Хочу сделать признание! Я невменяем, я асоциален, я опасен! Я признаю это. Я нуждаюсь в помощи, мне необходима интенсивная терапия. Обезвредьте меня. Свяжите мне руки за спиной, отрубите кисти! Я невменяем и опасен...
Все напрасно. Меня никто не слышит, никто мне не поможет...
Теперь, когда обнаружилась моя болезнь, я оглядываюсь в тщетных попытках найти то место, время или событие, которое могло послужить зарождению болезни. Переворачивая свою память, прихожу к мысли, что я сам уже был рождён с этой невменяемостью, чтобы там ни говорили врачи. Родители обеспечили мне спокойное детство в дорогом детском саду, никогда не оставляли без взрослых. Учился в престижной школе со скучными, такими же, как я, подростками, потом - в лучшем в городе университете. Нет, либо я родился с расстройством рассудка, либо расстройство родило меня и вообще всех людей на свете.
Но почему же тогда изолировали только меня? Почему я асоциален, в то время как защитник правопорядка, что бил меня дубинкой, социален? Я забираю свое признание! Слышите, я вменяем! Это вы больные, вы все сумасшедшие, вас надо лечить терапией! Я требую свободы и сатисфакции!
Все напрасно. Меня никто не слышит, никто не поможет... Сейчас, наверно, ночь, а я где-то далеко от всего мира, похоронен под тяжестью ста тонн сырой земли, спрятан от всего мира, изолирован от больных больными. Я, нормальный человек, работник финансовой службы крупного предприятия, только получивший очередное повышение, на пути домой был избит и пленен сумасшедшими людьми, которые предпринимают попытки меня вылечить. От чего вылечить?!
Я отбросил тягостные воспоминания и открыл глаза. Тусклый свет из коридора, проходя через толстое стекло, падал на серые стены, голые как античные статуи, и серый холодный бетон пола. В углу стояла койка, рядом с ней низкая тумбочка, а посреди комнаты с потолка свисал подобно сталактиту мой кожаный ремень, грозный, как коса посланника смерти, неизбежный, как сама смерть. Я прикоснулся к нему и тут же отдернул руку, словно обжегся. Ремень превратился в маятник, неумолимо отсчитывающий последние минуты моей жизни.
Я нашел в себе силы еще раз прокрутить в голове событие, которое послужило поводом моему аресту. Я шел домой по парку в прекрасном настроении, и черт меня дернул тогда запрыгнуть на бордюр. Какое же это преступление? Сделал шаг в сторону, прошелся по траве, приминая ее. Но даже и это не преступление. Подбиваемый неожиданно проснувшимся во мне юношеским озорством повалился я в костюме на землю возле раскидистого тополя. Только вздохнул полной грудью, только повернул голову к солнцу и сощурился, как меня схватили, подняли, выламывая руки.
Может быть, я сплю. Сейчас проснусь под деревом, и буду долго смеяться. Надо проверить, ущипнуть, укусить себя.
Боль! Я же чувствую боль. Мои бока помнят, насколько жестка была дубинка.
Пять, четыре, три... два... один. Маятник остановился, приняв привычную форму ремня. Я направился к нему, но шум шагов в коридоре заставил меня отойти к койке. Прозвучали щелчки открывающегося замка, включился свет, от которого у меня заболели глаза, и в моей камере оказался человек в сером костюме с серым лицом. Он не представился, но его внешний вид выдавал в нем низкооплачиваемого адвоката. Во мне вспыхнула надежда. Да! Я даже и забыл думать о разных судах и процессах. Сейчас он достанет из портфеля какой-нибудь новоиспеченный закон, нарушителем какого я неумышленно стал. Мы всё разберём по пунктам, пожмём друг другу руки. После меня завалят извинениями, среди которых будет ничтожная сумма компенсации. Скоро все вернется на свои места. Надо лишь немного потерпеть.
Но лицо адвоката было холодно и во многом походило на бетонный пол моей камеры. Он молча смотрел на меня безразличными глазами не больше минуты, после чего подошел к ремню, проверил его на прочность и вышел. Ремень от его рук закачался.
Еще через минуту я оправился от состояния шока и кинулся за ним, кричал, стучал в запертую дверь, но было поздно. Колебания петли замедлялись.