Летний полдень звенел над пляжем детскими голосами. Спокойное море лениво перебирало легкими барашками, вылизывало маленькие загорелые ступни. Дети играли в пятнашки с набегавшими волнами, бежали по кромке прибоя, плюхались на песок, скакали и кувыркались.
Девочка-подросток лепила из мокрого песка барельефы.
Они казались такими же естественными, как бесконечные песчаные замки, выстроившиеся вдоль воды. И только подойдя ближе, взрослые замирали: перед ними расстилались картины, на которых фигуры людей выражали всю сложность их мира и всю красоту природы, вдохнувшей в них жизнь.
Фигуры людей были вылеплены в натуральную величину, и от того, что они только чуть выступали над поверхностью земли, казалось, что мир по-настоящему простирается туда, внутрь. Маленькая скульпторша всего лишь позволила тому прекрасному миру соприкоснуться с нашим...
И было грустно думать, что ночью набежит тяжелая волна на прибрежный песок - и уничтожит этот мир, который растает и растворится в аморфной пустыне пляжа.
Женщина, лежащая на своей подстилке вдалеке от берега, возле чахлого кустика, подняла голову и посмотрела на ребятишек, которые с гиканьем носились возле воды. Среди них был ее сын, трехлетний Егорушка с выгоревшими добела волосами.
Мама улыбнулась своим мыслям и перевернулась на спину, подставив солнцу еще молодое, всего лишь чуть утомленное лицо. Рядом не подстилке, не поднимая головы, дремал папа.
В этот момент из-за мыса показался вертолет. Женщина приподнялась, внимательно на него посмотрела и снова легла, зажмурив глаза.
Вертолет с нарастающим грохотом приблизился к пляжу и стал снижаться. Ребятишки приветствовали его появление восторженными прыжками. Егорушка скакал на одной ноге, задрав голову кверху. Пока, наконец, из днища вертолета не выдвинулся пулемет.
Пулеметная очередь прошила насквозь тело мальчика, и он рухнул навзничь с улыбкой, которая так и не успела исчезнуть. А вертолет стал поливать свинцом всех подряд, пока у кромки воды не осталось ни одного живого человека.
Лицом на песок, раскинув руки, словно прикрывая свои барельефы, упала маленькая скульпторша. Пена на меленьких гребнях волн стала розовой...
Вертолет, сделав свое дело, развернулся и ушел направо, за кромку чернеющего невдалеке леса.
Когда гул его мотора стал удаляться, мама Егорушки медленно подняла голову и с трудом встала на четвереньки. Она осталась одна на этом пляже, на всем белом свете.
- Нет, - прошептала она непослушными губами.
- Не-ее-ет! - закричало вместе с ней очнувшееся море.
Спотыкаясь на каждом шагу, проваливаясь в песок, она побежала к воде. Там, возле тела своего мальчика, она снова упала на колени, а потом легла рядом с ним, вплотную, обхватила руками его плечи, светловолосую голову и стала сдувать песчинки, налипшие на мокрые щеки...
- Егорушка, Егорушка, - шептала она. и сквозь ее стиснутые веки сочились тяжелые слезы.
Она открыла невидящие глаза. Вертолет уходил в сторону леса. Над морем звенели детские голоса. А Егорушка бежал от берега - и что-то нес в зажатом кулачке.
- Вот! - он плюхнулся рядом с родителями на подстилку. - Посмотрите, что я нашел. Он круглый и с дыркой посередине! - Егорушка протянул ладошку с небольшим камешком.
Папа поднялся на локте, прищурившись, внимательно осмотрел находку сына.
- Он называется "куриный бог" и, между прочим, приносит счастье тому, кто его найдет, таким вот голопузым карапузам, - сообщил довольный папа.
- Значит, я буду счастливый, да? - в восторге закричал Егорушка.
- Обязательно, - глухо откликнулась мама и прижала к себе сына, - ты будешь очень, очень счастлив...
*****
Мама стояла у стола на кухне и резала овощи для борща. Под столом расположился Егорушка вместе с кубиками, колесиками, баночками и формочками.
Вот он вылез из-под стола, взял молочную бутылку, подошел к раковине, взобрался на табуретку, открыл воду и налил в бутылку воды. Закрутил кран, слез с табуретки, уполз обратно под стол.
- Егорушка, ты чего там делаешь? - заинтересовалась мама.
- У меня тут лаболатория, - торжественно сообщил сын.
- Лаборатория, - машинально поправила мама. - И что в твоей лаборатории происходит?
- Я испытываю сверхжидкое топливо.
- Сверхжидкое - это какое? - опять поинтересовалась мама. - Газообразное что ли? "Жидкое, твердое, газообразное,
- запела она, - просто, понятно, вольготно... А с этою плазмой дойдешь до маразма, и это довольно почетно..." Пантекорво ты мой...
- Сверхтвердое, - объяснил глупой маме Егорушка, - это значит жидкое... Ты что, не слышала никогда, что критическая масса всегда переходит в другое качество?
- Откуда, миленький? - засмеялась мама. - Откуда ж я могла такое услышать?
- Из телевизора, - объяснил сын.
- Ну, разве что из телевизора. Какой ты умный, это чтото!
- Мне надо на пописку сходить, - сообщил Егорушка и стал выбираться из-под стола.
Мама в этот момент шагнула к плите - и большой, в старом рваном тапке ногой наступила на вылезшие грязные маленькие пальчики. Раздался рев. Мама подхватила сына на руки, бросив все свои ножи и разделочные доски.
- Сыночек, солнышко мое! Я тебе на ручку наступила? Не плачь, мой хороший, прости меня, Бога ради, детонька... Мы сейчас пальчики помоем, - она поцеловала ручку, щечку заплаканные глазки, открыла кран, подставила покрасневшие пальчики под струю воды, - все пройдет, мой хороший... Это не мама, а какая-то лошадь... Наступила на ребенка, вот дура!
Мама, оглушенная неожиданным признанием, покрепче прижала к себе сына.
- Детонька моя, роднулечка моя родная, любимочка моя любимая... - Еще раз поцеловав сына в висок, она спохватилась и задушила в себе сентиментальный порыв. - А кто на пописку собирался? Давай-ка, скоро кушать будем.
Мама опустила ребенка на пол, Егорушка побежал по своим делам. Мама заправила суп и стала натирать морковку. Вернулся Егорушка и снова полез под стол.
- Егорушка, ну что ты тут сидишь? Места больше нету для игры? Не хватало еще, чтобы я тебе на голову наступила.
- У меня же тут лаболатория, - возразил сын.
- Лаборатория, - снова машинально поправила мама и полоснула костяшками пальцев по терке - пошла кровь.
Мама, не выдержав, застонала и уже сама подставила руку под струю холодной воды.
И вот уже Егорушка сидел, как большой, за столом и ел густого вишневого цвета борщ. Перед ним стояла миска с натертой морковкой, лежало красное сверкающее яблоко.
Мама сидела и смотрела на сына, изредка посасывая ранку на костяшках пальцев.
И представилось ей, как он вырастет и будет сидеть за этим столом, есть все тот же борщ, а она будет смотреть на него и радоваться, что он сыт.
Какая это вечная картина: старушка в платочке, подперев голову рукой, сидит и смотрит на взрослого сына. Он ест и думает о чем-то своем, она сидит и смотрит. В роскошной московской квартире или в старом деревенском доме - не все ли равно? За окном - ночь, вьюга...
Почему-то обязательно - ночь и обязательно - вьюга. И сейчас он доест свою еду, наденет полушубок и уйдет. Канет в ночь. А она останется - под образами, с пустой тарелкой на пустом столе...
*****
Но пока он был маленький, только родился. Мама заворачивала его в пеленку и целовала ручки, локоточки, пяточки, коленки, вдыхая парной аромат родного детского тельца.
Она помогала ему дойти от стула до двери, ловила на руки, когда он падал с дивана на пол.
Все в квартире было завалено детским бельем - пеленками, простынями, распашонками, кусками марли. Светлые одеяния грудами лежали на столе, на развернутой гладильной доске, на стульях и креслах.
Малыш, путешествуя по комнате, стягивал эти тряпицы на пол, запутывался в них, начинал плакать, барахтаясь в какомнибудь пододеяльнике или куске марли.
Мама прибегала на крик, освобождала сына, снова складировала груды белья - повыше. Или включала утюг и начинала срочно гладить что-нибудь необходимое.
Когда летний ветер врывался в открытое окно, кусок марли парусом вздымался под потолок, и тогда казалось, что вся комната - это большой парусный корабль, который плывет в открытом море навстречу солнцу.
Иногда на пол летела не только стопка белья, но и миска с водой, бутылка с соком, чашка с молоком - и тогда на полу образовывалось месиво из грязных тряпок, осколков стекла. В этом путалась уже мама. Она пыталась разорвать тряпье, но оно комом наворачивалось на руки, становилось неподъемным грузом. Мама в отчаяньи садилась на пол и начинала плакать, а из угла дивана на нее смотрел удивленый Егорушка, задумчиво посасывая "пустышку" с синим круглым ободком.
Мама приходила в себя. Снова собирала белье, несла его в ванну, пускала в воду, сыпала стиральный порошок, возвращалась в комнату за новой охапкой пеленок. Потом брала на руки сына, тащила его в ванну, стягивала с него мокрые ползунки, подставляла грязную попку под струю воды и улыбалась сквозь слезы.
Мама сдернула с веревки полотенце - чистейшее, белоснежное! - завернула в него сына, уткнулась носом в этот молочнопарной запах и понесла свою драгоценность в комнату. Там она положила уже начинающего хныкать Егорушку на диван, развернула полотенце, непроизвольно поцеловало в тепленькое пузико, натянула на сына новые ползунки, расправила подгузник и положила мальчика в кроватку, прикрыв легким одеялом.
Сама снова отправилась в ванну, где мокло белье, а потом на кухню, где оно кипятилось на плите в большом баке. А в комнате ветер все также парусом раздувал занавески, и под шелест ветра спокойно засыпал маленький Егорушка.
Каждый раз, как только она выходила из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь, оттуда раздавался плач, непереносимый детский плач, от которого стынет в жилах кровь.
- Ну что ты дергаешья? - раздавался из глубина квартиры папин голос. - Ну поплачет, перестанет, должен же он привыкнуть засыпать один! Ты просто начинаешь его баловать, - папа появлялся из-за угла коридора, - смотри, он скоро тебе на голову сядет. Ты этого хочешь?
Мама внимательно смотрела на папу, но, похоже, вообще не слышала, что он говорит, потому что слышала только плачь Егорушки, от которого у нее останавливалось в груди сердце.
Через десять секунд мама влетала в комнату, видела сына, который вырывался из пеленок, стучал ножками по спинке кровати, дергал головой. Она хватала его на руки, но и на руках он не мог успокоиться - дрыгался, выгибался, ничего не объясняя своей измученной матери.
- Где у нас не кругло, где у нас квадратик затесался? - спрашивала мама, пытаясь укачать своего ребенка.
А он все кричал и кричал.
Мама сидела в кресле и монотонно качала кроватку взад и вперед, взад и вперед, почти засыпая. Егорушка вроде бы спокойно засыпал, но как только мама приподнималась с кресла, которое скрипело при каждом движении, он начинал снова плакать.
Чтобы кресло не скрипело, мама поднялась на ноги, продолжая качать кровать. Но сил уже не было - и постепенно она сползла на пол. Все также продолжая качать кроватку, мама поглядывала на сына. Вот он заворочался... Нахмурился во сне... Потерял соску... И тут же возмущенно закричал.
Мама еще сильнее начала качать кроватку - Егорушка постепенно затих. Тогда мама стала замедлять движения, чтобы сын привык к покою и спал потом без всякого качания.
И вот, кажется, он уснул. Мама внимательно посмотрела на сына, вытянув шею, и начала приподниматься на ноги.
Ребенок заорал благим матом.
Мама снова опустилась на пол и снова стала качать. Когда сын затих в очередной раз, она долго сидела на полу, а потом на четвереньках стала уползать из комнаты - чтобы Егорушка не заметил, не проснулся, не начал плакать.
В коридоре, где тоже был выключен свет - он пробивался только с кухни, - она привалилась спиной к двери в комнату и вытянула ноги. Так, кажется, и уснула бы. Но из ванны слышался шум воды - надо было стирать, кипятить, гладить...
Папа спокойно смотрел по телевизору вечерние новости.
*****
Мама одевала сына на прогулку. Застегнула на нем куртку, стоя на коленях, засунула ножки в резиновые сапоги и туда же заправила брюки, подняла руки и покрепче затянула шарф на шее.
Она стояла так уже не первый год.
Сначала она натягивала на ножки сына колготки, потом - завязывала шнурки на ботинках. Это было уже в школе, где рядом с ней делали то же самое мамы, бабушки и дедушки. Дети сидели на в ряд на стульях, болтая ногами, жуя яблоки и бутерброды, переговариваясь друг с другом, а пред ними, склонившись, шнуровали ботиночки узловатые руки взрослых.
Мама стояла перед сыном долгие годы, пока он не вырос, а она не сгорбилась. И сложив руки на груди, она уже смотрела, как взрослый сын завязывал шнурки на сверкающих импортных ботинках. Светлые борода и усы не делали его взрослым.
- А помнишь, - спросила мать, - как ты смелся, когда я говорила, что ты вырастешь и у тебя будут усы?
- Помню, - усмехнулся сын, наклонился к ней и поцеловал в висок. - Было очень смешно...
Он шагнул к двери, но она обогнала его на шаг и сама распахнула перед ним дверь, повернулась и увидела, что он еще совсем маленький, в куртке и резиновых сапогах, которые она только что на него одела. В руках - яркий оранжевый мяч.
Егорушка прошествовал через дверь, дошел до ступенек лестницы, обернулся и помахал маме ручкой. Мама стояла, маха-
ла ему обоими руками и улыбалась.
- Скоро ты вырастешь и в школу пойдешь, - сказала она ему вслед, и Егорушка запрыгал по ступенькам лестницы.
- Еще скажи, что у меня будет борода и усы, - крикнул он на бегу.
- Будет, куда ты денешься, - ответила мама уже себе, закрывая дверь.
Она пошла в ванну и замочила белье в тазу, на кухне быстро перемыла несколько тарелок, достала пластмассовое ведро, тряпку, приготовилась протереть пол... И вместо этого пошла в комнату, выглянула в окно.
Там был бульвар, золотой и оранжевый, как пламя. "Как хорошо впервые показать человеку огонь," - вспомнила мама старые-старые слова. И перед ней встали кадры из фильма "Лариса", где Лариса Шепитько позволила своему сыну обжечь руку на пламени свечи...
Пламя осени полыхало внизу. По дорожке бульвара бежал Егорушка, подгоняя перед собой яркий оранжевый мяч. Мама улыбнулась, постучала по стеклу, но слышать ее сын, конечно же, не мог.
Он поддал ногой по мячу, и тот покатился через газон на асфальт, где разворачивались белые "Жигули".
Мама зажмурила глаза.
И увидела, как Егорушка бросился за мячом, как задела его машина - словно чуть-чуть, но он остался лежать на асфальте, а "Жигули" уехали...
Потом она бежала по бесконечному больничному коридору - туда, туда, где на страшном столе распростерлось тело ее сына....
Она открыла глаза. Егорушка бежал по дорожке, а мяч валялся в кустах, так и не докатившись до асфальта.
Мама вышла в коридор, споткнулась о пустое ведро, вздрогнула, отбросила его ногой в сторону, зашла в ванну, включила, а потом выключила воду. Ринулась на кухню, из шкафчика извлекла мятую пачку сигарет и закурила. Сделав три затяжки, она затушила, сломала сигарету и снова бросилась к окну.
Егорушка вместе с другими ребятами бегал по бульвару, и даже отсюда было видно, что он хохочет.
Мама прислонила лоб к холодному оконному стеклу и сказала, обращаясь неизвестно к кому:
- Господи, спаси, сохрани и помилуй...
И сразу после этого возникла церковь, высокий сводчатый зал с пятнами полутени. Мама выглядывала из-за спин людей, стараясь увидеть, что делает священник с ее сыном.
Ничего не было видно, ее толкали, она так и не смогла протиснуться к купели и прислонилась боком к какой-то стене. Подняла глаза и увидела перед собой Божью Матерь. Судорожно вздохнула, ничего не сумев ни сказать, ни придумать - даже перекреститься не получилось.
Так она и стояла, пока через головы людей ей не передали красного, взмокшего, растерзанного ребенка. Она схватила его на руки и стала пробираться через толпу к выходу. Егорушка заплакал, она пригнула голову, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, и пошла вперед.
Она села прямо на ступенях храма, расстегнула одежду и дала мальчику грудь. Он, захлебываясь от крика, никак не мог поймать и удержать сосок.
- Срам-то какой, - гневно бросила в их адрес тощая высокая фанатичка и плюнула. - Покарает тебя Господь, и пащенка твоего покарает!
Мать поднялась на подгибающихся ногах. Ее под локоть подхватил отец.
- Пойдем, я такси поймал.
В такси Егорушка уснул, но так и не выпустил изо рта сосок, так и не разжал ручки, впившиеся матери в грудь.
*****
Перед сном мама присела на кроватку сына.
- Как ты думаешь, - спросила она, - что тебе подарит Дед Мороз.
- Вот бы трансформера, - мечтательно произнес Егорушка. - Как ты думаешь, подарит? - с надеждой ухватился он за мамину руку.
- Как же я могу знать, что тебе подарит Дед Мороз? Может, трансформера, а может, что-нибудь другое...
- А ты знаешь, Димка не верит в Деда Мороза, - вздохнул Егорушка. - И Лена тоже... Глупые, правда? Кто же мне подарки дарит на Новый год? Не ты ведь мне подарки даришь, мамочка?
- Не я, - мама пожала плечами. - Жалко мне твоего Димку. К нему Дед Мороз, наверное, не приходит.
- А в прошлом году - помнишь? - он мне модельку подарил... здоровскую... Настоящий "Джипп"!
- Спи, Егорушка, поздно уже... Пусть тебе Снегурочка приснится, ладно? Если приснится, скажи ей про своего трансформера. На всякий случай. Спи...
Мама поцеловала сына: глазки, носик, лобик, щечки, шейка. Егорушка тоже вытянул губки, чтобы чмокнуть маму в щеку.
- Спокойной ночи, мамочка.
На кухне сидел папа, уставившись в телевизор. Мама вымыла посуду, села к столу.
- Ты купишь ребенку трансформер, или это тоже мне надо делать?
- Не понимаю, почему я родному сыну должен покупать эту мерзость? - возмущенно поинтересовался папа.
- Ты же подарок не себе, а ему даришь. Он три месяца бредит этим трансформером.
- Не знаю, мне он ничего такого не говорил.
- Он от тебя даже жевачки прячет, говорит, что ты заругаешься.
- А я не понимаю, почему ты продолжаешь их покупать! - еще раз возмутился папа.
- Потому что там вкладыши, - вздохнула мама.
- Ты знаешь, сколько этот трансформер стоит? За такие деньги можно ему сапоги купить!
- Сапоги все равно надо покупать, но это же не подарок на Новый год...
И вот посреди комнаты, утопая в лентах серпантина, стояла елка. И крутилась пластинка со старой прекрасной песней: "Ель, моя ель, уходящий олень..."
Мама бегала из комнаты в кухню, ставя на стол мисочки с тарелочки. Егорушка от нетерпения прыгал в кресле, глядя в телевизор, у которого был отключен звук. Он был уже большой и собирался вместе с родителями встретить Новы год, а заодно подглядеть, кто такой Дед Мороз, как он приходит в дом.
- Мама, а он после двенадцати придет?
- Конечно, после двенадцати. Ты заснешь, он к тебе подкрадется, - сказала мама таинственно, ероша сыну волосы, - и что-нибудь тебе положит рядом с кроватью.
- А под елку не положит? - с надеждой спросил Егорушка.
- Может, и положит... Ты завтра проснешься и поищешь. Вошел папа и поставил на стол запотевшую бутылку шампанского.
- Нет, - возразил Егорушка. - Я просто не буду спать, буду подглядывать.
- Ну, тогда он не придет... - разочарованно протянула мама.
- Хватит базарить, три минуты осталось, прервал папа все пререкания.
Они уселись за стол и погромче включили звук телевизора. Папа приготовился хлопнуть пробкой. И когда зазвучали куранты, шампанское полилось по бокалам, а Егорушка из почти уже пустой бутылки лимонада сам налил себе полный бокал.
- Счастья тебе, сыночек мой, в Новом году! - сказала мама, не в силах оторвать взгляд от горящего предвкушением счастья лица сына.
- С новым годом! - провозгласил папа и осушил свой бокал.
Они ели, пили, смеялись.
- А торт? - потребовал Егорушка.
- Пойдем принесем, - сказал папа.
- И я с вами, - поднялась мама.
Но она чуть замешкалась у дверей. Молниеносным движением она открыла антресоли шкафа, достала оттуда большой целлофановый пакет, перевязанный лентой, положила под елку и бросилась на кухню.
Папа вытаскивал из холодильника огромный самодельный торт.
- Не на эту тарелку! - включилась мама в игру и достала сверкающий хрустальный поднос.
Папа водрузил не него торт, Егорушка воткнул в середину три высокие витые свечи, мама зажгла огоньки.
Торжественная церемония отправилась к праздничному столу. В комнате они снова уселись за стол, папа взял в руки нож.
- Сейчас мы их потушим. Кто первый потушит свою свечу, будет в Новом году самым счастливым, - сказала мама. - Ну! Раз, два, три!
Они дунули с трех сторон - и все три свечки погасли.
_ Папа, переключи на другую программу! - попросил сын.
- Сам переключи, - предложила мама. И стала смотреть, как он вылезает из кресла. Чтобы подойти к телевизору, Егорушка должен был пройти мимо елки. Мама затаила дыхание.
Егорушка как ни в чем ни бывало подскочил к телевизору, нажал на одну, потом на другую кнопку, вернулся на тот же самый канал.
- А, там не интересно, - сказал он и повернулся лицом к елке. - Что это тут лежит?
Его глаза стали совершенно круглыми, изумление и радость, страх обмануться - все читалось на лице мальчика. "Ради таких минут и стоит жить на белом свете," - подумала мама.
- Где? - встрепенулась она и приподнялась за столом.
- Да вот же! - закричал Егорушка, хватая обеими руками шуршащий сверток.
- Подарок! - ахнула мама. - Значит, он уже приходил, пока мы были на кухне...
Папа, не участвуя в этом безобразии, демонстративно налил себе стопку водки.
- Папа, смотри, мне Дед Мороз трансформера подарил! - Егорушка подождал, пока папа глянул на сверкающую игрушку, и снова кинулся к свертку, в котором было целое состояние: фломастеры, конфеты, альбом для вкладышей, несколько пачек жевательной резинки и, наконец, книжка сказок Пушкина.
Укладывая сына спать, мама раскрыла Пушкина.
- Почитать тебе немножко?
- Почитай, - согласился Егорушка, не отрывая взгляда от транформера, который уже был и роботом, и реактивным самолетом, и подводной лодкой.
Мама стала читать, почти не заглядывая в текст.
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Пойдет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
Царевна там в темнице тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет-бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух... там Русью пахнет!
Егорушка отвлекся от игрушки и вместе с мамой рассматривал иллюстрации Билибина. Одна из них ожила - и на бреющем полете пронеслись над заснеженной землей Руслан с Черномором. Рядом с ними военным эскортом летели три Егорушкиных трансоформера. А внизу, в сверкающей Москве били на Спасской башне часы Кремля, возвещая наступление Нового года.
*****
А потом наступило лето. Или это было совсем другое лето, когда Егорушка еще помещался в маленькую детскую кровать и высовывал оттуда по утрам босые розовые пяточки.
Утро начиналось с бульканья. Еще не открыв глаза, только ощутив солнечный свет, проникающий под веки, мама слышала это восхитительное бульканье: Егорушка от полноты жизни - смеялся, не умея выразить иначе свое ликование наступающим днем.
На окнах шевелились узорчатые тюлевые занавески, отбрасывая на пол волшебные тени.
Мама открывала глаза и улыбалась в потолок.
- Эй, - звала она, - иди сюда...
Егорушка на секунду замолкал, а потом с восторженным криком вскакивал на ноги, перелезал через ограду кроватки и плюхался рядом с мамой на широкую взрослую постель. Мама пускала его под одеяло, блаженно закрывала глаза, ощутив рядом с собой родное маленькое тельце, и пыталась еще немножко поспать.
Но в планы пробудившегося к жизни Егорушки это совершенно не входило. Он забирался под одеяло с головой и начинал подземный обход вокруг большой мамы. Проделав это головокружительное путешествие, он вылезал на свет божий, задыхаясь от смеха и духоты. Дальше ему предстояло взобраться на саму маму, и он справедливо полагал, что Джомолунгме не бывает больно, щекотно или неудобно, когда в лицо пихается такая любимая, с горошинками-пальчиками ступня.
Мама ловила пятку и пыталась ее отгрызть, сын начинал верещать нечеловеческим голосом - и все кончалось долгим хохотом. И мама и сын забывали, почему они смеются.
Уже днем, когда ласковый летний день распахивал над скромным дачным домиком свои голубые крылья, мама возилась на грядках, а сын бегал по дорожкам сада, изображая из себя то поезд, то самолет. Естественно, он выбегал и за калитку, где поджидали его приятели. Оттуда до мамы долетали и взрывы смеха, и звуки ссоры, иногда - обиженный плач.
Мама внимательно прислушивалась к этим звукам, готовая в любой момент сорваться и бежать на помощь.
Она уходила в дом, где на плите у нее готовился обед. По пути она включала радиоприемник, который начинал негромко мурлыкать. Она помешивала в кастрюле суп, резала картошку, сыпала ее на сковородку.
По радио раздались позывные "Маяка".
Голос диктора сказал: "А теперь сообщения из горячих точек планеты. По сообщениям информационных агентств, переговорный процесс в Анкаре до сих пор не сдвинулся с мертвой точки. Участники переговоров не могут найти компромисс в условиях, выдвинутых противоборствующими сторонами. Представители Объединенного Исламского Фронта настаивают на физическом уничтожении всех пленных, которых они называют инакомыслящими. Ирак. Здесь продолжаются бои. Международные силы ООН потерпели поражение близ города Киркум. Город практически разрушен авиацией международных сил ООН. Развернутые полевые госпитали не справляются с потоком раненых. Государственная Дума России приняла решение о формировании дивизии добровольцев в помощь международным миротворческим силам. Сегодня же у Кремлевской стены состоялось захоронение останков российских воинов, погибших в мусульманской войне..."
Мама разрыдалась, уронила голову на руки и немного поплакала, потом выключила радио.
Она посидела некоторое время у стола, пока мирные звуки летнего дня не вернули ее к мыслям об обеде. Она уменьшила огонь на плите и нова вышла на улицу окучивать капусту и выпалывать сорняки на клубничной грядке.
Потом она позвала:
- Егорушка, обедать!..
Некоторое время было тихо, совсем тихо, даже птицы примолкли, даже ветерок увял. И тогда в калитку с гиканьем вскочило облако пыли, в центре которого на всех парах несся Егорушка. Он бежал к маме, и она раскрыла ему объятия. Он прыгнул к ней на шею так, что она еле удержалась на ногах, и они рассмеялись.
Мама подняла Егорушку повыше и закружилась вместе с ним.
- Из ерунды, из ничего, из сумасбродства моего..., - запела она хрипловато и со страстью.
И возник огонь из "Обыкновенного чуда" Марка Захарова, и песня зазвучала в подлиннике, только вместо фантасмагории вымышленных персонажей по старому дому с горящим камином и гравюрами на стенах шел любопытный маленький Егорушка.
Когда песня кончилась, он осторожно позвал:
- Мама...
И она вышла из кухни в сумеречную вечернюю комнату, где все так же, как и утром, лежали узорные тени на полу, а за окнами виднелся сад. Егорушка лежал в постели с открытыми глазами. Мама склонилась над ним.
- А когда папа приедет? Я так соскучился по нему... - на глаза Егорушки навернулись слезы.
Улыбка сбежала с лица матери. Она распрямилась и невидящими глазами уставилась в окно.
Там, внутри крошечной светлой точки повисла в пространстве кухня, на которой друг против друга сидели мужчина и женщина. Папа и мама...
Они долго молчали, потому что все уже было сказано.
- Ну что ж, - сказала она, наконец, с горечью. - Может быть, я действительно плохая мать... Только ты, отец, не имеешь права мне этого говорить. Мать, отец... Они либо есть, либо их нет... Я - есть, а уж какая я... Егору либо повезло с матерью, либо нет... Это он поймет, когда вырастет.
- Но ты собираешься лишить его отца!
- Это твой выбор. Я же тебя не выгоняю...
- Но я могу быть вещью! Ты мне каждый день демонстрируешь, что я больше никому не нужен, в том числе и собственному сыну... "Мавр сделал свое дело, мавр может удалится..."
- Ну, если ты можешь "удалится", если ты способен бросить собственного сына...
- Ты все время говоришь о сыне, спекулируешь на его имени. Ты просто оказалась неспособна любить! Я не буду напоминать, что ты мне говорила и обещала, сейчас это просто смешно... "Над нами никогда не пойдет дождь..." - передразнил он.
- Ты способна хотя бы понять, что я тоже человек, и мне иногда хочется есть?
- Если твоему сыну нужны ботинки, а ты хочешь есть, я понять этого не могу. Когда я даю конфету Егору, ты смотришь на меня, как на предателя. Неужели ты считаешь, что я эту конфету должна отдать тебе?.. Не говоря о том, что там идет война... Ты вообще-то думаешь, что может случиться с твоим сыном?
- Вот видишь, - устало сказал он, - ты сама все подтвердила... Как, интересно, я мог бы остановить войну? Причем я должен это сделать только для того, чтобы твой обожаемый сын туда не попал. Ты просто свихнулась...
- Когда родился Егорушка, - не слыша, сказала она, - я стала ему матерью, не сразу, но стала, а ты отцом - нет. Ты хотел бы остаться моим ребенком... Но это невозможно, у меня теперь есть сын.
Они так и сидели друг против друга, пока опять не превратились в светящуюся точку на оконном стекле. За окном была кухня.
Мама разрезала на кухне шарлотку, когда послышался звонок в дверь. Она застыла на секунду, то ли обрадованная, то ли пораженная. И бросилась в прихожую.
Когда она открыла дверь, Егорушка с насупленным видом ввел в прихожую папу.
- Наконец-то, - сказала мама, чтобы что-то сказать. - Я уже начала волноваться.
- А мы уже и приехали, - бодро отрапортовал папа, пытаясь вынуть свою ладонь из руки сына. - Он хорошо спал, хорошо ел, гуляли мы, правда, немного, зато много смотрели мультиков. Тебе понравились мультики? - он повернулся к Егорушке.
И тут Егор заревел. Он потащил отца в сторону матери, схватил ее за руку, отчаянно рыдая, попытался соединить эти холодные равнодушные руки взрослых.
- Егорушка, ну что ты, ну что ты, миленький? - мать присела на корточки, попыталась обнять сына, но он вырвался и прямо в пальто ринулся в комнату, откуда послышались истерические рыдания.
Минут пять мама и папа стояли молча, не глядя друг на друга.