Иду в местную храмину классической музыки: Моцарт 40-ая, Бетховен 7-ая.
40-ую впервые услышал на пластинке "Супрафон", Прага, лето 1967 г.
Еврей-фотограф с улицы Московской не удержался, сухо, по необходимости, приглушенно: "Едете в Израиль?"
Почти два месяца после 6-ной войны; говорили о студенческих волнениях в Польше, тоже когда-то "сидевшем" Гомулке. В газетах латвийские евреи осуждали сионизм, встречались знакомые фамилии: врач Блюгер, др.
В начале августа мы были в Праге. В гостях у семьи биохимика Л.Д.Черфаса. Отец Леонтия Дмитриевича, бывший генерал-артиллерист, читал инженерные дисциплины в Русском Университете. Был расстрелян командой СМЕРШ"а при входе русских 9 мая 1945-го. Сын и бабушка скрывались в деревне близ Праги и уцелели.
Впервые тогда узнал о пакте Молотова-Риббентропа, перевороте 1948 года, чешских персонажах Масарике, Бенеше и Сланском.
Л.Д., жена Дагмара, дочери Зузана и Хана жили в огромной темной квартире на верхнем этаже дома на одном из холмов у Влтавы.
Высокий поджарый хозяин курил трубку вишневого табака(отец предупредил: сам курящий аромата не ощущает!)
Читал наизусть стихи А.К.Т: "если хочешь быть майором, то в Сенате не служи.."
"Доктора Живаго" давал читать отцу, но увез он только Синодальный перевод Библии.
Я листал выцветшие тетради голубого "Нового Мира", тратя время на Б.Можаева и Дудинцева.
Бродил подобно молодому коту вдоль книжных полок.
В парке на пустом цоколе памятника Сталину чета немецких туристов смешно поднимали ноги и руки. Мы сидели втроем на скамейке, ели сосиски с слабой пражской горчицей, курили в затяжку дешевые сигареты Зузаны.
Худенькой Зузане было почти 18. Рижский бальзам, она пила вместе с взрослыми. Порывалась говорить на английском. Рожицы корчила как бы по-женски. Мне снилась ее младшая сестра, 13-летняя Хана.
Толя же, мой младший брат, сидел без табака и был недоволен.
Я родился и вырос на болотистом кладбище. Дом стоял на месте старинной синагоги р.Пумпянского. Ее сожгли в июне 1941, как только советы ушли из Риги. Вместе с прихожанами и соседями.
Я родился в бывшей еврейской больнице. Места поблизости - бывшее гетто. Кладбище было во дворе, всюду.
Мягкая черная земля, гнилые листья старых кленов в парке. Кирпичный собор, православные с ятями могилы за оградой.
Низкий дом на улице Лермонтова был бедный хедер.
Длинный стол в сумрачной комнате, запах сырости от канала, еле заметная плесень на убогих школьных стенах.
Ученики почему-то без фуражек на остриженных острых головах, в потрепанной синей форме. "Die Kinder, alle zusammen: Der Schueler!"
"Клевер, почему только ты не повторяешь?"
"И помните, Der Schueler не значит "шулер", только иногда" - шутливо нашлась старая полная учительница.
В дощатой библиотеке выдавали лучшую книгу всех времен и народов - "12 Стульев и Золотой Теленок". Я прихватил и "Одноэтажную Америку с Дневником Ильфа".
Оглушительный трамвай врывался, тряся всей бранзулеткой, сквозь бессмертные речения великого комбинатора под желтой обложкой в бледное окно спальни, свою партию исполняли рожки модной люстры в гостиной.
Позже читалась книжка Джона Рида с деловым предисловием потрясателя основ.
Верно, книжка оказалась захватывающей и полезной.
Возникла игра: за кого бы ты голосовал на выборах в Учредительное Собрание 1918 г.?
Я - за левых кадетов, партию народных социалистов-"чайковцев". Не большевики, за Конституцию и демократию.
Одноклассник З. - стеснялся, но позже признался - за большевиков.
Его старший брат Х. - отчего-то за редчайших социалистов-интернационалистов.
Отец семьи, портной-коммунист, говорил с женой на идиш, слушал "Голос Америки" на польском(слушать можно, главное - делать правильные выводы).
Рассказывал детям о жизни до 2 мир. войны у себя в штетле. Звучала лаконичная сага о сионистах-социалистах, бундовцах, народная считалка-стишок: Керен Каемет ле Исроэль.
Длится, вечно повторяясь, интродукция 7 симфонии на стертом диске.
Раздвигается и сдвигается театральный занавес Вселенной, идет титаническая борьба космических сил.
В партере, на галерке - островерхие головы субъектов классовых преобразований(а то и просто субъектов).
Здесь и соло на флейте в жутком молчании трибун - немецкое лихо с котомкой, на дне ее грошик на мировую революцию да древнюю земельку.
Рассеивается и вновь собирается фольклорный мотив.
Ну, и финал - оргазм Космоса, плевки скрипичного огня обжигают высокое чело Победы, гром праздничных барабанов Судьбы.