Пальцы сводило от боли - холод безжалостной удавкой сжал их и не отпускал. Хвала Небесам - не попустили потерять меховые варежки, старенькие, изношенные, с потрепанным и истертым мехом, но все-таки какая-то защита. Ногам было стократ хуже - то тонкокожее недоразумение, посмевшее называться обувью, от мороза не спасало совершенно. Поэтому они уже давно не болели - ледышки вообще боли не чувствуют.
Остатки тепла хранились где-то очень глубоко внутри, за кожухом из козьего меха, за шерстяной рубахой, за слоем овчины между ними... Не то чтобы их было много, этих остатков, но они позволяли жить и двигаться. Пока.
Вперед, только вперед. Остановиться - значило подписать себе приговор. Смертный. То-то обрадовались бы недруги! Но нет, он дойдет. Он не даст им повода для ликования, еще чего! Пусть сами возятся там... убийц подсылают или что там принято для расправы. Или вот на плаху, да...
Зачем им убийцы, если сам Закон на их стороне? Правильно, никакой необходимости. А тут все легко - убиваешь одного, подкупаешь другого, шантажируешь третьего... и враг как на блюде подан. С петрушкой и гарниром.
И у него нет никого, кто мог бы подтвердить невиновность. Никого. То есть... нет-нет! Он не станет. У него жена, в которой он души не чает, дети - долгожданные, между прочим. Наследники, настоящие! Не станет он подвергать их опасности и свидетельствовать в пользу проигравшего... Кому это нужно, кроме этого самого проигравшего? Никому. Да и проигравшему, в общем, тоже... Ведь не факт, что это бы помогло. Может же быть и наоборот - только затянет в ловушку друга...
"Карбиан, Карбиан... Нет, это подло - так думать про тебя. Просто ты знаешь, что это - не поможет..."
Метель насмешливо и сочувственно похлопала его по плечам, огладила колючими от снежных иголочек ладошками заиндевевшие щеки...
Вот и правильно, вот так и надо! Метель - его лучшая подружка! Следы заметет - никто не найдет. Даже с ищейками - попробуй, учуй стылый след под слоем снега по холку.
Зубы клацнули от пробравшего до костей ледяного ветра, и он поплотнее замотался в шерстяное полотно.
Ничего, это все не беда. Это все он переживет. Ну, проиграл, да. С кем не бывает? Подставился так по-глупому - тоже не страшно. Главное - остальных не приплел, так что все в порядке. Честь по прежнему с ним, жизнь - тоже. И даже свобода пока что не утрачена. Что еще нужно для счастья?
"Тепла и жратвы", - услужливо подсказал организм.
"Скоро уже... До вечера успеем..."
"Если ноги не откажут..." - организм так и сочился скепсисом и ехидством. С одной стороны это было хорошо - ехидничает, значит, живой и запас сил есть... А с другой стороны... - где это видано, чтобы организмы с хозяевами разговаривали?
"Начало бреда? Или это я свихнулся уже? Или просто психологическая защита такая?"
В небольшом ельнике, неожиданно вставшем на его пути, метели почти не ощущалось. Правда, сам ельник ясно говорил о том, что Его Благородие изволил заблудиться маленько. Во всяком случае, никаких ельников в дороге быть не должно, насколько он помнил карту.
Ну да ладно. Зато этот маленький овражек, в который он так весело сейчас кувыркнулся (весело, весело! не плакать же теперь из-за этого... да и впрямь ведь весело вышло - когда б обстоятельства другими были, так он бы первый и поржал бы...), неплохо укроет его от ветра. И можно будет хотя бы минут пять отдохнуть и перевести дух.
Он снял сапоги и стал неумело, но тщательно растирать ноги. Хотя как можно растирать ледяные булыжники? Разве ж это ноги? Правда, они ходят... ну и то хлеб.
Когда настала пора надевать сапоги обратно, он проклял свою инициативу с растиранием. Уж лучше бы так шел, глядишь - и дошел бы как-нибудь... А как вот теперь засовывать эти неподвижные культяпки в это...эту обувь?
Засунул, однако.
"Да я - герой!" - искреннее восхищение собственным подвигом было пронизано не менее искренним отвращением к собственному же идиотизму.
"Давай, давай, герой! Шевели костылями! А не то костыли же и получишь в результате!"
Метель о нем не забыла. Радостно взвыла, приветствовав вихрем снега в лицо, чуть не сбила с ног ветром в порыве энтузиазма...
"А ведь сейчас весна... уже полмесяца как. В столице птицы в скверах щебечут..."
Он слишком замерз, слишком устал, чтобы и далее успешно отражать нескончаемые атаки тоски и отчаянья. Но тем не менее сдаваться им на милость не собирался. Довольно и того, что он проиграл людям - еще не хватало сдаться каким-то там эмоциям.
"Оригинальный способ отдать концы, Твое Благородие", - ворчливо буркнула меланхолия. - "На плахе-то побыстрее было бы... да и в компании опять же..."
"Цыц!" - он задохнулся от коварного порыва ветра и побрел туда, где, по его прикидкам, было пристанище. - "Под топор я всегда успею. Мне бы подрыгаться еще..."
Клятой меланхолии только дай шансик корни в нем пустить - тут же расцветет пышным цветом. И в могилу сведет за милую душу, да-да!
До пристанища он таки добрел. Полуживым, обмороженным, обессиленным - но все-таки... Дошел. Вон развалившийся амбар, старые корявые яблони, а за ними черепица крыши. Это был дом его первой любовницы. Он сам подарил его Берейне вместе с кусочком земли, яблоневым садом и маленьким прудиком. Тогда он еще мог дарить...
Берейна никогда сюда не ездила - терпеть не могла всего, что было с ним связано. Но и избавляться от "тягостной" собственности не спешила - придерживала на всякий случай, мало ли что, вдруг понадобится...
Вот и понадобилось. Не ей, правда, но что с того?
Он подошел к задней двери, непослушными руками с величайшим трудом достал нож и стал неумело, но настойчиво ковыряться в замке. В конце концов, удача улыбнулась ему, и дужка замка откинулась, а дверь покорно скрипнула, отворяясь.
Темные коридоры, темная же кухня где-то слева... знакомые стены.
Наконец-то! Покой. Безопасность. Тепло. Вот это счастье и есть. Еще бы тут еды какой-нибудь достать, и вообще станет...
Его тупое Благородие застыл, одеревенев.
"Ну и стерва же ты, удача моя... Уж не улыбалась бы тогда, что ли..."
Тепло. В давно заброшенном доме. Ага...
Он тихонько повернулся, решив сперва покинуть дом, а там уже решить, что делать дальше. И уперся животом в копье Пса-сыскаря. Точнее, копья. Трое Псов стояли перед ним, безмолвные и неподвижные.
- Предсказуемость - моя любимая черта в преступниках, - голос Вожака звучен и приятен. - Приятно, когда можно не напрягать силы Псарни и просто выслать ребят на перехват в указанную точку... Вы арестованы, Ваше Благородие. Желаете казни в столице или на лоне природы? Я, Кубир Гашта, имею сейчас такое право, если что...
- Мне надо подумать, - устало просипел он, не делая более попыток бежать. Хватит, набегался.
- У вас есть пара часов, Ваше Благородие, - кивнул Вожак. - Потом я или казню Вас сам, или будем выдвигаться в город. Проводите Его Благородие к огню, ребята.
"Неужели он и впрямь предугадал этот мой шаг? Кто мог вспомнить об этом домике? Даже Берейна вспоминает о нем раз в год, в фискальный месяц... и то... Или... это ты? Неужели они все же добрались до твоих, мой друг, что ты столь безропотно меня сдал? Я никогда этого уже не узнаю... Да и... не хочу я этого знать. Пусть лучше это будет Вожак. Он умный, он мог догадаться, да просто перелопатить данные о всей моей бывшей собственности, сопоставить все, что смог узнать о моем уходе - и сообразить, где искать. Это он - умный, сильный и хитрый Пес, выследил меня. И никто меня не сдавал. Все честно, все рады..."
- Не стоит тратить на меня тепло, господа. Мне нечего делать в столице. А вам нет смысла тащить с собой государственного преступника.
- Я дозволяю Вам распорядиться своим именем, Ваше Благородие, - отчетливо, чтобы слышала вся Стая, сказал Вожак.
- Спасибо, - вот. Вот она, удача. Своеобразная, конечно, но... когда не осталось ничего другого, то и такой надо радоваться. Тем более что спасти имя выпадает далеко не всякому.
- Я, Этта Гвесс Шаннарх вю Джойль, отдаю все имя свое... - он замолчал. "Карбиану Бургу вю Бешто! Да, он не стал свидетельствовать в мою пользу. Но и не предавал ведь. Не предавал! Это не он! Не он... значит, и имя - ему... Так ведь?" - Отдаю имя свое ныне здравствующему Вожаку сыскной Стаи Его Величества, Кубиру Гаште.
В комнате повисла тишина.
Неподвижно застыл в обманчиво расслабленной позе Пес.
Неслышными тенями распласталась по стенам его Стая.
Беспрецедентный случай. Преступник свое Имя, последнее, что у него есть - отдает не просто палачу (такие-то случаи бывали, хоть и не часто, от того у палачей Имен мого бывает), а тому, кто его поймал. Этту неожиданно посетило странное веселье от происходящего, темное, мутное, с привкусом крови на губах... Он криво усмехнулся и выпрямился до самой последней прямоты, когда прямее уже некуда. Развернул плечи и чуть потянулся - до хруста в суставах.
'Вот и нет у меня имен. Ни одного. Ни того, что дарует мне земля моя... Джойль... впрочем, она уже тоже не моя. Ни... всех остальных. Более нет у меня даже и такой защиты, голый я перед судьбой, как младенец, и ничто не хранит меня от зла... Безымянный. Самое смешное, что мне по идее страшно должно быть, наверное - а не страшно совсем. Раньше, видать, этого боялись больше. Не зря же столько сказок про потерю имен... все эти 'забыл я о наречении своем, горе мне!' и вон те 'кровью плачу за каждый звук своего имени!'... Раньше этого боялись. Раньше имена имели силу - как имели силу молитвы и духи предков. А сейчас? В самом ли деле этот мой последний шаг к смерти открыл меня всякому злу? Или... я и раньше никогда не был защищен моими именами?'
Наконец Вожак прервал молчание:
- Принято, - сказал он звучным, глубоким голосом. - Дар мною принят, и да не забудут о нем ни я, ни находящиеся здесь свидетели!
И коротко, резко кивнул головой. Лицо Пса было непроницаемо. Он долго смотрел на Этту и медленно произнес, глядя на остальных:
- Об осужденном позаботиться. Всем горячий обед. Ему тоже. Я скоро вернусь.
- А как же... тихо начал Этта, но его, похоже, никто не услышал.
Он ведь уже приготовился принять казнь в ближайший час... Даже в ближайшие полчаса... Чего тянуть-то?!
"Горячий обед... Зачем? Так же удобнее - голову снести, в мешок - и в столицу. Тело в пруд можно кинуть. А можно не кидать... Ну что, приехали? А ведь даже сейчас мне хочется удрать - из тепла, от обещанного обеда... было бы, куда - непременно удрал бы. Ну или попытался. А так - я ж там окочурюсь, в этой холодрыге. Лучше уж от честной стали - почему-то это не кажется столь... унизительным. Тут все честно - раз догнали, значит, совсем проиграл. А проигравший платит же, так, Этта? Ох... забыл... я же уже и не Этта... Я - Безымянный. По своей воле и своим словом... Кубир этот явно не ожидал такого... интересно, что он с ним сделает, с именем этим? Занесет в свитки памяти? Назовет сына? Или лошадь? Или... предпочтет забыть? Я бы забыл. Нафига мне имя приговоренного неудачника?"
Он, стараясь потверже держаться на ногах, прошел со своим конвоем в натопленную комнату и сел у стены. Прямо на пол. Он вообще любил сидеть на полу. Да и смысл устраиваться на диване или в кресле, когда жить-то осталось всего-ничего...Хотя - кажется, ещё его кормить будут?!
"И куда же это Вожак пошел? Чего ему не хватает-то? Саблю у седла забыл, что ли?"
А впрочем... какая разница. Вот ведь как - теперь он не волен даже и казнь свою приблизить. За него всё решат... решили уже. Можно просто вот так... согреться, даже поесть, почувствовать, как хороша жизнь... была... будет ещё, если приведут боги родиться снова в человеческом обличье. А почему бы и нет? Он ведь не так много сделал зла. Не успел... Он старался как лучше, ему всегда как-то неловко было расставаться - даже с проворовавшейся прислугой, с изменившей почти на его глазах любовницей... Ему было неловко, словно это он был виноват, словно это он предал, а не его предали... Он не выяснял отношений - просто молчал. А кому нужны слова, если человек сделал... то, что он сделал? Никакими словами это уже не изменить. Бесполезное дело. Да и невместно скандалы-то устраивать, он же дворянин как-никак... был. Не делал зла. Добра тоже не больно-то много успел сделать... но проклинать его и радоваться его смерти, пожалуй, никто не будет. И то хорошо.
Его подхватила и словно бы ласково провела ладонью по волосам какая-то странная легкость. Ничего не решать, ни за что не отвечать - это легко, да...и уже не болит так душа при мысли о друге, о своей неудавшейся жизни.. Чему болеть? Кто это тут? Он - никто, вздох, воспоминание, ему почти уже не больно. У пустого места не может быть душевной боли - откуда ей там взяться... Ни боли, ни мыслей... Еда вон есть. И хватит с него, с пустого места...
Как же это легко и сладко - не думать и не решать... Так сладко, как... если нож очень острый, то почти и не больно, он вошел глубоко, а ты почти ничего не чувствуешь. Только потом.
Голова немного кружилась, - Этта пил дешевенькое вино, принесенное одним из Псов, так и не встав с пола. Можно не заботиться о манерах, ха! И даже о том, что опьянеешь... Пьяный может наговорить глупостей и попасть в беду - но ему это уже не грозит. Ноги вот только болят, заразы... ноют сильно. А в остальном - всё хорошо... а разве может быть плохо тому, кого уже нет? Он ведь почти что умер.
От еды и вина по всему телу разливалось тепло и слабость. И безразличие.
Этта потихоньку согревался, одновременно чувствуя несильную ломоту во всем теле - конечно, он простудился, и на этот счет тоже можно не волноваться! Никакого жара, кашля и боли в груди! ТАМ - этого уже не будет. Хорошо-то как.
А то, что внутри что-то сжалось и никак не распрямится? А сердце часто-часто так бьется, иногда пропуская удар?
Это вино, наверное.
А может быть... Может быть, он всё-таки трус. И боится смерти. Стыдно... Чего бояться? Короткая боль, и всё. Хочется надеяться, что у Пса верная рука.
Остывающая картошка с мясным соусом, мягкий деревенский хлеб - всё было таким вкусным! Порой он жевал, не думая и не чувствуя вкуса - это когда непрошеной возвращалась мысль о том, что всё-таки обидно быть казненным, не будучи виноватым... "Не ты первый!" - возражал другой, лихой и улыбчивый Этта, который немного отогрелся и пытался держаться и даже улыбаться. - "Зато посмертие будет легче!"
Последняя корка хлеба, вытереть миску - ты уже никто, ты не дворянин, тебе можно. Кто-то готовил, старался... сперва вырастил эту картошку - спасибо, друг! Потом приготовил... последний подарок, последний привет от живых. Надо сберечь. Чтобы ничего не пропало.
... Псы молча смотрели, как он ест - равнодушно, как на стенку или качающиеся ветви дерева. Время от времени они выходили из дома - то один, то другой. Вожак пока не появлялся. Быть может, он ждет?
Этта бережно поставил миску и встал.
- Я готов.
Он постарался, чтобы его голос прозвучал твердо.
Один из Стаи, кивнув, подошел к осужденному и задумчиво прикоснулся к его плечу.Этта невольно вздрогнул - но служитель закона всего лишь достал из небольшой поясной сумки специальную перевязь, черную с желтым, и накинул Этте на плечи. Знак осужденного, цвета смертной казни... Как же он мог забыть. Ткань была легкой, шелковой, но он чувствовал ее, словно ею стиснули кожу. Да когда же вернется Гашта?! Или это дополнительное наказание? Заставить ждать? Почему они тянут?!
Псы молча застыли по обе стороны от Этты. Казалось, они могут простоять так ещё час, два, три - сколько понадобится. Им было всё равно.
"Успокойся! Держи себя в руках... Времени-то не так уж много прошло... Мало ли какие там приготовления. Топор вон готовят. Может, затупился..." - усмехнулся сам себе Этта. Тупого топора не хотелось.
В комнате всё так же, как и год назад, чуть пахло сушеными травами... Между бревнами кое-где торчали обрывки мха. Мох... деревья и травы... прощайте. Хорошо, что я ещё раз побывал тут, старый дом. Привет тебе. Интересно, кто тут поселится?
Гашта вошел медленно, тяжелым шагом. Он сказал только одно слово:
- Пора.
- Да! - ответил Этта... теперь уже не Этта.
Они вышли на площадь небольшой деревни. Разумеется, если согласиться, что в деревнях бывают площади. Единственная улица, она же дорога в город, и по сторонам ее - трактир и лавка старого Кутти. Жив ли он ещё? В прошлый раз, когда Этта был тут, старик болел... Кажется, вон он стоит - там, у плетня. Храни тебя боги, Кутти Велле, седой колобок, у которого всегда можно было разжиться недорогим вином...
Немногочисленное население деревни выстроилось вдоль забора; некоторые, наиболее именитые, сидели на единственной лавочке. Этта решил не всматриваться в лица, среди которых, наверное, нашелся бы кто-то знакомый помимо старика Кутти. Интересно, их согнали сюда? Или, что более вероятно, привлекло бесплатное зрелище? Казнь всегда привлекает зевак.
Псы опять встали по обе стороны от Этты и положили руки ему на плечи.
"Как будто я могу сбежать", - усмехнулся он про себя. - "А вот интересно: когда голову отрубают, она... то есть голова... то есть я, конечно, - увижу землю, куда упаду, плаху и всё остальное?"
Кто-то из его знакомых утверждал, что зрение и мысли угасают не сразу, и казненный ещё какое-то время видит окружающее. Этта предпочел бы, чтобы это было не так. Да и глупое какое-то зрелище... катящаяся наземь, как мячик, голова. Пусть уж это всё будет без него.
..."злоумышление против особы из королевской семьи... заговор... тяжкие повреждения, повлекшие за собой смерть..."
Знать бы, кто на самом деле ранил его высочество? Похоже, это уже никто не узнает. А может, и наоборот... все знают, это только он, Этта, попал, как муха в мед... удобная такая муха, у которой нет алиби.
"карается, ввиду дворянского происхождения, отсечением головы..."
Ну всё! Ах нет... ещё один обычай.
"Осужденный, ныне безымянный... ранее носивший имя Этта Гвесс Шаннарх вю Джойль... объявляется здесь... для того, кто полностью примет на себя ответственность за дальнейшую жизнь и все деяния его... отвечать всем имуществом и жизнью..."
Вот оно, из-за чего он предпочел быть казненным тут, в деревне! Старый обычай... Объявить осужденного родным, братом или сыном, или женихом - это называлось "вьорн". Старый-старый обычай... Принять на себя всю ответственность за его дальнейшую жизнь - а Псы, как правило, не оставляли жертву в покое! Следили безотрывно, не год и не два... А вдруг опять согрешит?! Нужно было быть очень и очень осторожным... Плюс огромный штраф в Королевскую казну.
Обычай использовался редко. Пугали размеры штрафа плюс ко всему то, что в случае "рецидива" страдала вся новоиспеченная семья.
Словом, на такое надеяться было нечего. И всё же Этта был рад, что он тут. В столице он всё-таки ждал бы чуда... Карбиан? Вдруг он объявил бы... Или ещё... кое-кто.
Всё. Нечего. Лучше отсутствие надежды, чем ее осколки.
... "Буде кто пожелает сделать осужденного братом... сыном..."
Да хватит уже читать!
Над площадью повисла тишина. Ненадолго. Прошло полминуты...
"Я, Элиан Стерт Алвиантель вю Шеннерт, беру Безымянного, ранее носившего имя Этта Гвесс Шаннарх вю Джойль, и объявляю вьорном семьи Шеннерт, здесь и сейчас, перед людьми и богом".
Нет. Этого не может быть.
Этот резкий, насмешливый голос, в котором доброжелательности было не больше, чем в походной трубе, и такой же, как эта самая труба, непререкаемый... Он произносил заповеданную дедами формулу, а Этта продолжал не верить.
И когда с его плеч сняли черно-желтые ленты, он не верил.
Он только, дико усмехаясь, вспомнил те два жалких удара шпагой и крик "Берегись!", которые сейчас спасли ему жизнь.
Элиан Стерт. Да, ему штраф в Королевскую казну - что бизону удар лиственным веником. С его-то приисками.
Элиан Стерт, абсолютно чужой ему человек - сейчас ставший единственным родственником. Отцом или братом? Он же даже не разглядел тогда... Никто и не знал точно, сколько лет золотому герцогу Шеннерту, и предпочитали не спрашивать. С ним предпочитали не ссориться. А ударять предпочитали в спину. В чем Этта убедился лично. Ночью, возле придорожного трактира... Они не сказали тогда и десяти слов друг другу. "Благодарю вас..." "Не стоит, это был мой долг" - вот и всё, пожалуй...
На следующий день Этта почти убедил себя в том, что ему та встреча попросту приснилась.
Значит, не приснилась.
- Теперь ты можешь говорить, Безымянный, - неожиданно мягко подтолкнул его в спину Гашта.
И бывший Этта вспомнил, что Безымянным и впрямь не полагалось иметь связной речи. Неудивительно, что Псы не вступали с ним в разговор.
И тогда он склонил голову и сделал шаг к тому, кто... по сути родил его заново. Впрочем, даже в такой ситуации голос ему не изменил. В смысле, не сорвался ни в шепот, ни в крик. Хотя и хотелось... отпраздновать...
- Дай мне имя, господин мой Элиан. Не подобает вьорну семьи Шеннерт ходить Безымянным.
- Ты не будешь безымянным, брат, - оказывается, у золотого герцога бывают и такие вот, мягкие и глубокие нотки в голосе!
Он уже был рядом. А может быть, он всё время стоял тут?
- Нарекаю брата моего Эртениар... Эртен, - добавил герцог тихо.
" Как все... легко... А воспаление легких теперь придется все-таки лечить... Хрен отвертишься..."