Плохой подбор сборщиков подписей был большой, но не единственной неприятностью Карпова с подписными листами. В последнюю неделю сбора подписей, когда рабочее напряжение достигло своего пика, а Николай собирался на работу в редакцию, в его квартире раздался телефонный звонок.
"Алло, Николай Иванович Карпов?"
"Да".
"Это вы собираете подписи для выдвижения в Думу?"
"Я".
Мужской голос из вежливого тут же превратился в грубый и угрожающий:
"Не бросай трубку и слушай внимательно! Твой сын ходит в первый класс "в" девяносто восьмой школы, не так ли?"
Карпов мгновенно понял, что начинается шантаж. Руки его затряслись, и тут он сообразил, что держит в руках редакционный диктофон, провод зарядного устройства для которого с начала телефонного разговора он сворачивал вокруг корпуса.
Интуиция подсказала ему переключить голос из телефонной трубки так, чтобы он стал слышен в комнате. А потом начать запись голоса на диктофон.
"И дальше что?"
"Не отпускал бы ты его в школу без присмотра. А то камень мальчику на голову может упасть, или машина задавить..."
"Чего вам надо?"
"Чтобы ты свои подписные листы нам продал и не высовывался. А мы заплатим хорошо. По доллару за штуку..."
"Что??? Вы охренели что ли?"
"Гляди-гляди. Цена хорошая. А пока подумай и единственного своего сына побереги. А мы еще поговорим".
На том конце линии повесили телефонную трубку, а Николаю стало страшно. Кто был тот гад, что позвонил, выяснить не удалось. Карпов тут же рассказал о разговоре жене, она позвонила на АТС, но там ответили, что звонок был из уличного телефона-автомата...
Николай тем временем решал, что делать.
"Слушай! - сказал он жене. - Сегодня сына в школу не пускай, пока я чего-нибудь не придумаю. И сиди дома".
"А ты куда?" - испуганно переспросила жена.
"Я? У меня же почти весь разговор на диктофон записан. И я был бы не "пиарщик", если бы глупость этих ублюдков не использовал по полной программе..."
Николай знал, что примерно в это время, по его примеру, его конкурент Ухов тоже собрал журналистов, чтобы официально объявить о начале своей избирательной кампании. Это было прекрасное место, чтобы заявить прессе, что его пытаются шантажировать. Карпов понимал, что Ухов будет только рад, если его пресс-конференция вызовет повышенное внимание у читателей. Однако искать другого места для заявления времени не было.
Ухов как раз только собирался выступать.
"Слушай, меня шантажировали по телефону", - Николай ухватил конкурента за рукав пальто, не давая ему войти в зал к журналистам.
"Да ты что? А не врешь?"
"Нет. Вот запись разговора на диктофоне. Дай я об этом скажу!"
"Скажи, конечно. Чтобы не подумали, что я к этому причастен".
Карпов вошел в помещение издательской библиотеки, где собрались журналисты, и с ходу выпалил:
"Сегодня утром меня пытались шантажировать. Вот, послушайте!"
Николай включил диктофон. И хотя записано было плохо, но разобрать речь и угрозы, при желании, не составляло труда.
"И что вы собираетесь предпринять?" - тут же спросили его коллеги-журналисты.
"Как что? От вас я тут же еду в отделение милиции вместе с диктофонной записью. Пусть проводят расследование!"
В милиции к диктофонной записи отнеслись примерно так же, как раньше отнеслись к кирпичу, который Карпов подобрал на стройке, и которым стройбатовец чуть не убил мальчика. Дознаватель отделения милиции, к которому направили журналиста, равнодушно скользнул взглядом по кассете:
"Вы думаете, что у нас есть техника, чтобы определять голоса?? Эту кассету надо отвезти в Москву, провести там экспертизу, получить заключение. Короче говоря, одна морока... Дело мы, конечно, возбудим. Но за результат не ручаюсь. Тем более, пока идет кампания".
"А мне-то что делать?"
"А я знаю? Вы же на выборы шли, значит, знали, что делали. Все, что полагается по закону, мы сделаем. А охранять вашего сына, у нас нет возможностей..."
В принципе, особой поддержки от власти Николай и не ждал. Милиция от министра до начальника районного отделения его не любили еще со времен проведения Карповым запрещенного в Суверенистане российского референдума. Какая уж тут поддержка?
Николай больше рассчитывал на помощь знавших его коллег-журналистов. Но и здесь его ожидал удар. Вместо поддержки и возмущения беспределом все газетчики обтекаемо одним абзацем сообщили о курьезе на пресс-конференции, даже не указав фамилии человека, единственному ребенку которого угрожала опасность.
Это вызывало шок и показывало истинную цену корпоративной солидарности пишущей братии. Впрочем, это Карпов уже видел и в недрах "Вечерки", где страх журналистов за собственную шкуру позволил редактору выгнать из коллектива всех его конкурентов в борьбе за собственность на газету.
В результате в школу вместе с ребенком ходили то Карпов, то Цаплин, то жена Карпова с кем-нибудь из членов его избирательного штаба.