Кто не верил в дурные пророчества
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Классическая фантастика в лучших (или худших) традициях начала ХХ века, с длинными разговорами главных героев на технические темы, подробно описанной технологией путешествий во времени и несколько менее подробно - технологией получения моторного топлива из сахарной свёклы. В 2004 году напечатано в "Уральском следопыте".
|
КТО НЕ ВЕРИЛ В ДУРНЫЕ ПРОРОЧЕСТВА
(Фантастическая повесть)
Предварительные пояснения
(Вместо пролога)
Спускаясь к великой реке,
Мы все оставляем следы на песке.
И лодка скользит в темноте.
А нам остаются круги на воде.
А. Макаревич
1
Самолет "Ем-12", как и другие разработки конструкторского бюро Юрия Михайловича Емшанова, старательно вычеркивали из истории советской авиации люди, уполномоченные решать, что должно сохраниться в памяти народной, а что должно быть забыто навсегда. В "Большой энциклопедии русской и советской авиации", изданной в 1981 году смешным тиражом в 1200 экземпляров (даже специалисты не все о ней знают!), есть единственная короткая статья:
Емшанов Юрий Михайлович (1899-1950) - советский авиаконструктор и моторостроитель. Родился в г. Саратове в семье почтового служащего... (Далее биографические данные: реальное училище, Красная армия, МВТУ.) ...После окончания МВТУ в 1926 г. участвовал в разработке двигателей для бомбардировщиков. С 1938 г. возглавлял самолетное КБ, которым разработаны следующие модели самолетов:
"Ем-2" - четырехмоторный пассажирский самолет. Построен и прошел испытания в 1940 г. В серии не выпускался в связи с началом Великой Отечественной войны. Единственный экземпляр использовался для доставки грузов партизанам. Сбит немецкой авиацией в августе1943 г.
"Ем-4" - двухмоторный пикирующий бомбардировщик с увеличенной дальностью полета. Опытный экземпляр построен в 1942 г., успешно прошел испытания. В серии не выпускался вследствие полной загрузки имевшихся производственных мощностей выпуском других моделей ("Пе-2", "Ту-2"). Построенный экземпляр использовался для выполнения специальных заданий. В январе 1944 г. не вернулся из боевого вылета.
"Ем-12" - шестимоторный дальний бомбардировщик-ракетоносец. Предназначался для несения беспилотных самолетов-снарядов (крылатых ракет>>). Построен в единственном экземпляре в 1949 г. Испытания не были завершены, т. к. в 1950 г. принято решение отказаться от использования крылатых ракет.
В послевоенные годы Е. выступал против применения реактивных двигателей в бомбардировочной авиации. Время показало ошибочность этой позиции.
И все. А это очень мало для такого конструктора, как Емшанов. "Ем-12" - это двенадцатая модель, а не третья, просто так номера не присваивают. И когда в книге, изданной в 1981 году, нет ни слова об обстоятельствах смерти, а год указан 1950-й - это наводит на определенные мысли. И о причинах, побудивших Юрия Михайловича бороться с прогрессом, каковым всегда считался переход авиации на реактивный двигатель, не сказано ничего. И, наконец, одна интересная подробность: в техническом задании Министерства обороны самолету был присвоен шифр "ДБР-1" (дальний бомбардировщик-ракетоносец). Когда военные отказались от разработки, они передали этот шифр другой машине. Ни до, ни после этого так не делалось. Уж если Министерство обороны присвоило самолету свой шифр, он за ним оставался навсегда, независимо от того, на какой стадии прекратили работу. Уникальность этого случая сама по себе - повод для более подробных комментариев. Не говоря уже о том, что одна статья в энциклопедии - крайне мало для конструктора, каждая из работ которого могла бы стать вехой в истории не только советской, но и, пожалуй, мировой авиации.
2
Когда Емшанов, в то время еще студент МВТУ, заинтересовался самолетами, его сразу неприятно поразила их прожорливость. Не то, чтобы они тратили очень много бензина, - двухместный одномоторный самолет расходовал примерно столько же, сколько двухместный же спортивный автомобиль, и скорости у них при этом были практически одинаковыми, правда, у самолета - вне зависимости от состояния дороги. Емшанова это не устраивало. Он рассчитывал, сколько бензина понадобится для тяжелого самолета, поднимающего большой груз, - получалось много. Но самолет, в отличие от грузовика, летит по воздуху, а не катится по земле. И при этом должен поднимать в воздух и груз, и запас горючего. Чем больше будет горючего, тем меньше останется груза. Особенно если хочешь улететь далеко. А Емшанов хотел летать далеко.
Создавая моторы, он боролся за их экономичность. В этом ему не было равных в Союзе, а может быть, и в мире. В 1938 году, принимая под свое руководство самолетное КБ, он настоял, чтобы в нем оставили моторный отдел, и на свои самолеты ставил только свои же моторы. Потому и выступал он против реактивных двигателей, что по крайней мере те модели, которые он застал при жизни, давая самолету решающий выигрыш в скорости по сравнению с поршневыми моторами, безнадежно проигрывали в экономичности и, как следствие, в дальности полета. И не "время показало ошибочность этой позиции", а техника придумала обходной путь - дозаправку в воздухе.
Сорокаместный "Ем-2" мог лететь чуть дальше 7000 километров - достаточно для перелета из СССР в Америку с промежуточной посадкой где-нибудь в Дании или на Британских островах. И это перед войной, когда пассажирской авиацией у нас никто не занимался целенаправленно! В энциклопедии верно написано, что он использовался для снабжения партизан, не сказано только, что югославских. И сбит он был не немецкой, а итальянской авиацией - над Средиземным морем. Тут авторы малость наврали.
"Ем-3" вообще не упоминается в энциклопедии, а ведь это было любимое детище Юрия Михайловича. Над ним он работал почти 11 лет, с 1940-го до самой смерти, и даже в тюрьме (вы совершенно правильно подумали о странных обстоятельствах). Этот самолет предназначался специально для установления мирового рекорда дальности полета, а замахивался Емшанов ни много ни мало - на 36 тысяч километров. Без четырех тысяч вокруг света. Мировой рекорд в то время принадлежал экипажу Громова на туполевском "АНТ-25" (чуть больше двенадцати тысяч), и Емшанову мешали все, кто только мог, кроме, пожалуй, самого Туполева. "Ем-3" так и не построили, но если бы испытания "Ем-12" довели до конца, громовский рекорд тоже бы не устоял.
3
Когда в 1988 году приоткрылись секретные архивы и, так сказать, на волне гласности выплыли на свет некоторые подробности истории нашей страны, появились и газетные статьи о Емшанове и его самолете "Ем-12". Все они сводились в основном к следующему.
В конце сороковых годов Емшанов действительно выступал против применения реактивных двигателей на бомбардировщиках, и действительно из-за их прожорливости. Но бомбардировщик с поршневыми моторами из-за тихоходности слишком уязвим для реактивных истребителей, которые к тому времени уже были во всех ведущих в военном отношении странах. Эту уязвимость Емшанов пытался компенсировать применением технических средств, делающих самолет невидимым для радиолокаторов, - на 30 лет раньше, чем американский "Стелс", и совсем на других физических принципах. На "Ем-12" был установлен первый образец такого оборудования, и для его испытания в начале 1950 года самолет отправился в специальный полет, который стал для него последним.
Экипаж состоял из трех человек: пилота Маркова, профессора Завадского, физика, разработавшего противорадарную установку, а в этом полете исполнявшего обязанности штурмана, и бортмеханика Вяткина. Самолет вылетел то ли из Свердловска, то ли из Каменска-Уральского (здесь авторы расходятся), направляясь на север к Салехарду, а на обратном пути профессор должен был включить свой аппарат, и самолет исчез бы с экранов следящих за воздухом радаров. В нарушение приказа экипаж включил установку не на обратном пути, а еще на пути к Салехарду, и самолет действительно исчез с экранов, и вообще исчез, и никогда и нигде потом не появлялся. С этого момента авторы газетных публикаций, описывая дальнейшее развитие событий, расходятся окончательно, но все разнообразие версий сводится в основном к трем.
По первой, при включении аппарата самолет взорвался в воздухе. Взрыв был настолько сильным, что ни по горячим следам, ни позже не удалось найти ни одного обломка, пригодного для надежной идентификации.
По второй, экипаж включил "генератор невидимости" и продолжил полет, только не в Салехард, а в Америку через полюс. Особый отдел, существовавший при КБ Емшанова, как и при любой подобной организации, сфабриковал очередное шпионское дело, и после завершения полета всех их должны были арестовать. Кто-то из них узнал об этом, и они попытались бежать. Судя по отсутствию публикаций в американской прессе и иных последствий, до Америки они не долетели: то ли их сбили поднятые по тревоге истребители, то ли самолет пропал по пути, где-то в Арктике.
По третьей версии, в Америку они не полетели, понимая, что для этого у них не хватит горючего. Скорее всего, они повернули на запад, в Финляндию или Норвегию. В случае их появления там последствия были бы те же, что и при посадке в Америке, значит, туда они тоже не попали. Путь их проходил через глухие места: север Пермской области, Коми АССР, Архангельскую область, Карелию. Там и надо искать обломки самолета.
К сожалению, все эти статьи появлялись в газетах с репутацией, сильно подмоченной их пристрастием к сенсационности, часто в ущерб истине: "Бермудский многогранник", "Обратная сторона", "Запределье" и им подобных. Так что, как говорится, за что купил, за то и продаю.
4
В сентябре 1991 года открылись вообще все архивы. В это время в печати появились еще две статьи о судьбе "Ем-12". Во-первых, в "Бермудском многограннике" вышла небольшая заметка, автор которой утверждал, что бортмеханик Вяткин не полетел ни в Америку, ни в Норвегию, а спрыгнул с парашютом и добрался до телеграфа; он-то и сообщил, что Марков с Завадским отправились в Америку. Дальнейшая судьба его покрыта мраком. По официальной версии, он пропал где-то в лесах на севере Свердловской области. Что скорее всего надо понимать - расстрелян: ведь если Вяткин пропал в лесах, кто же сообщил о бегстве пилота и профессора?
Во-вторых, "Запределье" напечатало интервью с неким Исааком Яковлевичем Шерхебелем. В тридцатые годы он был студентом у профессора Завадского, в 1949-м разрабатывал какие-то электронные приборы для "Ем-12", потом за что-то сидел, о чем в интервью невнятно, а в 1964 году участвовал в экспертизе чертежей и схем, по которым была изготовлена установка Завадского. В интервью он утверждал, что она годилась для чего угодно, только не для того, чтобы сделать самолет невидимым для радара. "Это вообще какая-то безумная физика", - говорил Шерхебель. "А для чего все-таки мог предназначаться этот аппарат?" - спросил его репортер. Шерхебель помолчал и ответил: "Не знаю", - но у репортера осталось ощущение, что знает.
И это опять же все. Больше ничего о Емшанове и его самолете нигде и никогда не печаталось. В 1992 году у прессы появилось множество других актуальных тем, а с начала следующего архивы начали стремительно закрываться, и сейчас охраняются едва ли не строже, чем при советской власти. У меня к ним доступа нет, и спросить некого. Шерхебель умер вскоре после интервью. Корреспондент "Запределья", что задавал ему вопросы, давно в Израиле или еще дальше, а само "Запределье" - где оно? Как и "Обратная сторона", и иже с ними. И подшивок в библиотеке не найти, да и кто когда выписывал подобные издания для библиотек?
5
Когда-то, конечно, станут известны все подробности этой истории. Скорее всего, при одной из следующих перестроек, когда вновь откроются архивы и всплывет очередная порция фактов и сплетен. Не берусь сказать, произойдет ли она через двадцать лет или через двести. В последнем случае мне до нее точно не дожить, поэтому я, как говорится, реконструировал последовательность событий. Частью исходя из внутренней логики известных эпизодов, а там, где логика не срабатывала, просто придумал - не пропадать же сюжету.
То же и с действующими лицами. Учитывая репутацию газет, писавших об основных фигурах этой истории, можно с уверенностью утверждать только то, что достоверно ничего не известно. И вполне может быть, что фамилия, скажем, профессора - не Завадский, а Канторович. Или пилот совсем не Марков, а Ржевский или Савушкин. Что касается второстепенных - одних я вычислил с помощью все той же логики (таких, например, как водитель бензовоза или прапорщик Ляхович), других просто придумал. Ясности ради стоит считать, что все придуманы, а кого как звали на самом деле - не все ли равно? Меньше знаешь - крепче спишь, гласит пословица.
Что я не стал менять - так это привязку к датам. Все даты в этой истории настолько точны, насколько могут быть точными данные, почерпнутые из "Запределья" или "Бермудского многогранника", а потому в ней встречаются отдельные лица, которых никак не отнесешь к вымышленным; но они, строго говоря, и не действующие, а только упоминаемые. Упоминаемые для создания исторического фона - такой сложной штуковины, включающей в себя многое: и этих лиц, и огромный телевизор с маленьким экраном, перед которым стоит заполненная водой линза, и скверную, но распространенную в свое время привычку - курить папиросы из крепкого табака (без фильтра, разумеется, какие тогда фильтры?) прямо на кухне, а то и в жилых помещениях.
Автор
Часть первая.
Летящие на север
(1950 год)
Все года, и века, и эпохи подряд
Все стремимся к теплу от морозов и вьюг, -
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено - только на юг?
Слава им не нужна - и величие,
Вот под крыльями кончится лед -
И найдут они счастие птичее
Как награду за дерзкий полет!
В. Высоцкий. "Белое безмолвие"
1
Этот двухэтажный, на три подъезда дом был построен осенью 1941 года по популярной тогда технологии: бревенчатый каркас обшивался досками так, что получалась коробка с двойными стенками, и промежуток между наружной и внутренней обшивками заполнялся песком, землей, шлаком - в общем, любым сыпучим материалом подешевле. Хорошо, если это делалось летом, когда засыпка была сухая (не обязательно, впрочем). Хуже, если осенью.
Вряд ли, конечно, строители-зэки делали так назло будущим новоселам. Просто просушить засыпку не было никакой возможности, а план есть план, и спрашивали за его выполнение по законам военного времени.
В первую зиму, на редкость холодную, стены промерзали насквозь. Весной оттаивали, обшивку пучило. Сначала из-под нее текла вода, потом мелкими ручейками засыпка, а обои, где были, отходили целыми полосами. Так и просыхали дома - уже с жильцами, постепенно, год за годом. Иногда до самого своего сноса через двадцать лет, когда на этом месте строили хрущевские пятиэтажки.
Лагерному архитектору, такому же зэку, делавшему на плохой бумаге проект дома, простые прямоугольные формы, по-видимому, слишком напоминали бараки, и он изогнул дом в виде буквы П. "Покоем", как говорили дореволюционные профессора. Впрочем, архитектор учился своему ремеслу тогда, когда все они уже сидели, и термина этого не знал.
Двери крайних подъездов, выходившие внутрь буквы П в углах, смотрели навстречу друг другу, а ноги буквы - на юго-запад, в сторону летного поля, до которого было метров триста голой степи. Юго-западный ветер, разогнавшись на этом пространстве, врывался в "покой" и в его углах крутил вихрями снег или мелкую песчаную пыль, смотря по сезону.
Поздним вечером 7 января 1950 года ветер дул не с юго-запада, а почти точно с юга, поэтому в одном углу было относительное затишье, зато в другом!.. Ветер, стараясь засыпать дверь, бросал снег на крыльцо, отразившись от стены, срывал верхушки сугробов и нес вверх даже не хлопья, а целые комья. В луче света из единственного освещенного окна второго этажа они вращались и летели к небу, как через сорок лет будут взлетать американские "шаттлы".
Освещенное окно принадлежало кухне двухкомнатной квартиры, в которой жил - один, после смерти жены в августе прошедшего года - профессор Алексей Иванович Завадский, занимавший в ОКБ Емшанова странную должность. Зарплата у него была чуть меньше, чем у заместителя главного конструктора, а народа в подчинении - два техника, лаборант и чертежница.
Второе окно его квартиры, а именно маленькой комнаты, служившей профессору кабинетом, спальней и отчасти мастерской, выходило во двор рядом с кухонным, и свет в нем в тот вечер не горел. Третье окно, из большой комнаты, было вообще с другой стороны дома. В ней после смерти жены профессора редко бывал кто-нибудь. Хозяин даже почти не топил ее, разве что в сильные морозы.
Другая квартира на этаже была коммуналка. В четырех ее комнатах помещались две семьи, а пятую, выходившую окном в тот же внутренний угол "покоя", что и кухня профессора, занимал летчик-испытатель, капитан Владимир Павлович Марков. Для Завадского, в силу двадцати с лишним лет разницы в возрасте, просто Володя.
Окна в углу дома располагались так, что из комнаты пилота было хорошо видно кухню профессора, особенно когда там горел свет (а у пилота, наоборот, потушен). Так он и горел в тот вечер, только Маркову незачем было подглядывать в профессорское окно, потому что он сам сидел на табурете в этой кухне, курил "Беломор" и смотрел, как профессор колдует над заварочным чайником. Ветер метался за окном, и папиросный дым то вытягивался в открытую форточку, то разлетался по всей кухне.
- Вам не мешает, Алексей Иванович? - спросил Марков, когда очередной порыв ветра потянул дым прямо на профессора.
- Ничего, я сам совсем недавно бросил, - ответил Завадский. - Да вы продолжайте, Володя, я слушаю.
Он накрыл чайник сложенным вчетверо полотенцем и сел на другой табурет. Володя продолжил:
- Ну так вот, вы же помните, как тогда было: все рвались в истребители, конкурс как в институт. Проверяли все: и здоровье, и знания. А у меня со здоровьем-то как раз порядок, а вот знания... Я же деревенский был.
- Володя, а почему вы не хотели, например, в танкисты? Вы же в колхозе трактористом работали.
- Я, Алексей Иванович, летать хотел, а не ползать по земле. В колхозе наползался. Вот только за математику сильно опасался. А тут один умный человек сказал мне примерно так: у боевой авиации, говорит, две задачи. Первая - разбомбить противника, вторая - не дать ему сделать это с тобой. А которая из них важнее или почетнее - это, говорит, пустопорожние разговоры, не относящиеся к делу. Ну, я плюнул на свои предрассудки и пошел в бомбардировщики. Там конкурс меньше.
- А вам не приходилось потом слышать, что вы искали спокойное место?
- А!.. Все это люди, не имеющие отношения к авиации - для меня, по крайней мере. Да вы возьмите хотя бы нас для примера. Двадцать восемь пилотов нас было - в октябре сорок первого закончили летную школу. Сейчас живы четверо. Борисов, ладно, в сорок седьмом погиб, а остальные - все в войну. Двадцать три человека.... Двадцать два по бумагам. Толя Уржумцев до сих пор считается пропавшим без вести.
Марков замолчал. Профессор разлил по стаканам чай, тоже молча. Марков прервал затянувшуюся паузу:
- Его сбили над морем японцы. Почти что в последний день войны. Он передал по радио, что самолет горит, штурману и стрелку приказано прыгать. Они и выпрыгнули, а он или не успел, или не смог. Там шли наши торпедные катера, сразу их подобрали. Все видели, куда падал самолет, сразу пошли туда. Никого не нашли... И вот ведь какая штука: больше двадцати человек видели, как падал самолет и что третьего парашюта не было, а особист - ни в какую. Пока, говорит, мне не представили труп или надежных свидетелей, которые этот труп видели, для меня он пропавший без вести. А может, говорит, он сейчас американцам наши секреты сливает. Каков гусь, а?
- Это он Уржумцева так назвал?
- Это я так его самого!
- Володя, некоторое время аккуратнее с гусями, - попросил профессор. - Я сейчас дам послушать людям Скворцова.
Не вставая с табурета, он протянул руку к буфету и открыл дверцу. Внутри обнаружился странный аппарат в виде небольшого железного ящичка, на передней стенке которого помещались два тумблера и круглая черная ручка, как у радиоприемника, и горела лампочка. Под ней было отверстие, забранное решеткой.
- Пусть нас слышат скворцовские дятлы! - театрально провозгласил Марков, и профессор, протянувший руку к аппарату, остановился на полпути.
- Почему дятлы? - спросил он удивленно.
- Потому что стучат, - ответил пилот.
- Да нет, Володя, стучат - это когда на своих. Как у нас в КБ, например. А у этих просто работа такая.
Профессор повернул ручку на аппарате, и лампочка заметно потускнела.
2
Тремя или четырьмя минутами раньше в небольшом добротном бревенчатом домике, теплом и не знавшем сырости в стенах, стоявшем примерно в километре от квартиры профессора, рядовой Ивакин обратился к старшине Федорчуку с вопросом, прозвучавшим почти утвердительно:
- Товарищ старшина, я послушаю еще раз тридцать седьмую линию.
- Ну, послушай, - лениво ответил старшина, не отрываясь от самовара.
Ивакин щелкнул тумблерами, и из висевшего на стене репродуктора, до этого передававшего что-то похожее на бытовую пьесу, раздались шипение и хрипы.
- Опять! - с досадой сказал Ивакин. - Придется линию смотреть.
- Брось! - сказал Федорчук. - Наше дело - лента, а не линия.
Линия действительно была не их делом. В комнату, где происходил разговор, сходились провода от микрофонов, установленных в разных местах городка. Размещенное здесь предприятие имело огромное военное значение и считалось исключительно секретным, потому и городок был обнесен тремя рядами проволочного ограждения, причем средний ряд - под напряжением. Микрофонов было много - больше сотни. А магнитофонов для записи - всего девять штук. Техника была новая, в основном трофейная, да кое-что добыли у американцев. Даже для такого объекта больше не нашлось. Задачей дежурной смены было вовремя менять катушки с лентами, да еще переключать линии и на слух определять, что будет интересно особому отделу. Для этого здесь должен был присутствовать офицер, но на этот вечер ни одного офицера не нашлось, и старшим был старшина Федорчук, о чем рядовой Ивакин вовсе не жалел.
Ивакин был из деревни, и стоять бы ему сейчас, как нормальному деревенскому парню, на вышке с автоматом, щурясь от метели, охранять объект от шпионов и диверсантов. Но был он, ко всему прочему, неплохим радиолюбителем, даже по городским меркам, а в родном колхозе на нем держался радиоузел. Старшина выделил Ивакина из прочих новобранцев, когда тот сумел починить ему трофейную радиолу, от которой до этого отступились три человека, включая лейтенанта-связиста.
Ивакин опять щелкнул тумблерами, и вместо хрипов стала слышна очередная бытовая пьеса из жизни населения Новокаменска. Через три минуты профессор уменьшил мощность своей глушилки до такой степени, что стало возможным прослушать разговор, но линия была уже выключена.
- А что там, на тридцать седьмой? - спросил Ивакин.
- Да ничего интересного! - ответил старшина, посмотрев карточки в ящике. - Квартира профессора. Сидят, небось, с Марковым на кухне, разговоры разговаривают.
- Все-таки надо послушать. Мало ли чего они там болтают.
Старшина внимательно посмотрел на Ивакина: с чего бы это вдруг такое служебное рвение? Ничего подозрительного он не заметил, похоже было на простую старательность простого деревенского парня.
- А кому они нужны? - сказал Федорчук. - Все одно на той неделе обоих брать будут.
- За что? - удивился Ивакин.
- Шпиёны, - флегматично пояснил старшина. - Английские. Марков еще и югославский.
- Надо же! А почему все время так хрипит?
- А там у профессора на кухне стена всю дорогу сырая. Ни один микрофон дольше полгода не стоит, менять замаялись... Ты лучше за лентой следи! - напомнил Федорчук, и вовремя: в двух магнитофонах лента подходила к концу. Надо было ставить новые катушки, упаковывать записанные, подписывать на них этикетки, и т. д. и т. п.
Этим они и занялись. Когда минут через двадцать Ивакин снова подключил тридцать седьмую линию, голос Маркова иногда еще прорывался сквозь скрежет, но с каждой минутой все хуже:
- ...Куда-то на юг... (неразборчиво)... бомбы, заправлялись - и теперь на Кельн, Мюнхен, раз в Милане бомби... (неразборчиво)... американцы были... (снова неразборчиво)... к востоку от цели, а мы совсем... (сплошной непрерывный скрежет).
- Про челночные полеты рассказывает, - прокомментировал Федорчук.
- Это как? - не понял Ивакин.
- В войну летали. Здесь загрузились, к примеру, пошли на цели в Германии. Там отбомбились - пошли в Англию. Там опять заправились, загрузились бомбами - опять на Германию, отбомбились - пошли куда-то в Италию. Там снова загрузились, а потом уже к нам. Югославия там каким-то боком к этому делу, не помню. Будет еще рассказывать, как они там, в Югославии, три дня сидели и пьянствовали.
- И не боится про это говорить! - поразился Ивакин.
- Да про те полеты весь город знает, - махнул рукой Федорчук. Ивакин снова переключил линии.
3
- Летали из-под Тихвина на "Ил-4", - рассказывал Марков. Профессор в это время потихоньку крутил ручку стоящего в буфете аппарата. Лампочка горела все ярче и ярче. - Если на Кенигсберг, Данциг или Берлин, то с дополнительными баками еще можно было вернуться. А если Гамбург или Бремен - уже никак, дальности не хватало. Уходили в Англию. Вернее, в Шотландию, там на севере был промежуточный аэродром, на нем дозаправлялись - и куда-то на юг, там какой-то городишка - не выговоришь название. Днем отдыхали, потом брали бомбы, заправлялись - и теперь на Кельн, Мюнхен, раз в Милане бомбили один завод. Оттуда уходили на Сицилию, там в это время американцы были... А немцы так и не поняли, куда мы уходим. Слышат - "Ил-4", поднимают истребители и ловят к востоку от цели, а мы совсем в другой стороне.
Завадский довернул ручку до упора. Лампочка теперь горела на пределе. Профессор закрыл дверцу буфета.
- На Сицилии снова день отдыхали, - продолжал Марков, - потом опять заправлялись, но брали уже не бомбы, а патроны, медикаменты, консервы - и домой. А это хозяйство сбрасывали партизанам в Югославии. Садились под Камышином или под Астраханью, оттуда к Тихвину - уже над своей территорией.
- И много было таких рейдов? - спросил Завадский.
- У меня шесть, а другие и больше летали. В последнем полете была история... Дали спецзадание: надо было сесть в Боснии, забрать какого-то партизанского генерала или как там его - в общем, большой чин. И этого чина привезти к нам, ему надо было в Москву. Погода как раз подходящая: низкая облачность, морось. Ну, сесть-то мы сели, а как взлетать - тучи пошли совсем низко, а там горы. А потом туман. Двое суток сидели, погоды ждали.
- Двое суток туман! - удивился профессор.
- Наоборот, - сказал Марков, - туман утром разошелся, а дальше два дня ясно. И ночь ясная. Лететь нельзя, немцы рядом. И нашим по радио не сообщишь, что из-за погоды сидим.
- Почему?
- Так немцы же! Перехватили бы, расшифровали... В общем, не стали рисковать.
- И что делали?
- Самолет замаскировали и сидели, ждали погоды. С партизанами сливовицу пили. Сливовица у них хорошая, только потом лететь было тяжело... Облака пошли во вторую ночь, уже после полуночи, поздно было, но мы поговорили между собой, с генералом этим - решили рискнуть. А были бы трезвые - не полетели бы... Линию фронта прошли уже при свете, тут-то на нас немцы и напали. Бортмеханик у меня тогда "мессера" сбил.
- Как это он сумел?
- Со сливовицы сильно маялся, не мог сидеть на своем месте. Он же как в консервной банке, не видно ничего. А тут поменялся местами с воздушным стрелком, там остекление, небо видно, вроде как легче. Ну вот, полегчало ему, он и заснул. Проснулся, когда эта заваруха началась, спросонья ничего понять не может. Стрельба, этот партизанский начальник открыл какой-то лючок, давай туда из своего "вальтера" стрелять. В стеклах полно дырок, а вокруг "мессер" ходит. Бортмеханик не сообразил, что у него пулеметы, схватил ППС>> - там в кабине ППС был. Высунул ствол наружу, где стекла не было, одной очередью весь магазин высадил - и сбил немца. Потом наши истребители подошли, отогнали остальных... Командир полка потом говорил, что собирался нас с бортмехаником за этот полет на Героев представлять и к внеочередным званиям. А когда узнал, в каком состоянии мы из самолета вылезали и почему бортмеханик оказался на месте воздушного стрелка, решил, что с нас Красного знамени хватит.
- А в каком состоянии?
- Собственно, почти в нормальном. Хмель-то вышел сразу, как "мессера" напали. А вот запах остался выдающийся. Это ж сливовица... Так вот меня и отстранили от этих полетов. На Данциг потом ходил.
- Володя, вы верите в предчувствия? - неожиданно и совершенно не в тему спросил профессор.
- Что? - не понял Марков.
- Предчувствие, внутренний голос или как там это еще называют.
Марков помолчал и ответил:
- Верю. Было несколько раз, когда этот самый голос мне жизнь спасал.
- А у вас нет предчувствия, что нас вот-вот арестуют?
Марков посмотрел на дверцу буфета. Завадский понял, покачал головой:
- Не слышат.
Марков снова помолчал и ответил:
- Есть, и очень четкое. Я даже спать ложусь - сую револьвер под подушку. Собственно, это не предчувствие. Я же вижу - народ от меня шарахается, как от зачумленного. И Лазарев летает с постоянным экипажем, а я все время с разными.
- Вам что, табельное оружие выдали в постоянное ношение? - удивленно спросил профессор.
- Револьвер-то? Это не табельный. Это я на Сицилии с одним американцем поменялся. Я ему - ТТ, а он мне - свой "кольт".
- А как потом объяснялись насчет пистолета?
- А война, Алексей Иванович, и не такое списывала.
- А под подушку зачем?
- Так они ж по ночам приходят. Отбиться, конечно, не отобьюсь, но хоть двух-трех гадов завалю. Может, даже насмерть... А у вас что, тоже предчувствие?
- Нет, Володя. У меня совершенно точные сведения. Надеюсь, вы не будете обижаться, если я вам не скажу, от кого они?
4
Завадского предупредил Емшанов. Сразу после обеденного перерыва он пригласил профессора сходить с ним в цех на монтажный участок, по какому-то вопросу. Проблема оказалась пустяковой, Завадский сильно сомневался, стоило ли из-за такой ерунды одеваться и выходить в метель, но на обратном пути Емшанов остановился у угла, где меньше дуло, придержал профессора за рукав и сказал ему:
- Алексей Иванович, мне точно известно, что Скворцов собирается арестовать вас с Марковым сразу после испытания вашей противорадарной установки. Точнее, после успешного испытания, - но я не сомневаюсь, что оно будет успешным. Вас обоих обвинят в шпионаже в пользу Англии. Маркова, возможно, также в пользу Югославии.
- Понял, спасибо, - ответил Завадский.
- Алексей Иванович, я могу сейчас организовать вам командировку в Ленинград. Там, я думаю, вы сумеете исчезнуть. Для Маркова я, к сожалению, ничего не могу сделать.
- Спасибо, Юрий Михайлович, не надо. Мы постараемся как-нибудь урегулировать этот вопрос, - ответил Завадский и пошел дальше, давая понять, что разговор окончен.
5
- Шерхебель через пару дней закончит свой локатор, - сказал профессор. - После этого еще день на монтаж - и можно лететь.
- Кислородные баллоны ж не готовы, - напомнил Марков.
- Баллоны - это не меньше трех недель. Столько ждать никто не будет. Отправят так, не выше пяти километров, для испытания роли не играет. А после полета мы с вами - лучшие кандидаты в английские шпионы. Вы в Англию летали в войну, я там бывал еще раньше. Вот тогда нас и завербовали. Вам еще и Югославию припаяют.
- Алексей Иванович, а может, смоемся как-нибудь по-тихому, пока Шерхебель с аппаратурой возится? Забуримся в глушь, в какой-нибудь колхоз? Кто нас там будет искать?.. Или вообще не дергаться? Выкину свой "кольт", ну, посадят, ну, отсидим. Вам вообще практически ничего не грозит, вы же специалист, каких поискать. Будете заниматься тем же самым, только за колючкой - так мы и тут за колючкой. Без скворцовского квитка из Новокаменска никуда, а если и выберешься - что дальше? Ну, в Каменск-Уральский, ну, пусть даже в Свердловск - что вы там не видели?
- Там действительно смотреть нечего, а здесь хоть коммунизм в одной, отдельно взятой, зоне - светлое будущее, будь оно неладно. В лагере и этого не будет... Да бог с ним, не в том дело. Заниматься тем же самым мне скорее всего не дадут. Меня, вероятно, застрелят при попытке к бегству самое большое на второй день следствия.
- Откуда вы знаете?
- А я вообще много знаю, даже слишком много. За то и застрелят... Володя, есть кто-нибудь, кому выйдет боком, если вы исчезнете? - вдруг спросил Завадский.
- Нет, - ответил пилот. - Родители умерли, сестра замужем, у нее совсем другая фамилия, да и далеко они, а жена... - он помолчал - у нее теперь тоже другая фамилия. А зачем вам это? - вдруг забеспокоился Марков. Профессор, казалось, не заметил вопроса:
- И у меня никого. Родители умерли еще раньше, дочь погибла в блокаду, а жена... ну, вы знаете...
- Алексей Иванович, вы, наверное, хотите предложить под прикрытием вашего аппарата рвануть в Европу или даже в Америку? Так вот, я против. Я, конечно, достаточно плохо отношусь к родной партии и руководимым ей органам, но своему народу я зла не желаю и не хочу, чтобы этот самолет достался американцам. А он им достанется, куда бы мы ни полетели.
- Ну, еще неизвестно, что есть меньшее зло... - сказал непонятную фразу профессор. Марков хотел переспросить, но Завадский его опередил:
- Дело в том, что эта установка - не то, что все думают. Я действительно предлагаю вам уйти, как вы говорите, под ее прикрытием, но не в Европу и не в Америку, а в будущее. Это, Володя, не противорадарная установка, а то, что в фантастических романах называют машиной времени.
6
Марков уставился на профессора.
- Вы, Володя, наверное, решили, что старый профессор спятил от постоянного страха перед арестом?
- Ну, вроде того, - смущенно ответил Марков.
- Нет, я совершенно нормальный человек... хотя любой сумасшедший вам скажет то же самое... Дело в том, что путешествия во времени технически возможны и уже не раз совершались. Правда, в прошлое, а не в будущее.
- Но, Алексей Иванович, это же противоречит закону причинности!
- Во-первых, правильнее будет не "закону", а "принципу причинности". Во-вторых, этот принцип ввели не физики, а философы, а философия, с моей точки зрения, не наука.
- А что же?
- А бог ее знает. Она, может быть, и была наукой две тысячи лет назад, но современная наука - это эксперимент и расчет. В-третьих, путешествие в будущее, которое я вам предлагаю, не нарушит причинно-следственных связей. Весь мир и так движется во времени из прошлого в будущее, мы только проделаем этот путь немного быстрее...
- А если, например, отправиться в будущее, - перебил Марков, - посмотреть, что там и как, а потом вернуться в свое время и что-то в нем изменить? Это как - не нарушит?
- Не получится. Основной закон путешествий во времени я бы сформулировал так: в прошлом нельзя остаться, из будущего нельзя вернуться. Вообще для путешествий в будущее и в прошлое применяются разные установки, основанные на разных физических принципах. Вот так... А в-четвертых, даже путешествия в прошлое не нарушают причинности событий, потому что причины находятся совсем не там.
- Это как?
- А я вам покажу на одном примере. Вы, наверное, не слышали о диверсии на станции Собакевичи осенью сорок первого года?
- Как раз слышал.
- Откуда? - удивился профессор.
- Когда там рвануло, из Москвы летала комиссия разбираться. Я был пилотом.
- Так вы же еще не закончили летную школу!
- Ну и что? Пилотов не хватало, фронт постоянно требовал, а мы были уже практически готовы, только без корочек. Командовать мне, конечно, не дали, старшим в экипаже был штурман - из полярной авиации, старик. А остальные - такие же зеленые, как я... Но подробностей я не знаю. Нам не сообщали, так, кое-что слышал.
- Взрыв произошел в вагоне, оборудованном под караульное помещение. Кто там был, все погибли, а рядом загорелись эшелоны с топливом и снарядами. Потом все пошло взрываться. Станцию разрушило полностью, прекратилось снабжение целого участка фронта. В конечном счете это привело к окружению немцами Киева. Так вот, в сорок третьем году, когда эта территория была уже освобождена, а я как раз закончил первый образец аппаратуры для путешествий в прошлое, Сталин приказал разобраться досконально с причинами взрыва.
- Но постойте, ведь комиссия же разобралась! Нашли двоих диверсантов, расстреляли!
- Это стрелочники, Володя.
- Нет, там был один - путевой обходчик, а другая - повариха из буфета.
- Это стрелочники в другом смысле. Кого-то надо было назначить диверсантами - их назначили. Кроме того, Сталин приказал не только найти настоящих виновников, но и предотвратить взрыв. Он-то как раз и хотел нарушить причинно-следственные связи, изменить ход войны в прошлом. В частности, отстоять Киев.
- А что же вы?
- Я пытался объяснить, что из этого ничего не выйдет, но меня никто не слушал. На решающем этапе я обеспечивал работу техники, а в прошлое послали группу из шести чекистов. Местные жители говорили еще той комиссии, что видели в тот день на станции каких-то незнакомых людей в форме НКВД. Комиссия предполагала, что это и есть диверсанты, а нашей группе поставили задачу их перехватить.
- Ну и как?
- Они лазили по станции часов шесть, никого не нашли. В конце концов на них самих стали коситься. Время взрыва было известно с точностью до нескольких секунд, и оно уже подходило. Тогда старший группы, чтобы хотя бы предупредить караул, вытащил из планшета листок, написал записку и прилепил на дверь караульного вагона. Потом все спрятались в будке между путями - там стояла аппаратура для возвращения - и стали ждать. Когда караул вернулся в вагон, наши немного подождали и тоже вернулись - обратно в сорок третий год. Первым делом спросили, как с ходом войны, - считалось, что когда предотвратят взрыв, будут какие-то изменения. Оказалось, что все по-прежнему. Тогда стали разбираться и выяснили, что время их возвращения в сорок первом году совпадает со временем взрыва по крайней мере с той точностью, с какой оно известно.
- И что это означает?
- Володя, для создания канала из настоящего в прошлое требуются огромные затраты энергии. Чтобы отправить группу на два года назад, пришлось на полдня отключить электричество в Москве и трех областях. Военные производства, конечно, не трогали, но жилье, школы, даже госпиталя - все отключили. Тело, перемещенное в прошлое, там обладает избыточной энергией. Его как бы выталкивает во времени из прошлого обратно в настоящее. Пока канал существует, это давление уравновешивается противодавлением из настоящего, и тело стабильно. При сворачивании канала затраченная на его создание энергия выделяется в виде тепла. Именно поэтому в районе Собакевичей, и только там, было потом два жарких лета и две очень мягкие зимы. А любое тело из настоящего, если почему-то останется в прошлом, становится там нестабильным, и его избыточная энергия выделяется. Вероятнее всего, в форме взрыва.
- А что оставили в прошлом ваши чекисты?
- Записку. Тот самый листок из планшета.
- Но, Алексей Иванович, ведь там взрыв был по крайней мере как от стокилограммовой авиабомбы! А сколько весила эта записка?
- Да, Володя, вот от такого листочка. Я считал потом, исходя из общих затрат энергии. Люди в форме НКВД, которых видели местные жители, - это была наша группа. Когда старший убедился, что караул вернулся в вагон и предупрежден об опасности, он приказал возвращаться. Канал свернули, а листок остался в прошлом.
- И от такой вот бумажки... Постойте, Алексей Иванович! Это что же получается? Вы отправились в прошлое, потому что там что-то взорвалось, а взрыв произошел, потому что вы отправились в прошлое и там напортачили. Колечко выходит... А где же в нем причина и где следствие?
7
- А я вам сейчас объясню, - сказал профессор. - Только скажите сначала: вы слышали что-нибудь о демоне Лапласа?
- Лаплас - это тот, который сказал Наполеону, что в этой гипотезе не нуждается?
- Да, он самый.
- Значит, про Лапласа знаю. Про демона не слышал.
- Это такое вымышленное существо, которое знает положение и скорости всех частиц Вселенной в какой-то момент времени. Применяя к ним законы механики, он может рассчитать и прошлое, и будущее на любую глубину, потому что все сложные явления и процессы имеют причину в движении и взаимодействии простых частиц. Такие, во всяком случае, тогда были представления.
- Сейчас, кажется, представляют по-другому?
- Да, сейчас к микромиру применяют законы квантовой механики, в которой есть принцип неопределенности. Но все известные мне обоснования этого принципа сводятся к тому, что для микрочастицы нельзя одновременно измерить точные значения координаты и импульса, но вовсе не к тому, что точные значения этих величин для нее не существуют вообще.
- Постойте, Алексей Иванович! Я, кажется, понял! Демонов нет, координаты и импульсы частиц мы не знаем и никогда не узнаем, но они имеют точные значения, и будущее предопределено ими.
-Да. И причина не внутри этого, как вы сказали, колечка, а вне его. В положении частиц в первые мгновения существования Вселенной, пятнадцать-двадцать миллиардов лет назад. Все, что в колечке - только следствия. Пятнадцать миллиардов лет назад демон, взглянув на частицы, мог бы предсказать и этот взрыв, и то, как мы отправимся его предотвращать. И вот этот наш разговор тоже.
- И от судьбы не убежишь, - задумчиво произнес Марков. - Алексей Иванович, а стоит ли дергаться, если от судьбы не убежишь?
- А я, Володя, предлагаю вам бежать не от судьбы, а от майора Скворцова. Так как, летите со мной?
Чуть помедлив, Марков ответил:
- Лечу.
- Спасибо. Честно говоря, этот самолет мне без вас не угнать.
8
- Ну, хорошо, - сказал Марков, - остались технические детали. На сколько лет вперед вы собираетесь уйти?
- Лет на сорок-пятьдесят, - ответил профессор.
- Почему столько?
- В таких странах, как наша, режим обычно меняется со смертью правителя. Сталину сейчас семьдесят. Сколько он еще протянет? С одной стороны, у него была бурная революционная молодость; с другой стороны, он с Кавказа, там живут долго. Ну, пусть еще лет двадцать, пусть даже тридцать. Дольше - вряд ли. Добавим запас еще лет десять-двадцать - я думаю, достаточно. Для нас за это время пройдет не больше часа.
- А в пространстве мы за это время сколько пролетим? Как за час или как за пятьдесят лет?
- Скорее всего, останемся на месте. Но точно я вам, Володя, не скажу, я еще не занимался этой стороной вопроса.
- Да-а... Ну ладно, все это семечки. Остается сущая ерунда - уговорить лететь с нами остальной экипаж.
- Насчет экипажа не беспокойтесь. Я на днях докладывал Юрию Михайловичу, и он со мной согласился, что ввиду новизны техники полет может быть опасным и экипаж надо сократить до минимума. Решили, что будет три человека: пилот, штурман и бортмеханик. Пилот - вы. Я могу сработать и за бортмеханика, и за штурмана, но предпочитаю штурманом.
- Почему?
- Потому что третьего человека даст Скворцов. Без его, как вы выразились, дятла не обойдется, тем более в этом полете. Когда в экипаже нет стрелка-радиста, переговоры с землей ведет штурман, и я не хочу, чтобы это был его человек.
- Алексей Иванович, если вы пойдете бортмехаником, то штурманом будет Савушкин. Его можно уговорить лететь с нами. А полетите штурманом - посадят бортмехаником Вяткина! Зачем нам такой подарок?
- Савушкин с нами не полетит, у него здесь семья, родня, и у жены тоже. Он их всех здорово подставит, даже если не исчезнет вместе с нами, а только даст себя уговорить прыгнуть с парашютом. А Вяткин один, никого он не подставит, да и сам, я думаю, выкрутится.
- Знаете, Алексей Иванович, вы как хотите, а я не хочу тащить с собой Вяткина.
- И я не хочу. Черт его знает, что он будет делать, когда узнает, куда мы летим. Мы его высадим. С парашютом. Он ведь прыгал?
- Как его высадишь? Он с оружием, а нас будут проверять металлоискателями. Мне свой "кольт" на борт не пронести.
- Насчет оружия не беспокойтесь, это я беру на себя.
- Что вы придумали?
- Не имеет значения, Володя. И вообще, надо собираться. Я вам говорил, что было несколько экспедиций в прошлое. Так вот, большинство тех, кто в них участвовал, уже исчезли. Просто исчезли, и все, я наводил справки. Другого шанса у нас не будет.
- Да-а, интересные дела, - сказал Марков. Вытащив из кармана пачку "Беломора", он повертел ее в руках и сунул обратно. - Алексей Иванович, а что, полет с этой штукой и в самом деле может быть опасным?
- Я думаю, не опаснее, чем ждать здесь, пока за нами придут.
9
Утром 13 января 1950 года майор Скворцов сидел за столом у себя в кабинете, смотрел на лежащую перед ним бумагу и до жути, до зубной боли не хотел оставлять на ней свою подпись.
Обычное полетное задание: взлет, полет на северо-запад к Качканару, Нижний Тагил остается слева, над Качканаром поворот направо, на северо-восток к Ивделю, перед Ивделем чуть влево, далее на север до железной дороги Воркута-Лабытнанги. Вдоль железной дороги на восток, связаться с Салехардом, навстречу поднимается "Ту-2", оборудованный радиолокатором и киносъемочной аппаратурой. Экипажи устанавливают зрительную и радиосвязь, поворачивают на юг и вместе идут назад практически по тому же маршруту. Ничего особенного, кроме того, что после поворота на юг профессор включает свою установку, и "Ем-12" становится невидимым для радиолокатора "Ту-2" и для станций слежения на земле; а для кинокамеры останется видимым - так, по крайней мере, уверял профессор. На подходе к Нижнему Тагилу установка выключается, самолет снова виден на экранах, а с "Ту-2" снимают на кинопленку решающие моменты. Вот так. А то, что экипаж сокращен до минимума, - так ведь на таком коротком маршруте второй пилот не нужен, стрелкам делать вообще нечего (в пулеметах и патронов-то нет), да и бортмеханику, честно говоря, тоже нечего делать. Все подписи собраны, остается его, Скворцова, и утверждающая подпись Главного конструктора; и экипаж, который уже ждет, пойдет через поле к самолету, готовому к вылету.
И все же был в этом какой-то подвох. Скворцов нутром его чувствовал, но не мог сказать, что это за подвох, и не мог отказаться подписывать, ссылаясь на нутро.
Щелкнув клавишей селектора, он сказал в микрофон:
- Вяткина ко мне!
Когда наконец появился Вяткин, в меховой куртке, в унтах, с парашютом, Скворцову казалось, что прошло уже минут десять, но, глянув на часы, он увидел, что доходит вторая минута.
- Слушай сюда внимательно. Я жду какой-нибудь гадости от Завадского. Не знаю, какой, но опасаюсь. Поэтому смотри в оба. - Скворцов выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшую металлическую коробочку. - Это радиостанция. Последняя американская разработка, на каких-то там транзисторах, но прогрева не требует, включишь и сразу работаешь. Тумблер - включение, эта кнопка - прием-передача, антенна выдвигается вот тут. Настройка не нужна, частота одна. Радиус действия в воздухе километров семьдесят, на земле - от силы тридцать, но наши точки будут по всей трассе. Твою частоту будут постоянно слушать. Если что - сразу вызывай. Твой позывной - Кондор, отвечать тебе будет Архар. Архар-1, Архар-2 и так далее. При малейшем отклонении от нормального хода полета, при любом подозрении - вызывай. И если по обстановке, независимо от чего угодно, посчитаешь, что надо прыгать - прыгай. Маркова можешь не ставить в известность. Все. Повтори.
Вяткин повторил без запинки. Скворцов помолчал, потом сказал:
- Смотри в оба. Можешь идти. Стой! - Он с отвращением подписал полетное задание, протянул Вяткину. - Отдай там.
Вяткин вышел. Скворцов закурил, подошел к окну и посмотрел на часы. Он знал, через какое время экипаж выйдет и появится на поле, где его будет видно из окна, и они появились вовремя. Они шли через поле к самолету, освещенные январским солнцем: Марков, Вяткин справа от него, еще правее профессор, и даже отсюда было видно, что, несмотря на парашют и летную амуницию, это абсолютно штатский человек. Мелькнула пистолетная кобура на боку у Вяткина, порадовала глаз Скворцова.
- Ладно, голуби, вернетесь - никуда не денетесь, - вполголоса сказал майор, этой фразой почти успокоил себя и отошел от окна. Что бы ни придумал этот профессор, Кондор проследит.
И ни Скворцов, ни Вяткин не знали, что большая птица с красивым названием "кондор" - это, в сущности, южноамериканский гриф, и питается он падалью.
10
Они шли через поле к самолету, освещенные ярким январским солнцем, в ногу и почти что шеренгой; не нарочно, конечно, а само собой так получалось, только профессор отстал на полшага. У самого самолета строй сбился, Марков первым полез в кабину по алюминиевой лесенке, Вяткин и Завадский стояли и смотрели снизу, потом полез профессор, а бортмеханик последним.
Подключив разъемы шлемофонов к переговорному устройству, они начали обычную проверку, подготовку к полету и запуск двигателей. Через пятнадцать минут все шесть винтов вращались, все шесть двигателей были прогреты, и Завадский запросил разрешения на вылет.
- Вылет разрешен, - Вяткин услышал в наушниках шлемофона, как Завадский сказал это Маркову. Переговорное устройство работало таким образом, что сказанное каждым слышал весь экипаж, но когда тот, кто вел переговоры по радио, переключался на радиостанцию, его не было слышно другим - непростительное упущение разработчиков аппаратуры. Знай о нем майор Скворцов, он потребовал бы переделать; но майор не знал, Вяткин ему не докладывал, потому что привык к такому положению вещей, а Савушкин, будучи штурманом, постоянно сам вел переговоры с землей и об этой мелочи вообще не задумывался.
Когда самолет оторвался от полосы и начал набирать высоту, Вяткина, как обычно, потянуло в сон. Он бы и поспал, если бы не приказ Скворцова глядеть в оба. Он не ждал, в отличие от майора, никакого подвоха от безобидного старикана-профессора, но приказ есть приказ. Вяткин прошел войну в контрразведке СМЕРШ и привык относиться к таким вещам серьезно.
Он попытался занять себя чем-то. Смотреть в иллюминатор было бесполезно. Место бортмеханика располагалось справа от прохода из пилотской кабины к бомбовому отсеку, в закутке, маленький иллюминатор находился от него достаточно далеко, и четвертый мотор заполнял его почти целиком, да еще виднелся небольшой кусок земли, если придвинуться к самому стеклу. Через проход, с левой стороны, откидывалось кресло для члена экипажа, которому в верхах ВВС еще не придумали названия, и никто еще не был назначен на это место. Летный состав называл его "атомщиком", потому что в его обязанности должно было входить обеспечение готовности ядерного оружия, для несения которого, собственно, и предназначался "Ем-12". Дальше люк, через который они влезали в самолет, в люке также небольшое окошко, в котором бортмеханик видел только что-то белое, а земля это или облака - кто их разберет?
Вяткин пытался прислушиваться к переговорам пилота и штурмана, но они обменивались короткими фразами через две-три минуты, если не реже, и все по делу, и ничто не подтверждало опасений майора. В конце концов Вяткин впал в промежуточное состояние между сном и бодрствованием, когда человек спит и ему что-то снится, и в то же время он понимает, что это снится, и звуки реального мира тоже доходят до сознания, хотя не обязательно правильно воспринимаются. Моторы гудели ровно, но их гул, ослабленный шлемофоном, доносился как бы издалека, и так же издалека доносились переговоры пилота и профессора. Вяткин клевал носом и пропустил момент, когда звук двигателей начал меняться (что особенно непростительно для бортмеханика).
11
Когда самолет набрал высоту и лег на заданный курс, и у штурмана появилось немного свободного времени, Завадский развернул штурманское кресло (оно могло вращаться) спиной по курсу самолета, и перед ним оказался пульт управления противорадарной установкой, которая на самом деле была машиной времени. Не обращая на него внимания, профессор открутил винты и снял крышку переговорного устройства, потом влез туда с отверткой и подключил с помощью длинного шнура какую-то коробочку с кнопкой на крышке. Он нажал кнопку, и Марков услышал в шлемофоне:
- Пока я держу кнопку, он нас не слышит.
Марков кивнул. Профессор полез в карман, откуда, к изумлению пилота, вытащил пистолет ТТ. Он протянул его Маркову, сказал:
- Это Вяткина.
- Как вы сумели, Алексей Иванович?
- Ловкость рук. Я ведь, Володя, во времена своего детства, в Одессе, карманником начинал. В девятьсот пятом году... А в университете любил фокусы показывать.
- Алексей Иванович!
- А кем еще мог тогда стать бедный мальчик из еврейской семьи?
- У вас же фамилия не еврейская.
- Мать еврейка.
- А как же все это: МВТУ, профессор, авиация и все остальное?
- Пятый год, Володя. Сначала революция, потом погромы. Тех, кто учил меня воровскому ремеслу, убили.
- За карманные кражи?!
- За то, что евреи... Нам удалось уехать в Москву, к родственникам жены, а это были совсем другие люди. И превыше всего они ценили образование. А я еще не успел втянуться. Потом появился интерес в технике, потом летные курсы. Я ведь даже летал в гражданскую. Немного. Пилоты у красных еще были, а вот самолеты - увы... Так что пистолет я добыл, а высаживать Вяткина придется вам. Только не сейчас, - поспешно добавил профессор; ему показалось, что пилот пытается отстегнуть ремень.
- А когда?
- На подходе к Ивделю. Потом повернем на курс 110 и включим установку. Минут за десять до этого надо будет запустить генераторы и зарядить емкости.
- А зачем курс 110?
- На всякий случай. Если в течение этого часа мы все-таки будем перемещаться в пространстве, то этим курсом попадаем в Омскую область. И за пределы СССР не уйдем, и будет, где сесть без приключений... Все, я подключаю Вяткина. А то ему покажется подозрительным, что мы долго молчим.
Профессор отпустил кнопку. Дальше они летели по маршруту. Качканар был уже далеко сзади, когда профессор снова нажал кнопку и сказал:
- Володя, пора.
- Алексей Иванович, давайте сюда, на место второго пилота. Поведете самолет, пока я с ним разбираюсь.
- Сейчас, только включу генераторы.
Щелкнув тумблером на пульте управления машиной времени, профессор перебрался в кресло второго пилота. Марков сказал:
- Наша машина, конечно, чуть побольше "Фармана", но в принципе то же самое. Вот курс, вот высота, горизонт, угол атаки. Вот штурвал. Вам, скорее всего, просто придется за него подержаться. Держите так, а я пойду.
Он отстегнул ремень и скрылся в проходе, ведущем к бомбовому отсеку и местам воздушных стрелков. Завадский остался перед приборами.
12
Вяткин проснулся от ощущения, что услышал посторонний звук. Скорее всего, просто почувствовал сотрясение переборки. Через проход от него устраивался на откидном сидении "атомщика" Марков.
- А кто ведет самолет? - ошарашенно спросил Вяткин. Марков шевельнул губами, Вяткин, конечно, не услышал, оттянул от уха шлемофон, и рев шести двигателей обрушился на ухо, как удар чем-то не твердым, но тяжелым - мешком с крупой, например. Марков тем временем подключил разъем шлемофона в свободное гнездо, и Вяткин снова закричал:
- Кто машину ведет?!
- Алексей Иванович, - спокойно ответил пилот.
- Вы что, сдурели оба? Он же нас всех угробит!
Не следовало бы так разговаривать старшему сержанту с капитаном, тем более своим непосредственным начальником, пусть даже только на один полет. Но Вяткин чувствовал за собой силу и авторитет особого отдела и мог позволить себе не стесняться. Правая рука его метнулась к кобуре.
- Не ищи, вот он, - сказал Марков, вытаскивая ТТ из кармана. Он щелкнул курком (Вяткин не слышал звук, но увидел движение пальца) и направил ствол на бортмеханика. - Сядь спокойно, ручки положи на столик и послушай меня. Ты с парашютом прыгал?
- Прыгал, - ответил Вяткин, пытаясь врубиться в ситуацию. Руки он, как ему было сказано, положил на откинутый перед ним алюминиевый столик.
- Вот и сейчас прыгнешь. Приземлишься - пойдешь на восток, компас тебе Скворцов дал. Километра через три, от силы пять будет железная дорога на Ивдель. Выйдешь по ней к людям и можешь на нас пожаловаться, что ссадили с самолета.
- А вы куда? - Вяткин все еще не понимал.
- А куда-нибудь. В Америку, например. Через полюс, как Чкалов и Громов.
- Ага. И Леваневский.
Вяткин уже понял, к чему идет дело, и пытался если не овладеть ситуацией, то хотя бы вывести противника из себя. Потому и помянул пропавшего в Арктике Леваневского.
- Типун тебе на язык! - ответил Марков. - Давай, пошли! А то за Полуночным железной дороги нет, как из леса выберешься?
- А пистолет, что ли, у тебя останется?
- А ты как думал? Не тебе же его отдам.
- Тогда застрели здесь. В лесу без пистолета меня волки сожрут, лучше уж сразу, от пули.
- Ну, задал ты задачу. - О волках Марков не подумал, и убивать Вяткина не собирался. Он не был душегубом (на что, собственно, Вяткин и рассчитывал); кроме того, пуля, прострелив человека насквозь, могла еще наделать бед в самолете.
- Ну, ладно, - сказал Марков, минуту подумав. - Открывай люк, поставлю тебя напротив, застрелю и туда же и выкину. Что смотришь? Думаешь, мне нужен труп на борту и дырки в обшивке? Давай, открывай, не заставляй Америку ждать!
Вяткин на ватных ногах поднялся с места. Надежды на великодушие Маркова не оправдались, и совершенно не было времени придумать новую уловку. Он даже забыл отключить шлемофон от гнезда переговорного устройства.
- Сядь, - сказал Марков, сдерживая смех. - Отключи разъем - это во-вторых. А во-первых, есть у тебя пистолетный ремешок?
- Есть.
- Бросай сюда.
Вяткин отцепил от пустой кобуры и бросил Маркову сыромятный ремешок с двумя карабинами на концах - изящную мелочь, предназначенную для того, чтобы не потерять пистолет в горячке боя. Впрочем, как показала практика, от карманников он не спасает.
- Пойдем к десантному люку, откроешь - и жди, - сказал Марков, пристегивая один из карабинов к кольцу на рукоятке ТТ. - Прицеплю ремешок вот сюда, - он показал полукольцо на парашютном ранце за спиной Вяткина. - Хлопну по плечу - команда "Пошел!". По команде прыгаешь. На земле отцепишь ремешок - пистолет твой. Успеешь отцепить, пока волки сбегутся. Ну, пошли. Только без фокусов! Разъем отключи.
13
Бомбовый отсек "Ем-12" при необходимости можно было переоборудовать в десантный. Так оно и было сейчас: створки бомболюка наглухо скреплены болтами, поверх положены решетки, только сидения вдоль бортов не откинуты. Десантный люк находился в хвосте, слева от него лежали стопкой свернутые брезентовые чехлы для двигателей, рукоятка механизма открывания была справа.
Когда они подошли к люку, Марков ткнул бортмеханика стволом в бок, потом махнул пистолетом в сторону рукоятки: открывай! Несколькими движениями Вяткин открыл люк и встал перед ним, держась двумя руками за поручни. Марков защелкнул карабин на полукольце и выпустил пистолет. Вяткин, почувствовав щелчок, резким движением бросил правую руку через плечо, пытаясь схватить ремешок.
Марков ждал чего-то подобного. Хотя он и сказал "без фокусов", зная Вяткина, он был уверен, что фокусы будут, поэтому вместо хлопка по плечу, упав спиной на чехлы, что есть силы ударил бортмеханика обеими ногами пониже парашюта, и тот вылетел в люк, держась за поручень только левой рукой. Он попытался ухватиться правой, но промахнулся, и тут его рванул воздушный поток, оторвал от поручня, с левой руки слетела рукавица; если бы не пропущенный через рукава шнурок, он бы ее потерял.
Удар закрутил бортмеханика, перед ним мелькнули земля, небо, удаляющийся хвост самолета, снова небо и земля, а на втором обороте - пистолет на ремешке, и Вяткин как-то исхитрился сбросить и правую рукавицу, схватить пистолет и даже один раз выстрелить вслед самолету, почти не целясь, а на третьем обороте - уже прицельно и два раза. И тут же понял, что зря тратит патроны, потому что самолет удаляется, и на таком расстоянии ТТ - уже не оружие. Он рванул кольцо парашюта. Вращение сразу же резко замедлилось, хотя и не прекратилось совсем, а Вяткин, надев рукавицы, вытащил радиостанцию, щелкнул тумблером и закричал в отверстие, забранное ажурной стальной решеткой (умеют, гады, делать красивые вещи!):
- Архар, я Кондор! Кондор вызывает Архара! Прием!
Архар не отвечал. Вяткин снова начал вызывать, и снова молчание.
(Ни Вяткин, ни Скворцов не знали и не узнали никогда, что приемник радиостанции был крайне неудачно сконструирован, а на сильном морозе не работал вообще. Передатчик работал, Вяткина отлично слышали в Ивделе, Североуральске и даже в Верхотурье, ему отвечали, но он не слышал никого. Что поделать, это было самое начало транзисторной техники!)
Земля приближалась, медленно вращаясь под бортмехаником. Сверху была видна железная дорога, и при каждом обороте ему сначала казалось, что она приближается, а потом - что удаляется и он не сможет сориентироваться и найти ее. Самолет тоже был еще виден, но с каждым оборотом все хуже и дальше. И радиус действия радиостанции уменьшался по мере приближения к земле.
- Архар, я Кондор, прием! - снова крикнул Вяткин, и когда снова не получил ответа, заговорил в микрофон:
- Архар, я Кондор. Меня обезоружили и выбросили из самолета. Марков и Завадский уводят самолет в Америку. Повторяю: в Америку через полюс. Сейчас я еще вижу самолет, он идет на север. Нет, кажется, поворачивает на восток. Продолжаю следить. Архар, да отвечай же!
Архар, конечно же, не ответил.
Приземлился Вяткин очень удачно - на болото, поросшее невысокими кривыми сосенками. Перед самым приземлением он успел заметить, что до железной дороги всего-то километра два, и часа через полтора добрался до нее. Но выходить на нее не стал. Пока он опускался на парашюте, а потом, проваливаясь в снег, шел к железной дороге, у него было время, чтобы принять решение, и он его принял.
Лучше всего было исчезнуть. Вообще исчезнуть. В противном случае его ждал как минимум срок за пособничество.
(Именно поэтому Кондор больше ни разу не вышел на связь, как ни вызывал его Архар.)
Выйдя к железной дороге, Вяткин двинулся вдоль нее на юг, стараясь не подходить близко и в то же время не терять ориентира. Первую ночь он провел в лесу, а на следующий день, уклонившись от железной дороги к западу, набрел на охотничью избушку. Начиналась метель, он рассчитывал переждать ее здесь.
Хозяин, судя по всему, был где-то рядом; вскоре он вернулся. Вяткин сказал ему, что он летчик с самолета, совершившего вынужденную посадку в тайге, и идет туда, где может получить помощь. Охотник вызвался, когда кончится метель, проводить его к железной дороге, до которой, как он сказал, было километра два или три. По этому поводу Вяткин поделился спиртом из своих запасов, а ночью, ближе к утру, задушил спящего хозяина пистолетным ремешком.