Видеоролик на https://youtu.be/rwS6WSgL004


             Артюр Рембо

          Первые причастия

I 
В деревнях глупо так по церквёнке налепят,
Где пятнадцать ребят, потеснясь у колонн,
Могут слушать всё тот же божественный лепет,
Чем гротескный чернец квасит нудный канон:
Солнце будит, пронзив тонкий лиственный трепет,
Краски выцветшие обветшалых окон.

Материнской землёй станет камень вчерашний.
Сколько, не сосчитать, груд земных голышей
Повстречаете вы в содроганиях пашни
И вдоль охровых троп меж пшеничных межей,
На узлах шелковиц, где розарий домашний
Взялся в рост, отчего синь горлянки свежей.

Вязким клеем воды голубой с простоквашей
Гумна сотнями лет приносили доход: 
Если набожность есть в именитости нашей,
В Нотр-Дам и Святых, что вошли в обиход,
Мухи, стойлом смердя и трактирной парашей, 
Воском сыты, жужжат, чтоб нагадить на свод.

Дети вечно должны за простые заботы,
За семейный очаг, отупляющий труд;
И выходят они, забывая тесноты,
Где Священник Христов был с пожатием лют.
Кров тенистый Ему для духовной работы,
А детишкам на лоб тёмный солнечный жгут. 

Первый чёрный наряд, день прекраснейший тортов,
Там, где Наполеон и Лихой Барабан,
Где Иосифы и Марфы с видов обтёртых
В непомерной любви смотрят на поселян,
И, для знанья, ещё карты две распростёрты, --
Вот и всё, чем щедры полы этих Сутан. 

В радость девушкам храм, даже если заслышат,
Кем их парни зовут, говоря меж собой.
После Мессы юнцы, выраженьями брызжа,
По кофейням сидят гарнизонной гурьбой
И горланят своё, песня жутко бесстыжа,
И честят богачей, блузы в напуск слепой.

В это время Кюре у себя за оградой
На рисунки глядит, а вечерняя мгла
Издалёка полна смутной грубой надсадой
Сельских танцев; и он замечает с досадой
Что она и его ноги в пляс привела; 
-- Это, чёрный пират, Ночь на небо сошла.

II 
Все тихи, для кого в первый раз причащенье,
Беден или богат, всем Священник сулит
То же, что маленькой незнакомке в смиренье,
С жёлтым лбом. И отец, как привратник, молчит. 
"В День великий, какой назван в Вероученье,
Бог с кропильниц своих этот лоб оснежит".

III 
Накануне она, чая недомоганье,
Что серьёзнее, чем Таинства ритуал,
Поначалу дрожит лишь, -- кровать в наказанье, --
Дрожь внушает одно: "Это, детка, финал..." 

Словно тайну любви от сестёр скрав в комодец,
Руки к сердцу прижав, счесть желает она
Иисусов, Святых, Ангелков, Богородиц,
И спокойно душа пьёт всю чашу до дна.

Адонай... -- Небеса в переливах зелёных
Окунают в латынь окончаний Чело
И, запятнанные чистой кровью спасённых,
В белый снег полотна опускают крыло! 

-- Ради девственностей будущих, настоящих,
Чтоб простился ей Грех, умоляет в бреду,
Но прощенья твои, о Царица Скорбящих,
Ледяней, чем желе и кувшинки в пруду! 

IV
Вскоре Дева с небес станет девой из книги.
Приступ набожности никого не спасёт...
Воображенье скуют нищета и вериги
Жесточайшей тоски, повседневных хлопот;

Ужасая своей непристойностью дикой
Целомудренную голубую мечту,
Будет грезить она благодатной туникой,
Той, которой Иисус прикрывал наготу.

Хочет всё, хочёт всё, только ноет сердечко,
На подушке следы всхлипов тяжких ночных,
Утром нежности вряд ли достанет местечка,
Вся в слюнях... -- Тени тут же в проёмах дверных.

И не может уже. И неймётся ей; штору,
Изгибаясь в крестце, убирает в чаду,
Чтобы воздух проник по открытому створу
Под простынку к груди да ещё к животу...

V 
К пробужденью, -- в ночи, -- за окном побелело.
В забытье голубом шторы в свете луны,
С воскресеньем её простодушье приспело;
Кровь из носа течёт, и виденья красны,

И в тревоге, почти что на грани припадка,
Жаждет в Боге любви вековечной вкусить,
Жаждет ночи она, сердце рвётся в догадках
Под присмотром небес то ли пасть, то ли взмыть;

Ночи, сторожевой подле Девы Марии,
Кто, немотствуя с ней, живость духа хранит;
Жаждет ночи она, чтоб могло в эйфории
Сердце вызволить всё, чем без крика кровит.

Светоч Жертвы подъяв, малолетней супругой
Под звездою своей побрела по двору,
Где пугает бельё за верёвкой упругой
И страшилища крыш, чёрные, на ветру.

VI 
Ночь святую она скоротала в уборной.
Дым огарка в дыру потолка уходил,
А дурной виноград веткой бронзово-чёрной,
По-соседски горазд, со двора колотил.

За окном слуховым, всё в зарницах летучих,
Небо, низко влачась, золотило стекло;
Тени стен, суетясь, стлались в лужах вонючих,
Там где чёрные сны мостовых растрясло.

.........................................................

VII
Кто поведать бы мог о нечистых истомах,
Обо всём, что пройдёт, о какой идиот,
Кто миры исказил, чья работа не промах,
Раз проказа в конце это тело сожрёт?

.........................................................


VIII 
И потом, затянув все узлы истерии
И от счастья взгрустнув, различает она
У возлюбленного миллион солнц Марии
После ночи любви за остатками сна:

"Ты знаешь, что тебя я умертвила? Сердце
Взяла твоё и всё, что есть у нас и вас;
О, я больна: пускай за мной закроют дверцы,
Положат к мертвецам, в чьих водах свет погас!

Ещё совсем юна, я знала онеменья.
Христос низринулся и в горло горечь влил!
Ты целовал волос моих переплетенья,
И я позволила... ах, полно! нету сил,

Мужчины! вам бы знать, что те, кто любят дольше,
По совести своей, на свой позор и страх,
Они унижены и всех страдают больше,
И что порыв любви -- ошибка их и крах!

И вот уже минул день первого Причастья.
Не будет внове мне твоих лобзаннй вкус:
Душа моя и плоть, все под твоею властью,
Полны лобзанием гнилым твоим, Иисус!"

IX 
Души в мерзости и в безутешной хворобе
Течь проклятий твоих зрят со дна пропастей.
--  И возлягут они в непоруганной Злобе,
Избежав, на одре, бренных плотских страстей,

О, Христос! Ты украл наши силы, стеная,
И две тысячи лет обрекаешь бледнеть,
Пригвождённый к земле, стыд и боль головная,
Чтобы женскую скорбь мог, распятый, узреть.

Июль 1871.




LES PREMIÈRES COMMUNIONS 

I 
Vraiment, c'est bête, ces églises des villages 
Où quinze laids marmots encrassant les piliers 
Ecoutent, grasseyant les divins babillages, 
Un noir grotesque dont fermentent les souliers : 
Mais le soleil éveille, à travers les feuillages, 
Les vieilles couleurs des vitraux irréguliers. 

La pierre sent toujours la terre maternelle. 
Vous verrez des monceaux de ces cailloux terreux 
Dans la campagne en rut qui frémit solennelle, 
Portant près des blés lourds, dans les sentiers ocreux, 
Ces arbrisseaux brûlés où bleuit la prunelle, 
Des nœuds de mûriers noirs et de rosiers fuireux.

Tous les cent ans on rend ces granges respectables 
Par un badigeon d'eau bleue et de lait caillé : 
Si des mysticités grotesques sont notables 
Près de la Notre-Dame ou du Saint empaillé, 
Des mouches sentant bon l'auberge et les étables 
Se gorgent de cire au plancher ensoleillé. 

L'enfant se doit surtout à la maison, famille 
Des soins naïfs, des bons travaux abrutissants; 
Ils sortent, oubliant que la peau leur fourmille 
Où le Prêtre du Christ plaqua ses doigts puissants. 
On paie au Prêtre un toit ombré d'une charmille 
Pour qu'il laisse au soleil tous ces fronts brunissants. 

Le premier habit noir, le plus beau jour de tartes, 
Sous le Napoléon ou le Petit Tambour 
Quelque enluminure où les Josephs et les Marthes 
Tirent la langue avec un excessif amour 
Et que joindront, au jour de science, deux cartes, 
Ces seuls doux souvenirs lui restent du grand Jour. 

Les filles vont toujours à l'église, contentes 
De s'entendre appeler garces par les garçons 
Qui font du genre après Messe ou vêpres chantantes. 
Eux qui sont destinés au chic des garnisons, 
Ils narguent au café les maisons importantes, 
Blousés neuf, et gueulant d'effroyables chansons. 

Cependant le Curé choisit pour les enfances 
Des dessins ; dans son clos, les vêpres dites, quand 
L'air s'emplit du lointain nasillement des danses, 
II se sent, en dépit des célestes défenses, 
Les doigts de pied ravis et le mollet marquant ; 
- La Nuit vient, noir pirate aux cieux d'or débarquant. 

II 
Le Prêtre a distingué parmi les catéchistes, 
Congrégés des Faubourgs ou des Riches Quartiers, 
Cette petite fille inconnue, aux yeux tristes,
Front jaune. Les parents semblent de doux portiers. 
"Au grand Jour, le marquant parmi les Catéchistes, 
Dieu fera sur ce front neiger ses bénitiers. " 

III 
La veille du grand Jour, l'enfant se fait malade. 
Mieux qu'à l"Eglise haute aux funèbres rumeurs, 
D'abord le frisson vient,-le lit n'étant pas fade,- 
Un frisson surhumain qui retourne: "Je meurs..." 

Et, comme un vol d'amour fait à ses sœurs stupides, 
Elle compte, abattue et les mains sur son cœur, 
Les Anges, les Jésus et ses Vierges nitides 
Et, calmement, son âme a bu tout son vainqueur. 

Adonaï... - Dans les terminaisons latines, 
Des cieux moirés de vert baignent les Fronts vermeils, 
Et tachés du sang pur des célestes poitrines, 
De grands linges neigeux tombent sur les soleils ! 

- Pour ses virginités présentes et futures 
Elle mord aux fraîcheurs de ta Rémission, 
Mais plus que les lys d'eau, plus que les confitures, 
Tes pardons sont glacés, ô Reine de Sion ! 

IV 
Puis la Vierge n'est plus que la vierge du livre. 
Les mystiques élans se cassent quelquefois... 
Et vient la pauvreté des images, que cuivre 
L'ennui, l'enluminure atroce et les vieux bois ; 

Des curiosités vaguement impudiques 
Epouvantent le rêve aux chastes bleuités 
Qui s'est surpris autour des célestes tuniques, 
Du linge dont Jésus voile ses nudités. 

Elle veut, elle veut, pourtant, l'âme en détresse, 
Le front dans l'oreiller creusé par les cris sourds, 
Prolonger les éclairs suprêmes de tendresse, 
Et bave...- L'ombre emplit les maisons et les cours.

Et l'enfant ne peut plus. Elle s'agite, cambre 
Les reins et d'une main ouvre le rideau bleu 
Pour amener un peu la fraîcheur de la chambre 
Sous le drap, vers son ventre et sa poitrine en feu... 

V 
A son réveil,- minuit,- la fenêtre était blanche. 
Devant le sommeil bleu des rideaux illunés, 
La vision la prit des candeurs du dimanche ; 
Elle avait rêvé rouge. Elle saigna du nez, 

Et se sentant bien chaste et pleine de faiblesse 
Pour savourer en Dieu son amour revenant, 
Elle eut soif de la nuit où s'exalte et s'abaisse 
Le cœur, sous l'œil des cieux doux, en les devinant ; 

De la nuit, Vierge-Mère impalpable, qui baigne 
Tous les jeunes émois de ses silences gris ; 
Elle eut soif de la nuit forte où le cœur qui saigne 
Ecoule sans témoin sa révolte sans cris. 

Et faisant la Victime et la petite épouse, 
Son étoile la vit, une chandelle aux doigts, 
Descendre dans la cour où séchait une blouse, 
Spectre blanc, et lever les spectres noirs des toits. 

VI 
Elle passa sa nuit sainte dans des latrines. 
Vers la chandelle, aux trous du toit coulait l'air blanc, 
Et quelque vigne folle aux noirceurs purpurines, 
En deçà d'une cour voisine s'écroulant. 

La lucarne faisait un cœur de lueur vive 
Dans la cour où les cieux bas plaquaient d'ors vermeils 
Les vitres ; les pavés puant l'eau de lessive 
Souffraient l'ombre des murs bondés de noirs sommeils.

.....................................................................

VII 
Qui dira ces langueurs et ces pitiés immondes, 
Et ce qu'il lui viendra de haine, ô sales fous 
Dont le travail divin déforme encor les mondes, 
Quand la lèpre à la fin mangera ce corps doux ? 

.....................................................................

VIII 
Et quand, ayant rentré tous ses nœuds d'hystéries, 
Elle verra, sous les tristesses du bonheur, 
L'amant rêver au blanc million des Maries, 
Au matin de la nuit d'amour, avec douleur : 

"Sais-tu que je t'ai fait mourir? J'ai pris ta bouche, 
Ton cœur, tout ce qu'on a, tout ce que vous avez ; 
Et moi, je suis malade : Oh ! je veux qu'on me couche 
Parmi les Morts des eaux nocturnes abreuvés ! 

"J'étais bien jeune, et Christ a souillé mes haleines. 
Il me bonda jusqu'à la gorge de dégoûts ! 
Tu baisais mes cheveux profonds comme les laines, 
Et je me laissais faire... ah ! va, c'est bon pour vous, 

" Hommes ! qui songez peu que la plus amoureuse 
Est, sous sa conscience aux ignobles terreurs, 
La plus prostituée et la plus douloureuse, 
Et que tous nos élans vers vous sont des erreurs ! 

" Car ma Communion première est bien passée. 
Tes baisers, je ne puis jamais les avoir sus : 
Et mon cœur et ma chair par ta chair embrassée 
Fourmillent du baiser putride de Jésus ! " 

IX 
Alors l'âme pourrie et l'âme désolée 
Sentiront ruisseler tes malédictions. 
- Ils auront couché sur ta Haine inviolée, 
Echappés, pour la mort, des justes passions,

Christ ! ô Christ, éternel voleur des énergies, 
Dieu qui pour deux mille ans vouas à ta pâleur, 
Cloués au sol, de honte et de céphalalgies, 
Ou renversés, les fronts des femmes de douleur. 

Juillet 1871.