Акцию протеста после совета с Маратом мы решили проводить во вторник 2 октября. О чем всех гласно предупредили. Наступил четверг 21 сентября. До публичной демонстрации протеста осталось менее двух недель. Напряглись не только наши нервы. Но и нервы "начальства".

В перемену после первого урока я кинулся во двор школы. Там пионервожатые проводили сбор макулатуры. Владельцам бумажного утиля пионервожатые обещали талоны на "Графа Монте-Кристо" (за 45 килограммов макулатуры) и талоны на повести о Ходже Насретдине (за 25 килограммов). Кстати, в стационарных приемных пунктах право на покупку этих книг стоило на 5 килограммов бумаги меньше за каждую книгу...

Я заранее натаскал в школу нужное количество макулатуры из дома (у учителей такой макулатуры всегда пруд пруди), и теперь корячился с тяжелыми связками на лестнице школы, передвигаясь в сторону выхода на школьный двор. Навстречу поднимался директор школы.

"Можно к вам на урок?"

"Пожалуйста!" - улыбнулся я, понимая, что понаблюдать за уроком его вынудила моя активность на собрании.

К урокам я готовлюсь, мне самому это интересно. И дополнительный материал для урока у меня всегда есть. Кроме того, наконец-то с директором можно поговорить о тех особенностях методического проведения урока, про которые я ему рассказывал еще в августе. Тем более меня устраивало, что Владимир Михайлович придет на урок тяжелого 8 "А" класса. Фигура директора должна была утихомирить мелких пакостников в классе. И мы могли спокойно заняться работой.

Вернувшись со двора уже без макулатуры, я успел принести журнал из учительской, карта на доске висела. А больше у меня ничего из оборудования урока государством не предоставлено. Поэтому я был готов ровно настолько, насколько позволяли школьные условия. Когда прозвенел звонок, в класс после учеников зашел директор. Это было его первое посещение моих уроков. И потому он еще не знал, что новенький линолеум в моем классе предательски отклеился от бетона у самого входа, отчего высокий директор споткнулся у двери и чуть не упал. В школе говорили, что за задранный во всех коридорах линолеум не той марки, мастер-строитель, отвечавший за работы, уже находится под следствием по обвинению в хищениях. Так что вонючий, не приклеенный к полу линолеум, от которого в конце урока невозможно было дышать в помещении, никого не удивлял.

После уроков, как заведено, я спустился в кабинет директора для методического разбора занятия.

"Урок мне ваш в целом понравился, - сказал Владимир Михайлович. - Особенно понравилась манера держаться с учениками на равных. Но были и ненужные затяжки в объяснении деталей. А так хорошо".

"Еще бы не быть этим затяжкам", - подумал я про себя, - "Я же целый урок параллельно размышлял, какой "компромат" ты пришел на меня собирать".

"Но главное не в этом, - продолжал директор школы. - Вчера было совещание директоров школ нашего района, на котором заведующая РОНО начала совещание с тебя и тобой же закончила. Что ты уже не первый раз "мутишь воду": и в прежней школе, и во время выдвижения кандидатов в депутаты СССР в прошлом году. И теперь везде ходишь и выступаешь от имени всех учителей нашей школы. Что ты там говорил на совещании учителей местного языка и краеведения?"

Я улыбнулся. Действительно, семь месяцев тому назад я из любопытства ходил после своих уроков на собрание избирателей, где жители предлагали и обсуждали кандидатуры будущих народных депутатов СССР. Там был невероятный шум и гам, несколько тысяч людей впервые собрались открыто для решения важного политического вопроса.

Кто были те люди, которых выдвигали кандидатами в депутаты - я не знал. Кто были те люди, которые предлагали кандидатов, я тоже не знал. Но я вел в школе уроки обществоведения. И свежие примеры действия системы горбачевской демократии, "перестройки" и "гласности" меня интересовали чисто профессионально. Я просто пришел пополнить багаж знаний и посмотреть на невиданное ранее собрание жителей района.

И, когда я утомился смотреть, как безграмотные люди надоедали одному из кандидатов вопросами про то, "как починить унитазы в нашем доме", я не выдержал, и напросился к микрофону. Как того требовал регламент, представился: кто я и где работаю. А затем сказал: "Товарищи! Надо понять, что сегодня мы выбираем ГОСУДАРСТВЕННОГО человека. Человека, который может мыслить масштабами всего государства. В результате деятельности такого депутата должно становиться лучше и жителям нашей улицы, и жильцам вашего дома. Но поэтому и вопросы к претенденту должны быть соответствующими. А те, которые задают вопросы по конкретным коммунальным нуждам, должны их приберечь для выборов депутатов местных Советов. Там им самое место!" Тут же истеричная толпа сторонников Народного фронта начали орать: "Правильно учитель говорит! Послушайте учителя!"

И потом я еще раз подходил к микрофону и спрашивал у претендента на сцене: "Что вы сделаете, в случае вашего избрания, для организации избирателей своего округа по решению ими самими их проблем? Поможете ли вы им организоваться?" В ту пору Горбачев постоянно твердил, что народ сам должен брать инициативу в свои руки. И я хотел понять, как эта демократизация конкретно может проявиться там, где я живу.

Этими двумя репликами и завершилось мое участие в мероприятии. Тем не менее, уже на следующее утро заведующая РОНО позвонила моему директору школы и поинтересовалась: точно ли я работаю в его школе, почему не на уроке и что я за человек. При этом намекнув, что не мешало бы иметь на меня компромат. Тогда директор вызывал меня к себе, уточнил детали, рассказал о звонке заведующей и посоветовал на будущее быть более осмотрительным.

Два безобидных вопроса на собрании по выдвижению кандидата в депутаты и мое предупреждение директору школы, где я раньше работал, о том, что несовершеннолетним детям нельзя быть на стройке, по словам заведующей РОНО являлись признаками того, что я - опасный авантюрист. А я-то думал, что человек, который погнал людей на стройку своим приказом и сделал мальчика инвалидом - заведующая РОНО, не авантюристка, а просто преступница.

Но со своей реальной властью именно она делала меня изгоем. А не наоборот.

С другой стороны, на всех встречах с учителями я всегда и очень корректно подчеркивал, что выступаю от имени только тех учителей, которые поставили крестики за забастовку. Зачем же врать-то?

"Надо будет поинтересоваться у директора соседней школы, чего я там у него натворил, - засмеялся я в ответ на откровенные слова Владимира Михайловича. - А относительно школы, я всегда делал заявление только от имени 18 учителей, которые высказались за забастовку".

"Смотри, Николай Иванович. Заведующая РОНО спрашивала - чего это ты там выступаешь, поскольку в городе учителей истории как собак нерезаных. Тебе быстро можно найти замену. И спрашивала, почему это тебе дали зарабатывать так много денег в школе... Смотри, она может в будущем принять административные меры..."

"Интересно, какие, - улыбнулся я. - Если я не выхожу за рамки законов".

"Смотри, тебе виднее..."

"А что касается сути моих выступлений за пределами школы, Владимир Михайлович, - то я зачитывал все то же самое, с чем выступал в школе. И имею ли я право выступать от имени коллектива, должен решать сам коллектив..."

"И все же я советую тебе сходить на прием к заведующей РОНО и во всем разобраться".

"Как вы это мыслите? Пригласить ее протестовать против административной системы, звеном которой она и является?"

"И все же я советую сходить".

"Хорошо. Я посоветуюсь со своими товарищами".

Выйдя из кабинета директора, я позвонил в соседнюю школу историку Марату Нурутдиновичу. В ответ на мое предложение встретиться, он сказал в телефонную трубку: "Приходи ко мне в школу. Только учти, что сейчас у меня партсобрание. Будут разбирать мое поведение за поддержку забастовки".

Затем я позвонил в приемную другой школы, с учителем истории которой мы вместе учились в университете.

"Здравствуйте! Вы не могли бы позвать к телефону вашего историка Чиглинцева?"

"А кто его спрашивает?"

"Это его университетский товарищ, Карпов".

"Послушайте, молодой человек! Разбирайтесь там с учителями вашей школы, а наших учителей не трогайте! Вам ясно, о чем я говорю?"

"А, собственно, на каком основании вы так со мной разговариваете? И вообще - кто вы такая?!"

На том конце провода повесили трубку. И я понял, что сказываются контрмеры, принятые на совещании директоров школ. Нас начинают душить, обливать грязью за то, что мы хотим жить по-человечески.

Чуть позже я стал искать союзников в лице общественных организаций, появлявшихся на гребне демократизации. О политическом периоде моей биографии я расскажу позже. Но пока открою секрет, что "неформалы" мне передавали, что первый секретарь горкома КПСС собирал актив городских коммунистов и рисовал из меня образ злодея, который обманным путем вовлекает в политические дрязги детей. Одним словом, растлитель несовершеннолетних. Это была чудовищная ложь. Но она открывала мне глаза на многое. Чтобы сохранить свою власть коммунистическая номенклатура была способна на все.