NABOKOV"S AMERICA by John Colapinto New Yorker June 30, 2015
3-го февраля 1954 г. Владимир Набоков писал Джеймсу Лафлину, основателю "New Directions": "Вы бы заинтересовались публикацией бомбы замедленного действия, которую я только что соорудил? Это роман в 459 страниц машинописи." Роман был "Лолитой," повествованием о сексуальной эксплуатации двенадцатилетней девочки педофилом средних лет и описание Набокова оказалось точным. Книга не могла найти издателя почти пять лет. Издатель затих после угрозы запрета книги и заключения в тюрьму автора. Когда "Лолита" наконец появилась в Америке в ноябре 1958 г., роман, конечно, детонировал, как взрывчатка с отложенным временем действия, что показала оскорбительная рецензия ведущего критика "Таймс" Орвилла Прескотта, который назвал его "отвратительной ...высоколобой порнографией." Роман мгновенно стал бестселлером, превысившим рекорд продаж за неделю, установленный "Унесенными ветром." Что более важно, он навсегда защитил репутацию Набокова , как мастера английской прозы, второго после Джойса.
В предисловии к "Лолите" Набоков, скрываясь под именем доктора наук, социолога Джона Рея младшего, пишет, что "великое произведение искусства всегда, конечно, оригинально и как раз по своей природе должно более или менее производить шок и удивление." Книга остается шокирующей и почти через шестьдесят лет, но не только потому, что ее предмет таков. В конце концов удивляет факт, что роман, настолько уверенный в воссоздании мелочей жизни среднего класса Америки середины века, столь точный в воспроизведении ритма американской речи - от гнусавого сленга подростков до элегантности книжного клуба в пригороде Шарлотты Хейз и вздора прогрессивного образования директриссы Пратт - написан русским эмигрантом, который прожил в стране только несколько лет. Набоков прибыл на эти берега без гроша в кармане и без будущего в 1941 году в возрасте сорока лет, только начиная писать на английском незадолго до бегства из Европы. Как книга могла стать такой совершенно - терминологически - американской, возникнуть при таких неблагоприятных обстоятельствах и произойти от настолько, видимо, непохожего источника?
По видимому, многие элементы "Лолиты" уже имели место, когда Набоков прибыл в Америку. Он родился в знатной русской семье, бежал из Санкт-Петербурга в восемнадцать лет (большевики лишили его состояния в сто сорок миллионов долларов), наконец поселился в Берлине, где в течение двадцатых и большей части тридцатых годов он создал ряд новелл, которые утвердили его в качестве единственного автора-хамелеона. Набоков оказался в состоянии усвоить с жуткой гибкостью нюансы любого фона. В "Короле, даме, валете" он строит перспективы, соответственно, состоятельного берлинского бизнесмена, его похотливой жены и их нервно неуклюжего, противного племянника. В "Смехе в темноте" он чревовещает за немецкого историка искусства, злобного немецкого карикатуриста-садиста и их Fraulein подросткового возраста. А в "Отчаяние" надевает безошибочно личность нелепого душевнобольного, русско-германского владельца шоколадной фабрики и убийцы. В этих ранних новеллах, как и в "Лолите," Набоков показывал привлекательность сексуально скандальных тем и склонность к повествователю от первого лица, тревожному, с навязчивыми идеями. (Германн Германн, обманутый главный герой "Отчаяния," прямой предшественник Гумберта Гумберта.) То, что эти книги были написаны на русском, было, при уважении к ним, случайным обстоятельством. Набоков выучил английский, будучи маленьким ребенком, и провел четыре года в Кембридже, зная язык фактически также хорошо, как русский.
Роберт Ропер в новой биографической книге "Набоков в Америке: По дороге к ''Лолите''" указывает, что "Первые семь лет Набокова в Соединенных Штатах были также решающими в развитии ''дерзости'' и ''наглости в американском роде,'' которые позволили ему летом 1948 года сесть и начать писать смелую, провокативную книгу, какой была "Лолита." Перед тем, как он пересек границу США, Набоков и принявшая его страна уже стали друг другу необычайно симпатичны. Несмотря на свою позднюю хмурую серьезность, русский автор, как обращает внимание Ропер, был вечным ребенком, игривым и вызывающим, пылким и спонтанным - качества центральные для тона и поворота мыслей "Лолиты." Когда он прибыл на таможню США со своей женой Верой и их четырехлетним сыном Дмитрием на последнем корабле из Франции, оккупированной нацистами (как еврейка, Вера была в особой опасности), у Набокова было дружелюбное столкновение с американским пограничником, который, проверяя багаж семьи, увидел пару боксерских перчаток. Официальное лицо и другой пограничник натянули перчатки и начали шутя боксировать. В своей книге "Владимир Набоков: Американские годы" биограф Брайан Бойд пишет, что "Набоков пересказывал историю десятилетия позже, все еще очарованный непринужденной, добродушной атмосферой Америки, повторяя с удовольствием: 'Где бы могло это случиться? Где бы могло это случиться?' "
Удовлетворенность Набокова и удача продолжались в новой волшебной стране. Хотя он приехал без денег или твердых перспектив трудоустройства, вскоре получил временный пост преподавателя сравнительной литературы в Уэлсли. А в 1948 г. становится профессором Корнеллского Университета, где преподавал русскую литературу. Это была первая финансовая защищенность Набокова, которую он узнал с тех пор, как потерял наследство в русскую Революцию. В течение двух десятилетий изгнания в Европе он жил в фактической нищете, поддерживая себя и семью, единственно, частными уроками тенниса, языков и бокса. Ропер - который сам романист и ясно понимает, как состояние кошелька писателя влияет на его работу - подчеркивает, что вновь обретенная финансовая независимость Набокова в Америке позволила ему спокойно взяться за работу над "Лолитой," опубликовать которую было мало шансов.
"Лолита," однако, не была первой попыткой Набокова обработать сюжет о педофиле, увлеченном двенадцатилетней девочкой, который женится на ее матери, чтобы быть ближе к объекту своей любви, - и хватает ее в свои когти после безвременной смерти матери. Первая попытка, короткая новелла "Волшебник", была написана на русском незадолго до переезда в Америку. Эта новелла, опубликованная посмертно в 1986 г. Верой и Дмитрием Набоковым, должным образом показывает насколько важна атмосфера Америки в создании "Лолиты" таким великим произведением, каким она является. Где "Волшебник" забавно угрюм, невыразителен и смутен, "Лолита" представляет собой великую, широкую энциклопедию, которая изобилует специфическими деталями принявшей Набокова страны. Энциклопедии, охватившей всю американскую географию путешествий Гумберта, с Востока до Запада, с Севера на Юг, на дающем зигзаги автомобиле, со своей несовершеннолетней секс-рабыней (поездок, которые повторяют тот же маршрут, что и решительно более соблазнительные рейсы Набокова с целью охоты за бабочками, каждое лето, с женой).
Многое в энергии романа вызвано отношениями любви-ненависти, которые Набоков испытывал к американской послевоенной культуре дрянных ТВ шоу, плохих вестернов, пронзительно кричащих музыкальных автоматов - оживляющий мусор, который вводит тему сексуального наваждения культурного европейца американской девочкой-подростком, которая, как Гумберт называет ее, "идеальный покупатель, предмет и объект каждой глупой рекламной афишки." Набоков всегда избегал определения сатирика, и было бы сверхупрощением сказать, что "Лолита" только нанизывает на вертел материализм Америки пятидесятых, по всей книге идет гипнотизирующая волна удивления и наслаждения счастливым консюмеризмом страны и ее обитателей. Набоков радуется, нарезая и каталогизируя примеры этого консюмеризма, с которыми он внимательно работает в сверхорганизованном тексте "Лолиты." Алфред Аппэл Мл. в превосходной книге "Лолита с комментариями" воспроизводит рекламу свадебного платья Виеллы, намекая на Гумберта, который говорит, что он сильно похож на мужскую модель-брюнета в рекламе. (Модель, в самом деле, точная копия молодого Джеймза Мейсона, который позже сыграет роль Гумберта в адаптации "Лолиты" Кубрика - факт, который говорит нам объемно о специфике образности персонажей Набокова и о том, как глупая эфемерность Америки выявляет эту образность.) В подобном же духе в Набоковских "Лекциях по литературе", опубликованных посмертно, воспроизводится банальная журнальная реклама, которую он любил показывать студентам в Корнелле, как пример определенного рода солнечного американского материализма и китча (или, пошлости, по-русски ): это реклама столового серебра с молодой домохозяйкой, которая сжимает руки и таращит глаза, созерцая обеденные приборы. Набоков назвал ее "Обожание ложек." Эта реклама, без сомнения, сыграла значительную роль в создании вдовицы из пригорода Шарлотты Хейз. Из такого странно привлекательного сора родился шедевр.
В поисках американского происхождения "Лолиты" Ропер делает значимые пропуски. (Например, он полностью упускает ошеломительное открытие критика Майкла Маара, что Набоков, возможно, в значительной степени, позаимствовал структурный замысел "Лолиты" от немецкоязычного рассказа 1916 года Хайнца фон Лихберга о том, как мужчина средних лет был сексуально очарован очень молодой девушкой по имени... Лолита.) Он посвятил много страниц возможному влиянию на "Лолиту" классики американской литературы, имея в виду скрытую связь с "Моби Диком" и романами Уильяма Фолкнера, о которых Набоков открыто говорил то, что он их не читал, то, что они ему не нравятся. Но тезис Ропера интересен и, я думаю, точен: это было непосредственное принятие реальной Америки середины двадцатого века, а не затхлой классики американской литературы. Америка волновала и изменила его, сделав выброшенного из воды русского иммигранта важным, уверенным в себе американским колоссом, который написал "Лолиту."
Как в волшебной сказке, большой коммерческий успех романа вернул Набокову, в его приблизительно шестьдесят лет, состояние, которое он потерял в юности. И тот же успех, в конечном счете, привел автора к окончательному переезду из Америки. С 1961 г. он и Вера живут в отеле Монтре Палас на берегу Женевского озера в Швейцарии, где Набоков полностью посвящает себя работе. Он говорит интервьюерам, что он и Вера окончательно решили вернуться в Америку. Из-за ограничений возраста и давления семьи (Дмитрий жил поблизости в Италии) они не выполняют свое намерение. Но до своей смерти в 1977 году в возрасте семидесяти восьми лет Набоков продолжает считать себя американским писателем.
JUNE 30, 2015
Nabokov"s America
BY JOHN COLAPINTO
On February 3, 1954, Vladimir Nabokov wrote to James Laughlin, the founder of New Directions, "Would you be interested in publishing a timebomb that I have just finished putting together? It is a novel of 459 typewritten pages." The novel was "Lolita," the tale of a middle-aged pedophile"s sexual exploitation of a twelve-year-old girl, and Nabokov"s description proved accurate. The book would not find an American publisher for almost five years, after threats of banning the book and imprisoning its author and publisher had abated. When "Lolita" finally did appear in America, in November, 1958, it indeed detonated like a time-delayed explosive: it drew an outraged review by the lead critic of theTimes, Orville Prescott, who called it "repulsive ...highbrow pornography," and became an instant best-seller, breaking the record for one-week sales set by "Gone with the Wind." More importantly, it secured for Nabokov, over time, a reputation as a master of English prose second only to Joyce.
In his foreword to "Lolita," Nabokov, impersonating the sociologist John Ray, Jr., Ph.D., writes that "a great work of art is of course always original, and thus by its very nature should come more or less as a shocking surprise." The book remains shocking almost sixty years later, and not only because of its subject matter. At least as surprising is the fact that the novel, so assured in its evocation of the minutiae of mid-century, middle-class America, so accurate in its reproduction of the cadences of American speech-from Lolita"s twanging teen slang to Charlotte Haze"s suburban book-club elegancies and Headmistress Pratt"s progressive-education claptrap-was written by a Russian émigré who had been in the country only a handful of years. Nabokov arrived on these shores, penniless and without prospects, in 1941, at the age of forty, having only begun writing in English shortly before his flight from Europe. How could a book so thoroughly-so definingly-American have arisen under such unpropitious circumstances and from so seemingly unlikely a source?
Outward appearances to the contrary, many of the elements for "Lolita" were already in place by the time Nabokov arrived in America. Born into an aristocratic Russian family, he had fled St. Petersburg at the age of eighteen (losing a fortune of a hundred and forty million dollars to the Bolsheviks), and eventually settled in Berlin, where, through the 1920s and most of the 1930s, he produced a series of novels which proved him to be a singularly chameleonic writer, uncannily able to adopt the nuances of whatever background he lit upon. In "King, Queen, Knave" he wrote from the intimate perspectives of, respectively, a wealthy Berlin businessman, his lubricious wife, and their gawky, unsavory nephew; in "Laughter in the Dark" he ventriloquized a German art historian, a vicious German sadist-cartoonist, and their shared teen-agedfräulein; and in "Despair" he donned, flawlessly, the personality of an absurdly deranged Russian-German chocolate manufacturer and murderer. In these early novels, as in "Lolita," Nabokov demonstrated an attraction to sexually scandalous subjects, and a penchant for disturbed and obsessive first-person narrators. (Hermann Hermann, the deluded protagonist of "Despair," is a direct precursor of Humbert Humbert.) That these books were written in Russian was, in some respects, incidental, since Nabokov, having learned English as a small child and spent four years at Cambridge, knew the language virtually as well as he knew Russian.
But as the author Robert Roper points out in a new biography, "Nabokov in America: On the Road to "Lolita," " Nabokov"s first seven years in the United States were also crucial to his developing the "audacity" and "American-style effrontery" that would allow him, in the summer of 1948, to sit down and begin writing the especially daring provocation that is "Lolita." Before he even officially set foot on U.S. soil, Nabokov and his adoptive country were unusually simpatico. Despite his later scowling gravitas, the Russian author was, as Roper points out, a perpetual child, playful and provocative, high-spirited and spontaneous-qualities central to the tone and turn of mind of "Lolita." When he arrived at U.S. customs, with his wife Vera and their four-year-old son, Dmitri, on the last boat out of Nazi-occupied France (as a Jew, Vera was in special danger), Nabokov had an auspicious encounter with a U.S. border official, who, upon inspecting the family"s luggage, saw a pair of boxing gloves. The official and another border guard pulled on the gloves and began playfully sparring. In his book "Vladimir Nabokov: The American Years," the biographer Brian Boyd writes that, "as Nabokov retold the story decades later, still enchanted by America"s easygoing, good-natured atmosphere, he repeated with delight: "Where would that happen? Where would that happen?" "
Nabokov"s delight, and good luck, continued in this magical new land. Though arriving without money or firm prospects for employment, he soon got a temporary post teaching comparative literature at Wellesley; in 1948, he ascended to a full professorship at Cornell, where he taught Russian Literature. This was the first financial security Nabokov had known since losing his inheritance in the Russian Revolution. During his two decades of exile in Europe, he had lived in virtual poverty, supporting himself and his family, barely, by teaching private lessons in tennis, languages, and boxing. Roper-who is a novelist himself, and clearly understands how the state of a writer"s wallet can affect her work-emphasizes that it was in large part the newfound financial security Nabokov found in America that allowed him the peace of mind to tackle a project like "Lolita," which stood little chance of actually getting published.
"Lolita" was not, however, Nabokov"s first attempt to write a story about a pedophile who, enamored of a particular twelve-year-old girl, marries her mother to be closer to his love object-and who finds the girl in his clutches after the mother"s untimely death. His first attempt, a short novella called "The Enchanter," was written in Russian shortly before his move to America. That novella, published posthumously, in 1986, by Vera and Dmitri Nabokov, shows just how important the atmosphere of America was to making "Lolita" the great work it is. Where "The Enchanter" is curiously dour, featureless, and vague, "Lolita" is a great, rollicking encyclopedia teeming with specific details of Nabokov"s adoptive country, sweeping into its embrace the entire American geography, from East to West, North to South, in Humbert"s zig-zagging car journeys with his under-aged sex slave (journeys that follow the same route as the decidedly more sedate butterfly-hunting trips that Nabokov made each summer with his wife).
Much of the novel"s energy derives from the love-hate relationship Nabokov had with America"s postwar culture of crap TV shows, bad westerns, squawking jukeboxes-the invigorating trash that informs the story of a cultured European"s sexual obsession with an American bobby-soxer who is, as Humbert calls her, the "ideal consumer, the subject and object of every foul poster." Nabokov always refused the label of satirist, and it would be an oversimplification to say that "Lolita" merely skewers the materialism of fifties America; throughout the book, there is a sense of hypnotized wonder and delight at the happy consumerism of the country and its inhabitants, and Nabokov took overt joy at clipping and cataloguing examples of that consumerism, which he carefully worked into the very texture of "Lolita." Alfred Appel, Jr., in his superb book "The Annotated Lolita," reprinted the Viyella robe ad alluded to by Humbert, who says that he bears a strong resemblance to the ad"s dark-haired male model.
(The model is, indeed, the spitting image of a younger James Mason, who would later play Humbert in the Kubrick adaptation of "Lolita"-a fact that tells us volumes about the specificity of Nabokov"s imagining of his characters, and how the silly ephemera of America fired that imagination.) In a similar vein, Nabokov"s posthumously published "Lectures on Literature" reprints a corny magazine ad that Nabokov liked to show to his students at Cornell, as an example of a certain kind of sunny American materialism and kitsch (orposhlost, in Russian): it"s an ad for flatware featuring a young housewife, hands clasped, eyes brimming as she contemplates a place setting. Nabokov titled it "Adoration of Spoons," and it undoubtedly played a significant role in his creation of the suburban widow Charlotte Haze. From such strangely endearing trash was a masterpiece born.
In seeking the American origins of "Lolita," Roper makes some notable omissions. (He leaves out entirely, for instance, the critic Michael Maar"s stunning revelation that Nabokov might well have lifted the skeletal plot of "Lolita" from a German-language story of 1916, by Heinz von Lichberg, about a middle-aged man"s sexual fascination with a very young girl named ... Lolita.) He devotes many pages to establishing the American literature that may have influenced "Lolita," mentioning, puzzlingly, several established classics, including "Moby-Dick" and the novels of William Faulkner, that Nabokov either explicitly said that he didn"t read or actively disliked. But Roper"s thesis is an interesting and, I think, a correct one: that it was the bracing immediacy of actual mid-twentieth-century America, and not the fusty classics of American literature, that stirred Nabokov and transformed him from the fish-out-of-water Russian immigrant into the swaggeringly confident American colossus who wrote "Lolita."
As in a fairy tale, the great commercial success of that novel restored to Nabokov, at nearly the age of sixty, the fortune he"d lost in his teens. And that same success led, ultimately, to the author"s permanent removal from America. In 1961, he and Vera went to live in the Montreux Palace Hotel on the shore of Lake Geneva, in Switzerland, where Nabokov devoted himself full time to writing. He told interviewers that he and Vera fully intended to return to America. Owing to the encroachments of age, and the pull of family (Dmitri lived in nearby Italy), they never did. But until his death in 1977, at the age of seventy-eight, Nabokov continued to refer to himself as an American writer.