По вечерам зал преображался. Столики один за другим занимали люди - парами или компаниями - американцы, итальянцы, евреи, англичане, русские - кого только там не было! Все одинаково налощенные, одинаково успешные и состоятельные, источающие ароматы новейшего парфюма, призванного заглушить запах денег.
Хрусталь на люстрах давал белые и янтарные блики - они скользили по обнаженным спинам дам в вечерних платьях, этим бликам отвечали бриллианты в колье, разбрызгивая вокруг себя радугу; камни в сережках бесстыдно перемигивались между собой. Шампанское искрилось в бокалах, сияли глаза...
Теплые звуки трубы сливались с мягким перестуком молоточков рояля, и, смешавшись с медным отблеском духовых инструментов, достигали душ, порождая в них коктейль из чувств, выход которым находился в неспешном потягивании бренди и курении терпких сигар. Легкий смех перебегал от столика к столику, официанты мягко наклонялись к гостям, сверкали пуговицы на фраках, время медленно плыло среди кисейных клубов табачного дыма, лениво передвигая стрелки на золотых карманных часах посетителей. И все это до тех пор, пока не появлялись мы.
Мы танцевали - в те бархатные годы это было нашей работой. Кажется, у меня были длинные волосы, убранные лентой, и всегда хорошие удобные туфли. Мы танцевали твист, фокстрот, танго - по несколько выходов за вечер.
Музыка, вдох, взмах ресниц - и столики уплывают влево, еще взмах - и я на другом конце зала, меня кружит пара рук - и ведерко со льдом и шампанским мчится в сторону; подол взмывает вверх, обнажая колени, еще взмах ресниц, взгляд вниз - мелькают носки начищенных до блеска туфель, голову вверх - и хрустальная люстра образует центр стремительно вращающейся вселенной... Аплодисменты, выдох...
Я скучаю по этим вечерам. Мне было хорошо в той жизни. Наверное, она была лучшей.