Глава 1

 ЛЕКЦИЯ ПО АНТИЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

- "Лошадка, лошадка!" - радостно кричали дети. По улицам с веселым лаем неслись ошалевшие от всеобщей суматохи растрепанные собаки с безумно задранными хвостами. А мужчины тем временем через проломленные могучие стены на веревках и катках втаскивали в город огромного деревянного коня. Так пала Троя... - высокий и смуглый молодой человек с жесткой щеткой густых волос поднял взгляд к окну и замолчал, точно погрузившись в раздумья, не имевшие никакого отношения к его лекции.

В институтской аудитории царил мягкий полумрак. Свет выключили, очевидно, понадеявшись на серенький рассвет, что робко заглянул в лишенные штор окна, словно стараясь протиснуться сквозь них в узкую и длинную, точно ученический пенал, комнату с расписанными философскими изречениями партами, забеленной мелом доской в одном углу и колченогой, похожей более на конторку, деревянной кафедрой - в другом.

Но ветер пригнал с побережья желтоватые, как старое залежалое сало, тучи, из которых посыпал обильный снег, завиваемый все тем же ветром в неистовую метель. За окном тут же сгустились сумерки, затопив аудиторию тусклым призрачным светом, какой бывает в подвалах, когда от забитого наглухо цокольного окошка отдерут несколько досок, и сквозь его запыленное и подслеповатое, точно пивная бутылка, стекло прольются внутрь жалкие и испуганные солнечные лучики, готовые в любую минуту, при малейшей опасности выскользнуть наружу.

В аудитории потемнело, но никто из студентов, кучками, как островки еще не открытого никем архипелага, рассевшихся там и сям за партами, так и не осмелился встать, пройти к выключателю у двери и зажечь свет. Они слишком хорошо знали Даная Эвклидовича, чтобы рискнуть навлечь на себя его гнев, прервав лекцию.

- Нет, мне не жалко ее, нисколько, - имея в виду Трою, пробормотал себе под нос молодой человек за кафедрой, все еще не сводя взгляда с окна. - Она должна была пасть. Так решили боги...

- Так это и есть ваш знаменитый Данай? - прошептал на ухо толстому, седому, со всклокоченными седыми кудрями пожилому мужчине в помятом костюме его сосед по парте - сухонький старичок с острой, клинышком бородкой и в очках с золотой оправой.

- Он самый, - пробасил в ответ толстяк, изо всех сил стараясь перейти на шепот.

Два профессора притаились на задней парте в углу. Пузатого старика звали Павлом Борисовичем Кукушкиным. Когда-то он преподавал Данаю античку. Но теперь отношения между бывшими учителем и учеником были чисто дружескими. Соседом Кукушкина по парте был питерский профессор Розенберг. Он приехал в Заполярье по приглашению местного пединститута прочесть студентам курс зарубежной литературы средних веков. И давний друг его, Кукушкин, затащил его на лекцию Данечки.

- Я помню его, - опять зашептал Розенберг. - Он защищался у нас. Года три-четыре назад, если не ошибаюсь. Подающий надежды молодой человек, я бы так сказал.

- Лектор чудеснейший, - поддакнул Кукушкин. - Античку дает, ну просто пальчики оближешь.

- Да я уж вижу, вижу. Очень переживает за всех, точно сам там был, - острая бородка Розенберга затряслась от тихого смеха. - Впрочем, коллега, не обижайтесь за своего друга. Такой азарт, как у него, науке лишь на пользу...

- Бывал, бывал, - не дослушав оправданий питерца, прервал его Кукушкин. - Все развалины в Греции облазил. Кстати, у него там отец. Вернулся, так сказать, на историческую родину лет пять назад. Данечку к себе зовет. Ну а мы его всеми силами удерживаем. А насчет фамилии их - Астаховы, - это темная, знаете ли, история. НКВД, репрессии - в ней всего достаточно. Дед с бабкой нашего Даная пропали без вести в войну. Его отца приютила русская семья. Вырастили, как родного сына. Николаем назвали. Греческое имя, это он уже позже себе вернул. Когда стало можно. Они с Данаем долго искали пропавших родственников. Да так и не нашли.

- Всякое бывало тогда, - вздохнул Розенберг, протирая стекла очков чистеньким платочком, что достал он из кармана.

- А Данечка еще студентом все мечтал, знаете ли. Все виделись ему то боги, то герои древности. Семья у них... Я имею в виду ту, греческую, не приемную... Такая... Как бы это сказать?.. - Кукушкин на миг задумался, прищурив и без того маленькие глазки. - Такая, с историей. Да-с, с корнями. Пряжка у него есть золотая. Отец отдал. Передается из поколения в поколение. Ее носил на своем плаще сам бог Гермес...

Розенберг поднял на Кукушкина насмешливый взгляд своих подслеповатых без очков и оттого по-детски наивных глаз.

- Вам смешно? - опередил его возможный комментарий мурманский профессор. - Но работа действительно древняя. Очень искусная. Литье чудное. Античность - это факт. Да и другие доказательства имеются...

- Любопытно, любопытно, - зацокал языком Розенберг. - Попросите его показать мне эту пряжку, ладно? Бог Гермес, значит. Я бы...

Тут заезжему профессору пришлось прервать свою мысль, поймав на себе гневный взгляд, казалось, пылающих в полутьме аудитории, как два горящих угля, глаз лектора.

- Т-с-с, - прошептал Кукушкин, приложив палец ко рту. - Убьет, честное слово. За древних греков - убьет. За одно только неуважение к их памяти.

Розенберг молча кивнул, дав знать, что понял. И на задней парте воцарилось полное молчание.

- В оранжевом хитоне, поверх которого накинута была лиловая хлена, бог красноречия стоял незримо рядом, - продолжил свой прерванный рассказ Данай. - И были с ним две самые могучие богини - рыжая и серебряная: величественная супруга владыки и бессмертных и смертных Зевса - Гера и воинственная и прекрасная пепельноволосая Афина...

- Ну точно только что оттуда. И видел их обеих. Да и Гермеса заодно, - в тихом восхищении простонал Розенберг, но снова замолчал под укоризненным взглядом Кукушкина.

- Видел, видел, - загадочно произнес Павел Борисович, утомленный своим заезжим другом, которого сам же и пригласил на лекцию, чтобы похвалиться бывшим учеником, а ныне молодым коллегой и приятелем. - Но только, Яков Абрамович, прошу вас, давайте помолчим. Мы с вами, право слово, как двоечники на задней парте, которым ничего не интересно.

- Что вы, что вы, коллега, напротив - мне очень даже интересно. С таким-то жаром и о временах столь древних, - свистящим шепотом ответил Розенберг. - Женат ваш красавец?

- Уже два года, - гордо, как о личной заслуге, доложил Кукушкин и тут же уточнил: - На прекрасной Елене. Свадьба получилась всем на диво. Был чуть не весь олимпийский сонм: Зевс, Гера, Афина, Гермес...

Розенберг приподнял удивленно одну бровь и метнул в коллегу-профессора острый, как стрела Артемиды, взгляд. Потом вдруг догадался:

- А, греческие родственники приезжали?

- Именно, что родственники, - хмыкнул Кукушкин. - Яков Абрамович, давайте все-таки помолчим.

- Конечно, конечно, простите, виноват, - просвистел Розенберг и даже отстранился от соседа по парте, чтобы не искушать себя более возможностью расспросить его подробнее о необычном лекторе.

- Во чреве деревянного коня было душно и жарко, - вернулся от богов к затаившимся внутри хитроумного создания Афины греческим героям Данай. - Хитоны промокли от пота. А кожаные ремни доспехов натерли тела, врезавшись в них, точно путы, которыми связывали пленников. Медь их оружия бряцала всякий раз, когда конь вздрагивал, напрягаясь под напором веревок, на которых его втаскивали в город. Или когда он заваливался на бок, если служащее катком и подложенное под его основание неумелыми руками бревно выскальзывало. И этот медный звон грозил выдать их.

И кто бы, скажите, тогда помог им? Их воины на кораблях? Флот был за мысом. И, в лучшем случае, друзья смогли бы лишь отомстить за их гибель. Нет, лишь богов молили они в тот миг о спасении и о даровании победы. На богов одних надеялись они, им одним вручали они свои жизни и судьбы. Только на них уповали они тогда.

И ничего другого им не оставалось. Они сжались в брюхе деревянного коня, вокруг них бесновалась враждебная толпа, на холме возвышался ненавидимый ими город, которым не могли овладеть они многие годы. И где-то в нем, наверху, во дворце Приама, в своей комнате тихо и безысходно плакала Кассандра...

 

 

Глава 2

 ПАДЕНИЕ ТРОИ

В черной траурной ризе с серебряными пряжками и в черном же покрове Кассандра стояла у окна своей комнаты в верхнем городе. Небо над Троадой с прошлого вечера было затянуто тяжелыми тучами. Откуда-то с севера, с Пропонтиды дул сильный порывистый ветер, швырявший в лицо женщины редкие и крупные капли дождя.

Кассандра судорожно облизала потрескавшиеся, пересохшие губы. Только близкие могли бы в этот момент узнать прекрасную дочь Приама. Ее лицо осунулось, глаза запали в казавшиеся бездонными глазницы, темные тени легли от носа к вискам, черные кудряшки волос, слипшиеся и растрепанные, лежали на лбу, выбиваясь из-под покрова. Она стояла на голом каменном полу своей кельи босыми ногами и не замечала, не чувствовала холода. Мысленно она вся была там, внизу, возле невидимого отсюда пролома, среди толпящихся зевак и добровольных помощников городских стражей, затаскивающих данайский дар в город.

- Соленый. Какой соленый дождь, - машинально прошептала Кассандра, слизывая влагу с обветревших губ.

Впрочем, она тут же поняла, что это не дождь был соленым, а те слезы, что безутешно катились из ее глаз по щекам. Слезы? Она думала, что у нее больше не осталось слез. К чему теперь плакать? Она всех уже оплакала раньше. Конец близится, и ничего нельзя изменить...

- Гелен, Гелен! Бежим скорее вниз! - прервал мысли Кассандры звонкий мальчишеский голос прямо под окном. - Да  скорей же, ленивец! Посмотрим на щедрость данайцев. Сама Афина, говорят, помогала им строить этого коня.

При упоминании имени ненавистной богини Кассандра содрогнулась всем телом. Она на шаг отступила от окна и отерла рукой мокрое лицо.

- Подожди, Главк! Мне не поспеть за тобой, - отозвался на улице запыхавшийся мальчишеский голос - наверное, того самого Гелена-лентяя.

- Так не будь таким тучным, Гелен, - крикнул уже где-то ниже по улице первый мальчишка. - Бежим, бежим, а то не успеем.

Кассандра подняла опущенный в пол взгляд. Пророческий дар помог ей, как это бывало и раньше, раздвинуть перед внутренним ее взором серую пелену дождя за проемом окна. В мыслях своих пронеслась она мимо колоннады дворца владыки Трои, мимо грузных и помпезных статуй. Опережая мальчишек, скачущих по мокрым ступеням и старающихся не поскользнуться, чтобы не сломать себе шею, Кассандра мысленно спустилась по мраморной лестнице вниз, в город. Затем, мимо лавок торговцев, домов воинов и лачуг бедноты она добралась до западной стены.

- Навсегда - именно это слово почему-то мелькнуло у нее в голове. - Навсегда!

Гигантские блоки, вытесанные некогда Посейдоном и Аполлоном и принесенные с отрогов Иды, чтобы быть сложенными в гигантскую и незыблемую для врагов стену могучего города, теперь были разметаны в стороны. В своем видении Кассандра ясно различала огромный - в сто локтей, не менее - пролом в стене, сделанный не данайцами, не бессмертными богами, а самими защитниками цитадели.

- И здесь не обошлось без тебя, проклятая богиня! - с ненавистью прошептала Кассандра, закрыв глаза.

Как только она смежила веки, ее видение стало ярче. И никакой дождь уже не затуманивал для нее окрестности...

Толпа народа. В ней смешались старики и воины, женщины и дети. Крики, периодически вспыхивающие перебранки, толчея в борьбе за лучшее место. Каждый во что бы то ни стало хотел видеть то, что творилось там, в нескольких десятках локтей впереди, в самом проломе. Люди толкались, люди влезали на близлежащие деревья. Вверху, на крепостной стене, справа и слева от зияющего, как свежая рана, пролома, тоже толпились любопытные. Они смеялись, они давали советы работающим, они потешались над их бестолковостью и неуклюжестью или негодовали по этому поводу. Каждый из них, похоже, гораздо лучше знал, как нужно выполнить задуманное, то, что творилось в проломе, невидимом пока мысленному взору девы-пророчицы.

Кассандра в своей комнате запрокинула голову назад. По ее телу пробежала легкая судорога. Взор ее упирался мысленно в широкие спины ремесленников и торговцев, тыкался в их мокрые от дождя хлены. Она никак не могла заглянуть туда, где творилось в тот момент самое главное, самое важное, то, что должно будет изменить все и навсегда, то, что уже нельзя будет исправить, то, что с неотвратимостью смерти приближалось и накатывало на город, выдержавший многолетнюю осаду.

- Да тяни же ты, неумеха! - вырвался из клокочущего шума толпы чей-то пронзительный фальцет. Уж не Главк ли, бросив позади пухлого и неловкого Гелена, постоянно оскальзывающегося на мраморных ступенях, прибежал сюда и подал свой голос? Крик этот как будто перерезал невидимую нить, которая держала взгляд Кассандры внизу, словно голубку, привязанную за лапку к жердочке. В своих мыслях прекрасная дева воспарила вверх. И вот уже толпа с ее криками, давкой и пестрым бесконечным мельтешением осталась внизу.

Взгляду пророчицы открылся пролом в стене. И лошадиная голова, огромная и свирепая, со всклокоченной кудрявой гривой и раздувшимися ноздрями, оказалась прямо перед ней. Циклопических размеров деревянный конь, стоящий на сколоченном из толстых брусьев помосте, занимал собой, казалось, все пространство без остатка. Афина немало потрудилась, вырезая из смолистых троянских сосен и сколачивая вместе его величественные формы.

Конь смотрел на Кассандру, кося немыслимых размеров злобным глазом. Внизу, у его ног, копошились люди. Одни тянули что есть силы за веревки, прикрепленные к переду помоста. Другие подкладывали под него бревна, как катки. И те и другие скользили на жиже, в которую от дождя и топчущихся в ней сотен ног превратилась земля возле пролома. Грязные, мокрые, с красными, искаженными от напряжения лицами, все они как будто были вовлечены в какой-то немыслимый круговорот.

- Тяни! Бери! Неси! Подкладывай! - слышалось кругом. И опять: - Тяни!

Огромные бревна, освободившиеся из-под сдвинувшегося вперед помоста с конем, хватали по пять-шесть человек и несли их в обход деревянной статуи, чтобы снова, как щедрые дары, подложить ей под ноги. Казалось, люди кланяются коню, приглашая или даже заманивая его в свой город. И конь вплывал в него, неторопливо и степенно, как корабль, входящий после дальнего похода в родную гавань.

Вокруг этого бесконечного движущегося месива из людей, бревен и веревок носились обезумевшие от лая собаки. Толпа веселилась, щедро комментируя происходящее и без устали раздавая советы "коневодам". Внезапно одно из бревен, косо подложенное, выскользнуло из-под помоста статуи. Сама же она, слегка наклонившись, поползла в сторону. Даже сквозь рев толпы Кассандра расслышала, как от толчка в утробе коня грозно звякнула медь доспехов. Впрочем, люди возле нее, по-видимому, не обратили на это ни малейшего внимания. Столь велик был их страх перед тем, что конь может рухнуть, рассыпавшись на свои составные части. И дивная работа великой богини пойдет прахом, так и не заняв надлежащего ей места на городской площади.

- Подкладывай! Тяни! Подкладывай!..

Статую выровняли, подложили еще одно бревно. И работа закипела с новой силой.

- Главк, Главк! Что, что там происходит? Я не вижу! - толстый, розовощекий Гелен напрасно старался протиснуться сквозь плотно сбившуюся толпу.

- Тащите, тащите скорее! - кричал копошащимся в грязи возле коня людям плотный мужчина в дорогой, но забрызганной по низу грязью хлене. - Вам будет щедрое угощение. Пир. Пир ради нашей победы над врагами. Тащите, тащите его на площадь!

Голова коня, почти достигающая зубцов городских стен по обе стороны от пролома, торжествуя над людским морем, медленно вплывала в город. Свирепый глаз чудища, как казалось, неотступно следил за Кассандрой. Еще немного, и он бы подмигнул ей, брезгливо и насмешливо, как подмигивают неудачнице, проигравшей, потерявшей все, за самой жизнью которой уже пришел бог смерти Танат - в черном плаще, с громадными черными крылами за спиной, от которых даже в самый нестерпимый летний зной веет могильным холодом.

- Верно Танат уже стоит у меня за спиной, - подумала Кассандра. Но на то, чтобы оглянуться, у нее не было сил. Смелость и решительность оставили ее, уступив место безысходности. Как завороженная, смотрела она, не отводя мысленного взора, на конскую голову, как будто подчинившись ее власти...

- Кася, да очнись же ты, - с этими словами кто-то коснулся ее плеча. Видение коня, толпы, пролома в городской стене распалось в одно мгновение. Кассандра вновь была в своей темной келье, перед оконным проемом, затянутым серой пеленой дождя. Холодная рука лежала у нее на плече. Танат? Вряд ли бог смерти стал бы называть ее Касей. А вдруг? Ведь от него еще никто не приходил обратно. Пересилив страх, женщина обернулась.

- Отец?! - почти вскрикнула она, испытав странное чувство из смеси облегчения и тревоги.

- А ты кого ожидала увидеть? Владыку народов Агамемнона? Или, быть может, вернувшегося из царства Аида Ахилла? - толстый и низенький, едва доходивший Кассандре до плеча, старик Приам был явно доволен своей шуткой. Его лицо расплылось в улыбке, а на животе забренчали золотые пряжки, скрепляющие полы новой хлены,  когда он засмеялся, откинувшись при этом назад, чтобы насладиться изумленным и испуганным видом дочери.

- Отец! - теперь уже укоризненно повторила Кассандра. При упоминании имени Агамемнона ее вновь пробрал озноб, а глаза уже готовы были закатиться, чтобы открыть перед ее внутренним взором далекие скалы, гавань, дворец и женщину, встречающую мужа из дальнего похода...

- Как я всегда говорил, - голос отца вывел ее из оцепенения, - твои предсказания не стоят и дырявого хитона. Порадуйся же вместе с нами победе. Сегодня во дворце будет пир. Оденься в праздничные одежды, пригуби чашу вина, признай, что все закончилось вовсе не так, как ты вещала...

- Все еще далеко не закончилось, - пробормотала Кассандра, - хотя конец действительно близок. Но он не порадует тебя, отец. И этот ночной пир будет для тебя последним...

- Прекрати! - владыка Трои вздрогнул, его подслеповатые старческие глаза наполнились  мукой и гневом. - Ты не умеешь ничего, кроме как предсказывать голод, мор и разрушение города. Надо было выдать тебя замуж. Супружеское ложе заставило бы тебя смирить свои фантазии и заняться чем-то более приятным, чем постоянное брюзжание и гневление богов со светлого Олимпа.

- Полно, отец! - Кассандра почти задыхалась от гнева. - Может быть, для кого-то Олимп и светел, но только не для нас. Разве ты забыл: ни златокудрая Афродита, ни сребролукий Аполлон, ни стремительная Артемида, ни даже свирепый и грозный Арес не смогли помочь нашим воинам в битве. Не защитят они нас и от хитрости могучей Паллады.

- Не упоминай имена богов без приношения должной жертвы! - грозно молвил Приам, в испуге отступая от дочери.

- Отец, вели проломить брюхо деревянному коню данайцев, - взмолилась Кассандра. - Вели. И ты увидишь, что в нем прячутся воины. Собирайте всех, кто может держать оружие, ведите их к городской стене, к пролому. Ночью весь флот Эллады будет у наших берегов...

- Замолчи, замолчи! - замахал руками старик. - Я вижу, состояние твое безнадежно. Ты рождена для того, чтобы гневить богов и насылать на наши головы их немилость. Никто из троянцев не прикоснется к дару, сработанному великой дочерью Зевса. Довольно уж тебе гневить необорную Афину. Не позволю. Более не позволю. Сиди же в своей келье и не мешай нам праздновать победу.

- Я вижу пламя над городом. Пламя. Этой же ночью! - Кассандра исступленно бросилась отцу в ноги. - Вели пронзить брюхо коня копьями, приведи воинов на городские стены, пусть горожане как могут залатают пролом.

- Пламя?! - Приам опять захохотал. Только теперь смех его был не радостным, а злобным, каркающим. - Выгляни в окно, глупая женщина! Там дождь. Борей пригнал с Эвксинского Понта тяжелые тучи. Никто не разожжет пожар в городе этой ночью, даже если бы обмазал дома смолой. Твои видения противоречат рассудку. А значит, и другим твоим предсказаниям цена - разбитый глиняный ритон.

- Неужели ты думаешь, что у Афины не хватит слов, чтобы убедить своего отца рассеять тучи? - Кассандра, стоящая перед Приамом на коленях, в гневе вскинула голову. - Ты просто глуп!

- Ну хватит, - владыка Трои с размаху отпустил дочери пощечину и вышел из комнаты, гневно задернув полог.

По лицу Кассандры текли горькие слезы.  Она поднялась с пола и уже готова была вновь подойти к окну, когда услышала в покоях за пологом чьи-то тихие шаги. Неужели отец одумался и вернулся? Нет, этот робкий шорох почти беззвучных шагов никак не походил на гулкий стук его сандалий по каменным плитам коридора.

Полог слегка качнулся, и в комнату вошла, почти прокралась служанка Кассандры Агава. Она склонилась в поклоне, отчего ее рыжие, как у самой богини Геры, кудри упали на бледное лицо, на котором явно читался испуг.

- Я подумала, госпожа, может быть, вам что-нибудь понадобится, - прошептала она. - Принести огня? Давайте, я расчешу вам волосы. В городе идет веселье, на улицах толпы народа.

- Отчего же тогда ты так испугана, Агава? - усмехнувшись, спросила Кассандра. - Или у тебя тоже появился дар предвидения?

- Госпожа, ох, госпожа, - вздохнула служанка. - У меня на сердце словно камень лежит. Я вижу, как вы страдаете все последние дни.

- Последние? - опять усмехнулась пророчица. - Эти дни и верно последние для Трои...

- Пойдите в храм, - вздрогнула Агава, - принесите жертву богам. Все как-нибудь и устроится. Вы всегда были добры ко мне, пойдите в храм.

- Поздно, Агава, - Кассандра возвысила голос. - Да и ни к чему это. Боги отступились от нас. Стена города пала, и данайское чудище уже вступает в него.

- Побойтесь гнева великого Зевса, владыки и бессмертных и смертных! - всплеснула руками рыжая служанка. - Война закончилась, мы победили.

- Победили? - дочь Приама укоризненно посмотрела на Агаву. Впрочем, чего можно было ждать от прислуживавшей ей девушки, если мудрейшие мужи были ослеплены кознями Афины и начисто, казалось, забыли о коварстве пепельноволосой богини.

- Троя уже пала, - без пафоса и надрыва, почти буднично, как будто растолковывала непонятливой служанке очередное поручение, сказала Кассандра. - К утру здесь будут данайцы, а город будет разграблен и сожжен дотла. Так, что в течение тысяч лет никто не сможет найти его руины.

- Данайцы уплыли домой, - робко заметила Агава.

- Может быть, ты сбегала посмотреть? - с издевкой в голосе спросила ее госпожа. - Ты, верно, вышла из западных ворот, потом вдоль бурного Ксанфа поднялась на отроги Иды и заглянула за дальний мыс? Хотя, что я говорю: у нас ведь есть воины, есть герои, есть, в конце концов, дозорные. Но никто из них не потрудился сделать этого. У нас есть мудрые вожди, но и они не направили туда своих людей. Никому не интересно, что весь флот Эллады стоит за ближайшим мысом. И знаешь, Агава, куда обращены носы их кораблей? К Трое, Агава, к Трое. Сто тысяч воинов. Моли богов, чтобы тебя взяли в рабство, а не убили где-нибудь на улице или прямо здесь, во дворце, с дочерьми Приама.

- Так давайте убежим, госпожа, давайте убежим, - голос рыжей служанки дрожал. - Выйдем тайком из города, пока еще не поздно.

- Поздно, Агава, поздно, - Кассандра положила руку на плечо девушки. - Вокруг города рыщут лазутчики врага, дозоры стоят на всех дорогах. Я слышу грохот колесницы могучей Афины, объезжающей наши равнины. Богини судьбы Мойры уже спряли нить нашей жизни. Жребий вынут, и все занесено в свитки. Мне суждено стать рабыней владыки народов Агамемнона. Но недолго суровый ахеец будет мной наслаждаться. По возвращению его домой, в родные Микены, мы падем от руки его жены Клитемнестры. А ты, Агава, станешь...

- О, пожалуйста, не надо, госпожа, - служанка умоляюще сложила на груди руки. - Вам дана великая мудрость и великий, но тяжкий дар. Но я не хочу знать свою судьбу. Пусть случится то, что суждено. Не стоит гневить богов.

- Многие настойчиво добивались встречи со мной, чтобы узнать свое будущее, - удивленно подняла бровь Кассандра. - Те, которые были умнее моего безрассудного отца и прислушивались к моим советам.

- Но только не я, - возразила служанка. - Нет, я верю вашим пророчествам. Но именно поэтому я не хочу их слушать. Если судьбу не изменить, зачем мне знать то, что и так случится. Прошу вас, госпожа, оставьте свой дар, не гневите богов, принесите жертву светлоокой Афине.

- Вся Троя станет ее жертвой, глупая ты девушка, - усмехнулась дочь Приама. - Неужели ты думаешь, что богиня согласится на что-то меньшее?

Кассандра замолчала. Она сняла руку с плеча Агавы и отошла на несколько шагов вглубь комнаты. Сгущавшаяся ночная темнота почти совсем растворила в себе ее черные ризу и покров. И только бледное лицо ее как будто висело в воздухе. Глаза ее были полуприкрыты. Губы мерно шевелились, словно она что-то говорила. Но слов при этом слышно не было. Напуганная видом госпожи, Агава робко сжалась в углу, бесшумно опустившись на пол. Она не рискнула больше нарушить молчание и лишь изредка поднимала умоляющий взгляд на Кассандру - то ли надеясь на то, что дочь Приама изменит свое решение и постарается задобрить воинственную богиню, то ли просто боясь пропустить тот момент, когда госпоже что-нибудь понадобится и она прикажет ей, Агаве, сходить и принести, например, масляный светильник - ведь в комнате уже безраздельно царил непроницаемый мрак. Однако приказа не было, а сама служанка боялась что-нибудь предпринять.

Воцарившуюся в покоях Кассандры тишину нарушали крики и песни на улицах. Слышно было, как кто-то громогласно славил голубоглазую Афину, а кто-то все время прибавлял:

- И Зевс, владыка и бессмертных и смертных, слава тебе, слава!

Люди пели песни и, наверное, танцевали на улицах. О последнем можно было только догадываться по отдельным выкрикам и взрывам смеха, когда, по-видимому,  кто-то из танцоров по причине излишних возлияний и дождя, превратившего улицы и площади города в весьма небезопасное для нетвердых ног место, поскальзывался на глинистой жиже и со всего маху, вскинув руки, бухался на землю, прямо под ноги других танцующих, часто невольно или нарочно увлекая их за собой. Гуляние в честь одержанной победы все продолжалось.

Неожиданно отчетливо - как видно, говоривший находился в этот момент прямо под окнами Кассандры - прозвучали слова, выбивающиеся из общего ликования:

- Сынок, оставь меня, возьми Аскания, он отстает все больше. Тебе не донести меня. Я вижу, какую боль причиняет тебе каждый шаг. Да попадет скорее в царство мрачное Аида герой Диомед, раздробивший тебе колено...

- Замолчи, отец, - ответил молодой голос, слегка прерывающийся, как будто говоривший бежал и сорвал при этом дыхание. - Я тебя не брошу. Нам нужно торопиться, чтобы поспеть к стене до рассвета. Наши друзья передали мне, что сегодня ночью в городе будет жарко. Скорей, малыш Асканий, держись за мою хлену!..

- Эней, Эней, - вновь послышался первый голос. - Им можно верить? Боюсь, не приняли бы нас за вражеских лазутчиков, если мы среди пира попытаемся покинуть город.

- Пиру скоро настанет конец. Как, впрочем, и царствованию глупца Приама. Воинам будет не до нас. Им найдется работа, - произнес прерывающийся голос, который - очевидно, его владелец вспомнил про вопрос собеседника - тут же добавил: - Можно верить, можно. Это надежные люди, которые кое-чем мне обязаны...

Голоса удалились, и дальнейшая беседа потонула в шуме веселья, царящего на улицах. Кассандра беззвучно подошла к окну и, воздев руки к темному небу, воскликнула:

- Горе мне, горе! Я вижу, вижу покойников, которые пляшут и веселятся! Я вижу рабынь, которые в богатых одеждах ходят по улицам в сопровождении слуг! Я вижу воинов, заснувших вечным сном, так и не успев надеть свои доспехи! Я вижу сирот, играющих на руках у родителей! Все вот-вот свершится. И ничего нельзя изменить.

Пророчица отошла от окна и тихо села на скамью в дальнем углу своей кельи. Она замерла. И только тихое бормотание нарушало гробовую тишину ее покоев:

- Дождь, дождь... Дождь не помешает огню. Нет, не помешает. Ничто не остановит гнев злопамятной Афины...

Прошло несколько часов. Должно быть, близился рассвет. Кутерьма за окном мало-помалу стихла. И лишь изредка под окнами слышались торопливые шаги запоздалого прохожего или четкая, размеренная поступь городской стражи, обходящей царский дворец.

Кассандра, словно очнувшись от забытья, подняла склонившееся на грудь лицо и тихо позвала:

- Агава, ты еще здесь?

- Да, госпожа моя, - послышался тихий и робкий голос.

От темной стены отделилась едва различимая тень, и служанка предстала перед хозяйкой, готовая исполнить ее указание.

- Сходи, посмотри, что творится в городе, - устало молвила Кассандра. - Да только не вздумай идти далеко. Просто выйди на крыльцо и глянь на город. И тут же возвращайся.

- Как прикажете, госпожа моя, - служанка склонилась в поклоне, затем выпрямилась и выскользнула из комнаты.

Спустя несколько минут она вновь появилась перед Кассандрой:

- Дождь прекратился, госпожа. Звезды, все небо усеяно ими. Как будто и не было никаких туч. В нижнем городе какой-то шум. Я видела зарево. Похоже, там что-то горит. Впрочем, пламени пока не видно...

- Это только пока, Агава, только пока, - привставшая при появлении служанки, Кассандра вновь опустилась на скамью. На ее лице, если бы у Агавы хватило в тот момент смелости поднять глаза, служанка заметила бы торжествующую улыбку. - Скучно, Агава, как скучно все знать наперед...

 

 

Глава 3

СПАСЕНИЕ ЭНЕЯ

- Я точно знаю: это здесь, - юноша, опасливо покосившись на свою спутницу, ткнул жезлом в сторону поросшей мхом неприступной стены.

- Гермес, надеюсь, ты уверен? - высокая и прекрасная женщина с голубыми насмешливыми глазами и пепельными волосами устремила на него пронзительный взгляд.

- Дверь здесь. Я расспросил у Посейдона, - подтвердил юноша уже чуть менее уверенно.

- И ты слова его запомнил точно? - женщина быстрым движением схватила Гермеса за хлену, там, где она застегивалась на шее юного бога золотой пряжкой, на которой были изображены танцующие в хороводе прекрасные юноши и девушки, и неожиданно сильно встряхнула его при этом. - Ведь если ты ошибся или, что еще хуже, обмануть меня задумал, я выщиплю все перья на твоих сандалиях крылатых. Затем я брови выщиплю тебе по волоску. Потом  я выщиплю все волосы на голове твоей беспутной...

Слово "выщиплю" женщина всякий раз произносила с нажимом, как бы сама любуясь им и тем процессом, который оно описывало. Несчастный Гермес тем временем словно тряпичная кукла беспомощно болтался в мертвой хватке столь изящной с виду руки, обнажившейся, выскользнув из-под серебристой ризы.

- Да успокойся же, Афина, и отпусти меня. И в мыслях я не имею тебя обманывать, - простонал Гермес и вопросил, почти не скрывая льстивые нотки в голосе: - Кто, скажи мне, посмеет обмануть тебя, великую богиню, возлюбленную дочь отца бессмертных всех и смертных, владыки гордого Олимпа - Зевса?

Афина отпустила брата и неистово тряхнула головой, разметав по плечам пепельную волну волос:

- Не должно им уйти. Не зря  ждала я столько лет, чтобы теперь позволить уцелеть хотя б кому-то.

- И не уйдут, не бойся, - успокоил ее Гермес, в глазах которого плясал огонек страха перед грозной сестрой. Он прекрасно знал, что усмирить Афу в гневе под силу лишь великому ее отцу.

- Ну так ступай же прочь и присмотри за колесницей, что я оставила за рощей этой славной, - в голосе богини слышался металл.

Юный бог кивнул и понуро поплелся через рощу, где в нескольких сотнях локтей отсюда, на небольшой, покрытой сочной травой поляне богиня оставила свою золотую колесницу. Гермес прекрасно понимал, что сестра просто хочет, чтобы он был поблизости. Если он все же запутался в сбивчивых пояснениях Посейдона и тайная дверь из города была где-то в другом месте, Афина не желала разыскивать его по всей Ойкумене, чтобы наказать. А в том, что наказание не заставит себя ждать, он, памятуя о буйном характере сестры, нисколько не сомневался.

Присмотр за колесницей был лишь недвусмысленным намеком на то, что он должен убраться из-под стены, но не исчезать в бесконечности. Вряд ли кто из смертных посмел бы тронуть колесницу могущественной богини. Афина не прощала и куда меньших обид. Города рушились и приходили в упадок, обращаясь в ничто, за одно неловкое слово, оброненное в сторону Паллады кем-то из их жителей. Да и если бы даже нашелся такой смельчак, который попытался бы несмотря ни на что увести божественную колесницу - в круговерти воинских подвигов, совершаемых под Троей тысячами героев каждый день в течение десятка лет, среди них мог найтись безумец, возомнивший себя неуязвимым, - волшебные кони Афины могли в случае необходимости и сами постоять за себя.

Нет, не ради охраны упряжки приказала ему сестра оставаться поблизости. Гермес вспомнил, с каким удовольствием произносила Афина слово "выщиплю", и невольно содрогнулся. Да, лучше бы дядюшку Посейдона не подвела память (с тех пор, когда он вместе со златокудрым Аполлоном строил эту стену, минуло немало времени), а его самого - не изменявшее ему почти никогда везение. Иначе ему несдобровать: сестра страшна в гневе.

Оставшись одна, Афина отступила на несколько шагов вглубь рощи, укрывшись за густым кустарником. Она вонзила копье в землю на добрый локоть, а сама опустилась на надломленное в полуметре от земли и лежащее, словно скамья, дерево, в котором еще теплилась его зеленая жизнь.

Занимался робкий рассвет. До появления колесницы бога Солнца Гелиоса было еще далеко. Но небо уже посерело, как будто в его черноту припустили немного молока. Звезды потускнели и растворились, словно утонув в бесконечной глубине небосвода.

Покрытые густым ельником отроги Иды громоздились слева от прекрасной богини. Вековые деревья зубчатыми стенами вздымались на фоне накатывающего рассвета. Рядом с шумом, неумолчным и грозным, нес свои воды бурный Ксанф. Могучая стена, вздымавшаяся ввысь, сложенная из огромных, небрежно отесанных каменных глыб, неподвластных человеку, перечеркивала весь пейзаж. За ней, на холме пылал город. Там, вдалеке, еще слышались звон мечей и крики. Но исход сражения был ясен уже тогда, когда глубокой ночью Афина, прихватив с собой Гермеса, покинула улицы Трои. Город пал. Свершилось то, что предсказывала это бесноватая дочь Приама, то, чего столь долго добивались Афина и Гера, оскорбленные выбором Париса, то, чему так долго противилась златокудрая Афродита, сумевшая вселить приязнь к троянцам даже в жестокую душу своего супруга Ареса.

Смертные, они считают себя равными богам. Но только до той поры, когда разгоряченная от битвы и омытая кровью предшествующих жертв медь вонзится в их слабую плоть. Только тогда в их глазах появляется мудрость, которой им так не хватало на протяжении их скоротечной и чаще всего абсолютно бессмысленной жизни.

 Даже этот кудрявый и проворный ахеец - Афина почему-то не хотела даже в мыслях называть его имя, чтобы невольно не выдать себе самой необычную для ее сурового характера привязанность, - даже этот царь Итаки... Сколько пришлось повозиться, чтобы втолковать ему, что нужно делать. И этот конь... Только она могла придумать такое. Иначе еще неизвестно сколько лет пришлось бы ахейскому воинству осаждать неприступные стены Трои. Она могла позволить себе подождать. Но вот люди... Они устали от кочевой жизни, от караулов и вылазок, от битв и погребальных костров. Надо было что-то делать, если она, великая дочь Зевса, хотела добиться своего...

Афина в задумчивости сидела на стволе надломленного дерева. А кругом царило безмолвие, какое бывает только в предрассветный час. Оно нарушалось лишь отдаленными вскриками: в городе на холме кое-где еще шла битва, и победители убивали последних защитников крепости, вспарывая им животы копьями и мечами.

Но вдруг необычный, резкий и пронзительный звук послышался где-то совсем рядом. Скрип - вот что это было такое. Скрип или скрежет. Словно кто-то скребся в толще громадных камней, из которых была сложена замшелая городская стена. Звук повторился еще раз и еще.  Одна из нижних и казавшихся незыблемых плит  неожиданно легко сдвинулась вперед, подталкиваемая изнутри, а затем отошла на невидимых петлях в сторону, обнажив в неприступной с виду стене дверь - тайный проход, ведущий в город.

В свое время этот чудесный механизм сработал искусный Гефест по просьбе Посейдона. Владыка морей не хотел строить абсолютно неприступной крепости. Он словно предчувствовал, что ему еще придется вести на ее штурм войска. Да вот беда: старик так и не смог вспомнить точное место потайной двери. По крайней мере, он не нашел ее снаружи. А значит, для нападавших она оказалась абсолютно бесполезной.  Для беглецов же из павшего города дверь могла стать последней надеждой на спасение.

Афина еще несколько дней тому назад заметила, как долго о чем-то шептались между собой сребролукий Аполлон и вечно юная Афродита. Кифаред тщательно вычерчивал на песке перед золотой богиней какие-то мудреные планы. Афина догадывалась, что Афродита сделает все возможное для спасения своего сына Энея. Поэтому она и заставила посланника богов Гермеса разузнать у Посейдона все, что тот помнил о тайной двери. Поэтому и оставила она посреди брани захваченный ахейцами город. Поэтому и ждала здесь, за кустарником, невидимая тем, кто должен был выйти из Трои через этот лаз. И она сделала все это не напрасно.

Из темного хода в стене выступил молодой мужчина, согнувшийся под тяжестью разбитого параличом старца, которого нес он на своих плечах, словно куль с зерном. Мужчина был бледен. Запачканный землей и песком хитон промок - то ли от шедшего с вечера дождя, то ли от пота. По лицу беглеца пот катился крупными градинами. Он волочил одну ногу, колено которой было туго перетянуто когда-то белой, а теперь грязной материей. И видно было, что каждое движение причиняет мужчине нестерпимую боль. Всякий раз, приступая на больную ногу, он тихо стонал, не в силах сдержать свои страдания.

Вслед за этой парой из прохода выбежал маленький мальчик, который с удивлением и восхищением вертел во все стороны головой, очевидно, воспринимая все происходящее как новую захватывающую игру, азарт которой прогнал даже накопившуюся усталость.

В благородном лице мужчины угадывались черты недавнего величия и достоинства. Но в его глазах ясно и отчетливо плясал неукротимый огонек страха. И он всеми силами старался не встретиться взглядом с мальчиком, чтобы не напугать его, не заразить тем коварным спутником бога войны Ареса - ужасом, который даже великого воина превращает в легкую добычу для первого встречного, а уж с маленькими-то мальчиками и вовсе расправляется самым безжалостным способом.

- Кажется, нас никто не заметил, - пробормотал старик, испуганно оглядываясь назад, в темный проход.

- Я молю об этом, отец, - прерывающимся голосом ответил мужчина. И тут же поспешно добавил: - Остановимся на несколько минут. Мне нужно перевести дух и сделать хоть пару глотков из бурного Ксанфа.

Со стоном он опустил старика на землю, а сам по скользким от воды камням, упав на здоровое колено и вытянув назад изуродованную ногу, подполз к реке и стал жадно пить, захватывая воду в сложенные ковшиком ладони. Напившись, он ополоснул водой лицо и, тяжело, с трудом развернувшись, отполз назад, где почти без сил опустился на траву.

- Эней, сколько можно повторять, оставь меня, - обратился к нему старик. - Тебе тяжело. А до рассвета нужно во что бы то ни стало подняться в ельник Иды. Иначе несдобровать.

- Мы все избегнем гибели или погибнем вместе, - мужчина проговорил это без всяких эмоций, как заученную фразу, которую ему пришлось повторять непонятливому собеседнику уже бессчетное число раз.

- Твоя нога, Эней, - старик горестно развел руками. - Будь проклят герой Диомед, пославший в тебя грозный камень. Я ведь вижу, что ты обессилел.

- Я справлюсь, отец, - возразил мужчина, - справлюсь. Лишь бы только великие боги позволили нам уйти из города.

- Но златокудрая Афродита, она обещала мне... - голос старика дрогнул, когда он упомянул имя прекрасной богини.

- Прости, отец, но я не думаю, что моя мать решает все на Олимпе, - ответил мужчина, настороженно оглядываясь по сторонам. - А у нас там по вине Париса много могущественных недругов.

С этими словами он, стараясь не сгибать изувеченное колено - было очевидно, что это причиняло ему ужасную боль, - встал с земли, вновь взвалил на плечи старика и вместе с малышом, схватившим его за край хитона, двинулся в путь, направляясь к близлежащим отрогам Иды.

Впрочем, путь его прервался снова. И весьма неожиданно. Из-за ближайших кустов выступила ему наперерез величественная и воинственная голубоглазая женщина с пепельными волосами. В правой руке она сжимала могучее копье с сияющим золотом острием. Она стремительно и, как казалось, почти не касаясь сандалиями травы, приблизилась к беглецам.

- Куда ты так торопишься, Эней? - грозно спросила она застывшего, словно прикованного к месту, на котором он стоял, мужчину. И тут же перевела взгляд на старца: - Анхиз, и ты здесь? Неужели думаете вы, что скромные услуги, что оказали вы ахейцев войску во времена осады долгой, достаточны, чтоб сохранить вам жизнь?

Мужчина со старцем на плечах молча стоял, безропотно и устало понурив голову. Воительница приблизила острие копья к груди Энея, как будто взбадривая его для ответа.

- Что можем мы возразить тебе, светлоокая богиня? - пробормотал мужчина. - Какого ответа ты ждешь от несчастного смертного? Тебе решать, кого казнить, а кого миловать. Я лишь хотел сохранить жизнь сыну своему Асканию. Ну да, видно, не суждено...- он устало тряхнул головой и опустил старца на землю.

- Уйми свой гнев, Паллада. Поговорим спокойно, без упреков, - послышался за спиной богини раздраженный ворчливый голос, охрипший и сорванный, словно его хозяин проводил дни, торгуясь на базарной площади.

Впрочем, Афина прекрасно знала этот голос, не имевший никакого отношения к лавочникам из вонючих лачуг нижнего города, где располагался рынок. Она давно чувствовала, сидя на надломленном дереве, что она не одна здесь караулит тайную дверь. И появление хозяина сорванного голоса не стало для нее неожиданностью.

В мгновение ока воинственная дочь Зевса повернулась навстречу говорившему. Ее копье, с глухим шумом рассекая воздух, описало полукруг и уперлось прямо в горло коренастого мужчины в латах, с мечом у пояса и огромным щитом, висевшим у него за спиной. Горбатый нос, черные брови и взлохмаченные волосы придавали незнакомцу свирепый и грозный вид. Когда копье уперлось ему в шею, он молниеносно прянул назад, сжав при этом руку на рукояти меча.

- Еще одно движенье, милый братец, - произнося это, Афина снова приблизила копье к шее незнакомца, - и богу врачевания Пеану придется долго над тобой работать, пока ты вновь осмелишься явиться на поле битвы, карая без разбору жалких смертных. Так что уж лучше убери ты ладонь свою с меча...

Незнакомец заскрежетал от злобы зубами, но подчинился воле могучей Паллады.

- Оставь, сестра, их с миром, - он бросил взгляд на троянских беглецов, очевидно, не рискуя не только указать на них рукой, но даже кивнуть в их сторону: уж очень не хотелось ему, чтобы в его горло вонзилось жалящее острие божественного копья. - Пускай они идут своей дорогой. Не будем же устраивать мы битвы друг с другом из-за жалких смертных, которые не стоят и заколки ничтожнейшей, что на одеждах наших скрепляет ткань, не дав упасть ей наземь?

- Ты это сам решай, Арес свирепый, - воскликнула звонким голосом Афина. - Меня ты поразить не сможешь в битве. Забыл, что после каждой нашей схватки ты к нашему отцу бежишь со стоном? И жалобы ты на меня возводишь владыке и бессмертных всех и смертных. Ты вспомни, как Диомед герой вонзил с моей подачи тебе в утробу медное копье.

При упоминании имени Диомеда и Арес, и Эней вздрогнули, как будто вновь испытали боль, причиненную им обоим неукротимым ахейцем. Афина же, насладившись произведенным эффектом, продолжала:

- Так что уйди с дороги, милый братец, не отвлекай меня ты словесами от дел, что я задумала исполнить. Но ежели ты хочешь драться, то изволь. Да только не успеешь ты вытащить из ножен острый меч свой, как будешь сам нанизан на мое копье. Тебе решать, что делать. Но лично я считаю, что нам, как сам ты мудро только что заметил, не стоит ссориться из-за ничтожных смертных, чьи судьбы вечно колеблются на острие меча.

Афина замерла, выжидая. Видно было, что она готова к любому исходу разговора. Впрочем, пауза продлилась недолго. Арес отступил, разведя руки в стороны, тем самым ясно давая понять, что не будет хвататься за меч, чтобы сразиться с великой дочерью своего бессмертного отца.

- Я знал, что это будет бесполезно, - пробормотал он, оглядываясь куда-то позади себя. - Не изменить нам то, что Афа уже решила про себя. Напрасно мы гнали колесницу, дорогая. Не надобно мне было поддаваться твоим мольбам...

Услышав это, Афина громко расхохоталась:

- Я вижу, братец, чуть не весь Олимп собрался здесь, у крепостной стены троянской. Какая необычная забота о беглецах ничтожнейших, что выбрали позор изгнанья взамен достойной гибели на поле лютой брани. Что ж, выходи, порадуй, Афродита, меня своей сладкопевучей речью.

При этих словах из-за ближайшего дерева выступила стройная и высокая дева с золотыми пышными кудрями, в золотистой, ниспадающей мягкими волнами ризе. Она робко подошла к Афине и опустилась перед ней на колени.

- Пощади, могучая богиня, ты сына моего Энея и спутников его, - пролепетала она тихим голосом, полным тоски и безысходности. - Оставь его, не дай угаснуть народу Илиона. Уж все сбылось, что было предначертано судьбою. Зачем тебе гоняться здесь за теми, которых ждут лишь беды да лихие тяжести изгнанья?  Отпусти их. Знаешь ты сама, что общий бог Арес для смертных. Карает он как тех, так и других в кровавой битве, и не щадит он обе стороны. Но коли сам бог войны готов смирить жестокость и отпустить троих, что здесь стоят в унынье,  к чему тебе брать на себя их судьбы? Молю тебя, оставь их, пусть идут, как предназначено им свыше. Не будь мудрее Мойр, что ткут судьбы обрывистую нить. Они одни лишь властвуют над всеми. И даже Зевс покорен им отчасти...

- Мне не рассказывай ты то, что и сама я знаю  твердо, - Афина в гневе возвысила голос. - Необоримое могущество судьбы не простирай на головы несчастных, которые стоят сейчас пред нами, - богиня кивнула в сторону людей, следящих в безмолвии за спором бессмертных. - И я не хуже, чем старухи Мойры, смогу прорвать их жизни нить своим копьем могучим. Сейчас иль через несколько десятков лет - они умрут. Так раньше или позже - я разницы большой не вижу в этом.

- Но... - попыталась возразить Афродита.

- Но я хочу, чтоб раньше, - оборвала ее воинственная Паллада. - Закончим же на этом пререканья наши. Я утомилась от вереницы слов, что воздух сотрясают бесполезно.

На глазах прекрасной золотой богини заблестели слезы. Но Афина больше не обращала на нее никакого внимания. Она вновь повернулась к Энею, Асканию и бессильно полулежащему на земле Анхизу, приступила к ним и занесла свое огромное копье над их склоненными в испуге головами. Еще мгновенье, и все было бы кончено.

Но тут небо вспыхнуло разноцветными лучами. Яркая искра чиркнула по нему, словно падающая звезда, стремительно приближаясь к группе людей и богов, стоящих у городской стены возле потайной двери. Еще мгновенье, и легкокрылая вестница богов - богиня радуги Ирида предстала перед Афиной во всем великолепии своего блистающего всеми цветами наряда.

- Хайрэ! - вскинула она в приветствии руку.

- Хайрэ, - неохотно пробормотала Паллада, хмуро глядя на посланницу. - Я вижу, что из сонма олимпийцев нет никому покоя в это утро.

- Великий, всемогущий, повелитель молний, хозяин туч, дождь золотой, владыка и бессмертных всех и смертных Зевс Кронион послал меня, чтоб передать тебе его, богиня, волю, - торжественно и с явным удовольствием, упиваясь собственной значимостью, произнесла звонким юным голосом Ирида и сделала паузу.

- Ну так передавай, - буркнула Афина.

- Великий, всемогущий, повелитель... - вновь начала декламировать радужная богиня.

- Можно покороче? - оборвала ее воительница.

- Воля Зевса такова, - испуганно взглянув на Афину, буйный нрав которой был хорошо известен всем на Олимпе, воскликнула Ирида. - Он повелевает тебе оставить с миром смертных, которые стоят перед тобою.

Глаза Паллады потемнели от гнева. Коротким и резким взмахом она перекинула копье из правой руки в левую. Из-под распахнувшейся от этого движения хлены показалась рукоять меча, висевшего у богини на поясе. Ее правая, освободившаяся рука легла на эту рукоять, не оставляя никаких сомнений в намерениях непокорной дочери Громовержца.

С юного личика Ириды тут же сошел румянец. Она вновь призывно, словно в приветствии, вскинула руку и торопливо произнесла:

- Не мне одолевать тебя, великая богиня: ни в споре, ни тем более в бою. Уйми свой гнев. Я лишь передала тебе, что повелел мне Зевс. И ты прекрасно знаешь, что грозен он, когда его веленья не выполняются. Не я тебе указчик, а Кронион. Не поднимай руки ты на посланницу простую. Прими слова, которые передала тебе я, как его. И даже если они разверзли в сердце твоем рану и планы нарушили твои, не предавайся ярости напрасной, не вымещай ее на мне, которая тебе совсем не ровня.

Афина сняла руку с меча. Подобно тому, как только что Арес был укрощен ее гневом, сама она вынуждена была смириться перед волей всемогущего отца. С короткими и яростным криком она метнула копье в землю, даже не потрудившись переложить его в правую руку. Острие вонзилось в траву у самых ног побледневшего Энея.

В следующее мгновение богиня-воительница стремительно выдернула из земли свое оружие, повернулась и пошла прочь, не произнеся ни слова.

- Хвала великому Зевесу, - мрачно прорычал Арес, удалившись в другую сторону.

Ирида взмахнула легкими крыльями и столь же стремительно, каким было ее падение, вознеслась в уже занимающееся солнечными лучами небо.

- Любимый сын, идем, идем скорее, - бросилась к Энею златокудрая Афродита. - Я проведу тебя, укрыв туманом, сквозь все дозоры алчные врагов. Бери отца, Анхиза, ты на плечи. Асканий! Дай малыша мне. Я понесу его.

Люди вышли из оцепенения. Казалось, даже ребенок понял суть происходящего, которая заключалась в том, что они были спасены.

Вскоре вся процессия двинулась в путь, вверх по поросшим елями отрогам Иды, прочь от стены, где бурный Ксанф с рокотом катил по камням свои чистые воды.

- Идем, идем, - торопила Афродита своих спутников. - Скорее.

 

 

Глава 4

ОТПЛЫТИЕ ДОМОЙ

- Скорее, скорее, отродья Тифона, поторапливайтесь, - рычал широкоплечий, коренастый воин в сверкающих медных латах, гривастом шлеме, кожаных грубых сандалиях, с пристегнутым к поясу коротким и широким мечом, подгоняя к кораблям стайку женщин.

Женщины спотыкались, их босые ноги увязали в прибрежном песке. Кругом сновали люди: вчерашние враги - сегодняшние победители. Разграбление города, видневшегося за спинами женщин, практически завершилось. Кое-где еще дымились угли пожарищ и слышались хлопки от лопающихся в огне ритонов. Вокруг стоял удушливый запах гари. Даже здесь, на берегу, возле греческих кораблей от него было тяжело дышать, несмотря на свежий ветер, дувший с моря.

- Живей, живей, - торопил несчастных троянок воин. - Атрид Агамемнон не собирается из-за вас задерживать свое возвращение в родные Микены.

- Владыке народов не следовало бы торопиться на родину, - с этими словами одна из пленниц вскинула на воина тяжелый взгляд опухших от слез и глубоко запавших глаз. Из-под ее черного покрова выбивались темные кудрявые волосы. Ноги женщины путались в запахнутой наглухо длинной черной ризе. Идти ей было явно тяжело, но она не отказала себе в удовольствии испепелить конвоира пылающими, словно уголья, глазами.

- Замолчи, ворона! - грек выхватил меч и подступил к говорившей. - Или ты немедленно отправишься в царство Аида, где тебе, похоже, самое место.

- Кому где место - решают боги, - не сводя с воина взгляд, ответила женщина. - Не думаю, что могучему Агамемнону придется по душе, если ты без его разрешения будешь убивать его рабынь. Так что уймись и делай то дело, которое тебе поручили, сообразуясь с твоими способностями. А их, судя по всему, немного, если тебе всего лишь доверили отвести на корабль горстку жалких пленниц.

При этих словах кто-то из женщин не сдержал смешка. Лицо воина побагровело от гнева. Казалось, еще мгновенье, и он снесет мечом голову с плеч непокорной троянке.

- Что же ты медлишь? - вновь обратилась к нему женщина. - Ты и в бою был так же прыток? Неудивительно тогда, что тебе не досталось богатой добычи. И твой удел - следить за рабынями твоего повелителя.

- Госпожа, прошу вас, оставьте его, - рыжеволосая девушка теребила строптивую пленницу за рукав ризы. - Он убьет вас, убьет!

- Успокойся, Агава, - оттолкнула ее черноволосая госпожа. - Он ничего нам не сделает. Все, что может этот ничтожный человек, так это браниться и грозно вращать глазами.

С этими словами троянка нетерпеливо тряхнула головой и обратилась уже к свирепому воину:

- Так веди же нас, ахеец, скорее на корабль твоего повелителя. Я устала и хочу присесть. Негоже царской дочери ходить босой по прибрежному песку.

Воин, казалось, раздумывал, что же предпринять: отмахнуть ли змееречивой пленнице голову широким мечом или все же внять голосу рассудка и смириться с ее оскорблениями. Он прекрасно знал злобный и мстительный характер Агамемнона. Грозный царь Микен хватался за меч, прослышав о гораздо более ничтожных проступках своих слуг, чем убийство благородной пленницы. А в том, что она весьма ценна и благородна, воин нисколько не сомневался. Когда он забирал троянок из кущи Атрида, чтобы отвести их на корабль, стражник бросил ему, ткнув пальцем в худую, закутанную во все черное женщину, которая теперь откровенно насмехалась над ним, Лином, тем, кто десять лет воевал под этим проклятым городом, кто не знал все это время покоя ни днем, ни ночью, кто каждый вечер ложился спать, держа свой верный меч у изголовья, так, чтобы его можно было мгновенно схватить, кто участвовал в добром десятке штурмов и один раз уже почти ворвался в город, и только вмешательство богов, не дававших им столько лет победы, помешало ему, кто едва выскользнул из-под разящего копья сошедшего, как казалось, из сонма бессмертных, так могуч и неуязвим он был, Гектора, кто всем этим должен был заслужить к себе хотя бы малейшее уважение...

Так вот, стражник бросил ему, указав на эту ворону:

- Ее со спутницами отведешь на царский корабль. Ты понял, Лин?

Как будто он, Лин, страдал непонятливостью или был туг на ухо. Зачем было лишний раз заставлять его вспомнить, что он всего лишь простой воин, каких немало полегло здесь, под стенами Приамова Града за прошедшие годы. И чьи жизни ценились весьма дешево, слишком дешево. Возможно, даже дешевле, чем жизнь этой царственной пленницы. Лин не знал точно, кто она, он знал только имя - Кассандра, но догадывался, что здесь не обошлось без Приамовой крови. Говорят, жалкий старик, каким он был последние годы и каким принял смерть, успел наплодить столько детей, что их не мог вместить огромный дворец в верхнем городе. И эта то ли пророчица, то ли безумица - впрочем, одно другому не мешало - наверняка была одной из его дочерей. Не случайно стражник выделил ее из остальных пленниц. Да к тому же повелел доставить на корабль самого Атрида. Такая честь не выпадает простым рабыням. Нет, он, Лин, не хочет, чтобы его самого лишили жизни из-за этой строптивицы. Тем более сейчас, когда спустя несколько дней он будет дома и увидит свою мать, если она, конечно, жива, и жену - красавицу Ино. Как бы ни хотелось ему одним взмахом отсечь эту голову в черном платке - меч с легкостью перерубил бы тонкую шею женщины - он не будет этого делать, он сдержит свой гнев.

Лин опустил меч и резким движением, словно пронзал кого-то, загнал его по самую рукоять в ножны. Чтобы успокоиться, он с почти физическим усилием, как будто его взгляд, как муха к смолистому еловому бревну кущи, прилип к горящим, словно уголья, глазам пленницы, оторвал его от ее лица и посмотрел на то, что творилось вокруг него, на давно обжитом греками троянском берегу.

Берег, словно развороченное осиное гнездо, кипел людьми. Корабли, сотни и сотни - насколько хватало глаз, они заполнили собой все побережье, почти скрывая от взгляда море, - были спущены на воду. С некоторых, там, где было поглубже, на сушу перекинуты были мостки. До большинства приходилось добираться по пояс в воде. Впрочем, это никого не смущало. Воины поднимали свою поклажу над головой и брели в воде к кораблям.

Наземный лагерь был почти полностью разрушен. В кущах царей и героев властвовало запустение, видное даже издалека. Весь берег был завален военной добычей. Несметные богатства лежали на голом песке: дорогая царская одежда и утварь, грозные доспехи, на полированных гранях которых играли лучики жаркого полдневного Солнца, оружие, горы и горы оружия, которым, возможно, были убиты многие славные ахейцы, ритоны с вином и маслом - все это в беспорядке громоздилось кучами на берегу. И между все этим добром единой живой массой бесчисленными толпами сновали люди - стотысячное войско победителей.

Кое-кто жарил на огне туши тельцов и баранов, чтобы кормиться во время морского перехода. Остальные были заняты тем, что перетаскивали на корабли захваченные трофеи. Гул голосов, взрывы смеха, шуршание перетаскиваемых по песку тюков с тяжелым содержимым, треск смолистых веток в кострах - все это смешивалось с шипением набегающих на берег волн и скрипом корабельных снастей в абсолютно неописуемый оглушающий шум, имя которому было Победа.

И прошедшие годы уже казались чем-то далеким, почти нереальным: бои, атаки, караулы, ночные вылазки и погребальные костры - все это было позади. Люди простили богиням судьбы все, и теперь единственным их желанием было поскорее отплыть отсюда к родным берегам, навсегда покинув долго сопротивлявшуюся их натиску, но в конце концов все же поверженную Троаду.

- Живей, на корабль, отродья Тифона, - рявкнул Лин, очнувшись от раздумий и, как и все остальные, заразившись вновь тем самым общим настроением спешки и веселой, яростной одержимости.

Пленница в черном опустила взгляд и безропотно пошла по песку вслед за воином. Казалось, она тоже стремилась, чтобы все это поскорее закончилось, и свершилось неизбежное - ее со спутницами погрузили наконец-то на корабль, где она сможет сесть и отдохнуть, где ей дадут воды, а, возможно, если опьяненные от предвкушения скорого свидания с родными воины окажутся добры, и вина, разбавленного водой. И она удовлетворит свою жажду, погасит тот внутренний жар, который испепеляет ее сейчас изнутри, выжигая все чувства и воспоминания. Все, что произошло с ней до этой минуты, вся ее жизнь в отцовском дворце - все казалось сейчас призрачным, задернутым почти непроницаемой пеленой. Зато будущее, то, что должно будет случиться завтра, через год, через сто, тысячу лет выступило неожиданно ярко и красочно, как будто она смотрела на эти события орлиным взглядом  с вершины холма.

Как бы она хотела приглушить эти видения, как желала, чтобы они исчезли и не мешали ей просто жить, позволив спокойно и безропотно, как и подобает царской дочери, пройти эти последние шаги ее быстротечной и безрадостной жизни, не отягощая себя гордыней знания, которое так и не принесло ей счастья.

Может быть, вино поможет ей смириться с той участью, которая ей уготована? Только б воины на корабле Агамемнона оказались хоть немного милосерднее этого безумного грека, который широкими шагами ведет их по горячему песку, не понимая, что они просто-напросто не поспевают за ним, крепким воином, что они устали и хотят пить, а от кущи Атрида, где они провели все последние недели, до его корабля оказался немалый путь. Но где ему понять и пожалеть женщин, если он не видел свою жену уже десять лет? И все эти годы знал лишь рабынь, достававшихся ему после его повелителя, которые безропотно сносили все унижения, ни на что не жалуясь и ничего не прося?

- Эй, тупоумный Лин, ты куда тащишь эти сосуды злословия? На царский корабль? Разве ты не знаешь, что рабынь нужно грузить на другие корабли? А? Или тебе всегда нужно повторять дважды, чтобы твоя пустая голова что-то сообразила? - молодой ахеец, преградивший путь всей процессии возле мостков, ведущих на украшенный золотой резьбой корабль, говорил столь напористо и без пауз, что не давал воину, сопровождавшему женщин, даже рта раскрыть. - Ты хоть понимаешь, сколько у меня, начальника охраны великого Агамемнона, сейчас забот? А? Ты хоть можешь себе представить, что мне сейчас, за несколько мгновений до отплытия, совсем не до того, чтобы, как простому воину, распределять поклажу на корабли? Тебе нужно объяснять, что в мои обязанности вовсе не входит рассаживание пленниц? Отведи их на корабли с воинами, пусть они скрасят им дорогу домой...

Пленница в черном оглянулась вокруг. Она и не заметила, как их казавшееся бесконечным путешествие по берегу закончилось. Волны плескались почти у ее ног. Огромный крутобокий царский корабль по прорытому в песке каналу был подведен к самому берегу. На него ничего не грузили. С царем должна была плыть лишь личная охрана да немногие, самые ценные вещи из тех сокровищ, что достались вождю войска за долгие годы набегов на окрестные города и особенно - после падения самой Трои.

Корабль казался пленнице спасительным местом. После раскаленного песка, который немилосердно жег ей ноги, смолистый деревянный помост на носу манил, словно мягкое ложе. Скорей бы опуститься на него, присесть и забыть хотя бы на время обо всем, что свершилось и чему еще только предстоит свершиться.

- Хайрэ! - наконец-то сумел вставить слово в бесконечный монолог охранника коренастый воин. - Так, кажется, нужно начинать разговор? Мне кажется, что обращение "тупоумный Лин" не очень-то подходит для завязывания доброй беседы.

- Да как ты смеешь прерывать меня! - юный охранник чуть не задохнулся от гнева.

- Уймись, Марсий, - махнул рукой воин. - Чем зря расточать слова, проведи-ка лучше этих женщин на корабль. Поверь, я знаю, что я делаю. И мне даны точные указания доставить их именно сюда. Это не простые пленницы: среди них - царская дочь. Я имею в виду отродье Приама, - тут же оговорился Лин, взглянув исподлобья на своего собеседника. - Кассандра, - он ткнул пальцем в сторону закутанной в черное рабыни, - и ее служанки. Не думаю, Марсий, чтобы великий Агамемнон возрадовался, когда узнает, что ты отправил самую драгоценную из его рабынь на утеху простым воинам. Так что лучше попридержи-ка ты свой длинный язык, который хлещет лучше всякого бича, и отведи пленниц на корабль. А у меня еще много других дел. Как "простому воину"... - в хриплом голосе неуклюжего ахейца неожиданно появилась нотка издевки. - Мне как "простому воину" как раз, в отличие от тебя, Марсий - Ядовитое Жало, нужно "распределять поклажу по кораблям".

Сказав это, Лин тяжело повернулся и пошел прочь, в ту сторону, где находилась куща его властелина и откуда он только что привел измученную стайку троянок.

Красавец Марсий только фыркнул в ответ, но не нашелся что возразить. Бойким взглядом окинул он женщин, тут же переведя свое красноречие с Лина на них.

- Давайте, давайте, Скиллы и Харибды, нечего здесь рассиживаться, - заторопил он их, бесцеремонно подталкивая на мостки. - Всем на нос, на помост. Там сидеть и не издавать ни звука, пока вас о чем-нибудь не спросят.

- Тебя пока что тоже ни о чем не спрашивали, ахеец, - Кассандра подняла на Марсия тяжелый взгляд глубоко запавших глаз. - Может, и тебе стоит помолчать? От твоего пустозвонства у меня уже болит голова.

- Да как ты смеешь мне указывать!.. - Марсий осекся, его дыхание прервал нахлынувший гнев.

Сильной рукой он схватил женщину за плечо, до боли сжав его.

- Ни тебе командовать мною, царской дочерью, слуга! - возвысила голос Кассандра. - Когда я буду заслуживать наказания, меня накажет владыка народов Атрид Агамемнон. А ты лишь должен следить, чтобы мне было удобно на его корабле, что повезет меня навеки на ненавистную чужбину.

- Это мои-то родные Микены ты называешь ненавистными? - несколько успокоившись, сердито воскликнул Марсий, ослабив хватку на плече женщины и с силой подтолкнув ее в спину вверх по мосткам.

Кассандра споткнулась от толчка, едва не упав, но удержалась на ногах, подхваченная за талию верной Агавой. Вместе они побрели неуверенными шагами сухопутных людей, впервые ступивших на уходящее из-под ног дерево мостков, вверх, на корабль. Охрана Агамемнона завела пленниц на помост, сооруженный на носу судна. Им дали напиться и оставили в покое.

Даже на стоящем у самого берега корабле было прохладнее, чем на раскаленном песке Троады. Легкий ветерок обдувал женщин, время от времени бросая им в лица мелкие соленые морские брызги. Кассандра чувствовала, как, сливаясь в более крупные капли, они, словно слезы, текут у нее по щекам. Хотя, может быть, то, и вправду, были слезы. Сейчас дочери Приама меньше всего хотелось это выяснять. Она знала, что ее жизнь в Ойкумене заканчивается - так бесславно и бесполезно, как и было предсказано. Так не все ли равно, плакала она, готовясь к переходу в мрачное царство Аида, или нет? Довольно и того, что этого не заметили ее верная служанка Агава и другие женщины из дворца. Им вовсе ни к чему сейчас лить никому не нужные слезы, поднимать крик и лишний раз дразнить воинов, и без того раздраженных от свалившейся на них в последние дни перед отплытием домой работы.

Впрочем, ее спутницы, похоже, уже полностью успокоились. Прохладное дерево корабельного помоста, свежий ветерок и несколько глотков воды восстановили их силы и развязали языки.

- Ты знаешь, Агава, - обратилась к рыжей служанке сидевшая рядом с ней полногрудая толстуха, - я еще никогда не покидала Трою. Интересно, какие они, эти Микены? Ты хочешь посмотреть другие города?

- Я хочу, хочу, - вступила в разговор одна из сидевших позади Кассандры и потому не видимых ей девушек. - Особенно, если владыка Агамемнон будет столь добр, чтобы оставить нас на услужении в своем дворце. Как ты думаешь, Медея, это возможно?

- Полагаю, что именно так и будет, - напустив на себя пророческий вид, произнесла пухлая Медея. - Во дворце Атрида, наверняка, много благородных и прекрасных воинов. Таких, как этот Марсий, что встретил нас на корабле. Если они примут нас на свои ложа, мы сможем стать им достойными спутницами. Как-никак, а мы выросли в царском дворце и знаем, как нужно вести себя в достойном обществе героев.

- Да, да, - вновь подала голос предыдущая девица, - я тоже думаю, что мы сможем получить все то, чего заслуживаем.

Остальные женщины при этих словах одобрительно загалдели. Их разговор быстро перекинулся на обсуждение мужества и мощи благородных микенцев, того, как нужно себя вести, чтобы угодить их вкусам, и как - лучше всего еще на корабле, во время плавания - добиться расположения кого-либо из приближенных вождя Агамемнона, чтобы наверняка, заручившись его поддержкой, остаться во дворце владыки Микен.

Разговор женщин журчал и переливался разными голосами, как горный ручей возле крепостной стены, к которому Кассандра еще ребенком любила ходить на прогулки. Весело звеня, стекал он с отрогов Иды, впадая в бурный и многоводный Ксанф. Его неугомонная веселость и беспричинная радость так напоминала ей нынешнюю болтовню служанок о новой жизни, которая ждала их в далеких Микенах.

- Может быть, так и надо? - почти беззвучно прошептала она солеными, то ли от слез, то ли от морских брызг, губами. - Заглядывать в будущее не для того, чтобы узнать, а для того, чтобы лишь предположить? Кому нужны эти пророчества, если они только умножают печаль?..

- Вы что-то сказали, госпожа? - бледное лицо привставшей с колен Агавы озабоченно склонилось над ней. - Принести вам еще воды?

- Нет, нет, Агава, спасибо, ничего не надо, - торопливо пробормотала Кассандра. - Отдыхай. Впереди у нас долгий путь. И тебе нужно сохранить для него силы.

Служанка вновь опустилась на корточки возле своей хозяйки. А сама Кассандра подняла глаза над бортом корабля и окинула прощальным взглядом родной берег, который ей вскоре предстояло покинуть и который уже больше никогда не суждено было увидеть.

Вся прибрежная полоса насколько хватало глаз была забита бочками, тюками и корзинами. Вокруг них суетились толпы людей, стремившихся поскорее утащить все это богатство на свои корабли, чтобы без промедления отплыть на родину. И, как обычно бывает, когда хочешь сделать что-то быстро  и сноровисто, все получалось медленно и бестолково. Тюки развязывались, когда их поднимали, и из них вываливались на песок доспехи, кубки и прочая утварь для брани и домашнего очага. Когда бочку, прокатив ее несколько сот локтей вдоль берега, наконец-то готовы были взгромоздить на корабль, оказывалось, что это совсем не тот корабль, для которого она предназначалась. Причем тот, куда ее надо было доставить, находился как раз там, откуда ее только что прикатили.

Ритоны с вином и маслом, словно живые, так и норовили выскользнуть из неловких рук огрубевших от многолетней войны ахейских мужей. Жарящееся на кострах мясо подгорало прямо на глазах у неумелых поваров. Веревки лопались, корабельные мостки срывались с бортов. Казалось, троянская земле не хочет отпускать пришельцев домой, удерживая их всеми своими силами, цепляясь за малейшую возможность отсрочить отплытие, производя разрушения и сея хаос.

Впрочем, во всей этой толчее и кутерьме была точка спокойствия и порядка. Взгляд Кассандры привлекла небольшая группа людей, направлявшихся вдоль берега в сторону корабля, где она находилась. По мере того как они приближались, дочь Приама могла рассмотреть их все лучше и лучше.

Впереди всех шел размеренным шагом юноша в сверкающих на солнце доспехах. Белоснежная грива его шлема факелом развевалась над головой. Юноша не имел при себе ни копья, ни щита. Лишь меч был пристегнут к его поясу. Незнакомец на ходу показывал рукой то в одну, то в другую сторону, очевидно, отдавая не слышные из-за расстояния приказания. И, точно по волшебству, все в его присутствии начинало ладиться. Тюки больше не развязывались, ритоны словно прилипали к ахейским ладоням, а бочки катились по мокрому у берега песку, как будто по твердой дороге, идущей к тому же под уклон.

Юноша размахивал руками, явно требуя от воинов поторопиться. Похоже было, что только он сохранил во всей этой суматохе ясность мыслей и понимание того, что же, собственно говоря, надо было делать, чтобы поскорее отплыть от этих постылых берегов.

Вслед за юношей, почтительно отставая от него на полшага, шел могучий воин, также в броне, но без шлема. Он все время подобострастно пригибался, стараясь казаться ниже своего молодого спутника, хотя на самом деле на добрую голову превосходил его ростом. Чуть в отдалении за этой идущей широким шагом парой почти бегом трусили несколько стражников, готовых в любое мгновение помчаться выполнять какое-либо поручение своих повелителей.

Вскоре к процессии присоединился еще один человек - среднего роста, с курчавой бородой. Его роскошные доспехи выдавали в нем одного из греческих царей. Даже после разграбления Трои простой воин не мог бы позволить себе столь богатый боевой наряд. К тому же, растолкав свиту, вновь прибывший бесцеремонно пристроился возле начальственного юноши.

С нарастающим чувством страха и любопытства Кассандра наблюдала за этой группой. Еще несколько мгновений, и они подошли так близко, что с борта корабля можно было отчетливо различить их голоса.

- Эй, Агамемнон, - звонким, не терпящим возражений голосом воскликнул юноша, обращаясь к рослому ахейцу, подобострастно шагавшему рядом. - Доколе мне объяснять тебе, что груз распределять ты должен равными долями меж кораблей? Я начинаю сомневаться в мудрости твоей, микенский царь. Ты знаешь, не стоит злить меня...

- Только не гневайся, прошу тебя, - забасил могучий грек, стараясь все время глядеть юноше прямо в глаза.

Сделать это ему, идущему на полшага позади своего собеседника, было невероятно трудно. Да к тому же юноша постоянно вертел головой то в ту, то в другую сторону, раздавая приказания.

- Эй, дурни, - кричал он кому-то, - вы куда намерены вкатить все эти бочки? Быть может,  вы мните, что утлый челн ваш размером с олимпийские чертоги? Катите их туда, на тот корабль, что возвышается над морем выше Иды, а значит, ему не помешает лишний груз.

- Живей, живей! - поминутно бросая на юношу преданные взгляды, рычал на неуклюжих воинов Агамемнон.

- А ты куда? - останавливал юноша уже другого грека, пытавшегося в полном боевом вооружении протиснуться на мостки корабля. - А ну-ка, оставь копье и щит - и быстро на погрузку. Я вижу, ты не прочь свалить работу тяжкую на плечи тех, кто рядом...

Под взглядом юноши воин съежился, осел и, воткнув копье во влажный прибрежный песок и прислонив к нему кожаный щит с медными полосами, он, пригибаясь, побежал к своим приятелям, которые тащили волоком по берегу огромные тюки с награбленным в захваченном городе добром.

- Наверное, я никогда не снаряжу вас в путь ваш долгий! - воскликнул юноша, воздев в наигранном отчаянии руки к небу.

При этом он укоризненно покачал головой, извергнув очередной припадок льстивых слов из уст Агамемнона. Тем временем взгляд юноши упал на корабль, мимо которого он сейчас проходил. На носу его сидела жалкая кучка женщин. Одна из них, закутанная во все черное, не сводила с юноши напряженного взгляда. Их глаза встретились. На какое-то мгновенье оба замерли, как будто стремясь проникнуть в души друг другу. Затем женщина, не в силах более сопротивляться энергии голубых насмешливых глаз юноши, опустила обессиленный взгляд.

- Так это твой корабль, могучий царь? - небрежно бросил Агамемнону юноша, кивком указав на крутой борт.

- Да, именно так, - подтвердил Атрид.

- Поднимемся, пожалуй, - скорее приказал, нежели предложил юноша.

- Это огромная честь для меня. Я безутешен от того, что не приготовился к твоему прибытию, - засуетился царь Микен, забегая вперед гостя и низким поклоном приглашая его к мосткам.

- Ах, какой красавчик, - девичий шепот вывел Кассандру из оцепенения. - Какие изящные ноги. Вы заметили? Какая благородная осанка. Он прекрасен, словно... словно... Не знаю даже, как кто.

- Кого это ты имеешь в виду, толстушка Медея? - спросил насмешливо другой голос. - Уж не владыку ли народов Агамемнона? Или, быть может, царя Итаки - хитроумного Одиссея, что идет рядом с ним?

- Брось, глупая, - возразила Медея. - Ты прекрасно понимаешь, что я говорю об этом юноше, что сейчас поднимается на наш корабль. Вот, если бы он поплыл на нем в Микены вместе с нами. Может, он выбрал бы кого-нибудь из нас себе в рабыни. Если бы великий Атрид позволил ему забрать нас. О, служить такому господину, наверное, слаще, чем вкушать божественный нектар...

- Увы, Медея, вряд ли он выберет кого-то из вас, - устало и отстраненно, как будто разговаривала сама с собой, произнесла Кассандра.

- Это почему же? - в голосе пухленькой Медеи явно чувствовалась обида.

- Да потому! - неожиданно вступила в разговор рыжеволосая служанка. - Ты видела, как унижается перед этим красавцем сам великий Агамемнон? Неужели ты думаешь, что столь великий воин и могущественный царь, каковым он, без всякого сомнения, является, раз сам владыка народов ищет его расположения, неужели ты думаешь, Медея, что его может заинтересовать какая-то толстая кухарка вроде тебя? Нет, если ж он и выберет кого, так только царскую дочь, не меньше. Это и имела в виду госпожа. Правда, ведь?

Произнеся это, рыжая девушка преданно заглянула в глаза Кассандре, ожидая заслуженной похвалы за проявленную ей мудрость.

- Что ж, Агава, годы, что провела ты, прислуживая мне, не прошли даром, - с улыбкой вздохнула Кассандра. - Ты стала проницательной и скоро, наверное, сможешь пророчествовать не хуже, чем я. Хотя, признаться честно, я не совсем то имела в виду, что ты сейчас сказала. Думаю, этот юноша не будет заинтересован даже и царской дочкой...

Она осеклась, вновь не будучи в силах оторвать внимание от необыкновенного гостя Агамемнона. Между тем, юноша, забыв, очевидно, на время о хлопотах отплытия, шагнул на корабль царя Микен. Грубые доски мостков со скрипом прогнулись, как только его изящная, словно вырезанная из прекрасного розового мрамора нога в тонкой работы позолоченных сандалиях шагнула на них.

Юноша взошел на борт. Его легкие с виду шаги, однако, заставили могучий корабль глубоко осесть в воду, как будто страшная тяжесть давила на него. Незнакомец в сопровождении Агамемнона и Одиссея стремительно прошел на нос, к сидящим на помосте пленницам. Его молниеносный взгляд быстро нашел среди них ту, что так пристально смотрела на него мгновение назад, когда он был на берегу, ту, что закутана была во все черное, ту, что вечно доставляла всем одни только неприятности, обиды и огорчения, ту, что так никогда и не смогла по воле богов воспользоваться своим даром предвидения, ту, которая при этом никогда и ни в чем не ошибалась и которая сейчас, за считанные дни до своей гибели, пронзила мыслями грядущие столетия - Кассандру, несчастнейшую из дочерей Приама.

- Вот наконец и встретились мы, Кася, - произнес юноша, уставив на царевну насмешливый взгляд голубых глаз. - И каково тебе сейчас, девица? Довольно ты гадостей накаркала уже? Или еще остались у тебя в запасе?

- Отвечай, ворона, когда тебя спрашивают! - рявкнул Агамемнон, явно стараясь угодить юноше.

- Уймись, Атрид, - оборвал его незнакомец, по-видимому, недовольный столь бесцеремонным вмешательством в его разговор с пленницей. Резким движением он сорвал с головы сияющий гривастый шлем, разметав по плечам волны пепельных волос.

- Возрадуйся же, Афина, - гордо вскинув на богиню взгляд, твердо произнесла Кассандра.

Рука могучей дочери Зевса легла на рукоять меча у пояса.

- Все вышло именно так, как ты и замышляла, ненавистная Паллада, - продолжала черная дева, которую под тяжелым взглядом богини начал сотрясать озноб. - Троя пала, храбрейшие из ее защитников пали в бою, остальные перебиты в своих домах. Царские дочери стали рабынями ахейских вождей. Чего же тебе еще надо от меня, совоокая богиня? Радуйся.

Афина при этих словах звонко расхохоталась, но продолжала испепелять Кассандру своим взглядом.

- Эй, кудрявый, - бросила она через плечо, не оборачиваясь, царю Итаки, - сходи-ка за моею колесницей. Ее оставила я в дальней роще, где Ксанфа русло упругой изгибается дугой.

- Будет исполнено, - Одиссей почтительно склонил голову и помчался прочь с корабля.

- Это верно, - продолжила свой разговор с Кассандрой Афина, - один твой, Кася, вид вселяет в меня радость. Недолго же тебе осталось каркать на этом свете, бесполезная колдунья.

Кассандра сжалась в комок. Она не в силах была более выносить насквозь, казалось, прожигающий взгляд этих холодных и прекрасных, как у самой Горгоны Медузы, голубых глаз. Царевна опустила глаза, прикрыла голову руками, ясно давая понять, что признает свое поражение, что не ей, ничтожной смертной, тягаться на равных с любимой дочерью всемогущего Зевса. Она мысленно молила Афину только об одном - чтобы та ушла, отпустила ее, дала ей спокойствие накануне стремительно приближающейся гибели.

Но богиня с явным наслаждением продолжала экзекуцию. С презрением ткнув дрожащую всем телом Кассандру своей прекрасной ногой, она продолжала расспросы:

- Помог тебе твой дар в борьбе со мною? Отвечай. Быть может, ты принесла кому-то счастье, о котором я не знаю? Твои поступки, о презренная девица, заслуживают большей кары, чем та, что ждет тебя в Микенах. Ну да ладно: мы - боги-олимпийцы - должны уметь прощать. И все ж ответь мне, Кася, каково тебе сейчас?

- Ты сама однажды поймешь это, Афа, - пробормотала сжавшаяся в комок и почти физически раздавленная взглядом богини Кассандра с залитым горькими слезами лицом. - Не будет вечным царство великого Зевса. В последние дни мои он дал мне силу проникнуть взглядом сквозь века. Знай же, беспощадная Паллада, что через пятьсот лет подвиги героев под Троей воспоет в своих песнях слепой старец. А еще спустя три столетия в главном городе Эллады, названном именем твоим, на горе, воздвигнут в твою честь величественный храм, равных которому не будет во всей Ойкумене...

- Ой, что-то мне пока не страшно, ворожея, - насмешливо прервала ее Афина.

- Но еще через пятьсот лет, - возвысила голос Кассандра, подняв уже без всякой опаски на великую богиню почти безумные в это мгновение свои глаза, - наследник отпущенного тобой из Троады Энея позволит казнить на кресте того, с кого начнется конец царства богов-олимпийцев, ибо он положит начало новой вере. И не будет вам тогда нигде пристанища, как мне сейчас. Только, к несчастью для вас, вы - бессмертны. И вам суждено будет пережить свою паству и увидеть, как люди отвернутся от вас. И даже ничтожный старый пастух прогонит тебя, серебряная богиня.

Глаза Афины потемнели от гнева, ее рука сжала рукоять меча с такой силой, что, казалось, вот-вот послышится пронзительный звук лопающейся меди.

- Зато твой век прервется очень скоро! - прогремела богиня, нависая над вконец обессилившей и вновь опустившей глаза дочерью Приама.

- Тебе стоит только приказать, моя повелительница, - пробасил из-за спины Паллады могучий Агамемнон. - Мы эту бесстыжую псицу вмиг отправим в царство мрачное Аида. Камень к ногам - и в воду. Одно твое слово, светлоокая дочь Зевса.

- Оставь, микенец, - богиня с явным усилием сняла руку с меча. - Пусть все свершится так, как предначертано судьбою.

В этот миг на корабль вновь вбежал кудрявый царь Итаки. Если бы у Кассандры хватило духу приподнять голову и заглянуть через борт, она бы увидела роскошную резную золоченую колесницу, запряженную двумя огромными конями, которая, едва касаясь воды золотыми ободами колес, стояла возле корабля прямо на морской глади.

Дочь Зевса, все еще гневная, обернулась на шум шагов. Правда, взгляд ее тут же смягчился, когда увидела она перед собой Одиссея.

- А, это ты, мой бестолковый грек, - приветливо кивнула она. - Видать, ты очень торопился, коль колесницу мою пригнал так живо, - богиня обернулась к Агамемнону: - Ну что ж, вождь, в помощи моей ты больше не нуждаешься, я вижу. Все корабли твои к отплытию готовы. Прощай.

- Прощай, - как эхо повторил владыка великих Микен.

- Прощай и ты, - Афина вновь посмотрела на Одиссея.

- Но как же так, моя повелительница?! - казалось, царь Итаки готов был силой удержать могучую богиню. - Ведь ты же обещала разделить со мной трапезу в моей куще. Все готово к твоему прибытию: яства на столах, приятная и прохладная тень шатра, благородные дары, что припас я для великой Паллады... Неужели ты лишишь меня своего благоволения, многоумная моя богиня?

Глаза Афины подернулись загадочной пеленой, точно они отразили сладковатый дымок жаровни, на которой готовились тучные бараны. Становище царя Итаки, так хорошо ей знакомое за десять лет осады Трои, уютный шатер, широкое ложе... Афина резким движением швырнула Одиссею свой шлем, который до сих пор держала в левой руке. Ахеец, крякнув от усилия, поймал его, с трудом удержав обеими руками.

- Едем, - отрезала Паллада и, покачав головой, укоризненно добавила: - Ох, Одиссей, ты не заслуживаешь верности супруги, что ждет тебя с войны уж столько лет. Ах, Пенелопа! Мне, однако, будет тебя недоставать, когда домой вернешься ты отсюда.

- Ну, так, может быть, мне не стоит туда особенно торопиться? - в желтоватых глазах кудрявого ахейца загорелся сладострастный огонек. - Как ты считаешь? Ведь нет мудрее советчицы, чем хитроумная Афина. Может, нам с тобой задержаться здесь, в Троаде? Ненадолго. Неужели я не придумаю всяких небылиц про морских чудовищ и коварных волшебниц, что задержали мое возвращение, чтобы наплести их домоседке Пенелопе?

Одобрительно фыркнув, богиня прямо с борта низко просевшего под ее могучестью корабля спрыгнула на свою колесницу. Отчего корабль, словно поплавок, с которого убрали груз, высоко выпрыгнул из воды и свободно закачался на волнах. Привычный к штормам Одиссей устоял на ногах и тут же последовал за богиней. Волшебные кони умными глазами покосились на седоков и, поняв, чего от них хотят, во весь опор пустились прямо по волнам вдоль берега к хорошо знакомой им куще царя Итаки, выбивая из-под могучих копыт белую морскую пену. Афина хлопнула в ладоши, и густое белое облако укутало колесницу, словно пушистая хлена.

Кассандра, поборов охвативший ее ужас, нашла силы поднять голову и посмотреть вслед уносящейся прочь богини. Но ничего не увидела она, кроме клубящегося тумана да белых пенистых волн прибоя. Точно и не было никакой Афины, и все почудилось ей, Приамовой дочке, привиделся весь этот разговор, возомнила она из-за собственной гордыни, что пророчествовала самой Палладе, мудрейшей из мудрейших, дерзила ей, винила ее и осталась после всего этого жива. И уже далекое будущее казалось ей реальнее того, что свершилось с ней всего несколько мгновений назад.

- Придет время, и отвернутся от вас люди, - прошептала она, прикрыв опухшие глаза. - Это говорю я - несчастная дочь Приама, пророчица Кассандра. И останется о вас лишь память в книгах мудрецов.

Глава 5

 ДВА ФИЛОЛОГА

Книги, книги. В старых запыленных шкафах со стеклянными дверцами их было бесчисленно много. Шкафы эти окружали комнату с трех сторон, оставляя свободной лишь четвертую стену, где были окна, выходящие в узкий проулок - зажатый двумя рядами домов глубокий и вечно сырой колодец, - да расступившись с противоположной стороны, чтобы освободить пространство для двери. Тяжелые, в потертых, растрепанных переплетах, хранивших кое-где следы сусальной позолоты, книги башнями громоздились на расставленных в хаотическом беспорядке столах, затянутых зеленым и коричневым дерматином, на котором тут и там виднелись чернильные пятна, оставшиеся с тех времен, когда шариковые ручки еще не были изобретены. Это книжное безумие напоминало водный поток, прорвавший своей мощью возведенную людьми плотину и заполнивший окрестные низменные земли. Неустойчивые пирамиды издательского буйства угрожающе качались всякий раз, когда в коридоре за дверью или тем более в самой комнате раздавались чьи-нибудь шаги, отдававшиеся таинственным эхом под высокими, погруженными в вечный полумрак потолками.

Выше шкафов - над ними и в простенках между окнами - виднелись выбеленные стены, похожие на меловые архаичные скалы, помнящие еще динозавров. Впрочем, слово "выбеленные" здесь означало лишь то, что когда-то их - чуть не современники тех самых динозавров -  покрыли побелкой, а отнюдь не цвет, который из-за давности лет они сменили на желтый, как зубы заядлого курильщика.

Добавьте к этому стулья с высокими резными спинками и сиденьями все из того же неизбывного в казенных и бедных местах дерматина, а также несколько пыльных шаров из матового стекла, свисающих с потолка на покрытых патиной медных стержнях и излучающих тусклый желтоватый, как лунное сияние, свет, и вы получите достаточно полное представление о кафедре литературы пединститута одного из заполярных российских городов.

В тот вечер в описанной выше комнате были двое. Один - тот, что помоложе, - был высок и смугл, имел нос с горбинкой и коротко остриженную жесткую щетку густых волос. Его античный профиль четко вырисовывался на фоне темного окна, за которым бесновалась отчаянная мартовская метель.

Второй мужчина был тучен, седые кудрявые волосы его были всклокочены, как будто он только что в раздумье запустил в них пятерню, да так и не пригладил их после этого. Помятый костюм в рисунке своих складок соотносился более с узором на спинке стула, нежели с изгибами тела, на которое был напялен, что выдавало в его владельце человека, привычного проводить дни за письменным столом. Вот и сейчас он склонился над кипой машинописных страниц, сидя в дальнем углу комнаты. Тишину, которая царила в помещении, можно было бы смело назвать гробовой, кабы не оглушительное тиканье настенных электрических часов, подвешенных над входной дверью.

- Даня, что домой не идешь? - толстяк поднял голову, бросив сначала быстрый взгляд на громогласный хронометр над притолокой, а затем переведя его на своего молодого товарища. - Скоро восемь уже.

- Я, Павел Борисович, студентку жду, Петрову. Она мне зачет по античке придет сдавать, - живо откликнулся молодой человек, явно томящийся от вынужденного безделья, но, очевидно, не осмеливавшийся первым нарушить молчание, оторвав тем самым от работы своего старшего коллегу. - А вы чего же сами припозднились?

- А что мне дома делать? - вздохнул толстяк, расправляя уставшую спину. - В холостяцкой жизни, не спорю, есть свои маленькие, но весьма приятные преимущества. Но только не долгими унылыми вечерами. Поверь мне на слово. А вот тебе давно пора домой. Нечего так поздно назначать встречи студентам. Разбалуются.

- Да я тоже домой не спешу, - слегка поморщился Даня.

- Опять с Ленкой поссорился?

- Что-то вроде того...

- Из-за чего же на этот раз, позволь узнать? Что опять не поделили? - Павел Борисович нахмурился, будучи явно недоволен таким известием от своего молодого приятеля. Потом добавил: - Прости, Данай. Наверняка, я лезу не в свое дело. Старый холостяк Кукушкин взялся устраивать семейную жизнь коллеги! Смех да и только. Но все мы, как доживем до седых волос, так понимаем то, что уже нельзя исправить. Даня, поверь, я от чистого сердца тебе говорю - не повтори моих ошибок, не останься один одинешенек... А что до ссоры, то - как бы это сказать? - с годами осознаешь, что все можно было преодолеть. Да только уже становится поздно. Прости уж, ради бога.

- Да что вы, Павел Борисович, - удивился молодой человек. - За что прощать-то? И вы, кстати, неправы: вы вовсе не один одинешенек. Вы всегда можете рассчитывать на мое общество.

- Так из-за чего все-таки вышла ссора? - стариковское всепоглощающее любопытство взяло в Кукушкине верх.

- Да и не ссора вовсе, - поморщился Данай. - Так - недопонимание. Павел Борисович, вы же знаете, она хочет, чтобы была свадьба, белое платье, кольца, фотографии в альбом, толпы родственников...

- Крики "горько", - подхватил Кукушкин. - Я не вижу в том ничего плохого.

- Плохого-то ничего нет, - промямлил его молодой коллега. - Но я не готов. Да и ссоримся мы часто. Что, если... К чему такие обязательства... В общем, тут у нас в очередной раз зашел разговор о браке...

- И вы опять не договорились?

- Вроде того.

- Беда в том, что ты ждешь чего-то идеального, - вздохнул Кукушкин. - А такого не бывает. Во всяком случае - не в семейных отношениях. Возьмем хотя бы твоих любимых античных богов...

- Давайте хоть богов оставим в покое, - возмутился Данай. - Я...

 Но тут его прервал робкий стук, почти поскребывание в дверь.

- Никак - твоя Петрова, - воодушевился Кукушкин. - Хорошая студентка?

- Да ничего, старается, - понизив голос, чтобы его не было слышно за дверью, пробормотал Данай и добавил уже громко, адресуясь к позднему посетителю: - Да-да, входите, пожалуйста.

- Сейчас нам ваша Петрова расскажет о семейных проблемах олимпийцев, - поспешно, заговорщически подмигнув при этом своему коллеге, предложил Кукушкин.

- Это не совсем то, о чем я хотел ее спросить, - замялся его молодой приятель.

- Да брось ты, - вновь замахал на него руками толстяк, словно хотел отогнать сгрудившиеся за спиной коллеги сомнения. - Вся античка нашпигована богами, как булка изюмом. Кто смог разобраться в том, чего хотят боги, тот как-нибудь вспомнит и про то, что Троя пала, а Одиссей десять лет добирался домой, плутая между островов, которые можно прикинуть одной тапкой...

- Ну, Павел Борисович, на такие аргументы я могу только развести руками, - усмехнулся Данай, правда, в отличие от Кукушкина, руками он при этом размахивать не стал.

Тем временем дверь открылась, и в комнату, освещенную подслеповатым светом ламп-шаров, вошла худенькая девушка в джинсах, свитере и с несколькими толстыми книжками под мышкой.

- Данай Эвклидович, можно? - осведомилась она.

- Давай, давай, Юля, проходи, - подозвал ее молодой человек.

Девушка сгрузила книги на стол, за которым сидел Данай, присовокупив их к внушительной стопке уже лежавших там фолиантов, и, скрипнув старым рассохшимся стулом, присела напротив преподавателя, уставив на него опасливый взгляд серых глаз.

- Данай Эвклидович, если позволите, я сам хотел бы задать Юле несколько вопросов, - Кукушкин с легкостью, которую трудно было ожидать в столь плотного сложения человеке, подхватил ближайший стул и подсел к общему столу.

В комнате повисла пауза.

- Можно? - наконец прервал ее толстяк.

- Пожалуйста, профессор, - торопливо, точно спохватившись, закивал молодой человек. - Буду только рад.

- Так, так, - удовлетворенно потер руки Кукушкин.

Пожевав немного губами, как будто хотел размяться перед сложным артикуляционным упражнением, он задал студентке, в глазах которой отражался теперь уже полнейший ужас человека, приговоренного к смертной казни и переданного конвоирами в руки палача, свой первый вопрос:

- Скажите-ка мне, Юля, что вы вообще знаете о древнегреческом пантеоне?

- Ну-у-у-у, - задумчиво протянула девушка, кусая нижнюю губу, а затем, собравшись, очевидно, с мыслями, заговорила почти нараспев: - На золотом троне на самой вершине седого Олимпа восседал Зевс Громовержец, владыка и бессмертных и смертных. Его супругой была величественная богиня Гера, покровительница брака...

- Так, так, - весьма оживившись, прервал ее Кукушкин. - Очень хорошо, что вы заговорили о браке. А, как вы считаете, брак Зевса и Геры... - тут профессор немного замялся, - Вас ничего в нем не смущает?

- Зевс был могуч и суров, - закатив глаза, точно желая отбить славу у Гомера, с завываниями заголосила Петрова. - Однажды, когда Гера ослушалась его, он подвесил ее между небом и землей...

- Ладно, ладно, - вновь прервал ее Кукушкин. - Эка невидаль. Сколько мужей подвешивают своих жен между небом и землей. Особенно, если выпьют. Вспомните лучше о другом: будучи женой Зевса, Гера доводилась ему еще и...

- Сестрой, - выпалила девушка, упершись подозрительным взглядом в огромный живот профессора.

- Правильно, - только что не захлопал в ладоши, как казалось, весьма обрадованный таким ответом толстяк. - Кровосмешение получается.

- У него не было выбора, - вдруг огрызнулась Петрова, явно почему-то симпатизирующая Громовержцу.

- Выбор был, - поправил ее Кукушкин. - Например, Афродита - дочь Урана и...

- Пены морской, - брезгливо поморщилась девушка, уже освоившись в ситуации, а потому осмелев. - Наверное, у Зевса была аллергия на рыбу.

- Возможно, - хмыкнул Кукушкин. - Но вернемся к Зевсу, который, имея выбор, пусть даже и с перспективой регулярного приема противоаллергических препаратов, все же женился на своей родной сестре Гере. Давайте теперь поговорим об их детях. Общих, я имею в виду. Кого вы знаете?

- Гефеста, например, - после секундного замешательства выпалила явно вошедшая во вкус столь необычной сдачи зачета Юля, - бога огня, бога-кузнеца...

- Оставим в стороне его профессиональные достоинства, - махнул рукой Кукушкин. - Что можете сказать о его внешности?

- Урод, - не задумываясь, брякнула девушка, но затем поправилась, боясь, очевидно, вызвать неудовольствие преподавателей столь категоричной оценкой: - Он был хромой, некрасивый, мощный и коренастый выше пояса, но со слабыми ногами...

- Верно, - тут же обрадовано подхватил Кукушкин. - А не явилось ли его уродство, как вы точно заметили сначала, следствием того, что он был рожден от брака близких родственников?

- Ой, - только и смогла выдохнуть Петрова, укоризненно глядя на профессора.

- То-то и оно, - хмыкнул Кукушкин. - Кто еще был сыном Зевса и Геры?

- Арес, - уже предчувствуя недоброе, с несколько вопросительной интонацией выдавила из себя несчастная студентка.

- Правильно, - глаза Кукушкина блеснули. - Что можете сказать о нем? С точки зрения поведения, я имею в виду. С внешностью у него все было более или менее в порядке.

- Он был злобен, любил войну. Кровь и смерть доставляли ему радость... - загибая пальцы со следами пасты от шариковой ручки, начала перечислять Петрова.

- Великолепно, - искренне обрадовался Кукушкин. - Ну а теперь, с учетом все того же кровосмешения, сделайте вывод. Смелее, смелее, вы же изучали медицину и психологию.

- В общем, поведение достаточно неадекватное, - опять почему-то воодушевилась Юлия. - Налицо явные признаки психического заболевания. Возможно, шизофрения. Точнее сказать не могу. Но вполне возможно, что это связано с генетикой.

- Умничка! - расхохотался Кукушкин, по-видимому, только и ждавший подобного ответа. - Просто умничка. Стоит ли после этого удивляться, что своих общих детей, рожденных, скажем мягко, от нехорошего брака, божественная царствующая чета не любила больше всех обитателей Олимпа? Помните, Гера даже пыталась убить младенца Гефеста, сбросив его с вершины? Отчего он, собственно, и охромел. А Ареса Зевс все время называл самым ненавистным из всех его детей...

- И он все время позволял Афине обижать Ареса, - поддакнула Петрова, решив, очевидно, перехватить инициативу и показать свои знания, чтобы не остаться без зачета. - Например, Афина направила удар героя Диомеда, и тот ранил бога войны своим медным копьем.

- Точно, было такое дело во время осады Трои, - закивал Кукушкин. - А теперь давайте вспомним про то - это, опять же, к вопросу, могла ли быть Гера счастлива в браке, - что вместе с ней, Зевсом и их общими детьми - с физическими, заметим попутно, и психическими отклонениями...

- Жертвами кровосмешения, - вставила твердо решившая получить зачет Юля.

- Жертвами кровосмешения, - согласился Кукушкин, продолжив затем прерванную мысль. - Вместе с ними на Олимпе жили дети Зевса от других женщин и богинь.

- Фу, пакость какая, - сморщилась Петрова. - Мне бы такое не понравилось.

- Давайте-ка сходу, кого можете вспомнить? - подзадорил ее Кукушкин.

- Близнецов Аполлона и Артемиду. Их матерью была Латона, - покраснев от напряжения, поняв, что для нее настал момент истины, который склонит мнение экзаменатора о ее знаниях в ту или иную сторону, начала перечислять студентка. - Гермес - от Майи, Дионис - от Семелы. Ну и сама Афина, конечно. Уж вообще бог знает от кого. Она родилась из головы Зевса.

- Здорово, - восхитился Кукушкин. - Вот это знания! Данечка... Данай Эвклидович, я тебя прошу как старый друг и профессор, ставь скорее девушке зачет. И не сомневайся в том, что она его заслужила.

Молодой его коллега, все это время, откинувшись на спинку стула, чтобы лучше видеть обоих собеседников, с растерянным видом следивший за их разговором, озадаченно взял в руки тут же услужливо подсунутую ему Петровой зачетку. Достав из кармана ручку, он пристроил серую книжицу на свободном от бесчисленных книг краешке стола и почти машинально заполнил пустующую графу.

- Спасибо, Данай Эвклидович, огромное спасибо, - прижав зачетку к груди, пробормотала Петрова.

Схватив в охапку так и не пригодившиеся ей тома, в которых древние поэты рассказывали о богах и послушных их воле героях, чьи имена благодаря этим самым поэтам стали достоянием вечности, она пулей выскользнула из плохо освещенной комнаты, дав двум филологам возможность закончить прерванный ее появлением разговор.

- Ну?! - победоносно вскинув голову, многозначительно произнес толстый профессор.

- Кошмар какой-то, - замотал головой Данай, еле сдерживая душивший его смех. - Хорошо, хорошо, я признаю, что наши отношения с Еленой куда проще и - как бы это сказать? - доброкачественнее. По крайней мере, мы не брат с сестрой...

- Ну, так и женись! Чего тут сомневаться? - даже подскочил на своем стуле от раздражения Кукушкин. - Не бери пример с меня, старого холостяка. Не то будешь в старости сидеть на кафедре и, - он махнул рукой в сторону стола, за которым работал до прихода Петровой и на котором все еще были аккуратно разложены кипы машинописных страниц его очередной рукописи, - править собственные мысли для брошюрки, с которой студенты потом будут передирать свои курсовые работы. Женись!

***************************************** Полный текст романа размещен на сайте автора по адресу: http://www.igorkursakov.narod.ru