорогой

И претворили понижение.

Словно тот послушный либерал,

Вы похоронили свои идеалы.

Вам показалось, что мир ваш мал,

И благородные дела ваши малы.

  
   Он помолчал, опустив голову, потом пробежался по всем взглядом, немного задержавшись на Михаиле и Сергее. Его лицо и голос изменились.
   - Я любил вас, люблю и сейчас. Поэтому опомниться прошу.
   В душной комнате воцарилась тишина. Парень дернул струну, до которой никто не осмеливался дотрагиваться, да так дернул, что та чуть не порвалась, расстроив весь инструмент.
   - Максим! - вдруг кто-то крикнул. - Этот гад достоин участи куда пострашнее. Воспринимай это как оправданную жертву, которая впоследствии...
   - Не стоило посвящать его, - перебил его другой.
   - Тс-с, - остановил всех Сергей.
   Он ушел с Максимом в другую комнату. Они пробыли там довольно долго, а когда вернулись, по ним было видно, что ни о чем не договорились, хоть и выглядели большими друзьями.
   Только они удалились для разговора, как наполнились вином все бокалы. Кто-то протянул бокал Михаилу. Не произнося ни слова, все выпили, зная, за что пьют. Один Михаил не знал. Для него были загадкой и стих парня, и печаль, появившаяся на лицах этих людей. Никто ему ничего не объяснял, а спрашивать он не хотел.
   Вскоре встал поэт, чтобы прочесть свое произведение, за ним бард сыграл свое, снова заспорили о том, что первично: материя или сознание, и время пошло привычным ходом.
  
   I I I
  
   Следующий день Михаил работал как никогда. Он был в прекрасном расположении духа, чувствовал себя отдохнувшим и полным сил, а обедал и ужинал в положенное время. Ум был ясным, движения - точными, кисти, краски и холст - настолько послушными, что ему оставалось только вовремя подхватывать очередной прилив творческой энергии и направлять его в нужное русло. Такой гармоничной работе позавидовал бы любой механизм.
   К концу дня солнце приблизилось к горизонту так, что земля с усаженными на ней домами, лентами пыльных дорог, людьми, торопящимися с работы, преобразила все свои цвета. На холсте уже обозначился светлый, добрый замысел художника. Его внутренние ощущения, смешиваясь с сиюминутным настроением, находили свое отображение традиционным путем. У Михаила появилось необычное для него желание - выйти на улицу и немного погулять под серым небом в окружении людей в серых одеждах с серыми лицами. Захотелось разглядеть в этих лицах все цвета радуги со всеми всевозможными оттенками и дополнить самому эту палитру. Он даже знал, как это сделать! Постепенно, без какой-либо спешки вливать в людей самые лучшие чувства - ярко-зеленые, оранжевые, голубые, желтые - все, какие он испытывает или когда-то испытал. Это светлые пейзажи, добрые улыбки на лицах детей и их родителей, какой-то веселый беззаботный праздник, долгожданное свидание и многое другое. В жизни всего этого полно. Но надо не забывать первое время и про темные тона - жизненные уроки, неповторимыми шрамами откладывающиеся у каждого на сердце. Огромная роль должна отводиться аккуратности и вниманию - ведь цвета могут перемешаться и выдать нечто страшное. Любовь, например, может обратиться ревностью, ненавистью или даже стремлением к мести.
   Он бросил взгляд на незаконченное произведение и улыбнулся. Вот что служило ему орудием до этого, и будет служить впредь.
   Он достал из шкафа и надел белую рубашку с немного устаревшим воротником и манжетами, но качественно сшитую и стоившую, когда он работал на заводе, немало. Он вышел из подъезда, насладился свежим осенним воздухом и с минуту стоял, задумавшись о том, куда же ему идти. Он хотел и боялся пойти туда, где провел ночь. Дорогу он прекрасно запомнил, так как не раз бывал в том районе города. Но вдруг это был всего лишь сон, расстройство его измученного рассудка, принявшего во сне форму его мечты? Что тогда? Может, не сон, и он найдет ту дверь, а за дверью - тех удивительных людей. Будет проводить в их обществе все свое свободное время и пресытится. Чудесность перестанет быть для него таковой, и среди ярких красок в их глазах он будет видеть грязные серые пятна. Ничего больше не будет видеть, кроме этих грязных пятен! Рассыпалась бы его мечта, и это было бы намного хуже. Он боялся потерять, еще не успев обрести.
   Отогнав эти мысли, он пошел по улице, вглядываясь в лица прохожих. Некоторые сторонились его, но большинство не замечали этого проникающего взгляда на себе. Быстро темнело, люди встречались все реже, и света фонарей становилось недостаточно. Михаил осмотрелся и с удивлением обнаружил, что идет по направлению к дому Ильи Сорокина.
   Неожиданно мимо него, спотыкаясь и выкрикивая что-то, пробежали несколько людей. Он поднял голову и увидел лизавшие темное небо огненные языки, и зарево над ними, прячущее за собой звезды. Пламя взметалось вверх и опускалось за крышу многоэтажного дома. Он побежал вслед за людьми и, обогнув дом, увидел за ним толпу зевак, красно-белую машину и команду пожарных, заливающих через окна квартиру на третьем этаже старого здания. Из арки, что вела во двор, выбежал пожарный, весь в саже, и сообщил, что в квартире никого нет, и что не уцелело ни одной вещи.
   Михаил бросился со всех ног в арку, потому что понял - горит квартира Сорокина. Он проскочил мимо пожарного и вбежал в подъезд, теряя рассудок. Он падал на разваленных ступенях, задыхался от едкого дыма, наполнившего весь подъезд. Подгоняемый неведомой силой, он обежал все комнаты, руками разгоняя дым и огонь, и ничего, кроме залы и углей, не нашел. В разбитое окно ворвалась струя воды и ударила его по ногам. Он упал в черное болото и потерял сознание.
   Пробудил Михаила запах нашатырного спирта. Спасенный пожарным, он лежал на дороге с чувством, что побывал в настоящем аду. Он пытался избавиться от этого чувства, пытался откашляться, но безрезультатно. Словно рука черта, что-то его душило. Перед его затуманенным взором проплывали погибшие картины, стихотворения, пьесы, какие-то наброски - то, что обратилось в залу и теперь, вылетая из окон и повинуясь игре ветра, плавно опускалось на землю. Ему казалось, что человечество слишком много сейчас потеряло, лишившись возможности увидеть, узнать, прочитать...
   Лениво воя, подъехала машина скорой помощи. Он с трудом встал и побрел прочь, спотыкаясь и превозмогая боль. Он не слышал крика останавливающих его людей. В ушах дико шумело, голова раскалывалась на части, а кашель не переставал сотрясать его израненное, обожженное тело.
   Ему не намного стало лучше, когда через час он подошел к дому, в котором собирались чудесные люди. Он пришел за утешением, как обиженный ребенок со слезами на щеках приходит к маме. Но он знал, что вместе с тем принесет страшную весть.
   Прямо у подъезда стоял грузовик с крытым верхом, принадлежавший какой-то транспортировочной компании. Обойдя его, Михаил попал в дом. Дверь квартиры долго не открывали, и это несколько напугало его. Наконец ее открыл Сергей Кондаков, на котором была рабочая форма с той же фирменной эмблемой, которую Михаил приметил на машине перед входом. Внешний вид Михаила привел Сергея в ужас. Он сразу провел гостя в ванную и, пока тот умывался, сбегал за аптечкой.
   - Что с тобой случилось? Где ты был? - спрашивал Сергей, а в его голове уже крутилась догадка.
   Михаил поведал ему страшную историю. Хоть каждое слово приносило ему нестерпимую боль, он рассказал все, что видел. Сергей несколько минут молчал, напряженно о чем-то думая. Михаила поразило та реакция, с которой он воспринял его слова.
   - Ну, что ж, - спокойно произнес Сергей, видимо, приняв какое-то решение. - Я ничего не буду говорить, лучше ты все увидишь сам.
   То, что Михаил увидел, вызвало в нем целый шквал противоречивых эмоций, в которых он еще долго не мог разобраться. Хорошее и плохое, добро и зло, правда и обман - все сразу на него обрушилось, когда Сергей привел его в зал, в котором находились двое чудесных людей, одетых так же, как Сергей. Сначала это навело Михаила на странную мысль о маскараде, но через мгновение все прояснилось. Эти люди разбирали картонные коробки, стоявшие несколькими рядами перед ними. Не заметив вошедших, они продолжали свой разговор.
   - А мне его совсем не жаль.
   - А почему его должно быть жаль?! Мы его не убили и не избили. Мы просто вернули свое.
   - Конечно!
   - Вызволили из грязных лап то, что еще можно было спасти. Мы же сами продали за бесценок, помимо барахла, немало стоящих вещей. Тогда деньги были нужны как никогда.
   - Да. Теперь наши возможности стали куда шире. Чтобы ни говорил Максим, а поступили правильно...
   Содержимым коробок было то, что Михаил считал навсегда утерянным. Люди извлекали из коробок картины, рукописи и другие произведения, бывшие товаром Ильи Сорокина.
   - Здорово, что мы ему тем самым еще коготки обломали.
   - Ага. Он оказал нам любезность своей страстью к камину... Смотри! Это одна из ранних работ Кондакова. Ее до сих пор никто не купил.
   - Глупцы.
   Но удивительное дело: Михаил теперь не видел в этих картинах того, за что он их полюбил, что изменило его образ жизни и его самого. Он посмотрел в глаза Сергея, сделавшиеся от этого взгляда грустными, и ужаснулся. В глубине зрачка, между яркими полосками явственно проступало что-то темное. Михаила снова забил кашель, и он поспешил выйти на свежий воздух. Уйти из этой квартиры, из этого дома, из этого города. Куда-нибудь далеко, где нет ни людей, ни денег, а значит, нет обмана и заблуждений.
   - Михаил, - окликнул его уже в подъезде Сергей, разгадавший его отношение к происходящему. - Ты вправе думать на этот счет, что хочешь. Но не делай поспешных выводов. Через неделю, месяц или год ты все равно нас оправдаешь. Главное, чтобы не было поздно. Поэтому, - он потупил взгляд, - тебе не стоит обращаться в милицию.
   - Да, не стоит... А не поменяете ли вы свою точку зрения? Похоже, вы уже сейчас боитесь думать, что совершили ошибку, и сами ищите себе оправдание... Прощайте, чудесные люди!
   Он сказал это без злости или ненависти, а скорее с печалью и жалостью и ушел, облаченный в почерневшую рубашку, чтобы бороться в одиночку. Ушел в свою маленькую комнату продолжить работу. Забыв о сне, не замечая холода, он проработал всю ночь. Он был сосредоточен, и единственная мысль, не относящаяся к картине, была, как ни странно, об Илье Сорокине. Ему хотелось заглянуть в его глаза, вдруг он многое в них попросту не замечал.
   Вновь Михаил выплескивал себя сиюминутного на холст, на тот же холст, что и днем. Но на этот раз принцип его работы радикально отличался от предыдущего, впрочем, как и сам художник - от того, который при помощи кисти извлекал из себя светлое и доброе, то, что переполняло его, и чем он щедро делился с миром. Сейчас же он во многом нуждался сам, а переполняли его совсем другие чувства.
   Завершив картину, он отошел от нее на пару метров, чтобы лучше рассмотреть. Результат поверг его в ужас. Словно кто-то окатил его холодной водой из ведра, он смотрел на картину, в которой не осталось ни светлого, ни доброго, и терял уверенность в том, что создал ее именно он. Являясь и врачом, и пациентом, он прочитал на холсте свой диагноз, призывавший к борьбе - борьбе за небо и землю, любовь и счастье, понимание и сострадание, за возрождение в душах людей прекрасного и трогательного - того, что их излечит. Ощущая в себе отчаянный зов своей собственной души, приглушенный болезнью, он понимал, что начать следует с себя.
   И в этот раз молодой художник не сдался и не сломался. Он приготовил чистый холст с новыми красками и кистями и под пробивающимися через осеннее небо и оконные стекла лучами утреннего солнца приступил к работе над собой.
  
  
  

2008 г.

  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"