Дед Мазай, невысокий, костистый, ещё крепкий старик, с радостью и нетерпением ждал половодья.
Жил он в Малых Вежах - позабытой костромской деревеньки. Избушка деда Мазая и его бабки стояла на краю, у самого леса.
Улыбаясь, сверкая желтыми зубами в кудлатой, нечёсаной бороде, дед Мазай ходил в стоптанных валенках по избе и считал дни до того момента, как к нему в глушь заглянет старый знакомец, Николай Алексеевич.
Представлялось Деду Мазаю, что к приезду дорогого гостя он натопит баньку, да по жарче. И как возьмут они березовые веники и пойдут сразу париться, а после - в речку. И отдохнут в предбаннике, попивая ржаной квас. А после бани, когда все косточки размякнут, а в теле такая нега, что и делать то ничего не хочется, вернуться они в избушку. Старуха уже щи достает из печки, да пирожки с зайчатиной, да грибочки домашние. Ну и само собой, на столе появляется бутылочка... Выпьют, закусят, поедят.
А потом Николай Алексеевич оботрёт усы и спросит:
- Ну что, Мазай, когда на охоту пойдем?
- А что тянуть-то, Ляксеич, сегодня вячярком на рыбалочку. А с утра и на охоту, - ответит ему старый браконьер.
Эти мысли грели душу.
Николай Алексеевич был поэтом, лицом уважаемым, сам костромской городовой ему честь отдавал. В общем, человек полезный.
А то вечно придешь в Кострому, зайдешь на рынок, а полицмейстер тут как тут, жужжит оводом надоедливым: 'где шкурки взял, как ловил, почему так много'. Вот не живется человеку спокойно! Я же в твою жизнь не лезу, вот и ты меня оставь в покое. А то пристал, как репей. Правда, после знакомства Мазая с Николаем Алексеевичем полицмейстер, наконец - то отстал.
Дед Мазай любил свой край. Любил птиц, зверей и рыб, и спасал их где только можно, и при любой возможности. Только делал это по-своему. Какой смысл пропадать зверю в лесу зазря? Поймает волк, куница попортит, или съест кто. И всё, умер зверек. И шкурка меховая сгнила. Нет тебе ни пользы, ни памяти.
Не правильно это, не по людски! Вот и спасал дед Мазай зверушек от забвения и смерти бессмысленной. Наловит их пару мешков и к себе в делянку унесёт. Шкурки аккуратно снимет, а старуха котлеток да жаркого приготовит. Мех сбыть можно. До Костромы сорок верст, крюк не ближний, но чай не барин, сбегает, не рассыпается. Продать там можно по двадцать за заячью и по пятьдесят копеек за лисью шкурку. А старику много не надо, он не купец.
Вот и память, вот и почёт зайчишкам! А старухе новая прялка. Славно же!
Правда, в половодье, по весне, зверек попадался плохой, с линявшим мехом. Зато за ними не надо носиться по всему лесу, отмахиваясь от комаров и клешей.
Очумевшие зайцы ошарашенно жались на незатопленных водой кочках. По широте душевной Мазай спасал всех. Попадались лисички, волчата, лосята, медвежата - в просторном мешке места хватало для всех. А когда мешок забивался под завязку, то в лодке было еще куда положить!
- Раз зайчонок, два лисёнок - новая байдарочка, - негромко, боясь потревожить зверушек, напевал душевный старик.
Николай Алексеевич, конечно, не сразу понял, всю глубину заботы деда Мазая о лесных жителях. Поначалу косился недовольно, поджимал губы, пытался, что то сказать.
-Эх, люди, - втолковывал ему Мазай. - Бестолковыя да суетливыя. Жывете то вы в своих городах, гимназий позаканчивали, а жызь то не разумеете... А где жызь настоящая? Да вот здеся, в лесу жызь! Ты к зверю с чистою душой - и он тебе тем же отвечает! На том и стоим!
От дикой логики сердечного браконьера Николай Алексеевич напивался до беспамятства, стремясь заглушить голос совести и забыться в неспокойном сне. Но заботливый дед будил, предлагал сходить на кабана, вальдшнепов или сеть закинуть.
Дед Мазай не любил тратить жизнь впустую - каждый день выходил на охоту, спасая зверей и птиц.
Конечно, плохо им живется в холодном да сыром лесу. Да и рыбе несладко в воде. Как тут не помочь?
Вокруг дедушкиной избушки густо рос хмель, и душевный старик любил варить пиво. А под пиво, да под солёного леща, в редкую свободную от лесных и речных дел минутку, и поговорить можно о трудностях жизни.
Дед Мазай знал много веселых и забавных историй, любил вспоминать про то, как на спор упился брагой с лешим. Когда бабка не слышала, рассказывал и про русалок.
После третьей кружки Мазай начинал жалеть зверей: - Эх, Ляксеич, знаешь как мне зайцев жалко? Нахлынут вясенние воды - а они сотнями гибнут. Ни за что! - и скупая мутная слеза скатывалась ему в усы.
Выпив еще пару кружек свежего пивка, Мазай скручивал здоровенную 'козью ногу'. Дымя как чёрт на всю деревню, он начинал вспоминать про местных жителей: - А мужики то наши, лупят их баграми, топят, и всё им мало, нехристям! Силки ставють и сети закидывають. Я, конечно, стараюсь найтить снасть охотничью аль речную, снять и в сарай свой снести, что бы больше они не вредили природе.
Вечерело. Сумрак опускался на забытую Богом деревушку. От реки поднимался туман.
- А не будь все такими жадными - наш бы край впятеро богаче был. - убежденно заканчивал дедушка, чистя любимую двустволку при свете лучины.
Прошу с пониманием отнестись к особенностям говора деда Мазая!